***
Окситабр был разношерстным, хотя лучше сказать разнопёрым. Никто никого не даебывал о наличии или отсутствии крыльев за спиной. Это личное дело каждого, а уважение в команде стояло как-то выше чем подъебки. Ваня, Дарио и Женя. Вот их три ангела хранителя фактически. Если Женя с её мягкими аккуратными, миниатюрными крыльями воробушка не каталась с ним 24/7 присутствуя только в крупных городах. То из-за Порчи и Охры их минивэн заполнялся шуршанием и пухом. Дарио бы яркий, с широким размахом и перьями, с переливами экзотическими и необычными. Португальский попугай. Такое описание бесило, наверное, только Мирона. Ведь он видел не попугая, а сказочную солнечную птицу. Но Дарио всё устраивало. Он смеялся и сам шутил, иногда распушая яркие перья и кривляясь. Ванины крылья выглядели изящнее, были длиннее и выглядели аккуратнее. Словно прилизанные, но на деле просто не такие пушистые. Темные, не черные, но где-то на границе с этим, с полосами яркими на кончиках с небольшим градиентом между. Они выглядели иногда жутко, особенно на сцене. В маске Ваня становился похож на зубастого ангела. Фанатам нравилось и девочки визжали только так. Мирон крыльев не имел. Не знал почему. Видимо не стремился к сильной любви и чувствам. Как-то так сложилось. Ни его бывшая жена, тоже бескрылая, но по сей день дорогая, ни бывшие девушки, что приходили уже окрыленными или такими же пустыми, не смогли вызвать у него никаких подвижек за спиной. Нет, мужчина думал о том какие бы были у него крылья. Какого цвета и формы, насколько теплые и большие, можно ли укутаться в них вместе со своей второй половинкой. Думал, но не хотел видеть. Это же неудобно дико, так казалось. Особенно когда Ваня цеплялся за двери вэна, или Дарио сметал что-то неаккуратно со стола. Но они были счастливы, были любимы и любили, а Мирон мирно сидел в своем коконе и наблюдал как на концертах и крылатые и бескрылые восхищались ими, подпевали и тянулись, как в интернете люди спорили и гадали почему до сих пор пусто за его спиной и когда появится та самая или самый. Не волновался он совсем на этот счет, просто чувствовал всё чаще какой-то зуд в костях, оказываясь рядом со своими людьми. Особенно с Ваней.***
— Ваня, блядь, а вот без это можно, — Мирон плюется пухом и трет нос. — Надо было куртку брать, долбаеб, — Ваня лишь сильнее облипает крыльями мужчины и его руки сцепляется в замок на его груди. Он греет его, пока снег и ветер завывает над ухом. Пока Мирон кутается в его долинный шарф и стучит зубами. Кто ж виноват, что он долбаеб и забыл куртку в вэне, вылетев из машины разгоряченный под лёгким алкоголем и угаром, а теперь охладил свой пыл и подмерз. Сейчас чуть поглаживал мягкие длинные перья и зарывался озябшими пальцами в мелкий, но теплый пушок. — Они теплые, — выдыхает зачем-то Фёдоров и улыбается когда Ваня касается губами его макушки. Сюда снег не задувает, тут он осторожно опускается, кружит и завораживает. — Ага. Аня так же говорит, — тёплое дыхание, но такие холодные слова для Мирона. Лопатки тоскливо заныли, и мужчина дергает плечом, лишь бы откинуть это. Он уже понял к кому его тянет, но не решался даже надеяться на что-то, думая, что всё пройдет само. Но нихуя не пройдет, ведь Ваня жмет к себе ближе, кутает еще и в куртку, крыльями защищает от ветра. Спиной Мирон чувствует не только тепло и дыхание, он буквально слышит, как умиротворенно стучит чужое сердце, и этот звук порождает какой-то рой под кожей, который грызет изнутри.***
Ваня смеется до треска в костях и легкости в груди. Звонко, заразительно, переходя на истерику и хрип иногда. Он смеялся и сейчас, сидя в ванной, прикрывая рот рукой. Такой живой и тёплый. Мирон сидел на бортике, смотря на парня и улыбаясь слишком тепло, слишком по-семейному. Ваню не смущает то что мокрые шорты прилипли к ногам, что крылья не полностью помещаются тут, что Мирон засматривается на него. — Не запомнил кто кинул? — Фёдоров мочит тряпку и снова тянется к пятну желтой краски на крыльях. Перья в этом месте слиплись, потяжелели и собрались в сосульки. Мирон отмывает осторожно, словно боясь сделать больно, касается постоянно как бы невзначай красивой и широкой спины. Ваня сам бы не достал до этого места, поэтому и попросил помочь. — Неа, в толпе не разглядел этого шутника. Да и как-то похуй, — Евстигнеев улыбается, наклоняет голову и смотрит через плечо на Мирона, — на тебя то не попало? — Нет, ты успел закрыть собой, рыцарь благородный, блядь, — смеется тихо совсем и смотрит в глаза. Такие манящие и снова щемит в груди. Снова по спине что-то ползет натягивая кожу.***
— Ну и что это? Голос позади Мирона пугает до чертиков и он вздрагивает, моментально распаляясь в агрессию. Он просил, чтобы его не донимали, разве так сложно просто оставить его в покое? Фёдоров уже придумывает колкий и грубый ответ, а потом кто-то касается его плеча в аккурат рядом с ужасной фиолетово-синей гематомой во всю лопатку. Мужчину передергивает, и он шарахается от руки, словно она огнем жжет. Как вообще Ваня оказался так близко. — Тебе то какое дело. Упал я, всё? Огрызается и спешно ищет футболку, чтобы накинуть на себя, чтобы спрятаться и больше не показываться никогда. Ему не дают и шага сделать, а одежду выхватывают из рук. — Упал? Кому-то на кулак или ногу? Если хочешь напиздеть придумай что получше. Фыркает Евстигнеев и его ладонь прижимается несильно к синяку. Вот и всё. Мирон мысленно прощается со всем, что было до и в туре, и с тем что будет после. Он долго сам трогал свои лопатки, четко нащупывал твёрдые наросты и словно шишки. Ваня не дурак, Ваня это проходил и скорее всего обо всем догадается. Вряд ли догадается о том из-за кого, но поводов для претензий и шуток точно станет в разы больше. — Ты ничего не сломал когда упал? Да и где ты умудрился? — Лестница за кулисами, всё нормально Вань, отъебись уже пожалуйста, а? Похоже на мольбу и внутренний крик. Он правда не хотел чтобы раскрывались крылья, чтобы было больно, чтобы все видели. Почему всё просто не может прекратится. Ваня смеется и хлопает по здоровому плечу. — Как же я отъебусь? Ты же тогда совсем убьешься. Сейчас принесу мазь, — Рудбой отходит улыбаясь так ярко, что у самого Мирона вот-вот ебло треснет, но в дверях он замирает, оборачивается и смотрит через плечо и крылья, — и только попробуй запереться — дверь выломаю. Федорову остается лишь вздохнуть, когда хлопнет дверь и прикоснутся к лопатке через боль. Шишка, а точнее его будущие крылья, словно замаскировались, прячась от чужих рук. Любовь странная вещь. Прячется, когда ее пытаются найти, и появляется, когда её не ждут.***
Одежды Мирон цепляет на себя всё больше. Рубашки и футболки меняются на толстовки и кофты. Свободные, чтобы не касались выросших бугров. На концертах в толстовке не попрыгаешь, жарко слишком. Поэтому приходится перетягивать бинтами грудь и спину, сжав зубы и сдерживая боль. Так почти не заметно, но футболки всё равно выбирает посвободнее. Спина вся расцветает лиловыми цветами синяков. Это неправильно. Он не должен сдерживать их, но по-другому нельзя. Осталось еще несколько городов и всё. Совсем немного потерпеть. Никто особо не удивляется, когда Мирон всё меньше проводит времени с ними. Устал. Так убеждает всех Женя. Она кажется догадывается, но её всё равно подпускать близко не хочется. У Дарио спрашивает какого это, давать крыльям раскрыться. Оказывается, всё зависит от любви. Бывает быстро и почти без боли, бывает медленно и терпимо, а бывает и хуже. В тот момент Мирон понял, что рождение его крыльев не будет легким. Он будет страдать. Его любовь к Ване — безответная. Она приторно сладкая, но за этой сладостью горечь одиночества. Она зарождалась медленно и так же медленно показалась на глаза. Мучительно. Больно. Несчастно. Таким мужчина напророчил себе появление крыльев. Он не был готов даже морально. И не смог ни капли подготовится когда всё началось. Сжать раковину до боли в костях. Стиснуть зубы до белеющих дёсен. Зажмурить глаза, чтобы появились две одинокие мокрые дорожки на щеках. Завтра они поедут домой, но сейчас перед зеркалом отеля Мирон пытался не закричать в голос. Спину сгибает, натягивая кожу на пробивающихся крыльях сильнее. Эти твари перекатываются под синевой, выглядят неправильно и мерзко. Вот-вот порвут последнюю преграду и покажутся на свет. Мирон просит у жизни один лишь день. Чуть-чуть подождать, чтобы уже взорваться криком дома в собственной ванной, сразу смывая кровь с тела и новых конечностей. Не хочет загибаться тут. При всех. При Ване.***
Мирон больше не может терпеть боль и перья по квартире. Кровь на спине и разорванные рубашки с футболками. Последнюю неделю становится совсем невыносимо, все возможные обезболивающие больше не помогают. Крылья растут стремительно, разрывают кожу постепенно, пробираются сквозь плоть. Мирон закрылся ото всех сразу после конца тура. Теперь оттирает кровавые пятна от пола и стен, отстирывает простыни и собирает слипшиеся перья. Его крылья серые с голубым отливом. Словно серебряные. Пушистые там, где отмыта кровь. Теплые. Но они ему не сдались. Из-за них будут вопросы, проблемы. СМИ на уши встанут если он появится с крыльями на людях. Не объяснишь же людям что нет ни девушки, ни возлюбленной. Есть только его бэк-мс состоящий в счастливых отношениях, которые рушить Мирон не будет. Не хочет. Больно, когда они полностью показываются. Когда дергаются и не особо подчиняются. Когда начинают болеть изнутри и опадать. Мирон игнорирует всех, телефон лишь заполняется пропущенными звонками и непрочитанными сообщениями. Билеты в Лондон. Безразмерная одежда и темные очки. Мирон так больше не может.***
Ваня заебался долбить телефон Фёдорова. Оказывается, старый еврей игнорировал всех. Не только его. Женя просила не соваться, просила дать Мирону просто отдохнуть. Говорила, что нормально, но Ваня этого не чувствовал, что-то свербило у него в груди. Открывает квартиру Мирона запасными ключами и чувствует, что что-то не так уже с порога. В квартире пусто, душно и ужасно пахнет. В спальне серо-голубые перья и пух, засохшие бурые пятна, гниющие куски кожи и чего-то ещё. Хочется сблевать, и Ваня прячет лицо своими крыльями и прижимает руки ко рту. Мерзко. Ему ничего не сказали, даже не сообщили. Но это же радостный момент. Как Мирон мог не сказать ему, что наконец полюбил. Ещё больше Ваня удивляется, когда через пару недель Федоров возвращается, но за его спиной ничего. Евстигнеева передергивает он чувствует, как колит лопатки и странно дрожат крылья. Срезал. Просто отверг свою любовь.