Следственный эксперимент

— Ты скоро будешь? На дворе мороз, такой, что щёки начинает щипать с первых минут нахождения на свежем воздухе, а Юра ушёл на работу в кожанке, да ещё и на метро поехал, а не на своей машине. Замерзнет ведь до смерти, пока будет идти от станции, и всё по собственной глупости. Аня утром предупреждала, чтобы надевал что-то потеплее, сама не раз попадалась на уловки метеорологов и приходила фактически с сосулькой вместо носа. Юра отмахнулся на её заботу, мол, пальто нужно отнести в химчистку, а то уже полностью провоняло, а в служебном на него весь город пялится будет, как на дурачка, да пальцем показывать. Никитина помотала головой и отпустила с богом. Ему не пять лет, а она не его мама, чтобы уговаривать одеться потеплее. Сама Аня позвонила и выпросила себе выходной под предлогом плохого самочувствия. На самом деле чувствовала она себя прекрасно, не считая будоражащей до мурашек тревоги о матери, до которой она с самого утра не могла дозвониться, просто хотела побыть одна и обдумать всё, а ещё подобрать слова, чтобы рассказать наконец Юре обо всём произошедшем. Проснуться пришлось вместе с ним. Музыченко уговаривал оставаться в постели, трогал лоб, удивлялся, почему же ей плохо, если тот совершенно холодный, порывался приготовить ей что-нибудь горячее и сбегать в круглосуточную аптеку за лекарствами, благо, та была неподалёку. Ане такое внимание льстило, понимала, что он переживает, но подыгрывать было нечестно. Поэтому, с видом умирающего лебедя, пошла на кухню и приготовила завтрак на двоих, а потом ещё и ему обед с собой сообразила, чтобы не таскался по столовкам и тем более не давился кофе весь день, как он очень любил делать. Юра, перед тем как уйти, взял с неё слово, что будет лежать весь день в кровати и периодически отзваниваться ему о своём самочувствии. Слово это Аня нарушила уже через пару часов, когда наконец дозвонилась до мамы и уже сидя на кухне и выкуривая вторую сигарету за сегодня выяснила все подробности. Трепала себе нервы всеми возможными способами, иначе просто не могла. Объяснять маме ничего не стала, попросила только быть очень-очень осторожной и никого не пускать домой, когда она там одна. Ни в коем случае. Сидела на относительно тёплом по сравнению с тем, что было за оконной рамой, балконе, и курила. Потеряла счёт, какую, после разговора с мамой пошла в магазин за продуктами и обновила запас сигарет, а о количестве бычков в пепельнице не заморачивалась. Юра знал, сколько она может выкурить за раз, когда переживает, а стресса в последнее время было слишком много. — Поднимаюсь уже, открывай, — Аня на секунду замешкалась даже, не ожидала, что он дойдёт так быстро, видимо холод сделал своё дело. Шаги его спешные, будто сразу через три ступеньки перешагивал, слышала даже из квартиры. Представляла, какой он ледяной придёт и какой красный будет у него нос. С порога, не разуваясь, хватает Аню и суёт ладони ей под кофту, касаясь тёплой талии и заставляя её вырываться. Дёргалась, хохотала, просила убрать, но он только сильнее к неё прижался, а потом ещё и своими губами обветренными из-за привычки облизывать их на морозе прилип к её. Аня от ласки не отказывалась, мешали его всё ещё холодные ладошки у неё на спине и холодная куртка, к которой она была примята и обездвижена. — Не поверю, что ты так соскучился, — смеётся, с громким мокрым звуком разрывая поцелуй. — Я замёрз! — восклицает и наконец освобождает её из ледяного плена, Аня даже вздохнула с облегчением и от греха подальше отошла от него на два шага, давая возможность спокойно раздеться и привыкнуть к тому, что дома более или менее тепло. Анин внешний вид это, конечно, опровергал, с тех пор, как сходила в магазин за продуктами, так и не переоделась во что-то домашнее из джинсов и кофты, просто не во что было. И если проблему с бельём она, к счастью, решила, просто купив новое, то новый гардероб влетел бы ей в копеечку, поэтому ходила уже несколько дней в одном и том же. — Ну и соскучился тоже. Лучше тебе? — Гораздо, пойду работать завтра, — кричит уже из кухни. Она как раз собиралась ужинать, поэтому и позвонила ему, хотела попросить купить хлеба, о нём напрочь забыла, но только потом вспомнила, в чём Юра ушёл с утра. — Греть на тебя? Не отзывается. Аня пожимает плечами и тянется на верхнюю полку шкафчика за тарелками. Юра от еды редко отказывался, тем более, что время уже позднее, а ел он последний раз в обед, если не перебился ничем до прихода домой. — Есть будешь? — переспрашивает, когда слышит шаги за спиной, а спустя секунду её резко хватают со спины за талию, заставляя вздрогнуть и подпрыгнуть на месте. Сердце тут же задрожало с бешеной скоростью, а ноги стали ватными. — Ты чего? — тихо смеётся ей на ушко, касаясь рядом губами и успокаивающе поглаживает поверх тонкой кофточки. Аня старалась не выдать своего испуга, когда услышала его голос и почувствовала на своем животе знакомые руки, как камень с сердца упал, а то ведь уже успела напридумывать вариантов бегства от очередной попытки расправиться с ней. — Дурачок, напугал, — выдыхает в его приоткрытые губы и кратко целует. Хотел было задержать её губы на своих, но она сделала всё слишком шустро, он даже ничего, кроме табака и мягкой кожи, почувствовать не успел. — Будешь? — кивает на уже открытую сковородку с котлетами, у самой уже от голода желудок сводило, жалела, что не наплевала и не поела до его прихода. В третий раз за три минуты спрашивала, а он настойчиво то ли игнорировал, то ли был отвлечен настолько, что не слышал. Юра, в очередной раз проигнорировав её вопрос, нагло и глубоко целует, в процессе ловко разворачивая её к себе лицом. Целует так, что она напрочь забывает не то, что о котлетах на сковородке, а то, кто она, как её зовут и где находится. Какая-то блаженная лёгкая пустота и сильные тёплые руки на талии. Специально глаза не открывает, чтобы иллюзию не разрушить. Юра аккуратно лавирует в тёмных углах квартиры, ведёт её за собой в спальню, отрывается от губ только на пару секунд, чтобы открыть дверь и включить свет, и возвращается с новым напором ещё посильнее предыдущего. Горел желанием продолжить начатое вчера, и никакие звонки и разговоры их не смогут отвлечь. Хотел её до безумия, аж скулы сводило, весь день то и дело возвращался к их вчерашнему неудавшемуся сексу и корил себя за то, что она даже не кончила. Хотел сегодня довести дело до конца, хотел, чтобы рассыпалась у него в руках от удовольствия, чтобы кожа полыхала под поцелуями. Хотел гладить, целовать, ласкать, сцеловывать её тихие дрожащие ахи и вздохи и любить, пока звёзды в глазах не появятся. Аня мягкая и податливая, нежная до безумия, едва держится в его руках, поддаётся любому движению и так сладко отвечает на поцелуи, что Юра даже слегка сбавляет обороты, боясь быть слишком резким в своих желаниях. От вспыхнувшего света после мрачной кухни и тёмного коридора Аня вздрагивает. «Он всё увидит». Нужно было срочно что-то придумать, срочно, как можно скорее. Ладошки вспотели, дыхание сперва сбилось, а потом и вовсе куда-то пропало. — Юр, Юр, — слегка тормозит его, когда его вездесущие обжигающие ладони уже подобрались к краю водолазки и практически потянули вверх. Он поднимает на неё мутные от желания глаза и облизывает губы. Опалил губы горячим дыханием, теперь пришла очередь Ани провести по губам языком. Он практически ловит её вдох, но Аня снова отстраняется и упирается влажной ладошкой в грудь. — У меня одна просьба. — Какая? — он действительно собрался ее слушать, зачесал волосы назад и даже руки убрал. Давал ей буквально минуту на разговор, дальше за последствия уже не отвечал: сгребёт в охапку и зацелует так, что она и слова вставить не сможет. — Давай выключим свет, — тихо, будто испугавшись его внимательных глаз, которые сузились, едва она озвучила своё условие. Густая бровь поползла вверх, он снова облизнул губы и почесал колючий подбородок. Помотал головой. Вообще отказывался понимать происходящее, но Анины большие и непонятные ему глаза убедили согласиться и не задавать лишних вопросов. Раз ей так хочется, значит нужно согласится, иначе снова вместе ночи любви получит её обиженное тельце, закрутившееся в одеяло на диване в гостиной. — Окей, как скажешь, — делает пару шагов к выходу и щёлкает выключателем. Сразу всё обострилось. Комната погрузилась в полную темноту, Аня облегченно выдохнула и сама потянулась к его губам, сразу касаясь языком нижней и проникая внутрь, цепляясь за его. Словно просит прощения за заминку. Ей самой уже крайне нетерпелось перейти к делу, а он все медлил, растерялся, не знал, куда руки деть. Ее водолазка поползла вверх и осталась висеть на спинке кровати, Юра без футболки был уже давно, облегчил ей задачу. Горячо и мокро мазнул языком по ее шее в опасной близости от синяка, она почти вздрогнула, но обошлось. Громко выдохнула. Опустился на колени, прижался губами около пупка, огладил талию, расстегнул пуговицу и молнию на джинсах, потянул вниз вместе с трусиками, ей оставалось только переступить через одежду и буквально шагнуть к нему в руки. Почувствовать его рвущее брюки возбуждение низом живота и отметить, что её тело ох, как охотно отзывается на его касания. Его льющаяся через край нежность добавляла ей уверенности и жара внизу живота. Мужчины у неё жуть, как давно не было, в этом и была вся загвоздка. На каждое прикосновение к своему телу она реагировала, будто в первый раз, каждый мокрый липкий поцелуй у кружевной оборки лифчика отзывался тёплым щекотанием в горле и следующим за ним стоном в его перехваченные на пути к следующему месту для поцелуя губы. — Все хорошо? — шепотом у самого уха, именно там, где бледная кожа превратилась в синяк. Брови сдвинула, хорошо, что вокруг темно и Юра не заметил. — Да, — кивает, чувствуя, что даже от поцелуя ей неприятно. Пальцами вниз по талии, подхватывает её бедра и в одно движение опускает на кровать. Та жалобно скрипнула, Аню волной накрыл уже привычный вездесущий аромат её мужчины, он неглядя целовал веки, щёки, нос, пальцы гладили внутреннюю поверхность бедра, нежно задевая и следом оставляя на бедрах влажные следы. Перехватывает его губы, слышит его одновременную возню с джинсами и инстинктивно раздвигает ноги шире, позволяя ему быть ещё ближе, чем до этого. В темноте видела, как он взмахнул отросшими волосами и завязал из резинкой, слышала шорох ткани по полу и наконец почувствовала, как сухие горячие ладони опустились ей на бедра раздвинули ещё немного. Целует взмокший живот, чувствует, как она мелко дрожит, оставляет мокрый след на гладком лобке и мазком языка дразнит клитор. Аня выгибается, а он удерживает. Она шепчет «Ещё», а он только хитро ухмыляется и сжимает бархатистую бледную кожу на ягодицах. Словами не передать, как ему хотелось посмотреть на неё, а не только почувствовать мягкую тёплую кожу и горячие выдохи у своей шеи. Расстёгивает крючки на бюстгальтере, Аня снимает сама, отмечая дрожь в пальцах, то ли от нетерпения, то ли потому, что впервые обнажена перед ним полностью и именно тогда, когда ей есть что скрывать. Ведёт пальцами от влажных приоткрытых в нетерпеливом выдохе губ по животу ниже, касаясь ее внизу, мягко погладив клитор и заставив немного прогнуться. — Давно у тебя было? — шепотом, не прекращая свою пытку, проникает сперва одним, а затем двумя пальцами, заставляя ее задыхаться. Он и без ее ответа понимает, что давно, узкая, ещё и так истекает от его предварительных ласк, по сути разогрева. Аня кивает, чтобы не выдать дрожи в голосе. Лижет его рядом с губами, он оставляет мокрый след на её обкусанных алых и возвращает ладонь на бедро.- Я осторожно, - мягко и медленно входит, чувствует, как она царапнула его предплечье. От ощущения её влажной горячей плоти, натянутой на его член, по взмокшей спине бегут мурашки, с губ невольно срывается вздох. Сжимается крепче, подаваясь вперёд, хочет, чтобы двигался, чтобы от ощущения наполненности и его покачивающегося ритма в голове был сплошной белый шум и пятна перед глазами. Аня тянет его за руку ближе и впечатывается в губы, даже не целуя, а зализывая свои предыдущие касания. Он ворует её первый стон, заставляет её мычать ему в рот, а затем улыбаться от очередной волны, прокатившейся от головы до кончиков пальцев. Аня пытается забыть о ноющей руке, которую старалась не тревожить, не думать о том, что утром он все равно увидит все ее синяки, если она не проснётся раньше, но тщетно. Не получалось. Черт возьми, она в постели с мужчиной, впервые за долгое время, а думает совсем о других вещах! Юра прибавил амплитуды, губами ласкал шею, ловил каждый её вдох, каждый стон, то ускорялся, заставляя её задыхаться под ним, то сбавлял, позволяя Ане сжаться вокруг и немного помучить. Музыченко наклоняется, проходится лёгкими влажными поцелуями по ключицам, шее, опускается на грудь и, погладив нежную округлость, аккуратно сжимает и губами накрывает затвердевший сосок. От ее разорвавшего темноту шипения, явно не похожего на стон или любой другой звук, означавший, что ей приятно, у него все отключается как по щелчку. Замирает, видит, как она накрыла грудь рукой и теперь только рвано резко дышала. Мотнул головой, чтобы окончательно отогнать возбуждение, её искривленные от боли брови и этот полувсхлип с каждым вдохом вспоминались всё отчетливее. Выдохнул. «Что, мать твою налево, происходит?» — Все в порядке, — эта ее тихая испуганная фраза, да ещё и подрагивающий явно не от возбуждения голос, просто приводит его в ярость. Он выбирается из постели, в миг оказывается у выключателя и, невзирая на все ее «Юра, пожалуйста, все хорошо», резко щёлкает. Глаза с непривычки слепит и приходится щурится. Сердце глухо долбилось о грудную клетку, лицо горело. Все, что он успевает разглядеть, прежде, чем она, прикрываясь ладонями, убегает из комнаты и с грохотом двери закрывается в ванной, это огромный, размером с его ладонь, а то и больше, синяк на груди. Яркий, больше кровоподтёк напоминающий. От одного вида внутри все заклокотало, одновременно и рвать и метать хотелось, и растерялся, как мальчик. Одно понимал: он здесь не при чем, даже предположить не мог, что нужно сделать с женской грудью, чтобы такой синячище остался. Стучаться или дернуть за ручку, чтобы открыла, было бесполезно, ей нужно было время. Освежил голову в раковине на кухне, умылся и вернулся в комнату. Собрал разбросанные вещи, оделся, застелил постель, да сел на пол около двери. Тишина такая зловещая, не по себе было. На кухне звонил телефон, даже отвечать не хотелось, явно с работы. У него здесь дело посерьёзнее и, видимо, назревает убийство с особой жестокостью. Из-за закрытой двери доносились только ее тихие всхлипы и рваное дыхание. И всё. Ни шума воды, ни шороха полотенца. Тишина. Потерял счёт времени, сколько она там просидела, вся задница замёрзла на полу сидеть, прежде чем за дверью что-то зашевелилось и щёлкнул замок. Ему не показалось. Аня собралась с мыслями и была, наконец, готова поговорить. Как только включился свет, создалось впечатление, что её поймали с поличным. Она могла спрятаться под одеяло, развести руками и рассказать всё спокойно, но изнурённый вечным страхом, сменяемым мучительным удовольствием, организм решил отреагировать слезами и побегом. Только когда дверь захлопнулась, поняла, что загнала себя в ловушку. Руки дрожали, ноги дрожали, от истомы не осталось и следа, её будто одновременно кололи миллионом иголок и пускали ток под кожу, она плакала и не могла успокоиться, но не могла понять, почему плачет. Он неуверенно жмёт на ручку, заглядывая внутрь. Аня сидит на бортике ванной, облокотившись о старую раковину. Не прикрывается совсем, всё равно всё видел. Глаза мокрые и красные, все ещё плачет, но уже бесшумно, слёзы просто катятся одна за одной по щекам, а она их молча смахивает и прячет в ладони. Даже не смотрит в его сторону, снова лицо ладонями закрыла и задрожала. Пальцы едва не синие от холода, вся в мурашках, с блестящей от слёз шеей, только волосы ее на фоне светло-голубых стен выделяются и яркое пятно на груди. — Принести тебе одеться? — спрашивает, присев перед ней на корточки и успокаивающе гладя по бледному шраму на бедре, а второй ладонью грея её талию. Голос тёплый, руки тёплые, он весь — сплошная печка, прижаться покрепче и греться, пока изнутри не перестанет бить мелкой дрожью. Она вытирает нос и кивает, снова глаза отводит и прикрывает, насколько это было возможно, грудь. Снова больно. Аня спешно натягивает принесённые штаны и кофту, затягивает шнурок на талии, но дрожащими пальцами не может завязать даже просто узел, не говоря уже о бантике. Юра послушно ждёт, теперь, казалось, даже через одежду видел те страшные сиреневые подтёки, будто ожог. Видит, что замешкалась, делает всё сам, переплетая петельки и затягивая, чтобы его спортивки не спадали. Встаёт и берёт её дрожащие ладони в свои. Вымерзла здесь сидеть, может только поэтому и открыла. — Пообещай, что ничего не будешь делать, — шмыгает носом, утыкается в грудь и просит шепотом. Юра осторожно кладёт ладони ей на плечи, поглаживая вверх-вниз, она сцепляет руки в замок у него за спиной. Он буквально чувствует, как дрожит ее сердце, как она рвано дышит. Готов был все, что угодно ей пообещать, все богатства мира, звезду с неба и жемчужину с дна морского в придачу, лишь бы объяснилась. Аня снова шмыгает носом и вздрагивает, у него снова на доли секунд останавливаются все процессы в организме. — Обещаю сделать все, что в моих силах, — пальцами в ее запутавшиеся волосы, Аня мотает головой, в голосе, кажется, снова слёзы и оттенок женской истерии. То, чего она сильнее всего боялась. — Пообещай, что ничего не будешь делать, — повторяет будто давно наизусть заученный текст, ее тихий голос звучал как мольба, она освободила руку, чтобы снова стереть со щёк мокрые дорожки и вытереть нос, а затем вновь вернула Юре за спину. — Обещаю, — выдыхает, убирая с ее лба челку. Она всегда успокаивается от поцелуев в лоб, как будто там был датчик, от прикосновения к которому слёзы переставали литься ручьём. Пообещал, лишь бы поверила, для себя решил, что подумает обо всём ещё раз, когда узнает, что произошло и кто это сделал. Аня снова поёжилась, обратил внимание на её босые ноги и отсутствие коврика на плитке в ванной. — Идём в комнату, здесь холодно. Воздух в спальне наоборот был слишком сухим и горячим, Юра зря включил обогреватель посильнее, едва она убежала, все равно придётся проветривать, чтобы спокойно уснуть. Очень тепло и тяжело дышать, но горяздо лучше, чем когда тебя колотит от холода и сырости, которую к тому же сама развела. В комнате ни следа неудавшейся близости: одежда сложена на комоде, кровать аккуратно заправлена, свет горит. — Принеси мне капель, пожалуйста, и носки, мне все равно зябко как-то, — ей как будто хотелось закрыться полностью. Перечить ей не стал, метнулся в шкаф, притащил свои огромные по сравнению с ее ножкой шерстяные носки, что когда-то вязала бабуля, на обратном пути завернул в кухню, накапал в стакан валерьянки и разбавил водой. Их вечер, разогретый винишком, заканчивался очень уж плохим напитком. Аня осушила стакан залпом, натянула носки и снова замерла. Закачалась едва различимо из стороны в сторону, думала. Не знала, как начать, боялась, что он сорвётся и не сдержит слово, боялась, что пусть Юра и не будет ничего делать, нападавший все равно узнает о том, что она проговорилась, и тогда уж будет не до шуток и тёплых носочков. «Пиздец тебе будет, одним словом». — Мне угрожали, — выдыхает, стараясь говорить спокойно и не дрожать хотя бы от холода. В пальцах вертит большой клетчатый носовой платок, мокрый почти насквозь, даже не поняла, когда он ей его всунул в руки. Делает вдох перед тем, как продолжить. Она и в жизни не сможет передать всё то, что ей обещали, если она хоть одной живой душе проговорится о произошедшем в подъезде. — Обещали устроить тебе поиски моих частей по Петербургу и некоторые из них отправить подарок маме. Юра оторопел. Думал, что она шутит, что ему послышалось, что у неё какое-то психическое расстройство и она всё это придумала либо приснила, но нет. Перед ним сидела абсолютно вменяемая его Аня, сидела, вертела в пальцах мокрый носовой платок и снова начала часто моргать, едва речь зашла о матери. — Ты поэтому врала? — кивает, сглатывая новую порцию слез, не в силах произнести что-то ещё, гортань резало будто она лезвия глотает. — Он был один? — снова краткий кивок и шумный вздох. — Что он хотел? — Чтобы мы не лезли дальше в дело и оставили все, как есть, — поднимает глаза, у него внутри всё рушится. В голове один только вопрос, как она всё это вынесла и что для себя решила, Аня, будто прочитав мысли, отвечает хриплым измотанным шёпотом. — Это он, Юр. Пожалуйста, позволь мне уйти из отдела, — у него брови ползут вверх, едва фраза слетает с губ. Явно не понимала, что говорит, порола горячку, потому что миллион раз клялась никуда не уходить из отдела, пока не поймает последнюю сволочь в Петербурге или пока её не выгонят, а здесь добровольно, показывая свою слабость. — Я… я не вынесу, если он начнёт манипулировать мной через маму. Мне нужно уйти. — Как я без тебя справлюсь, Ань? — округляет глаза. Прозвучало чересчур самовлюблённо, он этого не хотел, но, увы, получилось. Он был первоклассным следаком, но одна голова хорошо, а две, а в их случае две с половиной, считая Пашу на подхвате, было ещё лучше. Они так много раскопали вместе, добрались так далеко, что некуда, казалось, что всё вот-вот откроется и их район сможет вздохнуть спокойно, а она собралась уходить и плялась под дудку только и ждущего её ухода неуловимого маньячины. У него чесались кулаки. Рано или поздно он появится снова и упустить этот момент они не должны. Если сейчас он в засаде, следит, ждёт от них каких-либо действий, то нужно усыпить его бдительность и показать своё безразличие.А потом, едва он появится, захлопнуть ловушку и покончить с этим делом, как со страшным сном. Действительно страшным. — У тебя золотая голова и каменное сердце, Юр, — выдаёт даже не думая о двусмысленности фразы. Она отпустила все заранее подготовленные фразы и говорила то, что шло от сердца. — Я который день боюсь к этим бумажкам прикасаться, я не сплю нормально, ты же видишь, — выдыхает, вытирая мокрый горячий нос. Юра молча и с непониманием глядел на неё, не в силах что-то сказать. Без комментариев, а ей хотелось гарантий для своего же спокойствия. Сил и так не было, слёзы выжали её, будто губку после мытья посуды, а он молчал и сверлил своим в миг похолодевшим чёрным взглядом. — Я очень-очень тебя люблю, Юр, — шепотом, буквально падает носом в его ключицу, продолжая шептать какую-то несуразицу, что сама и не помнила, сказав. Главное было сказано до этого, хотела, чтобы услышал, чтобы подействовало. — Я вижу, как ты горишь этим делом, но без меня будет гораздо безопаснее. — Послушай меня, — гладит по волосам, шепчет ей в лоб, разбивая слова поцелуями. — Я тебе гарантирую, пока ты у меня и со мной, он тебя не тронет. — Он знает где я живу, скоро будет знать и твой адрес, — пытается его переубедить, но тщетно. Снова в горлу подкатил страх, ему и правда ничего не стоило проследить, куда они идут от отдела, возможно, он уже это сделал и прямо сейчас, отмыв ладони от крови очередной жертвы, продумывает новый план, гораздо интереснее предыдущего. На кону ведь шкурка так насолившей его планам Аннушки. — Значит будем менять жильё каждую неделю, пока он не попадётся. — Боже, почему ты об этом так спокойно говоришь, он же гребаный псих, у него тормозов просто нет, — не выдерживает, едва не волосы рвёт на себе, ужасалась его потрясающему спокойствию и тому, как легко он придумывал ответ на её очередную просьбу. Как можно говорить такие вещи, когда над ней реальная опасность. Он лично раз пятьсот перечитал собранные материалы, знал каждое фото наизусть, каждую бесполезную улику, но всё равно не верил в уровень невменяемости раскромсавшего десяток молодых девчонок убийцы. — Вставим тормоза. — Ты сумасшедший просто, — шепотом, переплетает пальцы с его протянутой ладонью и закатывает глаза. Бесполезно, он упрям и непробиваем. Он лишь хмыкает самодовольно, мол, давай, послушаю, что ещё скажешь. Аня глазами, полными заранее растаявшей надежды, глядит в его, понимая, что это ее последняя попытка. Умоляет, как никогда и никого раньше, говорит то, что никому не говорила, боясь стать слишком голословной и неправильно понятой. — Пообещай, что не полезешь никуда. Я не переживу, если с тобой что-то случится. — Аня! — Юра! — вторит, чувствуя, как внутри все сковывает от того, что прикрикнул, и как зыркнул из-под смоляных бровей. Черные искрящиеся глаза горят, у неё снова мокрые, а Юра так решителен, что и слушать ничего не хочет себе в упрёк. Ане страшно, за себя и теперь за него, потому что Юра совсем уж чушь несёт и ведёт себя, как дитя малое, готов сразу лезть в драку. — Ты же видишь, что он творит. От тебя рожки да ножки останутся. — Я сам от него мокрое место оставлю, если он к тебе ещё раз сунется, — дышит, как бык разъярённый, говорил без капли преувеличения, будь кто менее неуловимый, да пусть шпана местная, разукрасил бы так, что мать родная не узнает, а потом ещё и статью бы пришил, чтобы закрыли лет на десять, не меньше. Помнил, как у одной из его чокнутых на всю голову бывших была привычка кусаться, но и тогда у него не было таких синяков страшных. — Чем он тебя ударил, что такой синяк? — Рукой сжал, — ёжится от воспоминаний чужих рук на себе. За эти их два неудавшихся раза уже успела привыкнуть к тому, как трепетно он ее касается, как любяще аккуратно гладит. Хмыкает. — Это я ещё в пальто было, представить, с какой силой. И в больницу ведь не пойдёшь, побои отправят снимать. — У меня там мазь хорошая есть от синяков, я когда по пьяни в косяк не вписался, купил, у меня все через пару дней прошло. Принести, помажешь? — ободряюще трясёт из стороны в сторону, опускается колючим подбородком на ее оголившееся плечо. Боялся лишний раз до неё дотронуться, но тут чувствовал, что она наконец расслабилась и дышала глубоко и ровно. Аня от истории о покупке мази улыбнулась, очень уж было похоже на Юру сперва надраться, а потом уже думать о последствиях. — А вообще я как-то слышал, что когда у женщин во время кормления какие-то там проблемы, можно лист капусты прикладывать. — У нас как раз капуста в холодильнике есть, я собиралась завтра щи готовить, — поджимает губы, пряча улыбку. Ну не станет же она ему говорить, что сегодня втихаря уже ходила с капустой в лифчике. Даже подумать не мог о том, что Музыченко, нетерпимый к народной медицине, сам предложит ей лечить синяки на груди капустой. Какой же он всё-таки… свой. — Ну вот, будем лечить твои… сисечки, — смеётся и заражает Аню своим смехом. Ему ни капельки не смешно, скорее страшно и досадно оттого, что ничего не знал, ещё и ссору эту глупую с ней затеял из-за лжи, по сути, во благо. Но глядеть в ее грустные испуганные глаза не было больше сил, хотелось хоть капельку радости, пусть и минутной, в них растворить. Любуется ею, расцветшей от его глупой шутки получше, чем от комплимента, и у самого внутри что-то дёргается. Все-таки дерьмово, когда твоя пусть уже давным-давно взрослая девчонка плачет, а ещё хуже, когда сделать с этим ничего не может. Глядит по зарумянившейся от тепла в комнате щеке, внутри все шипит и будоражится. Целует осторожно, думает, стоит ли заходить дальше после всего, что произошло в течение последнего часа, и все-таки не заходит. Придёт время и не выпустит ее их постели весь день. В конце-концов скоро выходные, смогут позволить себе расслабиться, если судьба-злодейка не подсунет под дверь очередной сюрприз в виде чьей-то руки, ноги, или мрачного содержания записочки. Аня только дёргается во сне пару раз и крепко его плечо сжимает. Проверяет в темноте, остался ли рядом.