Следственный эксперимент

Чувство вины грызло Юру ровно до обеда. Едва стрелка перешагнула двенадцать, а Аня, встав со своего места, стала собирать в сумку вещи, явно собираясь смотаться куда-то и перекусить, решил действовать. Совсем уж невмоготу молчать и её периодические шмыганья носом слушать. Ей и так хреново после вчерашнего, вон, какая бледная была с самого утра, да и сейчас не лучше, а тут ещё и он со своими психами. Сам-то и не понял, отчего сорвался, просто накипело, а Аня не вовремя оказалась рядом. В последнее время его отвратительный характер стал проявляться всё ярче, отчего иногда очень хотелось свернуть себе шею. Совесть изгрызла ему все кости, ещё в машине по дороге на работу понял, что натворил, но возвращаться за Аней было поздно, он и без того на допрос опаздывал, да и она не остыла бы так быстро, поругались бы ещё сильнее. Аня стоит, отвернувшись, считает мелочь в кошельке, когда он подбирается сзади и медленно, чтобы не испугать, хоть она и всё равно вздрагивает, в следующий миг хватаясь за сердце, обнимает за талию и кладёт голову ей на плечо. Дышит слишком часто, глаза опустила на зажатые в пальцах монетки, так и замерла, словно заморозили. — Прости меня за утро, пожалуйста, — тихо, касаясь виска губами и задерживаясь там. Каждый раз обнимая, поражался, как рядом с ней спокойно становится, сразу вся грязь из головы исчезает, хочется стоять рядышком, обняв крепко-крепко, и не шевелиться, чтобы это иллюзорное спокойствие никуда не исчезло. На деле ведь ему, едва он переступил порог отдела, изрядно потрепали нервы просьбами возвращаться в сегодняшнюю ночь снова и снова, а за дверьми кабинета психолога в ожидании приговора сидели родители найденной накануне девочки и ждали разговора со следователем. Юре же хотелось, чтобы люди умели читать мысли и ему не пришлось в мельчайших подробностях пересказывать убитым горем родителям весь тот ужас, что они видели. Навалилось столько всего в одночасье после долгого затишья, что закалённые годами нервы не выдержали и сорвал всю свою злость на ни в чём не повинной Ане, просто отказавшейся завтракать из-за мучившего токсикоза. И ведь в другие дни всё нормально было, когда она из-за тошноты отодвигала порцию в сторону и просто пила чай, а сегодня его жутко взбесило. Потому что старался, время драгоценное тратил, а она носом вздумала крутить. Словно и забыл о мучившем её регулярно по утрам недуге и том, что подчинялось Анино состояние исключительно растущему у неё в животе ребёнку, которого они обоюдно решили оставить. А Юра словно и забыл об этом. Теперь стыдно было. — Я и слова не сказала, а ты наехал, — вздыхает, всё ещё обижаясь. Задело в этот раз как-то особенно сильно, то ли от того, что получила порцию крика без особой причины, то ли никак не заканчивающие перестройку гормоны свою роль сыграли, но от одного воспоминания о сегодняшнем утре к глазам подкатывала новая порция слёз, хотелось снова закрыться где-нибудь в тихом месте, чтобы никто не трогал, и всю обиду вылить наружу. Вот и сейчас, стоило ему просто извиниться, а у неё уже глаза на мокром месте и в носу свербит так, что сил сопротивляться нет. Убирает кошелёк на стол, освободившейся рукой смахивает ускользнувшую из глаз слезинку. — Ещё и посуду разбил, — всхлипывает так жалобно, как будто он разбил не тарелку и пару чашек, купленных в Икее, а как минимум старый бабушкин сервиз, который та завещала внучке как память. Звук битого стекла просто выбил её из колеи, если до этого ещё как-то держалась, то от внезапного шума внутри что-то щёлкнуло, словно не тарелка разбилась, а у самой Ани внутри что-то треснуло. Юра, тяжело вздохнув, мягко разворачивает её к себе лицом, целует вверху лба и прижимает уже смелее и крепче, чем до этого. Гладит по плечам, Аня лицо у него на груди спрятала и продолжала тихонько всхлипывать. В жизни бы этих мокрых глаз не видел, каждый раз, обижая её, повторял, и каждый раз снова нарушал данное им обещание. — Виноват, зайка, прости, — покачивается из стороны в сторону, словно качает маленького ребёнка, пытается так успокоить её. Ладонями по спине вверх-вниз, губами к макушке прижался, а она никак не могла выровнять сбившееся дыхание. Лучше бы уж молчал, от его новых слов извинения её как будто вновь пробивало на дрожь и новая порция слёз не заставляла себя долго ждать. — Хотел как лучше, в итоге только сильнее завёлся из-за еды этой, повёл себя, как мудак. — Мне очень обидно было всё это выслушивать. Я ведь ничего не сделала, Юр, — снова обрывается, судорожно глотая ртом воздух. У него у самого уже внутри всё какой-то тупой болью сводило, для полноты картины оставалось только на колени перед ней встать и так просить прощения. — Что мне ещё сделать, чтобы ты перестала плакать и простила меня, мм? — словно измученно, каждая её слезинка будто кислотой жгла его душу. — На колени встать? Без проблем, только скажи. Аня вместо ответа просто обнимает в ответ. Ей и без того паршиво было, а когда ещё и факт их с Юрой беспочвенной ссоры висел над душой мёртвым грузом, так ещё хуже было. — Ты как себя чувствуешь? — искренне обеспокоенно, изучая её заплаканное лицо, нездоровая бледность навевала дурацкие мысли, поэтому решил переубедиться. Аня ведь сама ни за что не скажет, что ей плохо, будет терпеть до последнего. Казалось, что с ней что-то не так. — Ничего не болит? Аня выдохнула и подняла на него глаза. Аккуратно пореза на щеке кончиками пальцев касается, Юра целует ладошку и жмётся к ней щекой. И что, собственно, мешало им так утро начать? — Всё нормально, не переживай, — тянется на носочки за поцелуем, он за губами носа касается и снова обнимает. Целовала и врала одновременно и самой себе. Живот с самого утра тянуло, списывала это на голод, надеялась, что стоит ей хорошенько поесть и всё пройдёт, поэтому и потянула Юру в кафе через дорогу. После обеда стало полегче, она даже смогла поработать без дискомфорта и сосредоточиться на отчёте об их вчерашних ночных приключениях. Вернулись домой даже раньше обычного, Юра быстро собрался и, извинившись, что бросает её одну на все выходные, крепко поцеловал и уехал домой к маме. Обещал давно, да никак полностью свободных выходных не выдавалось. Предлагал и ей с ним поехать, но Аня отказалась. Не хотела свои плохим самочувствием лишние слухи плодить, о её беременности ведь по прежнему никто не догадывался, а там все женщины, запросто пронюхают о причинах её утренней тошноты. Да и знакомится, по правде говоря, ещё боялась. Не знала, чем себя занять, оставшись дома одна. Прибралась немного, аккуратно, стараясь не порезаться осколками, собрала все то, что осталось от разбитой Юрой с утра посуды, выбросила мусор, приготовила себе овощную мешанину вместо ужина, по итогу половина отправилась в ведро, снова начало жутко мутить. Еле уснула от этого, ворочалась постоянно, пытаясь найти положение, в котором бы не подташнивало. Проснулась так рано, что за окном ещё даже не рассвело до конца. С часов шести мучилась от тянущей непрекращающейся боли в самом низу живота, к восьми она стала совсем уж невыносимой и от сна, в который она так или иначе пыталась провалиться, и следа не осталось. Аккуратно перевернулась на бок, чтобы взять телефон и набрать Юру, но в момент скрутило так, что несколько минут лежала, не в силах разогнуться, и глотала собственные слёзы. От боли сводило поясницу, в голове белый шум, ладонь словно прилипла в животу. Совсем не соображала, что происходит, до тех пор, пока спазм не отпустил и она не смогла сделать полный дрожи от осознания вдох. Между бёдер было липко и мокро, несмело провела взмокшей ладонью по влажной ткани пижамных штанов. На пальцах остались мутные алые следы, а у Ани не осталось сомнений. Все закончилось, толком даже и не начавшись. До телефона все же дотянулась, думала, стоит ли пугать его так рано утром, но все же набрала. Выслушала череду гудков, мучительно длинных, живот снова начало тянуть. Сама того не понимая она теряла драгоценные минуты, пока ребёнка ещё можно было спасти. И ведь, как назло, Даша помочь ей не сможет, уехала в Москву на конференцию и раньше понедельника в городе не появится. — У меня кровь, — только и может из себя выдавить, вновь пробиваемая неконтролируемой дрожью. Юре одной этой фразы было достаточно, чтобы всё внутри рухнуло и покрылось пеплом. И как назло находился слишком далеко, чтобы в ту же секунду приехать. Аня едва нашла силы, чтобы подняться. Трясло, как в ознобе, зубы даже стучали, от слез чесались глаза, в руки не могла себя взять, чтобы нормально объяснить врачу по телефону, что с ней происходит, от одного взгляда на испачканные кровью простыни и ладонь в дрожь бросало. Даша, которую она отвлекла своим звонком от едва начавшейся регистрации участников конференции, с дрожью, различимой даже с плохой утренней связью, выдохнула и сказала ехать к врачу чем быстрее, тем лучше. В душе тлела надежда, что, попадись ей хороший опытный врач с растущими из плеч руками, беременность ещё можно сохранить. Аня же, судя по добитому голосу, уже в это не верила. Душ, пугающе стекающие по бёдрам на дно ванной бледно-алые разводы, длинная дорога на такси в поликлинику и едкий медикаментозный запах, пропитывающий все насквозь. Полчаса в очереди, несмотря на субботу, ещё примерно час в кабинете, чтобы все подтвердилось окончательно. Ряд малоприятных манипуляций на кресле, окровавленная перчатка, холодные казенные инструменты, мокрая спина и ладони от поднявшейся температуры. Звон металла в ушах и равнодушные указания акушерки, которую молодая доктор то и дело одёргивала от комментариев в адрес слишком чувствительной к процедуре Ане, которая и без того балансировала на грани истерики, кусая губы, чтобы не расплакаться снова. Кровоостанавливающий укол, потом ещё один, уже через полчаса и в палате. Успокоительное перестало действовать, лежала, чувствуя такой дикий озноб, словно температура у неё под сорок. Возможно, так и было, никто даже этого не контролировал, работы было слишком много и без её выкидыша, несмотря на выходной день количество мамочек в приёмной зашкаливало. В палате жуткий холод и почему-то пахнет хлоркой, Аня ёжится. Ненавидела больницы, даже просто приезжая в них на освидетельствование. Боялась открыть глаза, надеялась изо всех сил, что это просто дурной сон. Поняла, что это совсем не так, когда перестало действовать обезболивающее. Юра постоянно был на телефоне. Выехал, едва она положила трубку, к моменту, когда Аню отправили в палату, был уже на подъезде к отделению. Ничего ему не отвечала, а он говорил без умолку, просил хоть какие-то звуки издавать, чтобы понимал, что слышит его. Аня что-то невнятное мычала. Вездесущий белый цвет давил на виски, чувствовала себя, как в психушке, ещё пара часов и она точно двинется. Настоятельная рекомендация пришедшей поинтересоваться её самочувствием врача остаться хотя бы до завтра была ею проигнорирована. Не вынесла бы несколько дней одной в четырёх стенах, когда вокруг столько счастливых беременных, мельтешащих перед глазами, даже если бы навещать разрешили. Перед мамой никогда в жизни не смогла бы оправдаться, она слишком чуткая в таких вещах, Даша обещала быть с ней постоянно на связи и постараться приехать пораньше. Ане, кажется, уже безразлично было на эту связь, на помощь, на её «держись, моя девочка, я с тобой» и прочее. Безумно хотелось куда-нибудь провалиться и исчезнуть. И чтобы Юра поскорее приехать. Не знала, как смотреть ему в глаза после всего, как объясниться, что вообще сказать в своё оправдание. Он ведь спрашивал, всё ли в порядке, а она соврала. Юра ждал на парковке. В машине, как и в палате, из которой она буквально сбежала, едва получив выписку, было кладбищенски тихо. Оба не знали, с чего начать разговор, Аня молчала, боясь выдать своим дрожащим голосом то, что внутри происходило, а у Юры от одного шума её сбившегося дыхания и вида безбожно дрожащих пальцев с измятыми бумажками в них по спине бежали мурашки и в горле пересыхало. Юра сжимает ладонь, словно нажимает на кнопку, и у Ани начинается истерика. Самая настоящая, с такими громкими рыданиями, что проходящие опасно близко с машиной люди оборачивались, не понимая, откуда звук доносится. Он и сам тайком слезу пустил, пока Аня плакала у него на плече, крепко схватившись за его руку, как будто могла упасть или он мог в любой момент исчезнуть. Шептала «прости» с такой болью, как будто от неё в этой ситуации что-то зависело, как будто в том, что они потеряли ребёнка, была её непосредственная вина, как будто Юра её обвинил в чём-то и она теперь должна была искупить свою вину, лишь бы совесть не мучила. Лично вытирал ей слёзы, горячо целовал замёрзший нос и солёные от слёз щёки, гладил так трепетно и осторожно, такие слова говорил, которых, казалось, и не знал никогда. Еле как успокоилась, просидела ещё несколько минут в тишине, безутешно глядя то на Юру, то на справку в своих руках, пока тот, завидев её вновь задрожавшие губы, не отобрал и не спрятал в карман. Она продремала до самого дома, не проснулась, даже когда он притормозил у аптеки, чтобы купить все лекарства по рецепту и не травмировать Аню лишний раз сочувствующим взглядом провизора. — Голова кружится, — уже дома признаётся, опершись сперва на стенку, а потом и вовсе присев на трюмо и закрыв глаза руками, чтобы усмирить разлетевшиеся вертолёты. Бледная, помнила рекомендации врача, которая ей долгих полчаса талдычила, мол, обязательно, чтобы кто-то был рядом, говорил про кровопотерю, то, как опасно поднятие температуры и низкий гемоглобин. Так и сидела, не зная, куда податься, то ли в комнату пойти и начать убирать напоминающие о потере испачканные кровью простыни, то ли закрыться в гостиной, свернуться в кресле калачиком и просидеть так, в одиночестве, наедине со своей болью, до скончания веков. Так тоскливо внутри было, что выть хотелось. И пусто. Пугающе пусто. Юра, лишь бы хоть немного ее развеселить, притащил гематоген и заставил пить противный сладкий чай. Больше не сопротивлялась, как утром, сидела рядом с ним, оперевшись на плечо, и сонно потягивала горячий чёрный чай. Обжигала язык и губы, с каждым разом обжигало словно ещё сильнее, чем в предыдущие. Юра предлагал остудить, поставить чашку в миску с холодной водой, как когда-то в детстве делала бабушка, или сделать новый и разбавить холодной водой из фильтра, но она настойчиво продолжала прихлебывать кипяток, морщась с каждым глотком. Аню хватило ненадолго, сперва заявила, что хочет спать, а подремав минут сорок от силы захотела отмыться. Лелеяла надежду, что с тревожным потом смоет всю боль. Увы, не помогло. Все происходило как в банальном русском сериале, и ей это так не нравилось, что хотелось крепко-крепко зажмурится. Юра как и обещал был рядом, постоянно, чуть не на руках носил, а Аня с каждым его прикосновением все больше себя ненавидела. Потому что настолько слабой оказалась, что даже их ребёнка защитить не смогла. — Может это знак? — неожиданно нарушив молчание, хрипло и тихо спрашивает, он в ответ поворачивается, накрывая рукой и ложась на ее мокрое плечо. На щеках снова мокрые следы, плакала так тихо, почти бесшумно, а он делал вид, что не слышал. Потому что ей нужно было выплакаться. — Какой знак, солнышко? — нежно убирает завившийся после тёплой ванной локон со лба. Он просидел рядом с ней на холодном полу больше часа, пока Аня грелась и пыталась успокоиться. Боялся, что от кровопотери рухнет на пол, да и Аня постоянно держалась за его руку своими бледными пальцами, словно поддержки искала. У Юры сердце из груди от переживаний выпрыгивало, а все остальное просто в голове не помещалось. Вот кажется ещё вчера все хорошо было, только-только стали оба свыкаться с мыслью, что станут родителями и придётся что-то в своей жизни менять, а здесь все оборвалось в одночасье. Проклятое дело, в буквальном смысле проклятое, Аня сразу дала ему понять, что ничем хорошим это им не откликнется, а он не поверил. О произошедшем в квартире напоминала только замоченная в пятновыводителе простынь, которую он успел застирать, заехав домой. Сообразил, что лучше застелить чистую постель перед тем, как Аня домой вернётся. — Ну, — мнётся, — что не стоило нам начинать встречаться, — прячет глаза, те снова покалывают, предсказывая появление слёз. — Слишком быстро все. — Мы ни в чём не виноваты, Анют, просто так получилось, — вздыхает, осторожно касаясь губами ее голого плеча. Пытался хоть как-то ободрить её. Аня морщится и невольно опускает ладонь на живот, Музыченко накрывает своей. Такое чувство, что хотела выдрать всё, что было внутри, лишь бы спазмы прекратились. — Болит? Принести таблетки? — Полежи со мной лучше, — приткнулась к его лбу, а он стал ладонью тихонько водить туда-сюда, чтобы изнемождающие его Аню боли прекратились. Живот был горячий, черт его знает, что внутри у неё происходило, но беспокоило это не на шутку. Ей больно, ей некомфортно, а он ничего сделать не может. Пусто было внутри, Аня сейчас как никогда эту пустоту чувствовала. — Куда ж я тебя такую поломанную оставлю, — усмехнувшись, подтягивается повыше и целует в лоб. Сгрёб ее в охапку, но очень нежно, опять же, чтобы не дай бог не прижать там, где болело. Аня нахмурилась, возразить, что она не поломанная сил не было, но он и так все понял по тому, как сдвинулись ее тонкие брови и недовольно чмыхнул курносый нос. — Не поломанная, прости-прости, — целует в макушку и снова замолкает. Столько всего сказать ей в поддержку хотелось, а язык не поворачивался. Любое слово непременно вызывало слёзы, он не успевал подавать ей салфетки, завтра явно придётся бежать за новой упаковкой, если не сегодня поздно ночью. Время и без того было не детское, около десяти вечера, за окном темным-темно, свет горел в коридоре, чтобы не так жутко было, и лампа на тумбочке. — Эх, Аня моя Аня. — Звучит так хорошо, «моя Аня», — улыбается впервые за день, пряча лицо у него на плече. Чувствовала себя не такой ничтожной, но все равно крайне паршиво. Аня прекрасно осозновала, почему всё произошло. Она стрессанула, так, как давно не было. Сперва перепугалась до смерти там, на квартире, увидев впервые за несколько месяцев расчленённое детское тело, а после ещё и их с Юрой ссора подпортила всё окончательно. Чувствовала, каким виноватым он себя чувствует, несмотря на всё то, что не говорил. Не зря ведь он так печётся, ни на шаг не отходит. Ни слова ей в обиду не сказал, ни упрекнул ни разочка, что пошла с ним и даже не спросила, что там, как делала это обычно. Где она ещё такого понимающего найдёт? — Зря я поехала на место. Испортила только все, опозорилась, следователь ещё называется. Петрович узнает — уволит нахрен. — Ань, это нормальная реакция любой женщины на то, что мы там увидели, — целует снова в лоб, гладя везде где только мог дотянуться. Наступила стадия самобичевания, которую он так старался предотвратить, но, видимо, придётся выслушивать её самообвинения и снова и снова пытаться переубедить. — Я не женщина, а следователь, должна была привыкнуть, — вздыхает, пытается найти его ладошку и хватается. За все время они ни разу не лежали вот так, чтобы полдня проваляться в кровати просто касаясь друг друга. Юра пытался поддержать, а Ане неизмеримо сильно нужна была эта поддержка. — Я и привыкла вроде, но может из-за того, что последнее время ты делом занимался, я и отреагировала так, — вздыхает, прикрывая на миг глаза и чувствуя, как от одного воспоминания на дрожь пробивает. Снова картинки перед глазами полетели, снова затошнило, снова от очередного спазма свело ноги. Сглотнула прорвавшийся от боли стон, выдохнула ему в шею. — Я очень давно так не пугалась. Гляди и не случилось бы ничего, останься я дома. Юра снова не находит слов, чтобы возразить и чтобы она его услышала. Целует в лоб, заодно и проверяя, чтобы температуры не было. Лоб совсем немного, но горячий, нужно перестраховаться, а то мало ли что. Ещё в машине уговаривал ее остаться на пару дней под присмотром врачей, мало ли, как организм отреагирует на такое вмешательство, но Аня уперлась. Обещала лежать, исправно принимать лекарства и говорить ему, когда ей плохо или что-то начинает болеть. Хотел сходить за градусником, и если не обезболивающее ей принести, то хотя бы прописанную врачом валерьянку, чтобы приглушить это волнами накатывающее чувство вины. — Принести что-нибудь? Компот, фруктики? — Ты сварил компот? — поднимает на него глаза, устало ошарашенно улыбаясь. Глаза слипались, видимо, вопреки спорам о её эффективности, какой-то седативный эффект у валерьянки всё же был, иначе как объяснить её не отступающую сонливость. Стрессом, разве что. — Ага, и бананы вырастил на подоконнике, — смеётся, снова прилипнув губами к её лбу. Губами губ коснуться не решался, боялся, что подумает свои оголённый мозгом что-то не то и ещё обидится в довесок. Не мог её очередной раз пугать своим поведением, просто не мог. Глупая шутка разрядила обстановку — Сварил-сварил, мои столько яблок насушили, что мать постоянно с собой пихает, надо же что-то с ними делать. Не знаю, насколько вкусный, но пить можно. — Ты рассказал ей? — обеспокоенно, но всё так же утомлённо. — Сказал, что ты приболела и хочешь видеть меня рядом, — подносит к губам ладонь и целует, задерживаясь. Хотелось зацеловать её до последнего сантиметра, чтобы хоть как-то обрадовать, чтобы всю плещущуюся в глазах боль убрать, да пусть даже взять всё на себя, только бы ей стало полегче. — Такое ощущение, что ты моя мама и у меня грипп, — выдыхает впервые без дрожи, словно расслабившись. Сбивчиво немного, но уже в разы спокойнее. Он и близко не понимал, что она чувствует, потеряв часть себя, которую так трудно было поначалу принять. — Лучше бы грипп, — гладит по волосам, сочувственно поджимая губы. Аня снова сдвинула брови, судорожно втягивая носом воздух. Терпела, его девочка, а в глазах едва не слёзы стояли от бессилия. Хотел что-то сделать, чтобы хоть немножко ее боли забрать, но не знал что именно. — Точно обезбол не нужен? Потерпишь? — Пока не нужно, может перед сном, — уже и сама слабо верит в то, что говорит. Казалось, что сможет терпеть, но с каждой минутой словно хуже становилось. Спросила у Даши, нормально ли это, она забеспокоилась, конечно, но успокоила. «Такое бывает, держи меня, пожалуйста, в курсе». Юра привстал, собираясь отправиться на кухню и что-нибудь поесть. Желудок урчал уже несколько часов точно, сейчас же совсем невмоготу терпеть голод стало, последним приёмом пищи был завтрак, да горстка валерьянки по приезде домой. — Хочу на кухне с тобой посидеть, — кривит носом, понимая, что он уйдёт сейчас и ей придётся остаться наедине со своими таракашками и ноющей болью в животе. — Можно? — Совсем лежать не хочешь, — цокает языком и качает головой. Не одобряет от этого альтруизма, и так проглотил своё недовольство, когда узнал, что от госпитализации она отказалась, предпочтя наблюдению специалистов его посредственные знания оказания первой медицинской помощи и теоретическое умение ставить уколы. — Давай я принесу сюда, что хочешь, чего ты будешь шевелиться лишний раз. Ты слабенькая очень, упадёшь ещё в обморок посреди коридора. — Хочу сменить обстановку. — Перекатись на другой край кровати. — Юра! — аж приподнимается от возмущения, смеётся и складывает руки на груди. Ожила словно, он даже удивился, только сморщенный от боли нос выдавал её дискомфорт, а так на вид вполне здоровая бодрая женщина. — Ну я очень аккуратно, правда. Мне же никто не запрещал ходить, это ты выдумал. — Ага, выдумал. Потому что ты мне здоровая нужна, — наконец-то сказал это, заметив, как она изменилась в лице, оно словно расслабилось. Тушуется, не знал, как правильнее выразить своё беспокойство, решил оперировать понятными ему выражениями, хотя, начни он умничать и откровенно не к месту использовать всякие медицинские словечки, порой не понимая их значения, она бы явно заулыбалась ещё шире и напряжения и тупой скорби в воздухе меньше стало бы, — вдруг там заживет что не так, и все. — Что там может не так зажить, ну, Юр? — слегка наклоняет голову, хлопая ресницами. — Я тебе ещё и выходные выбью, чтобы ты в себя пришла. Это не шутки, начнёшь бегать сейчас, работать, стрессовать опять, а потом осложнения пойдут. А понадобиться — буду с тобой сидеть, лишь бы на свою горячо любимую работу не сбегала. — Не сбегу я никуда, не горячись, — аккуратно привстает, держась за его руку. Неуклюжая и помятая, а Юра вредный и ворчливый, но любит ее до безумия, поэтому и ее не менее скверный характер будет терпеть до последнего. Как встала, в глазах потемнело, но виду Аня не подала, только в его ладонь крепче вцепилась и послушно плелась позади, собирая на свои бедра все углы мебели в их квартире. Посадив её на стул, перед этим бросив туда потрёпанную жизнью подушку, чтобы помягче было, Юра зажег свет. На плите и правда стояла кастрюля с компотом, ещё тёплая, судя по пару, а на столе пакет с фруктами. И маленький, но до верху забитый из аптеки. Скажи Аня, что прямо сейчас хочет поесть что-нибудь существенное, он бы тут же принялся за готовку, несмотря на позднее время. Но аппетита у Ани не было совершенно, пережитый стресс съедал все внутренности и думать о чем-то, не связанном с потерянным ребёнком, было ещё труднее, чем ловить себя на мысли, что ты больше не беременна и никто у них с Юрой не родится. Казалось, что все из-за неё, и уговоры врача о том, что она просто стала частью печальной статистики и не более, не успокоили. Снова накатило, ещё хуже, чем в предыдущие разы. Отвернулась, прикрыла глаза руками, чтобы только Юра не заметил, но от него редко что-то скрыть удавалось. Он пытался налить компот в чашку сразу из кастрюли, чтобы ничего не пролить, когда мимолетно глянул на Аню и уловил подрагивание ее плеч. Опять и снова, в который раз за день. Аня внезапно вспомнила ей же брошенную недавно фразу в стиле "Скорее бы это всё кончилось". Тогда и смысла не придала, а сейчас хотела язык себе за неё вырвать. — Анют, — выдыхает, делая шаг к ней навстречу, но она тут же начинает махать рукой, останавливая его и спешно утирая слезы. Он так и замер с до краёв наполненной чашкой в руке. — Я сейчас успокоюсь, не ругайся. Дышит тяжело, глубоко, пытается думать о хорошем, вспоминает какие-то дурацкие песенки, что обычно начинал петь Юра, когда мудрил что-то на кухне или бездельничал за столом в кабинете, чтобы привлечь её внимание, но не помогает. Не помогает. — Ань, посмотри на меня, — садится на корточки напротив, захватывая ее мокрые от слез ладошки и заглядывая в покрасневшие глаза. Нос ее курносый уже успел припухнуть от слез, а на кончике слезинка застыла. Смахивает ее пальцами, Аня облизывает солёные губы, громко шмыгает носом и глядит, все ещё вздрагивая. — Солнышко, плачь, сколько влезет. Я буду с тобой, буду сидеть вот так вот, успокаивать и носить тебе таблетки, пока ты в себя не придёшь. Любовь моя, я не хочу, чтобы ты себя в чем-то виноватой чувствовала, потому что если тут кто-то и виноват, то это я, что не пошёл первым как всегда и вообще не остановил тебя, зная о ребёнке, — Аня мягко коснулась его щеки и снова потупила глаза. — Главное, что ты цела. Сейчас важно хорошенько восстановиться, отдохнуть, набраться сил, а остальное наверстаем, — ободряюще улыбается и сжимает ладошку. — Всё будет хорошо, моя девочка, я тебе обещаю. С ним спокойнее, но расслабиться и отключить голову как раньше не может, низ живота разрывало от боли и из-за этого не могла забыться. Сглотнула, новый спазм подкатил и внизу все снова свело судорогой, так, что пальцы на ногах поджались. Врач говорила по возможности не налегать на обезболивающие, но и о том, что боли будут такие сильные, ее никто не предупреждал. В холод бросало и дыхание обрывалось. — Болит живот, — утвердительно и раздраженно, разворачивается к пакету с лекарствами даже не дождавшись ее ответа. По глазам всё видел, залезть бы ей в голову и прочитать, что ещё болит. — Да, дай мне таблетку все-таки, а то меня аж в холод бросает. Не могу больше, — долго ждать ее не заставляют, уже спустя минуту он протягивает ей ладошку с разломанной на две половинки таблеткой и стакан воды. Осушила залпом, поняла, как сильно хочется пить. Организм её, помимо крови, ещё и кучу жидкости со слезами потерял, а она даже не почувствовала. Иссохшие губы только выдавали, но ей совсем не до этого было. Глядела на него как-то странно, словно боялась спросить что-то, а он и не решался уточнить, что именно. Минуту молчит, две, глаза его рассматривает, только потом, устав от тишины и выдохнув перед этим, с мягкой улыбкой просит: — Поцелуй меня. Мягко, нежно, невинно, как будто мог испортить её своими губами. Коснулся пару раз, закрепил поцелуй на кончике носа, потом снова опустился на губы и липко мокро впечатался. Он любит её всё также, какой бы разбитой и поломанной, как он выразился, она ни была. — Может в кровать обратно пойдёшь? Отъедешь еще, — гладит по плечу, Аня мотает головой. — Ешь, я подожду тебя. Все равно не усну сама. За ночь она просыпалась ещё несколько раз, сонно выбиралась из Юриных объятий и шумно недовольно выдыхала. Снова было больно. Он просыпался следом, волновался за неё, мало ли что могло случиться. Свет не включал, чтобы глаза не тревожить, Аня и в темноте хорошо справлялась с задачей вылезти из постели. Спрашивал шепотом, что случилось, пытаясь разглядеть в очередной раз, насколько она бледная, но не мог. Говорила, что нужно в душ, возвращалась правда быстро и забиралась обратно к нему под крылышко. Утыкалась носом в его слишком волосатую подмышку, измученно улыбалась и протискивалась своими мокрыми холодными ногами в его тёплые. Через пару минут снова начинала дремать. Юра волновался, все эти побеги означили только то, что несмотря на то, что врач говорила, что от нескольких уколов в течении суток кровотечение должно стать меньше, оно не прекращалось. Целовал куда-то, куда даже не видел, лоб проверял, чтобы вдруг температура не набежала. Под утро от Ани помимо мыла запахло ещё и сигаретами. Забралась под бок, стала как-то неловко его гладить, когда только пришла, Юра даже из их привычной этой ночью полудрёмы вынырнул, чтобы приласкать Аню в ответ. Холодная, губы морщит и сопит. — Юр, там нужно будет в аптеку сходить, — неуверенно начинает, укладываясь на плечо. — Напишешь только, что нужно купить, я выйду пораньше и принесу, — вздыхает, понимая, что не уснёт уже, да и времени до будильника чуть-чуть оставалось. Поворачивается, чтобы лицом к лицу с ней, касается губами кончика носа, она тяжело вздыхает и быстро целует его в губы, словно клюёт. — Плохо? — Ну так, — пожимает плечами и кривит губы. «Ну так» значило «да. — На три с натяжкой. Живот болит и голова кружится. — Не нравится мне это, столько крови потеряла. Сколько ты таблеток выпила за ночь? — Две, — вздыхает и Юра вслед за ней. Мотает головой неодобрительно. Слишком много, она, считай, сутки на болеутоляющих, а те и помогать уже перестали. Надеялся, что хоть подруга её образумит, хоть и понимал, что она лучше выпьет таблетки и поспит хотя бы два часа, чем будет корчиться от боли и раз за разом вспоминать о случившемся с ней. — Больше не буду сегодня. — И покурила ещё, — недовольно бурчит, а она гладит по щеке, чтобы не злился. Не сдержалась, нужно было голову проветрить. Она не курила так давно, что даже закашлялась с непривычки. Тех сигарет, что она курит, даже духу не было, пришлось искать Юрины. Как только докурила показалось, что даже легче стало, но только на пару минут, потом снова накрыло.  — Поспи, Анют, тебе восстанавливаться нужно, а ты всю ночь бегаешь туда-сюда, — зарывается пальцами в волосы, прижимаясь ближе, чтобы могла согреться перед тем, как он уйдёт. — Лучше уж так, чем простыни полдня потом отстирывать, — тихо бубнит себе под нос, сонно хлопая глазами. — Мне так неловко за это все, Юр, — он молча тянется, чтобы поцеловать ее в лоб, самое время было выбираться из постели и, шустро одевшись, отправляться по поручению девушки в аптеку. Аня хватается за его руку, не давая уйти далеко. — Давай я завтрак тебе приготовлю? — Ань, ты еле на ногах стоишь, — мотает головой, она подрывается и встаёт так резко, что в глазах темнеет. — Ну ты же не успеешь ничего, Юр, пойдёшь голодным из-за меня. — Поем на работе. — Не поешь, я тебя знаю, так и будешь кофе давиться. Давай я хоть яичницу пожарю, пока ты собираться будешь, Юр, — от тона, которым она произносила это «Юр», чувствовал себя ещё большим мудаком, чем когда обижал её. Упрашивала ведь об абсолютной ерунде, в любой другой день согласился бы и глазом не моргнув, но не сегодня. Она должна была отдыхать, а он и правда переживёт как-нибудь отсутствие завтрака. — Я не переутомлюсь от одной яичницы, — слова её звучат, конечно, убедительно, только вот Юра всё равно не сдастся. Он же мужчина, в конце-концов, последнее слово за ним должно быть, какой бы сильной не была его женщина. — А я не истощаю, если не позавтракаю, — спешно стряхивает ее руку, уже осознавая, что перегнул. Вспылил совершенно неосознанно. Аня отвернулась слегка в сторону и поджала губы. Больше не смотрела на него, внутри так неприятно стало, совсем беспомощной себя почувствовала, аж руки опустились. И вот кажется, всего-то завтрак хотела ему приготовить, чтобы голодным не ходил весь день, хорошее дело, а обидел ее пуще прежнего. Гормоны ее скачущие с ума Юру сводили, скорее бы в норму пришли. Даже не глядя в его сторону послушно легла и с головой в одеяло завернулась. Теперь-то он точно позавтракать не успеет, но Аню так оставить не мог. — Я бесполезная, — тихо, когда чувствует, как он ложится и обнимает со спины, раскручивая ее импровизированный кокон. — Ты полезная, когда спишь тихонько у меня под боком, носом своим вечно ледяным в шею тычешься и бубнишь во сне что-то, — сжимает крепко и носом в волосы зарывается, втягивая запах свежего постельного и шампуня, которым лично ей вчера волосы намыливал. От Ани веяло тревогой и слабостью, как никогда раньше. Сдаться, но сохранить отношения и позволить ей хоть немножко почувствовать себя женщиной? Лучше уж так, чем слушать закупоренные одеялом всхлипы и снова вытирать её слёзы. Хоть немножко радости в этот один бесконечно затянувшийся день добавит, ночи ведь как ни бывало, подремали всего ничего, и не заметили толком. — Сделай как в прошлый раз, когда у тебя помидоры подгорели, мне понравилось, — шумно чмокает в ухо, убрав волосы. Опоздает да и черт с ним, все равно без Ани он продуктивно работать не сможет. Снова быстро чмокает, носом по щеке и, сдавшись, добавляет: — Аккуратно только. Я приду из аптеки и поем. Петровичу передам, что ты болеешь, уточнять не буду. Сама объяснишь все, если захочешь, хорошо? — Аня кивает, без угрызений совести позволяет себя искренне улыбнуться. — Сбрось мне список на телефон, что тебе нужно. — Может я и сама схожу, а ты едь работать? — Все, примерная жена, тема закрыта, — целует в лоб и поднимется. Только ведь всё решили, а она снова решила дать заднюю? Интересная она у него, что ни день, то открытие. Завидев её реакцию на слово «жена» понял, что не зря весь вечер пятницы, едва покинув дом, мотался по ювелирным в поисках того самого кольца, и не зря добрался до Гатчины к полуночи. — Ты готовишь завтрак, а я иду в аптеку за твоими женскими приколами, обезболом и цветами, идёт? — Аня кивает, Юра в мгновение ока скрываться за дверью и начинает активно шуметь, споткнувшись, видимо, об оставленные ей из-за рассеянности в пороге спальни тапочки. — А цветы-то зачем? — тихо спрашивает саму себя, поворачиваясь к окну и подмечая посветлевшее тёплое небо. Впервые за весну не пасмурное, а с пробивающимися рассветными малиново-солнечными нотками. Как знак того, что, когда Юра сказал, что всё будет хорошо, он не сорвал.