Следственный эксперимент

Из отдела Аню вполне ожидаемо никто не отпустил, как бы она ни надеялась на лучший исход ситуации и хоть какую-то человечность начальника их отдела, в ответ на свою максимально тактивную поначалу просьбу она получила столько грубости, что Юрий Юрьичу пришлось ещё очень и очень долго приводить её в себя. Но обо всём по порядку. По возвращении с дачи Юриных родителей, где они провели поистине незабываемые выходные, результатом которых на её безымянном пальце блестело золотое колечко, а экологически чистых продуктов в их доме стало гораздо больше, чем в принципе когда-либо, Аню ждал очередной приём и очередная стопка направлений на анализы и обследования. Потратила на это весь понедельник, проверилась на всё, что только можно было, да ещё и Юре подкинула заданий. Ему тоже следовало проторчать пару часов в медицинском центре, пережить достаточное количество не совсем приятных процедур и всё для того, чтобы на будущее знать точно, всё ли с ними в порядке и в чём же была причина так внезапно оборвавшейся Аниной беременности. Она продолжала искать какие-то тайные знаки, возвращалась бесконечное множество раз к своим словам о том, что не хотела этого ребёнка, что он вышел случайно и не вовремя, а потом ещё и щедро, как любила, чтобы не мелочиться, приправила это всё сильнейшим стрессом. Желание что-то поменять в своей жизни, помимо семейного положения и паспорта, с каждым днём только крепчало. Она строго для себя решила, что в первый же день пойдёт к начальству на ковёр и во что бы то ни стало выпросит свой перевод в отдел, где смерти и трупов было поменьше. Просто не вывозила. Пару раз Музыченко, умотанный в край после рабочего дня, буквально заползал в квартиру, падал на диван в гостиной прямо в рабочей одежде и в ожидании заранее оговорённой ими по телефону чашки кофе начинал рассказывать ей о том, как они сегодня объездили пол Питера, опрашивая свидетелей расправы над очередной девочкой. Аня демонстративно закрывала уши руками, не желая всю эту грязь снова впитывать в себя. Готова была разбираться с чем угодно: с беременными малолетками, слитой порнухой, кредитными карточками, даже с проклятой и всеми ненавистной незаконной охотой, ради которой приходилось мёрзнуть часами в богом забытом лесничестве, но не глядеть больше не детские и женские тела, да ещё и с отсутствующими элементами. Казалось, всё более или менее наладилось, она вроде как со скрипом привела своё ментальное здоровье в приемлимое для нормального функционирования состояние, как своенравная психика решила подкинуть ей новый сюрприз в виде ночных кошмаров. И видела она непременно кого-нибудь из лично найденных ею жертв. Чаще снился последний случай, их с Юрой ночной выезд и его последствия, только кровью истекать Аня начинала прямо в квартире, и было её настолько много, что от одного вида становилось страшно, хоть и боязнью крови она никогда в жизни не страдала, наоборот поражалась, как можно на такую, казалось бы, обыденную вещь так остро реагировать. Поменялось всё, перевернулось с ног на голову, а самое пугающим в снах было то, что до Юры она, как ни пыталась, докричаться не могла. Ему в буквальном смысле приходилось трясти её, во сне его истошно зовущую и одновременно с этим рыдающую, чтобы проснулась. Повторялось не каждую ночь, к счастью, но сон был один и тот же, Юре уже стало казаться, что он во временную петлю попал и никак из неё вырваться не может. Думал сперва, что умирает у неё во сне, но после её “Я тебя зову, зову, зову, а ты меня не слышишь” всё стало ясно и глупых вопросов он больше не задавал. Ей нужен был относительный покой и, возможно, помощь компетентных в вопросах восстановления психического здоровья специалистов. С такими мыслями послушно досидела две недели на больничном, и где-то под конец, когда до выписки и выхода на службу оставалось буквально дня два-три поняла, что терзать и добивать себя мыслями о превалирующей её собственной вине в том, что ребёнка у них не будет, что она по собственной глупости и упрямости подорвала своё здоровье хуже некуда и вообще во всех проблемах этого мира виноват никто иной, как она сама, больше не может. Устала. Так устала, что слабели руки, что готова была написать вместо заявления о переходе заявление с просьбой уволить по собственному желанию. О ребёнке думать больше не могла и не хотела. Совсем неправильно было с её стороны, в конце-концов, какой бы болезненной ни была эта часть её жизни, это было и отпечаток свой оставило, но увы. Боль, накатывающая от каждого воспоминания, перекрывала все положительные эмоции, которые в её жизнь привносил Юра и их редкие посиделки в общей компании с Пашей, Сашей и их Анечками. Возвращаться на работу спустя месяц отсутствия было непривычно и даже немного страшно, по правде говоря. Не знала, как ее встретят, не знала, как отреагирует начальник на ее возвращение и просьбу перевестись на что-нибудь попроще. Не знала, как вообще всю собравшуюся за месяц информацию преподнести и не расплакаться прямо у него в кабинете, если начнёт задавать уточняющие вопросы. Даша ведь ей в справке всё максимально размыто и непонятно, насколько умела, написала, чтобы Ане распыляться лишний раз не пришлось, но начальник их был дядька, любивший докопаться до истины во что бы то ни стало, оттого и чувствовала себя с самого утра неувереннее некуда. Юра думал сперва идти с ней, для подстраховки, оправдывая всё тем, что при нём начальник точно не станет на ней срывать свою злость, а потом, как в тупом анекдоте, ему позвонили и он, собрав быстро все вещички и сунув в портупею пистолет, уехал. На оружие она и внимания не обратила, Юра частенько носил его с собой в последнее время, и дома она видела его порой чаще, чем пульт от телевизора. Обещал скоро вернуться, а Аня решила воспользоваться моментом, невесть откуда возникшей вдруг храбростью и пошла сама. И очень зря. Спросила у Смирновой, что-то набиравшей на клавиатуре, на месте ли шеф, та кивнула и снова принялась стучать пальцами по клавишам. Видимо чем-то важным была занята, раз не вернувшуюся Аньку даже внимания не обратила. Впрочем, как и большинство сотрудников, и Аня была бы рада, если бы начальник отреагировал на её возвращение точно также. Едва она вошла в кабинете ее смерили недовольным и слегка насмешливым взглядом. Вполне ожидаемо, последние перед её исчезновением разговоры явно были не на позитивной ноте, а про то, как мало времени она уделяла расследованию, в отличие от Музыченко с Личадеевым, и говорить нечего было. Некогда ведущая дело Никитина для шефа стала просто-напросто камнем, тянущим не то, что уголовное дело, а весь их отдел ко дну. Обидно, неприятно, но честно, и сама Аня это прекрасно понимала, поэтому и не хотела больше мешать ребятам работать на результат и путаться под ногами. - Какие люди пожаловали, с ума бы не сойти, - хмыкает так самодовольно, что весь энтузиазм её улетучивается в ту же секунду, уступая место растущей с каждой секундой тревоге. В ногах слабела, стояла вроде уверенно, а коленки тряслись, словно она долго-долго бежала или словно не ела уже часов двадцать. И самое досадное, что никакой грубости в ответ ему ляпнуть не могла, потому что пришла с конкретной просьбой и съязвить значило гарантированно получить отказ. - Я бы хотела перевестись, Сергей Петрович, - выдыхает, стараясь говорить спокойно и уверенно, а сама нервно отдирает с мизинца треснувший лак. Спину выпрямила, выдохнула тихонько, но только хуже стало, в животе ещё сильнее защекотало, чем до этого. Он изменился в лице мгновенно, недовольно искривил губы, почесал слегка заросший подбородок и глянул на неё, словно хотел уничтожить взглядом, испепелить в ту же секунду. Аня снова вздохнула. Даже с таким давлением не собиралась отступаться от своего более чем взвешенного решения покончить с этой нервотрёпкой раз и навсегда. - С какой это стати? - откидывается на спинку кресла, то жалостливо хрустит и скрипит одновременно, не выдерживая такого веса. Ане бы опереться о какой-нибудь стульчик, да слишком пафосным покажется этот жест сидящему напротив с видом господина шефу, отхватит ещё и за эту вольность. Она сегодня даже по форме оделась, чтобы не провоцировать его на ещё пару-тройку оскорблений и косых взглядом. Окинув её взглядом с ног до головы, отметив, что выглядит она и правда так себе и, судя по всему, полученные им с утра справки не были липовыми, продолжает, тяжело вздохнув. - У вас дело висяком висит и тел каждую неделю прибавляется, а ты бежать вздумала, - мучить её не думал даже, хотел образумить и понять истинные причины. Она сотрудник ценный, мозговитый и дотошный, но всё-таки баба, а у них, как правило, бывают периодические сбои в системе, которые нужно исправлять да пожестче, а то совсем от рук отобьются. К ним женщин даже просто на стажировку много просилось, а мест вакантных не было, Никитину отпускать никто не хотел и не собирался, да и она до поры до времени исправно выполняла свои обязанности и перевыполняла план по раскрываемости, гнать не за что было. А потом что-то поменялось, пошли отпрашивания под предлогом плохого самочувствия, а потом больничный за больничным. И если короткие он ещё терпел, то последний, затянувшийся практически на месяц, совсем подорвал его доверие. - С тонущего корабля бегут только крысы, Анечка, так что будешь работать. Сравнение их загнивающего дела с тонущим кораблём вышло просто фееричным, только вот на Аню впечатления не произвело. - Тогда я уволюсь, - помедлив пару секунд, бросает взгляд в окно, пытаясь отвлечься и хоть немного успокоиться. Она балансировала на грани истерики, то откатываясь к спокойствию, то возвращалась в своё прежнее состояние. Он усмехается ей прямо в лицо, даже не скрывая своего превосходства. - Кто тебя отпустит? - привстаёт даже чуть-чуть, повышая голос. - Я? - с шумным “ха!” опускается обратно в кресло, сверля её взглядом, не терпящим возражений. - Никогда в жизни. Она уже и не знает, что сказать ему в ответ, надежда обойти конфликт таяла с каждым мгновением, в голове возникали новые варианты, но всё это больше походило на шантаж. Вспоминала, как когда-то дорожил ей, как сотрудником, их шеф, как отпускал без расспросов, стоило Ане только заикнуться, а здесь словно подменили. Наверное ей и правда стоило дождаться Юру и пойти с ним, по крайней мере этого унизительного тона избежала бы и не ощущала бы сейчас на себе такого удушающего давления. - Я не вывожу, вы же видите, - давить на жалость было не в её правилах, но здесь другое не помогло бы. Ей просто жизненно необходимо было сменить работу, иначе при первом же выезде вместе с телом вывезут и её, и не факт, что с простым переутомлением. Юра ведь работал всё это время за двоих, спокойные деньги выдавались крайне редко, всё чаще вызывали на выходных или ночью, даже не заморачиваясь насчёт не то, что выходных, а даже банального отсыпного за работу с двух до пяти утра не давали. Она бы так не вынесла, только-только с курением подзавязала, Юра же смолил по полпачки в день в лучшем случае, иной раз с самого утра сигарету из зубов не выпускал, Аня волноваться за его лёгкие начинала, как бы дело до греха не довести. - Дорогуша, нам всем сейчас трудно как раз из-за того, что ты решила поболеть, - тычет в неё пальцем, чтобы пристыдить, а Аня и сама уже не рада была, что пришла. Сейчас уж точно всех собак на неё спустит, стоило ей только заикнуться о своём дурном самочувствии. - Мы все тут как лошади вкалываем, пока ты лечишься, - разводит руками и противно оттопыривает нижнюю губу, пока Аня, стушевавшись, опешив от услышанного, пытается подобрать хоть пару слов в своё оправдание. Соврать ему о затянувшемся гриппе? Да какой уж там грипп в апреле, да к тому же на целый месяц. Ангина и то правдоподобнее звучала бы. Молчит, просто не знает, что сказать, поэтому и предпочитает в очередной раз молча выслушать все упрёки в свой адрес и проглотить обиду. Мириться с тем, что ей всё же придётся в очередной раз стать под удар и принять на себя очередную порцию людского горя, не хотела, но видимо выбора у неё просто-напросто нет. Даже увольнения ей не видать, как своих ушей. Ей в очередной раз напомнили о том, что она во всём виновата. И в проблемах с раскрываемостью, и в том, что все пашут, как прокажённые, днём и ночью, и в том, что у неё случился этот проклятый выкидыш и она выпала из жизни практически на месяц. Да никакому даже самому злейшему врагу она не пожелает болеть так, как у неё получилось! - И насчёт больничных твоих у меня тоже куча вопросов, Никитина, такое чувство, что ты отлыниваешь и просто получаешь за это деньги, - хмыкает, выуживая из стопки бумаг на столе те три справки, которые Аня сегодня утром положила на стол Смирновой, чтобы зарегистрировала и передала. Вглядывается, щурится даже, пытаясь каракули разобрать, но безуспешно. - То Музыченко по моим поручениям шастает и отчитывается о твоём самочувствии, и то через раз, то на тебе и сразу три, да ещё и хрен разберёшь, с чем ты слегла, красавица. Аня едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. Он откровенно издевался над ней, тешил своё самолюбие, глядя на то, как она стоит, словно приклеили к полу, и ни слова ему ответить не может из-за своего приниженного положения. Она подчинённая, она обязана его слушаться, если не хочет вылететь с работы. Губы мелко дрожали, про себя повторяла “дыши носом, дыши носом, дыши носом”, но глаза всё равно начинало жечь, а в горле застрял ком. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. - Что именно вы хотите услышать? - горько усмехается, отводя глаза в сторону, а потом резко переводя на него взгляд. Единственным, о чём мечтала в ту секунду, зная, что сейчас придётся сказать ему правду и в очередной раз этой уже забытой на вкус фразой сделать себе мучительно больно, было желание испариться из этого кабинета как можно скорее, а если не испариться, то хотя бы не расплакаться до того, как она покинет эти стены. - Чем я болела? - Именно, дорогуша, - без доли сомнения, и эти кислым “дорогуша” доводит её до слёз. - Знаем мы, какая ты фантазёрка, поведай уж, будь добра. Вдох. Выдох. - Я потеряла ребёнка, - гораздо тише и с меньшей дерзостью, нежели предыдущие сказанные ей слова. Не могла громко о таком говорить, вышло из-за этого словно безразлично, словно для неё это ничего не значило. В носу неприятно зудело, она чувствовала, что вот-вот, ещё несколько секунд и она сломается, и ей будет очень-очень стыдно за свою слабость. Могла в очередной раз что-нибудь соврать, он бы даже не догадался, одновременно с этим хотелось ударить всё то человечное, что в нём оставалось, да посильнее. Чтобы видел, к чему его придирки и необдуманные приказы привели. - Достаточно веская причина для больничного? - спрашивает, смахивая со щеки слезу и обрывисто выдыхая. Забыла о дыхании, забыла о том, что до последнего собиралась держать лицо и не показывать всей своей боли, обо всём на свете забыла. Так обидно было, что ей не хотели верить, что повесили на неё все грехи человечества, а после ещё и глядели, как на предательницу. - Или мне сдохнуть нужно было, чтобы вы поверили? Молчит, неверяще в лицо её вглядывается, а после, хмыкнув куда-то в сторону, буквально выплёвывает: - Шуруй, Никитина, не будет тебе никакого перевода, - усмехается, мотая головой, словно поражённый её первоклассным, как ему показалось, враньём. - Придумала бы отмазку правдоподобнее, а не пыталась меня обмануть. Аня стояла, не в силах поверить своим ушам и тупо по-кукольному хлопала мокрыми от слёз глазами. Он ведь шутит сейчас, так? Он ведь не думает, что она это всё выдумала, лишь бы вывести его на эмоции и надавить на него слезами? - Свободна, Никитина, - протяжно, возвращаясь к своему прежнему занятию, продолжая над ней посмеиваться, - и сопли вытри, а то развела болото здесь! Буквально сбежала. В слезах, в норовящей начаться с минуты на минуты истерике, от которой ещё в преддверии дрожали руки, а в груди всё горело. Она не хочет здесь больше работать. Совсем. Юра летел, как на пожар, едва получил звонок от взволнованной Смирнухи, протараторившей ему в трубку, что только что его Аня вылетела пулей из кабинета начальника, ни слова ей не сказала, закрылась в кабинете и не выходит оттуда уже полчаса. На стук не реагирует, а запасным ключом воспользоваться она не рискует. Юра и не знал, что думать. В голову такая чушь лезла, вроде мыслей о том, что начальник стал её домогаться и она еле отбилась, или не отбилась вовсе, либо же тот, Юра не знал, что хуже, поднял на неё руку и за безобидную просьбу перевести её на другие дела Аня отхватила по первое число. Припарковался лишь бы как, по дороге обматерил как минимум десяток тормознутых водителей, что никак не могли разобраться в паутине Петербургских дорог и чуть парочку штрафов не схлопотал, напрочь забыл о необходимости соблюдать правила. В отдел вошёл быстрым уверенным шагом, толкнул дверь их кабинета, словно забыв о предупреждении Смирновой, и едва с полотном не поцеловался. Заперто было, а из-за двери ни звука слышно не было, такая хорошая звукоизоляция, словно они людей за этой дверью пытать собирались. Постучал, надеясь, что она откроет, но спустя минуту ничего не изменилось. Ключи были где-то в кармане джинсов, пока нашёл прошло ещё примерно полторы, ещё пару секунд убил на то, чтобы в полумраке коридора засунуть ключ в скважину. Взволнованная Аня поглядывала на него из дверного проёма приёмной, волновалась за Никитину, как за себя, корила за то, что не побежала за ней, услышав отголоски их разговора с шефом и увидев, в каком состоянии она выскочила из кабинета. Справившись с замком, Юра резко толкает дверь. Не давая ей удариться о стоящий прямо за ней шкаф, так же резво захлопывает за собой ногой. Так, что звенят стекла и на стенке покачиваются рамки с благодарностями и грамотами за отличную службу, тысяча и одна Анькина и пара-тройка выслуженных им за год. Аня буквально задыхалась от слез. Уже не просто всхлипывала, эта стадия прошла у неё практически сразу, когда попыталась написать заявление, но из-за застеленных слезами глаз и пальцев, которыми даже ручку зажать не могла, не получилось, только лист слезами закапала. Судорожно глотала воздух и не могла вдохнуть, легкие словно забились чем-то и не могли пусть в себя максимум кислорода. Да что там максимум, хотя бы минимум, необходимый ей, чтобы успокоиться и перестать задыхаться. Юра оцепенел просто. Она сидела, отвернувшись лицом к окну, подтянув колени к груди, уже даже со щёк слёзы не стирала, все равно те лились буквально ручьём, ворот рубашки был полностью мокрым, как и шея, и манжеты, и коленки, в которые она периодически утыкалась в надежде, что сможет успокоиться. От каждого судорожного всхлипа Юра становился злее. У него фактически пар из ушей шёл, руки тряслись и во рту пересохло. Она закрылась в кабинете, чтобы кто-нибудь даже случайно не вошёл к ней и не видел того жуткого состояния, в котором она пребывала. Её трясло, её колбасило так, словно ей только что сообщили, что умер очень близкий ей человек и она ничего не смогла с этим сделать. Ей было до боли обидно, что, потратив столько лет на благо любимейшего ей отдела, где она закрывала глаза на все недостатки и просто работала, помогая людям справляться с бедой и кладя своё здоровье на благо чужого счастья, жертвуя при этом своим, по итогу она получила сплошное недоверие и шквал насмешек. Долгие годы она была взаимно влюблена в свою работу, и теперь, когда в личной жизни всё стало налаживаться, её словно предали. Или работа предала её в ответ, отомстив за то, что вместо былой благодетели она выбрала мужчину и простое женское счастье. И теперь убийственно жестоко за это расплачивалась. Сперва старалась быть тихой, прикрывала себе рот рукой каждый раз, когда за дверью раздавались шаги или кто-то стучал, чтобы лишними звуками не выдать своей истерики. Никого видеть и слышать не хотела. Предпочла выплеснуть всё, что накопилось, в одиночку, в итоге довела истерику до бесконтрольного. Не могла успокоиться. Хотела, пора было, но не могла. - Аня, - зовёт, чтобы обозначить своё присутствие, она словно мимо ушей пропускает и совсем ненадолго затихает, пытаясь перевести дыхание. Снова всхлипывает, возобновляя свою истерику, он на расстоянии видит, как дрожат не руки, ноги, она вся до последней косточки. Ещё один её жалобный всхлип, и он выйдет из кабинета, пойдёт прямо до конца коридора и устроит такой разнос, какого этот отдел не видал с момента создания и не увидел бы ещё тысячу лет, если бы кто-то следил за своим поганым языком. Он практически месяц носил Аню на руках, каждую пылинку с неё сдувал, делал всё возможное и невозможное, лишь бы она прекратила убиваться и винить во всём себя, и делал это явно не для того, чтобы в первый рабочий день после затяжного больничного, после такого серьёзного вмешательства в тело и в душу, которую буквально выскребли наружу, какой-то там эмоционально нестабильный и с полным отсутствием эмпатии парой-тройкой фраз снова разбил её. Выдохнул. Нужно было сперва успокоить Аню и разузнать, что произошло, а потом уже разборки устраивать. - Ань, - повторяет уже спокойнее, подходя ближе и садясь у неё за спиной. Касается осторожно, у него даже рука дрогнула, заставляя ее вздрогнуть в ответ от неожиданного прикосновения и громко всхлипнуть, закрыв рот рукой. В какой-то полудреме находилась, только свои всхлипы в ушах и сильная боль в груди, мешающая дышать и перекрывающая все остальные чувства. Она уже себя слабо контролировала, не слышала ничего толком, то, как вошёл, как звал, все прошло мимо неё, все словно в глубокую-глубокую бездну кануло, поэтому и перепугалась. Думала, что он проездит до конца дня, а там она точно успокоится. И он бы проездил, если бы не звонок Смирновой. Недолго думая, аккуратно касается плеча и тянет на себя, заставляя повернуться к нему лицом. Заплаканным, красным, с припухшими глазами и багровым кончиком носа. Она снова прячет лицо, на этот раз от него, не желая, чтобы он видел её в таком виде, с размазанными по лицу косметикой, слезами и соплями. Прижимает её к себе, через силу и так крепко, что она даже плакать перестаёт. Делает глубокий-глубокий вдох через нос, добирает то, чего не хватало, через рот и медленно на выдохе, обессиленно шепчет “Мне больно, Юр”. С силой он и правда переборщил, но у его груди и защищённая его руками она сквозь слёзы и сбивчивое дыхание наконец смогла сделать вдох, а это уже было хорошим знаком. Ослабляет хватку, позволяя ей чуть отстраниться, но она этого не делает. Закусывает губу, он успевает поймать момент, когда её брови опасно ползут к переносице и возвращает её на место за секунду до того, как глаза снова наполняются солёной влагой. - Я сейчас же пойду и набью ему морду, если ты не скажешь, что случилось и что он тебе наговорил, - Аня вздрагивает от его голоса, угрозы, чувствует, как он тяжело дышит ей поверх макушки и одновременно с этим жестом, показывающим плещущийся в нём гнев, раздражение и желание отомстить за её слёзы, нежно гладит её по волосам, с головы на спину и обратно. Осторожно касался большим пальцем её костяшек, расслабляюще гладил её влажные от слёз подрагивающие пальцы, губами лип к виску, сдабривая каждый тихим хриплым “ч-ч-ч”. За дверью какой-то кипиш поднялся. Шума было так много, что создалось впечатление, будто десять пожарных сигнализаций сработали одновременно. Кто-то бежал за чем-то, Смирнова громко звала кого-то из стажёров. Такое чувство, что война началась, а я их предупредить об эвакуации забыли. Аня, стерев всунутым ей в руки платком слёзы со щёк, растерянно покосилась на дверь и после перевела взгляд на Юру. Таких взволнованных глаз не видела уже давно, даже когда он её из больницы забирал, волнение в них так сильно не читалась. Держа её за руку чувствовал, как бешено долбит её пульс, руки горячие, она вся буквально пылает, что ему рядом сидеть жарко становится. Так наплакалась. Он бегал зрачками туда-сюда по её глазам, зубы сжал, и без того тонкие губы вытянул в ещё более узкую полоску и ждал. Ждал, пока хоть что-то отважится сказать. Вдохнула, снова свистяще и с дрожью, стараясь не обращать внимание на шум за дверью и чью-то беготню, стараясь не расплакаться, едва откроет рот. Но сделать ей этого в очередной раз не дали. В кабинет с громким и отвлекающим обоих от разговора «Юра!» влетает Личадеев. Прежде, чем Юра, которого буквально разрывало изнутри от количество отвлекающих от разговора и выяснения причин рыдающей у него в руках женщины факторов, не выдерживает, тот успевает пролепетать что-то вроде “Мы выезжаем срочно, там ребята похожего задержали, ждём только тебя”. - Пошёл нахуй отсюда! - Музыченко, не дослушав фразу даже до середины, кричит, так, что слышно на другом конце коридора, а то и дальше. Завопил так громко и агрессивно, что Анька в его руках вся сжалась и снова разразилась слезами. Стала всхлипывать тихонько, спрятав нос с пахнущей Юрой куртке, а сам Юра, уничтожив испугавшегося такого порыва Личадеева одним только испепеляющим взглядом своих карих, попытался привести свои нервы в порядок. Взял привычку врываться без стука, хрен теперь сунется, заранее не предупредив, будет знать, как дёргать его без повода. Он только что оттуда вернулся. Мужик этот даже близко не был похож на того, кого они искали, а начальник их, баран упёртый, всё равно хотел задержать ни в чём не виновного мужика и повесить на него хоть какой-то случай. Собирались все реально как на пожар, носились из угла в угол, как муравьи, чем жутко раздражали Юру. У него тут было ЧП посерьёзнее. - Успокаивайся, Анют, - целует в макушку, прикрывая глаза и втягивая запах её волос. Она всё ещё крепко держалась за его руку, он ласково гладил её по спине, забирая дрожь, очерчивая пальцами позвонки. - Успокаивайся, я с тобой, никуда не уйду, - снова губами тепло касается макушку и чувствует, как она прижалась покрепче. Всхлипывала тихонько, периодически убирая руку с его талии и вытирая мокрый нос. Отстранилась только, чтобы попросить его принести воды, заикаясь через слово, прикладывая ладонь то к красным обожженным слезами щекам, то к горящему огнём лбу, продолжая пошмыгивания носом. К тому моменту уже практически не плакала, но дрожью всё равно било и заикалась через слово. - Он меня высмеял, представляешь? - горько усмехается, только из-за того, что произнесла это всё на выдохе и получилось без заикания. Уголки губ нервно поползли вверх, а глаза снова вверх отвела, а после и вовсе прикрыла. Юра вновь напрягся, знал, как красиво их шеф умеет играть на нервах и доводить до белого каления, но чтобы так с Аней, без преувеличения лучшим сотрудником отдела, просто давшей слабину из-за случившегося с ней подкосившего её, как любую другую женщину, даже подумать не мог. Аня снова всхлипывает. Не хотелось жаловаться, но выбора не было, иначе Юра и правда пойдёт бить морду не разобравшись, кто прав, кто виноват. Останутся по итогу без работы оба. Аня-то выдержит, а вот он… Сомневалась. Снова защитная улыбка сквозь слёзы, продолжает уже шёпотом, горло снова сдавило и громче не получалось. - Я правду ему сказала про ребёнка, а он говорит “вытри сопли и придумай отмазку правдоподобнее”, - передразнивает, снова опускаясь горячим лбом ему на плечо и вздрагивая. Говорить больше сил не было. Её трясло, её тошнило, у неё раскалывалась голова и мерзко свербило в носу. Юра потерял счёт, сколько раз, сидя с ней в своих руках, плачущей с редкими перерывами на подышать и успокоиться, он считал до пяти и пытался угомонить горящее красным огнём внутри желание расквасить кому-нибудь нос. - У тебя температура, - обнимая, целует её лоб и едва не обжигается. - Я знаю, - рассеянно кивая, вытирает нос и вздыхает. Если бы спросили, на сколько из десяти она чувствует себя паршиво, ответом было бы число раз в пять больше максимального. Шум наконец прекратился. Все разъехались, отдел опустел и теперь каждый стук Анечкиных каблуков было слышно. Странно, что её с собой не потащили, так собирали всех, такое ведь важное задержание. Юра посмеётся завтра утром, когда шеф поймёт, как обделался и сколько времени потерял зря, допрашивая бедного случайного прохожего. - Поможешь мне с заявлением? - нарушив молчание, Аня глядит на него покрасневшими глазами. Пустыми до ужаса, ничего не выражающими, кроме тупой рвущей все внутри боли. Юра только кивает. Он даже не удивился, когда Аня своим аккуратным почерком вывела “Прошу уволить меня по собственному желанию. Даже если Петрович не подпишет, на работу она больше не вернётся. Достаточно с неё было экстрима, наигралась в серьёзную тетеньку-следователя, до конца жизни хватит. Вещи из кабинета забирать не спешила. Там много полезного Юре оставалось, да и вряд ли на её место подыщут кого-нибудь другого так быстро, скорее Музыченко останется один в их кабинете до скончания веков, чем их начальник возьмёт на работу ещё одну женщину. Решение набить шефу морду было отложено до лучших времён. Ане домой хотелось до безумия, умыться по-человечески, напиться мятного чаю, так, чтобы нос от приятного холодка замёрз и греть его потом у Юры в ямочке над ключицей. Только вот ни покупку мятного чая она припомнить не могла, ни Юру удерживать рядом в рабочее время не могла. Он и так рисковал из-за неё достаточно, даже полдня не проработал, а уже вёз домой. Получит завтра, если кто-нибудь его пропажу обнаружит, а там ещё и за её заявление ввалят, чтобы не расслаблялся. Он сбрасывал все звонки, пока был за рулём, только дома, когда Аня ушла в душ, краем уха слышала, как он разговаривал с Пашей и спрашивал, как всё прошло. С льющимся через край самодовольством выслушивал ругань Личадеева, который подобно Юре обложил комплиментами Петровича с ног до головы и даже слова не подбирал, говорил, что шло в голову. Половину времени, что она провела в ванной, просто просидела в горячей воде, гладя собственные плечи и пытаясь унять ту остаточную дрожь. Ей нужен был врач, иначе до лета она съест себя окончательно. Отвлеклась от мыслей и перевела взгляд на скромно блестящее на безымянном пальце колечко. И Юру терять очень не хотелось. В гостиной, на столике рядом с диваном, где не было Юры, зато был огромный тяжеленный старый плед с медведями, который когда-то был и у неё дома в Тынде, стоял смешной белый в красный горох чайник и две чашки. Пахло мятой. Появление же самого Юры заставило Аню прикрыть рот рукой, чтобы скрыть улыбку. В фартуке и с со следом от муки под глазом, хотел, видимо, почесать, да забыл, что руки испачканы. И с пирогом в стеклянной форме, довольный, улыбка до ушей. Рад, видимо, что не пригорел. Тесто простейшее, как на шарлотку, лучше бы он ничего и не приготовил, хоть и кулинар из него был весьма неплохой. С духовкой не дружил, а здесь весь извелся за полчаса, пока тот грелся в духовке, а Аня в ванной. В комнате был сиреневый предзакатный полумрак, из окна по стенам ползли солнечные прямоугольники, являя глазам всю собравшуюся в воздухе пыль. Аня, наевшись сладкого пирога с замороженной магазинной вишней, приняв всё-таки таблетку жаропонижающего, выпив большую чашку мятного чая такой крепости, что у неё тут же замёрз нос, лежала под тяжелым коричневым пледом с медведями, грелась о вкусно пахнущего домом испачканного мукой Юру и грела нос, уткнувшись в ямочку над его ключицей. И более комфортного положения представить не могла.