Мёд и стекло

      В конце ноября выпал первый снег — и почти сразу начал подтаивать.       Поиск Юры быстро зашёл в тупик. Его родной отец нашёлся в мурманской области в окружении пустых банок Балтики-девятки. Половина квартиры, в которой он жил, обуглилась после пожара. В ту ночь огонь забрал с собой старый диван, антресоль и его любовницу. Следов Юры в его доме не нашлось, как и не нашлось доказательств того, что мальчик виделся со своим отцом. На новость о пропаже сына тот отреагировал слабо. Почесал бровь, допил пиво на донышке полторашки. Сказал: «Жалко. Так и не повидался с Юркой, не успел. Как найдётся — обязательно приеду. Главное, чтобы мать пустила».       Впоследствии оказалось, что обещание это было пустым. Отец Юры не пришёл даже на похороны.       На катке о Юре старались не то, чтобы говорить — не думать. Но этот странный парень, Отабек, продолжал приходить к Миле каждый вечер, и каждый раз — Виктор не мог поверить, что тот делал это не нарочно — парень внимательно оглядывал зал, будто выискивал там кого-то. Выглядел он как человек, внезапно потерявший смысл жизни, сбившийся с проложенной тропы и заплутавший в глубоких зарослях. Таким потерянным Алтын порой выглядел. За прошедший месяц он стал в несколько раз угрюмее, и мужчину раздражал сам факт того, что это затрагивало определённые струны в его душе.       Как будто только ему одному, Виктору, разрешалось любить Юру. Как будто только он имел право беспокоиться о нём.       На днях ему подвернулся случай выпить вместе с юриным дедушкой. Они встретились на Невском абсолютно случайно, разговорились и свернули в ближайший бар. Виктор проводил с Николаем вечера время от времени — например, когда он привозил Юру с очередного соревнования где-нибудь в Казани. Они пили и говорили о нём. О мальчике. Николай Плисецкий никогда не уставал повторять, как он горд и счастлив, что именно Виктор — и никто другой! — стал наставником его ненаглядного внука.       «У него никогда не было достойной отцовской фигуры, — рассуждал дед с рюмкой водки в руке. — Батя об Юру, знаешь, бычки сигаретные тушил. А потом сбежал. Да и не нужен ему был отец такой! То ли дело ты, Витя. Юрка такой счастливый оттого, что ты таскаешь его по своим турнирам…».       Николай был так воодушевлён, когда говорил о внуке.       А сейчас он сидел перед Виктором, даже не сняв пальто, и подпирал рукой небритый подбородок. В его грустных серых глазах плясали отблески хрустальной рюмки. Виктор же, напротив, повесил верхнюю одежду с шарфом у стойки и скромно попивал коктейль на текиле. Несмотря на небольшой объём, напиток совсем не лез в горло.       Дед Юры подавленно вздохнул.       — У Юрки скоро день рождения.       — Первого декабря, — кивнул Виктор, и глаза Николая заблестели.       — Знаешь, Витя, что сводит меня с ума? — спросил он и осушил рюмку одним глотком. — Был ли я вообще хорошим дедом для него?       — Что за вопросы, Николай Васильич, — вежливо возмутился мужчина. — Конечно же, были.       — Тогда как я не углядел за ним? — водянистые глаза намокли еще сильнее. — Я знаю, что ты скажешь: я не должен приглядывать за ним день и ночь. Но должно же было быть что-то, что я должен был заметить! Юра не договаривал чего-то — а я и не спрашивал. Хотя он иногда приходил домой сам на себя не похожий… И эти его постоянные срывы, выходки…       — Должно быть, пубертат, — пожал плечами Никифоров, но стыдливо отвёл глаза.       Ему играло на руку, что Юра умалчивал о знаках внимания, которые ему оказывал собственный тренер. Иначе сейчас бы он оказался в дерьме. Виктор не знал точных причин Юриного молчания, но искренне хотел верить, что это от того, что мальчик был глубоко привязан к нему. Внутри него всё ещё была надежда: когда-нибудь Юра откликнется на его любовь. Тихим вздохом, улыбкой, поцелуем — откликнется. Может ли быть такое, что его ухаживания нравились Юре, вот он и не хотел их раскрывать?       «А может, его бы просто не стали слушать, — хмыкнул он про себя. — А может, его просто не научили отстаивать личные границы, не научили доверять. Может, он вырос недолюбленным. Может, как дедушка вы, Николай, и правда были не очень».       По каким-то непонятным причинам все люди, окружающие Юру, казались Виктору просто ужасными. Слишком глупыми и грязными для такого чистого существа, как он. Вскоре после исчезновения мальчика в Петербург приехала мама Юры — она вырвалась из Москвы так скоро, как смогла. Они встретились на катке в четверг. Виктор не видел её несколько лет и, если честно, давным-давно отписался в соцсетях. Именно поэтому, завидев женщину в тот день впервые, он не сразу понял, кто перед ним стоит. Внутри него нашли отклик лишь её глаза — зелёные, как роса, повисшая на кончике берёзового листа. Прямо как у Юры.       Им было не о чем говорить в тот день. На вопрос «Как поживаешь?» мама Юры сухо ответила: «нормально». Спустя несколько минут она заплакала.       «Юрочка постоянно просил меня приехать, — всхлипывала женщина, утирая щеки кончиком ворсистой перчатки. — Каждый день спрашивал: когда, когда, когда… А я даже отпуск на его день рождения не взяла, не получилось… И он ведь никогда, понимаешь, так сильно ни о чём не просил, а недавно написал: «Ты мне нужна». Прямо так и написал, представляешь? — она прикрыла рот ладонью и зажмурилась, выжимая из глаз новые слёзы. — Ну вот зачем ему такое мне писать? С ним, наверное, творилось что-то плохое…»       «Боже, за что нам это?» — убивалась мама Юры.       «Боже, почему именно он?».       По каким-то непонятным причинам все люди, окружающие Юру, казались Виктору просто ужасными. Мама, дедушка, Мила, Отабек. Кто же виноват — и виноват ли вовсе? — в том, что Юра погиб? Виктор не снимал с себя ответственности. В конце концов, именно он повёл к себе мальчика в ту ночь. Но здесь он мудро ставил вопрос ребром — был ли кто-то виновен в том, что Юра вырос таким безропотным, жадным до любви и доверчивым, чтобы позволить себя поймать?       Кто поселил в мотыльке его убийственную тягу к свету? ***       В ночь на первое декабря он заехал в круглосуточный МакАвто.       Юра встретил его с потрёпанной книгой в руках, которую он отрыл в коробке в углу. Запертый в четырех стенах, он читал целыми днями от скуки. Чем ближе была зима, сильнее понижалась температура в подвале. Виктор натаскал Юре кучу одеял, позволив соорудить из них гнездо, но мальчик все равно мёрз, безбожно мёрз, втягивая пальцы в рукава своей тонкой осенней курточки. От недостатка свежего воздуха румянец на его щеках побледнел, скис, а кожа и вовсе потеряла краски. Время от времени из его груди вырывался хриплый кашель.       Состояние Виктора тоже было не лучшим. Под его глазами залегли серые, глубокие тени. «Вы выглядите уставшим», — обеспокоенно заметила Мила, встретив его на катке ранним утром. «Плохо сплю», — ответил ей тогда Никифоров, считая проспанные сегодня часы. Вернувшись из Стрельны в пять, он прилёг отдохнуть на полтора часа и лишь чудом не проспал работу.       — Что читаем? — с привычным дружелюбием поинтересовался он у парня, спускаясь по ступенькам в подвал.       Юра опустил глаза на увесистый том перед собой и фыркнул.       — «Война и Мир».       — Вот оно как. Интересная?       — Скука смертная, — пожаловался мальчик. — Зато ЕГЭ по литературе сдам без труда.       И уставился на него, не моргая, своим упрямым, выпытывающим взглядом. Внутри викторовой груди ёкнула, сбилась с оси крохотная шестерёнка. Между ними повисла тишина.       — ЕГЭ… — выдохнул мужчина слегка севшим голосом. — ЕГЭ ещё… нескоро.       Тут мальчик сделал широкий взмах — и тяжёлый том «Войны и мира» полетел прямо Виктору в лицо. Тот успел закрыться, и книга больно врезалась уголком в мягкий локоть. Мужчина ойкнул.       — Сегодня без настроения, да? — натянул он на лицо улыбку. — Что ж, надеюсь, это тебя задобрит, — он зашуршал пакетом из Макдональдса, и внимание парня мгновенно переметнулось к нему. — Немного остыло, но не суть. У тебя сегодня день рождения.       Юра вздрогнул.       — Сегодня первое декабря? — спросил он, непонимающе уставившись вперёд. — Уже декабрь?       — Время здесь течёт по-другому, м? — улыбнулся Виктор и развернул бумажный пакет, раскладывая еду на полу. — Игрушку из Хэппи Мила можешь оставить себе. Молочный коктейль подтаял в машине, но, думаю, вкус это не испортит. В еду я ничего не подсыпал. Понимаю, ты очень осторожный, но… — он прервался и, подняв взгляд, вскинул брови. — Ты что, не рад?       Мальчик молча смотрел в пол, поджав губы. Замерев в странной позе, немного сгорбившись и почти не дыша, он был похож на восковую фигуру. Виктор нетерпеливо постучал ногтем по крышечке пластикового стакана.       — Юра.       Юра ожил. Так и не ответив на вопрос, он медленно потянулся к коробке Хэппи Мила и распаковал её. Игрушкой, спрятанной внутри, был небольшой пластиковый динозавр из линейки Мира Юрского периода. Кажется, трицератопс. Оставив её на потом, Юра выудил холодную картошку фри и, подцепив картофелину пальцами, медленно зажевал её. Виктор присел на пол у стены напротив, вытянув ноги вперёд.       — Что нужно сказать? — напомнил он.       — Спасибо, — без пререканий ответил мальчик.       Еда шла в него очень туго. Так, с трудом сжевав половину картофеля, он запил его милкшейком и, звеня тяжелой цепью, отполз в облюбованный угол. Мужчина с удивлением оглядел праздничный ужин Юры, съеденный лишь на треть, и полюбопытствовал:       — Ты же так обожаешь Макдональдс. Что-то не так?       Юра равнодушно повёл плечами. Оценив запасы провизии, которые он оставлял парню на день, Виктор пришёл к выводу, что, пожалуй, мальчик съел намного меньше, чем требовал его растущий организм. Он похудел за эти недели. Даже его щёки — прелестные, румяные персики — как будто бы втянулись внутрь. Никифоров обеспокоенно посмотрел на засевшего в уголке парня и, поднявшись, убрал остатки еды. А потом стряхнул с плеч пальто. Юра нервно завозился в гнезде.       — Виктор Сергеевич?       — Да? — немедленно отозвался он, расстегивая ремень на брюках. — Говори.       — Раз уж у меня день рождения, — вкрадчиво произнёс парень. — То можно мне одно желание?       Мужчина заинтересованно взглянул на него из-под плеча.       — Конечно, можно. Всё в пределах разумного.       — Я хочу… — замялся парень. — Хочу, чтобы вы не трогали меня сегодня.       Юра смотрел выжидающе, и мужчина тяжело вздохнул — его глаза и губы были такими манящими в этот особенный день. «Ему уже семнадцать, — сказал он самому себе. — Он взрослеет, и осознавать это так приятно. Как зерно, посаженное собственными руками, превращается на глазах в цветок». Не трогать его сегодня? Нет. Недопустимо.       Подойдя к Юре вплотную, он наклонился, любуясь. Острые золотые ресницы сияли на свету и отбрасывали на бледные скулы длинные нечёткие тени.       — Я же сказал - «в пределах разумного», — с упреком цокнул Виктор, проводя большим пальцем по податливым губам, ловя взглядом каждое движение. — Ну-ну, не дёргайся. Ты, всё-таки, уже взрослый мальчик.       Первым делом он поцеловал спутанные волосы. Они пахли малиной. Свежей ягодой, спеющей в летнем саду. Секрет этого аромата заключался в малиновом шампуне — он купил его специально для Юры. Виски мальчика пахли холодным потом. Он провёл по ним языком, заводясь от солоноватого привкуса во рту. Его ладони нетерпеливо заползли под одежду парня, оглаживая голую кожу, обтягивающую рёбра.       Потянув за края куртки в сторону, он не обнаружил ничего под ней.       — Где та кофта, которую я тебе дал?       Мальчик сконфуженно отвёл взгляд.       — Снял.       — Почему?       — Она воняет вами, — буркнул Юра, с тоской наблюдая, как любимая куртка отправляется в противоположный угол, скомканная, как ненужная тряпка.       Внутри Виктора вспыхнуло лёгкое раздражение, но он быстро успокоил себя, вдохнув ещё раз запах юриных волос. От их нежности, шёлковой мягкости в его животе порхали бабочки.       — Глупый, — прошептал он, растирая худое тельце ладонями. — Ты же без неё замёрзнешь.       — Я бы не замёрз, если бы вы не раздевали меня каждый день.       Но брать Юру в одежде было подобно греху. Как смотреть на Мона Лизу через занавес. Трогать его отзывчивое тело, изучая каждую деталь, было по-настоящему захватывающим занятием. Там, где касалась, его ладонь, по коже растекался красный. Виктору нравилось оставлять на Юре следы — целовать его шею, покусывая, чувствуя под языком пульсирующую кровью жилку. Водить пальцем по острым лопаткам, выводя розовые дорожки узоров.       Это искусство. Это было искусство. Но ни одно искусство не возбуждало его так, как это тело.       Виктор попросил снять джинсы, и Юра покорно завозился с молнией на них.       «Какой же ты сладкий», — мелькнуло в его голове, когда он зарылся носом в выпирающие ключицы. Тело Юры было ароматным, и запах этот был из тех, что не описать словами — он пах как самое светлое и самое порочное существо одновременно. Пах как огонь и вода, как смех и слёзы. Сконцентрированный кусочек Нирваны. Запретный плод прямиком из Рая. Океан — нырнуть, не вынырнуть.       Ему хотелось обваляться в этом запахе. Стать им. Примерить эту кожу на себя, закутаться, как кутается волк в овечью шкуру.       — Ты потрясающе пахнешь, — прохрипел мужчина, сжимая себя через штаны.       Юра, до этого безучастно разглядывающий стену, пожал плечами.       — Я не мылся два дня.       — Так даже лучше.       — Вы мерзкий, — выдохнул парень и недовольно замычал, когда его рот накрыли поцелуем.       Покусывая мягкие губы, Виктор высвободил член из штанов и обхватил его ладонью Юры. «Давай, сожми его, — попросил он, оторвавшись от поцелуя ненадолго. — Сделай мне хорошо, как вчера». И пальцы мальчика послушно сжались, выдавливая из мужчины стон. В глазах потемнело на миг, и он уткнулся лбом в изгиб Юриной шеи, толкаясь бёдрами вперёд.       Чёрт, как же хотелось большего. Глубже, горячее, уже. Чтобы Юра стонал, как он, чтобы задыхался. Чтобы сорвать эту маску равнодушия с красивого гранёного лица. Тяжело дыша, Виктор смял в руках небольшие ягодицы. Потёрся, пачкая предэякулятом, и сполз пальцами дальше, к тому месту, которое могло подарить ему неземное наслаждение.       Юра дёрнулся, незамедлительно сводя колени — дохлый номер. Если быть честным, мужчину заводило то, как он это делал. Так мило и забавно.       — Нет, — выдавил из себя парень, перехватывая мужскую руку.       — Что, снова скажешь «болит»? — усмехнулся Виктор и вставил согнутое колено между длинных ног, разводя их в стороны. — Прошло уже несколько недель. Ничего болеть уже не может, — по лицу Юры стремительно растёкся лёгкий румянец, и мужчина, умилившись, поцеловал розовую скулу. — Расслабься. Это мой тебе подарок.       — Не нужно мне такого подарка! — запротестовал Юра и, ощутив пальцы, оглаживающие вход, стыдливо натянул на лицо одеяло.       И пусть Виктор не видел его выражения лица, но парня выдавали уши — настолько красные, что, казалось, от них исходило свечение. В этот раз Никифоров растягивал его долго и заботливо, и Юра ни разу не издал ни звука. Однако, ощутив головку члена, упирающегося прямо в него, он внезапно взбрыкнул, заелозил по его плечам коленями в попытке оттолкнуть.       — Не вошкайся, — рыкнул мужчина. — Успокойся.       Но Юра не хотел успокаиваться. Он пыхтел, елозил задницей по одеялу, мешая продолжить начатое. В любой другой день Никифоров счёл бы это игривой прелюдией, но не сейчас. Играть в глупые Юрины игры у него не было ни сил, ни терпения.       — Хватит, — уже более строго приговорил он и едва не получил пяткой в нос. — Юра!       Но Юра распалился сильнее. Войдя в раж, он попробовал выскользнуть из чужих рук, и его ступня взмыла в воздух, въехав аккурат между голубых глаз — до цветных всполохов в широких зрачках. Краткий миг боли вырвал мужчину из пьяной неги, и тот, сцепив зубы, дёрнул парня на себя. Схватил. Зафиксировал, удерживая за косточку ошейника, и замахнулся до хруста в плече.       Раздался хлесткий звук пощечины.       Голову Юры отбросило на одеяла. Позолоченная косточка отлетела в сторону, отскакивая от стены. На её месте остался болтаться ненадёжный крепёж-застёжка.       — Доволен? — прошипел Виктор, сдувая выбившуюся чёлку с глаз. — Доигрался?       Не церемонясь ни секунды более, он ввёл в Юру головку члена, и тот с силой закусил нижнюю губу, зажмурившись. На его щеке таял красный след. У правой ноздри собиралась большая капля крови. Уместив правую руку на его шее, не давя, но контролируя движения, Виктор осторожно подался вперёд, входя в мальчика ещё наполовину… и грянули салюты в глазах, оглушительные и яркие, как сто солнц. С головы до пят, его тело пронзило электричество, заплетая нервы в узлы. «Ещё» — раздалось в голове глухим эхом, и бёдра сами двинулись вперёд, ввинчиваясь глубже и глубже.       С ног до головы, его опутывал жар. В висках звенело. Его вторая рука судорожно нащупала бедро Юры. Сжала, надавила с силой, чтобы развести ноги шире. Благодаря прекрасной растяжке, Юра раскрывался широко, и это позволяло вколачиваться в него до упора, до влажных, мощных шлепков, от которых горели уши.       Содрогаясь от толчков, Юра снова натянул одеяло на лицо, сжимая до побелевших костяшек. Время от времени с его стороны раздавались хриплые стоны, рвущиеся из-под плотно сжатых губ. Его тело пульсировало под ним — живое, мясистое. Сочное. Вбиваясь в него, Виктор склонился над выгнутой дугой грудью и с жадностью облизал твёрдые соски. В его рту скопилась слюна.       Балансируя на грани бессознания, он застонал почти мучительно. Его сердце рвалось прочь из груди, выпрыгивая, раздирая рёбра. И жар в низу живота, хриплое дыхание подростка, растущее напряжение, готовое лопнуть в любой момент. Всё это хорошо, но всё слишком, слишком, слишком…       Надкусить бы Юру отовсюду. Или вовсе обглодать до костей. Или с костями.       Поддавшись зверю внутри себя, он впился в его грудь зубами и сомкнул их, что есть мочи.       Со стороны Юры раздался не то вскрик, не то стон — громкий, плаксивый, с надрывом — и Виктор кончил, застонав вместе с ним, замирая так глубоко, насколько мог себе позволить.       Этот оргазм длился вечно. Барабанная дробь сердца поднималась по горлу к вискам. Мышцы живота сокращались. С трудом переводя дыхание, мужчина потёрся щекой о Юру, ластясь, и осторожно подался назад. Боже, ну и развёл же он грязи. Где-то здесь лежали полотенца…       Юра лежал молча. Его лицо было всё ещё прикрыто одеялом. Стоило Никифорову отстраниться, как он тут же свёл колени и устало повалился на бок. С его стороны не раздавалось ни звука. Вытерев потные подмышки и шею, Виктор выпил немного воды и вернул волосам пробор небрежным движением руки.       — Ну и чего ты дуешься? Сам ведь начал, — беззлобно сказал он, пытаясь повернуть Юру к себе; тот сопротивлялся. — Хватит капризничать. Ну же, посмотри на меня…       В конце концов, он силой оторвал руки от его лица, отбросив одеяло в сторону. Кровь из носа Юры стекла по челюсти живым ручейком, западая в уголок губы. Она размазалась на половину щеки. В пятнах крови было одеяло. Пересёкшись с мужчиной взглядами, мальчик перекатился на другой бок, поджал колени к груди, обнял их и всхлипнул.       — Ну вот. А я ведь просил не дёргаться, — поцокал языком Виктор и попробовал вытереть Юрин нос.       Юра вертел головой, отмахиваясь от него, как от назойливой мухи. Никифоров фыркнул.       — Не глупи и дай помочь.       — Нет! — неожиданно вспыхнул Юра, слабо брыкаясь ногой. — Хватит трогать меня! Отвалите! Отстаньте! — простонал он сломанным голосом. — Я… я же просил… хотя бы сегодня! А вы…       На этом силы покинули его. Узкие плечи затряслись. Мужчина понял: плачет.       Плачет, сжавшись в блёклый, неприглядный комочек. Худой, обнажённый, потасканный. Такой маленький, такой беззащитный сейчас. И Виктору, со всей его беспринципной холодностью, вдруг стало так нетерпимо жалко Юру, что он склонился над ним, нежно убирая прядки волос со лба, и погладил по открытой спине.       — Ну-ну, — прошептал он как можно спокойней.       — Не трогайте меня… — повторял, как заведённый, Юра. — Не трогайте…       — Я хочу тебе помочь, — абсолютно искренне произнёс мужчина. — Не сдерживайся. Плачь, если хочешь. Ты же знаешь, я всегда буду рядом. Был и буду.       — Эт… то не вы, — еще сильнее сжался Юра, избегая его прикосновений. — Настоящий Виктор Сергеевич никогда бы не поступил так. Н… не бросил бы меня в подвал… и…       В этот момент Виктор понял, каким глупцом был всё это время. Как очевидная, незатейливая истина ускользала от него так долго. Ведь всё было запредельно просто.       «Его сознание упорно делит меня на злого и доброго, — понял он. — Добрый Виктор Сергеевич — это тот, кто его растил. Кто обучал фигурному катанию, возил по турнирам и дарил фисташковое мороженое. А злой — это тот, другой, незнакомый. Тот, кто лез к нему в штаны, кто трогал. От которого он сбегал после тренировок. Как незатейливо всё в его голове! Кажется, Юра был так сильно привязан к моему светлому образу, что не осмелился его запятнать».       Видимо, Юре было невдомёк, что добрый дядя всегда был злым.       Виктор обескураженно выдохнул. Этот мальчик такой наивный.       — Я здесь, Юра, — ласково выговорил он, гладя парня по спутанным волосам. — И я люблю тебя.       — Неправда, — выдавил из себя тот и скукожился так, как будто ему было больно от прикосновений, от одеяла под грудью, от дуновения воздуха на коже; как будто все в этом мире приводило его в ужас и страх; нижняя губа подрагивала. — Меня никто… Я… никому не нужен, — из его груди вырвался громкий, свистящий всхлип. — Почему меня до сих пор не нашли?       Виктор ощутил, как на него обрушивается многотонная ледяная волна.       — Почему…       — Сегодня первое декабря… — из его глаз лились крупные слёзы, смывая с щеки ещё свежую кровь. — Я здесь уже очень давно, а… а меня не могут найти. Почему? Почему меня так плохо ищут?!       Мужчина не знал, что сказать. Что ответить. В горле застрял склизкий ком.       — Меня должны найти, — плакал Юра, кусая окровавленные губы. — Должны не переставать искать. П… потому что если перестанут, все забудут обо мне. А я не хочу!       — Но разве это не эгоистично? — выгнул бровь Никифоров.       — Мне плевать! Я эгоист.       — Разве ты не должен хотеть, чтобы твои близкие двигались вперёд?       — Я не хочу, — выговорил, давясь слезами, Юра. — Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу!       Жалкий, дрожащий. Обезумевший от страха быть забытым.       Мужчина не выдержал. Притянув к себе Юру, он крепко обнял его, прижимаясь как можно плотнее, и замер, ожидая ответной реакции. Сначала парень напрягся, окаменев. Продержался несколько секунд и вдруг расслабился, обмякая в мужских руках, как плюшевая игрушка. А после и вовсе обвил Виктора тонкими ручонками, ткнулся ему в живот и зарыдал, как ребёнок.       Виктор опешил. Подобное поведение обескураживало.       Так отчаянно Юра желал быть любимым.       Хотя, казалось бы, такой, как он, должен купаться в лучах любви и внимания. Перед глазами Никифорова промелькнула тоскливая картина: одинокий мальчик. Очень красивый. Про таких говорят — из мёда и стекла. Из крапивы и вереска. И все хотят его, но никто не знает, что там, в его хрустальной душе. Не знают — не хотят знать, не думают. Виктор тоже до последнего времени не думал, хотя был уверен, что знал.       Он так уверенно осуждал общество Юры в том, что оно взрастило в нём мотылька, хотя сам, не замечая того, был неотъемлемой частью этого общества.       Именно поэтому, — складывался паззл в его голове, — именно поэтому Юра здесь. Потому что он жаждал любви — и от отчаяния пил отравленный чай до дна. И вот он плачет сейчас, обнимая изо всех сил человека, изнасиловавшего его пять минут назад. Плачет и верит: пять минут назад на его месте был кто-то другой. Незнакомый, неприятный, «злой».       Годом позже, задумываясь об этом в сотый раз, Виктор придёт к неутешительному выводу. В смерти Юры не был виноват никто — и в то же время виновны были абсолютно все.