Мёд и стекло

      В середине декабря Питер закутался в несколько слоёв грязного мокрого снега. Средняя температура опустилась до минус пяти, Нева покрылась тонкой коркой льда, а Юра заболел. Его победили холодные полы и стены.       Болезнь выбила из мальчика всю спесь, вконец загубив и без того слабый аппетит. Он беспрестанно кашлял и практически не вылезал из угла, а если и вылезал, то почти не разговаривал, плыл взглядом и сидел с таким видом, будто был готов на что угодно, лишь бы его оставили в покое. В одну из ночей, когда Виктор пришел навестить его, Юра даже не поднял головы — так и остался лежать у стены маленьким неподвижным холмиком.       — Театр одного актера, — улыбнулся Никифоров. — Неужели хочешь отмазаться от меня?       Но Юра не притворялся. Лоб мальчика был таким горячим, что Виктору показалось, что от того вот-вот пойдёт пар. Так, во втором часу ночи, ему пришлось разруливать по заснеженным дорогам Стрельны, в панике вбивая в навигаторе круглосуточные аптеки поблизости. Температура Юры близилась к сорока, и Виктор протрясся над ним всю ночь, пытаясь всячески улучшить ситуацию. Мальчик хрипел и стонал, неохотно открывая рот для жаропонижающего.       — Больно… — шептали его потрескавшиеся губы.       — Где больно?       — Везде…       Виктор не знал, преувеличивает он или нет, но на его грудь обрушился многотонный чугунный груз. Юра мучился — и ему было чертовски жаль, что всё получилось… вот так. Но он не мог дать волю состраданию, хотя Юра его просил. Приоткрывал замутненные от жара глаза и просил.       — Врача… пожалуйста…       — Прости, Юра, — стиснув зубы, отвечал ему Виктор. — Не могу.       — Мне плохо...       — Понимаю. Я правда не могу.       Юра возился в ворохе одеял, не находя себе места, шарил тонкими руками по сторонам в надежде найти спасение во тьме. Потерявшийся в долгом, болезненном сне, он лепетал несносный бред. «Мама…» — иногда срывалось с его дрожащих губ. Мама, мама, мама… Он звал её так отчаянно, как если бы она была единственным человеком, способным облегчить его боль. Юра совсем ничего не ел — лишь хлестал воду из горла полуторалитрашки, но вся вода выходила из организма с потом, и одеяла, в которых он кутался, становились сырыми и жёсткими.       Виктор сидел возле него, устало вздыхая. Его глаза периодически слипались, а нога подёргивалась. Нервы его, казалось, были закручены в огромный тесный клубок. Когда часы показали шесть утра, мужчина собрался, уехал на работу, а после, вернувшись, провёл в подвале ещё одну беспокойную ночь. Виктор не спал уже несколько суток, и его сморило на полу прямо рядом с Юрой — он уснул, прижимаясь к нему со спины, обнимая, как самое ценное сокровище. Мальчик был так слаб, что даже не подумал оттолкнуть его, только прижался в ответ. Его тонкие пальцы слабо цеплялись за рукава викторова свитера, как за спасительный круг, будто ощущение его присутствия могло как-то удержать Юру в сознании.       Декабрьские ночи в Петербурге были морозные. Земля, скрытая за деревянной обшивкой, гудела. Гудел железный каркас. Воздух был ледяным и спёртым — Виктору пришлось разогревать собственное дыхание в ладонях, плотно прижав их ко рту. Заснув на несколько мучительных часов, он очнулся поломанным и продрогшим. Привыкшее к кровати тело ломило после жёсткого, полного неровностей пола.       И только в этот момент Виктор в полной мере осознал, в каких условиях Юра был вынужден жить эти два чертовых месяца.       — Прости меня, — от всего сердца просил он, расцеловывая серые щёки. — Ты не простишь, конечно… но мне так жаль.       Юра не отвечал.       Он был так красив в своих мучениях. Мужчина любовался им подолгу, не в силах отвести взгляда — с растерявшего последний цвет лица, поблескивающего от пота. С маленького сморщенного носа и со сведённых к переносице светлых бровей. Его губы были слегка приоткрыты, и с них нет-нет да срывался тихий, полный мучений хрип. Спутанные, отросшие за это время волосы были немыты и опускались на лоб масляными прядями — от насыщенного розового цвета на них остался лишь непонятный пыльный осадок.       Вряд ли это могло препятствовать его неземной красоте.       Нет, наоборот — страдание приумножало её.       Мальчик мучился ещё несколько дней, а вместе с ним мучился и сам Виктор. Юра спал, постанывая в пропитанную потом подушку, то сжимаясь в комочек, то перекатываясь по одеялам в горячке, раскинувшись, как морская звезда. И снова звал — то маму, то дедушку. Его жалобное хныканье пробиралось мужчине в мозг и застревало, как ржавые гвозди. Никифоров расхаживал из угла в угол, кусая губы. Несколько раз он думал, что сдался — поднимался, ставил машину на прогрев, чтобы отвезти мальчика в больницу, но холодный разум всегда брал верх, подсказывал: Юра сильный. Он обязательно выживет. Дай ему шанс.       И он продолжал проводить в подвале долгие ночи, пичкая Юру таблетками и молясь про себя, чтобы они помогли.       — Домой… — пробормотал как-то раз мальчик в состояние полубреда.       Виктор оторвался от разглядывания его потрескавшихся губ.       — М?       — Домой… хочу.       Его глаза, влажные от болезни, с трудом держались открытыми и блуждали по железным балкам потолка. Интересно, подумал про себя Никифоров, что же тот видел перед собой сейчас. Наверное, родную квартиру. Мягкую кровать с клетчатым пледом, теплые батареи, тарелку горячего супа на столе… и дедушку. Конечно, говоря о «доме», Юра в первую очередь представлял своего дедушку.       Никифоров мотнул головой, избавляясь от лишних эмоций, и вздохнул.       — Тебе пока что нельзя домой.       — А когда?..       Виктор вздохнул ещё раз. Он чувствовал себя непривычно слабым перед таким искренним, немощным Юрой. Юноша лежал в мужских руках, съежившись, как выпавший из гнезда птенец — неоперённый, хрупкий, слепой. От такого ошеломляющего зрелища внутри Виктора ломались цепи — и чувства, закованные с таким трудом, невпопад рассыпались по легким. Не реагировать на такого Юру было попросту невозможно.       Так и не дождавшись ответа, Юра перевёл взгляд за плечо мужчины и сфокусировался на его утепленном пальто, повисшем на гвозде в стене.       — Зима.       — Зима, — согласился Виктор. — Скоро Новый Год.       — На коньках хочу, — Юра вскинул тонкие бровки домиком и мгновенно стал похож на ребёнка. — Хотя бы разок… пожалуйста…       — Прости, — в тысячный раз за день извинился перед ним Никифоров. — Я не могу. Ты ведь сбежишь, глупый.       Крылья Юриного носа всколыхнулись. Опасно задрожали губы.       — Я вас ненавижу, — выдохнул он, и, перекатившись на другой бок, накрыл лицо одеялом.       Это было выше его сил. Виктор встал, накинул на плечи пальто. Поднялся в гараж и плотно закрыл дверь подвала. Вышел наружу, сел в машину, уехал. Первым делом, войдя в квартиру, он сбросил с себя холодную одежду и ворвался в душ. Врубил горячую воду и подставил лицо под обжигающие струи. Душевая кабина быстро заполнилась паром.       И тогда Виктор — впервые за эти два месяца — вдруг почувствовал, что плачет.       Слёзы щипали уголки глаз, как морская вода, застилали взор.       Он не знал, что сделал со своей жизнью. Как завёл её не туда, сошёл с тропы из жёлтого кирпича и заблудился. Мужчина раскрыл ладони, красные от горячей воды, и вгляделся в нечёткие линии жизни. Он только что смыл с них душистое мыло, но пальцы по-прежнему подрагивали от неприятного, склизкого чувства. Эти руки смыкались на шее Юры — душили. Этими же руками он залепил ему пощечину. Он напоил человека снотворным и спрятал его в подвал. Он насиловал Юру столько раз, что в один момент перестал считать. Его руки были по локоть в грязи, которую он не смог бы смыть, даже если бы замочил их в доместосе.       А самое страшное заключалось в том, что он не мог дать обратную — просто не знал, как. Дальше должно было быть только хуже, и Виктор, если честно, боялся даже думать о том, на что он ещё был способен. Отныне и до конца, ситуация больше была не под его контролем. Это он был под контролем ситуации, созданной им же самим.        «Всё это так навалилось… — размышлял Никифоров, натирая лицо махровым полотенцем. — Оглядываясь назад, мне кажется, что я провёл поистине сложную работу. Это нормально, не выдерживать такой нагрузки. Тут любой не выдержал бы».       В этот же вечер он наматывал круги по спальне, борясь с желанием положить всему конец. Подсыпать Юре яда — в последнее время тот совсем не замечал, что ест. Подсыпать яда и оставить мальчика на день… нет, лучше на два, чтобы наверняка. Открыв на айпаде гугл, он вбил дрожащими пальцами:       «бытовые яды»       …и, опомнившись, быстро заблокировал экран. Нет. Он совершил множество поворотов не туда, но у него всё еще были силы не допустить поворот в это русло. Как он мог поступить так с Юрой? Сквозь бесконечные слёзы, сквозь Юрину боль и холод, в груди Виктора оставалось чувство, которое он ощутил, впервые прижимаясь к его губам. Такая сумасшедшая лёгкость, будто на планете пропала гравитация. Граничащая с безумием нежность. И эта отчаянная нужда в тепле, с которой Юра так судорожно цеплялся за его свитер последние ночи — как он мог пойти против этого чудесного создания? Ведь оно так доверчиво жалось к нему...       Спустя неделю Юре стало лучше, но выздороветь окончательно у него не получилось — организм не осилил. Наклонившись над тазом с водой, мальчик позволил мужчине беспрепятственно распределить шампунь по своим волосам. Никифоров тщательно вспенил его, массируя кожу головы, и пропустил тяжелые пряди между пальцев. Вода в тазу была горячая, но Юра весь покрылся мурашками. Его шея манила, как никогда, но мысли Виктора были заняты другим: в бардачке его автомобиля, спрятанный под кипой документов, лежал пакетик цианистого калия, добытого с таким трудом. Он просидел в машине полчаса, глазея на термос с кофе, но так и не осмелился его использовать.       — Меня всё ещё ищут? — сухо поинтересовался Юра, жмуря глаза от пены.       Виктор задумался. Вот уже полмесяца как шумиха от пропажи улеглась. Дедушка продолжал выпивать вместе с ним, гася горя пивом и водкой, но с каждым днём это горе гасло, перетекая в другое, перманентное хроническое состояние — что-то, что останется с ним навсегда. Время от времени в ледовый комплекс наведывалась полиция, но все их доводы и расспросы вели в никуда. Выглядели они как глупые, поджавшие хвост шавки, сбившиеся со следу все разом.       — Не знаю, — опустив голову, ответил мужчина и окатил голову Юру из ковша.       Вода в тазу помутнела, разошлась мыльными разводами и пузырями.       — Как это не знаете? Вы должны знать.       — Да ну? — поднял брови Никифоров. — С чего бы?       — Преступники всегда отслеживают ход следствия. Или даже способствуют ему.       — «Ганнибал»? — улыбнувшись, поинтересовался мужчина. Юра едва слышно фыркнул.       — «Тетрадь смерти», — он пытался звучать равнодушно и даже нагло, но его голос предательски дрогнул. — Так значит… обо мне всё-таки забыли?       Никифоров поджал губы. Как ему объяснить? Как сказать?       — Я не разговариваю с ними о тебе, Юра.       Юра помолчал немного, словно пытаясь понять, что чувствует от этих слов, а потом тихо произнёс: «Понятно». Виктор догадывался, что было у него на душе. Всё же Юра оставался ребёнком, и прежде всего этот ребёнок желал услышать, что его любят, что его ищут. Что полиция прочесывает Петербург день и ночь, что они вот-вот, совсем скоро выйдут на след. В конце концов, Юра хотел быть незабываемым. Эгоистично и по-собственнически, он хотел стать неуловимой точкой в сознании близких людей, мозолить им глаз, чтобы они, как ни пытались, не смогли забыть его.       Возможно, Юра хотел, чтобы хоть кто-то, кто любит его, не двигался вперёд, а застрял на одном месте рядом с ним.       Чтобы хоть кто-то.

***

      Тридцатого декабря Виктор выходил из ледового комплекса последним. Его небольшая команда чемпионов отдала предпраздничный день тренировкам. Вернув ключ от катка в охранный пункт на входе, он накинул на плечи тёплый кашемировый шарф. Так уж сложилось, что в этот вечер он подвозил Милу до дома — время было позднее, и общественный транспорт ходил крайне скверно из-за идущего уже второй день снегопада.       В середине пути они угодили в пробку. Дворники беспрестанно работали, расчищая лобовое стекло от снега. По радио играла Christmas Lights от колдплей. Мила сидела на переднем сиденье, ткнувшись носом в телефон. В течение всего дня она пребывала в смешанном настроении — то веселилась, то резко уходила в себя. Вот и сейчас вокруг девушки образовался невидимый кокон. Мужчина зевнул и, чтобы разбавить скуку, спросил:       — Какие планы на Новый Год?       — Ммм… — протянула девушка, не отрываясь от телефона. — С родителями отмечу. А потом с друзьями к Петропавловской.       — А что там, в Петропавловской?       — Там городок ледяных скульптур, — со стороны мужчины раздалось продолжительное «ааа». — Красиво и пофоткаться можно. А потом салюты запускать. Отабек обещал раздобыть много всякого. У его тёти парень где-то там работает.       Виктор почесал затылок.       — Отабека в последнее время не видно.       Его отсутствие не осталось не замеченным. Раньше Отабек приходил несколько раз в неделю и сидел часами на скамейке в уголке, обводил лёд полным надежды взглядом, а в конце покидал каток грустный, как рыбак, вернувшийся из моря с пустой сетью. Сейчас же, последнюю неделю так точно, оглядываясь мельком в ту сторону, Никифоров встречал пустоту.       Мила по прежнему смотрела в экран, но, бросив быстрый взгляд в её телефон, Виктор понял, что она пялится на рабочий стол — несколько иконок с играми, тикток, твиттер, вотсап. Всё. Возможно, она смотрела туда просто потому, что не хотела пересекаться с ним взглядом.       — А что ему на катке делать? — как-то пусто ответила она.       — Откуда мне знать? — улыбнулся мужчина. — Он часто приходил туда.       Экран её телефона погас, но глаз Мила не подняла — так и продолжила смотреть на своё отражение в черном, покрытом трещинами стекле.       — Он Юру ждал.       Наступило молчание. По дороге разнеслись автомобильные гудки. До светофора оставалось совсем чуть-чуть, но именно это «чуть-чуть» всегда было самым долгим. Виктор сделал музыку громче. Незаметно для него, трек успел смениться на Let It Snow Синатры. Мила заговорила через пару минут — очень тихо, так, что её голос едва пробился из-под бодрой игры саксофона.       — Интересно, где Юра сейчас, — в противовес весёлой музыке, Мила звучала сипло и прохладно. — Он любит Новый Год…       Виктор знал, что любит. Свой двенадцатый Новый Год Юра отмечал именно с ним. Тогда его дедушке не здоровилось, и он забрал мальчика в новогоднюю ночь и повёз к Ёлке на Сенной. Как нельзя кстати там залили каток, и Юра целый час вертелся на нём волчком, изредка влетая в сугробы. А после они гуляли по набережной, любуясь на салюты (почему-то всё из прошлого казалось Виктору красивее и красочнее). Мальчик пил горячий чай из термоса, грея руки. «А вот скажи, Юра, — хитро улыбнулся мужчина. — Ты что больше любишь, День Рождения или Новый Год?». Юра ненадолго задумался, скользя сапогами по заледеневшему за ночь снегу. «Новый Год!» — ответил он наконец. «А почему?». «Ну, потому что ёлки! И Дед Мороз… и салюты! И можно не спать ночью… И празднуют все-все-все, а не только я!».       Мужчина спрятал грустную улыбку под шарфом. Хорошее было время. Тогда он даже не думал ни о чём… плохом. Мечтал даже, что когда-нибудь у него будет свой собственный сын, и они тоже будут кататься на коньках, а потом вместе смотреть салюты… Хотя зачем Виктору новый ребёнок, если ему уже доверили Юру — такого жизнерадостного, чудесного, нуждающегося в отцовской любви?       — Не унывай, Мила, — мягко произнёс он. — С Юрой всё будет хорошо. Главное — верить.       Он почувствовал себя таким ужасным. Мила вздохнула.       — Нет, Виктор Сергеевич, — мотнула головой она. — Спасибо, что пытаетесь утешить, но мне кажется, что живым Юру уже не найти, — шмыгнула носом и бросила взгляд в окно. — Когда люди пропадают так надолго, это ничем хорошим не заканчивается. Я верю в глубине души, но… ещё глубже — уже смирилась. Простите.       — Не извиняйся. Все мы переживаем горе по-разному, — загорелся зелёный; он вырулил на более свободную часть дороги, и движение пошло намного легче. — …Отабек тоже так думает? Поэтому не приходит?       Мила пожала плечами.       — Я не знаю, почему он не приходит.       — Он тебе не сказал?       — Я не спрашивала.       Получилось так, что Никифоров испортил атмосферу, и ему стало стыдно за это. Остаток пути они проехали в сравнительном молчании и не виделись все зимние каникулы. Эти каникулы… ох, как оказалось впоследствии, ему было просто необходимо провести их в полном одиночестве, чтобы прийти в себя.       Ведь Юра умер на следующий день.       Новый Год Виктор праздновал с папой в Стрельне.       Он купил ему фруктов с алкоголем, а папа приготовил горячее, и совместными усилиями у них получилось накрыть сытный стол на двоих. Отцовская квартира была небольшая, но уютная и давным-давно обжитая. По телевизору крутили новогодние шоу. Устроившись на мягком диванчике поудобнее, Никифоров наложил себе полную тарелку салата. Папа устроился на табурете напротив.       — Вот буду желание загадывать — загадаю, чтобы невесту нашёл.       Мужчина рассмеялся.       — Всему свое время, папа!       — Ну конечно. У тебя-то времени много, — проворчал тот, наливая себе бокал шампанского. — А у меня уже нет! Вот я на твоей маме знаешь, когда женился? Двадцать один мне было, университет закончить не успел. А ты всё тянешь, до смерти моей дотянуть хочешь…       Папа тянул эту волынку последние несколько лет. Впрочем, ни одна из женщин, с которыми Виктор встречался, не дотягивала до той стадии отношений, когда наступала пора представлять её родителям. У него было несколько девушек в школе и университете. Одна из них даже задержалась на несколько лет — они жили вместе, влюблённые друг в друга по уши, а потом что-то просто… пошло не так. И всё. После разрыва Никифоров улетел в Японию на соревнования и закрутил краткосрочную интрижку с местной звездой фигурного катания. Это был его первый опыт с мужчиной, и тому юноше, верно, следовало сказать «спасибо» за то, что он открыл в Викторе новые, такие удивительные грани. Они неплохо провели эти две недели вдвоём, наслаждаясь каждый вечер сакэ и друг другом, а потом разошлись, как в море корабли. И больше не пересекались.       Общими словами, Виктору приходилось влюбляться, но он никогда никого не любил.       И только при виде Юры его сердце трепетало, изнывало от сладкой боли. Судьба это или просто воображение, но Юра выглядел как кто-то, кого он ждал всю свою жизнь, начиная с самого первого вдоха… Виктор подпёр подбородок рукой и мечтательно взглянул за окно. Там падал легкий снег — он танцевал в ореоле уличных фонарей, причудливо и нежно. Новый Год пробил несколько минут назад, и крохотная Стрельна заблестела от фейерверков.       «Юре, наверное, так одиноко сейчас, — мелькнуло в голове мужчины, и он стыдливо прикусил губу. — В конце концов, это, и правда, его любимый праздник. А я даже не купил подарок…».       По груди растеклось холодное и противное. Но разве Юра не заслуживал быть счастливым в этот день? Разве он заслужил проводить Новый Год в одиночестве?       Вопреки уговорам остаться, Виктор покинул отцовский дом в половине первого, сел в машину и свернул на знакомую до боли дорогу. Он успел немного выпить за вечер — наверное, именно алкоголь в какой-то мере стал причиной его безрассудных поступков. Из-за затяжного снегопада, штурмующего регион уже несколько дней, дороги были заметены. Оставив машину на обочине более-менее расчищенной дороги, он прошагал по своим же, заметенным со вчерашнего дня следам. Дверь гаража подалась с неохотой — из-за скопившихся вокруг сугробов её было тяжело открывать.       — Привет, — вкрадчиво поприветствовал он мальчика, стряхивая со штанин комья снега.       Лежащий в гнезде одеял Юра не пошевелился. Перевёл на мужчину спокойный взгляд.       — Я слышу салюты, — оповестил он Виктора.       — Да-да…– тот почесал затылок. — Сегодня ведь Новый Год.       Губы Юры слегка поджались, но он остался неподвижен. В последнее время, в особенности после болезни, он стал намного спокойнее, да и диалог с ним клеился как нельзя лучше. Он даже не сопротивлялся во время секса — не елозил, не плакал, не ругался. Виктор не хотел загадывать наперёд, но всё же лелеял глупую мечту о том, что это был первый шаг на пути к их духовному сближению.       — Новый год, да? — хмыкнул мальчик и вяло пошутил. — Мне предусматривается подарок?       — Ах, прости, Юра, — его ладони сложились в извиняющемся жесте. — В этот раз я действительно забыл… А что бы ты хотел?       Конечно, он спросил больше из приличия. Ответ мальчика значения не имел, ведь, чтобы он ни попросил, Виктор не мог ему дать. Он мог не отвечать. Но всё равно ответил.       — Хотел бы увидеть салют. Но вы сейчас скажете «прости», скажете «не могу», — Юра равнодушно поковырял щель в стене. — Я знаю.       Бледно-серая, истончавшая за это время кожа, обтягивала едва заметные скулы. Большие глаза, были жухлыми, как скошенная трава — казалось, тьма высосала из них весь свет и блеск. По правде говоря, смотреть в глаза Юры становилось сложнее с каждым днём.       — Ты прав, — кивнул он. — Я не могу разрешить тебе посмотреть салют. Прости.        «Вы постоянно извиняетесь» — заметил Юра как-то на днях, после того, как они переспали. Тогда Никифоров кончил в него, предварительно надев презерватив. С трудом сведя ноги вместе, Юра пригладил взъерошенные волосы и вздохнул: «Вы обслюнявили мне всю шею. Она липкая». И громко, хрипло закашлялся. Виктор сказал: «прости». Что ж, пожалуй, он и правда зачастил с извинениями — но только от того, что внутри него копилось, нагромождалось чувство вины за всё, что он сделал… и за то, что ещё сделать не успел. Но всему своё время.       Не зная, как поддержать разговор, он начал вытаскивать из пакета фрукты и еду с новогоднего стола.       Мясо. Коробка сока. Бананы, яблоки, виноград.       — Может быть, вы пришли за своим подарком?       Виктор замер.       И постарался переосмыслить услышанное.       — Подарком? — удивлённо переспросил он.       — Да.       Юра был серьёзен. На его лице не читалось ни капли иронии. Пакет в руках мужчины осел и наполнил помещение шуршанием. Что-то, определённо, происходило.       — И что же это… за подарок такой? — осторожно поинтересовался Никифоров.       — А вы подумайте, — выдохнул Юра. — Что такого я мог бы вам дать.       Лёгким движением руки он откинул с себя край одеяла. Его куртка не была застёгнута, и на свет показалась бледная плоская грудь с затвердевшими от холода сосками. Чувственно выгнутые, острые ключицы были подобны мрамору. В штанах заметно потяжелело, и он облизал вмиг пересохшие от глубокого дыхания губы. Подарок… да, ему бы понравился такой подарок.       — Так хотите или нет? — продолжил допрашивать Юра.       — Было бы… неплохо, — выговорил Никифоров, как бы прощупывая почву.       Голова Юры лукаво склонилась вбок.       — Тогда поцелуйте меня.       Виктор вздрогнул, чувствуя, как закипает кровь в висках.       — Юра… — поражённо выдохнул он.       Со стороны мальчика раздалось игривое «ммм?». Он лежал в одеялах — такой нежный, хрупкий, открытый, без капли ненависти в сказочных глазах. Такой… красивый. Виктор проследил за движением небольшого, похожего на яблочко кадыка, и проморгался. Неужели он не ослышался? Замешкавшись, он сделал несколько шагов вперёд, пристально следя за юношей. Встретившись с ним взглядом, тот подцепил пальцем кожаный ошейник и слегка поправил его.       — А раньше вы были смелым, — хмыкнул он. — Ну же. Я не кусаюсь.       Зачарованный, мужчина упал на колени. Склонился над Юрой, не видя ничего, кроме его на удивление безропотного, полного тайны взгляда. Боже, он был готов убить за то, чтобы Юра смотрел только на него.       — Я что, сплю? — слабо усмехнулся он, склоняясь ниже.       Губы Юры тронула улыбка. Первая за эти два месяца.       Сознание Виктора безнадёжно сорвалось с опоры, полетело в тартарары, ломая перепонки этажей. Как поток раскалённой лавы, с ног до головы, его тело окутал жар.       — Поцелуйте меня и узнаете, — робко, будто смущаясь, попросил Юра, и он, не медля, послушно вжался в его губы своими, желая сожрать эту улыбку, почувствовать её на вкус.       Вкус улыбки был пьянящий и винный — она сделала его и без того мягкие губы нежными, как свежий зефир, и ровно такими же сладкими. Но не успел мужчина распробовать этот вкус в полной мере, как вдруг случилось нечто, от чего его позвонки затряслись друг об друга, зазвенели, посылая по коже волны мурашек. Безучастный всё это время Юра вдруг обвил его плечи руками и ответил на поцелуй — язык мальчика пришёл в движение, подаваясь так невинно, словно Виктор выкрал его минутку во время воскресной службы в церкви. Против воли, из груди вырвался полный восторга стон, и Юра продублировал этот звук, оглаживая широкие плечи. Размяв напряжённые мышцы на них, тонкие бледные пальчики покружили по животу Виктора, пробуждая бабочек, пощекотали объёмный пресс и легли ему на пах, надавливая. Мужчина понял, что задыхается, только когда потемнело в глазах.       Это было иначе, чем все предыдущие разы — даже лучше, чем в первый. Ведь тогда всё делал только он. А сейчас мужчине казалось, что Юра пленил его, забрав власть и контроль в свои руки, и это попросту не могло не нравится. Он помог мальчику расстегнуть ширинку, и ледяные кончики его пальцев тут же пробрались под ткань, дразня. Рвано выдохнув, Виктор зажмурился. Всё это как-то слишком… О, господи. Мальчик потёрся о его бедро коленом, выбивая остатки разума.       — Юра… — только и смог прошептать он.       Руки Юры, до этого исследующие его между ног, вдруг пропали. Наступило странное затишье. Виктор застыл в предвкушении.       В следующий миг на его голову обрушилось нечто.       В ушах зазвенело, и мужчина повалился набок.       Темнота в глазах не успела рассеяться, как раздался второй удар, ещё более сильный. Скрючившись от боли на полу, Виктор быстро захлопал глазами, пытаясь ориентироваться в пространстве. Первое, что он увидел, когда мир перестал двоиться — свисающий с потолка кончик цепи. Завалившись в складки одеяла, рядом валялся увесистый том «Войны и мира», лопнувший в толстом корешке. На верхних ступеньках лестницы мелькнули чьи-то пятки.       Осознание нахлынуло волной.       — В… вот чёрт! — ругнулся мужчина и, разогнувшись, бросился следом за беглецом.       Так глупо, ведь он потерял свою бдительность. Но Юра был таким искренним, когда целовал его… как же он освободился от цепи? Она была сцеплена хомутами. Он бы не смог их разгрызть, потому что не доставал до шеи челюстью, и уж тем более не мог порвать. Стало быть, он разрезал стяжки. Но чем? Под его рукой не должно было быть ничего мало-мальски острого — он это предусмотрел!       Предусмотрел ведь?       Голова кружилась.       Выскочив на улицу в одном свитере, Виктор завертел головой.       Юра стремглав нёсся в сторону дороги, прямо в носках по снегу, по тем же следам, которые Виктор оставил, когда приходил сюда. Его икры утопали в сугробах, и мальчик спотыкался, загребая руками непослушный снег. Едва завидев его удаляющуюся фигурку, Никифоров почувствовал дрожь, как если бы за спиной рушился весь чёртов мир — гигантскими глыбами. «Это конец» — промелькнула в сознании мысль сквозь воображаемый вой сирен. Ему конец, ему конец, ему конец, конец, конец… Паника лилась через край, а изо рта вырвался рычащий крик.       — Юра!       Мальчишку нужно было остановить любой ценой, и Виктор немедленно сорвался на бег.       Рост и немощность играли с мальчиком злую шутку. Сугробы и холод тормозили его, и тот больше падал в снег, чем бежал, однако упорству его можно было только позавидовать. Несмотря на сокращающееся между ними расстояние, он упрямо стремился вперёд, задирая колени так высоко, как только мог. Однако это не сильно помогло — совсем скоро Виктор подсел ему на хвост так, что юноша маячил перед его носом на расстоянии вытянутой руки.       Когда дистанция стала совсем ничтожной, Юра бросил на него испуганный, полный дикости взгляд через плечо, а потом набрал воздух в глотку и заорал:       — ПОМОГИТЕ!       В небе взорвались салюты. Целая череда. За гаражами замерцали яркие всполохи цвета — красные, жёлтые, зелёные. Истошный крик подростка разнёсся по всей округе и быстро потонул в гуле фейерверков — его мольбы о помощи перекрыло раскатистое эхо.       Виктор сделал финальный рывок — и зацепился за край тигровой куртки. Юру одёрнуло назад, но тот лишь расправил плечи и завыл ещё сильнее:       — ПО-МО-ГИ-ТЕ!!!       От этого звонкого, погрязшего в истерии крика голова Виктора закружилась сильнее.       — Заткнись! — приказал он, обхватив мальчика за пояс, но тот не слушал — трепыхался, не поддаваясь, и кричал, кричал, кричал…        «Закрой рот, — зарычал он про себя, чувствуя, как в висках зарождается мигрень. — Боже, закрой свой грязный рот!»       Но рот Юры не закрывался, и Никифоров потерял самообладание. Замахнулся до хруста в лопатках и вмазал кулаком в подбородок. Юра вскрикнул, пошатнулся, но уже спустя секунду вывернулся в чужих руках и издал новый пронзительный вопль.        «А ведь если салюты такие громкие, значит, их пускают совсем недалеко…» — понял Виктор, и его зрачки сузились от ужаса. Дёрнув мальчика, он с силой развернул его к себе.       — Заткнись! — прорычал он сквозь зубы, и его крепко сжатый кулак прошёлся по юриной скуле.       Сначала раз, а потом два, три, пять.       Он хлестал его по лицу, надёжно удерживая за волосы, не давая ни секунды покоя — лишь бы не закричал опять. Чтобы затопить его крики, он вдавил голову мальчика в сугроб. Юра подавился, закашлялся, окрасив его кровью из носа. Захрипел, но продолжил борьбу. Его руки хватались за снег, и тот крошился в окаменевших от холода пальцах. Куртка мальчика была расстёгнута нараспашку, и вскоре снег забрался и в неё. Носки Юры наверняка были мокрые и ледяные.       — Кто разрешал тебе бежать?! — пропыхтел Виктор, разъярённо макая Юру в сугроб. — Кто?!       — Пус… ти! — откашливаясь, хрипел тот, содрогаясь от очередного удара в затылок. — Я… не хочу… умирать! Не хочу!       Ох, значит, Юра тоже предчувствовал это.       Предчувствовал, что его, Виктора, уже не остановить.       — Замолчи! — прошипел Никифоров.       Намотав волосы на кулак как можно туже, приложил Юру об колено.       Тот застонал. И, наконец, обмяк.       С опаской оглядевшись по сторонам, Виктор обхватил его под подмышки и потащил в сторону гаража. Попавший в глаза снег и спутанные волосы слепили парня — он вяло барахтался в чужих руках. Чтобы не допустить лишнего шума, Никифоров плотно заткнул рот Юры ладонью, игнорируя хлещущую из его носа кровь. Ослабевший от побоев, мальчик неловко перебирал ногами, возясь безуспешно, как муха, завёрнутая в плотный паутинный кокон.       Из недр его груди вырывался жалобный скулёж. По щекам катились слёзы. Горячие, отвлечённо подумал Виктор, пятясь к гаражу спиной вперёд. Вдобавок к глубоким вмятинам, безупречную белизну снега разрывала тонкая дорожка из капелек крови, тянущаяся по пятам за ними.       «Хреново, — сказал себе Никифоров, и на его виске запульсировала жилка. — Если кто-то слышал крики… кто-то поблизости… если они найдут автомобиль…». Ох, он был так зол, что, казалось, был готов разорвать Юру в клочья. Он пренебрег его любовью. Обманул.       А он-то думал, что между ними всё ещё возможно… что-нибудь.       Отодвигая дверь гаража плечом, он заволок Юру внутрь. Поняв, где он находится, юноша беспокойно зашевелился, а, завидев дыру в полу, и вовсе начал брыкаться.       — Нет… — раздалось из-за прижатой к его рту ладони.       — Ты поступил очень плохо, Юра, — взбешенно прошипел Виктор, волоча мальчика вперёд.       Юра всхлипывал и мычал. Упирался. Его красные от мороза пальцы цеплялись за полки на стене в тщетных попыток удержаться на поверхности подольше. Ватные ноги то и дело шаркали об пол, сбивая пирамиды из коробок, опрокидывая вёдра с засохшей краской. Не в силах освободиться, он издал мучительный вой — так обычно плачут животные, угодившие в смертоносный капкан.       — Я не хочу умирать, — пролепетал он, давясь собственной кровью и слезами. — Пожалуйста…       Его тело колотило в истерике.       — Юра.       — Не хочу, не хочу, не хочу… — плакал он. — Только не… туда…       Оказавшись у проёма в подвал, он точно врос пятками в землю, ни в какую не двигаясь вперёд. Мужчина нетерпеливо пнул его по ноге, и Юра заплакал ещё громче. Вот же… он ведь просил молчать.       — Хватит, — едва сдерживая порывы ярости, приказал Никифоров.       — Ну пожалуйста!       — Спускайся.       — Пожалуйста!       Юра дёрнулся в его руках, и терпение Виктора лопнуло.       — Да чёрта с два… — рявкнул он. — Чёрта с два ты вообще… когда-нибудь… уйдёшь отсюда!       И, преисполненный гнева, пихнул мальчика изо всех сил.       — А теперь катись в сраный подвал!       Потеряв равновесие, Юра невольно пошатнулся вперёд.       Его нога провалилась в дыру.       Он коротко вскрикнул.       Всё было, как в тумане. Виктор мог поклясться, что секунды реальности растягивались для него в часы. Юра ухнул в узкий лаз. Его голова хрустнула об острый угол так же легко, как яичная скорлупа, и он безвольно шмякнулся на железные ступеньки. Кувыркнулся на них, как тряпичная кукла, полностью лишённая костей. Посчитал рёбрами жёсткие ступеньки и бездушно обмер, распростертый на полу подвала.       Его правая рука, вывернутая под нереальным углом, вылетела из рукава любимой куртки.