Легкомысленный шёпот

— Танцевать? Ты с ума сошёл? — вздрогнув, выпалил Марсов, не веря своим ушам. Он повернулся к дяде так резко, что слегка закружилась голова. Он находился в каком-то дурмане, не до конца осознавая, что происходит. Капли спермы липко осели на коже ягодиц, от этого Артёму было слегка противно и волнительно. — Я знаю, что ты уже давно не занимался должным образом, — злобно ответил Винницкий, приводя в порядок свою одежду и упорно не глядя на парня. — Не советую тебе спорить со мной. Он позволил себе посмотреть на Артёма только когда тот начал суетливо одеваться. И этот взгляд был полон какого-то глубокого и тёмного чувства. …Эрмитажный театр находился на Дворцовой набережной Невы, соединяясь с основным дворцовым комплексом аркой-переходом через Зимнюю канавку, словно пуповиной. Великолепное здание поражало своим величием как внутри, так и снаружи. Изобилие позолоты, бархата, лепнины и белоснежных колонн отражало в деталях традиционный классицизм. Винницкий припарковал машину на специальной парковке для сотрудников Эрмитажного. Он шёл впереди, а Артём, прихрамывая, плёлся следом. Чтобы понять, как жить дальше и что, собственно, делать, нужно было остаться в одиночестве, а вместо этого приходилось зачем-то тащиться в театр. То, что он действительно будет танцевать в балете, казалось неудачной шуткой. — Герман Робертович! — раздался звонкий женский голос, стоило им войти в помпезный зал, украшенный росписью и лепниной. — Здравствуйте! — Привет, Тамара, — бойко ответил Винницкий. — Звонил Сухомлинов, искал вас. Сказал, что-то срочное, но в подробности не вдавался. Лишь обмолвился, что это как-то связано с репертуаром на октябрь, — протараторила женщина в чёрном деловом костюме, останавливаясь напротив худрука. В руках она держала папку, которую крепко прижимала к груди. — Ладно, перезвоню, — мельком глянув на Марсова, Герман двинулся в сторону узкой и не сразу заметной лестницы, ведущей на второй этаж. Артём с трудом отвёл взгляд от широкой парадной лестницы, застланной красным ковром. Ощущая на себе строгий взгляд Тамары, он поплёлся за дядей. Они поднялись на второй этаж, свернули в один широкий коридор, затем в другой. Проходящие мимо артисты и другие работники театра тепло приветствовали худрука. Тот отвечал с нотками какой-то странной иронии: «Здрасьте». Вскоре Герман остановился возле своего кабинета. — Иди в зал. Скоро буду, — отчеканил он и указал подбородком на дверь в другом конце коридора, над которой красным горела табличка «Репетиционный зал 1». — Ты это серьёзно? — упавшим голосом спросил Марсов. — М? — Герман уже входил в свой кабинет. — О партии в твоём балете. Ты реально хоч… — Реальней некуда. Живо в зал, — прервал племянника Винницкий и захлопнул за собой дверь, даже не обернувшись. Марсов снова ощутил себя мальчишкой восемнадцати лет, который должен слушаться своего властного любовника. И это уже забытое чувство что-то шевельнуло в груди. Артём покорно прошёл в репетиционный зал и остановился у станка. Посмотрел на своё отражение. Лицо глубоко напуганного человека, блестящие глаза, лихорадочный румянец на щеках… Марсову стало плохо от увиденного. Хотелось поскорее оказаться дома, рядом с Катей, в своём тихом и привычном мирке. Артём прикрыл глаза и остался ждать, стараясь успокоить болезненное волнение. Герман появился достаточно быстро. Стремительно приблизившись к племяннику, и будто не замечая, как тот содрогнулся от его резкости, бросил ему в грудь связанные меж собой белые пуанты, завёрнутые в тёмно-синий танцевальный костюм. Марсов успел поймать вещи, прижав их к себе. — Надевай. Покажи мне шпагат, — велел Винницкий и, подойдя к противоположной стене, взял стул. Поставил его ближе к центру спинкой вперёд и оседлал его. Артём помедлил, но делать было нечего, пришлось повиноваться. Сев на лавочку, он начал переодеваться и переобуваться. Герман хищно наблюдал за ним, держась руками за спинку стула. В зал заглянула немолодая женщина в синем юбочном костюме и белой блузке: — Герман Робертович, что-нибудь принести? — Кофе, пожалуйста, — с ухмылкой ответил тот. — Сейчас, — ответила женщина и прикрыла дверь. Тем временем, надев костюм и пуанты, Марсов вышел на середину зала. — Ты же понимаешь, что это полный бред? — спросил он, нервно всплеснув руками и всё ещё не теряя надежду вразумить дядю. — Я сто лет не танцевал в большом балете! — Да, детка, я в курсе. Только не сто, а шесть, — ожесточённо ответил Герман и дёрнул бровью. После этого принялся неприкрыто рассматривать ладное тело парня, которое было облеплено облегающей тканью. — Твоё последнее выступление было за два месяца до твоего гнусного и трусливого побега. Марсов сглотнул и слегка побледнел. — Мне долго ждать? Живо сел на шпагат, — отчеканил Винницкий, останавливая прожигающий взгляд на лице Артёма. Ноги парня медленно разъехались, а сам он легко и мягко опустился на пол. — Шире! — рявкнул Герман. — Ровнее! В зал торопливо вошла женщина, несущая на небольшом подносе чашку горячего кофе. — Спасибо, — поблагодарил её Винницкий и принял напиток. Сделал глоток, не сводя взгляда с Артёма, который пытался показать класс. Дверь за помощницей закрылась. — Ясно. Коряга, — подытожил Герман. Марсов немного возмутился. Немного, потому что понимал, что его растяжка уже не такая безупречная, как шесть лет назад: он занимался, но без фанатизма. — Теперь показывай «продольный», — приказал Герман и отпил ещё немного кофе. «Продольный» получился хуже «поперечного». Артём даже закряхтел, понимая, что совсем уж класс продемонстрировать не удастся. Обычному человеку показалось бы, что он великолепен, но выдающийся хореограф видел каждый маленький недочёт, каждую вроде бы крошечную фальшь. — Скрипучая коряга, — резюмировал Герман и сделал неспешный глоток кофе. — Мог бы, пока меня не было, хотя бы заниматься как следует. Но ты и тут дрянной мальчишка. Вставай. Марсов встал, его грудь заметно вздымалась. — А какие ты раньше делал кабриоли. У, красота, — продолжил Винницкий. Взмахнул рукой, свободной от чашки: — Ладно, на носочки. Артём поднялся на кончики пальцев. Он неровно дышал не от тяжести, а от волнения, и смотрел на Германа, который в свою очередь пил кофе и откровенно любовался стройными ногами с напряжёнными мышцами. — Будешь заниматься до такого состояния, чтобы кофту можно было отжать. Будешь трудиться, как пчёлка. Понял меня? И ты будешь танцевать в моём балете. Это будет вариация. Один ты, больше никого, — голос Винницкого звучал жёстко и властно. Марсову стало дурно от услышанного, он пошатнулся, но устоял на цыпочках. — Я не смогу! — воскликнул он. — Сможешь. Ты же был премьером. Был лучшим. — Благодаря тебе! Ты сделал меня премьером! А я никогда особо не хотел танцевать в балете! — с чувством, капризно и немного по-детски выкрикнул Артём, при этом почему-то оставаясь в позиции. — Ты обладал природным даром. Твоя мать была совершенно права, когда настаивала, чтобы ты занимался и в будущем стал звездой балета. Бриллиант требует огранки. — Утешай себя этим! — внутри у Марсова словно прорвало плотину. — Ты заваливал меня дарами и подарками, добром, только всё это мне оказалось до лампочки! Обидно, правда? Винницкий не вспыхнул, не вскочил и не заорал. Допив кофе, он медленно встал и поставил чашку на стул. Артём уже пожалел, что вспылил. Во-первых, он не хотел показывать мужчине каких-либо ярких эмоций, во-вторых, Марсов бы слукавил, если бы сказал, что всё, чем одаривал его дядя, было ему безразлично. Со временем он просто пресытился, но его тщеславие всегда было заласкано. Благодаря Герману. Мужчина медленно подошёл к Артёму. Встал так близко, что Марсов мог разглядеть шоколадные крупинки на сетчатке его глаз. — Не повышай голос, ты же не хочешь пострадать? — негромко произнёс Винницкий и коснулся пальцами щеки парня. — Вариация в обнажённом виде. Вот, что я хочу. Ты будешь танцевать голым, в одних только пуантах. Для меня. — Боже, нет! — вспыхнул Артём. Он вспомнил, как Герман обожал целовать его ноги. В пуантах и без них. Обычно после этого у них был секс. Однажды Марсов, желая сделать приятное любимому, приготовил для него сюрприз и станцевал обнажённым. Только в пуантах. Артёму было стыдно вспоминать об этом. — Да. У тебя ведь всё ещё болит нога, правда? — ухмыльнулся Герман. — Болит… — Послезавтра. В девять вечера. Жду у себя. Это будет только наш вечер. И ты будешь танцевать для меня, детка, столько, сколько я скажу… — бархатисто шепнул Винницкий и вдруг медленно опустился на пол. Он сел и положил ладони на ноги племянника. Поглаживая их с безумным блеском глаз, он любовался каждым штришком рельефа. Марсова трясло от происходящего. Сжав икру Артёма, Герман заставил его приподнять ногу и страстно прижался к его стопе губами. Зацеловывая пуант, он тяжело дышал от страсти. Марсов стоял на кончиках пальцев одной ноги, тянул носок второй, и задыхался от переизбытка чувств. Ему было волнительно, немного торжественно и противно. Винницкий поцеловал пальцы, скрытые тканью пуант. Нежно и бережно. Через несколько мгновений Герман отпустил ногу племянника и медленно встал. Он долго смотрел в глаза Артёма, будто даже любовался ими, а потом сказал негромко: — А теперь можешь идти. И только попробуй опоздать на встречу. Помни, что наша раскрытая тайна — самое маленькое, что может случиться с Катей. — Что ты имеешь в виду? — тихо спросил Марсов, с трудом сглатывая. — Например, смерть. Она может умереть. Неожиданно, как у Булгакова, — равнодушно ответил Винницкий и неприятно улыбнулся. — Что? Ты… ты ведь шутишь? — по спине Артёма пробежал холодок. — Нет, — бесстрастно ответил дядя. — Ты не сможешь убить человека… Голос Марсова звучал совсем не так уверенно, как он того хотел. По правде говоря, он не был уверен, что Герман не способен на убийство. Он и раньше считал дядю человеком опасным, властным, сильным, характерным, а теперь, когда узнал, что тот целый год молча следил за ним, находил его очень непредсказуемым. Марсов подумал, что Винницкий может убить, но не в порыве чувств, не на эмоциях, а совершить это сугубо как запланированное действие. — Почему ты так уверен? — холодно улыбнулся Герман и положил ладонь на бок племянника. — Что меня остановит, к примеру? Мораль? Это не ко мне. Жалость? У меня нет причин её жалеть. Боязнь разоблачения? Ты посмотри в окно. На дворе девяностые. Можно убить не своими руками и никто никогда не узнает, кто стоял за смертью того или иного человека. Марсов был так потрясён, что даже не стал отстраняться от руки. И нога стала меньше болеть. — Ты хочешь сказать, что убьёшь Катю? — еле шевеля губами, в ужасе спросил Артём. — Если сочту нужным, то да. На данном этапе она — далеко не главная преграда. Основная проблема в тебе. Но тебя я убить не смогу, каюсь, — на последних словах Винницкий слегка ухмыльнулся. — Не могу поверить… — Ладно, довольно лирики. Ступай. И только попробуй опоздать хотя бы на минуту, — с этими словами Герман нежно поцеловал племянника в губы. Оставшись в одиночестве, Винницкий какое-то время просто прохаживался туда-сюда, держа одну руку в кармане. На душе было и горько и сладко. Артём был так близко, что сдерживаться оказалось безумно сложно. Хотелось… всего. И много. До разрыва аорты и потери пульса. Прежде, чем выйти из зала, Герман поднял с лавочки костюм и пуанты Марсова. Прижал к лицу, жадно вдыхая сохранившийся аромат его тела. Когда Винницкий, вернувшись домой, понял, что Артём сбежал, сердце заболело так сильно, что он с мутными кругами перед глазами просто стоял посреди комнаты и старался пережить боль. Наполовину поседевшая в день расставания голова Германа — вот цена побега Марсова. А он и не догадывался об этом.

***

Артём уже умылся, но вода всё ещё была включена, а по лицу стекали прохладные капли. Всё произошедшее не оставляло парня в покое. А ещё угрозы Винницкого, касающиеся убийства Кати, добавляли ужаса в и без того жуткое состояние Марсова. — Ты чего сидишь? — спросила Савичева, заглядывая в ванную. — Я уже котлеты пожарила. Идём. Она не так давно пришла из театра. Глаза горели, на лице остался макияж. — Не хочется есть, — тихо ответил Артём, глядя в пол. — Что стряслось? Может быть, расскажешь? — девушка зашла в ванную и положила ладони на щёки Марсова, заставляя посмотреть на себя. — Ты вернулся сам не свой. — Скажем так, мы не помирились. Катя вздохнула и села Артёму на колено. Тот обнял её одной рукой за талию. — Давай уедем, — вдруг сказал он. «Да! Уехать — это единственный способ сбежать! Ведь я смог один раз, смогу и второй», — неожиданно осенило парня. Он даже приосанился. — Уедем? Куда? — удивлённо спросила Катя. — Хоть куда. Новгород, Сочи, Архангельск — куда захочешь! — пылко воскликнул Марсов. — Да ты что… у меня тут мама. К тому же, у нас есть работа. А там что? Ехать в никуда без денег и жилья — это глупость, — пристально глядя в глаза парня, ответила Савичева. — Сейчас сложные времена, нельзя просто взять и сорваться. — Мы справимся, — с нажимом отозвался Артём, в глубине души понимая, что она права. У него было такое ощущение, будто кто-то стремительно и жестоко отбирает надежду на спасение. — Мы не справимся. И ты это знаешь. Будем бомжевать без работы, квартиры и денег. Если тебе так тяжело от встреч с ним, просто не встречайся больше, — Катя попыталась ободряюще улыбнуться. «Просто? Ах, если бы это было так просто!», — подумал Марсов. — Иногда родственники — более далёкие люди, чем незнакомцы. Вот мой отец всегда был для меня просто посторонним. Мужчина, который жил со мной под одной крышей. Артём кивнул, думая, впрочем, что это не его случай. Винницкий был ему очень, непозволительно близок. Они были одним целым. И это всё усложняло. Куда проще отказаться от того, с кем живёшь, словно сосед без чувств и обязательств. И совсем другое — забыть того, кто стал для тебя всем миром. — Самое странное то, что когда я была подростком, мне казалось правильным, что мать с отцом развелись. А теперь я смотрю на неё, понимаю, что она его не забыла. Наверное, он был её большой любовью. Может быть, ей стоило попытаться сохранить этот брак. Не отпускать его… — Почему они развелись? — Он начал пить. Всё банально. — А где он сейчас? — Не знаю. В последний раз видела его в пятнадцать лет. Он пил пиво с какими-то мужиками возле пивного ларька. На меня даже не взглянул. Да и не хотела я этого. Марсов увидел в глазах девушки печаль, и ему захотелось, чтобы она улыбнулась. — Я же не спросил… Как театр? — Потрясающе! Я в большом восторге. Эрмитажный театр — это такая красота! Ты там бывал? — Катя и впрямь улыбнулась. — Бывал разок, — ответил Артём, думая: «Да, за пару часов до того, как там появилась ты». — Как-нибудь сходим вместе. Ну или в другой… — Так, — Марсов встал, из-за чего Катя соскользнула с его колена. — Я скоро. Жди меня. — Ты куда? — девушка вышла в коридор следом за ним. — Сюрприз. — Какой? — тихо рассмеялась Савичева и покачала головой, наблюдая за тем, как Артём второпях зашнуровывает кроссовки. А ему просто захотелось сорваться, купить для неё цветов и принести ароматный букет. Она обожала розовые и фиолетовые хризантемы. А он знал, где их найти. Ничего не говоря, но многозначительно улыбнувшись, Артём вышел из квартиры.