Легкомысленный шёпот

— Вы не против, если приглашу вашу даму на танец? — с ощутимым акцентом спросил Франтишек, даже не глядя на Марсова. «Против», — мысленно ответил парень. — Он не возражает, — улыбнулась Катя и бегло поцеловала Артёма в щёку. — Ведь правда? — Правда. Танцуйте, — кивнул тот. Поляк допил вино и, блестя глазами, встал, обошёл стол, помог Кате подняться и, деликатно взяв её за руку, повёл на танцпол. Марсов проводил их тяжёлым взглядом и посмотрел на Германа. Тот выглядел весьма довольным, отправляя в рот зелёную виноградину. — Ты специально всё это затеял, да? — прошипел Артём. — Специально привёл нас сюда, к этому хрену, чтобы он вцепился в Катю? — Ну откуда ж я знал, что он, прости Господи, в неё «вцепится», — посмеиваясь, ответил Винницкий. — Тем не менее, твоя реакция просто бесценна. — Это подло и низко. — Кто бы говорил о подлости, милый мой, — изогнув бровь, протянул Герман. — Ты решил превратить мою жизнь в ад? — Марсову было действительно страшно, когда он спрашивал это. — Совершенно верно, — оскалился Винницкий, с вызовом глядя на племянника. Парень откровенно запаниковал. Он вдруг представил, что весь этот кошмар никогда не закончится, что ему всю оставшуюся жизнь придётся бояться, изворачиваться, врать, прятаться и ублажать Германа. От такой перспективы хотелось только одного — в петлю. — Ты злой. Ты… плохой человек, — выпалил Артём. — А когда-то тебе всё нравилось, — Винницкий рассмеялся каким-то очень неприятным смехом. — То было давно, да и ты был тогда другим. — Другим? Возможно. После твоего трусливого побега многое изменилось, — кивнув, Герман вальяжно откинулся на спинку кресла и потёр подушечкой большого пальца камень на своём перстне. Его пиджак с блёстками переливался, цепочка, лежащая на груди на чёрной футболке, надетой под пиджак, отсвечивала золотом. Элегантные узкие брюки подчёркивали стройность ног. Мужчина прекрасно вписывался в этот роскошный интерьер. Артём, облачённый в вытянутый коричневый свитер и потёртые джинсы — нет. — Трусливого? Можно подумать, если бы я поставил тебя перед фактом, ты бы дал мне уйти! — Марсова трясло от спокойствия дяди. — А они хорошо смотрятся вместе, — вдруг сказал Винницкий, направив цепкий взгляд на кружащихся в медленном танце Катю и Франтишека. И пусть он был примерно ровесником Германа, следовательно, внешне годился девушке в отцы, смотрелись они и впрямь неплохо. Было в нём что-то импозантное и моложавое: танцор есть танцор. — Я не виню твою Катрин. У неё было тяжёлое детство: беднота, почти нищета, одёжка, перешитая из старых нарядов матери, — негромко сказал Винницкий и перевёл свой глубокий, тёмный, как горячий кофе, взгляд на Марсова. — Откуда ты это знаешь?.. — опешил Артём, который не помнил, чтобы Савичева рассказывала мужчине подобные вещи. — Я однажды пил чай вместе с ней на её кухне. Она меня любезно приняла и даже угостила печеньем, — ухмыльнулся мужчина. — Ты был у неё дома? — похолодел Марсов. — Да. — Ты врёшь. — М. Нет. Артём вцепился пальцами в стол. Ему стало ещё страшнее, ещё хуже. — Когда это было? — выпалил он, тяжело дыша. — Несколько дней назад. Она открылась мне, рассказала о себе. Я не сужу её: чем хуже жил человек, тем большего он хочет достичь. Просто кто-то пытается достичь умом, талантом, трудом, а кто-то молодостью. Это нормально, Артём. — Ты на что намекаешь? — Марсов с трудом сглотнул. — На то, что ты не можешь дать Катеньке всё, в чём она нуждается. Я говорю о красивой жизни. Ты уже давно не лучший артист лучшего балета, у тебя ничего нет, — на последних словах Герман чуть улыбнулся. — Ты выдаёшь желаемое за действительное. Тебе хочется, чтобы всё так было. Ты хочешь, чтобы Катя ушла от меня к какому-то богачу, лишь бы я снова достался тебе! — Артём с трудом сдерживался, чтобы не заорать. — А ты хорошо меня знаешь, да? — рассмеялся мужчина и, подмигнув племяннику, оторвал от грозди винограда ещё одну изумрудную ягоду. — Да ты не волнуйся так. Тебя аж выворачивает от страха. Надо же. — Ты сволочь… Зря я надеялся, что тебе хватит сил оставить меня в покое! — выплюнул Артём и, поднявшись, стремительно вышел из зала. Чуть ли не сбивая с ног заходящую в ресторан пару, Марсов направился в туалет. Там, умывшись холодной водой, он упёрся руками в раковину. Его трясло. Слова, произнесённые Винницким, как приговор, всё звучали и звучали в его голове. Лето, 1986 год. Дождь шёл уже второй день. Тяжёлое серое небо будто бы упало на Москву, крест Христа Спасителя проткнул мощную тучу. Артём вошёл на кухню, находясь в прескверном расположении духа. Просто встал «не с той ноги». Просто они с Германом не разговаривали уже несколько дней. Точнее, игнорировать начал Марсов. Винницкий бесился, пытался разговорить племянника, но тот упорно кормил его молчанием. — И в чём смысл твоего чёртового молчания? — раздражённо спросил Герман примерно через час после того, как утихли крики. Разругались они из-за того, что Артём хотел вместе с друзьями поехать на фестиваль, проходящий на природе, в Подмосковье, а Винницкий не отпускал его. — Ты меня слышишь? Или так и будешь прикидываться глухонемым? — Герман схватил одеяло, которым был накрыт Марсов, и дёрнул его на себя. Тот лежал на животе, читая книгу. Лицо не выражало никаких эмоций. Винницкий даже не задумывался, когда всё это началось. «Всё это» — его нервы, когда Артём молчал, обижался, затевал ссоры. Его потаённый страх. Его желание первым помириться, его мучительное отношение к игнорированию. В самом начале отношений Марсов боготворил мужчину, боясь сказать ему и слово наперекор. Но со временем всё изменилось, а Герман даже не понял этого. — Артём, поговори со мной, — Винницкий сел на корточки рядом с кроватью и погладил парня по спине. — Пойми, это дрянная идея. Там будет много опасных личностей, да и ночевать в палатке — это весьма некомфортно. Артём? Но тот лишь перелистал страницу. Его лицо совершенно ничего не выражало. — Давай я куплю тебе путёвку куда-нибудь к морю? Куда захочешь. Поедем вместе, — и Герман коснулся тёплыми губами плеча Марсова. Тишина. — Ты начинаешь меня злить, — ощущая укол самых непонятных и разных эмоций, процедил Винницкий. Но Артём продолжил хранить молчание. Тогда мужчина тоже замолчал. И вот это длилось уже несколько дней. Когда тебе девятнадцать, ты мало задумываешься о том, что чувствует другой человек, если ты, конечно, забалован вниманием и заласкан. Подойдя к холодильнику, Марсов вытащил оттуда масло и сыр. Положив всё это на разделочный стол, он взял хлеб и начал делать бутерброды. Когда Артём подошёл к столу с тарелкой, в которой уже лежал завтрак, он увидел то, что заставило образовавшийся лёд в душе треснуть. Герман сидел, читая какой-то документ, не притронувшись к овсянке. Под его глазами были синяки, сам он изрядно похудел за дни размолвки, серая кофта, что ещё недавно была в обтяжку, повисла на нём. Марсов не мог поверить своим глазам, но факт оставался фактом. Артёму нравилось молчать, ему было совершенно комфортно в этом состоянии, а Винницкий, получалось, страдал. И весьма серьёзно. Парень понятия не имел, как можно так переживать из-за игнорирования. И ему вдруг стало… лестно. Если бы Марсов все эти дни внимательнее наблюдал за дядей, то узнал бы, что тот даже не мог есть. Физически. Но тот не наблюдал, поэтому не был в курсе. Поставив тарелку на стол, парень подошёл к Винницкому, положил ладони на его плечи и сел ему на колени. И буквально физически ощутил, как ужасное напряжение покидает тело Германа. Тот медленно откинулся на спинку стула и посмотрел в серо-голубые глаза. — Ты был очень виноват, — прошептал Артём, самодовольно улыбаясь. — Очень. Винницкий сглотнул и положил ладони на бёдра племянника. — Как насчёт искупления? — Что ты хочешь? — хрипло спросил мужчина. — Дорогой подарок. Всё просто, — ответил Марсов и коснулся губами губ Германа. А дождь всё шёл стеной.

***

В туалете послышались шаги. Вздрогнув, Артём резко повернулся, так и упираясь руками в раковину. Герман надвигался, как надвигается стихия, чёрное вороное марево, смерть. Парень выпрямился. — Ты оставил Катрин Франтишеку? — ухмыльнулся Винницкий, останавливаясь непозволительно близко. Так, что они могли чувствовать запах друг друга. — Не надейся. — Тогда какого чёрта ты застрял здесь? Она уже почти готова уехать с ним. — Врёшь, — процедил Артём. — Зачем мне врать? — ухмыльнулся Герман и отвесил парню несильную, унижающую пощёчину. Потом ещё одну. — Сосунок чёртов. — Что тебе надо? — заорал Марсов, делая шаг назад и хватаясь за щёку. — Прекрати задавать один и тот же вопрос. — Если ты думаешь, что я брошу Катю, то ты ошибаешься! И я не поверю в тот бред, что ты о ней нёс! — Ты превратился в истеричку за эти шесть лет, что мы не виделись, — ухмыльнулся Герман и поцокал языком. — Тебя надо трахать, да как следует. Только это тебя успокоит. — Прекрати! Винницкий порывисто подошёл к парню, схватил его за плечи и резво прижал спиной к двери кабинки туалета. Та оказалась незапертой, и они ввалились внутрь. Герман впился в губы племянника жёстким, грубым и настойчивым поцелуем, кусая их, разрывая зубами. Артём застонал от боли, вцепляясь пальцами в плечи дяди. Ноги с силой вжимались в унитаз. Винницкий уже не целовал его губы и не кусал их — ел. Рыча, чуть ли не разрывая свитер парня, он пожирал их, глотая кровь. Артёму стало так больно, что он попытался оттолкнуть мужчину, но тот лишь припечатал его спиной к другой стене. Так они и занимались этим странным действом, мечась по кабинке. И вдруг Герман прервал пытку. Оторвавшись от губ, он облизнулся, слизывая кровь. — Ты будешь слушаться. И когда я скажу «К ноге!», ты прильнёшь к моей ноге. Ты будешь выполнять все мои команды. А если ты их забыл, то я буду тебя дрессировать. Брошу палку — ты мне её принесёшь в зубах. Как миленький. Ты меня понял? — прошептал Винницкий. Грубо схватил племянника за подбородок и добавил: — Понял, я спрашиваю? — Понял, — едва шевеля истерзанными, окровавленными губами, ответил тот. — Хорошая сучка. А теперь придумай, как ты объяснишь всё вот это Катерине, — насмешливо ответил Герман и кровожадно посмотрел на губы парня. Сделав шаг назад, он будто бы лениво отвернулся и вышел из туалета. Артёма трясло, когда он подходил к зеркалу. Ему предстало ужасное зрелище. То ли следы страсти, то ли ненависти. Из прокусанных губ сочилась кровь и стекала по подбородку, капая на белый кафель пола. На миг Марсову стало страшно: вдруг кто-то видел их с Германом? Но тут же успокоил себя: «Нет, мы были одни. Я бы услышал, что кто-то заходит». Умываясь дрожащими руками, он пытался придумать, что делать с этим кошмаром на своём лице. И в голову пришло только одно. Было дико больно, Марсов даже коротко заорал, когда ударял самого себя в и без того истерзанные губы. Зато теперь это походило на следствие удара, а не следы зубов. Потом он долго умывался, стараясь не замечать удивлённые лица представительных мужчин, что порой заходили в туалет. Затем, приложив к лицу огромный кусок туалетной бумаги, Артём направился в зал. — Господи, что случилось?! — в ужасе воскликнула Катя, вставая из-за стола и бросаясь к парню. — Треснул какой-то тип, — не отнимая окровавленный кусок губами от губ, глухо ответил тот и посмотрел на стол. Франтишек замер с вилкой и ножом в руках, а Герман залился смехом. Театральным, зловещим, камерным. «Ха-ха-ха!» — так смеются со сцены злодеи. — Нужно обратиться в скорую! — Катя обняла Марсова. — Нет, просто поехали домой. — Но вдруг у тебя что-то серьёзное? — Да нет, просто удар. Пройдёт, — свободной рукой Артём сжал запястье девушки и потянул её на выход. — До свидания! — только и успела сказать та, мельком глянув на мужчин. — Лёд приложи, Тёма! — крикнул им вслед Винницкий, всё ещё посмеиваясь. Домой молодые люди добрались на попутке. Во дворе кто-то бренчал на гитаре одну из песен «Ласкового мая», и хор неровных голосов то ли выкрикивал, то ли пел: «Тебя я в этот вечер не замечу, И лживые не нужно слёзы лить. Достаточно терпеть твои обманы И слушать ночью сказки о любви, И можешь верить мне, больше я не стану Заглядывать в окно, как хочешь, так живи». — Понравился он тебе, да? — вытирая очередным куском туалетной бумаги губы, на которых уже образовывался синяк от удара, с горечью спросил Артём. — Кто? — обнимая себя за плечи, отозвалась Катя. — Поляк этот чёртов. — А… Ну, он интересный. — О чём вы с ним говорили, пока меня не было? Они вышли из лифта, Катя отворила дверь, прошла в квартиру первой и включила верхний свет. — О разном. О его школе, например, о жизни в Германии. — Он живёт в Германии? — Артём закрыл дверь и стал снимать кроссовки. — Да, в Берлине, — сбросив туфли, Савичева пошла на кухню, за аптечкой и льдом. Спустя полчаса они сидели на кровати и смотрели в окно, из которого лились причудливые тени позднего вечера. Призрачно серебрился свет фонарей, находящихся там, внизу. Марсов вдруг подумал, что должен скорее переехать отсюда в свою квартиру. Они должны. Общий быт сблизит их ещё сильнее. — Кать, — тихо сказал Артём, держа пакет со льдом прижатым к губам. — Что? — Я тебя люблю. Девушка тихо зашевелилась, посмотрела на Марсова и обняла его за плечи. Припала виском к его виску. — И я тебя. — Я не имею таких денег, как этот поляк. Мне до него далеко. Катя медленно отпрянула и встала. Поправив платье, она отошла к окну: — Как красиво. Всё же, ночной Петербург великолепен. Её голос был таким манящим и тёплым, что сердце парня сжалось. Тем временем Савичева повернулась к Артёму и, подпирая поясницей подоконник, скрестила руки на груди. — Я испытываю дикое волнение, когда имею возможность посещать театры, выставки, рестораны. Я не знаю, связано ли это как-то с нищетой, в которой мы жили, но красивая жизнь пленит меня. Скорее всего, связано. Ты считаешь меня меркантильной? — Нет. — Наверное, это мой недостаток, — чуть пожала плечами Катя. — Прости, если причиняю тебе этим дискомфорт. — Герман тоже любит красивую жизнь, — зачем-то сказал Артём и подумал: «И я любил когда-то». — Я вижу. — Знаешь, когда-то и у меня всё было. — Когда ты танцевал в балете? — Да. Я рассказывал, что был премьером. Но та жизнь… она не моя. Понимаешь? — с болью сказал Артём и ощутил неожиданное облегчение. Словно всё это он давно должен был произнести. — Красивая, да. Но не моя. А то, как я живу сейчас, мне нравится. Тихо, спокойно. С тобой. Катя улыбнулся мягкой улыбкой. — И мне нравится наша жизнь. Мне с тобой так уютно. — Ты мне очень дорога, — хрипловато прошептал Марсов, протягивая руку девушке. Та подошла и взяла его ладонь в свою. — У тебя будет большой синяк на лице, — сказала она, хмурясь. — Мне остаться с тобой? — Да, останься. В эту ночь ему страшно не хотелось оставаться одному. …Не придумав ничего лучше, на работе Марсов носил медицинскую маску, говоря, что у него аллергия. Ну не обучать же учеников великому искусству русского балета с раскрошенным от «драки» ртом! В один из вечеров, возвращаясь со службы, Артём увидел Бирюзовского. Тот сидел на лавочке возле его подъезда. Ветер слегка покачивал осеннюю листву на деревьях, уже немного тронутую янтарём. Высотки тянулись в ясное голубое небо. Красиво и величественно. — Здравствуй, Артём, — со свойственной ему интеллигентностью, сказал мужчина, вставая. У него были тёмные волосы, спадающие на лицо и почти достигающие плеч. Очки в толстой оправе, модная одежда, морщины на лице выдавали его возраст и статус. — Здрасьте, — ответил парень, испытывая приступ тревоги. — Не спрашивай, откуда я узнал твой адрес. Но нам правда нужно поговорить. Можешь уделить мне немного времени? Ну не во дворе же болтать? Марсов кивнул и пошёл в подъезд. Мужчина последовал за ним. Когда они оказались в квартире и прошли на кухню, Артём не выдержал и задал вопрос, который мучил его с первой секунды: — Ну и зачем он вас прислал? — Герман не присылал меня, — Арнольд ответил быстро, так, словно ждал этот вопрос. — Он вообще не знает, что я здесь. — Вы садитесь. Чай, кофе? — нервно произнёс парень, наливая воду в чайник. — Нет, спасибо, ничего не нужно. — Тогда… я слушаю. Артём поставил чайник на плиту и отошёл к окну. Повернулся к мужчине и скрестил руки на груди. — Я понимаю, что лезу не в своё дело. И понимаю, что Герману бы очень не понравилось, что я пришёл сюда, но… Не могу молчать. Мы с ним дружим очень давно, я хорошо его знаю. Он скрытен, не каждый даже близко знающий его человек замечает, что с ним творится, — Бирюзовский сцепил пальцы в замок, с болью глядя на Марсова. — Он может казаться очень грубым, но он… очень сильно тебя любит. Сердце Артёма сжалось и бешено заколотилось в груди. — Это что-то невероятное, но это так. Он всё для тебя сделает, и ты это знаешь. Ничего не изменилось, все эти шесть лет он жил с раной на сердце, любя тебя ничуть не меньше, чем прежде. — Он так говорил? — с трудом спросил Марсов. — А зачем что-то говорить? Слова иногда только всё портят, — Арнольд медленно и задумчиво поправил очки. — Расскажу тебе одну историю. Это было года два назад. Мы сидели в одном шумном кафе на Арбате. Вдруг мимо нашего столика прошёл парень в красной кофте и голубых джинсах. Точно такие же были у тебя. И волосы были похожи, и фигура. Герман замер, глядя на него. И вот кто-то позвал этого парня: «Артём!». Парень оборачивался всего каких-то несколько секунд, но за это время на лице Германа отразилось столько всего. Я столько не пережил за всю жизнь. Надежда, боль, отчаяние, любовь, ненависть, злость, радость. Это было… сильно. Артёмом оказался не ты, но имя твоё выжжено у него на сердце. Марсов на ватных ногах подошёл к столу и тяжело опустился на стул. В груди что-то терзалось, ныло. — Зачем вы мне это рассказали? — прошептал он. — Мне почти шестьдесят лет, — чуть улыбнулся Арнольд. Улыбка вышла грустной: — Я многое повидал в жизни, но такую любовь, какая у него к тебе, я не видел больше никогда и нигде, а по миру мне пришлось попутешествовать, знаешь ли. Такая любовь — чудо. Ей не разбрасываются. Ты пока слишком молод и не можешь этого оценить и понять. Но спустя годы, отказавшись от этого счастья, ты будешь жалеть. Такова жизнь. — Я не хочу возвращаться к нему, — Артём коснулся указательным пальцем истерзанных губ. — Я перерос те отношения, понимаете? Я хочу быть с другим человеком, я люблю другого человека. — Ты уверен, что это истинное? — всё так же улыбаясь, спросил мужчина. Марсову не нравился этот тон. Он видел, что Бирюзовский не верит в то, что сейчас у Артёма всё хорошо и надолго. — Уверен. Я люблю. — А тебя любят? — Конечно. — Хочу сказать тебе кое-что. — Что же? Арнольд отвёл взгляд в окно и молча смотрел в него какое-то время, а потом сказал тихо, как первый снегопад: — Я первым узнал, что ты ушёл от него. Я приехал вечером, потому что он не явился на встречу. Мне открыл дверь не Герман, а кто-то, отдалённо похожий на него. Похудевший, постаревший… Когда ты ушёл, у него за несколько часов… поседела половина головы. Порывисто поднявшись, Бирюзовский вышел из кухни. Хлопнула входная дверь. Артём потрясённо смотрел туда, где только что сидел Арнольд. Смотрел, не в силах даже пошевелиться. Оглушённый и ослеплённый.