***
Когда они с Германом вернулись в его квартиру, за окнами уже начинал сгущаться вечер. Дождь стал тише и спокойнее. Словно читая реквием по кому-то, он стучал по крышам и рисовал на окнах причудливые водяные узоры. Грудь болела там, где была сделана татуировка. Артёму хотелось узнать, что набил на его сердце дядя. Он чувствовал себя так, словно его изнасиловали — так случалось всегда, когда Винницкий включал «тот самый» голос. Голос, которого парень никогда бы не посмел ослушаться. — Можешь полюбоваться, — разрешил Герман, когда они оказались в гостиной. Подойдя к большому напольному зеркалу, Артём задрал футболку и ужаснулся: на его «сердце» было набито слово «Герман». — Как ты мог… Как ты мог сделать такое без моего ведома?.. — выпалил Марсов, тревожно касаясь чёрных букв, которые были обведены красной каймой из-за лёгкого воспаления кожи. — Ты всегда должен помнить, чей ты. Но ты это подзабыл. — И я не смогу это убрать?.. — Никогда. Парень перехватил хищный взгляд мужчины и его подлую улыбку. Порывисто отвернувшись от зеркала, Марсов ринулся к двери, но Герман мгновенно схватил его за руку. — Отпусти меня! Я прошу тебя! Я не хочу с тобой быть! Пойми ты, ну не люблю я тебя! Не люблю уже! — в отчаянии заорал Артём. Ощутив какое-то замешательство дяди, парень положил ладони на щёки Германа. Быстро зашептал: — Найдёшь себе другого. Я не могу. И не хочу. Не хочу быть с тобой. Ну прости ты меня. И дай уйти. Умоляю. Ради всего, что было между нами… Не мог Артём знать, что слышать всё это Винницкому было так же больно, как тогда летним южным вечером, когда он чуть не получил разрыв сердца он переизбытка любви. Сейчас всё было аналогично, но внутренний орган уже рвало от боли. — Ну куда уж ты теперь без меня? Никуда, — мерзко улыбнулся Герман, хотя глаза стали красными и будто даже чуть увлажнились. — Ты не должен заболеть, милый. Надо отогреть тебя и покормить. — Не надо… Правда… Я хочу просто уйти, — чуть ли не плача, прошептал Артём, так и держа щёки дяди в своих ладонях. — Всё будет хорошо. Мы будем счастливы, как раньше. Даже больше, — улыбка стала кривой и больной. Белки Германа отчаянно наливались кровью. — Я Катю люблю. Винницкий рассмеялся. Слишком нервно для того, чтобы это показалось, как и было задумано, небрежно. Отвернувшись, чтобы племянник не видел его глаз, Герман подошёл к столу и стал складывать книги и бумаги в стопку. — Любишь? Да ну? — Да, — как можно твёрже отозвался парень. — Тогда ты готов умереть за неё. — Ч-что? — Артём всматривался в спину мужчины, находясь на грани истерики. — Я говорю, кто-то из вас умрёт. Она или ты. Если ты её любишь, то не позволишь ей погибнуть, и сам примешь смерть, — голос Германа вдруг стал вполне твёрд и холоден. — Тогда поиграем, да?Часть 19
26 августа 2021 г. в 11:27
Несколько долгих секунд в комнате стояла тишина, не считая, конечно, шороха дождя за окном. Артём, выходя из оцепенения, протянул руку и забрал подписанный контракт. Всмотрелся в подпись Винницкого, чтобы убедиться, что это не галлюцинация, и та действительно есть.
— А теперь обещанный отсос, — ухмыльнулся Герман, наслаждаясь реакцией парня.
— Ты… ты даже не прочитал, что там, — прошептал Марсов, всё ещё не веря своим глазам.
— Не думаю, что там что-то слишком криминальное. Ты хоть и подленький мальчик, до такого не опустишься. Я ведь прав?
Артём покосился на дядю и неуверенно кивнул.
— Вот и славно. Готовься к приёму весьма своеобразной пищи. Вместо мяса получишь… йогурт. А я пока в душ, — поцеловав племянника в щёку, мужчина встал и медленно вышел из комнаты.
Марсов слышал, как где-то в отдалении включается вода и начинает шуметь душ.
«Всё сделано. Пора бежать», — подумал Артём и буквально заставил себя встать.
Суетливо проверив чек в кармане, он направился на выход, всё ещё судорожно сжимая в руке смятый контракт.
Поймав машину, Марсов помчался в аэропорт. Он был мокрым, поскольку мгновенно промок до нитки, стоило только выйти из дома, и ужасно голодным. А ещё в душе сидело не совсем приятное чувство. Пусть он и хотел избавиться от Германа с его бешеной любовью, понимание того, что Винницкий лишится дела своей жизни, немного угнетало. Но не настолько, чтобы вернуться назад, во всём признаться и порвать бумагу. Парень дал себе слово просто не думать об этом.
Дворники отчаянно скользили по лобовому стеклу, размазывая дождевую воду, город спрятался за стеной питерского дождя, и нельзя было разглядеть даже случайных прохожих, бегущих в сторону остановок. Вспомнилась Катя, и сердце обожгло болью. Как легко и просто она согласилась отдаться Герману! Она была центральной фигурой в его новой жизни, а теперь всё было разрушено. Все шесть лет потеряли всяческий смысл, и Артём вернулся к тому, с чего начал. Одиночество и неуверенность в завтрашнем дне.
— Приехали, — сказал водитель.
Марсов заплатил из тех денег, которые планировал потратить на Катю во время отдыха, и молча вылез из машины. Прежде, чем войти в здание аэропорта и направиться к кассам, парень свернул к кабинке телефонного автомата, вошёл внутрь и, бросив сумку на пол, взял трубку. Неровно дыша, Артём достал из кармана визитку и прочитал номер. Нужно было набрать. Нужно было сообщить, что подпись есть, но что-то мешало. Марсов не понимал, что именно. Прикрыв глаза, он припал плечом к стене кабинки, так и прижимая трубку к уху.
Белый песок Юрмалы жадно впитывал морскую воду. Артём, абсолютно голый, лежал на мелководье и чуть улыбался, ощущая, как нежный прибой ласково облизывает его тело. Впереди было целых двадцать летних дней, наполненных холодным вином, спелой черешней и розово-сиреневыми закатами, размазывающими свою мягкую акварель над линией горизонта.
Герман рассматривал Марсова жадно, трепетно, страстно. Он хотел потянуться к племяннику и покрыть его статное тело, подёрнутое капельками морской воды, знойными и нежными поцелуями, но не мог даже пошевелиться. В груди было жарко и тяжело, словно туда опрокинулось солнце. Когда мужчина постарался откинуться на спину, сердце заболело физически.
«Как же я тебя люблю», — думало оно, обращаясь к Марсову.
А волны всё омывали и омывали красивое тело, и русые волосы были влажными, блестящими от воды. Немного одуревший от ласки моря и, конечно, разомлевший Артём вдруг приподнялся на локте и посмотрел на дядю.
— Ты чего? — спросил он, чуть склоняя голову набок.
Винницкий так засмотрелся на любимого, что даже забыл моргать. Вопрос парня заставил его вздрогнуть и проморгаться.
— Да ничего… Просто, смотрю. Ты очень…
И не смог закончить.
Очень красивый? Это прозвучало бы так банально. Герману не хотелось портить момент такими глупостями.
Тёма не был красивым или прекрасным, ибо такие эпитеты, в понимании Винницкого, означали сравнение Марсова с другими.
Он был лучше всех. Он был любовью всей его жизни.
— Иди ко мне, а? — прошептал Артём и медленно слизал капли воды с нижней губы.
Герман, чуть жмурясь от сильной сердечной боли, подался вперёд, становясь на мокрый песок коленями, и, точно тигр, преследующий добычу в дикой природе, приблизился к парню. На нём самом была голубая рубашка и белые шорты. Которые тут же стали насквозь мокрыми, стоило мужчине лечь на племянника и обнять его. Вода теперь ласкала и его тело, впитывалась в волосы. Герман обнимал парня бережно и страстно, целуя его ключицы, шею, жарко дыша при этом.
— Ну чего ты? — мягко спросил Артём, поглаживая мужчину по плечам и спине.
Винницкому было больно в груди. Но это была та боль, без которой не бывает большой и настоящей любви. Герман, касаясь губами мокрой солёной кожи, зацеловывая грудь Марсова и облизывая его соски, сам не заметил, как вместо нежности стал будто бы стремиться поглотить парня, стать частью его: он судорожно сжимал его бока, грубовато скользил пальцами по бёдрам, оглаживал округлые ягодицы. Артём постанывал и гладил дядю по спине. В какой-то момент Герман не выдержал и замер. Эмоции были слишком сильными.
Задыхаясь от собственных чувств, что будто бы застряли в его горле, но которые нельзя было выплеснуть, выблевать или выкричать, он припал лбом к животу Марсову. Тяжело дыша, мужчина крепко зажмурился. Пальцы вцепились в песок.
— Что с тобой? Тебе плохо? — тихо спросил Артём, чувствуя, как трясётся Винницкий.
— Так хорошо, что плохо… Так плохо, что хорошо, — с трудом прошептал Герман.
И в следующую секунду Марсов перевернул мужчину на спину и оказался сидящим сверху. Упираясь ладонями в его грудь, он широко и лучисто улыбался. Так, как умел только он. Тряхнул головой — капли разлетелись по сторонам. Винницкий любовался племянником. Ему хотелось застонать в голос от той боли, что заполнила уже всю грудь.
— У тебя такое странное лицо… Что-то болит? — прошептал Артём, переставая улыбаться.
— Болит… — прошелестел мужчина, любуясь лицом Марсова.
— Что?
— Там, где твоя правая ладонь.
Правая ладонь парня упиралась туда, где гулко стучало сердце мужчины. Артём хотел убрать руку, но дядя схватил его за запястье и качнул головой:
— Нет, не надо… Оставь.
— Но тебе же больно.
— Мне больно не поэтому.
— А почему?
— Потому что… — сердце сжалось, словно покрываясь пузырьками холодного шампанского. — Люблю.
Артём сглотнул. Несколько мгновений он смотрел в тёмные, какие-то совершенно странные и дикие, как у русского революционера, глаза, а потом наклонился, медленно сменяя свою правую ладонь губами.
Тогда он долго-долго целовал сердце Германа, пока не село лучистое южное солнце.
Марсову захотелось разрыдаться. Как некстати в его сознании всплыло это воспоминание! Он медленно вернул трубку на рычаг и опустился на корточки. Некоторое время парень смотрел на визитку, а потом смял её в ладони.
Артём уже сам не помнил, когда начал ненавидеть гиперопеку Винницкого. Тот опекал его так сильно и крепко, что даже спрашивал: «Ты поел?». Каждый день. И Марсову было ужасно стыдно, если кто-то из коллег это слышал. А мужчину ничего не смущало, он продолжал спрашивать, что именно ел племянник, не болит ли у него что-то, не хочет ли он попить, и всё в таком духе.
— Я рад, что ты смог остановиться, — раздался хорошо поставленный голос.
Таким голосом приказы отдавать подчинённым и ругать танцоров, которые никак не могут выполнить достойный глиссад.
Подняв голову, Артём увидел Германа. Тот смотрел на него, держась за ручку открытой двери кабинки автомата.
— Ты всё знал? — хрипло спросил Марсов.
— Кулибин — мой знакомый. Я попросил его подыграть. Хотел проверить, как далеко ты сможешь зайти.
— Твоя хитрость впечатляет, — неприятно улыбнулся Артём, показывая белые зубы.
— Знаю, милый. Мне интересно, а почему ты не решился позвонить? Что остановило?
— Неважно.
— И всё же, — ухмыльнулся Винницкий.
— Ты редкостное дерьмо, но даже ты не заслужил такого, — меланхолично ответил Марсов, не собираясь говорить правду. Встав, он вперил суровый взгляд в глаза мужчины. — Всё? Проверил? Доволен? Я могу идти?
— Проверил. Доволен. Не всё. Идти можешь, да. За мной.
— А что чек? Липа? — помолчав, хмуро спросил Артём.
— А то. Кто тебе пятьсот заплатит вперёд, дурачок? — расхохотался Винницкий противным смехом театрального злодея.
И, отвернувшись, первым направился к машине. Марсов потёр лицо и последовал за ним. По пути он остановился и выбросил в урну визитку, чек и контракт, предварительно всё порвав.
Оказавшись в тёплом салоне, Артём в полной мере почувствовал, что ужасно продрог. На нём были чёрные треники с белой эмблемой «Адидас» и чёрная футболка — он оделся так ещё в жарком южном городе. А здесь, в Питере, уже вовсю цвела осень.
«Всё провалилось. Наивно было думать, что Герман клюнет. И что мне теперь делать? Что?!», — обречённо думал Марсов. Ему хотелось рыдать и истерить.
— Выходи, — вдруг сказал Винницкий, останавливая машину.
Артём вылез под дождь. Его снова затрясло от холода. Они находились рядом с тату-салоном «Динозавр». Парень был изрядно шокирован, когда Герман, приказав следовать за собой, поднялся на крыльцо. Было так холодно, мокро, а ещё страшно хотелось есть, что Артём не стал ничего спрашивать и направился следом.
— Привет, — улыбнулся мужик в кожаном жилете, надетом на крепкий торс. Его грудь и руки плотно украшали татуировки.
В помещении было тепло, светло, чисто.
Тихо играла музыка. Что-то из зарубежного рока.
— Привет, — Винницкий протянул мастеру руку, и тот пожал её. — Привёз, как и обещал.
— Ага. Артём, верно? — спросил незнакомец, скалясь. — Я Ал.
— Приятно познакомиться, — чуть ли не стуча зубами, отозвался Марсов.
— Раздевайся до пояса, вытирайся полотенцем. Они вон там, в шкафу. Ты должен быть сухим, — небрежно сказал Ал и кивнул на длинный плетёный шкаф.
Артём послушался. Ему хотелось поскорее снять прилипшую к телу футболку и погреться. Пока он возился с полотенцем, татуировщик по просьбе Германа принёс чашку горячего сладкого кофе для Марсова.
— Спасибо, — парень не без наслаждения принял кружку и сделал глоток обжигающего и явно живительного напитка. Согреваясь изнутри, Артём так погрузился в самого себя, что не заметил, как оказался сидящим в кресле, а Ал, надев перчатки, уже подготавливал всё к работе.
— Что вы собрались делать? — хрипло спросил Марсов, нервно отставляя чашку.
— Он не в курсе? — ухмыльнулся мастер, подбирая иглу и мельком глянув на Винницкого.
Тот отрицательно качнул головой.
— Татуировку, Артём, — сказал Ал.
— Зачем? Какую?.. — опешил парень.
— Сиди спокойно, — властно и громко произнёс Винницкий. — Просто закрой рот и терпи. Без лишних вопросов.
Это был тот самый тон, которым Герман много лет назад отдавал приказы ему, закованному в колодки или связанному по рукам и ногам, дрожащему на грани оргазма. Смесь боли, ощущения подчинения и дикое возбуждение. Это был голос его Хозяина, которому Артём всегда верил, голос, который нельзя было ослушаться. Старые рефлексы никуда не делись. Марсову стало страшно спорить и он просто закрыл глаза.