Легкомысленный шёпот

Артём сам не заметил, как промок и замёрз, пока не оказался возле палаты Германа. Казалось, дождь накачал его изнутри, настолько омерзительным было состояние. Пока они с Арнольдом ехали в больницу, а за окнами машины плыли тёмные размытые очертания домов и отблески уличных фонарей, перед внутренним взором Марсова пролетела вся его жизнь с Винницким. Вспомнились тёплые, душистые летние дни, наполненные романтикой, сладким вином и рокотом моря; эротичным шёпотом и запахом разгорячённых тел; нежностью, от которой щемило сердце. Вспомнился и извечный московский зной: накалённые солнцем старые купеческие дома, бараки, но стоит только свернуть с незабвенной Тверской, как оказываешься в строгой советской Москве с её выдержанными холодными линиями застройки шестидесятых. И они вдвоём, украдкой целующиеся в тени развесистых деревьев. Вспоминались осенние вечера, разговоры в московских кафе, и монотонный поток людей, плывущий куда-то на Славянскую, или к Цветному бульвару. А они внутри, в тепле, в запахе ванильной сдобы и кофе с корицей. Или зима. Ох уж эти длинные вечера, густые, как карамель, мрачные, как сюрреалистичные образы с картин питерских авангардистов. Когда Тёма болел, Винницкий варил ему бульон, а потом кормил с ложки, очищал отварную курицу от шкурки, потому что шкурку тот не ел, отпаивал чаем с лимоном и малиновым вареньем. Гладил по волосам, постоянно трогал его лоб, проверяя силу жара, ставил ему градусник. А весной они часто ездили на море. В Сочи, где март пахнет первыми цветами и солью. В Ялту, где дальние мысы впечатляют первобытным великолепием. И прохладный морской воздух шелушит кожу лица. Он давно оставил всё это в прошлом. Но как вырвать из памяти и сердца столь большой кусок жизни? Как отказаться от него? Артём не понимал своих чувств. Его заполнил изнутри невыносимый холод, он даже не мог проронить ни слова и не слышал, что говорил ему Арнольд. — Вы родственники Винницкого? — спросил седовласый врач, вышедший из палаты, где находился Герман. — Д-да… То есть, нет. Я не родственник, вот это родственник, — в волнении сказал Бирюзовский, беря Марсова за локоть. — Вы его сын? — доктор внимательно посмотрел в лицо парня. — Нет, он его племянник, — поспешно ответил Арнольд. — Ваш дядя в тяжёлом состоянии. У него серьёзнейшая черепно-мозговая травма. Скорее всего, он потерял управление из-за начавшегося сердечного приступа. Его ничего не расстраивало в последнее время? Такое обычно случается у мужчин после пятидесяти из-за сильного шока или стресса. По душе Артёма пополз колющий холодок. — Был стресс, — одними губами ответил Марсов. Беззвучно. — Это и стало причиной аварии, — кивнул врач. — Сейчас главное пережить первые сутки. Операция шла четыре часа, но это не значит, что опасность миновала. Ваш дядя жив, но он находится в коме. Сколько это будет длиться — предсказать невозможно. Арнольд судорожно выдохнул и резко сорвал с носа очки. — Извините, меня ждут пациенты, — вкрадчиво добавил врач и поспешил прочь. — Господи, только не это… Герман… — прошептал Бирюзовский, с трудом сдерживая слёзы. Марсов на негнущихся ногах дошёл до лавочек, стоящих вдоль стены, и опустился на одну из них. Откуда-то снизу, будто с кончиков пальцев, начал подниматься ледяной ужас. «Он не может умереть. Нет. Не может». Герман был из того разряда людей, которые должны жить вечно. Он был монументальным. И пусть они уже давно не были вместе, пусть долго не общались и теперь даже не находили общего языка, на Марсова вдруг обрушилось чудовищное понимание того, что он хочет, чтобы Винницкий жил. Он вдруг ощутил ужасный страх остаться без него. Все эти годы сам факт того, что Герман, пусть и далеко, но есть, складывался в душе во что-то правильное. — Как ты? — тихо спросил севший рядом Арнольд. Губы Артёма дрогнули, но он не смог ничего произнести. — Только бы выжил… Только бы выжил… — покачал головой Бирюзовский. — Он так не любит казаться слабым и беззащитным. Он бы не хотел, чтобы мы видели его прикованным к койке. Марсов посмотрел на дверь палаты Германа. Его потряхивало. Что-то ужасное, поднимающееся из недр души, ползло всё выше и выше, чтобы добраться до сердца. — Ненавижу его. Ненавижу, — прошептал Тёма. — Что? — несколько изменившись в лице, Арнольд потрясённо посмотрел на парня. — Я его ненавижу! — вдруг заорал Артём, да так, что сидящий рядом Бирюзовский содрогнулся. — Он хочет, чтобы я чувствовал себя виноватым! Он это всё специально! — Что ты такое говоришь?.. — Он сам меня отпустил! Я не виноват! — уже в откровенной истерике заорал Марсов. Из глаз брызнули слёзы. Сжимая кулаки в бессильной ярости, он смотрел на дверь палаты, но видел её уже смазано. — Нет! Нееет! Он не умрёт! На вопли прибежали две медсестры. — Так, успокойтесь! — воскликнула одна. — Люда, беги за каплями… Послышался стук каблуков. Марсов рыдал, как плачут дети: громко, отчаянно, с надрывом. Весь красный, влажный, злой и обессиленный. Ему было безумно страшно. Ему казалось, что он летит в чёрную дыру. Если Герман умрёт, то вместе с ним уйдёт что-то очень важное, что было с ним будто бы с рождения… Он останется сиротой. Калекой. — Он не должен умереть! Только посмей умереть, ты! — то ли с яростью, то ли с мольбой орал рыдающий парень, не в силах взять себя в руки. — Слышал?! Потом Арнольд крепко обнял его, чтобы медсестра смогла спокойно влить в парня успокоительные капли с водой. Марсов рыдал, и уже ничего не говорил, глядя на дверь. Он только на неё и смотрел. Он почти молился на неё. А потом Артём будто бы впал в кататонический ступор. Не слыша, что происходит вокруг, парень просто находился в статичной позе, провалившись в небытие. Может быть, в ту же самую кому, где был сейчас Винницкий. И когда что-то коснулось глаз, слегка по ним резанув — свет? — в коридоре послышался отдалённо знакомый голос. Марсов медленно вернулся в реальность и повернул голову на звук. — Что с ним? — взволнованно спрашивал Денис. Он запыхался и блестел глазами так, как блестит человек, который очень волнуется и готов разрыдаться. — Он в коме. Состояние тяжёлое, — печально произнёс Арнольд, стоящий у окна с картонным стаканом кофе. Артём увидел точно такой же в своей руке и удивился этому. Он даже не помнил, как мужчина принёс ему горячий напиток. Вернее, теперь уже изрядно остывший. Тёма сделал глоток и не почувствовал никакого вкуса. — Только бы он выжил, — выпалил Трубников и рухнул на сидение, закрывая лицо руками. Марсов посмотрел в окно, за которым золотилось солнце, слизывая робкими лучами капли дождя, оставшиеся на стекле. Небо было тяжёлое, хмурое, питерское. Артёму казалось, что он не существует, что он вдруг попал в какую-то странную параллельную Вселенную, и всё вокруг — спектакль, что-то до ужаса ненастоящее и бесчувственное. Снова сделал глоток, глядя на то, как со стоящего за окном дерева слетают жёлтые листья, растревоженные ветерком. — Любишь его, да? — хрипло спросил Марсов, и даже не узнал свой голос. Денис ошарашенно уставился на сидящего рядом парня. — Видно, что любишь, — замедленно добавил Тёма и посмотрел на кофе в стакане. — Люблю, — немного помолчав, глухо ответил Трубников и потёр лицо. — Всегда любил. С первой встречи. — Почему ты дал ему уйти? — Я… пошёл за кофе, а когда вернулся, его уже не было. Он был сам не свой. Это моя вина. Я не должен был его оставлять, — судорожно выдохнул парень. — Да, твоя вина, — прошептал Марсов и снова посмотрел в окно. Солнечный свет резал глазные яблоки. Его. А чья же ещё? Это он оставил Германа одного. Он любит его, значит, должен быть рядом. Должен оберегать. На долю секунды Артём почувствовал облегчение, словно часть тяжёлой ноши свалилась с его плеч. Он. Не. Виноват. Он не несёт никакой ответственности за случившееся. Но почему тогда так тянет жилы и дерёт там, в груди, слева? Марсов почувствовал прилив злости. Ему снова захотелось обвинить Винницкого в том, что он посмел попасть в аварию, но эта вспышка тут же погасла. И облегчение прошло. Снова стало страшно и до ужаса одиноко. Тёма сделал ещё один глоток остывшего кофе. Однажды ночью вдруг поднялся шторм И сразу стих. Однажды ночью мы увидим сон О нас самих. «Живи. Ты должен вернуться. Приди в себя. Вернись. Слышишь?» — Артём желал это с такой силой, что если бы душа имела физическое тело, она бы треснула от напряжения. Он был готов кусать губы в кровь и пронизывать ладонь ногтями, лишь его пожелания попали тому, кому нужно. Богу ли? Вселенной? Высшим неведомым силам? Как знать… Был готов. И делал это, сам того не замечая. — Где племянник? — раздался резковатый голос. Тут же хлопнула дверь. Марсов, вздрогнув, поднял голову и увидел доктора. Тот деловито смотрел прямо на него. — Вы, да? Вы племянник? — Я… — севшим голосом ответил Артём и встал, роняя стакан. Кофе залил кроссовки. — Ваш дядя пришёл в сознание. Вы можете к нему зайти. Не веря своим ушам, еле передвигая ногами, Марсов вошёл в палату. Полутьма — вот, что в первую очередь бросилось в глаза. На койке, в окружении сетей проводов, под капельницей, лежал Герман. Его мутные глаза были приоткрыты. — А я? Я могу его увидеть? — раздался голос Дениса, всё ещё стоящего в коридоре. — Это как решат родственники. — Пусть заходит, — всё так же хрипло сказал Артём. Выглядел он ужасно: бледный, с растрёпанными волосами, покрасневшими веками, разорванными сосудами на глазах… Но на душе что-то прояснилось, потеплело. И дикий страх медленно начал улетучиваться. Марсов подошёл к кровати и замер. Он смотрел на Винницкого, а тот, ослабленный, смотрел на него. И вдруг в тёмных глазах мелькнула такая едкая боль, что сердце Артёма сжалось. Денис, слегка оттолкнув Тёму — то ли специально, то ли нечаянно — бросился к койке. Он шептал слова любви, говорил о том, что ужасно волновался. И тогда Марсов отошёл в сторону, просто наблюдая за ними. Сидящий на корточках Трубников гладил Винницкого по щекам, и всё говорил, говорил, а мужчина смотрел только на Артёма, не слушая Дениса. И сколько было в этом взгляде… туманном и тёмном, как питерские ночи на исходе октября! В эти мгновения, когда на душе всё расчистилось и посветлело, Тёма вдруг увидел истинное. Вот он, любящий Германа так, как тот того хочет. Так, как того того, быть может, заслуживает. Возможно, теперь Винницкий был тем человеком, которого нужно было подтолкнуть к правильному решению. Когда-то он опекал Марсова и тепло заботился о нём. А теперь… теперь пришла пора Артёма сделать это. Если сам Герман не понимает, с кем он может быть счастлив, кто будет приносить ему удовольствие и счастье, а не боль, то Тёма объяснит ему. Словно поняв, что творится в голове у племянника, мужчина вздрогнул, но это заметил только Марсов. В мутных глазах человека, который только что был за гранью, где-то там, в полной тьме, мелькнула жгучая боль и это «Нет, не уходи!», но парень уже всё решил. Он сам не знал до конца, убегал ли, или спасал того, кого только что чуть не потерял. В конце концов, какая разница, увидятся ли они ещё? Важнее то, что Герман жив. Он есть. Он вернулся. А Денис обязательно позаботится о нём. Больше не в силах смотреть в эти глаза, в которых раскрылся целый космос, Марсов отвернулся и вышел из палаты. В эти секунды ему было жаль и себя, и Германа. Жаль всех. И никого не жаль.