Легкомысленный шёпот

С первым снегом жизнь начинается сначала. По крайней мере, так однажды сказала Вера, а Артём запомнил. Почему-то памяти свойственно выбрасывать на поверхность совершенно случайные воспоминания, которые ничего особенно не значили. Но в определённый момент жизни все эти мелочи вдруг обретают смысл. Возможно, за давностью лет. Именно об этом думал Марсов, сидя в какой-то забегаловке на окраине Красноярска. Потягивая невкусный кофе из белой кружки, он смотрел в окно, за которым начался снегопад. Первый в этом году. Пахло выпечкой и супом. В последние дни Артём всё чаще вспоминал мать. И Германа. Впрочем, второй никогда окончательно не покидал сознание парня. Порой он ловил себя на том, что банально ревнует, думая о том, что Винницкий сейчас, скорее всего, резвится с каким-нибудь очередном парнем в том особенном клубе. А, возможно, и вовсе согласился на отношения с этим прилипчивым Денисом. «Ну и пусть. Мне плевать. Он всё равно никогда не заменит меня», — успокаивал сам себя Марсов. Его чувства и размышления были настолько биполярны, что разобраться в них становилось всё сложнее. Тёма был рад, что смог избавиться от общества дяди, но ощущение какой-то потери никуда не девалось. И когда в съёмной комнате становилось неестественно тихо ввиду того, что шумные соседи наконец-то затихали, Марсов полностью обращался мыслями к Герману. Парень злился на него, придумывал, что высказал бы ему в лицо, а ещё испытывал нечто тягучее и сладковатое, но вместе с этим болезненное: понимание, что этот человек готов буквально на всё ради него, приятно пьянило. Артём испытывал жгучее желание оказаться рядом с дядей только для того, чтобы причинить ему очередную боль. А потом, выплюнув ему в лицо всю свою ярость, уткнуться лицом в его живот и закрыть глаза, ощущая, как Винницкий гладит его по спине. Рядом с этим мужчиной он всегда чувствовал себя в безопасности. Когда Марсов прилетел в Новосибирск, он в тот же день позвонил Бирюзовскому, чтобы узнать, как себя чувствует Герман. — Он в стабильном состоянии. Ты откуда звонишь? — Арнольд явно беспокоился о парне. — Это неважно. Я здесь долго всё равно не пробуду. — Зря ты сбежал. Вам просто нужно спокойно поговорить и во всём разобраться. — Мы уже всё обсудили. И не раз. — Ты знаешь, что это не так. — Я знаю, что это так, — Артём достал из кармана куртки солнцезащитные очки и надел их, просто чтобы спрятаться от этого мира: никакого солнца и в помине не было. — Ты вернёшься в Петербург? — Нет. Вряд ли. Но я ещё позвоню. Пока, — и отправил трубку на рычаг. Тогда Тёма ещё весьма наивно полагал, что сможет найти себя и устроиться где-нибудь. Но время шло, а существование делалось всё более унылым: драгоценностей, которые парень продавал, становилось всё меньше, работы по танцевальной направленности не было. Марсов покинул Новосибирск, и отправился в Красноярск. Оставшиеся средства позволяли ему снимать комнатушку в небольшой квартире почти на задворках города. Артём почти каждый день посещал танцевальные школы и студии в надежде, что его, некогда признанную звезду русского балета, примут. Но свободных вакансий нигде не было. — Людям жрать нечего. Им не до духовной пищи, — сказал как-то директор танцевальной студии. — Мы штат сократили. И не только мы. И тот факт, что Марсов был премьером Большого, никого не впечатлял и не волновал. В Москве и Питере могло бы, а тут — нет. Артём не работал. Днём он шатался по городу, уже даже наплевав на поиски работы по специальности. И всё чаще в его голове стали появляться мысли о том, что рано или поздно ему придётся вернуться в Петербург. Там у него есть квартира, а тут он скоро станет бомжем. Денег, по подсчётам Тёмы, оставалось на месяц. Как раз до января. Работать официантом или уборщиком Марсову не позволяла гордость. После Большого театра мыть столы и разносить пиво с котлетами?! Ну уж нет. Артём хотел обвинить во всём Германа. И часто делал это, но облегчение не наступало. Тогда он утыкался лицом в подушку и пыхтел, слушая очередной скандал соседей, живущих в соседней комнате. А потом чаще всего засыпал. И снились ему эпизоды из той, другой жизни. Не его. Порой Тёма вспоминал какие-то малозначимые теперь вещи из своего прошлого. Например, ему вспомнилась их с Винницким поездка в Прагу. Они жили в роскошном отеле с тонированными стёклами и двойными лифтами. Тогда они занимались любовью по несколько раз на дню. Это было период какой-то особенной душевной и физической близости. Когда Герман совершал резкие движения бёдрами, покрывая поцелуями шею парня сбоку, а тот сладострастно постанывал, обхватив мужчину ногами, царапая плечи и спину, с губ Тёмы срывались слова, которые теперь заставляли его гореть от стыда. — Как же я тебя люблю… Да, ещё! Мой… И атлас простыни ласкал спину. — И я тебя люблю… Теперь Марсов едва ли смог так отдаваться, быть таким влюблённым, где-то на стыке с растворением. По крайней мере, он думал о себе именно так. И единственное, что до глубины души поражало Тёму, так это то, что Винницкий любил его и таким, давно переставшим быть восторженным молодым парнем, готовым часами смотреть в рот Герману. В этом было что-то раздражающее, как и вечная гиперопека дяди. Но вместе с этим, засыпая, где-то на границе между явью и сном, Марсов иногда ловил себя на том, что обращается ко Вселенной: «Как хорошо, что он жив». Допив кофе, Марсов встал, и вышел из кафе, оставив на столе пару мятых купюр. В вытянутом и дырявом свитере, и накинутой сверху жёлтой куртке, той самой, что фигурировала на фотографиях Винницкого, Артём выглядел небрежно и неухоженно. Кочевнический образ жизни давал свои плоды. Добравшись до ближайшего телефонного автомата, Марсов позвонил Арнольду. Это стало в какой-то степени некой традицией. — Ты ведь не рассказываешь о моих звонках Герману? — с нажимом спросил как-то он. — Не рассказываю. Я не хочу причинять ему боль, он и так много страдал. — Спасибо. — Я делаю это ради него, — вздохнул мужчина. — Можно я буду тебе иногда звонить? Немного подумав, Арнольд ответил утвердительно. И вот Марсов, ощущая дрожь в холодных руках, набирал номер Бирюзовского. Снег успел забраться ему за ворот и теперь таял, каплями ползя по спине. Артём подумал, что, вероятно, начинает заболевать. — Алло? — раздался знакомый голос Арнольда. — Привет, это я, — выпуская облачка пара ртом, отозвался Тёма. Ему показалось, что мужчина замешкался. — Д-да, здравствуй. Как ты там? — В порядке. Ну если это можно назвать порядком. За заснеженным стеклом телефонной будки, возле мусорного бака, прислонившись спиной к серой стене магазина, спал бомж. И Марсов вдруг с липким отвращением подумал: «Скоро и я таким буду». И парня испугала не столько перспектива такой жизни, сколько почти полное отсутствие протеста в душе. Он допускал мысль, что кончит таким образом. Он не был достаточно против этого, чтобы начать что-то делать и выбираться из ямы, в которую сам себя забросил. — Не болеешь? — кашлянув, неловко спросил Арнольд. — Кажется, немного простыл. Как Герман? Послышался треск, затем тишина, и вот сквозь километры, ползя по проводам, словно кровь по венам, раздался до одури знакомый голос. Глубокий, родной, ненавистный и где-то даже всё ещё любимый. Электрический ток пробежал по пальцам парня. К горлу подкатил ком. — Артём? — хрипловато спросил Винницкий. Кто бы мог подумать, что в тот момент, когда он позвонит Бирюзовскому, тот окажется дома не один! Марсову захотелось бросить трубку и постыдно убежать, словно Герман был где-то совсем близко, но он не сдвинулся с места. Лишь, судорожно выдохнув, положил ладонь на прохладное стекло. — Артём, я слышу твоё дыхание. Поговори со мной, — Винницкий говорил спокойно и настойчиво, но небольшие, известные только Тёме модуляции его голоса, давали понять, что мужчина очень напряжён. И сердце его, наверное, вырывается из груди от переизбытка чувств. — Почему ты молчишь? Артём не знал ответ на этот вопрос. Он лишь крепче сжал трубку и посмотрел на свои красные пальцы, прижатые к стеклу. — Хорошо, если хочешь — молчи. Но выслушай меня, ладно? Марсов судорожно выдохнул. Он вдруг представил себя совсем другим: весёлым, счастливым, гармоничным; интересным человеком с целью. Как бы он тогда ответил на вопросы дяди? Сказал бы что-то вроде: — Всё у меня отлично. Прекрасно. Как никогда. И пусть это было бы ложью, главное — он бы говорил это так, что Винницкому не оставалось ничего, кроме как поверить. Как мне без тебя? Изумительно. Намного лучше, чем с тобой. Я свободен, и могу делать, что хочу! — А что ты хочешь? — спросил бы тогда Герман с нотками своей обычной ироничности. И Артём пустился бы в перечисления своих увлечений и успехов на работе. Но правда была совсем другой. Он остался без средств к существованию. Совершенно нереализованный. Человек без цели, интересов и чувств. Ему было всё равно. Он стал человеком без лица. Но, всё же, в груди ещё что-то теплилось. Марсов слышал, как Винницкий, прикрывая трубку рукой, говорит кому-то: — Выйдите, и подождите снаружи. «Значит, там не только Арнольд», — подумал Тёма, и снова судорожно выдохнул ртом. — Алло? Артём? — в голосе мужчины мелькнула жадная надежда. Вот только на что? — Просто расскажи мне, всё ли с тобой в порядке. Я до этого момента не имел понятия, что Арнольд общается с тобой. А ты, значит, звонишь ему не в первый раз. Что ж… Мне приятно, что ты интересуешься моим состоянием. Хотя, кого я обманываю… Мне кажется, меня накачали алкоголем. И это всё только от мысли, что ты на том конце провода. Вроде бы далеко, но всё равно близко. Марсов припал спиной к холодной стене кабинки и медленно сполз вниз, опускаясь на корточки. — Ты же знаешь, что я готов тебе помочь? Тебе нужны деньги? Скажи, где ты? — казалось, Герман с трудом не срывался на крик. — Артём… мальчик мой… Тёма прикрыл глаза. Сердце гулко стучало в груди, в ушах шумело. Снег, тающий на голове, впитывался в волосы. На какую-то долю секунды Марсову захотелось оказаться рядом с Винницким, уткнуться в него, вжаться всем телом, чтобы отогреться, чтобы снова почувствовать себя настолько нужным и важным, что начало бы тошнить. — Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь, — мягко попросил Герман. — Тебе нужна помощь? Тёма промолчал. — Вчера нашёл тот снимок, на котором ты держишь в руке луну. Помнишь? Накануне мы так сильно поругались, поэтому на фотографии у тебя такой серьёзный вид. Ты там ещё сердишься. Я смотрел на этот снимок всю ночь, и не мог насмотреться. Я… — голос Винницкого дрогнул, он сорвался на хриплый шёпот: — Я так скучаю… Как же я скучаю, Боже. Не живу без тебя… просто существую… Марсову показалось, что его сердце укололи булавкой. Он в красках вспомнил ту ссору, произошедшую в Сочи. Они разбирались прямо в кафетерии. Артём орал, высказывал претензии, Винницкий слушал его, орал в ответ, а когда парень порывался уходить, хватал его за руки, грубо закрывал дверь перед его носом, прижимал к стенам. Странно, но тогда обоим было плевать, кто их увидит и что о них могут подумать. Помирились они чуть позже, в лифте отеля, сцепляясь языками в диком поцелуе с привкусом крови, ибо началось это с очередной порции претензий. На свой этаж они приехали, страстно обнимаясь и безумно целуясь. И вот теперь эти километры. Зима. Снег. Холод, пробирающий до костей. Марсов знал, что в его комнатушке с перегоревшей лампочкой его никто не ждёт. И Герман не сделает ему чай с малиной, не сварит бульон и не покормит им с ложечки. Потому что он далеко, в грустном Петербурге, покрытым жидким серебром надвигающейся зимы. — Артём, я не могу без тебя, — голос мужчины срывался, это был шёпот, полный чего-то ужасного и прекрасного. Подняв руку, Марсов медленно опустил трубку на рычаг. Словно нажал на курок. И стрелял в самого себя.