Легкомысленный шёпот

Когда Арнольд несмело заглянул в гостиную, Герман уже закончил разговор, и сидел, с силой сжимая трубку в руке и пристально глядя в пол. Его плечи явно были очень напряжены. — П-прости меня… — Бирюзовский подошёл к другу и сел в соседнее кресло. — Я не говорил тебе о его звонках, чтобы лишний раз не причинять боль. Ведь неизвестно, где он находится. Он просил не говорить тебе о том, что звонил. Я думал, что хотя бы так могу быть в курсе того, что он в порядке… Винницкий прикрыл глаза, с силой сжал челюсти, после чего медленно вернул трубку, из которой лились истеричные гудки, на аппарат. — Где он находится? — хрипло спросил. — Не знаю, он не отвечал мне! Я пытался узнать, но… — Герман? Мужчина повернулся на голос и увидел Трубникова, о котором уже успел совершенно забыть. Сердце болело физически, в груди тяжело тянуло. Винницкий пытался порвать с Денисом ещё тогда, когда решил, что это единственный возможный исход в их отношениях, но парень упорно давал о себе знать, навещал, вытаскивал куда-то «в свет». Не сдавался, надеясь растопить сердце мужчины. Сегодня они заглянули к Арнольду, а потом должны были посидеть в новом баре, открывшемся на Невском. Как выяснилось, Денис теперь тоже жил в Петербурге, он переехал сюда пару лет назад по работе. И считал судьбой то, что встретил в этом городе того, кого любил с первого взгляда. — Это был он? — напряжённо спросил Трубников, поджимая губы. — Да. Он. — А что же я? — А что ты? — Я думал, ты решил не возвращаться в прошлое. Думал, что ты согласился вместе со мной двигаться вперёд. Арнольд встал и, тихо извиняясь, вышел из комнаты. — Ты всё это придумал, — Герман потянулся к бутылке виски, стоящей на журнальном столике, плеснул в стакан больше половины. Залпом выпил. — Что значит «придумал»? — Денис явно был очень уязвлён. — То и значит. Я не говорил тебе ничего о нашем совместном будущем. И не говорил, что оставил что-либо в прошлом, — стакан со звоном опустился на гладкую поверхность столика. — Значит, ты не хочешь дать нам шанс? — Не хочу. И не даю. Тебе лучше уйти, — отрезал мужчина и, словно зачарованный, посмотрел на телефон. — Но… — Нет. Никаких «но». — Хорошо, как скажешь… — прошептал парень и, отвернувшись, порывисто вышел из комнаты. До Германа донёсся голос Арнольда: тот явно пытался удержать Трубникова. А потом хлопнула входная дверь. — Ну и зачем ты это сделал? Зачем прогнал того, кто так тебя любит? — укоризненно спросил Бирюзовский, возвращаясь в комнату. — Как часто он тебе звонит? — будто не слыша его, отозвался мужчина. — Раз в неделю. — Я перееду к тебе на время. Хочу дождаться очередного его звонка. — И что это тебе даст? — Арнольд сел на диван и стянул очки. Помассировал переносицу. — Хочу отследить, откуда звонок. Бирюзовский на миг замер, затем проморгался и вернул очки на место. Он был удивлён. — Что? Как это? — Сейчас очень многое решают деньги. К счастью, — вперив в Арнольда пристальный взгляд, совершенно цинично произнёс Винницкий. Он чувствовал, что Артём ещё обязательно позвонит. Всё же, он слушал своего дядю, не бросил трубку, а это что-то, да значило. Чувствуя себя настоящим маньяком, Герман наполнил стакан виски и жадно проглотил алкоголь. Те прекрасные дни, дни светлые и неповторимые, проведённые в его квартире с видом на Кремль вместе с Артёмом, были выжжены на сердце. И желание мужчины вернуть прошлое, вернуть Тёму, не становилось меньше, не тускнело и не уходило в тень. Каждый час, проведённый без парня, давил на грудь и причинял боль. — Ладно, тебе виднее, что делать. Я не хочу лезть не в своё дело. И так ввязался в эту историю, общаясь в тайне от тебя с ним, — Арнольд вздохнул и посмотрел в окно. — Что он рассказывал о себе? — Ничего. Общие слова, мол, всё нормально, и что он уже давно не в Новосибирске. Спрашивал о тебе. Всегда. «Может, скучает?» — с тупой надеждой подумал Герман и, плавно откинувшись на спинку кресла, позволив мышцам расслабиться, потёр сердце. — Ты не рассердишься, если я спрошу у тебя кое-что весьма личное? — поинтересовался Арнольд после затянувшегося молчания. «Я тебя никогда не любил», — полоснуло сознание, грудь, живот, душу. И перед внутренним взором Винницкого возникло злое лицо Артёма, этот его арктический блеск светлых глаз. Сучонок. Удушить его. Убить. Любить. Просто растерзать и долго насиловать, кусая… — Давай, — хрипло прошептал Герман. — Ты никогда не думал о том, как отреагировала бы Вера, узнав о вашей связи? — осторожно спросил Бирюзовский, внимательно глядя на друга. — Нет. Да и какое это имеет значение? — Твоя правда. — Я бы ни за что от него не отказался, даже если бы её хватил удар. Впрочем, в самом начале отношений я был уверен, что держу всё под контролем. Думал ли я, что эта любовь станет роковой? Нет. Предполагал, что мы будем вместе какое-то время, потом мне наскучит, и я уйду. Но, чтобы Тёма не наябедничал матери и остался в театре, предложу отступные. Хорошую сумму дам, оставлю за ним ведущие партии. А вышло всё совсем иначе. Герман представил Марсова стоящим в какой-нибудь зассанной телефонной будке, из которой он звонил. Холодный, голодный, оставшийся почти без денег. Винницкий ни на секунду не сомневался, что всё так и есть. Но стоило только допустить мысль, что рядом с Артёмом кто-то есть, или только появится, как в мужчине образовывалось тёмное марево. И руки начинали дрожать, и глаза застилала пелена нечеловеческой боли.

***

Оказавшись в своём убогом жилище, Марсов ввалился в туалет, и опустился на корточки перед унитазом. Его обильно вырвало. Слёзы душили изнутри, но так и не пролились. Припав спиной к стене, Артём уселся на пол и судорожно выдохнул. В ушах так и стоял голос Германа. Я так скучаю… Как же я скучаю, Боже. Не живу без тебя… просто существую… Артём, я не могу без тебя. «Больше не буду ему звонить. Никогда, — думал он. — Кому вру? Позвоню ведь». Согнув правую ногу в колене, Артём прижался к нему лбом. На душе было холодно и снежно. Если когда-то Марсову казалось, что их история любви с дядей прекрасна, изумительна, чиста и невероятно красива, то теперь он представлял её чем-то очень уродливым. Парень ненавидел Германа за то, что тот так сильно его любит, и вместе с этим чувствовал тепло в грудной клетке, думая об этом. «Надо встать. Умыться. Зубы почистить», — подумал Артём. Сил на эти простые действия почему-то не было. Но, с трудом собрав себя в кучу, он поднялся и, смыв рвоту, стянул с себя куртку. Бросив её на тумбочку, парень открыл кран и начал умываться, затем чистить зубы. Радовало лишь то, что у него была своя ванная. Пользоваться той же, которой пользовалась парочка дебоширов, мало хотелось. Выглядели они потрёпанно и очень непрезентабельно. Как минимум, этим героям-любовникам следовало начать мыть голову. И желательно шампунем. Думая о соседях, Марсов ощутил новый приступ тошноты. С трудом сдержав позыв, он вымыл ледяной водой шею, а затем ещё раз лицо. Теперь во рту стоял мятный привкус пасты. Пройдя в комнату и обведя взглядом затрапезное жилище, он вдруг вспомнил, что не купил никакой еды. Ослеплённый этим неожиданным разговором — точнее, молчанием — с дядей, Тёма забыл о том, что планировал заглянуть в магазин. Консервы и хлеб — вот, каким было его постоянное меню. Зато такими темпами он дотянет до января, а это уже что-то. Пришлось снова натягивать куртку и выходить в вонючий подъезд. Между этажами стояли наркоманы, на подоконнике валялись их шприцы. Шепчась и посмеиваясь, мужчины даже не взглянули на Марсова. Тот нахохлился и, спрятав руки в карманы, ускорил шаг. В голове прозвучал строгий голос Винницкого: «Ты почему опять без перчаток?». Ему всегда было плевать, что Артём уже не мальчик, и может сам о себе позаботиться. Герман опекал его по каждому поводу, контролировал так, словно Марсову было не восемнадцать, а десять. Когда-то это очень нравилось парню. — Отстань от меня. Убирайся из моей головы, — пробормотал Тёма, ощущая, как стремительно краснеют от мороза уши и нос. На миг он показался сам себе сумасшедшим, прогоняющим галлюцинации, но постоянное присутствие Германа было ощутимо даже тут, в далёком городе. Посреди надвигающейся долгой зимы. Редкие автомобили казались странными пришельцами посреди белёсого морока. После девятого класса Марсов остался в школе на второй год. Это произошло из-за того, что Артём вдруг перестал учиться. Ничего особенного не случилось, просто школьник вдруг решил, что школа — это полная чушь. Тогда он сдружился с одной своеобразной компанией, которая презирала обучение как таковое, много времени проводила в странных музеях и галереях, имела свои собственные принципы и свою философию. Заводилой был Олег Кожухов, правнук белогвардейца, отдавшего жизнь за царя. Правда это была или нет, никто не знал, но все верили. В компании Артём никогда и никому не смотрел в рот, не пытался понравиться. Он как-то легко и просто влился в этот маленький коллектив из восьми человек. То же самое происходило и в школе: Марсов не был ни лидером, ни белой вороной. Он стоял особняком, ни под кого не прогибаясь и никому не навязываясь. В идеях новой компании Артём разочаровался после того, как увидел, что Кожухов и Акимов попрошайничают в переходе, надев парики и наклеив бороды и усы. Тогда он «вернулся» в школу, но закончил её позже бывших одноклассников: в восемнадцать. И когда в его жизни в том же году появился Герман, мир приобрёл совершенно новые краски и оттенки. Это был человек будто бы с другой Вселенной: эрудированный, привлекательный, умный, знающий себе цену. И тогда Марсов впервые почувствовал что-то настолько светлое и большое, что, кажется, и сам стал чище. Увы, этот абсолют длился не так уж и долго. Потом в эту светлоту стали потихоньку добавляться тёмные штришки. Как-то незаметно, словно начало сумерек, только-только начавших скапливаться под крышами московских домов. Артём мог игнорировать Германа, если находился в компании ровесников. Ему было немного стыдно, что у него такой зрелый любовник, и пусть об этом не знал никто из приятелей Марсова, в душе всё равно сидело неприятное липкое чувство. Ему было стыдно, что Винницкий так опекал его, и делал это публично. Он закрывался от дяди, демонстративно отворачивался от него, не обращал внимания, в глубине души понимая, как это ранит и унижает мужчину. Именно после подобных инцидентов Герман запретил племяннику собираться с друзьями шумными компаниями и у них дома. — Здесь больше ничьей ноги не будет, — отчеканил тогда Винницкий, и отвернулся, чтобы налить себе кофе. Во время же этих вечеринок, когда Артём пренебрегал Винницким и игнорировал его, весело смеясь с приятелями, мужчина лишь снисходительно улыбался и никогда не устраивал «публичных порок». Но оставался неподалёку, наблюдая за любимым. Разумеется, Марсов не мог наверняка знать, что в эти мгновения творилось в душе Германа. — Дайте банку сайры и кильку в томатном соусе. Да… ещё хлеб, — рассеянно сказал Тёма, доставая из кармана куртки монеты. Продавщица, нехотя оторвавшись от чтения журнала, взяла с полки то, что требовал покупатель. Поставила на прилавок. В магазин ввалился пьяный бородатый мужик и заорал: — Подайте жертве победившего капитализма! Я был капитаном дальнего плавания, но чёртова Перестройка всё отобрала у меня: работу, жену, детей, здоровье! — Да пошёл ты, капитан херов, — исподлобья посмотрев на мужика, с ненавистью выплюнула продавщица. Марсов вышел на улицу. Снег скрипел под ногами. Откусив от буханки хлеба, и отчаянно зажевав, Тёма перешёл на другую сторону улицы. Всё вокруг было белым-белым, светящимся, словно парень вдруг попал в совершенно другой мир. Артём полюбил БДСМ с первого раза. Ему понравилось ощущение полной принадлежности дяде. Ему понравилась боль, которая так приятно сочетается с оргазмом, что просто сносит крышу. И в глубине души Марсов отдавал себе отчёт в том, что эти практики позволяли ему максимально расслабиться, и делали их любовь ещё глубже и доверительнее. А ещё он понимал, что сколько бы ни обвинял теперь Винницкого в том, что тот «навязал ему эти развлечения», сам он ни о чём не жалел. Всё было по любви и добровольно. Но в какой-то момент Артём вдруг понял, что живёт не так, как должен жить нормальный мужчина. Ему захотелось «перевоспитать» себя. Сперва эти мысли носили быстротечный характер, и достаточно скоро исчезали, но со временем стали прорастать корнями. У всех его приятелей постепенно появлялись девушки, и лишь он один спал с родным дядей и радостно практиковал с ним БДСМ. Тогда Марсов впервые нанёс себе несколько увечий, покарябав руку вилкой. Отпустило. Но не ушло. Артём стоял на пустом перекрёстке; нервно мигал светофор. Было пусто, как в снежной пустыне, а воспоминания душили, давили на грудь. И голос дяди снова и снова звучал в голове. Парень медленно опустился на корточки и припал спиной к сожжённому киоску, в котором ещё не так давно торговали фруктами и овощами. Достав из кармана куртки булавку, Марсов зажмурился, и трижды уколол себя в подушечку указательного пальца. Три алые капли крови начали разрастаться. Смута, сидевшая в душе, начала рассасываться. Судорожно выдохнув пар, Тёма убрал булавку обратно в карман и положил ладонь на снег, ощущая, как тот обжигает и без того озябшую кожу. Кровь смешалась со снежинками. Снова чувствую ту спасительную пустоту в душе, что стала уже привычной, Артём достал из пакета хлеб и продолжил вяло его жевать. Неожиданно из-за поворота вынеслась чёрная машина. С лязгом остановилась. Несмотря на снегопад, Марсов углядел, что дверца открывается, из автомобиля выходит здоровенный мужик, обходит тачку и достаёт с заднего сидения женщину. Грубо таща её за волосы, пинает и швыряет в снег, наплевав на её вопли. Машина сорвалась с места и быстро скрылась в снежной пелене. Артём, помешкав, выпрямился и подошёл к лежащей в снегу незнакомке. Та, постанывая, валялась на боку, матерясь. — Вы целы? — спросил он первое, что пришло в голову. — Блять. Да ничё, жива, — девица медленно села и посмотрела на парня чуть раскосыми зелёными глазами. Весьма выразительными и лукавыми. — Лёнька сука… — За что он тебя так? Марсов решил, что выкать этой размалёванной женщине — излишне. На ней была джинсовая мини-юбка, чёрные сапоги на шпильке, такие же чёрные капроновые колготки, и бело-рыжий полушубок. Явно с искусственным мехом. Выкрашенные в белый цвет волосы были убраны в высокий хвост, лицо покрывал толстый слой тонального крема, губы блестели от чуть размазанной красной помады, тушь потекла по щекам. Марсов заметил, что из правого уха была выдернута серьга, и мочка кровоточила, воспалившись, во втором ухе та всё ещё была, болтаясь дешёвой бижутерией. Губа девушки была разбита. — Да козёл! Хотел, чтобы я инвалида обчистила. Ну уж это без меня, сказала я, ага. Встать помоги! Артём сунул хлеб в пакет, и протянул девице руку. Та встала, подобрала сумочку, и закинула её на плечо. Марсов увидел, что колготки на левой ноге незнакомки были порваны. Видимо, от падения. — Тебя как звать? — спросила она, доставая из сумочки пудреницу-ракушку и открывая её. Посмотрела на своё отражение, чертыхнувшись. — Губа теперь, как пельмень. — Артём. А тебя? — Лида. Ты щас занят? — Не особо. А что? — Пойдём, выпьем где-нибудь. Я угощаю, — громко захлопнув пудреницу, Лида бросила её в сумочку и, прихрамывая, пошла в сторону маячившего впереди красного здания. — Вон бар «Креветка». Там пиво дешёвое. Тёма пошёл с ней рядом, и девушка схватилась за него, беря под руку. — Ты не против, Артём? — спросила небрежно. — Я почти калека, мне нужна твоя помощь. — Да держись, раз надо, — усмехнулся Марсов. — Спасибо, ты душка. Вот другой бы мимо прошёл, а ты подошёл, помощь предложил. Блять, вот из-за таких, как ты, хочется верить в человечность! — Тебе в больницу-то не надо? — Мне надо в бар. И через минуту они уже входили в накуренное помещение, в котором играла популярная зарубежная музыка. Какой-то лысый тип, пьющий тёмное пиво в компании двух парней, со свистом проводил взглядом вызывающе одетую Лиду. Та, манерно поправив мини-юбку, плюхнулась за один из дальних столиков и принялась сбрасывать с чёлки и полушубка снег. — Как же мне опостылели эти мужики, — прошептала она, подмигивая Артёму. Тот расстегнул куртку и криво улыбнулся девушке. — Так переходи на женщин. — А я и так… Ну типа бисексуалка, — Лида достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. — Бабы лучше мужиков. Вот, что я поняла, прожив двадцать пять лет. — Мудрая стала. — Ага. Расстегнув полушубок, Лида закурила, насмешливо глядя на приближающегося официанта. — Нам два пива и картошку какую-нибудь, — сказала она, поправляя кольца на пальцах и снова затягиваясь. — Не думаю, что дело в поле, — задумчиво сказал Марсов, когда официант отошёл. — В нём тоже. Уж поверь мне. Я этого дерьма с восемнадцати лет навидалась. Вот возьмём типичный случай. Мужику сорок пять, вокруг куча молодых девок, и этот стареющий ловелас вдруг решает, что ещё ничего, что может обаять юную Барби. Бросает свою «старую и толстую» жену, и уходит к деве, что рожает ему ещё двоих детишек. А что баба? Чаще всего в сорок пять она всё ещё любит своего сраного кобеля! Знал бы ты, сколько говна о своих жёнах рассказывают шлюхам клиенты! — покачивая головой, Лида посмотрела в потолок и игриво выпустила в него струйку дыма. — Ты проститутка? — как-то странно посмотрев на девушку, спросил Марсов. На душе было неспокойно: тема о быстротечности чувств снова напомнила о Германе. Об его абсолютной и удушливой любви. — А то ты не понял сразу? — Лида сбросила пепел в пепельницу. Тёма подумал, что понял это даже просто по её ярко-красному откровенному топику, что теперь виднелся из-за того, что полушубок был расстёгнут. Но промолчал. — Вообще, я типа стриптизёрша. Но иногда приходится обслуживать этих упырей и сексом, — она нервно потушила сигарету в пепельнице. — А Лёнька — мой босс. Жёсткий мужик. — И тебе нравится эта работа? — Артём тщательно скрыл в голосе брезгливость. — Нет, но я коплю на нормальную жизнь. Уже накопила прилично. Мне осталось поработать год-два. С развалом СССР платить стали намного лучше… — девица закинула ногу на ногу и внимательно посмотрела на парня. — А ты кем работаешь? Выглядишь дерьмово. — Без работы. Не могу найти по специальности. — А кто ты по ней? — Танцор. Лида задумчиво потрогала разбитую губу и вдруг лукаво улыбнулась: — А нужна работёнка? — Нужна. — Кажется, я могу тебе кое-что предложить. Артём скользнул по лицу Лиды пытливым взглядом, заметил воодушевление в изумруде её глаз. И, слыша в голове голос Германа: «Ты не должен курить!», достал из кармана сигареты и закурил, выпуская дым носом.