Легкомысленный шёпот

В глазах Артёма возникла едва ощутимая резь. Он не мог поверить, что всё происходит на самом деле, и Герман стоит так близко, что достаточно протянуть руку, чтобы коснуться его. Судорожно выдохнув, Марсов не находил в себе сил, чтобы отвести взгляд от дяди, который изрядно похудел. Казалось, в его волосах за дни их разлуки появились новые седые волосы. — Не ожидал? — улыбнувшись, Винницкий сел за стол, пристально всматриваясь в светлые глаза Артёма. Рассмотреть Илью он уже успел, и теперь даже не взглянул в его сторону. — Ты… как здесь? — только и смог выдавить Тёма, которому показалось, что язык прилип к нёбу. — За тобой приехал. Домой пора, мальчик мой. Напутешествовался, — снисходительно произнёс Герман и рассмеялся очень неприятным смехом. Его глаза оставались будто бы двумя мёртвыми лунами. — Мне и здесь неплохо, — пробормотал Артём, с трудом переводя взгляд на Терлеева. Тот медленно выпустил дым носом, эффектно изогнув бровь. Его будто бы развлекало происходящее. В светлых глазах появились смешинки. — В моём кармане лежит пистолет, и он в любой момент может выстрелить. Вопрос только один. В кого? — всё ещё улыбаясь, Винницкий опустил руку в карман пальто. Марсов побледнел, кожей чувствуя, что дядя не блефует. Он действительно может прикончить кого-нибудь в своём нынешнем состоянии. Казалось, одержимость Германа ещё никогда не была такой яркой, такой настоящей и гармоничной, словно дыхание и сама жизнь. Тёму будто бы обдавало кипятком, исходящим от Винницкого. Это было очень странное ощущение. — Пистолет? Вы — бандит? — ухмыльнулся Терлеев, сбрасывая пепел в пепельницу. — Я его дядя. Можешь считать, отец. И я должен знать, не обидел ли кто этого чудного мальчика, пока меня не было рядом. Уже трахался с ним, м? — угол губ Германа дёрнулся. Мужчина перевёл почти безумный взгляд на музыканта. — До этого не дошло, — тихо рассмеялся Илья. Винницкий, раздувая ноздри, посмотрел на Марсова. Мол, правду говорит этот патлатый, или врёт? — Так что? Трахались? — оскалился Герман. — Нет, — потупив взор, отозвался Артём. Безусловно, у него уже начала теплиться симпатия в отношении Терлеева, но тот, казалось, даже не обращал на него внимания. Относился к Тёме так, как к остальным людям, что иногда заваливались к нему в дом на квартирники. Марсов не чувствовал ни намёка на ответные чувства. И это заставляло его ощущать ещё большую потерянность. Он остро нуждался в том, чтобы ухватиться хоть за что-то в этой жизни, чтобы впоследствии её свободно можно было назвать «новой жизнью». Но ничего не менялось. Со стороны Ильи была только приятельская поддержка. И Тёме этого было недостаточно. И мелькнувший было смысл снова начал исчезать, словно первый дымок. — Ну вот и славно, — тяжело отозвался Герман, видя, что племянник не врёт. Медленно встав, он добавил: — Живо за мной. Можешь не прощаться со своим дружком. Марсову ничего не оставалось, кроме как подняться и, бросив растерянный взгляд на Терлеева, последовать за ним. Сердце было готово разорвать грудную клетку. Парень волновался так сильно, что на лбу проступила капля пота. Они вышли на улицу. Артём снова ощущал себя собачкой, которая должна следовать за своим хозяином. Беспрекословно. И пусть в душе нарастал бушующий протест, Марсов не мог отвернуться и уйти. Что-то мешало. Отойти далеко от кафе не удалось. Винницкий резко схватил племянника за ткань куртки на груди и заволок за ближайший угол. Пахло снегом. Он игриво скрипел и под ногами. Герман припечатал парня спиной к стене, положил ладони по обе стороны от головы дрожащего от страха Тёмы. — Что, сучка ебливая, думал, можешь просто взять и всё закончить? Думал, я успокоюсь, и перестану находить тебя? — Винницкий сам не знал, откуда в нём взялось столько лютой злости. Но сейчас он был готов убить Марсова. Хотел залить эту серую стену его кровью. — Ты рехнулся. Ты совершенно спятил, Герман! — выпалил Артём, всматриваясь в карие глаза, полные боли и отчаяния. Он не мог вообразить, что этот обезумевший мужчина и тот Винницкий, который в самом начале отношений изящно флиртовал, не подпуская его слишком быстро, дразнил — один и тот же человек. — Ну почему тебя это не радует? — оскалился Герман. — Разве ты не этого добивался? — Я ничего не добивался… — Марсов испуганно посмотрел на карман пальто дяди, и отчётливо увидел на нём очертания пистолета. Стало быть, мужчина не врал. Он действительно был вооружён. — Ничего не добивался, в очередной раз сбегая? Правда? — Винницкий коснулся своим носом носа Артёма. — Значит, ты просто идиот? — Прекрати… — Ты должен был понимать, что я тебя из-под земли достану, — Герман грубо сжал горло Тёмы правой ладонью, перекрывая ему доступ к кислороду. — Ты не понимаешь хорошего отношения, правда? Ты хочешь, чтобы тебя били, принуждали, заставляли смотреть в рот? Да? Это тебе надо? — Нет… — с трудом отозвался Марсов, стараясь хлебнуть воздуха. Голова заболела с новой силой, в ушах зашумело. Что-то начало давить на грудь. — Тогда какого чёрта, Артём? — мужчина резко убрал руку, позволяя племяннику снова нормально дышать. — Чего ты добивался, бросая меня на этой сраной больничной койке? Марсов согнулся пополам, видя перед глазами фейерверк искр и потирая шею. Ему казалось, что ещё немного, и он упадёт в обморок. — Я хотел получить свободу от тебя… — Это твоя фишка — исчезать тогда, когда ты особенно нужен, — ухмыльнулся Герман, блеснув глазами. — Очень благородно. — Ты хочешь сказать, что я один во всём виноват? — хватая ртом воздух, с трудом спросил парень. — А ты с этим не согласен? — Нет… Ты сам во всём виноват… — Заткнись. Или ты думаешь, что я не смогу нажать на курок? — быстро вытащив пистолет, Винницкий приставил дуло к виску племянника, второй рукой надавливая на его плечо и снова прижимая спиной к стене. — Давай поспорим, что смогу? «Убить его, а потом себя», — мелькнуло в голове. Это был импульс. И мужчине он не показался даже отчасти безумным. Возможно, это было их искупление и освобождение друг от друга. Как объяснить Марсову, что жизнь без него — тупое существование? Винницкий не знал. Он не имел понятия и насчёт того, как жить дальше, если Артём откажется возвращаться. А он откажется. Всё стало даваться слишком тяжело. Стало слишком больно. — Не делай этого, — прошептал Тёма, глядя на дядю покрасневшими глазами и тяжело дыша. — Что меня остановит? — болезненно жмурясь, скалился Герман. — Или кто? Твой любовник? Несостоявшийся. — Он мне не любовник… — Верю. Но ты бы хотел. Тебя тянет к мужчинам, хочешь ты этого или нет. И ты не сбежишь от самого себя. Я предупреждал, — Герман взвёл курок. — Ты не сможешь меня убить. Это ведь я. Я, — Артём положил ладонь на щёку мужчины и бережно её погладил. По телу Винницкого пошла дрожь. Глаза тут же потеряли свою демоническую темноту, в них будто задрожали огоньки чёрного пламени. Герман был готов отдать сердце, лишь бы это прикосновение длилось вечно, но Тёма убрал руку. — Я забыл обо всём. Обо всей жизни. Я живу только тобой. Это смешно, правда? — прошептал Винницкий. — В мои-то годы… А ты хотел кого-то помоложе. Хотел бы новой жизни. Вот только что в ней было бы? Был бы ты нужен так, как ты привык? Тебя бы обожали? Марсов тяжело дышал и молчал. От холода и волнения его лицо покраснело. — Я хочу разорвать на тебе твои тряпки и искусать тебя до крови. Скажешь, я чудовище? Возможно, — Герман опустил руку с пистолетом и сделал шаг назад. — А чего хочешь ты? Чтобы я держал тебя в подвале? Чтобы издевался над тобой? Причинял тебе вред? Почему ты не понимаешь нормального человеческого отношения? Артём медленно опустился на корточки. Куртка шуршала, проехавшись по стене. Какое-то время Марсов молчал, будто сосредоточенно подбирая слова, а потом заговорил. — Я ушёл, потому что устал. Устал быть лучшим танцором. Устал быть тем, кого ненавидели и кому завидовали. Я наигрался в знаменитость. Я ушёл, потому что видел, как все вокруг находят себе девушек, а я… Я каждую ночь отдавался тебе. И мне это нравилось. Было ли это нормой? Едва ли. Я ушёл, потому что мне было душно от твоей опеки, от того, как ты контролируешь каждый мой шаг. Я ушёл, потому что я понял, что проживаю не свою жизнь. А чью? Я и сам не знаю. Я не знаю, кто я, чего хочу, к чему стремлюсь. Мне совершенно ничего не надо. И всё, за что я пытался ухватиться, ускользает. Остаёшься только ты. Ты всегда рядом, даже если ты далеко. Что бы было со мной, если бы ты умер в той аварии? Я не знаю. Я ненавидел тебя за то, что ты в неё попал, и я ужасно хотел, чтобы ты жил. А то, что ты был с другими за время нашего расставания… Я не могу это простить. Не могу забыть. Так зачем мне возвращаться? Как я могу вернуться, если я не знаю, кто я есть? И… есть ли я, вообще? Винницкий слушал Марсова с постепенно разглаживающимся лицом. Его покидала тень, словно наконец-то выглянуло солнце. Сердце ныло и гулко стучало в груди. В эти секунды парень был искренен. Он не пытался унизить, задеть, разозлить. И Герману тоже страшно захотелось сказать что-то пронзительное и настоящее, лишённое цинизма и властности. Что-то такое, что говорят самому близкому на свете человеку. — Возвращайся, — прошептал мужчина. Его рука задрожала. — Возвращайся, кем бы ты ни был. Я без тебя не могу. Это не жизнь, это… мучения. И мне не стыдно говорить об этом. Марсов прикрыл глаза, с трудом сглотнул, а затем посмотрел на дядю совершенно другим взглядом. Хрусталики его глаз напоминали капли воды. — Убери уже чёртов пистолет, пока ты кого-нибудь ни пристрелил. Винницкий будто бы удивлённо взглянул на оружие в своей руке и спрятал его в карман. Артём медленно, но с тем же шуршанием, выпрямился, и, сделав шаг вперёд, впился в губы Германа своими, грубовато обнимая за шею. Снег оседал на волосах, и таял. Безумие мужчины заводило Тёму, зарождая в душе совершенно новые чувства. Или будя давно уснувшие старые. Толкаясь языком в раскалённый рот дяди, он будто бы отнимал у него то, что принадлежит ему по праву. То, что наконец-то вернулось к нему. То, что Винницкий так безумно и безоговорочно его любит, где-то на грани сумасшествия, или даже за гранью, заставляло Марсова неровно дышать, ощущая сладостное превосходство.