Легкомысленный шёпот

Если первое время город, в котором они остановились, казался Артёму совершенно чуждым и безликим, то постепенно он приобрёл очертания и даже характер. Впервые Марсов почувствовал это в одно из воскресений, когда Илья, свободный от музыкальных дел, предложил парню прогуляться. Яркий цвет океана, нереально аквамариновый, почти обжигал глаза, переливаясь на солнце отблесками золотого. Было достаточно тепло, Артём был облачён в джинсы, чёрную футболку с надписями, и джинсовую куртку. Они с Терлеевым купили мороженое в одном из магазинчиков, и медленно пошли вдоль побережья. Обычно эта широкая аллея, с двух сторон сопровождаемая пальмами, позволяла не только прогуляться в тени, но и увидеть местных жителей: одни выходили на пробежку в несусветную рань, другие выгуливали собак, третьи слушали музыку в больших наушниках, жуя гамбургеры и попивая колу. Тут все её пили. Аллея тянулась вдоль побережья, и невесть где обрывалась. Артём не хотел проверять. Ему казалось, что череда пляжей тут не заканчивается никогда. Авалон, как уже узнал Марсов, был маленьким украшением Санта-Каталины. Острова, на которых растянулось это лакомство для туристов, некогда были заселены индейцами, сейчас же от их пребывания на этих землях не осталось и следа. Маленький городок, не насчитывающий и четырёх тысяч жителей, постепенно начал нравиться Артёму. Нерасторопный уклад его жизни успокаивал парня. И люди, встречающиеся на центральной аллее, всё чаще были знакомыми. Не поимённо, а сугубо визуально. Курортный сезон ещё не начался в полном своём великолепии, но бизнес не стоял на месте, и какие-то приезжие дамы и господа всё равно были. Но среди них не встречалось русских, по крайней мере, каждый день прогуливаясь по городку, Марсов ни разу не слышал русскую речь. — Сегодня созванивался с Ожогиным, — лениво пробуя мороженое, Терлеев смотрел вперёд, но глаза его были скрыты стёклами солнцезащитных очков. — И что он сказал? Марсов, прищурив один глаз, откусил побольше от лимонного десерта в рожке. — Башмета убили. — Ч-что? Убили? — парень был поражён. И даже чуть было не подавился. Даниил Башмет, один из самых известных журналистов и телеведущих развалившего СССР, освещающий остросоциальные вопросы жителей бывшего Союза, был известен всем и каждому, как, наверное, песня «Айсберг». — Да. Застрелили недалеко от дома, — голос Терлеев стал ниже и гуще. — Видимо, он кому-то перешёл дорогу. В наши дни всё решают деньги. Увы. Артём отправил в рот ещё немного мороженого, но сливочно-лимонный вкус не принёс облегчения и удовольствия. Мозг парня уже судорожно переваривал информацию, деформируя её, чтобы преподнести в весьма импозантном свете. Убитый Башмет невольно напомнил о Винницком (будто о нём вообще кто-то забывал), и об обещании прикончить его, Тёму. Марсов ещё там, в Петербурге, прекрасно понимал, что это не шутки и не пустые слова. Смутное время развязало криминалитету руки. Можно было делать всё. «Герман уже знает, где мы? Возможно. Он так богат, что может найти и в Штатах. Но… Если знает, то почему не приходит? Почему я ещё жив?», — и пусть февральское солнце Авалона было достаточно тёплым, Артём ощутил озноб. Сковывающий и пугающий, идущий откуда-то из глубины естества… — Эй, ты чего? — Терлеев сжал его плечо, останавливаясь. Сняв очки, музыкант пристально посмотрел в глаза любовника. — Ты весь дрожишь. Не думал, что новость про Башмета так тебя заденет. — Дело не в Башмете, — Марсов нервно лизнул мороженое. «Вообще чёрт с ним», — подумал при этом. Вслух говорить не стал, не зная, был ли Илья дружен с покойным. Мало ли. — Что тогда? — на миг отвернувшись, Терлеев бросил свою порцию десерта в урну. — Просто… Тот человек… Он может найти нас здесь. И убить, — судорожно выдохнув, Марсов нервно хохотнул. — Звучит глупо, но я не шучу. — Брось, — мягко улыбнулся Илья. — Никто нас не убьёт. Точнее, не здесь. И не тебя. И не он. — Что? — брови Тёмы поползли вверх, а «о-о» растянулось просто до неприличия длинно. — Одна моя знакомая экстрасенс предсказала, что меня убьют в Москве. Во время концерта. И это будет кто-то из ближнего окружения. Рокер говорил это так спокойно и плавно, что у Марсова почти перехватило дыхание. Почти. — Ты веришь ей? Это ведь нелепость, — в голосе парня зазвучали железные нотки. Презрение. Замаскированное, но ощутимое. — Не исключаю. Кто знает. Все мы под Богом ходим, — мужчина пожал плечами и коснулся губами холодных сливочно-лимонных губ Марсова. — В любом случае, я убеждён, что твой бывший ничего нам не сделает. Хотел бы — уже сделал. Он ведь довольно крутой мужик, как я понял. Со связями. — Да. Крутой… — Тёма отвернулся и посмотрел на яркую зелень секвойядендронов. Что-то в словах музыканта вызвало в нём раздражение, но он не понял, что именно. Возможно, Марсов принял рассказ Ильи как попытку выманить ахи и охи, мол, ты умрёшь?! О нет! Возможно, дело было в слоновьей умиротворённости мужчины. Сам-то Артём был словно на иголках. Но Терлеев смог задавить зарождающуюся в душе парня панику: действительно, если бы Герман нашёл их, он бы уже что-то предпринял. — Тут есть одно интересное место. Идём, — хрипловато шепнул Илья и, мягко сжав запястье Тёмы, повёл его прочь от аллеи. Они вышли на широкую улицу, по обе стороны от дороги тянулись однотипные небольшие дома в традиционном американском стиле. К тому времени, как парочка свернула в торговый переулок, заполненный ароматами сдобы и специй, Марсов доел мороженое и слегка подобрел. Илья, хитро поблёскивая глазами, остановился возле небольшого домика из чёрного камня с фиолетовой вывеской, на которой витиеватыми золотыми буквами было написано «Салон дона Гастона». — Это ещё что? — Марсов не сдержал ухмылки, а Терлеев уже сжал его локоть и мягко толкнул к двери. — Хочу купить тебе кое-что, — шепнул мужчина на ухо парню, весьма, следует заметить, бархатисто и сексуально. — Интересно, что же это… Внутри было захламлено: полки магазинчика за пыльными стёклами заполняли книги в старых переплётах, какая-то антикварная посуда, свечи, камушки на цепочках, и прочее, прочее, что вполне могло бы стать предметами, необходимыми какому-то нибудь колдуну. Особенно Артёма впечатлила спиритическая доска из чёрного дерева, лежащая в основной витрине, на которую опирался старый мужчина в очках. Когда над дверью по-шамански звякнули синие и фиолетовые палочки, да золотистые колокольчики, сливая свой звук во что-то единое, музыкальное и смешливое, он быстро оторвал взгляд от газеты и торопливо поправил очки. Улыбнулся широко, как отец улыбается детям. — Добро пожаловать! А, Илья… Рад снова видеть! — Привет, — рокер поднял ладонь, чуть улыбаясь. — Артём, познакомься, это дон Гастон. Он владелец магазина. Марсов слегка поморщился из-за того, как бегло Терлеев переходил с английского на русский. Ему бы так. — Хэллоу, — отчеканил парень, смерив Гастона холодным взглядом. И добавил на русском: — Ну и куда ты меня привёл? Опять что-то из области экстрасенсорики? — Не будь таким вредным, — тепло отозвался музыкант, тут же целуя парня в висок. — Я хочу подарить тебе амулет. — Я не верю во всё это, — раздражённо повёл плечом Марсов, не стесняясь любопытного взора владельца магазина. — Неважно, веришь или нет. Пусть это будет у тебя. Хриплый шёпот пополз куда-то по позвоночнику Артёма, заставив того сменить гнев на милость. Нехотя кивнув, он посмотрел направо, обвёл недовольным взглядом полку с глиняными черепами. Илья подошёл к прилавку и ловко заговорил по-английски. Марсов, с трудом сдержав злой смех, остановился взглядом на книге «Поклонение Сатане». Что-что, а такое название он вполне мог перевести, да и сатанинская звезда на чёрной обложке говорила сама за себя. Тем временем Терлеев расплатился с Гастоном и подошёл к Тёме. — Идём. Не ответив на прощальные слова старика, Марсов вышел из магазинчика. — Ну? И что ты там для меня подготовил? — пытливый взгляд скользнув по рукам рокера, сжимающим небольшую коричневую коробку. — Амулет. Он будет тебя оберегать. Чёрт знает, есть ли в нём какая-то магическая сила, но старик Гастон уверил меня, что это аметист и белое золото, которым более ста лет, и они помогают найти себя. Терлеев протянул парню коробку, чуть щуря своими маслянистые серые глаза. Внутри у Марсова что-то скукожилось. И снова музыкант коснулся больной точки, снова увидел главное. Тёма и впрямь давно потерял себя, а, быть может, вовсе никогда не находил. — Спасибо, — проглотив ком в горле, парень взял коробку и осторожно снял крышку. И вот на его ладони оказался гладкий фиолетовый аметист, великолепно сочетающийся с линией жизни — цепочкой из старого белого золота. Кое-где почерневшего, но ослепительного в свете высокого солнца. — Красивый, — Артём погладил камень подушечкой большого пальца. — Надень. Пускай он хранит тебя. И пусть в происходящем было что-то до жути сентиментальное, какое-то глупое, в глубине души Марсов был благодарен мужчине за такой жест. Он послушно надел цепочку, а потом, вызывающе отбросив коробку в сторону, обнял Терлеев. Впился губами в его губы, тем самым увлекая в будоражащий поцелуй. Илья обнял Тёму за талию и ответил с куда меньшим пылом, но с большей нежностью. Марсов постарался не думать о том, что ему бы хотелось кипучей страсти со стороны музыканта — не тот был момент. Но ночами, лёжа без сна, и глядя в белизну равнодушно потолка, Артём иногда ловил себя на мысли, что ему хочется жёсткости, смешанной с лаской. Укусов. Засосов. Капелек безумия. Но Терлеев вёл себя слишком нежно и внимательно. Он совершенно не проявлял грубость. И это злило парня. Иногда. — Идём? — шепнул рокер, разорвав поцелуй и погладив Марсова по щеке. — Да, — кивнул тот, тяжело дыша от пыла и страстного соития губ. Он подавил в себе гвалт протеста. «Возможно, нам стоит с ним это обсудить. Но что я скажу? Попрошу его быть жёстче?», — насмешливо и где-то даже тоскливо думал Марсов, щурясь от солнца. Они снова шли по аллее, и болтали о бытовухе: о прошлом Ильи, о музыке, о его планах. — Некоторые у нас поговаривают, что я «сбежал в США», я планирую дать интервью-опровержение. Объясню, что здесь я сугубо из-за работы. Мне предложили поработать на американской студии — я согласился. И всё, — Терлеев мрачно посмотрел на океан и надел очки. — Дай, конечно. Пусть не думают, что ты из тех, кто сбежал за бугор при первой возможности. Артём задумчиво теребил в пальцах цепочку. — Да. Это важно. Я никогда свою Родину не брошу. Звучит высокопарно, но это правда. Мне ведь уже предложили тут остаться. Я отказался. Марсов вздрогнул. Он, конечно, и сам тянулся обратно, в Россию, всей душой, но одна только мысль о том, что они вернутся, внушала страх. Ещё бы. Герман, возможно, встретит их прямо в аэропорту и вышибет мозги двумя выстрелами. — Пока даже не представляю, как вернусь. Это не безопасно, — прошептал парень. — Брось, — просто улыбнулся Терлеев и обнял Марсова за плечи. Они шли в ногу. Это позабавило Тёму. Он лениво, но обхватил талию Ильи одной рукой под косухой. — Знаешь, что мне в тебе не нравится? — Артём напустил на голос игривую капризность. — Ну-ка? — дёрнув бровью, Терлеев посмотрел на профиль парня. — Ты совсем не ревнивый. — Я? Ха. Не ревнивый. Скажешь тоже. — А что, не так? — Марсов фыркнул. — Плевать хотел на мои прошлые отношения, к примеру. — Я очень ревнивый, — немного помолчав, отозвался Илья. — Но ревновать к твоему бывшему не стану. Он — прошлое. Ты уверен, что хочешь узнать мою ревность? Не советую. Эти слова разожгли в душе Артёма костёр. И ем тут же захотел увидеть её, эту ревность. — Хочу, — тихо рассмеялся. — Ещё как. — С огнём играешь, — хмыкнул Илья. Громкая песня, манящая, приглашающая танцевать и всю ночь карамельно целоваться именно на берегу океана, заставила Терлеева и Тёму усесться на лавочку. Вернее, уселся рокер, а Илья расположился на его коленях, лицом к лицу, жмурясь от мятного бриза, и слушая сладкоголосую солистку C. C. Catch. Музыка доносилась из магнитофона сидящей неподалеку и целующейся с языками парочки. Рваные джинсы, яркие бейсболки с козырьками назад, татуировки на руках: от кистей до локтей… «Местные», — подумал Артём, обнимая музыканта и наслаждаясь моментом. Он завидовал этим влюблённым, их свободе и раскрепощённости. И вместе с этим не завидовал, ибо душа его была в холодной Москве и печальном Петербурге, в Большом, в Эрмитажном, в Михайловском… А эта жизнь… Она словно была вовсе не его. Словно он украл её у кого-то. Взял на время. В аренду. И от этого было больновато.

***

Вечером того же дня, глядя на то, как в очередной раз кроваво и величественно солнце тонет в океане, а темнеющий голубой цвет разбивает нежные сиреневые сумерки, Артём вдруг понял, что хочет познакомиться с Лероем. Он частенько вспоминал о встрече с соотечественником и его предложении, но не мог понять, чего в нём больше: «за» или «против»? В конце концов, его спектакль в Питере не удался. Может быть, стоит попытаться реализовать свою мечту здесь? Стоило Тёме подумать о том, что придётся танцевать под скрипку чужого балетмейстера, как стало гадко, тошно. Он привык учиться у Германа. И заниматься у него. Но… пора двигаться дальше. Это парень тоже понимал, слабо внушая себе: «Я смогу». Отыскав телефон Королёва, Марсов набрал номер и, выслушав гудки, а потом восторженные формальности, официально и сухо сказал: — Я готов познакомиться с Лероем. Организуете нам встречу? Когда разговор закончился, в комнате уже было совсем сумрачно, а солнце утонуло в океанской воде, оставив после себя лишь багровые отблески в небе. Артём почувствовал себя до одури одиноким. В какой раз. Казалось бы, рядом был Илья. Он был понимающим и весьма душевным, ему можно было рассказать о наболевшем. Но Марсов явственно чувствовал, что рядом с рокером ему стыдно быть тем Тёмой, старым, прошлым, который любил Германа и их весьма странные игры интимного характера. С ним было стыдно раскрывать себя настоящего. И парень судорожно хватался за мысль: «Нужно время. Я научусь быть с ним. Я разлюблю всю жёсткость в отношениях и сексе». Тёма подошёл к открытому окну, втянул запах океана, ощутил прикосновение бриза к лицу. Было в этом пейзаже с его пустынным пляжем и огромным тихим океаном, что-то фундаментальное, что делало Марсова особенно маленьким и одиноким. Да. Даже здесь, в рокоте океанских волн, Артём никак не мог забыть запах мокрого песка, когда они с Германом валялись на берегу озера, сплетаясь языками, словно атласными лентами, словно пуповиной, которая с каждым днём становилась всё крепче. Не забыть было и осколки покрасневшей горькой луны, что липли к искажающему оконному стеклу дачного домика, когда губы Винницкого были непозволительно низко и жарко, заставляя Марсова стонать и ёрзать на горячей простыне. Хорошо было наутро встать, и, пока Герман спит, пройтись босиком по студёному полу, до широкого окна на кухне, распахнуть его, впустить в дом аромат сладких трав, влажных листьев, шум просыпающейся природы. Обвести взглядом влажные кусты, потянуться, думая о том, что другого счастья нет и быть не может. А прохладный ветер облизывал кожу, что ещё хранила ожоги от горячих ночных поцелуев. Солнце распыляло по верхушкам деревьев жидкое золото, обещая яркий летний день. Забыть это было нельзя. Как и нельзя быть вернуться туда. Настоящее всё сильнее отдаляет от прошлого, но сердце от этого не болит меньше. Остаётся лишь слушать ноктюрн восторженных, влюблённых, грустных волн и смотреть на то, как сапфировая линия океана сливается с розоватым февральским небом.