ромашковый чай

Большие наушники неудобно давят на голову, натирая от долгой работы. Шиён ежесекундно поправляет растрепавшиеся волосы, смахивает пряди со лба и усердно печатает что-то в телефоне, быстро клацая по экрану. В комнате приятная прохлада, но очень режущий жёлтый свет. У Шиён на лице легкая блуждающая улыбка, непринуждённая и привычная. Она изредка издаёт краткие смешки, обращая тем самым внимание уставшей Минджи. И Минджи напротив, на таком же чёрном компьютерном кресле, раздражённо шикает, ударяя Шиён по рукам: – Оторвись ты от телефона. Шиён обиженно дует губы: – Чего такого? – Нам нужно побыстрее доделать проект, – её голос очень измученный, – а ты со своей Борой… – Не моя она, – фырчит Шиён, – наверное… И вообще! Шиён блокирует телефон и кладёт экраном вниз на стол. – Ты в последнее время часто ко мне цепляешься. От Минджи раздаётся сдавленный стон, она откидывается на спинку, отъезжая от монитора, на который пялится бессмысленных три часа, и как-то сострадательно, по-доброму и тёплому смотрит на съежившуюся в белой толстовке Шиён: – Утомляет видеть, как ты по ней убиваешься. Шиён совсем по-детски краснеет, пряча подбородок в вороте. Короткие волосы щекочут скулы. – Знаешь же, всё сложно, – её оправдания звучат, как очень плохая, дешёвая ложь. Она неуклюже стаскивает наушники, оставляя висеть на шее, и отворачивается к монитору компьютера. У Шиён в её части квартиры, которую они снимают с Минджи, оборудованная студия, где они и засиживаются допоздна, потому что времени в университете – не хватает. – Мне кажется, это ты всё усложняешь, – хмыкнув, Минджи поворачивается тоже, следит, как двигаются семплы и как сосредотачивается Шиён, лишь бы избежать неудобного разговора. Минджи пододвигает к себе чашку начавшего остывать кофе с корицей. Делает глоток. Шиён посматривает через уголок глаза, будто боясь, что Минджи скажет что-то ещё и подорвёт шиёново наигранное спокойствие ещё больше. – Нет, – Шиён лениво и неопределённо двигает плечами. Надевает наушники обратно. Но Минджи пробивается через звук: – Ты рассталась с той девчонкой? Шиён вздрагивает, как от удара. – Джи… – Рассталась? – она выжидающе стучит ногтем по ручке чашки. Шиён, скривив губы, отвечает: – Да. – Ну, ожидаемо, – Минджи выдавливает нервный смешок. – Ты только о Боре думать и можешь. – Да ну хватит! – у Шиён в зрачках зарождается пламя. – Это тебе нужно прекратить маяться дурью! – у Минджи взгляд становится строгим-строгим; ещё обеспокоенным. – Тебе же та девчонка вроде нравилась, что случилось? – Не хотелось её обманывать, – бормочет Шиён, – Гахён милая, очень хорошая, а я с ней встречалась, только бы вытеснить мысли о… Ну ты понимаешь. Выдержав секунды молчания, Минджи, протяжно выдохнув, трёт переносицу: – Дебилизм какой-то. Ты либо признайся наконец-то Боре, либо найди кого-то, с кем отношения у тебя не закончатся через неделю. Ты же вся влюблённостью светишься только от одного смс. Как Бора до сих пор не заметила. – Ей это не нужно, – Шиён что-то щёлкает мышкой, сама не понимая, что. – У Боры своих проблем достаточно. Я не хочу ещё… прибавлять вот это. И так ощущение, что наша дружба трещит по швам, держится только на том, что я единственная, кому Бора доверяет своё состояние. – И ты просто продолжаешь бегать к ней по любому зову и с этим мучаешься, да? – Мне и самой хочется быть с ней рядом, – на минджину едкость Шиён реагирует также остро. Она хмурится, желая скорее закончить разговор, но у Минджи, кажется, давно сидевшие слова разом вырываются наружу. – Но признаться – будет слишком. – Совсем не рассматриваешь вариант, что нравишься ей тоже? Шиён глухо смеётся: – Серьёзно? – обращает взгляд на Минджи. Та не шутит. Шиён закатывает глаза. – Она же натуралка, Джи. Минджи не отвечает, только глядит с недоверием в глазах. Она будто хочет что-то добавить, опровергнуть, но замирает в мыслях, думая, что лучше промолчать. Кофе в кружке кончается. Шиёново терпение тоже: – Поэтому и не люблю рассказывать, – она обижается, ершится, как оскорблённый волчонок. – Всегда реагируют, словно проблемы решаются так, – она щелкает сухими пальцами, – в одно мгновение. – Знаешь, – выдыхает Шиён, откатываясь на кресле на несколько сантиметров, – когда я в старшей школе поведала Боре о своей ориентации – клянусь, она готова была прервать со мной общение, но, видимо, передумала. И смирилась. Ну, типо, из-за меня перестроила что-то у себя в голове. И я не могу своим признанием абсолютно всё разрушить, понимаешь? – Я просто хочу помочь, – Минджи не понимает, потому что не сталкивалась. – Будешь долго терпеть, рано или поздно отношения порушатся. Поэтому прекрати кидать едва не каждую девушку в нашем унике, а? Ты бы слышала, какие теории строят… Ну и тебе так лишь больнее. Шиён тихонько, слабо угукает, будто хныкает. У неё влажным блестят глаза. – Думаешь, не понимаю? Но, наверное, самое тяжёлое я уже перетерпела. Когда в школе Бора встречалась с этими тупыми спортсменами, а мне приходилось наблюдать и слушать рассказы о них. Тишину прерывает оповещение о сообщении, Шиён, шмыгнув носом, тянется к телефону, но Минджи хватает её за запястье. – Давай на сегодня закончим с проектом? – Минджи ободряюще и нежно улыбается; прогоняет пришедшие шиёновы слезы. – У меня кончился кофе, ещё я хочу поесть, и голова раскалывается… думаю, мы сделали достаточно? – Да, ты права, – голос у Шиён гнусавый. Она улыбается уголками губ. С благодарностью заглядывает в минджины глаза. Телефон Шиён оставляет в студии. Как и оставляет непрочитанным сообщение от Боры. Иногда стоит давать себе отдохнуть. \ Когда через пару дней Шиён заваливается к Боре на квартиру, демонстративно выставляя пакет с круассанами и какой-то новомодный, недавно выпущенный ромашковый чай с мёдом, Бора с дивана смотрит на неё, как на поехавшую. – На часах двенадцать ночи, – Бора поправляет скатившееся с переносицы очки. В руках Шиён зазывно переливается мелодией связка ключей – одна из тех, которые Бора отдала, чтоб, мало ли, Шиён всегда могла прийти без помех. – Ну так чего ты не спишь? – она сбрасывает с ног ботинки, такая невозмутимая и флегматичная, и по Боре проходит ленивым взглядом, прикусывая от чувств внутри щёку. У Боры с расстояния волосы мягкие-мягкие, растрёпанные, по-домашнему и правильно, от неё веет теплом, чем-то до одури знакомым, и Шиён едва не сбивает ноги в попытке добежать до девушки в один миг и уткнуться холодным носом в её горячие запястья. Шиён качает головой, сбрасывая капли дождя и наваждение. Бора с дивана недовольно цокает языком: – У меня много работы. Шиён уже ушла на кухню и оттуда хрипло тянет: – Боишься спать? Бора громко вдыхает через нос; чихает. Вытирая лицо рукавом, она, смущённая и пойманная врасплох, сильнее кутается в песочный кардиган, будто прячась от наступающей простуды. Возвращает пальцы на стилус, продолжая работу. Глаза привычно болят. – У меня правда много работы, – вместо ответа говорит Бора. Слышен щелчок чайника, кипячения воды. Шиён шумно открывает упаковку шоколадных круассанов, вытаскивает из шкафчиков глубокую тарелку, и когда решает заглянуть в холодильник – по квартире разносится угрожающе-недовольное: – Ты чем питаешься? Воздухом? – Я заказываю еду, – отмахивается Бора. Линия на планшете снова косит вправо. И вообще – рисунок совершенно не такой, каким его видела Бора. Неподходящий истории стиль, неподходящая атмосфера, и Бора думает, что всё изменит покрас, что наложив тени – она увидит то самое, идеальное. Но когда состояние совсем никудышное, сохранять позитивный настрой очень сложно. Потому Бора ругает себя, что не может лучше, и пишет заказчице уже второй раз пресловутое «завтра обязательно пришлю готовый результат». Такими темпами её уволят. И Шиён со своими совсем ненужными сейчас нравоучениями делает хуже. У Боры жутко болит голова, затекшие участки тела напоминают о себе каждую секунду, а Шиён щебечет и том, что если сидишь дома, это не значит, что можно забить на нормальное питание, хлопает дверцами, стучит кружками друг об друга. Создаёт шум. И Боре шум чересчур близок и знаком. Дорог; важен. Из-за него – изнывающее тело расслабляется, веки наливаются приятной усталостью, сонливость ложится сладким ощущением. Шум, который Шиён создаёт, – напоминает о доме. Напоминает дом. Даже если Бора её не звала, не просила приходить, Шиён пришла сама, зная, что в ней нуждаются. Шиён выходит с кухни с двумя кружками дымящегося ромашкового чая, что заполняет своим запахом всю комнату, и чуть выше локтя у неё, едва удерживаясь, стоит небольшая тарелочка с круассанами. Бора, бросив на неё взгляд, искренне и звонко смеётся. Не обращая внимания, Шиён выставляет всё на столик и плюхается на диван. Бора не спускает с неё взгляда; и борины глаза искрятся светом. – Что? – Ты нелепая, – Бора вновь смеётся. – А где моё спасибо за чай? – Ты вломилась в мою квартиру в полпервого ночи. Это смахивает на преступление. – Эй! Только из лучших побуждений! Я подумала, что сегодня слишком холодно и… – Шиён запнулась. Прикусив губу, она взглянула на Бору, как провинившаяся, словно не должна была о таком говорить или думать: – Ну, что тебе будет одиноко. У Боры что-то ошеломительно больно бухнуло на дно желудка. Спёрло дыхание. И сердце в груди стало огромным, невозможно горячим и рвалось за пределы рёбер. Кончики ушей начали гореть. Бора, подскочив всем телом, уткнулась в ноутбук, и сжалась в умилительный комок – она и без того была маленькой, хрупкой, а когда стеснялась, то Шиён казалось, будто её можно всю спрятать под своей одеждой и в объятиях. Шиён ласково рассмеялась от чужой реакции. А Бора, сидя рядышком, покрывалась всё большей краской, прячась в кардигане. Она, вздохнув, пробубнила: – Спасибо. За чай и… что пришла. Шиён невпопад кивает, кивает, давится счастьем, пёстрым и солнечным, им заливает всю комнату, апельсиново-абрикосовым запахом, и этим уже давится Бора – в голове вспыхивают картинки вдохновения, но не выходят из-под стилуса, потому что у Боры разрядилась батарейка в ноль, а зарядиться можно лишь от шиёновых касаний. Но первой Бора не полезет. Будто страшась, что её оттолкнут.        И вообще – у Шиён есть девушка.        Стилус выпадает из ладони и катится по клавиатуре вниз. Шиён встревоженно наклоняет голову: – Ты заболела? – она шустро преодолевает разделяющее их расстояние – но только физически; ментально между ними ширится океан – и прикладывает прохладную ладонь на лоб. Бора застревает на шиёновом красивом лице, и, может, она и впрямь заболела, потому что тело горит подозрительно сильно, и движения у неё вялые, заторможенные; она даже не находит силы отскочить, когда Шиён настолько близко. – В скором времени узнаю. – Ты слишком безответственная, – Шиён грустно вздыхает, ведёт рукой по бориной щеке, обдавая прохладой, и Бора неосознанно льнёт к ладони, в последний момент одёрнув себя. Отодвигается. И Шиён принимает как данность, никак не комментируя. – Думаю, я перетрудилась, – Бора начинает мять шею, жмурясь от резкой боли. – Закончу через пару минут. Осталось доделать немножко. – Хорошо. Шиён, наблюдая сбоку, небольшими глотками пьёт обжигающий чай, дожидаясь, как Бора выпьет свою порцию. Она старается заглянуть на экран, увидеть больше частей иллюстрации. Не получается. Потому что Бора сидит далеко – намерено – и ещё упирается спиной в мягкие подлокотники, давая шанс рассмотреть своё сосредоточенное лицо, но не рисуемое изображение. Через пару минут Шиён не выдерживает: – Ты покажешь, что рисуешь? – Нет, конечно, – не меняясь в лице отвечает Бора, – посмотришь после официальной публикации. – Мне неинтересны детские книжки, – Шиён обиженно дуется. Хлюпает чаем. Когда кусает круассан – Бора поднимает взгляд и на мгновение видит запачканные шоколадной начинкой губы; розовый язык, слизавший шоколад. В животе предательски и сладко заныло. Невыносимо. – А мне нравятся, – с заминкой продолжает Бора. Она клянётся более не смотреть на Шиён. Не сейчас по крайней мере. Пусть чувства чуть улягутся, успокоятся, станут прежними; болезненными, но терпимыми. – В детских книгах доступным языком рассказывают о самом важном. – О чём твоя? – голос у Шиён зазывный и ласкающий. Она с полуулыбкой упирается об спинку дивана головой, глядя на Бору прямо-прямо, и зрачки у неё едва не превращаются в дурацкие сердечки. Бора этот взгляд вроде сносит, а вроде не может – кидает трусливые взгляды через очки, кусает язык, приводя себя в здравомыслие. Слова путаются, становясь кашей. – Про одиночество, – на выдохе говорит она, – что мы все в какой-то мере одиноки, и этого не нужно страшиться. Про истинную сущность людей. Про безвозмездную помощь, и что, пусть ты думаешь, что в целом мире никто о тебе не заботится, то, может, стоит посмотреть ещё раз. Шиён с задумчивым «ого» переваривает синопсис, а у Боры зачем-то трясутся руки. Это такое привычное ощущение. Когда настигает безосновательная паника, и Бора с этим ничегошеньки не может поделать. Может, из-за шиёнова взгляда. Может, из-за множества переживаний, о которых ей не позволено сказать вслух. Может, из-за чёртовой любви к Шиён. Но ей недостаточно воздуха – и весь мир схлопывается до единственной точки на экране, звуки затухают, и у Боры тело будто погрязло в вязком, тягучем. Перед глазами моргают чёрные кляксы. Лёгкие жжёт огнём. С каждой секундой хуже, хуже, хуже, Бора падает глубже, глубже, и Шиён громко захлопывает крышку ноутбука. Тьма расступается. Бора – находясь на грани – суматошно дышит, втягивая до головокружения воздух, и только спустя пару мгновений полнейшей дезориентации натыкается на непозволительно беспокойное шиёново лицо. – Ты чего… – слетает испуганно с шиёновых губ. – Бора… – Я в норме, – но она не звучит, как человек «в норме». – Правда, – голос – потресканная запись. Бора, встрепенувшись, вытирает широкими рукавами фантомные слёзы с лица, зарываясь тем самым в руки, потому что этот Шиён взгляд – слишком. Его Бора давно не видела. В нём прослеживается непереносимая жалость. Ту, которую Бора от Шиён принять точно не сможет. – Прости, – говорит Бора в кардиган; глухо и пусто. – Не знаю, что на меня нашло. Она зажимает глаза снова до клякс, на этот раз разноцветных. И хочет просто очутиться в незнакомом месте, подальше от сочувствия, от неконтролируемых панических атак, от Шиён, которая каким-то образом всё это – плохое и хорошее – вызывает. Вместо пустоты, о которой Бора молит. На плечи ложатся нежные ладони. И, смазано и сухо, у Боры остаётся на лбу неуверенный поцелуй. В уголках глаз начинает щипать. – Тебе не за что извиняться, – Шиён нечаянно срывается на шёпот. Она касается Бору так – словно девушка драгоценный, хрупкий хрусталь, и от единого неуклюжего движения рассыплется и не соберётся. Вновь целует в лоб. Вдыхает осенний запах с её волос. Бора пахнет грустной осенью; дождливой и мелодичной. Для Боры Шиён – несёт запах ромашкового чая, тем самым успокоения. Ноутбук на коленках мешает по-настоящему обнять. Потому Шиён только трёт Бору по плечам, соединяя их лбы. Бора не решается убрать руки от лица. Шиён их насильно не убирает. Она: – Может, посмотришь на меня? Бора в отрицании качает головой. – Я ужасно выгляжу. – Ну, неправда же. Ты прекрасно выглядишь. Обе говорят тихо, с каждой буквой тише, и расстояние между лицами – мизерное, у Боры горят щёки, ощущается шиёнов на лбу поцелуй, и её дыхание согревает через рукава кардигана. Шиён же прикрыла глаза. Сидит, согнув ноги в коленках и упираясь одной рукой о подлокотник. То есть: фактически над Борой нависает. Это жутко смущает. Но у Шиён чувство, скорее предчувствие, что совершенно точно нельзя – вот сейчас – идти на попятную, сохраняя привычное между ними расстояние. Бора забавно фыркает: – Ты говоришь это только потому, что… – Потому что? – Шиён затаила дыхание. В мыслях: говорю, потому влюблена, потому люблю; ты это хочешь сказать, правильно?        Неправильно.        Бора, тушуясь и говоря последующее так, будто это приносит телесные муки: – Потому что моя подруга. Вся магия момента рассыпается в прах. Шиён нервно хмыкает: – Ну, да, конечно. Как иначе, – она сжимает ладонь в кулак до побеления костяшек и, оттолкнувшись, возвращается на ту, свою сторону дивана, не пересекая проведённую между ними черту. И только тогда Бора открывает глаза, убрав от лица руки. Шиён хорошо прячет чувства, отражая на лице невозмутимость, и даже улыбается – бросая на смущённую Бору взгляд. Боре хочется Шиён обнять. Прижаться лицом к ключицам, ощутить на спине её ласковые ладони, услышать заботливый шёпот – обещающий спокойствие. Но Боре с каждым разом сложнее всё сносить, находясь в рамках. Её разрывает противоположными чувствами. И она не может отказаться от Шиён, даже если её частые поцелуи – дружеские – могут приносить боль. Настолько запутана. Бора не понимает, что ей делать. – Слушай, – Шиён допивает свой чай большими глотками, – хочешь прогуляться? \ Бора натягивает на лицо маску, как очередной способ спрятаться от всего мира, наматывает по переносицу шарф – он нежданно пахнет шиёновыми духами, и Бора силится вспомнить, когда одалживала, – и сует судорожно дрожащие ладони в глубокие карманы пальто. Она думает, что это глупость – выходить на улицу после панической атаки. Но на вопрос Шиён она покорно кивает, покорно переодевается, уйдя в спальню, натягивает старый, любимый персиковый свитер, и даже пусть он любимый, совсем не греет под пронизывающим ночным ветром. Они идут вдоль домов, по пути никто не встречается, и тихо так, словно наступил судный день. Бора тихонько дрожит, стуча зубами, но ей так хорошо-хорошо вдыхать ночной воздух, дождливый и свежий, и впервые за неделю сомнения растворяются, становится как-то легче, проще. Взгляд на Шиён – снизу вверх – и всё вновь сложно. Шиён, вместо шарфа или свитера, натягивает на лицо лёгкую улыбку, и не угадать, это её способ спрятаться, или просто ей, как и Боре, хорошо идти по влажному асфальту вперёд, вперёд, не зная, куда точно. Она скашивает на Бору взгляд. Вдыхает шумно воздух через нос. И, сделав полшажка ближе, касается плечами плеч Боры, говоря: – Мне показалось, тебе нужно отдохнуть от затхлой квартиры. Знаю, ты не любишь в эти дни выходить из дома, но… Ночью никто не сунется, особенно после дождя. – Угум, – невнятно мямлит Бора и поднимает голову к тучному, тёмному беззвездному небу. По бокам изредка попадаются фонарные столбы. Подсвечивают редкие капли, срываемые с неба, и Бора не хочет натягивать капюшон, наоборот – ощутить горящей кожей приятный, нужный холод. Может, то успокоит беспокойное сердце. Оно учащает пульс, когда Шиён намеренно приближается, когда смотрит часто-часто, не прекращая улыбаться. – Хэй, – Бора останавливается. Мнётся, жуя нижнюю губу. Шиён засматривается с удивлением, но не торопит. – Ну, это… Бора неуклюже вытаскивает ладонь из кармана. Просьба никак не обретёт звучание. – Мне, конечно, ночью полегче находиться на улице, но… – она не заглядывает в шиёновы глаза, думая, что жутко нелепа, а Шиён ласково усмехается, потому что Бора космически милая, погружённая в естественный полумрак, который не прячет красноту на её щеках. – Взять за руку? – любовно предлагает Шиён. Бора шумно втягивает носом воздух. Кивает, не поднимая головы. – Не нужно этого так стесняться, – у Шиён голос мягкий-мягкий, таким заслушиваются, но наслушаться не могут. И ладони у неё тоже мягкие. Невероятно. Она, этими мягкими и прохладными ладонями, аккуратно берёт ладонь Боры в свою, сжимает, проводя большим пальцем по покрасневшим костяшками. – Ледяные, – разочарованно шипит Шиён, – такими темпами точно заболеешь. – У тебя такие же, – заикаясь полушёпотом бормочет Бора. Она неотрывно глядит на их скрепленные ладони, думая, что шиёнова ладонь и её – друг другу подходят идеально. И знание приносит колкую, как воздух, грусть; в сердце снова ноет. – У меня они такие всегда. А у тебя… А, ладно, – фыркнув, Шиён тянет Бору на себя. – Ты опять не смотришь на меня. Я могу обидеться.        Потому что я боюсь, что если сейчас увижу тебя – непременно поцелую.        – Пойдём к реке? – она неумело и суматошно меняет тему и, смущаясь, чувствуя чересчур горящее лицо, сплетает пальцы с шиёновыми, теряя ровное дыхание. Шиён с тяжёлым вздохом это сделать позволяет – сменить тему, сплести пальцы: – Пошли.