Ведьмин круг: Зверь Дарованный

Хмур Всеволод с утра раннего, даже прелести Любавы не сглаживают его морщин на темном челе. Не по его норову, но к будущей супруге он до свадебного обряда пока так и не прикоснулся. Хоть и некому ему теперь указывать иль творить запреты на разврат, коль дед и отец почили. Да вот отец Любавы слово взял с него крепкое, ну а кроме этого к дочери любимой еще и охрану приставил личную во главе с голосистой бабкой, что деву с малолетства ро́стила. Смотрит на белую лебедушку Всеволод, облизывается, как серый волк на добычу младую, но схватить, подмять под себя, надкусив сочный плод, пока не смеет. Более того, в этот раз чувствует он, завладела им Любава полностью, ни на одну так деву не глядел Всеволод ни в прошлом, ни в настоящем, и, надежда есть, не посмотрит и в будущем. Словно русыми косами красавица писанная к себе привязала крепче цепей кованных, в драконьем огне плавленых. Раньше ушел бы в бега по другим нежным прелестям, как было с Гордеей и Милорадой, а с этой даже думать о подобном не может. То ли годы, то ли перебесился — ему не ведомо. Как шум прокатился про гостей северных по граду великому, к нему тут же в приемный зал Любава совместно с голосистой бабкой при охране пожаловала выспросить, что случилось такого-этакого. За ней и хмурая Гордея с бравым Радимиром. Последний жарким взором в Любаве дырки вертит, аж слюной истекает на невесту отца собственного, да вот приблизиться к ней не смеет. А опосля них и весь двор потянулся, из тех, кого князь Всеволод приветил, приласкал, приголубил, щедро милостями осыпал. Последним же Олег просочился, встал у стены в тени, злыднем в строну отца поглядывает. Замерли все, ожидаючи, тихо перешептываясь. Время потянулось капля по капле, слишком медленно, вязко, тягуче, горным медом янтарным. И влипли они в него, как те шмели да мухи, что за сладким прыткие. Но вот оповестили зычно в палатах, что к великому князю града белокаменного с поклоном староста крепости северной китобой Могута пожаловал. Что ж, предсказание Деяна начало сбываться. Ну а как дорогие гости зашли да в пояс поклонились, все умолкли, боясь и слова обронить лишнего. Высок китобой Могута, мощен в плечах, хоть сед как лунь сизый, но зато телом молод, духом крепок. Сошел к нему князь Всеволод, завел речи по писанному. Выспросил как дела на северном рубеже, не донимают ли их общие враги с моря Белого. Расписал Могута как есть, что все пока тихо, а после с разрешения, снова склонившись, слово молвил: — О, великий князь Всеволод, а я к тебе с порученьецем. Стражница земли северной Марена ждет тебя, поджидает, уж давно очи всевидящие проглядела. Вот за тобой меня и послали. Будь же ласков, поплывем со мной в земли наши на краю бурного моря-океана, не откажи ведущей. Не ради веселья дева наша тебя к себе призвала, а ради дела грядущего, общего. Зашумели все присутствующие. Что за Марена такая? Да как она смела великому князю указывать? Хотя тут же один из стариков, что в совете у князей еще прошлых хаживал, об пол посохом что есть мочи грохнул, привлекая к себе внимание. Пошел гул громкий кругами, аж стекла разноцветные в окнах тряхнуло, звенькнуло. — Езжай, князь, Марена просто так к себе не зовет, да и если зовет, то не каждого. И отец твой и дед всегда к ее словам дюже прислушивались. Коней только за собой возьми повыносливей да провизии поболее. Обратно попутного ветра тебе не светит, придется по старому тракту, давно не хожему, заросшему чащобой, возвращаться. Не все ж тебя китобоям на своей шее катать да нянчить как малое дитятко. От таких слов еще больше люд зашумел, даже, кто поглупее, стали вслух высказывать, мол, если так надо Марене, пусть сама на поклон и идет, а не люд поморский за Всеволодом посылает. Но тут уже и сам китобой Могута гордо выпрямился, заступаясь за деву северную. — Не может Марена покинуть наш край. Сколько помнят старики, она извечно жила у моря в доме на огромной скале. Не носит ее земля, да и стара Марена, сдавать стала. Задумался Всеволод, вспоминая слова Деяна, а после все же переспросил у Могуты: — А если я к ней своих сынов пошлю вместо себя? — Не выйдет, великий князь. Вещие сны приходят только для избранных, тебя показали Марене сами боги. Не прибудешь под всевидящие очи северной девы, быть великой беде. Но тебе решать, князь Всеволод, гляжу, твоя невеста — прекрасный цветок, который ты боишься в одиночестве оставить. Но тут Любава вперед выступила, правильными словами да сладкими речами запела. Что, раз будущий ее супруг должен узнать вещий сон от ведуньи, она подождет, и ее люди, что при ней, обо всем позаботятся. Ой как не хотел Всеволод покидать Любаву, через себя переступил. Нашел глазами застывшего рядом с Гордеей, пышущего юностью, Радимира, рукой к себе поманил, а после при всех за себя оставил, тем самым подтвердив, что именно в нем видит себе преемника. Время не ждало, ветер с юга подул внезапно и сильно, а северный словно зверь в берлогу залег, так что пировать не стали, да и Могута отказался от всевозможных застольев. Собрались по-быстрому, и Всеволод, простившись с Любавой, на следующее утро с конной дружиной взошел на ладьи северного народа. Не видел он ни то, как Радимир раздевает глазами его оставшуюся невесту, ни то, как продолжает гневно в его сторону посматривать недовольный Олег. Только лишь поманил к себе затесавшегося в толпе кривого Деяна, тот по мосткам резво на корабль взбежал верным псом, хвостом виляя, словно ждал, что свистнут и с собой позовут, да еще и подколол тихо, чтобы никто не слышал: — Не на кого тебе стольный град оставить, княже. Пока ты тешился да баловался, по иным землям ездючи, старики, опора твоя, буйны головы посложили. А вот по уму, лучше бы ты с собой взрослых сыновей взял. Радимир с твоей Любавы глаз не спускает, а Олег на тебя диким волком смотрит. Не к добру сие, ой не к добру. Усмехнулся Всеволод, молвил слово ответное: — Прав ты как никогда, юродивый, вот и поедешь со мной к деве северной. Чтобы больше я ошибок не совершил на своем веку неосмотрительных. *** По течению да с нужным подспорьем, раздувающим паруса с солярным орнаментом, славные ладьи китобоя Могуты летели к родному дому белокрылыми лебедушками. Всеволод прекрасно понимал, что обратная дорога с дружиной даже на конях выйдет куда дольше. Но рассчитывать на нужный ветер, как он сразу уразумел, не приходилось. Вряд ли Марена будет столь добра к нему, как к своему человеку Могуте. Но староста китобоев ему щедро пообещал выделить подводы и продукты, даже ладью одну пытался подарить, да князь отказался, ему казалось, что проще пройти старым, пусть даже местами заросшим лесами трактом, но все же по земле родной матушке. Как-то так получилось, но со смерти отца и деда его отношения с северными землями подыссякли. Словно кто отодвинул его самого в сторону, а на место опустевшее себя воздвигнул. Всеволод, конечно, подозревал торговых родственников Гордеи, но за нечистую руку их поймать никак не мог. Единственное, пригрозил, отбывая, чтобы избу юродивого Деяна до его возвращения освободили. Торгаши, конечно, попыхтели, но, завидев, что местный целитель вдруг оказался вновь в фаворе у княжеского дома, нехотя отправились выполнять, само собой, забирая все ценное с подворья: и свое, и чужое. Деян же радовался неожиданному путешествию, да поболее, чем остальные воины. Он только слышал рассказы ушедших князей о великой Марене, да в вещих снах иногда ее мельком видывал, когда дева волей своей дотягивалась и до него никчемного. Но чтобы вот так, живьем, единственным видящим оком — никогда. И когда русло реки стало неимоверно широким, а заливные луга раскинулись куда ни глянь, начал волноваться не хуже Всеволода. А вдруг старуха и его за неповиновение накажет? Да что там! Вообще покарает? Ладьи же стали держаться больше правого берега. Как левый совсем слился с небом, потянуло запахом морским, соленым, да и южный ветер резко схлынул. Староста Могута указал на высокие скалы, что поднимались в лазоревую даль как раз над тем самым местом, где воды реки обнимались с морскими. — Вот и дом Марены, да и она сама нас встречать вышла. Деян сощурил слезящийся единственный глаз, пытаясь рассмотреть, но, к сожалению, ладьи подошли к многочисленным деревянным, пестро раскрашенным пирсам, вид на гору закрылся отвесными кручами. Того и гляди, все рухнет на головы и погребет под обильным камнепадом. И здесь их уже ждал народ северный. Даже бабы с детишками в нарядных одеждах, подбитых мехом, пришли на южных гостей поглядеть. Еще бы, когда в последний раз к ним прибывали по зову Марены и не припомнишь. Так, только торговый да охотничий люд шастает. С первого причалившего корабля дружина князя сразу коней выводить стала по мосткам. Те ступали робко, непривычно под ними скрипели темные от времени доски, да и восторженная толпа сильно нервировала криками да песнями, а еще цветами, которые кидали вверх так, чтобы усеять дорогу новоприбывшим. Князь Всеволод кликнул старосту Могуту, да еще и широким жестом юродивого Деяна к себе подозвал: — Чего это твой народ, Могута, меня как героя встречает с поля великой сечи? — А, может, наоборот, на него провожает? — едко усмехнулся тот и, видя, как князя перекосило, поправился: — Шутканул неудачно я, князь, не обессудь. А встречают потому, что матушка наша Марена за вами послала. Бывает это редко, но обычно те, кому предназначены ее видения, мой народ привечает как спасителей. Но даже так Всеволод не успокоился, глянул на не менее взволнованного Деяна, замкнулся. Делать было нечего, пора подниматься на крутую гору. На нее вела дорога широкая, наезженная, за многие годы хорошо накатанная. По ней и начали восхождение, а как на ровное плато вышли, что нависло над морскими волнами непреодолимой кручей, так Всеволод и замер от изумления, уж больно деревянный град-крепость оказался красиво сробленым. — Не туда ты зришь, прославленный князь Всеволод, — отвлек его от созерцания своего любимого города мощный голос Могуты, а после, когда к нему повернулись, указал на тропку узкую, что вела дальше наверх к белеющим скалам. — Твоих людей мы в городе на постой примем, накормим и о конях позаботимся. А ты пока ступай к Марене, не заставляй великую ждать. Я же тебя провожу. А если один опасаешься, возьми кого-нибудь с собой, вот только оружие оставь своим людям служивым, не любит наша старуха, когда перед ее носом кто чем бряцает, да и шумной толпы особо не жалует. Ой как не нравились такие речи-условия Всеволоду, но он их все же исполнил, а с собой только юродивого Деяна позвал, словно чуял, что тому надобно. Дальше отправились втроем. Могута вышагивал уверенно первым, дорогу показывал, за ним в след ступал задумчивый Всеволод, и чем дальше, тем сильнее нервничал, ну а последним хвостом, семеня, еле поспевал, слабый телом, мелкий Деян. Хитро была проложена тропа, и не увидишь особо, да и за скалами хорошо укрывала от вездесущего морского ветра, а еще выложена она была большими плитами, отполированными точно полы в богатых палатах Всеволода. Крутит буйной головой князь, диву дается, а как узрел дом и тех, кто встречает, и вовсе опешил. Сначала ему показалось, что женщина в белом из его снов все так же величественна, молода и прекрасна. Она стояла, опираясь на плечо маленькой девочки с длинными пшеничными косами. Но с каждым шагом картина по странному изменялася. Дева из морока перелилась в высохшую старуху, а подпирающая ее "маленькая девочка" оказалась по росту не меньше старосты Могуты. И тут только до Всеволода дошла сама истина, перед ним стояла древняя уставшая великанша, что возвышалась над простыми людьми на несколько голов как минимум. — Матушка Марена, я привел того, кого ты просила, — поклонился Могута низко в пояс всевидящей. — Знаю. С возвращением в край родной, — кивнула ему в ответ Марена, а после впилась пронизывающим взором бельм-очей в согнувшегося в приветствии перед ней Всеволода. — Что ж, и тебя приветствую, сын Велислава из южных земель. Как старый князь Мстислав почил, твой род совсем забыл о северных стражах, что верой и правдой с моря вас всегда прикрывали. Стало совсем неуютно от той силы, что лилась от высокой Марены, и не скажешь, что от былого величия остались только святые мощи, что давно должны были из яви в правь* вознестись. — Прости… матушка Марена. Старики меня ничему такому не учили, уж больно я долго отсутствовал да разъезжал, словно что гнало меня из родного града. А твои посылы воспринимал горячкой да болезнью. — Так спросил бы у Деяна, что к целителю своему не пришел в первую же очередь, а, княже Всеволод? Заморского лекаря у себя так приветил. А от него толку как мертвому припарки… — усмехнулась криво Марена, а после, отпустив плечо помогающей ей стоять девицы, приказала: — Голуба, принеси колодезной воды. Да не стой столбом! Поприветствуй гостей. Дева Голуба щеками зарделась, украдкой на князя прибывшего шальной взор бросила, а после, засмущавшись, умчалась за избу с деревянным ведром. О доме Марены отдельный сказ можно было написать, нечеловеческого размера он оказался. Потолки высокие, сводчатые, да и окна узкие, стрельчатые, непривычные для северов с их морозами да бурями, больше на храм священный похожий. — Что ж, пойдем, княже, а твои сопровождающие под небом подождут, — и иссохшей рукой так плавно повела словно молодуха, указав на открытый высокий проем дверей. Деян было дернулся вслед уходящему Всеволоду, но его Могута остановил, перекрыв мощью руки проход. — Мы тут гости непрошеные, подождем на камнях, нагретых солнышком, да и ветер с моря послушаем. Может, и нам что и подскажет дельного. Так они и расположились, а после узрели, как Голуба с колодезной водой в дом Марены тихо прошмыгнула, на них даже взор украдкой не кинула. Ну а пока сопровождение князя расположилось на прогретых горячих валунах, Всеволод тихо шел за постукивающей деревянной клюкой-посохом по каменному полу величавой Мареной. Несмотря на годы, старуха-великанша двигалась плавно и уверенно, словно все видела вокруг иным взором. Да и бельма ее глаз сверкали на высушенном лике точно талые льдины, иногда даже светло-голубой в них проглядывал, и казалось князю, что Марена его изучает каким-то неведанным для него способом. — А ты внешне очень пригож, княже, да и силой мужской не обделен, столько детей имеешь. Не зря твоя Любава согласилась стать тебе женой, ой не зря… — хитро растянула сухие губы старая, а после остановилась посреди огромной пустой залы, где из каменного пола будто вырастал дивный серебряный полу-раскрывшимся бутоном цветок глубокой чаши. Ничем ранее не смущался князь Всеволод, а вот тут с едких слов Марены вдруг зарделся как пристыженный мальчишка, у которого еще губы от молока материнского не обсохли. И это даже его немного злило. Если учесть всех его детей, коих он успел настругать на стороне по бабьим левым юбкам, то ходоком Всеволод считался знатным. — Но это даже неплохо, есть будет из кого выбирать, — подвела Марена речь, совершенно не обращая внимания на полыхающие от стыда скулы и уши князя. — О чем ты, матушка? — еле вымолвил князь, присутствие старухи его с каждым мгновением угнетало все более и более. — Зачем говорить о том, что проще показать… — начала Марена, как ее перебила вернувшаяся с колодезной водой нерасторопная Голуба. Даже ведро казалось мелким в руках-крюках ведуньи-старухи, которое она легко перехватила у своей прислужницы, а затем медленно вылила в мерцающую серебром изысканно сделанную чашу. — Ступай, Голуба, угости медом и хлебом тех, кто остался на пороге, составь им компанию, — отдала пустое ведро Марена прислужнице, ну а после того, как дуреха-девица ушла, плавно поманила к себе застывшего Всеволода. — Подойди, княже, и увидь судьбу в чаше Морских Ветров. Только помни, как коснешься воды ликом, видение прервется, и второй раз его узреть уже будет не суждено. А после сказанного, наклонившись над чашей, с силой дунула… Это было странно, будто порыв ветра, что завертелся в комнате, обнял Всеволода, подхватил и придвинул к самой чашей, а она, оживши, распустилась перед ним во все стороны волшебным цветком, испустив вокруг себя яркое сияние и божественный аромат хмельного меда. Моргнул князь от неожиданности и вдруг оказался в ином месте. Вернее, в том же самом, только снова вне дома старухи. Закат полыхал кровавыми стягами, раздувал облака, пронзая их огненными стрелами во все стороны, заливал высокое небо алым, словно перед взрывом копил силы. Еще пару минут, и солнце во всей своей красе нырнет в бурное море, что, поднимая багряные волны и выкатывая на берег горы бездыханных поверженных, лизало почерневшие лики усопших… Отсюда, с великой кручи, что открывала прискорбную картину, виднелась бесконечная флотилия размалеванных черными крестами чужих кораблей. Их было столько, что Всеволод, ужасаясь представшей перед ним трагедии, задержал дыхание, а после закашлялся от гари и копоти, что тянулись с поверженного града-крепости. Он на подкашивающихся ногах начал обходить каменный дом старухи и нашел ее в высокой траве через пару шагов рядом с разрубленной, в луже запекшейся крови несчастной Голубой. Мертвая старуха белыми очами созерцала пламя небес, на ее расправившемся от глубоких морщин лике прочертили от уголков глаз небольшие дорожки кровавые слезы. Земной путь Марены был окончен, впрочем, как и тех, кого она пыталась спасти в своем последнем порыве... Но чад от горелых трупов заволок взгляд Всеволода, и он вмиг воспарил ввысь над землей северной. И оттуда открылось ему, как поганые варвары, что попрали их землю, на бесконечных ладьях заходят в гавань у устья реки, часть их на привезенных с собой конях заполоняет сушу и по старому тракту продвигается на юг к его великому граду. А другая так на ладьях под парусами, налегая на весла, проникает по реке вверх. И сила за ними стоит несметная, колдовская, страшная, погибельная, темная, ядовитая. Такая мощная, что вздохнуть даже трудно. Теперь взор Всеволода закрыли набежавшие багряные облака, а когда он попытался отмахнутся от них руками, то оказался посреди разгорающейся сечи. Тут бились и его воины, и он сам, и его окрепшие сыны, Радимир с Олегом, и витязи союзников, коих, видно, успели позвать. Бились славно, отчаянно, без веры в будущее. Так как врагов расплескалось несметное множество волнами черными, погаными, покрывая все вокруг. На одного могучего воина приходилось по сотни захватчиков, а когда и по тысячи... Увидел Всеволод и того, кто стоит во главе несметного войска, с ветвистыми рогами на шлеме, обряженного в красные доспехи, а также другого в его тени, от которого вся эта дрянная ядовитая темень и расползалась во все стороны, и кто старуху Марену смял в едином порыве. Узреть-то узрел, да вот рассмотреть с пристрастием не смог, уж больно там вокруг заморского колдуна сильно тьма сгустилась, заклубилась, взор закрыв. Пали его сыны, пали союзники, вороны покрыли стаей затихшее поле брани. Чадит город от пожарищ, на стенах вешают отрубленные головы. Следующее видение и того было гаже. В его доме на шкуре медведя лежит поверженной птицей прекрасная Любава, и вместо живота у ней кровавое месиво, а в головах скукожилась посеченная Гордея, что пыталась прикрыть грудью мертвых детишек. Его же самого, великого князя, в колодках, избитого, израненного, гонят пешим в сторону северной гавани, а рядом в клети везут испуганных, ничего не понимающих подросших дочерей Милорады… Охнул князь Всеволод и захлебнулся колодезной водой, закашлялся, отпрянул от вновь ставшей, как и прежде, серебряной чаши. Снова у цветка лепестки оказались сложены чуть распустившимся бутоном, будто и не было ничего, и все свершившееся только оказалось болезненным мороком. — Видел? — учтиво подала ему вышитый солнечными знаками рушник Марена. — Да, великая… — тяжело выдохнул Всеволод, а после, с сипом вздохнув полной грудью отчего-то похолодевший воздух, изрек: — Но теперь я предупрежден, а значит, смогу встретить врага во всеоружии. Оповещу всех князей, подтяну заранее воинов к северному взморью. Скажи, те дети, что Гордея грудью прикрывала, были мои и Любавы? — Ну а чьи же еще? — усмехнулась Марена, а после, сгорбившись, тихо изрекла: — Твоя будущая жена хоть и молода, но умная женщина, славный выбор. Наверное, единственный и правильный в твоей никчемной жизни. Она и к бывшей твоей подход найдет, и к старшим сыновьям русло проточит в их молодые сердца. Да вот только все ли ты видел, княже, и все ли правильно? — Несметное количество врагов, тебя мертвую вместе с прислужницей… Горящие города, убитых сыновей и… Любаву с Гордеей, — говорить стало больно, и на глаза навернулись едкие слезы. — За что нам все это? За какие прегрешения? Или эта кара богов за то, что я не слушал отца и деда? Да вместо того, чтобы опорой им быть, сидеть в граде, на вольных хлебах пировал, доступных женщин не считая? И с Гордеей не вышло полюбовно, молоды мы тогда слишком были, да старикам она ой как не приглянулась из-за своего торгового рода. И с Милорадой все пошло вкривь да вкось, не люба она мне была изначально. Хоть и хороша собой, но холодна, как лед на белом взморье… Не спорю, и сам я виновен перед нею, что даже не пытался растопить те снега, да толку-то? Все уже кануло в Лету. От прошивающей боли в сердце все инеем покрылось, опустился Всеволод на колени, склонил голову, пряча от старухи непрошеные слезы. И только сейчас понял, как мертвенно холоден каменный пол в этой огромной не для обычного человека избе, и что великая Марена стоит перед ним совершенно босая. Это немного отрезвило, окатило бодростью, отпугивая безнадежность. — Видеть-то видел, да вот только не узрел. Не страшны так несметные полчища, да и сам король-завоеватель в рогатом шлеме, как тот в тени, что великой магией владеет. Даже будучи молодой и полной силы, вряд ли я смогла бы полностью подавить его и потопить вражеские ладьи, подняв морские волны супротив них. Сила за тем скрытым колдуном стоит странная, скверная, из нави* краденная… — начала было рассуждать Марена и, “увидев”, как Всеволод замер перед ней, нагнувшись, коснулась его понурого плеча. — Если бы не было совсем надежды, не стала бы тебя и тревожить. Прожил бы с Любавой как есть, что отпущено богами до неизбежной смертушки. Всеволод, вздрогнув, поднял мокрый лик и утонул в “смотрящих” на него льдистых озерах очей слепой колдуньи. — Но как?.. — еле прошептал он, не понимая ее обжигающих холодом слов. Та же в ответ лишь вновь тяжело вздохнула. — Все лучше, чем знать и доживать свой век без надежды на грядущее. Я и своих бы детей не предупредила. Раньше по северным землям много великанов жило подобных мне, а потом мельчать стали. В жены да в мужья из твоих южных земель дев и парней брали. Видел же, как силен Могута? И его сыновья ничем не хуже. Хоть мощь наша в них и осталась, но уже рост... Нет, не тот, не тот совсем. Как бы ни были тяжкими и угрюмыми ее слова, отороченные воспоминаниями из прошлого, но князь все же понял в них скрытый смысл. Как бы он жил, как смотрел на Любаву, как бы малых детей растил да старших воспитывал, если бы точно знал, что они вскорости все погибель найдут неминуему? Как такое вообще возможно? Всеволоду казалось неведанно. А ведь старуха наверняка все время правду про будущее зрит. И скольких она пережила вот так, знаючи, что ничем не может помочь, подсобить, подсказать? Да и надо ли, если нет способа изменить дорогу в лучшую сторону? — Вот теперь я вижу, что ты понял меня, княже. Понял, принял и осознал до глубины своей души, — заключила Марена и, отойдя от него, уселась на массивную лавку, пряча иссушенные годами ступни под длинную юбку, расшитую яркими узорами. — Вставай, Всеволод, не все еще потеряно, ведь сны ко мне приходят постоянно. А то, что сбудется, до конца еще не предрешено. — Значит… Ты знаешь, как остановить захватчиков? — поднявшись с колен, Всеволод, еле шагая, взгромоздился на другую лавку, что стояла напротив сидящей ведуньи, и понял, что ему на ней неудобно, словно он маленьким мальчиком залез на отцовский массивный трон. — Стара я стала, силы не те, да и земля меня уже не держит. Но если добудешь мне зверя дарованного, то вместе с ним мы выстоим против того колдуна черного. Всех, конечно, вряд ли потопим, но силы убавим более чем вполовину, а, может, и на две-трети, а тут уж на земле да в гавани тех, что выживут, да из морских волн повыползут, вы общим войском и добьете, как пить дать. Задумался князь, если все так, то лучшего и не надо, да и кровавой сечи под градом своим он избежать сумеет. Но кто этот “дарованный зверь”, как он выглядит? Спросить Марену? Но она точно его мысли сама прочла. — Мне не все ведомо, но знаю я, что по возвращении ты должен послать одного из сынов своих на медвежью охоту, как деревья листву по осени сбросят. Правильно сына выбирай, выберешь не того, принесет тебе он шкуру, на которой твою же Любаву и порешат, а после и Гордею вместе с детьми малыми рядом положат. От этих слов князь вздрогнул, вспомнив, как его любимая лежит, раскинув руки, на бурой медвежьей шкуре. Хотя что, у него шкур других нет в доме? Есть, и не одна. — У того медведя шерсть с проседью и на морде глубокий шрам приметный имеется… кривой такой, чисто змейка через левую глазницу, не ошибешься, — вкрадчиво подсказала старуха, и князь с тех слов схватился за гудящую голову. Он видел этот шрам в том самом мороке над чашей Морских Ветров северных, извилистый след, словно чеканная монета, отпечатался в его сознании. И именно на этой самой шкуре его Любаву и… — Какого мне сына послать? — заметались мысли в заболевшей главе Всеволода. Радимира — сильного да удалого? И то верно, уж он не раз на медведя хаживал и шкуры трофейные Всеволоду приносил. Но раз так… Что там старуха только что говаривала? — Выбирай с умом, — будто опять подслушала Марена его путающиеся мысли. — Тебе нужна шкура или все же избавление от недруга вероломного? — Олега? — с удивлением выдал князь вслух. Нет, конечно, второй его сын не уступал ничем первому. Ни во владении мечом, ни в стрельбе из лука, да вот только, в отличие от Радимира, на охоте если и бывал, то только по малолетству простым зрителем. Так уж вышло, другов верных, как у старшего, Олег не имел, сам к отцу Всеволоду не ластился, все на него волком смотрел, не приголубишь, душевную беседу не заведешь. Того и гляди — укусит. А чего вообще Всеволод хотел? Если Радимира он все же любил и мало-мальски как отец о нем заботился, то Олега на дух не переносил, уж больно он ему внешне нелюбимую Милораду напоминал, а не его самого. Вот дочери от бывшей его жены во всем в него пошли и ликом, и статью. А Олег? Что Олег? О нем больше старик Мстислав пекся да воспитывал, а так же отец Велислав, когда еще жив был. — А, может, вообще послать безродных? — зачесал затылок князь, вот в Олега он не верил, точно за чужого принимал. — Не смеши меня, княже. За сынов считаются те, которых ты признал как своих, именем нарек, провозгласив княжичами, — рассмеялась Марена словно молодая девица, и так ее задорный смех отразился по комнатам, загулял, развеял думу тягостную. — Выбирай из двух и помни, что нужна тебе не шкура медвежья, а зверь дарованный. — Ладно, — согласился с ней князь. Олега послать, так Олега. — А, может, сразу двух отправить на охоту? Чтобы уж наверняка? Ну а чего, один медведя убьет, другой зверя того изловит, что Марене столь надобен. Чем не решение славное? Тем самым еще сильнее развеселил старуху, та, от души отсмеявшись, аж из глаз выступившие слезы рукой иссохшей смахнула. — С судьбой решил поторговаться да в салки поиграть? Смотри, не глупи. Так ты ж, вроде, не из семьи Гордеи, а, княже? Что ж, выходило и правда, придется отправлять того, в коем уверенности нет никакой. Хотя… Если с ним охотников бывалых да дружину умелых воинов. И то, как вновь развеселилась старуха, молниеносно отрезвило, а особенно ее въедливое: “Так тебе нужна еще одна медвежья шкура, княже?” Оправлять Олега одного? Так это ж на верную смерть. И хоть нелюб он ему, но все же сын, и так же умрет в бою рядом с Радимиром, защищая землю родную, если этот самый зверь так и не будет им же отловлен. “Так же умрет” — особенно сильно отдалось в сердце князя. Заболело в груди, мертвой иглой кольнуло. Выходило, что так, что эдак, а Олег нежилец вовсе. — Ну и куда мне отправлять Олега, а, великая? — А вот это уже дело глаголишь! — обрадовалась Марена. — На ведьмино урочище в восточном краю. Там, у гор, что стоят у солнца, есть знаменитый град мастеров, который издревле тебе подати оружием платит. Или ты не знаешь, кто тебе мечи да ножи кует? И тут князь Всеволод замер, словно молнией прошитый и громом пораженный. Ему ли не знать тот край, в который он часто молодым да рьяным захаживал? И в сердце закралось лихое сомнение, зачем же на медвежью охоту туда Олега посылать? Что у них собственных в округе медведей нет? А еще последнее от Марены, вкрадчивое, ровно как за самую душу схватившее: “И помни, княже, твой сын должен сам этого захотеть, приняв свое решение”.