Ведьмин круг: Зверь Дарованный

Град гудел поутру словно осиный улей. Вовсю жаром полыхали кузни, отовсюду стук-перестук слышался, где словцом крепким окрашенный, где смехом да присвистом, а то наговором-молитвою. Олег по примеру Зимы спешился, только Деян на мелком конике остался восседать, сославшись на то, что у него ноги кривые да короткие, и за ними, статными да красивыми, он никак успевать не можучи. — Слыхивал али нет? — раздалось из одного открытого нараспашку двора молодым мужицким голосом. — А ведь Подгорный отказал Микуле-плотнику, смехота да и только! Уж Надея скоро старой девой окажется, да и не каждый целительницу в жены возьмет. А Микула, вот дурак-дураком, мог и попроще девицу себе заприметить. Отчего-то эта фраза заставила Олега замереть, да и не только его самого, но и спутников. Зима аж крякнул, Деян же свой единственный глаз к небу закатил, мол, мужики хуже баб базарных языками чешут, из пустого в порожнее переливают. — Если б только ему, что сам-то прошлым летом не его ли порог оббивал и все по тому же поводу? — ответили ехидно и весело. — Ну так… — запнулись, а после продолжили неуверенно: — Надея меня выходила, уж, думал, в навь* по мосту призрачному уйду, не воротят. И потом, такая дева-красавица и все не замужем… Пропадет девка почем зря! — Ну и чем Микула хуже тебя? Да у нас ни одного молодца в городе нет, кто бы хоть раз к Подгорному мастеру насчет его дочери не хаживал, — продолжали капать не хуже смолы прогорклой за шиворот. — А сам-то? — вызверились, ответствуя. — Я и говорю, ни одного нет. Чем слушал-то? — в голос от души рассмеялись. Олег вздрогнул, переглянулся с Зимой, тот лишь плечами пожал, тишком глаголя: — Не, княжич, я Вячко Подгорного двадцать лет не видывал, так что с меня спрос маленький. Первый раз слышу, чтобы у него дочка в невестах хаживала. А вот то, что его род был проклятым, это да, правда людская. Не рождались в нем дочери. Ни у его отца, ни у деда, ни у прадеда, никогда не было девочек. Но раз сейчас все же дочь появилася, значит, снято сие черное пятно недоброе, и дом теперь его чаша полная. На подворье притихли, и Зима двинулся дальше, за собой уводя Олега, полного задумчивости, только Деян нос почесал, но промолчал, затаив свое мнение. Так и брели, пока весь город не прошили насквозь, остановившись у последнего двора над каменной кручей. Тут скала подпирала несколько дворов, что кругом ее обнесли, и посреди них самый богатый дом как раз и был мастера Вячко Подгорного. Зима брякнулся в запертые ворота громко, да еще и эгегекнул от всей души на богатырскую славу. И навстречу ему высыпали хозяева, и тот, что самый седой да крепкий, обнял по-братски былого охотника, по крепкому плечу жмахнув со всей дури-мочи. — Зима, Зима, уж не думал увидиться, стар я стал совсем. — Эй, Вячко, на тот свет рано спешить тебе! Говорят, в который раз женился, да и молодуха ой как хороша собой, — брякнул ответно о плечо Зима давнишнего друга верного. — Хороша, да болеет часто уж больно, угасает моя душенька… Но и ты сам знаешь верно ведь, не живут в моем доме долго женщины, — закручинился в ответ Вячко Подгорный. — Как? А я вот ведаю, у тебя в невестах дочь имеется, да еще и такая раскрасавица! — но не слышал друга Зима, обнимал за плечи, речи вел радостные: — И, опять же, врачевать может, разве нет? Или твоей жене никакое средство не дает облегчения? — Да… — замялся мастер Подгорный, но опосля все же молвил далее: — Благодаря Надее Дарена только и жива. Вот недавно моя белая лебедушка принесла мне двух сынов крепких, кровь с молоком, залюбуешься. Последняя радость мне на седую голову. Ну а дальше разговор о детях зашел, кого Вячко куда устроил, как разбрелись по жизни, где осели. Так узнал Олег с его слов, что старший сын Подгорного мастера Заря служит уж летков с пяток у его отца, князя Всеволода. Средний, Ждан, здесь при кузне остался отцовской, дело вести помогает, да и сам не прочь молотом помахать. Ну а после, вроде, как детей долго и не было, кроме дочери Надеи, об которой Подгорный мастер не хотел разговоры заводить, словно она пятно на его имени, черное да грязное. Сразу стал нахваливать младую жену-умницу Дарену да двух младших мальчуганов ее голопопых, что на их громкий говор выбежали, стуча пятками крепкими по настилам из дерева. Но как бы то ни было и какие разговоры Вячко Подгорный не вел про свой род словно заяц петляющий, прибывших приняли как дорогих гостей, баньку справили, а после за стол усадили, полный яствами. И ломился он не хуже княжего. — Эй, Дарена, нечего тебе мед разливать из ендовы*, устала поди. Крикни Надею, пусть она гостям взор усладит красотой своей редкостной, а сама побудь с детьми малыми, слышишь же, озорничают и плачутся, — остановил Вячко жену с луженой братиной, в которой плескался напиток пьянящий. Та лишь потупила взор, перед тем как кивнуть в согласии, да заспешила от мужского стола в светлу горницу. — А неплохо живешь, Вячко Подгорный мастер, не изба у тебя, а хоромы, не хуже княжих, — усмехнулся Зима, поднимая чарку с крепким медом. — Так расстроился, Ждан же при мне остался, не эта осень, так другая — быть свадебке. Но от таких слов отцовых средний сын посмурнел, а ведь вроде радоваться должен, коль назначено. — Мне бы твоей уверенности, батя… — лишь прошептал украдкой, а после замер, так как в проеме двери показалась девица красная. Олег как глянул, оробел, никогда ранее его девушки не привлекали особо, а порой даже пугали по причине неведомой. А к этой как потянуло, словно на веревочке. А она входит, низкий поклон отвешивает, приветствуя дорогих гостей, а после берет в руки ендову с медом пьяным и начинает обходить стол, предлагая наполнить чарки нежным голосом: мягким, чарующим с неземными переливами… — А хороша у тебя Надея, — утирает ус Зима, поглядывая на то, как девица ему белыми рученьками мед подливает. — А, княжич, хороша? Нет? А Олег и сказать не знает что, разве выдавить еле-еле, через раз вдыхая да выдыхая: — Хороша… Еще бы, на Надее платье белое, красными жар-птицами вышито, талию тонкую пояс обхватил с жемчугами, не каждая княжна такой роскошный себе позволит. Да и космы белоснежные распущены, только на голове нарядный венец короною. Очи словно серебром блестят, влажные, лукавые… Чем не дева на выданье? Зима хмыкнул в усы, от души богатырской даванул локтем в бок Олега, что ртом мух ловил, а он и не чувствует, словно без меду пьяный. Только Деян головой сокрушенно покачал, обратился к мастеру Подгорному с затаенной издевкой: — Такая краса, а все без жениха, не гоже как-то. — Кому и не гоже, а кому и не по роже, — хмыкнул недовольно Вячко, видя, как княжич Олег на его дочь гляделки пялит. — А что если к твоей Надее сам князь Всеволод сватов зашлет? Разве откажешь? — поддакнул Деяну Зима. — Смотри, чем не жених тебе Олег? Все при нем, второй сын в роде великом. — Ты, что ль, в сваты набиваешься? — отмахнувшись Вячко от Зимы, наклонился ближе к Олегу, в глаза осоловелые ему заглянул и, как увидел в них отражением белоснежный образ дочери своей, отпрянул безрадостно. — Откажу и ему, не впервой отказывать. — При себе, что ли, оставить хочешь? — криво усмехнулся Зима, сковырнув Подгорного. — Так это совсем как-то не по-людски девицу молодую в отчем доме насильно удерживать. Но мы к тебе не за этим прибыли, у нас дело куда серьезнее. Повисла над столом богатым тишина неприятная. Меж тем Надея обнесла всех медом и со изволения отца тихо удалилась, оставив за собой легкий запах не то цветов луговых, не то весенней свежести. Зима же подождал, когда дочь Вячко скроется, и только после этого со вздохом тяжелым продолжил: — Отправил князь Всеволод своего сына, княжича Олега, в ведьмино урочище за шкурой медвежьей. Что ты об этом, мастер, думаешь? Вячко совсем глянул не по-доброму, но тут же ответил без стеснения: — На верную смерть князь Всеволод второго сына послал. Чем только думу думал? И сам туда не пойду и народу своего не дам, да и вам не советую мутить люд понапрасну. Не было медведей в ведьмином урочище вовеки-веков. Не было и не будет, — сказал как отрезал, меду намахнул, а после, прокрехтев, хлопнул кулаком по столешнице, аж яства подпрыгнули. — Однако же… Зверье стало вести себя куда нахальнее в последнее время, начало хаживать под стенами града нашего. Не к добру это, ой не к добру. А с чем связано, я не ведаю. То ли силу стало терять урочище, то ли ведьмы на нас гневаются. — Ну а что скажешь про зверя дарованного? — вдруг очнувшись словно от мари наведенной, прошептал вслух Олег, отчего Вячко Подгорный, вздрогнув, остатки меда разлил по столешнице. А после начал пир сворачивать, отговоры искать, мол, дела в кузне, металл стынет, люди простаивают и все прочее… Переглянулся Олег с Деяном. Темнит мастер, но разговоры заводить не стали, да и Зима, пьян-пьянехонек, после каждого слова хозяина лез со своим добром, однако на постой осталися. *** Что ж, день проходит, два… Все суета-сует, пустые домашние хлопоты… Беготня, скорые разговоры, и ничего — полная тишь да гладь. Живет и здравствует на подворье у Вячко Подгорного княжич с сотоварищами, да вот только толку никакого. И кормят их знатно, и привечают, а подсказки не дают хоть маломальской. Да и деву Надею Олег больше не видывал, лишь слышал, как плотник Микула приходил, барабанил в ворота, на Вячко кричал, требовал женитьбы, да ничего так и не добился. Разве что народ града изрядно посмешил. Но как-то по раннему утру княжичу Олегу не спалось, и узрел он, как та самая Надея с корзиной плетенной в тайную калитку прошмыгнула. Он, не будь дурнем, меч прихватил, плащом дорожным с головой накрылся, чтобы личину сокрыть, и за нею. Догнал бы, да за оградой Надею подкарауливал брат Ждан, сердитый и надутый, словно петух на чужую крупу. — Зачем сбегаешь без сопровождения? Тебе что отец говаривал?! И то верно, Надея только сильнее в накидку, подбитой белым мехом, укуталась, на лик натянула. Если бы не белесые пряди, что так в глаза бросались, Олег бы ее и не узнал или за жену Вячко принял бы. Да как тут не принять? Всего две девы на подворье, а плотная накидка ладно укрывает женское платье. И не разглядишь по нему, замужняя вышла на двор или та, что все еще в девках мается. — Да ладно тебе, не в первый раз, а травы нужны в первую очередь не мне, а Дарене и ее деткам малым. Скоро снег выпадет, думаешь, по сугробам их собирать сподручнее? — Там, куда ты ходишь дорогами скрытыми, снега никто отродясь не видывал! — ругался на сестру-непоседу Ждан, аж из глаз искры летели. — Ой ли, и откуда только ведаешь? Сам, что ли, бывал в ведьмином кругу? Узнает отец — высечет, — голос струящийся, мягкий, пленительный… Как его Олег только уловил, следом заскользил, словно музыку дивную вновь услышал, даже не обратил внимание, как старший возмутился на младшую: — Я не мелкий, что б меня розгами сечи по заду голому! Хочешь или нет, но полдороги скоротать подмогну все же. И как бы они не шумели на всю улицу, Олегу все равно пришлось за это парой идти крадучись. Но к этому времени народу из домов высыпало немало, и кузни огонь развели, и кое-где перестук залихватский послышался. Так что на него никто особо не поглядывал, а вот на Надею даже в закрытом одеянии посматривали с любопытством, а порой вообще неприкрыто взглядом голодным провожали, взором замасленных глаз, словно оглаживая. Брат же с сестрой к главным воротам не пошли, по-умному в сторону от них забрались, там в секретную дверь проскользнули, только охране махнули особым жестом на стене и были таковы. Олег за ними, лик прикрыл, жест повторил, и его пропустили, словно так и надобно. “Ну и крепость-город, коль так просто можно из него сбежати”, — усмехнулся на свою проказу княжич Олег и поспешил далее. И все хорошо, и видно было преследуемых как на ладони, пока они с холма не сошли, да вот только как к жирному лесу могучему подобрались брат с сестрой, между деревьев словно рыбы в воде растворилися. Вроде мелькали чутка еще, а потом раз — и исчезли, как и не было. Но Олег неробкого десятку считался, так что, пока тропа под ногами виднелась, пер по ней напролом. И как-то так вышло, что заплутал. Дорога вдруг расстроилась, а после еще и не на раз, а потом закружило его по лесу, замотало, словно леший на хвост сел основательно, да в бубен вдарил для увеселения. А тут еще и солнце стало на закат спешить, и не успел княжич опомниться, как наступили ранние сумерки. Темень ночным одеялом скрыла овраги, камни потаенные, того и глядишь, полетишь куда, сорвешься, разобьешь голову. Дерево, еще одно… Стволы мощные, в обхвате и двум-трем не осилить, не обнять, а после вдруг расступились, и оказался Олег в странном месте, как на блюдце плоском, круглом, таинственном. И нет никого, и ветер стих, ни звука. До этого где хвоя падала да ветви качались под тихим ветерком, играючись, слышно было, как деревья трещат, поскрипывают, перешептываются, птицы поют, чирикают, крыльями хлопают. А тут тишь навалилась густая, сметанная, все мхом поросло вокруг, и ноги Олеговы словно в зеленой влажной перине по колено утопили. Не по себе стало княжичу, и чувство такое, словно проплешина так и манит травами мягкими да мхом нежным стелется, мол, приляг, отдохни, княжич, закрой очи, отринь хлопоты… А в центре, недалече так от него, что-то черное виднеется, не то столб, не то еще что. И на нем нечто белеет не то пояс, не то оберег. Олег было попятился назад, да вдруг услышал за спиной громкий медвежий рев, а как обернулся, так и замер подобно камню надгробному. На него из черни леса шел огромный бурый медведь, а тут еще и луна выглянула из-за лохматых крон сосен, высветлив милостиво во всей красе дикого зверя. Шерсть с проседью, а на левой пустой глазнице кривой шрам поперек всей морды, зато правый светится словно алый цветок зари ярым бешенством. — Ну и кто говаривал, что медведи тут не хаживают? А это кто тогда, пришлый дядюшка? — пробормотал Олег, выхватывая из ножен острый меч и отступая от леса в центр небольшой проплеши. Да вот только лютый зверь за ним не идет, клыки скалит, губы тянет, рычит, башкой мотает неистово, а словно через некую границу переступить никак не смеет. Понял это Олег, напал первым, а после пары ударов отскочил опять в круг заветный, охранный. Отдышался, глядучи на рассвирепевшего зверя, и опять в атаку пошел. Что ж, еще несколько ударов мечом и снова обратно на пустошь, и так, пока зверь уставать не стал, нещадно посеченный, истекающий кровью. Да вот только Олег не был так искушен в реальных боях, как его старший братец, впрочем, как и в охоте. В следующую вылазку зацепил его медведь одной лапой за бок, когтями по ребрам до скрежета, а другой ногу слету перебил, да так, что кость наружу белотой выперла. Охнул Олег от боли, но успел, прежде чем упасть, зверя в самое сердце пронзить. Так что рухнули оба, только один у кромки леса замертво с мечом в груди, а второй в заповедный круг откатился, громко выкрикнув на всю чащобу… И тут его голос не остался не услышанным, завыл зычно недалече один волк, а после его песнь другой подхватил переливчато, затем третий поддакнул, все ближе подступая из темени к распластанному на мху Олегу, освещенному дивным ликом полной луны. И то понятно, стая на охоту вышла. А тут такая гора свежего мяса в виде медведя задарма и он, не ходячий, выбившийся из сил. Княжич от усталости еле дышал, но все же стал отползать на середину круга, оставляя за собой кровавый след по седому мшарнику, словно дорогу постелил, заходи кто хочет. И когда уже на несколько саженей отполз, уперевшись в черноту резного столба, звери показались, полукругом к пустоши вышли, но, как и медведь, пока не стали незримую черту пересекать, у мертвого косолапого столпилися. Начали пир праздновать, брюхо набивати, кто подрыкивая, кто поскуливая, а кто хвостами повиливая, словно радуясь. Олег от боли уже бредить начал, как заметил, что у волков глаза синим пламенем полыхают, а один все же по его кровавому следу к кругу заветному вплотную подступил… носом повел, завыл, как по покойнику бездомный, безродный пес, а после еще пару шагов прошел. Нет-нет, а еще один и пересечет черту незримую. Ну а вдруг княжич кровяным следом стену охранную обрушил? Олег, сжав челюсти, рывком сел, упираясь вспотевшей спиной в столб, как понял, что он словно греет его мятущуюся душу. Запыхался он совсем, подустал, пот застил очи княжичу, и трясло его от накатывающего не то жара, не то холода. Вдруг волки расступились недовольно с воем, в разные стороны разбежалися, словно волны морские, и на плешь лесную вышла прекрасная дева в необычном одеянии, горящий факел держа в руке. Олег помотал головой, не веря зримому, и вдруг услышал мелодичный голос, что не то молитву читал, не то песнь выводил, не то зверей заговаривал… Призрачный голос, неземной, сказочный, скрытой магией окутанный. Так к нему через стаю рычащую недовольных волков в ведьмин круг по его крови пролитой Надея и вошла, недолго думая. Олег еще раз сморгнул, запрокинул голову. Тот оберег плоской лентою, расшитый бусинами, что висел на столбе, соскользнул и упал ему прямо на грудь, кровь впитал. Но княжич этого уже не заметил, его веки тяжелые без сил почти закрылися, еще пару мгновений, и он уйдет в мир грез, что приносит раненному облегчение. Очи Надеи испускали, что у волков, пламя синие, колдовское, нелюдское, погибельное. Ну а когда она над ним наклонилася, то успел он лишь в последний миг узреть, как шелк ее длинных волос, переливающихся вперед из-за узких плеч, с белоснежной россыпи в черное крыло ворона повылинял.