***
Вопреки самым страшным опасениям Цзян Чэна, Пристань Лотоса не слишком изменилась за время его отсутствия: мертвецы не бродили по округе и трупы без глаз и языков никто по стенам не развешивал. «Впору подумать, что Сюэ Ян более нормален, чем Вэй Усянь», — иронично отметил про себя Цзян Чэн. Старейшина Илин, впрочем, в последний час выглядел куда более безумным, чем раньше. Мало того, что он был бесконечно напряжен, едва не подпрыгивая от каждого звука, так ещё и, стоило изогнутым очертаниям крыш Пристани Лотоса показаться вдали, замер на несколько минут с таким лицом, будто если б только был другой выход, он ни за какие блага мира не двинулся бы дальше. Причём все остальные терпеливо остановились вслед за ним, не подгоняя и не спрашивая ни о чём, явно понимая, в чём дело. Подобное единодушие отчего-то неимоверно бесило. Сам Саньду Шэншоу мог только предполагать, чего боится его бывший шисюн. Жалеет об ушедших днях их юности? Вспоминает Яньли и их родителей? Или просто не желает идти в столь нетерпимый к тьме орден? Что характерно, девчонка, что привела Фэн Хуфу (имени её Цзян Чэн не запомнил), в Пристань Лотоса не пошла вовсе. Отправив остальных вперёд, Вэй Усянь остался с ней в храме наедине, а через несколько минут вышел уже один, сообщив, что девушка с ними не идёт. Тем временем, пока Вэй Усянь набирался храбрости идти дальше, солнце всё ниже клонилось к горизонту, так что из-за этой небольшой заминки к воротам они подходили уже в затопивших всё медовых сумерках. Золотисто-фиолетовое небо с редкими алыми облаками отражалось на поверхности озера, так что практически отцветшие уже лотосы казались растущими прямо из закатных небес. Оглушительно шумели цикады и то там, то здесь слышалось низкое кваканье жаб. Такая мирная, знакомая и родная сердцу картина сейчас заставляла нервы натянуться до предела. Адепты ордена, хоть и переглядывались недоумённо между собой, но пропустили их безо всяких вопросов по одному только взмаху руки Фэн Хуфу. — Шисюн Фэн, — почтительно обратился к нему один из адептов. — Вы возвратились раньше, чем мы ожидали. — Да. Мне срочно нужно увидеться с главой ордена. Где он? — Фэн Хуфу, ты уже вернулся? — раздался чуть в стороне голос Цзян Чэна, и самозванец в его облике вышел из резных дверей главного входа. — Да, господин, — ответил тот, уважительно кланяясь. — И даже привёл к нам разыскиваемого всеми преступника. Молодец, — похвала звучала почти как насмешка, была холодной и скупой, а взгляд самозванца — бесконечно гордым, с искрами безумия на дне. Странно было видеть со стороны своё лицо, но ещё более странно было осознавать, что, судя по отсутствию недоумения на лицах окружающих, именно так Цзян Чэн и выглядит бо́льшую часть времени. — Ну почему же сразу привёл, — вышагнул вперёд Вэй Усянь, озаряя окружающих плутоватой улыбкой. — Я, может, и сам сюда шёл. Мне тут, знаете ли, птичка одна на хвосте принесла, мол, глава Цзян-то не настоящий! По рядам потихоньку собирающихся вокруг адептов прошёлся шепоток. Может быть, они и не приняли бы всерьёз слова такого человека, как Мо Сюаньюй, но авторитет Фэнь Хуфу был крайне высок, заставляя как минимум начать слушать. — Господину Мо стоило придумать обвинение поубедительней, — и бровью не повёл самозванец. — Не желаю тратить на это своё время. Цзинь Лин! — рявкнул он вдруг так, что юноша едва не подпрыгнул на месте. — Иди сюда! Мало того, что этот твой чокнутый родственничек адепт тьмы, так он ещё и убийца, а ты всё так же ходишь за ним хвостом, точно неразумный ребёнок! Мне тебе ноги переломать, чтоб голова на место встала или как?! Цзинь Лин нервно сглотнул. Судя по его лицу, он почти готов был поверить, что всё произошедшее — одна огромная ошибка, и его дядю никто не подменял. Это уже было опасно, так как его колебания прекрасно считывались другими адептами ордена, что потихоньку начали теснить их, сжимаясь в кольцо. — Тогда, если глава воистину настоящий, находится в своём теле и уме, а душа его — цела и не повреждена, то одна ма-аленькая демонстрация может разрушить все сомнения, — с вежливой улыбкой сказал Вэй Усянь, ободряюще положив руку на плечо племенника. — Глава, прошу вас активировать Цзыдянь, — закончил за него Фэн Хуфу с вежливым поклоном. Лицо самозванца потемнело, вены на лбу вздулись. — Хотите сказать, что вы пришли в мой дом, чтобы указывать мне, что делать, — яростно выплюнул он. — А отчего бы и нет? — улыбка Вэй Усяня нисколько не померкла от чужой ярости. — Господин Цзян уже многие годы обещает мне содрать с меня кожу Цзыдянем. Сейчас я лишь предлагаю исполнить обещанное. Ну же, Саньду Шэншоу, прошу вас, — приглашающе махнул рукой заклинатель. — Я жду. Секунды тянулись в тишине, разбавляемой лишь равномерным стрёкотом цикад. Солнце практически скрылось за горизонтом, но адепты, напряжённо ожидающие ответа своего главы, и не думали зажигать фонари. Пристань Лотоса, медленно погружающаяся в темноту отчего-то казалась сейчас зловещей. Внезапно, как раскат грома посреди солнечного дня, прозвучал смешок, сорвавшийся с губ самозванца. — Итак, вы раскрыли меня, Учитель Вэй, — сказал он с совершенно другими интонациями и лукавой усмешкой, какую никогда бы не позволил себе Цзян Ваньинь. — Но и я вас раскрыл. Не поделитесь напоследок, почему Цзыдянь, в отличие от Саньду, так и не покорился мне? — Очень просто, Сюэ Ян, — Вэй Усянь вежливо кивнул, игнорируя встревоженные шепотки вокруг. — В силу некоторых обстоятельств вся привязка духовного оружия Цзян Чэна держалась на самой его душе. И если Саньду ещё мог сомневаться, то Цзыдянь куда старше и куда опытней. Провести его не так просто. Сдавайся. Отсюда тебе не уйти. — Ну, отчего же, Учитель Вэй, — иронично поклонился Сюэ Ян. — Вы ведь понимаете что я все равно не сдамся так просто? В конце концов, убивать меня вам тоже не с руки, ха-ха. Мужчина развязно повел плечами, будто красуясь, а затем достал из рукавов хорошо знакомые Цзян Чэну половинки Стигийской Тигриной Печати, и вмиг все цикады замолчали, но зато взамен послышалось низкое ворчание, которое издавали обычно свежеподнятые мертвецы. — Ах ты ж сволочь, — выдохнул Вэй Усянь почти нежно. — Ну вы же не думали, Учитель Вэй, что только вы один сможете использовать свои козыри? Тем более столь мощные. — Адепты, к бою! — скомандовал Фэн Хуфу, понимая, что больше ждать нельзя. И всё началось.***
Сейчас, будучи лишь слабым сгустком энергии, не защищённым телесной оболочкой, Цзян Чэн сполна сумел прочувствовать на себе все оттенки и полутона воздействия Стигийской Тигриной Печати. Реальность сместилась на переферию сознания, позволяя максимум рассеянно фиксировать обмен ударами между самозванцем, Вэй Усянем, Фэн Хуфу и другими, но всё это проходило скорее на полубред больного или грёзы на яву. Основное же внимание Цзян Чэна было направлено на видения, пробуждаемые в нём силой Печати. Казалось, что его окунули в тёмную бездну из ненависти, отчаяния и скорби, что всё самое страшное, что случалось с ним когда-либо, происходит вновь. Будто загнутые концы крыш Пристани Лотоса, освещённые последними лучами заходящего солнца, снова объяты огнём, что это не мертвецы Сюэ Яна, а безжалостные вэньские псы вновь атакуют, убивая его шиди, его семью. И он снова связанный Цзыдянем плывёт по лодке, глядя вслед уходящему на смерть отцу, а прощальный материнский поцелуй всё ещё горит на лбу точно ожог. Или внезапно вспоминалось, что тогда, в Безночном городе а-цзе бежала вперёд среди кидающихся на неё мертвецов, и платье её белело в толпе сражающихся совсем так же, как белое ханьфу Лань Сычжуя. Как тело сестры обмякло в его руках и как страшно кричал Вэй Усянь, а потом вдруг замер с пустым лицом, вынимая из рукавов чёрные блестящие половинки Печати. Поднимая на бой умерших. Всех-всех умерших. Янли тогда тоже уже была мертва… Боль от этого кошмара, похороненного в самых глухих закоулках памяти, видимо, окончательно его ослабила, потому что их с Лань Ванцзы вдруг затянуло в сопереживание друг с другом. Он видел чужими глазами пещеру Чёрной Черепахи. — Лань Чжань… Сыграй мне что-нибудь для бодрости духа, — голос у сидящего рядом Вэй Ина слабый, лицо белое, а глаза блестят лихорадочно, и в груди всё сжимается. Где-то там умирает или умер уже отец, брат скитается всеми разыскиваемый, если его не убили тоже, а дядя фактически в плену. И Вэй Ин… Вэй Ин теперь тоже умирает. Все умирают. Струны послушно гудят низко, плачут вместо него, мелодия заполняет тёмный зал пещеры, пропитанный зловонием начинающей уже разолагаться черепахи. Вэй Ин улыбается, проваливаясь в забытие. Проснётся ли он ещё? Увидят ли они солнце? Или умрут здесь, вдвоём, так и не узнав о судьбе других? А потом цветными осколками стекла замелькали разрозненные эпизоды, звучали обрывочные фразы. Лицо Вэй Усяня было то гневным, то презрительным, то опустошённым. «Какое дело до моей души постороннему человеку?» «Ты говоришь, что этот путь наносит вред телу… что страдает душа, но я вроде ещё не совсем обезумел!» «Убирайся! Убирайся! Убирайся!» — Ванцзы, — голос брата выдергивает из вереницы бесконечной боли и отчаянных мыслей: «Где Вэй Ин? Как он?». — Ванцзы, — лицо Цзеу-цзюня встревоженно-печальное. Сердце заходится от предчувствия. — Вчера завершилась осада горы Луаньцзан. Дядя сообщает, что Вэй Усянь был убит главой ордена Цзян. Эти слова как выстрел прямо в сердце, как самый страшный ад, который можно только вообразить. Эти слова вызывают в несуществующем сейчас сердце Цзян Чэна новый приступ отчаянной боли. «Это всё неправда!», — хочется крикнуть ему, но голоса нет, и это — отдельная пытка. — «Это всё неправда!» В тот день вокруг тоже было не продохнуть от лютых мертвецов, которые, будто обезумев вместе со своим господином, атаковали втрое яростнее, чем когда-либо. Заклинатели умирали один за другим, вновь обагряя склоны горы Луаньцзан живой горячей кровью. Тогда Цзян Чэну было на это наплевать. Сейчас, впрочем, тоже. Туда им и дорога. Единственное, о чем он мог думать — пробиться наверх, на самую вершину, где в холодной темной пещере жил его бывший шисюн, бывший брат, бывший самый близкий человек. Годы спустя в летописях напишут, что Цзян Ваньинь сражался яростно, будто раненый тигр, желая уничтожить отвратительное порождение тьмы, Старейшину Илин за то, что тот был причиной смерти его сестры и шурина, но… на самом деле, если быть откровенно честным, Цзян Чэн не желал ему смерти. Да, он не отказался, когда Цзинь Гуаншань фактически поставил его, черного от горя, едва успевшего похоронить сестру, перед фактом, что быть ему предводителем армии, которая сразит Старейшину Илин. Да, он яростно пробивался наверх, испепеляя Цзыдяном целые десятки мертвецов за раз, так что быстро вырвался вперед, даже собственных людей оставив позади. Да, всё это было. Но желал ли он хоть раз, хоть на пол мгновения искренне и от всей души, чтобы Вэй Усяня не стало? Нет, никогда. Цзян Чэн не знал, что скажет своему шисюну, своему брату, когда прорвётся наверх и сможет посмотреть ему в глаза. Тогда он решил для себя, что только увидев его лицо, поняв, скорбит ли брат о Янли также сильно, раскаивается ли в том побоище, он решит, что делать, но решать не пришлось. В тот страшный день, пробившись наверх, Цзян Чэн успел только издали поймать взгляд Вэй Усяня, держащего в руках Стигийскую Тигриную Печать. Вэй Усянь улыбнулся ему виновато и ласково, совсем неискренне растянув губы, а потом, подбросив Печать вверх, заиграл торжественную печальную мелодию, и все мертвецы, которые только были на горе, полностью игнорируя других заклинателей, устремились к Вэй Усяню, раздирая его тело на части. В одно мгновение от сложного, противоречивого, но все-таки родного человека остались только флейта, прощальная улыбка и разбросанные по всей вершине горы осколки Стигийской Печати.