Груша растёт от деревьев других в стороне, Ветви раскинулись в разные стороны, врозь, Так же и я одиноко брожу по стране. В спутники разве чужого не мог бы я взять? Но не заменит он брата родимого мне! Вы, что проходите здесь по тому же пути, Что ж не идёте вы с тем, кто совсем одинок? Близких и братьев лишён человек, почему В горе ему на дороге никто не помог? Из песен царства Тан
Не Хуайсан носил маску почти всю свою жизнь. Нет, когда-то в ранней юности (или даже в детстве? Как сложно вспомнить…) Не Хуайсан и вправду был совсем беззаботным, несколько ленивым, самовлюблённым и бескорыстным, но уже к моменту своего обучения в Гусу это всё стало лишь безопасной маской, нужной для благополучного выживания. Когда умер отец. Впрочем, нет, впервые скрываться и разыгрывать из себя дурака Хуайсан начал ещё раньше, когда матушка попыталась организовать покушение на дагэ, чтобы именно её ребёнок стал следующим главой ордена. Покушение провалилось, отец так и не нашёл виноватых, но Хуайсан, хоть и был малышом, видел слишком много, чтобы не понять. Выдавать маму было нельзя — первая госпожа Не никогда не спустила бы какой-то наложнице попытку убить единственного выстраданного сына. Тогда пришлось серьёзно поговорить с матушкой и с братом: только они двое и знали всегда, что Хуайсан постоянно притворяется дурнем и неучем, на деле являясь достаточно талантливым заклинателем. С этого момента для всех остальных Хуайсан стал лишь слабаком, рохлей и неумехой, оставив себя настоящего лишь для двоих самых близких людей. У него даже была своя сабля, с которой его учил обращаться лично дагэ. Никто, кроме него, не знал, на что способен Хуайсан в реальном бою. Смерть отца стала поворотной точкой. Первая госпожа Не слишком любила отца, а потому последовала за ним, приняв яд. Остальных наложниц брат попристраивал кого куда, оставив только матушку Хуайсана, которая в благодарность (не без просьбы своего догадливого ребёнка, конечно же) принялась помогать брату ориентироваться в мире интриг орденов и политике Императорского дворца. Матушка когда-то жила в столице, одно время даже была в полушаге от того, чтобы войти в императорский гарем, но там её заметил отец, который безумно влюбился. Что он наобещал матушке, что она согласилась оставить столицу и отправиться с ним в Цинхэ в качестве одной из наложниц, матушка не рассказывала, так что Хуайсан даже представить боялся. И подозревал, что что-то в столичных интригах матери могло пойти не так, вынудив её согласиться на фазана, не гонясь за фениксом. Матушка учила их видеть чужие слабости, вылавливать истину среди тонких нитей лжи и загонять врагов в те ямы, что они же и вырыли. Брату плохо давались такие науки — он был истинным воином, прямолинейным, честным, благородным. И за все эти качества очень уважал орден Гусу Лань, а превыше всего — наследника ордена Лань Сичэня. Как же брат жестоко ошибся… Лань Сичэнь был совершенно таким же, как и другие люди. Нет, не подумайте дурного, Хуайсан вовсе не считал, что вокруг него все плохие, кроме него и его близких, но проблема была в том, что Ланей считали честными, праведными, чистыми от мирской грязи, тогда как они были всё теми же людьми. А потому и Хуайсан относился к ним так же, как и к другим: пользовался их пороками слабостями, чтобы устроить свои дела. Лани страшатся выступать против Вэней, почти неприкрыто их задевающих? Что ж, Хуайсан будет громко плакать, что совсем ничего не знает, не умеет, тем временем на дружеских попойках отыскивая себе союзников. Поначалу лишь торговых, после, перед самым сожжением Облачных Глубин, уже и военных. Лани требуют соблюдать правила, которые при этом иногда нарушают даже члены их ордена? Наука проста: делай, что считаешь нужным, но не попадайся. А коли попался, будь уверен, что выживешь и переживёшь. Всё просто. Как бы посмеялся Не Хуайсан, если бы ему было можно рассказать Лань Цижэню, что тот может и пытался научить его благородству, степенности, сдержанности и смелости, а вышло, что научил, как удачней лгать, изворачиваться и приспосабливаться. Именно Облачные Глубины приучили Хуайсана идеально держать его маску, с годами ставшую совсем привычной. Годы спустя, когда над заклинательским миром гордо сияло молодое раззолоченное солнышко Ляньфан-цзюня, оттеняемое белоснежной облачностью Цзеу-цзюня, никто не верил, что глупый слезливый и манерный Хуайсан, прячущийся в глубоких тенях этих двоих, может одолеть на Ночной Охоте даже самую страшную тварь, знает финансовые потоки Поднебесной лучше собственных ладоней, что Цинхэ Не во многом именно благодаря его уму, деловой хватке и стратегическому мышлению почти играючи преодолел когда-то кровавый период Аннигиляции Солнца. После смерти матушки, верить в него стал только дагэ. Даже когда военные подвиги не прошли для брата даром, и искажение ци начало настигать его, заставляя подчас переигрывать, злясь уже не притворно, а всерьёз, он всё же верил, смеясь над слишком самоуверенным Мэн Яо. «А ты, конечно же, ясно распознал, чего хочет его душа?» — спросил он когда-то с голосом, полным иронии, но его названный братец, не разглядел подвоха, продолжая таскать Хуайсану веера, вазы и стихи. Хуайсан же любил всё это, но лишь как совмещение приятного с полезным: маскировку, предмет сделки и средство втереться в доверие к столичным аристократам. Впервые Хуайсану стало страшно, когда дагэ приказал сжечь его вещи. Потому что это означало лишь одно: искажение ци пожирает его жизнь. Скоро Хуайсан останется совсем один на этом свете. Но отчего так быстро? Разве мелодии Цзинь Гуаньяо не должны были замедлить процесс? На осторожно высказанный вопрос Лань Сичэнь лишь как всегда благодушно улыбнулся, прося дать Цзинь Гуаньяо шанс. И потом, когда опустошённый страшной гибелью брата Хуайсан стоял над гробом, просил не винить его, что ничего не вышло. Хуайсану хотелось забить ему эти слова прямо в горло. Чтобы почувствовал, каково это, когда судьба отнимает самое дорогое из-за тебя: не успел, не увидел, не рассчитал. А когда тело дагэ обернулось лютым мертвецом… Цинхэ Не процветало, при дворе Хуайсан нашёл множество новых друзей — никто и не пикнул бы, снеси он Цзинь Гуаньяо голову прямо посреди праздничного пира. Но это бы разрушило его так долго лелеемую маску. «Прошу защиты, помощи и отмщения! То, что случилось, несправедливо!» Статуя в маленьком, плохо обставленном придорожном храмике Яньло-вана казалась зачаровывающей при всём своём грубоватом уродстве. Хуайсан знал, что кроме этого человека просить ему некого. Он давно уж следил за ним… Но все адепты культа Судьи Мёртвых, которых сумел найти Не Хуайсан, отвечали как один, мол, небожителями запрещается иметь хоть какое-то отношение к склокам смертных, тем более политическим. Яньло-ван не ответит, сколько не зови. Но если прямой и быстрый путь недоступен, Не Хуайсан как истинный сын своей матери согласен пойти долгим. Кто ж по-вашему чертил полуневменяемому Мо Сюаньюю заклятия? У того руки были словно куриные лапы — с такой каллиграфией как у него вообще хоть что-то работало! А кто присоветовал, кого выбрать своей целью для обмена? Кто наращивал влияние, вовлекал новых последователей, усиливая своё божество? Кто был самым яростным верующим? «Ну же, Вэй-сюн! Я ведь не прошу тебя ни о чём бесчестном! Лишь о справедливости. Накажи того, кто виновен, защити невинных» Вэй Усянь в обличье Мо Сюаньюя пришёл лично, но лишь для того, чтобы отказать. Да, он согласен был поискать куски трупа дагэ, согласен был провести обряд успокоения и осудить Гуаньяо, но только после смерти последнего. — С живыми Небожителям дела иметь запрещено. Я и так прохожусь по грани, беседуя сейчас с тобой, — объяснял давний друг, не забывая есть его еду и пить его вино. — Ох, конечно, я понимаю, Вэй-сюн, — прикрыл губы веером Хуайсан. Длинный путь ещё сильней удлинялся, но разве же это заставит его отступить? Пф. Он знал, что заставит Вэй Усяня передумать.***
После смерти Цзинь Гуаньяо всё шло просто идеально. Вэй-сюн всегда был отходчивым, а потому довольно быстро простил Не Хуайсану то, что его всё же втянули во всю эту историю. Тем более, что он понимал: хоть финальную цепочку событий и запустил Хуайсан, рано или поздно это случилось бы само собой. А вот Лань Сичэнь бывшего названного братика видеть более не желал. Хуайсан, впрочем, особо и не расстроился: главное, что всё вышло ровно так, как он и планировал. Блистательный и благостный Цзеу-цзюнь действительно прочувствовал на своей шкуре, каково это, когда вся твоя жизнь стремительно рушится, что бы ты не делал, когда прямо на глазах умирают дорогие сердцу люди, а ты можешь только беспомощно наблюдать и даже поделиться своей болью толком ни с кем не можешь. Ну, и к тому же из-за своего печального душевного состояния глава ордена Лань, бывший фактически единственным соперником Не Хуайсана в борьбе за титул Верховного Заклинателя, совершенно самоустранился. Идеальный результат. Нового Верховного Заклинателя прямо разбирал злой смех от того, что уже второй глава ордена Лань подряд пытается сбежать в затвор от жизненных проблем. Император также отнёсся ко всему весьма благосклонно, поздравив своего давнего приятеля с назначением на должность Верховного Заклинателя. — Вы заняли то место, которого были достойны, друг мой, — спрятав улыбку в веере, сказал ему Сын Неба. В Императорском Дворце уже начиналась весна, расцвели пионы, заполняя воздух своим приторным ароматом. В хитро замаскированных клетках тут и там пели птицы и стрекотали сверчки, а молодое весеннее солнце мягко согревало волосы. Хуайсан поклонился, согнувшись почти до земли. — Для меня великая честь служить нашему государю в новой должности. Они медленно шли вдоль достаточно большого искусственного озера, почти полностью скрытого под цветами. Для юньменских лотосов было ещё слишком рано, а вот местные кувшинки уже цвели. — Ответь мне, друг мой, отчего ты до сих пор не женат? — зачем-то поднял странную тему государь. Хуайсан покосился на него, пытаясь понять, к чему разговор внезапно свернул именно туда. Император задумчиво наблюдал за парой уток на пруду. — Оттого, мой господин, что моя первая любовь была похожа на свежий лотос, — негромко ответил он, надеясь, что выбрал правильное русло для разговора. — Так же чиста душой и прекрасна? — живо откликнулся Император, оборачиваясь к нему. — Так же прекрасна в отдалении, но непрактична в быту, — фыркнул Хуайсан. — Позволите рассказать историю? Император живо кивнул. Он был на пять лет моложе Не Хуайсана и порой всё ещё вёл себя словно мальчишка, мечтающий о сказке на ночь. — Когда я был совсем ребёнком, самой любимой моей вещью был мамин веер, расписанный лотосами. А госпожа Не, первая супруга моего отца, каждый день натирала руки маслом из лотоса, и я, вдыхая его запах и глядя на нарисованные лотосы, всегда гадал, насколько потрясающим должен быть настоящий запах лотосов. Наверное, он даже ярче, чем запах лилий и слаще, чем аромат сирени, так мне казалось. Когда мне было восемь, дагэ слетал со мной к одному достаточно далёкому озеру, где как раз расцвели лотосы, и знаете… оказалось, они ничем не пахнут. Совсем. И даже не такие яркие, как на матушкином веере. Даже нарвать букет и привезти домой не вышло — они ведь вянут быстрее, чем сгорает палочка благовоний. Сплошное разочарование. Сын Неба внимательно слушал его, не прерывая, но в глазах пряталась улыбка. — И я даже тогда, будучи совсем ребёнком понимал, что это не вина лотосов и не брата, ни мамы, ни госпожи Не вина, что я сам нафантазировал себе что-то, а потом расстроился, когда всё оказалось совсем не так. И все-равно… Некоторые вещи кажутся совсем другими, пока у тебя нет возможности познакомиться с ними поближе. С людьми так же, мой господин. — О, вот как, — Император явно был выбит из колеи. — А что с той женщиной сейчас? Хуайсан спрятал улыбку в веере. — Растит племянника, бегает от свах и гоняет нерадивых адептов кнутом. У неё всё хорошо. Император улыбнулся. — А ты? — А я… Глава великого клана, Верховный Заклинатель, интриган и хитрец со стажем отчего-то хотел сейчас ответить искренне. Хотя бы отчасти. — Я пока не встретил человека, который стоил бы всех трудностей, сопутствующих любви. Скорее всего, никогда и не встречу. Сваха предоставила мне целый список кандидаток в супруги, выберу одну из них, как когда-то мой отец, и буду растить наследников. А любовь — иллюзия, которая только губит людей. — Как печально звучит… Сын Неба вновь перевёл взгляд на озеро. — Мне когда-то казалось, что другие люди свободней этого достопочтенного. И гораздо счастливей. Как странно осознавать, что все мы, независимо от того, кто мы — несчастны. Что любви на свете нет, что дружба — лишь временный союз двух интересов, что жизнь и смерть — лишь две стороны одной монеты. Как печально это звучит. В тот день они больше не говорили о любви. Приступ меланхолии у Императора закончился так же быстро, как истаяли облака на горизонте. Вместо этого они обсудили новые торговые маршруты, усиление северного Ляо, политическую ситуацию по ту сторону Восточного моря… — Если женишься и заведёшь наследника в ближайшие два года, — сказал ему на прощание Император. — Отдам твоему сыну в жёны мою дочь от Сяомин. Не Хуайсан только молча поклонился, поскольку знал: Император не любит лишних льстивых благодарностей за такие милости. Покидая Императорский дворец, он уже в уме составлял письмо к свахе с просьбой организовать ему встречи с родителями некоторых кандидаток из списка невест. Медлить со свадьбой теперь было нельзя: Император хоть и с высоты своего престола милостиво именовал Хуайсана дорогим другом, но отказа в том, чтобы породниться, пусть и через незаконнорождённого ребёнка, он не поймёт и не простит. Откуда-то со стороны сада, принадлежащего наложницам ветер донёс обрывок песни: «Растет на горе ветвистая слива, В глубокой низине — дикие груши… Давно не видала я господина, И скорбное сердце как опьянело. Что же мне делать, что же мне делать? Забыл он меня и, наверно, не вспомнит!» Хуайсан невольно поджал губы, привычно пряча свои озабоченность и прорвавшуюся на поверхность досаду за веером. Голос был печальным, жалобным. Когда-то, когда Не Хуайсан ещё не спрятал своё сердце под маской, не скрыл саблю в тени веера, он мечтал, что его жизнь будет похожа на сказку. Что он будет героем, стоящим на страже справедливости, спасёт какую-нибудь прекрасную деву, после чего они полюбят друг-друга и будут жить долго и очень счастливо. И хотя с той поры прошло так много лет, хотя почти всю жизнь Хуайсан жил притворяясь, маленький уголёк недовольства всё же тлел где-то на задворках его сердца. Конечно, в глубине души ему всё ещё немного хотелось, как Вэй Усяню, получить в награду за все жизненные невзгоды и трудности свою сказку, полную любви. И всё же, садясь в паланкин, в котором предпочитал передвигаться по столице, Не Хуайсан уже выбросил из головы все сомнения и сожаления. У него была назначена встреча с Бохайскими купцами, что хотели начать торговать на территориях заклинателей и просили о них похлопотать. Любовь, чувства — все эти сантименты надолго задерживались в сердцах только таких дураков, какие водились лишь в более цивилизованной части Поднебесной. На полудиких северных окраинах близ Великой Стены такими глупостями не занимались. А потому, если любовь и посещала глав ордена Не, она редко влияла на их жизнь слишком уж сильно. Не Хуайсан носил маску почти всю свою жизнь. И возможно даже он сам ужаснулся бы, если б только мог осознать, насколько сильно эта маска ожесточила его когда-то чуткое сердце. Но пока… Цинхэ Не, находясь под покровительством самого Императора, скоро обгонит все прочие ордена по могуществу и богатству. Не Хуайсан, отомстивший за своего брата с наибольшей выгодой для своего ордена, станет эталонным Верховным Заклинателем, который действительно будет заботиться лишь о благе заклинательского сообщества, отрешившись от всех лишних эмоций. Любовь в этой формуле идеального будущего была совершенно лишней.