Аттракцион иллюзий

POV Владимир Подойдя к окну своей спальни, я взглянул в небеса и невольно тихо, и совсем не весело усмехнулся, темное хмурое осеннее небо с проседью цвета моих собственных глаз низким тяжелым колпаком накрыло этот грешный мир, в котором балом полновластно правило ненастье, как и в моей душе. Дождь, льющий как из ведра, весь вчерашний день напролет и следующую за ним ночь, к утру закончился, оставляя после себя огромные лужи на мощеной камнем площадке перед поместьем. Князь Оболенский и Анна уже стояли на улице рядом с повозкой с открытым гробом, в котором лежал отец, и о чем-то говорили, нужно и мне спускаться, неизбежного не изменить, не отсрочить. Хотел я было отойти от окна и выйти на улицу, как мое внимание привлекла въезжающая во двор коляска, из какой вышел Михаил, подойдя к Сергею Степановичу, князь Репнин пожал руку дяди, а после заключил Анну в свои объятия, покрывая поцелуями ее красивое лицо, лоб, щеки и миленький носик, параллельно что-то говоря белокурой красавице, обнимающей его в ответ своими холеными миниатюрными ручками. Разве только что в губы не поцеловал при господине Оболенском, не обратившим на эту сцену ровным счетом никакого внимания, видать, директор Императорских театров в курсе отношений своего племянника с Анной. А ты времени даром не терял, Мишель, за прошедшие пять лет ты и на Елизавете Петровне Долгорукой, моей бывшей невесте, успел жениться, которая уже совсем скоро должна родить второго ребенка, и отношения с Анной, как я вижу, не прервал. Можно тебя только поздравить, Миша, беременную жену оставил в Петербурге, а сам, никого не стесняясь, обнимаешься с любовницей во дворе моего дома. Впрочем, меня не должна волновать как твоя личная жизнь, так и Анны, вот только отчего-то волновала, а из глубины души поднималась темная иррациональная ревность, болезненно обжигающая изнутри. На несколько мгновений я прикрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно выдохнул, пытаясь погасить вспыхнувшие ярким пламенем эмоции, уже открыв глаза, я резко развернулся от окна, вышел из комнаты, миновал длинный коридор, быстро спустился по лестнице вниз, взял из рук служанки длинный серый плащ, на ходу надевая его, и оказался на улице. - Соболезную, Владимир… - тут же заговорил Михаил, протягивая мне правую руку для рукопожатия, левой же он по-прежнему обнимал Анну, прижимая ее вплотную к себе. Миниатюрная женщина положила голову Репнину на грудь, безучастно глядя куда-то в даль и вырисовывая своими тонкими пальчиками только ей ведомые узоры на синей ткани плаща Миши на его груди. - Спасибо… - нейтрально произнес я, отвечая на рукопожатие, после чего мы расселись по коляскам и поехали в церковь, где пройдет отпевание отца, а после его похоронят на кладбище рядом с моей матерью, которую я потерял в далеком детстве. Анну Михаил естественно увел в свой экипаж, я же сел в карету князя Оболенского, а Никита, один из моих крепостных, забрался на повозку с гробом отца и взял вожжи в руки. Где-то через полчаса мы прибыли к церкви, около которой уже стояло множество людей, приехавших проводить отца в последний путь, был здесь и доктор Штерн, сообщивший мне в Петербург о смерти отца, и Долгорукие, наши ближайшие соседи, княгиня Марья Алексеевна и ее младшая дочь княжна Софья Петровна, в прошлом наши семьи дружили, наши отцы даже хотели поженить нас с Лизой и тем самым породниться, но потом что-то произошло, что именно мне не ведомо, и от этой дружбы не осталось и следа, и многие другие. Рядом с княгиней Долгорукой стоял предводитель уездного дворянства господин Забалуев, скользкий человек, вызывающий у меня лишь неприязнь, в данный момент чем-то страшно довольный, причем настолько, что ему было сложно скрыть радость на своем лице даже на похоронах. Все выражали мне свои соболезнования, пустые и никому не нужные слова, во всяком случае мне, я слушал их лишь из вежливости и молча кивал, ожидая хотя бы антракта в этом театре скорби, когда первая волна соболезнований по сути от абсолютно чужих мне людей вылилась на мою голову, и на несколько минут все оставили меня в покое, я отворил двери церкви, куда уже занесли гроб с телом отца, и вошел внутрь. Мы так и не успели поговорить с отцом при жизни, и мне хотелось сделать это хотя бы после его смерти, как бы глупо и странно это ни звучало. В тихом храме с иконами на стенах и тихо потрескивающими свечами перед образами пахло сладковатым церковным ладаном, этот аромат невозможно перепутать ни с одним другим, он впитался здесь, казалось, в каждую половицу. Гроб с телом отца стоял в центре помещения церкви, отец по грудь был накрыт белоснежной тканью, а на ней лежали живые цветы. Я подошел к гробу и положил руки на его край, хотелось так много сказать, но слова почему-то совсем не шли в голову, и потому я просто стоял и молчал, глядя на лицо отца с множеством мелких морщинок и уже навеки закрытыми глазами. *** POV Анна Возле церкви, куда уже занесли гроб с телом дядюшки, все, пришедшие проводить Ивана Ивановича в последний путь, выражали Владимиру свои соболезнования, на что мужчина с отстраненным выражением на красивом лице лишь равнодушно кивал говорившим. Очевидно, происходящее его совершенно не трогало, это же надо быть таким бесчувственным, хотя, чего я удивляюсь, когда речь идет о молодом бароне Корфе. Все это время я стояла рядом с Мишей, которого была очень рада видеть, даже в такой день, тем более в такой день, рядом с ним я чувствовала себя все же несколько спокойнее, от мужчины исходили тепло и поддержка, Михаил вообще очень теплый в эмоциональном плане человек, и я грелась этим теплом, пытаясь хоть чуть-чуть отогреть свою замерзшую душу. В какой-то момент Миша подошел к своей теще княгине Долгорукой, и стал о чем-то говорить с Марьей Алексеевной, Владимира я из виду потеряла, впрочем, он волновал меня в последнюю очередь из всех живущих на земле, и я решила еще раз, теперь уже в последний раз, попрощаться с дядюшкой в церкви. Открыв деревянную дверь храма и сделав шаг внутрь, я замерла на месте, церковь пуста не была, около гроба Ивана Ивановича спиной ко мне стоял никто иной, как Владимир, ну надо же, на мужчине был темно-зеленый мундир царской армии с красным воротничком и золотистыми пуговицами, Михаил носит точно такой же. «Российская сторона на Кавказе несет большие потери, и гибнут в первую очередь офицеры…» Вспомнились мне слова Миши, сказанные им в одну из наших встреч, а вот Владимир вернулся с той войны живым и здоровым. «Кто служит Дьяволу, того Бог не берет», совсем не к месту, учитывая, что я сейчас находилась в храме, всплыло из памяти небезызвестное выражение, прости, Господи. Значит, не судьба, мне еще раз попрощаться с дядюшкой, нужно уходить, пока Владимир не заметил моего присутствия и не стал выставлять меня вон, в чем я даже не сомневалась, я сделала шаг назад, и ровно в этот момент старая половица предательски скрипнула, а мужчина резко обернулся на звук. - Я не знала, что вы здесь, Владимир Иванович. Я уже ухожу, не смею вам мешать, - ровным прохладным тоном заговорила я первой, чтобы пресечь поток вероятного негатива из уст молодого барона, однако услышанное мной в ответ меня крайне удивило. - Вы не мешаете мне, Анна… Кто я, чтобы выгонять вас из дома Божьего… - негромко изрек мужчина своим низким голосом с нескрываемой горечью, а его красивое лицо, обычно напоминающее безжизненную маску, в этот миг выражало ту эмоциональную боль, что он испытывал в эти секунды. Впервые в жизни я узрела во Владимире проявление обычных и живых человеческих эмоций, и неожиданно для себя, несмотря на мое далеко не самое лучшее к нему отношение, я почувствовала к мужчине сострадание, мне стало его искренне жаль. - Дядюшка… - прошептала я, подойдя к гробу Ивана Ивановича и целуя самого дорогого и любимого для меня человека в этой жизни в холодный лоб, слезы вновь покатились из глаз, и я не пыталась их сдерживать, а зачем. - Вы горюете Анна, и я вас понимаю, умер человек, который вас очень любил. Я же всегда был безразличен отцу, наверное, и мне сейчас должно быть все равно, но это не так. Мне больно… - все с той же горечью и болью в голосе тихо промолвил Владимир, глядя на отца, его красивые длинные пальцы пианиста лежали на краю гроба, иногда нервно подрагивая. - Вы ошибаетесь, Владимир Иванович, дядюшка вас очень любил, он часто говорил о вас, всегда беспокоился и переживал о вас. Иван Иванович очень ждал письма от вас с Кавказа, но так и не дождался… - также негромко произнесла я, кладя и свои руки на край гроба из светлого дерева, чувствуя под пальцами гладкую шелковую ткань. - Мы очень плохо расстались с отцом, много раз я хотел написать ему, брал в руки бумагу и перо, но так и не смог в итоге написать ни строчки. Я был уверен, что отец и читать моих писем не станет, а сразу же сожжет их в камине… - к горечи в низком голосе мужчины примешалась толика сожаления, я повернула голову и посмотрела на его красивое лицо, в серых глазах барона светилась бесконечная печаль. - Я помню ту вашу ссору с отцом перед вашим отъездом на Кавказ. В Петербурге, в кабинете вы с Иваном Ивановичем очень громко друг на друга кричали. Не думайте, я не подслушивала, просто ваши крики были очень хорошо слышны даже через закрытую дверь. Но дядюшка давно забыл об этой ссоре и простил вам все обидные слова. Отец любил вас, Владимир Иванович. Я соболезную вам… - с сочувствием сказала я и аккуратно поправила живой цветок, один из тех, что лежали по краю гроба в районе головы дядюшки. - Возможно, в глубине души отец и любил меня, но вас он любил больше, Анна. Намного больше… И не пытайтесь убедить меня в обратном, не тратьте попусту свой актерский талант… - глядя перед собой, негромко изрек Владимир, сейчас в его тоне не звучало ненависти, презрения и обычной для него злой насмешки, в низком голосе мужчины были лишь горечь и печаль. Я сказала, как есть, а верить барону Корфу мне или же нет, решать лишь ему самому, я его ни в чем переубеждать не собиралась, а потому просто продолжила стоять рядом молча, про себя молясь за упокой души Ивана Ивановича, пусть ваша душа пребудет в раю, дядюшка, так оно и будет, даже не сомневаюсь, иначе и быть не может. - Я вернулся с Кавказа еще неделю назад, но не поехал в поместье, а предпочел остаться в доме нашей семьи в Петербурге. Если бы я только знал, что больше никогда не увижу отца живым, лишь мертвым. Я бы обязательно приехал. Но я ничего уже не могу изменить, ничего… - минут через пять тишины Владимир нарушил молчание и заговорил вновь, горестно покачав головой, прикрыв свои серые глаза и болезненно поморщившись. - Прошлое изменить невозможно, и вы знаете это не хуже меня, Владимир Иванович. Все, что мы можем, это жить дальше. Жить… - более мягким тоном в попытке хоть немного утешить мужчину промолвила я, я неплохо чувствую людей на эмоциональном уровне, и сейчас я буквально физически ощущала волны душевной боли, исходящие от молодого барона. - Пытаюсь вспомнить что-то хорошее, а на ум приходят одни лишь бесконечные ссоры. Мы постоянно ссорились с отцом из-за какой-то ерунды. Мы так и не успели поговорить о главном. Мы с ним вообще нечасто разговаривали. Как же мне его не хватает… - открывая глаза и переводя взгляд на дядюшку, с горечью выдохнул Владимир, а его красивые длинные пальцы, слабо сжимающие край гроба, вновь едва заметно дрогнули. - Под «ерундой» вы подразумеваете меня, Владимир Иванович… - скорее утвердила, чем спросила я, в эти минуты, когда мужчина не был деспотом, как обычно, я на него практически не злилась, разумеется, и человеческой симпатии к нему я питать не начала, но мое внутреннее раздражение было практически равно нулю. - В детстве я считал, что вы украли у меня любовь отца, Анна. Я злился на отца, а обижал вас, пытаясь таким образом отомстить ему. Нелепая детская обида заставляла меня мучить вас. Сейчас я понимаю, насколько это было глупо, но некоторые вещи мы осознаем лишь с годами. Любить вас, растить в своем доме, как родную дочь, это был выбор моего отца, и в происходящем не было вашей вины. Я хочу извиниться перед вами за прошлые обиды, Анна. Если сможете, простите меня. Возможно, слишком поздно для этих слов, но тем не менее… В первые секунды мне показалось, что мне все это просто послышалось, и у меня начались слуховые галлюцинации на нервной почве, но глядя в серые глаза Владимира и видя в них помимо эмоциональной боли и горечи еще и раскаяние, каким бы странным и неуместным это ни казалось, я понимала, что это реальность, что все это происходит здесь и сейчас. Мужчина извинился передо мной и выглядел в этот момент вполне искренним, по крайней мере, мне хотелось в это верить, видимо, что-то нормальное и человеческое в нем все же еще осталось. - Лучше поздно, чем никогда… - тихо промолвила я, в силу своего невысокого роста снизу вверх глядя на барона Корфа, а именно доставала я ему лишь до плеча, серые глаза Владимира в неярко освещенной церкви кажущиеся темнее, чем обычно, внимательно взирали на меня, и в них отражались множественные огоньки свечей. И сейчас впервые я увидела в мужчине не лицедея-комедианта, который и сам давно не может отличить свою маску от лица, а обычного живого человека, коему тоже может быть больно, какой тоже может страдать, и это неожиданно для меня самой породило во мне порыв необъяснимой нежности к нему. Протянув руку к красивому лицу Владимира, костяшками пальцев я ласково провела по его виску, скуле, гладко выбритой щеке и шее, и в ту же секунду мужчина прикрыл глаза, словно наслаждаясь моим прикосновением, после чего я мягко опустила кисть ему на плечо. Барон Корф в тот же миг открыл свои глаза цвета сгоревшего пепла, поднял правую руку, взял мою миниатюрную ручку в свою большую горячую ладонь, поднес ее к лицу и поцеловал тыльную сторону моей кисти долгим поцелуем, на уровне тела касание его рук и теплых губ оказалось приятным. *** POV Владимир Мы с Анной стояли в пустой церкви около гроба отца и говорили, и в этот момент мы не были врагами, по крайней мере, я так чувствовал, в какой-то миг нежная ручка холеной женщины коснулась моего лица, она ласково погладила меня костяшками тонких пальчиков по виску, скуле, щеке и шее. И я невольно прикрыл глаза от этой неожиданной, абсолютно невинной, но такой приятной ласки белокурой красавицы, после чего ее легкая миниатюрная кисть мягко легла мне на плечо. В ту же секунду я открыл глаза, взял ручку красивой женщины с роскошным и дорогим перстнем на безымянном пальце, Михаил невероятно щедр, в свою ладонь и поцеловал ее тыльную сторону долгим поцелуем, и лишь тогда нехотя отпустил. В следующее мгновение двери распахнулись, в храм следом за батюшкой, который будет проводить поминальную службу, вошли и все остальные, приехавшие на похороны отца, и в тот же миг наваждение между мной и Анной рассеялось подобно призрачной дымке. Я прекрасно понимал, что это проявление ласки с ее стороны было вызвано лишь моментом под воздействием мимолетных эмоций, но при всем при этом я был рад, что этот момент, что это наваждение присутствовали в моей жизни. На пару секунд прикрыв глаза, я глубоко вдохнул и медленно выдохнул, открывая глаза и возвращая самообладание вместе с нейтральным выражением лица, я не клоун, и я не собираюсь развлекать собравшихся своими эмоциями, мои чувства принадлежат лишь мне одному, а не всему честному народу. Священник с кадилом в руках начал службу, мы все стояли с зажженными свечами в руках и крестились в нужных местах молитвы, Анна с заплаканным лицом в данный момент стояла далеко от меня, разумеется, рядом с Мишей, хрустальные слезинки катились по ангельскому лицу миниатюрной куколки из ее небесно-голубых глаз, светящихся глубочайшим страданием. На какое-то краткое мгновение под монотонный голос батюшки и слова молитв я почувствовал слабое и едва уловимое ощущение внутреннего покоя, но в следующий миг двери церкви распахнулись, и призрачный покой в моей душе в одночасье растаял, как дым, на пороге стояла она, убийца моей матери, Сычиха. Все присутствующие в храме с выражением шока на лицах отшатнулись от женщины, которую считали ведьмой, в сторону, и та преспокойно прошла внутрь и подошла к гробу отца и соответственно ко мне. Ее наглости я был шокирован не меньше остальных, а гнев нарастал во мне со скоростью лавины, заполняя меня целиком и полностью, и грозясь вот-вот выплеснуться наружу. - Бедный мой мальчик, один ты остался… - сочувственно заговорила эта проклятая, протягивая руку в рваной черной перчатке в попытке прикоснуться к моему лицу, которую я брезгливо оттолкнул и отошел на шаг назад, пресекая это касание, и она опустила руку. - Убирайся вон отсюда. Немедленно, - мрачно сказал я, старательно сдерживая себя, чтобы не перейти на крик и не вышвырнуть эту бесстыжую из храма своими собственными руками. Единственное, что меня останавливало от этого, так это то, что мы были в церкви, после того, что она сделала, как только еще совести хватило явиться сюда, на похороны отца, и показаться мне на глаза. Отец простил ее, потому что любил, он хранил медальон с ее портретом до последнего дня своей жизни, но я не прощаю и не прощу убийцу моей матери никогда. Никогда… Однако Сычиха осталась стоять на месте, никак не отреагировав на мои слова, ладно попробуем по-другому, мне все же не хотелось доходить до того, чтобы выволакивать ее из церкви своими руками, и потому я обратился к священнику. - Батюшка, эта женщина не должна здесь находиться. Своим присутствием она оскорбляет святое место. Сделайте что-нибудь, - с нажимом на последних словах обратился я к священнику, прервавшему панихиду и молча наблюдающему за происходящим. Только к моему полнейшему шоку батюшка окрестил эту бессовестную, тем самым давая понять, что для него присутствие той, какую считают ведьмой, в храме, в доме Божьем, в порядке вещей, и объяснить себе это логически я никак не мог. - Уйди… - чувствуя в себе клокочущую ярость, сдерживать которую мне стоило больших усилий, чтобы внешне оставаться более-менее спокойным, глухо изрек я, смотря прямо в бесстыжие глаза этой проклятой. - Я никуда не уйду, - нагло заявила Сычиха в ответ, и от этой наглости при внешней нейтральности внутри меня буквально затрясло от злости, я чувствовал, что еще немного, и я действительно выволоку эту проклятую из церкви своими собственными руками. Но все же мне не хотелось доходить до этой дикости на похоронах отца, и потому единственным решением, дабы этого избежать, было уйти самому. - Хорошо. Тогда уйду я, - мрачно изрек я и сделал шаг к выходу. Радуйся, проклятая, ты добилась своего, скажи спасибо моему отцу, моему уважению к его памяти, иначе весь свой гнев я бы выплеснул на тебя, и даже того тебе было бы мало, будь моя воля, ты бы сгнила на каторге в Сибири. - Володя, ты в своем уме? Ты не можешь сейчас уйти, - раздался позади меня отрезвляющий голос Михаила, он схватил меня за локоть и слегка развернул к себе. Нет, Миша, это ты не сможешь уйти, это ты всегда был правильным, а я все могу, и я уйду, и мне совершенно плевать, что подумают обо мне все собравшиеся в церкви, мне с ними детей не крестить. - Оставь меня… - глухо выдохнул я, оттолкнув от себя Репнина и сделав еще пару шагов к выходу, как почувствовал прикосновение к локтю еще кого-то, на этот раз я резко развернулся сам, из последних сил сдерживая себя, чтобы не сорвать всю свою злость на том, кто еще попытался меня остановить. И каково было мое удивление, когда я увидел перед собой Анну, совершенно спокойно смотрящую на меня своими голубыми глазами цвета чистой воды горных рек Кавказа. - Если вы сейчас уйдете, вы будете жалеть об этом, Владимир Иванович. Но исправить ничего будет нельзя… - тихо произнесла ухоженная женщина, пристально глядя мне в глаза своими небесными очами, с ее доводами был согласен мой собственный разум, но я сейчас не в состоянии был его слушать, эмоции кипели во мне, грозясь вырваться наружу и кому-нибудь навредить. - Какая вам разница, о чем я буду жалеть? – резче чем хотел, выдал я, мне не хотелось обижать белокурую красавицу, но эмоции зашкаливали внутри, огонь полыхал во мне, обжигая и ее. И в следующий миг Анна сделала то, что меня по-настоящему поразило, она подошла ко мне вплотную и обняла своими нежными руками за шею, прижимаясь ко мне всем своим женственным телом, и тихо интимно зашептала. - Владимир, я прошу тебя, останься… Тихий ласковый голос, теплое легкое дыхание, пудровый сладкий аромат дорогих французских духов, красивая женщина, обнимающая меня, ее ангельское заплаканное лицо… Слабый голос разума напоминал мне, что мы находимся в церкви, где отпевают моего отца, что вокруг люди, которые с любопытством смотрят на нас и тихо перешептываются, но в то же время я чувствовал, что теряю голову… На свою репутацию мне давно плевать, и потому сейчас мне было совершенно все равно на людей вокруг и на их мнение обо мне, и похоже Анну точно также не волновали мысли собравшихся в церкви, я обнял, гладя ладонями по спине и талии, так давно желанную для меня женщину, и она вновь ласково прошептала. - Останься… Я по-прежнему был зол на Сычиху и чувствовал, что мои пальцы на спине Анны слегка подрагивают от нервного напряжения и переизбытка эмоций, но также я отчетливо ощущал, что этот разрушительный огонь в моей душе под взглядом небесно-голубых глаз миниатюрной куколки начинает потихоньку затухать, словно ее объятия, ее красивое теплое тело в моих руках вытягивали из меня негатив, ослабляя его интенсивность. - Я останусь… - также тихо выдохнул я, борясь с искушением наклониться и поцеловать манящие пухлые губы холеной красотки, такие мягкие на вид, еще раз напоминая себе, что мы находимся в храме, где идет поминальная служба по моему отцу, и только это остановило меня, а вовсе не присутствие Миши, как бы это ни звучало, и я нехотя выпустил женщину из своих объятий. Вернувшись на свое место, я взял новую зажженную свечу, предыдущую, как оказалось, я сломал в пальцах и даже не заметил этого, и к моему удивлению Анна не вернулась на свое прежнее место рядом с Михаилом, а осталась стоять рядом со мной, двери церкви закрыли, и панихида продолжилась. Взглядом я нашел Мишу, тот стоял с нормальным выражением лица, будто бы ничего и не произошло, ей Богу, у тебя, друг мой, не кровь, а вода, я бы просто не смог в аналогичной ситуации нейтрально стоять в стороне и соблюдать правила приличия. Или все дело в том, что здесь присутствует твоя теща Марья Алексеевна, мать твоей законной жены. Сычиха встала на максимально возможном расстоянии от меня, и правильно сделала, я также испытывал гнев и достаточно сильное раздражение от присутствия здесь этой бессовестной, что лишила меня матери, но, по крайней мере, уровень эмоций был терпимым, у меня хотя бы не сносило крышу. В какой-то момент я ощутил, что теплая кисть Анны коснулась моего локтя, и изящная женщина взяла меня под руку, словно чувствуя мои негативные эмоции. Горящую свечу я держал левой рукой, и потому согнул правую в локте и накрыл тонкие пальчики миниатюрной куколки своими пальцами, мягко сжимая их, от белокурой красавицы исходил покой, которого в эти минуты мне так не хватало. После окончания панихиды мы все покинули церковь, и Сычиха наконец убралась восвояси, и мне стало прямо легче дышать, пусть катится ко всем чертям проклятая, хоть на кладбище не увязалась, и то ладно. - Зачем вы это сделали? Почему остановили меня, Анна? – спросил я у молчаливо стоящей рядом со мной женщины, когда мы были уже на улице около храма, я действительно хотел знать ответ на этот вопрос. - Я уверена, дядюшка хотел бы, чтобы вы проводили его в последний путь. Чтобы вы были и на отпевании, и на похоронах, Владимир Иванович, - нейтрально откликнулась ухоженная красотка с заплаканным лицом, а я отчетливо ощутил, что в душе поднимаются горечь и досада, смешивающиеся с отголосками гнева. Мне так хотелось думать, что за действиями Анны скрывалось нечто большее, чем просто забота о желании отца. - То есть вы сделали это лишь для моего отца? – зачем-то вновь уточнил я, хотя по сути уже получил ответ женщины на свой вопрос. - Не только, я сделала это и для вас, Владимир Иванович. Если бы вы ушли, вы бы после пожалели, но исправить ничего было бы уже нельзя, - блекло улыбнувшись уголками пухлых губ, промолвила Анна, не глядя на меня, взор ее глаз цвета чистого летнего неба рассеянно блуждал в пространстве среди людей, одетых в траурные одежды. - Спасибо… - негромко изрек я, взял легкую нежную ручку белокурой красавицы в свою ладонь и ласково поцеловал тыльную сторону ее кисти и тонкие прохладные пальчики, на что женщина вновь слабо улыбнулась мне сквозь слезы. А в следующую секунду я увидел подходящего к нам Михаила, который до этого говорил с княгиней Долгорукой, возможно, именно присутствие в церкви его тещи как раз таки и остановило Репнина от каких-либо активных действий. - Анна, идемте, - позвал он ухоженную красотку с собой, и та с ласковыми словами, «Конечно, Миша…», тепло улыбнулась Михаилу и пошла с ним, мне же он не сказал ничего. Возможно, это и эгоистично, но в тот момент в церкви свои собственные эмоции меня волновали куда больше чувств моего лучшего друга, да, я отнюдь не святой, но какой уж есть, другим не стану, я нравлюсь себе таким. А дальше мы закономерно оказались на кладбище, гроб с телом отца закрыли и опустили в могилу, я кинул первую горсть тяжелой мокрой земли на его крышку, и в этот момент Анна в безмолвных рыданиях упала на колени прямо в грязь, дрожа всем телом и пачкая свою дорогую одежду, что для нее сейчас явно не имело никакого значения. Михаил аккуратно поднял белокурую красавицу с земли за плечи и бережно прижал к себе, удерживая на ногах и помогая вновь не рухнуть наземь. После же были поминки в поместье в большой столовой, где установили длинный стол с разными спиртными напитками и всяческими закусками, приготовленными мастерицей Варварой. Первые три стопки водки за упокой души отца, а за ними следующие, за этот вечер я наслушался столько красивых и пустых слов о моем отце, что единственное, чего я действительно желал, так это чтобы этот театр показательной скорби скорее завершился, и все эти чужие мне люди убрались из моего дома. Вот кто даже не пытался особо изображать скорбь, так это господин Забалуев, предводитель уездного дворянства, его лицо буквально сияло от радости, что дико меня раздражало, лишь время от времени Андрей Платонович вспоминал, что находится на поминках, а не на свадьбе, и напускал на себя скорбное выражение. Анна с бледным, как у самой смерти, лицом сидела за столом между Михаилом и князем Оболенским, его дядей, директором Императорских театров, и беспрестанно смахивала с красивого лица катящиеся слезы, молча и рассеянно глядя перед собой, первые три стопки водки за упокой души отца она выпила небольшими глотками, как водичку, даже не поморщившись, явно на нервной почве, а после пила лишь воду и совершенно ничего не ела. Хотелось подняться со своего места во главе стола, как хозяина этого дома, наплевать на всех присутствующих, подойти к белокурой красавице со спины, бережно обнять ее за плечи и попытаться хоть немного успокоить, пожалеть и приласкать, абсолютно иррациональное желание, учитывая, что Анна – любовница Миши, но, тем не менее, оно было очень сильным. Когда, наконец, весь этот фарс завершился, и я остался в одиночестве, то вздохнул свободнее, все разошлись, а в моем доме решил остаться до завтрашнего утра лишь Сергей Степанович. Анну Михаил естественно увез с собой в поместье Долгоруких в дом к своей же теще, как я заметил, Миша практически не скрывает своих отношений с ней, любопытно Лизавета Петровна уже смирилась, что супруг гуляет от нее практически в открытую. *** Сняв мундир, повесив его на высокую резную спинку стула и оставшись в белой рубашке, я сидел в библиотеке и смотрел на портрет отца в резной рамке на столе, вокруг горели свечи в тяжелых бронзовых подсвечниках, а за окном уже наступила ночь, однако ко мне сон сегодня отказывался идти, а бессонница в противовес упорно не желала покидать меня. Бессонница, она давно меня мучает, зато ночами без сна хорошо думается, появляется очень много свободного времени, которое можно потратить на размышления о собственной жизни, бессонными ночами на Кавказе я успел передумать обо всем, о чем только можно, частой гостьей в моих мыслях была и Анна. Чувства к этой женщине, не знаю, в какой именно момент они появились, в какой день, в какой месяц, в какой год, но однажды я понял, что они просто есть, и я возненавидел сам себя за эту абсолютно неуместную, как я считал на тот момент, любовь к крепостной. Я считал глупостью влюбляться в женщин другого положения, а любить крепостную вообще безумием, на какое способны лишь те, для кого достоинство пустой звук, я долго боролся с этой любовью в своем сердце, не желая ее принимать, я осуждал себя за эту неправильную любовь, я возненавидел сам себя за любовь к «стекляшке». И эта ненависть не один год выплескивалась и на Анну, которая, будучи ни в чем не виноватой, регулярно получала от меня порции негатива, злых насмешек, словесных унижений, презрительного отношения, ненавистью я годами пытался убить любовь в своем сердце. Не вышло, очередной бессонной ночью на Кавказе я вдруг просто осознал, что с любовью бесполезно бороться, это такое же пустое, бессмысленное и энергозатратное занятие, как воевать с ветряными мельницами. Ты в любом случае обречен на поражение, любовь либо есть, либо ее нет, и если уж она поселилась в твоем сердце, самое лучшее, что можно сделать, это просто принять ее, как данность, и жить дальше. И я принял эту любовь, и в тот же миг ненависть исчезла, сгорела, выгорела дотла, ненависть к самому себе, ненависть к Анне, и я понял, что нужно просто как-то жить, жить дальше, нет ничего вечного, все проходит, даже любовь. Я успешно тешил себя этой иллюзией, что любовь к Анне со временем пройдет, растает без следа, растворится, как дым, однако стоило белокурой красавице вновь появиться в моей жизни, я понял, любовь не прошла, она по-прежнему жива, полноправно властвует в моей душе, огонь продолжает гореть. Вот только в душе Анны осталась огромная обида на меня за прошлое, в том нелепом разговоре в коридоре я почувствовал это отчетливо, передо мной стояла очень красивая и безмерно обиженная на меня женщина, за каждым словом которой скрывалась обида, и у нее были причины обижаться. «Я не обязан любезничать с тобой… Ты мне не ровня…» «Пение не поможет, когда вас будут пороть на конюшне…» Холеная красотка помнила мои грубые фразы, которые я сам давным-давно забыл, слово в слово, вероятно, поэтому я и решил извиниться, да, пусть мы никогда не станем друг для друга любимыми людьми, но мне не хотелось бы быть с Анной врагами, в моей душе не осталось к ней ненависти, и мне бы хотелось надеяться, что и в ее душе не останется обиды. Еще это проклятое письмо куда-то подевалось, мне в голову не пришло бы скрыть от Анны смерть отца, но она его почему-то не получила. Наверное, я даже в какой-то степени люблю бессонницу, потому что я не люблю спать, стоит мне уснуть, как я вновь возвращаюсь на Кавказ, война, она продолжается в моей голове, звуки выстрелов, кровь, раненые и убитые, их безжизненные тела на земле. В той плодородной земле, политой отнюдь не дождями, а залитой кровью погибших, навсегда осталась и какая-то часть моей собственной души, там она безвозвратно похоронена. Мое восприятие жизни после второй кампании на Кавказе стало каким-то более приглушенным что ли, а краски окружающего мира стали для меня более блеклыми, словно полотно художника облили водой, и оно утратило свою яркость и четкость. Я отпил пару глотков коньяка из низкого пузатого бокала, чувствуя приятный вкус обжигающего алкоголя, и прикрыл глаза, а перед моим внутренним взором вдруг встала картинка, как мы с Михаилом стоим у расстрельной стены Петропавловской крепости. И сожалел я тогда лишь об одном, что вместе со мной умрет и Миша, который, по сути, был ни в чем не виноват, это ведь не он вызвал наследника престола на дуэль, не он участвовал в этой дуэли, он всего лишь был одним из двух секундантов. В последние секунды, когда на нас уже были направлены штыки ружей, принесли указ, в котором говорилось, что Государь Император своей высочайшей волей нас помиловал, меня сослали на войну на Кавказ умирать, да только вот я отчего-то не умер, сам не знаю почему, видимо, на то была воля Божья, а Репнина на тот момент лишили офицерского чина и отправили на гражданскую службу, мы стали "государственными преступниками", да уж. Конечно, можно было струсить и отказаться от дуэли, на всю оставшуюся жизнь став посмешищем, чтобы всегда слышать за своей спиной, «Смотрите, вон пошел идиот, который вызвал наследника на дуэль», я просто не мог так поступить, мой отец шел против Наполеона, я на тот момент уже однажды воевал на Кавказе, я не мог опозорить имя моего отца, чем жить посмешищем для меня лучше не жить. В тот момент, когда я встал на том поле с высокой колышущейся от порывов ветра травой против Цесаревича с пистолетом в руках, почему-то предварительно сняв офицерский мундир и оставшись в одной белой рубашке, до сих пор не знаю, почему я поступил именно так, я в своей голове уже поставил жирный крест на своей карьере и на своей жизни. Я решил, что либо наследник меня застрелит, либо я застрелю себя сам, если мальчишка с уязвленным самолюбием промахнется, ибо все одно, пропадать, после дуэли, каким бы исходом она ни закончилась, Государь в любом случае меня казнит. Бал у графа Потоцкого, танец с Ольгой Калиновской, умопомрачительным созданием, которое нравилось мне на протяжении полугода, наверное, весь Петербург знал, что красивая полячка является любовницей Цесаревича, а я этого не знал, смешно. Незнакомец в маске, практически полностью скрывающей его лицо, бесцеремонно прерывает наш танец и уводит мою даму, тем самым оскорбляя меня, после я вижу их в другой зале и вызываю хама на дуэль, снимая с руки светлую кожаную перчатку и бросая в его сторону, попадая тому по лицу. Незнакомец под черной кружевной маской оказывается наследником престола, и разумеется, его уязвленное самолюбие не позволяет ему отказаться от дуэли ни в тот момент, ни позже, видит Бог, я пытался извиниться, но оскорбленный Цесаревич не принял моих извинений, еще бы сын Императора простил удар перчаткой по лицу, я бы сильно удивился, все оказалось более чем прогнозируемо. Но на той дуэли наследник промахнулся, самовлюбленный мальчишка лишь ранил меня в руку, даже убить не смог, тогда я выстрелил себе в голову, но произошла осечка, видимо, провидению было угодно, чтобы я зачем-то жил. И на Кавказе ведь за время своей второй кампании я не погиб, хотя российская сторона несла большие потери, и гибли в первую очередь офицеры. Много раз я был легко ранен и однажды тяжело, пуля прошла в нескольких сантиметрах от сердца, я потерял много крови, я просто не должен был выжить по определению, но зачем-то выжил, врачи, лечившие меня в госпитале, называли это чудом. Зачем было нужно это чудесное избавление от смерти, если теперь я больше никогда не получу ни одного назначения, на моей карьере поставлен крест, может кому-то и нравится безделье, но не мне, я предпочту воевать на Кавказе, чем заниматься ничегонеделанием, не зная куда себя деть и куда применить. Госпожа Калиновская, вы оказались прямо роковой женщиной в моей жизни, после встречи с вами моя жизнь покатилась ко всем чертям, впрочем, ваша укатилась туда же, прямиком в Польшу, Государь Император лишил вас такой радости, как быть любовницей наследника престола и отправил подальше. Более чем уверен, Цесаревич давным-давно нашел вам замену, правда он теперь женат на немецкой принцессе Марии и даже имеет двоих детей от венценосной супруги, но сильно сомневаюсь, что этот маленький нюанс мешает Александру наслаждаться жизнью с любовницами. Открыв глаза и сделав еще несколько глотков коньяка, разливающихся согревающим теплом внутри, я достал из верхнего ящика стола овальный кулон на длинной цепочке и открыл его, с миниатюрного портрета на меня смотрела она, убийца моей матери, правда, рисунок был со времен ее молодости, эта подвеска выпала из кармана сюртука отца, когда я взял его со стула, чтобы убрать, после смерти отца. Ты лгал мне, отец, ты все время лгал мне, ты говорил, что вычеркнул ее из нашей жизни, но это оказалось не так, ты помнил о ней, ты думал о ней, ты хранил кулон с ее портретом и носил его при себе до последнего дня своей жизни, ты простил убийцу моей матери, потому что любил ее, но я не прощу ее никогда. Никогда… А сегодня эта бесстыжая не постыдилась попасться мне на глаза и явилась в церковь, оскверняя своим присутствием святое место, как только совести хватило, она пришла к тебе на панихиду, отец, я хотел ее прогнать, ибо мне ее присутствие невыносимо, но в итоге эта проклятая осталась, твоя душа наверняка была этому рада. Выходит, даже она, убийца моей матери, была тебе дороже меня, твоего родного сына, почему все сложилось именно так, отец? А я ведь всегда хотел, чтобы ты гордился мной. Но в твоих глазах я всегда тебя лишь разочаровывал. В раздражении я швырнул кулон с цепочкой обратно в ящик стола, резким движением захлопнул его и допил содержимое бокала, а в моей голове пронеслись слова отца, ставшие последними, которые я услышал при его жизни. «Боже, какой позор! Ты не достоин фамилии Корф и наследства не достоин. Я все завещаю Анне. Вот мое решение!» Это был разговор, точнее громкая ссора с отцом перед моим отъездом на Кавказ в качестве наказания за дуэль с наследником, после чего холодно бросив, «Воля ваша, отец», я развернулся и вышел из кабинета, с силой хлопнув дверью, как только та еще с петель не слетела, и следом покинул наш дом в Петербурге. Наверное, поэтому по возвращении с войны на Кавказе я и не поехал в поместье, а предпочел остаться в особняке нашей семьи в Петербурге, понимая, что ты совсем не будешь мне рад, отец, сейчас я об этом жалею, но изменить уже ничего не могу. А когда я получил письмо от доктора Штерна с известием о твоей смерти, отец, то по дороге в Двугорское в глубине моей души тлела мысль, что по приезду в поместье я увижу переписанное завещание, в котором ты все свое имущество решил оставить Анне. И я совру, если скажу, что не рад был видеть завещание в своем прежнем виде, спасибо тебе хотя бы за это. Вновь я устремил взгляд на портрет отца, и параллельно вспомнились его мечты превратить Анну в актрису и видеть ее на сцене Императорских театров, ваша мечта сбылась отец, ваша любимая воспитанница играет на сцене. Вы довольны? Анна, вы привели ее в наш дом маленькой белокурой девчушкой, вы вырастили ее, как родную дочь, дали ей образование и воспитание, научили игре на фортепиано и пению, обучили французскому, наряжали в дорогие платья для барышень и красивые побрякушки, всегда заботились о ней, да и Бог бы с этим всем, но зачем нужно было крепостную выдавать за дворянку, ведь никакие наряды и украшения не могли дать ей благородного происхождения, как и данная вами в последствии вольная. Так зачем нужно было это делать, искренне не понимаю… Анна, она целиком и полностью создана вами, отец, из ваших стремлений, желаний и мечтаний, вы создали ее своими руками, слепили ее на свой вкус по своим предпочтениям. Вам нравится творение ваших рук, отец? «А кто для тебя эта женщина, Володя?» Услышал я голос, который не смог бы перепутать ни с одним другим в этой жизни, голос моего отца, ответивший на мой незаданный вслух вопрос. Автоматически я повернул голову влево к источнику звука, передо мной стоял отец в сером сюртуке и идентичным по цвету шелковом шейном платке, той одежде, в которой его похоронили, и курил трубку, с расслабленной улыбкой глядя на меня. Я несколько раз моргнул, но видение никуда не исчезло, отец продолжал стоять на месте и смотреть прямо на меня, да что же это такое, я сейчас не настолько пьян, чтобы видеть алкогольные галлюцинации, до белой горячки мне еще очень далеко. - Анна, кто для меня Анна? Она – моя любимая женщина, она же – любовница Миши, моего лучшего друга, и актриса Императорских театров, исполнившая вашу мечту. Анна, она никогда не полюбит меня, как люблю ее я. Смешно, правда, отец?.. Сам не знаю зачем, ответил я на этот вопрос и невесело рассмеялся, прикрывая глаза, а когда я их опять открыл, то видение отца исчезло, я был в библиотеке совершенно один. Налив в бокал еще коньяка из хрустального графина, я сделал очередные пару глотков приятно обжигающей жидкости насыщенного коричневого цвета и вновь прикрыл веки, откидываясь на высокую спинку стула. Алкоголь, он дарит эмоциональное расслабление, из всех спиртных напитков больше всего я люблю именно коньяк. Вино же и шампанское, какое обычно предпочитают женщины, я вообще не считаю алкогольными напитками, скорее столовыми или десертными, если говорить о вине, за обедом приятно выпить пару бокалов красного или белого к какому-нибудь десерту в его завершении, и для разных фуршетов, балов и банкетов, если речь идет о вездесущем шампанском. Отец же любил бренди, также он любил Анну, театр, да все, что угодно, только не меня, своего родного сына, хотя та же Анна сегодня в церкви уверяла меня в обратном, да и какой смысл ей был врать. Возможно, в глубине души вы и любили меня, отец, только я этого к сожалению не чувствовал, а может, это со мной просто что-то не так, с моим восприятием мира. Анна, сегодня в храме она не дала мне уйти, за что я был ей благодарен, на тот момент и на тех эмоциях никто не смог бы меня остановить, помешать мне покинуть церковь, даже Михаил, а Анна к моему собственному немалому удивлению смогла это сделать. И в те мгновения, когда белокурая красавица обнимала меня на глазах у всех присутствующих, прижимаясь ко мне своим теплым женственным телом, я почувствовал толику ее власти над собой, и при этом, как ни странно, я не был зол ни на это осознание, ни на нее, ни на себя. - Анна… - одними губами безмолвно изрек я любимое имя, словно пробуя его на вкус и чувствуя горечь на кончике языка от того, что любимая мной женщина принадлежит другому мужчине, и не просто другому, а Мише, моему лучшему другу, и потому недоступна для меня. На душе было погано, боль, горечь и печаль отравляли все мое существо и великолепно справлялись со своей задачей, и почему-то сегодня алкоголь меня не брал, я почти не пьянел, ощущая в теле лишь легкий хмель, и совсем не приносил мне желанного облегчения. *** - Барин… - сквозь дрему услышал я негромкий ласковый женский голос, а на мое правое плечо легла теплая легкая ладонь, открыв глаза, я повернул голову в нужную сторону, несколько раз моргнул, чтобы сфокусировать взгляд, и увидел перед собой Полину, одну из своих крепостных. Молодая женщина в темно-синем платье с довольно приличным вырезом на полной груди, открывающим взгляду ложбинку, стояла рядом и ласково улыбалась мне. - Позвольте утешить вас, барин… - кладя вторую ладонь мне на левое плечо и медленно ведя теплыми руками вниз по моей груди, наклонившись, прошептала Полина мне на ухо, почти касаясь раковины своими губами. Я хотел прикосновений не этих рук и поцелуев не этих губ, но та, которую я желал, какую любил, недоступна для меня, она с другим мужчиной, с моим лучшим другом, я не могу быть с ней. «Полина, она очень хочет попасть в ваш Рай, прямо спит и видит, как бы оказаться в вашей постели…» Прозвенели в моей голове слова Анны из того нелепого разговора в коридоре поместья, и я невольно негромко рассмеялся, только вот почему-то совсем не весело. Значит, ты хочешь в мой Рай, любезная, ну что же, давай с тобой прогуляемся по одной из его тропинок. Встав со стула, я повернул его боком к столу и плавно развернул статную женщину с привлекательной ладной фигурой к себе спиной, кончиками пальцев провел по ее шее, остановился на кромке платья, где начинались мелкие пуговицы, идущие вниз до поясницы, подцепил пальцами ткань и резко дернул в разные стороны, ткань затрещала, разрываясь, а пуговицы с характерным стуком дождем посыпались на дорогой паркет, ненавижу пуговицы на женских платьях, кто их только придумал в таких количествах. Полина вздрогнула, а в следующую секунду тихо рассмеялась, поворачиваясь ко мне лицом, я же вновь опустился на стул, разводя колени, тем самым освобождая для женщины место около себя на полу, и безмолвно поманил ее к себе движением пальцев. Спустив платье с округлых плеч, полной груди и широких бедер и оставляя его лежать на паркете, полностью обнаженная Полина шагнула ко мне и, понимая мое желание, опустилась на колени рядом со мной. - Со мной вы забудете все свои печали и горести, барин… - тихо и ласково заговорила женщина, ловко расстегивая пуговицы моей рубашки и касаясь своими теплыми пальцами моей кожи. На уровне тела ее прикосновения ощущались приятными, в Полине были тепло и жизнь, а учитывая, что сейчас моя собственная душа была объята могильным холодом, можно сказать, что касания женщины были почти горячими. В моих печалях и горестях ты мне, конечно, не помощница, дорогуша, а вот в чем другом вполне можешь помочь…