Аттракцион иллюзий

POV Владимир - Коньяка?.. – присев в кресло неподалеку от дивана, на котором сейчас сидел Михаил, спросил я, беря в руки хрустальный графин с коньяком, стоящий на журнальном столике, и снимая с него крышку. Из всего разнообразия крепких спиртных напитков я отдаю предпочтение коньяку, потому графины именно с этим дорогим алкоголем стоят во многих комнатах поместья, а не только в библиотеке, что служила кабинетом при жизни отца, а теперь была моим. - Пожалуй… - откликнулся Миша, а я наполнил коньяком два низких пузатых бокала из хрусталя и сделал пару глотков из своего, чувствуя приятный обжигающий вкус крепкого алкоголя с благородной горчинкой. Но эта легкая горчинка, увы, не могла перекрыть противную горечь во рту, напоминание о вчерашнем не слишком умеренном употреблении того же коньяка наряду с головной болью. - Владимир, ты знаешь о том, что твой покойный отец был должен Долгоруким довольно крупную сумму денег?.. – отпив коньяка из хрустального бокала, несколько осторожно и словно бы издалека начал разговор Мишель, по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. - Знаю, но отец давно выплатил этот долг. А почему ты спрашиваешь?.. - спокойно ответил я, закидывая ногу на ногу и облокачиваясь спиной на удобную мягкую спинку кресла, крутя в руках наполовину полный бокал с дорогим алкоголем, своими множественными гранями переливающийся на солнце. Солнечные лучи лились из больших окон, с легкостью минуя преграду в виде полупрозрачного белоснежного тюля, и заливали своим светом всю просторную гостиную. Я помнил, как пять с половиной лет назад я вернулся из заморской мистической Индии, где вместе с другими русскими офицерами мы сопровождали посольскую миссию в Дели, а если говорить прямо, то просто охраняли жизнь послов в далекой стране, и приехал на несколько дней в поместье навестить отца. Именно тогда я видел расписку о выплате этого долга, написанную еще покойным Петром Михайловичем, на столе отца в библиотеке. И когда я с некоторым удивлением спросил, зачем он брал в долг у князя такую большую сумму, то отец в довольно резкой форме ответил, что не обязан передо мной отчитываться, тем более тот долг уже давно выплачен. Меня тогда неприятно задел тон отца, но сейчас я понимал, что отец действительно был не обязан давать мне объяснений, и, возможно, я отреагировал бы точно также, если бы мой собственный ребенок пришел и стал требовать у меня отчета. Но когда после похорон я наводил порядок в сейфе, чтобы хоть чем-то себя занять и как-то убить время, тянущееся в тишине деревни для меня убийственно медленно, где все документы были в полнейшем хаосе, то этой расписки я там не видел, это я помню точно. Видимо, отец переложил ее в какое-то другое место, только вот зачем… - Марья Алексеевна считает иначе, она считает, что Иван Иванович не вернул этот долг ее покойному мужу. Была судебная тяжба, которую княгиня выиграла, предоставив доказательства неуплаты долга, и судья вынес решение, что ваше поместье, земля вокруг и крепостные, прикрепленные к ней, теперь принадлежат ей, так как в расписке, написанной твоим отцом, об этом шла речь, либо ты должен выплатить ей всю сумму долга. Я своими глазами видел решение уездного судьи, подписанное за день до смерти твоего отца, сегодня Марья Алексеевна вместе с господином Забалуевым и, думаю, исправником приедут к тебе, я заехал сказать, чтобы ты знал об этом. Можно подать на пересмотр дела уже в столичный суд, но ты сам понимаешь, Володя, нужны доказательства выплаты долга… Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем смысл слов Репнина в полной мере дошел до меня, а когда это произошло, я ощутил мгновенную вспышку огненного гнева, закипевшего в крови. В порыве охватившей меня ярости я резко поднялся на ноги и со злостью швырнул бокал с недопитым коньяком в закрытую двустворчатую дверь, хрусталь с жалобным звоном разлетелся на множество мельчайших осколков, однако легче мне не стало. Михаил же даже не вздрогнул, мы дружим много лет, он меня хорошо знает до определенных пределов и видел самые разные мои эмоциональные реакции, давно привык к ним. Вдруг дверь аккуратно отворилась, и в дверном проеме показалась Анна, она обвела комнату и меня с Мишей задумчивым взором своих небесно-голубых глаз, остановила взгляд на осколках хрусталя разбитого мной бокала у своих ног, присела и своими тонкими пальчиками подняла с пола небольшой осколок. Следом, взглянув на меня, прекрасно понимая, чьих это рук дело, с понимающей интонацией сестра негромко произнесла: - Красивый бокал… Был… - Не трогайте осколки, порежетесь… - стараясь не повышать на женщину голос, ибо она никак не виновата в моих бедах, изрек я. Когда мы общались наедине, я мог совершенно спокойно обратиться к белокурой красавице на «Ты», но сейчас в присутствии Мишеля у меня просто язык не поворачивался говорить «Ты» его любовнице, и я использовал вежливое «Вы». - Анна, выйдите, пожалуйста, - тут же мягко попросил Репнин, изящная блондинка согласно кивнула, выпустила из холеных пальчиков осколок, поднялась на ноги, сделала шаг назад и уже собралась закрыть двери с той стороны, но я был против, чтобы она уходила. - Анна, останьтесь… - попросил я, ибо приказывать миниатюрной куколке я уже не мог, да, у меня и желания не было никакого приказывать любимой женщине, все это осталось в прошлом. Князь слегка пожал плечами, словно безмолвно говоря, «ну, как хочешь», и сестра осталась, прошла в гостиную и села во второе кресло напротив дивана, хотя мне подумалось, что она займет место на этом самом диванчике рядом со своим любовником, но я ошибся. - Вы что-нибудь знали о том, что отец был должен князю Долгорукому приличную сумму денег? – все еще оставаясь на ногах, просто не мог сейчас сидеть, пламенная ярость клокотала во мне, и мне даже физически стало жарко, хотя до этого было совершенно нормально, задал вопрос актрисе Императорских театров я, желая услышать ее ответ. - Не знала, Иван Иванович никогда не посвящал меня в свои дела, вы, мужчины, ведь считаете, что нас, женщин, это не касается, и это нормально, такова жизнь… - негромко и невесело отозвалась сестра, переплетая пальцы на коленях и глядя на свои руки, будто раздумывая в этот момент о чем-то своем. - Владимир, послушай, у меня появилась мысль, возможно, изначально она покажется тебе не слишком реальной, но ты задумайся. Марья Алексеевна собирается отдать твое поместье в качестве приданого Андрею Платоновичу, который вскоре должен жениться на Софье Петровне, если на Соне женишься ты, то и имение, следовательно, останется тебе, и всем будет хорошо. Софья Петровна – очень даже миловидная барышня, к тому же из богатой знатной семьи, прекрасная партия, да, и она, я уверен, выйдет за тебя куда с большей радостью, чем за престарелого господина Забалуева. И мы тогда, кстати, породнимся… - неожиданно предложил идею Михаил, и я перевел недоуменный взгляд на него. В себе ли ты, друг мой, чтобы княгиня Долгорукая отдала свою младшую дочь за меня, когда она грезит о богатствах предводителя уездного дворянства, навряд ли это когда-то случится. - Не думаю, что это возможно, во-первых, сильно сомневаюсь, что твоя теща отдаст Софью Петровну за меня, а во-вторых, очень не уверен, что сама Соня захочет выходить за меня замуж. Я ведь для нее чужой человек, мы практически никогда и не общались толком, даже в детстве, она ведь младше меня на десять лет. Если я явлюсь к Долгоруким делать княжне предложение, она, наверное, в обморок грохнется от удивления… - горько усмехнулся я, с силой сжимая пальцами спинку кресла, гнев все еще полыхал во мне, и я ничего не мог с ним поделать. - Ну, решение о замужестве Сони вообще-то принимает не только Марья Алексеевна, поговори с Андреем, он твой друг и будет только рад породниться, а поместье останется твоим, по-моему, отличный выход из ситуации. И я думаю, если Софья Петровна и упадет в обморок, то точно не от удивления, а скорее от радости, правда же, Анна?.. – сделав несколько глотков коньяка, продолжил развивать свою мысль Мишель, обращаясь к своей же любовнице, а причем здесь вообще она, скажите на милость. - Владимир Иванович, Миша все верно говорит, княжна будет только рада, если вы женитесь на ней, и я сейчас говорю не в контексте сравнения вас с господином Забалуевым, мне бы и в голову это не пришло. Вы, мужчины, порой очень слепы, раз вы не заметили, как Соня смотрела на вас на поминках и на девять дней Ивана Ивановича. Я увидела это только на девять дней, после похорон я вообще ничего не видела и не слышала, а Миша заметил взгляды Софьи Петровны на вас еще на поминках, вы ей нравитесь. Когда я была в имении Долгоруких, и речь в общем разговоре зашла о вас, я сразу отметила реакцию Сони на упоминание вашего имени, поверьте мне, как женщине, вы ей очень даже нравитесь. К тому же, княжна Долгорукая – невеста, достойная вас, благородная барышня из богатого знатного рода, уверена, Иван Иванович одобрил бы этот брак… Голубые очи очаровательной женщины цвета летнего неба пристально взирали мне в глаза, словно пытаясь убедить меня в ее словах, мягкий и благожелательный мелодичный голос сестры аккомпанировал им, а мне хотелось лишь горько рассмеяться в ответ. В одной из наших бесед Анна упоминала о желании отца видеть меня женатым на знатной благородной женщине, имеющим от нее детей, наследников рода Корфов, я это помнил. Что, ты и претендентку на роль моей жены, нелюбимой жены, подыскала мне на пару со своим любовником, моим лучшим другом, да, сестричка?.. Миша, князь Репнин для тебя, «Миша», ну, естественно, ты же любишь его… - Нет, Миша, я не женюсь на Софье Петровне, даже если она не против этого брака, мне не нужна нелюбимая жена, не хочу годами и десятилетиями жить в одном доме и растить детей с эмоционально чужим человеком, терпеть друг друга, стараясь со временем окончательно не возненавидеть. К тому же, я никогда не мечтал видеть своей тещей Марью Алексеевну, Соня ее младшая дочь, детей младше у нее нет, потому княгиня будет заниматься лишь тем, что портить наши отношения с ее дочерью, если брак будет против ее воли. Твоя милая теща у нас дома будет дневать и ночевать, и все это будет оборачиваться бесконечными скандалами, я так жить, прости, не хочу… - невольно горько усмехнувшись уголком губ, изрек я, разжал пальцы на спинке кресла и прошелся по гостиной, ни сидеть, ни стоять на месте в эти минуты я совершенно не мог. Кипучий гнев на всю эту ситуацию с потерей родового поместья все еще клокотал во мне и требовал движения, хоть какого-то выхода. - Не торопись, Володя, не принимай решения сейчас на эмоциях, подумай, время еще есть, свадьба Сони с Андреем Платоновичем состоится только через месяц, мы с Анной предлагаем тебе очень хороший вариант решения проблемы. А что касается отсутствия любви, сам знаешь, как говорят, «Стерпится – слюбится», да и княжна очень даже миловидная барышня, и не ты ли мне когда-то говорил, «Нет той женщины, что не полюбит меня…», вспомни, сколько женских сердец ты разбил. И Марья Алексеевна вовсе не такая ужасная теща, как ты описал, она никак не вмешивается в наши отношения с Лизаветой Петровной и уж точно их не портит, да и свекровь она вполне нормальная, Наташа как-то делилась, что жаловаться на Марью Алексеевну ей не приходится. Правда, она категорически против, чтобы ты стал крестным моей дочери, я бы тебя попросил, и Лиза только за, но вот ее мать против, она хочет, чтобы крестной малышки Анны стали Андрей и Соня, и никто другой. И мне не хочется раздувать этот конфликт, все же мы одна семья как-никак… А ты подумай хорошенько о женитьбе на Софье Петровне, не спеши отказываться… К тому же, женившись на княжне, ты сможешь продолжить жить так, как ты хочешь, кто тебе запретит, главное только, чтобы княгиня не знала, а то будет скандал… Репнин продолжал настойчиво меня уговаривать, но я прекрасно понимал, что он лишь впустую тратит свое красноречие, я не женюсь на Соне, и мои нынешние эмоции отнюдь не позитивного спектра здесь абсолютно не причем, мне не нужна нелюбимая жена, не хочу и все. Быть может, лет через пять-десять я и приду к решению вступить в брак с нелюбимой супругой ради рождения общих детей, в которых будет течь моя кровь, наследников рода Корфов, но точно не сейчас. И та же Софья Петровна при всей ее внешней миловидности, которую я ни разу не отрицал, не вызывала во мне не только каких-то чувств или эмоций, а даже яркого сексуального влечения, страсти, по сути она не будила во мне ничего, я оставался к ней попросту равнодушен. Если в ее старшей сестре Лизавете, моей бывшей невесте, всегда горел огонь, который и притягивал меня к ней помимо ее внешней привлекательности, то в Соне я этого огня совершенно не чувствовал. Чисто физически между нами, конечно, мог быть секс, близость молодого и красивого обнаженного женского тела, безусловно, сделает свое дело, и уже мое тело среагирует должным образом, но это даже не страсть в своем чистом виде, а скорее ее блеклая тень. И насколько ее хватит, пока не наступит полное равнодушие даже в физическом плане, на несколько месяцев, а дальше что, будем спать в разных спальнях и встречаться за завтраком… Нет, не хочу… Михаил чуть ли не прямым текстом предлагал мне жениться на княжне ради поместья, параллельно встречаться с любовницей для радости души и тела, и жить себе припеваючи. Главное, чтобы об этом только не узнала милая теща Марья Алексеевна, что у её дочери рога за дверные косяки цепляются. Нет, не хочу я так жить, что это за брак, что это за отношения, это не семья, а так курам на смех, по крайней мере, в моем понимании… «Нет той женщины, что не полюбит меня…», да говорил, мои слова, помню, и женских сердец я много разбил, даже не имея такой непосредственной цели, это получалось как-то само собой, и женщин у меня было немало, все так. Но, выходит, все же нашлась та самая женщина, которую полюбил я, и какая не полюбила меня, горькая безответная любовь к коей разбила мое собственное сердце. И эта женщина – моя родная сестра, любовница моего лучшего друга, Анна, что сидела в это время молча в кресле, задумчиво покручивая один из парных широких золотых браслетов со сверкающими в солнечном свете бриллиантами на левом запястье. - Андрей будет куда лучшим крестным, чем я, здесь твоя теща права, сегодня я живу, а завтра, быть может, умру, и не вмешивается Марья Алексеевна в твои отношения с Лизаветой Петровной и жизнь Андрея и Натальи Александровны лишь потому, что вероятно была за эти союзы своих детей. Будь княгиня против, думаю, ты бы во всей красе узрел, что до милой радушной тещи ей может быть очень далеко. А решение я уже принял, я не женюсь на Соне, и не трать дальше свое красноречие… Спасибо, что предупредил, Миша… - достаточно ровным тоном промолвил я, стараясь держать себя в руках и не повышать голос на ни в чем не повинных людей, моего лучшего друга и сестру. Тем самым завершая разговор, который дальше вести не было никакого смысла, и покидая гостиную, все же не сдержавшись под конец и с силой хлопнув дверью. Выйдя на крыльцо родового поместья, которое по документам мне уже не принадлежало, без верхней одежды, не переобуваясь, резким движением пальцев я дернул душащий меня шейный платок, ослабляя его, и медленно вдохнул чистый и свежий прохладный воздух с несколькими градусами мороза. На несколько долгих мгновений я прикрыл глаза, пытаясь хоть немного успокоиться и прийти в себя. В гостиной мне чисто физически было жарко и душно на нервной почве, здесь же, на улице, на зимнем воздухе, дышалось значительно легче, и было не столь жарко, гнев жидким пламенем продолжал бурлить во мне, и я никак не мог его обуздать, погасить, заставить потухнуть. Не знаю, сколько прошло времени, может, пять минут, а быть может, и все пятнадцать-двадцать, когда парадная дверь слегка скрипнула, отворяясь, и выпустила из дома Анну в темной соболиной шубе до пят, Мишель очень щедр к своей любовнице. Я невольно обернулся в сторону женщины, которую уже ждал новенький экипаж, запряженный двумя гнедыми лошадьми, стоящий у крыльца имения с кучером на дрожках, на каком Репнин приехал из столицы. Однако сестра направилась не в сторону коляски, а подошла ко мне и протянула среднего размера черную прямоугольную бархатную коробку, тихо произнеся одно-единственное слово: - Возьмите… - Что это?.. – несколько удивленно спросил я, кивнув на коробку в изящных руках белокурой красавицы с черными перчатками из тонкой мягкой кожи на них. Бессильная ярость все еще горела во мне, бежала по венам, но чисто физически я уже не ощущал ни чрезмерного жара в теле, ни удушья, мне все же стало легче. - Мои драгоценности, их подарил дорогой мне человек, этот комплект изготовлен на заказ известным и очень уважаемым в Петербурге ювелиром, делающим украшения, в том числе и для царской семьи. Когда мы забирали набор, ювелир совершенно серьезно сказал, что за его стоимость мы могли бы купить большое поместье, землю вокруг и больше шести тысяч крепостных. Предложите комплект княгине Долгорукой, возможно, она согласится взять его, ведь он как раз покрывает сумму долга ее семье, - спокойно негромко пояснила миниатюрная куколка и открыла коробку, где на черном бархате в солнечных лучах сверкали бриллианты в крупных золотых серьгах, тяжелом колье и массивных парных браслетах. И только сейчас я обратил внимание, что этих самых серег на ее ушах и не было. - Нет, это невозможно, я не могу их взять, - непреклонно ответил я и с громким щелчком закрыл коробку в руках очаровательной женщины, горько усмехнувшись про себя. Ты слишком плохо меня знаешь, Аня, если думаешь, что я смогу жить в доме, купленном на деньги твоего любовника, даже если это мой лучший друг Михаил, даже при условии, что княгиня согласится взять эти дорогущие украшения с алмазами в качестве выплаты долга. Нет, не смогу, согласиться на это, значит, навсегда распрощаться со своей гордостью, с чувством собственного достоинства, жить в доме, оплаченном деньгами любовника сестры, для меня невозможно, немыслимо, просто низко и никак иначе. - Можешь, Владимир, послушай меня… Иван Иванович сделал для меня, своей незаконнорожденной крепостной дочери, столько добра, что и не счесть, и если у меня есть такая возможность, я хочу отплатить тем же добром его семье, его сыну, моему брату, тебе… Пожалуйста, возьми, я прошу тебя… Уверена, отец сейчас был бы согласен со мной… Это поместье принадлежало не одному поколению твоей семьи, и оно должно принадлежать только тебе, твоим будущим детям и никому другому… - также негромко высказавшись, изящная блондинка просто вложила бархатную коробку мне в руки и, не давая ничего ответить, быстро, не оборачиваясь, спустилась со ступеней крыльца. Кучер тут же легко спрыгнул с дрожек, подал ей руку, и она скрылась в экипаже, закрыв его дверцу с зашторенным окном. Я хотел было пройти следом и вернуть актрисе Императорских театров ее украшения. Да, она очень благодарна отцу за все, что он сделал для нее, да, она желала мне только хорошего, и я прекрасно это понимал, но мне не нужно такого блага, сладкой пилюли, горчащей потерянной гордостью и утраченным чувством собственного достоинства, для меня это отнюдь не благо. Однако сделать мне этого не удалось, поскольку широкие двустворчатые двери усадьбы вновь отворились и выпустили на этот раз уже Мишу в длинном коричневом пальто с отложным меховым воротником в цвет поверх офицерского мундира. - Володя, как успокоишься, подумай еще раз о женитьбе на Софье Петровне, это самый лучший выход из сложившейся ситуации, который только можно найти. Свадьба Сони с господином Забалуевым состоится только через месяц, время еще есть. Подумай, как следует, включи логику и здравый смысл… - по новой продолжил гнуть свою линию Мишель. Однако при всем моем уважении и хорошем человеческом отношении к нему у меня не было ни малейшего желания все это вновь слушать. Ибо я не собираюсь жениться на Соне, и мои нервы здесь совершенно не причем, мне не нужна нелюбимая жена, по крайней мере, сейчас, даже для того, чтобы с помощью этого брака вернуть поместье, не хочу и все, внутри меня все противится этой женитьбе. - Не надо… Спасибо, что предупредил, Миша… Тебя Анна в экипаже ждет… - подняв руку ладонью вверх, остановил я Репнина, и тот замолчал. Хватит, я больше не хочу говорить об одном и том же, переливать из пустого в порожнее, я не женюсь на княжне Долгорукой и точка. - Не горячись, Владимир, позже подумай с холодной головой… - напоследок напутственно промолвил Михаил, после чего также спустился со ступеней крыльца и сел в коляску, кучер взял в руки поводья и лошади пришли в движение. Новенький экипаж плавно покатился по очищенной дворовыми дороге между голыми лиственными деревьями, даже несколько уродливыми в своей наготе, пока не скрылся за поворотом. И только тогда до меня дошло, что я забыл отдать князю дорогие и роскошные драгоценности Анны, которые он ей и подарил, бархатная черная коробка осталась у меня в руках, потом нужно будет непременно их вернуть, ибо мне они ни к чему. Семья Репниных богата, и Мишель вполне мог позволить себе такую недешевую покупку в подарок своей любовнице, своей любимой женщине, к тому же его родители живут в Италии, ему и отчитываться за свои несколько неумеренные траты ни перед кем не пришлось. Елизавета Петровна же, скорее всего, и не знает об этом нескромном приобретении своего супруга для другой женщины, знала, наверняка бы расстроилась, но мне и в голову не приходило идти и просвещать ее по поводу неверности мужа, чужая личная жизнь меня не касается, и моего лучшего друга в том числе. А еще меня удивило, честно говоря, отсутствие на красивом лице сестры с тонкими чертами синяка, почему-то я думал, что от удара этого недотепы Карла Модестовича останется неприглядный след на ее щеке, но я ошибся, его не было. Вновь глубоко вдохнув прохладный зимний воздух, я прикрыл глаза, пытаясь принять и смириться с мыслью, что родовое поместье моей семьи мне больше не принадлежит, теперь оно собственность Долгоруких из-за этого невыплаченного долга по мнению княгини. Но я ведь своими глазами в прошлом видел расписку о его выплате, написанную рукой покойного Петра Михайловича, теперь одному Богу известно, куда она канула, раз отец проиграл судебную тяжбу, видимо, он не смог ее найти. Я дважды воевал на Кавказе, я – воин, я всегда мечтал умереть, как воин, погибнуть на поле боя, а не тихо и мирно покинуть этот мир, лежа в постели, я никогда не умел тихо и мирно жить и никогда не грезил о такой же тихой и мирной смерти. Жить, так на всю катушку, умирать, так с музыкой… И мне хорошо знакомо выражение, «Пока ты можешь стоять на ногах, а рука в силах держать меч, ты еще не побежден», но сейчас я понимал, что должен смириться с этим поражением, принять свой проигрыш, нужно уметь проигрывать достойно, не барахтаясь в болоте и увязая лишь сильнее, не ползая на коленях и вымаливая пощады, а сохранив чувство собственного достоинства, уйти с гордо поднятой головой и как-то жить дальше. Редкие мелкие снежинки падали с чистого голубого неба, сверкая в лучах яркого, но холодного и низкого зимнего солнца, а я все стоял и смотрел на пустую дорогу, пытаясь собрать свои мысли воедино, не обращая внимания на здоровающихся со мной и снимающих шапки дворовых, идущих по своим неотложным делам, которых в поместье всегда хватает. Стоял и смотрел, пока не ощутил, что начал замерзать, а мой огненный гнев ни угас, и бессильная ярость ни потухла, сменившись, как это ни странно, какой-то апатией и полным равнодушием и безразличием ко всему происходящему. Мне вдруг стало все равно и на поместье, и на все остальное в этом мире, я чувствовал, что вообще ничего не хочу, даже жить, по сути, не хочу. Лучше бы я умер там, на Кавказе, но смерть-негодяйка не забрала, оставила еще помучиться в этом бренном мире, бесцельно побродить по грешной земле. Вернувшись в теплый дом, я поднялся на второй этаж и прошел в библиотеку, опустился в кресло хозяина поместья с высокой резной спинкой и налил себе коньяка из хрустального графина. С удовольствием я выпил его небольшими медленными глотками, наслаждаясь обжигающей алкогольной терпкостью, благородной горчинкой и приятным послевкусием во рту, откуда еще не ушла противная горечь, как не покинула меня и мучительная мигрень, они мои сегодняшние спутницы до вечера точно. Задумчиво покрутив в руках пустой низкий пузатый бокал, я собрался наполнить его вновь, как в дверь вежливо постучали. - Войди… - прохладным ровным тоном отозвался я, чувствуя в себе вспышку поднявшегося раздражения, и в следующую секунду дверь открылась, а на пороге показалась ласково улыбающаяся мне Полина в цветастом платье с преобладанием бордового с приличным круглым вырезом, демонстрирующим ложбинку между ее полных грудей. - Барин, обед в малой столовой накрыли, как вы и велели, - мягко заговорила женщина, перекинув со спины себе на правое плечо свою широкую длинную русую косу. Обед, говоришь, накрыли, любезная, а я про него успел совершенно забыть, у меня так-то аппетита особо не было, а теперь так и вовсе пропал, выходит, только зря накрывали, не буду я обедать, не хочу есть, мне сейчас и кусок в горло не полезет. - Пошла вон… - мрачно выдохнул я, оставь меня одного, не желаю тебя видеть, никого не хочу видеть, хочу остаться один наедине с самим собой. Крепостная понятливо кивнула и тут же молча скрылась за дверью, аккуратно прикрыв ее за собой, что мне нравилось в Полине, так это ее понятливость, не будучи дурой, она прекрасно понимала, когда нужна мне, а когда я не желал ее общества, ибо я не люблю повторять дважды, а прислуге особенно. Наполнив хрустальный бокал коньяком во второй раз, я сделал пару приятно обжигающих глотков крепкого дорогого алкоголя и закрыл глаза, опираясь затылком на высокую резную спинку кресла. Пару минут я сидел в тишине, слыша лишь легкое потрескивание горящих поленьев в растопленном дворовыми камине, и темноте прикрытых век, почти в мысленном безмолвии, пока внезапно пред моим внутренним взором не возникли строки в стихотворной форме. Я открыл глаза, изъял из верхнего ящика стола чистый лист, взял перо, обмакнул его в чернила и перенес строки из своей головы на бумагу. Весь мир во тьме и тишине, в свете, таящемся во тьме. Темнота и тишина не есть отсутствие света и звуков, Это сила, хранящая в себе весь свет и все звуки. Темнота это на самом деле свет, А звук, прерывающий ночи сон, это на самом деле тишина. Тот, на кого смотрит человек, для него не существует, Он видит всех людей вокруг такими, каков есть он сам. А уж тем более, если он любит этих людей, Он становится одним целым с ними. По мере того, как человеку причиняют боль, Его душу покидают милые сердцу образы и становятся чужими. Пространство вокруг него заполняется людьми, Но душа его теперь одинока и ожесточена. Его собственный мир и мир других людей отныне уже не одно целое… Душевное одиночество, я живу с ним много лет, я давно привык к нему и принял его, как данность моего бытия. Одиночество, впервые оно тихо и незаметно подкралось ко мне после смерти матери и осталось со мной навсегда. Одиночество, оно словно нашептывает тебе, «Ты не один, ведь у тебя есть я, одиночество…», но это все ложь, обман, иллюзия, химера. Вокруг тебя люди-люди, но ты один, совершенно один, и с годами ты начинаешь понимать, что тебе, по сути, никто и не нужен, ты смирился со своим одиночеством, позволил ему полноправно править в твоей душе. «Если ты долго смотришь в бездну, помни, бездна тоже смотрит в тебя», вспомнилась мне фраза из одной из прочитанных мной книг, может, не дословно, но смысл тот. Не знаю откуда, но у меня всегда было ощущение, будто я хожу по краю этой бездны, живу на ее краю, бесконечно смотрю в нее, чувствуя на себе ее холодный, мрачный, полный тьмы взор. А еще мне не раз снился абсолютно идентичный сон, что я в ночи стою на самом краю черной бесконечно глубокой пропасти, и словно с ее дна слышу тихий голос, настойчиво зовущий меня, и я иду на этот зов, повинуюсь воле этого голоса. Легко делаю шаг вперед и с широко раскинутыми в стороны руками падаю в бездну, лечу вниз и все никак не могу достигнуть ее дна, вокруг меня лишь тьма и бесконечно разрушающиеся скалы, камни с которых летят в бездну вместе со мной, чтобы стать моей вечной могилой. Кто-то может созидать, создавать что-то новое, а я умею лишь разрушать, воевать и убивать, если царь Мидас из греческой мифологии превращал все, к чему он прикасался, в золото, то все, чего касаюсь я, становится тленом, разрушается, рассыпается пеплом. Я и раньше замечал за собой такое, и сегодня убедился в этом еще раз в ситуации с потерей родового поместья, оно принадлежало не одному поколению моих предков, но именно я потерял его для своих потомков, все обернулось тленом, рассыпалось пеплом. Словно та разрушающая сила, что есть во мне, потихоньку разрушающая изнутри меня самого, проявлялась и вовне и начинала разрушать мир вокруг меня. Из-за моих неосторожных слов тете в детстве, что я хотел бы, чтобы она была настоящей матерью, Сычиха отравила мою родную мать, чтобы быть с отцом, и, конечно же, она хотела завоевать не только любовь отца, но и мою. Наверное, тогда, после смерти мамы, и закрутилась эта разрушительная воронка во мне, начиная захватывать всех, кто есть вокруг меня. Из-за обиды и ревности к отцу я частенько обижал Анну, маленькую белокурую девчушку, напоминающую ожившую фарфоровую куклу, приведенную отцом в дом после смерти матери, намеренно задевал ее своими нелицеприятными и оскорбительными высказываниями. И вообще, если так задуматься, то я не создал в этом мире ничего, мне это не по силам, я умею лишь разрушать, воевать и убивать, война – это прямо мое, при всех ее кровавых ужасах я всегда чувствовал себя в ее огненном жерле, на поле боя, как рыба в воде. После той памятной дуэли с Цесаревичем Михаила чуть не расстреляли за компанию со мной в Петропавловской крепости, по сути, за мой грех, ведь это не Репнин вызвал на дуэль наследника российского престола, а я, окружающим я приношу одни лишь несчастья. Мои руки по локоть в крови, есть на них и кровь ни в чем не повинных женщин, и безгрешных детей, за все свои земные грехи я попаду в Ад, больше просто некуда, в Раю меня никто не ждет. Убрав лист со стихами в «Божественную Комедию» великого Данте, лежащую здесь же на столе, я неторопливо допил коньяк из низкого пузатого бокала и вновь прикрыл глаза, кладя голову на спинку кресла. Мишель сказал, что Марья Алексеевна со своим будущим зятем господином Забалуевым и исправником приедут сегодня, поскорее бы, не люблю ждать, не умею ждать, и пусть уже завершится весь этот фарс, в который превратилась моя бессмысленная жизнь. Как жаль, что Александр, избалованный царский сын, наш будущий Император, оказался таким плохим стрелком и не убил меня на той дуэли из-за умопомрачительного создания Ольги Калиновской, а лишь ранил. Тогда не было бы у меня ни проблем, ни горькой безответной любви, ни порожденной ею бесконечной душевной боли, ничего, лишь «весь мир во тьме и тишине»… *** POV Анна Экипаж неторопливо катился по зимней дороге, чуть покачиваясь на встречающихся по пути небольших снежных ухабах, мы с Михаилом сидели рядом и молчали, каждый думал о чем-то своем. Но это была вовсе не напрягающая и психологически дискомфортная тишина, а наоборот очень уютная и спокойная, рядом с Мишей мне всегда очень хорошо и благостно, на душе тепло и хорошо. Для Владимира я сделала все, что могла, больше в данной ситуации с этим всплывшим старым долгом я ничего сделать для брата не могла при всем желании. Оставалось только надеяться, что княгиня Долгорукая согласится взять мои драгоценности в качестве выплаты долга, тем более стоимость поместья, земель вокруг и более шести тысяч крепостных, прикрепленных к ней, они действительно покрывали. Князь предложил барону прекрасный выход из сложившейся неприятной ситуации, лучше и не придумаешь, жениться на Софье Петровне и тем самым сохранить поместье, но брат категорически отказался. Не хочет он, видите ли, жениться на нелюбимой женщине, что же поделать, если горячо любимая им польская пани уже не первый год проживает в Варшаве, будучи замужем и имея сына. Никогда теперь не жениться что ли, всю жизнь не иметь семьи и законных детей, наследников рода Корфов, вечно ходить холостым, кочуя от одной бабы к другой?.. И нервы здесь совершенно не причем, Владимир не пойдет с предложением руки и сердца к Соне, даже успокоившись, потому что не хочет этого делать. Барон, как и Константин, и мой нынешний любовник относится к категории мужчин, для которых по жизни очень важны их собственные желания, и если они чего-то не хотят, заставить их практически не реально, наверное, проще убить. Вот Михаил другой, при принятии решений он руководствуется логикой, здравым смыслом и трезвым расчетом, а не только своими желаниями, и в этом мы с Мишей схожи, в рациональном и прагматичном взгляде на жизнь, брат же совсем иной, в какой-то степени он именно человек, живущий своими желаниями. Папенька, и в кого только ваш сын такой упрямый?.. Никого слушать не хочет, ни лучшего друга, ни свою сестру, а ведь мы ему желаем только хорошего… - О чем вы задумались, Миша?.. – поднимая голову с сильного плеча князя, негромко мягко заговорила я, нарушая тишину, за эти несколько дней я успела соскучиться по нему, как по близкому и родному, бесконечно дорогому мне человеку, практически родственнику, каким он стал для меня за прошедшие годы. - Думаю о дочери… - задумчиво и также негромко откликнулся мужчина, глядя на однообразный зимний пейзаж за окном с отодвинутой в сторону шелковой занавеской, беря мою миниатюрную кисть уже без перчатки с моих же колен в свои большие теплые ладони. На безымянном пальце правой руки он носил тяжелый фамильный золотой перстень, и ровно потому не носил обручального кольца. Руки князя окутали мою ладонь и тонкие пальцы таким приятным и родным теплом, что я не смогла невольно ни улыбнуться. А вот у Владимира руки прямо горячие, почему-то также невольно вспомнилось мне в следующее мгновение. - Уже скоро вы увидите малышку Аннет… - расслабленно выдохнула я и вновь положила голову на плечо Михаила, который был как хорошим заботливым мужем для Елизаветы Петровны, так и не менее внимательным и заботливым отцом для их сына, а теперь будет и для дочери. - Нет, я думаю не о малышке Анне, которую, разумеется, я скоро увижу, как и ее мать… Я думаю о дочери от Рады, цыганки из табора, что стоит в Двугорском на земле господина Забалуева. В прошлом, еще до моей женитьбы на Лизе, между мной и Радой в течение полугода были отношения, когда я по приказу Императора занимался расследованием финансовых махинаций в уезде. Сегодня рано утром прежде, чем поехать к Долгоруким, сам не знаю зачем, я велел кучеру свернуть к табору, словно тянуло меня туда что-то, будто ноги сами вели… В итоге мы вновь встретились с Радой, и я узнал, что у нее есть дочь от меня, чертами лица и карими глазами четырехлетняя девочка похожа на свою красивую мать, а вот цвет волос мой. Мы очень хорошо пообщались с Радой, и за прошедшие четыре с половиной года, что мы не виделись, чужими друг другу мы не стали… Миша говорил своим мягким, приятным слуху голосом с легкой улыбкой на привлекательном лице, и я прекрасно понимала, что поделился он этим со мной лишь потому, что полностью доверял мне, впрочем, как и я ему. Он отлично знал и мог быть полностью уверен, что дальше сказанное не пойдет, от меня об этом никто и ничего не узнает, я никогда не подведу доверие близкого и родного мне человека. - Я рада, что вы хорошо пообщались с Радой… И что вы планируете дальше делать с ней и вашей дочерью?.. – с искренним интересом спросила я, следом слегка зевнув и параллельно прикрывая рот левой рукой, после принятия обезболивающего лекарства, назначенного мне моим доктором, головная боль полностью прошла, и сейчас под мерное покачивание экипажа на зимней дороге меня немного укачивало и клонило в сон. - Сниму в Петербурге большой двухэтажный дом, найму прислугу и перевезу туда Раду с дочерью, хочу, чтобы мой ребенок рос в уюте и комфорте с нянями и учителями, а не в цыганском таборе под пение вокруг костра, а позже, думаю, куплю для них собственный дом. Я ничего не имею против уклада жизни цыган, но все же я хочу, чтобы моя дочь росла и жила иначе, тем более, если я могу ей дать более достойную, комфортную и обеспеченную жизнь. А с Радой мы пообщались даже более, чем хорошо, настолько хорошо, что у нашей дочери может появиться братик или сестричка… - также с благожелательной улыбкой ответил Михаил, при этом, будучи совершенно серьезным, говоря про дом с прислугой и жизнь без нужды в столице для Рады и их общей дочери. Князь Репнин – очень хороший, достойный, благородный и щедрый мужчина, родить от него ребенка – большое благо для женщины, он никогда не оставит свое дитя и его мать холодными и голодными на улице, не бросит на произвол судьбы, всю жизнь будешь жить в полном достатке, ни нужды, ни горя не зная. Твой ребенок будет расти в роскоши, в окружении нянек в раннем детстве и учителей в более старшем возрасте. И Он точно такой же, именно поэтому я так хочу от Него забеременеть и родить нашего общего ребенка, это дитя всегда будет окружено Его заботой и защитой, только забеременеть у меня, увы, не получается. Так что Раде очень повезло, она вытащила счастливый билет по жизни, теперь будет жить с дочерью не в холодной цыганской кибитке, а в большом, теплом и уютном доме с прислугой в Петербурге. - Дети – это прекрасно… - с невольной легкой грустью тихо выдохнула я, рядом с Михаилом мне не нужно притворяться и играть какую-либо роль, я могу быть самой собой, такая, какая есть, и для меня это бесценно. - Не печальтесь, Анна, Господь обязательно подарит вам ребенка, уверен, вы будете замечательной матерью… Когда я был в столице, думая о вас, скучая по вам, я написал стихи, они посвящены вам, ведь вы – единственная моя муза… - мягко и ободряюще сжимая мою кисть в своих ладонях и глядя уже непосредственно на меня, через пару секунд тишины заговорил мужчина, и я вновь невольно улыбнулась. Он знал, что я хочу иметь ребенка, но не могу забеременеть, мы как-то говорили об этом, ибо я могу рассказать ему, поделиться чем угодно, как и он со мной, мы друг другу безоговорочно доверяем. А в следующее мгновение из уст князя зазвучали прекрасные строки, сладкие, как мед… О, тайное сокровище, сокрытое в каждой душе. О, жемчужина каждого разбитого сердца. О, тайное крыло каждой бескрылой птицы. О, видимый в каждом сердце внутренний смысл внешнего образа. О, Любимая. О, Анна… Я говорю: "Любовь, любовь, хочу раствориться, Страстно хочу быть не по отдельности, а единым целым". Мое сердце разбито. Мои сломаны крылья. Я лечу вдаль. Мои глаза не видят, уши не слышат, мой путь ведет лишь к любви. Разве это не любовь заставляет дождь литься, Воду - превращаться в облако, а облако - в воду, пропитывает землю любовью?.. Разве не любовь содержится в каждом семени, выдает саму себя?.. Разве ее безумное слияние с землей не есть встреча влюбленных?.. О, Любимая. О, Анна… Точно так же, как я влюблен в Вас, вода влюблена в землю. Она не обращает внимания на палящее солнце, Она не беспокоится во что превратится из-за этой любви. Ведь даже если она испарится и поднимется в небо, Она терпеливо будет ждать, когда снова вернется. Дует ветер, сверкает молния, плачет облако, Вода опять бежит к своей возлюбленной. И весь мир провозглашает воссоединение влюбленных. О, тайное сокровище, сокрытое в каждой душе. О, жемчужина каждого разбитого сердца. О, тайное крыло каждой бескрылой птицы. О, видимый в каждом сердце внутренний смысл внешнего образа. О, Любимая. О, Анна… Я говорю: "Любовь, любовь, хочу раствориться, Страстно хочу быть не по отдельности, а единым целым"… - Миша, это просто волшебно, какая красота, вы настоящий поэт ничуть не хуже Жуковского, чтобы писать такие чудесные стихи, нужно иметь просто огромный талант, Божий дар… Если я вдохновила вас на эти удивительные строки, значит, я не зря живу в этом бренном мире… - с искренним восторгом и восхищением воскликнула я, это одни из самых красивых стихов, какие мне приходилось слышать за свою жизнь, и они были посвящены мне, это безумно приятно, просто не передать словами как. - Чтобы писать стихи, поэту необходима муза, без нее чернила останутся в чернильнице, а бумага чистым листом. С самого первого дня нашего знакомства моей музой стали вы, Анна, за эту встречу я благодарен Господу. Я так люблю вас, «О, Любимая, О, Анна…», - с ласковой улыбкой, отражающейся и в зеленоватых глазах князя, он склонился к моему лицу и нежно поцеловал меня в тонкий миниатюрный носик, как же хорошо. - А я счастлива быть вашей музой, я тоже люблю вас, Миша, очень люблю, вы мне так дороги, вы рядом со мной по этой жизни, и это счастье… - также с искренней улыбкой откликнулась я, подняла голову с сильного плеча мужчины и поцеловала его в гладковыбритую щеку долгим нежным поцелуем, вдыхая легкий, свежий и прохладный аромат его дорогого одеколона. - Я никогда не оставлю вас одну, Анна, всегда буду рядом, всегда, до конца своего земного пути… - ласково и при этом предельно честно произнес Михаил, поднес мою кисть к своему привлекательному лицу с мягкими чертами и стал покрывать мои изящные пальчики легкими нежными поцелуями. Невольно я тихонько расслабленно рассмеялась, и он также легко засмеялся в ответ, касаясь своими теплыми губами моей кожи. Для князя, как и для подавляющего большинства людей, смех был реакцией на какие-то радостные и счастливые события, а вот для моего брата смех был признаком его отрицательного эмоционального состояния, почему-то мне вдруг вспомнился тихий и ощутимо горький смех барона Корфа. - Если честно я удивился, когда вы сказали, что провели эти несколько дней в поместье Корфов, безусловно, я понимаю, вы выросли там, провели детство и юность с Иваном Ивановичем, там вам и стены, как говорится, дороги. Но то, что вы согласились провести эти несколько дней в компании Владимира, которого никогда не жаловали после того, как он годами морально измывался над вами, меня, честно говоря, очень удивило, - отсмеявшись и вновь вернув мою кисть к себе на колени, в теплый плен своих больших ладоней, уже более серьезным и даже несколько недоуменным тоном изрек Михаил, и я прекрасно понимала, почему он удивлен. В одной из наших многочисленных бесед как-то я рассказывала ему, что в детстве и юности Владимир частенько обижал меня своими нелицеприятными и оскорбительными высказываниями в мою сторону, и Миша это, видимо, запомнил. - Приходит время, когда прошлое и все прошлые обиды нужно оставить в прошлом, мы с Владимиром помирились, и я хочу жить настоящим, - спокойно отозвалась я, не чувствуя в себе и тени прошлых обид на брата, я его простила и теперь желала ему только хорошего. Вот только он упорно не желал видеть того хорошего, о котором ему говорили окружающие, в частности я и Михаил, а именно не желал жениться на Софье Петровне при всей очевидной выгоде этого брака в сложившейся ситуации. - Вы просто святая, Анна, другая на вашем месте и разговаривать бы с ним не стала после всех его выкрутасов в вашу сторону, - по-доброму мягко усмехнулся князь, ласково взирая на меня своими зеленоватыми глазами. Очаровательно улыбнувшись ему в ответ, я вновь положила голову на его плечо и расслабленно выдохнула, «Никакая я не святая, Миша, никто из нас не свят…». - Вы правы, Анна, воистину никто из нас не свят… - несколько задумчиво откликнулся князь и снова устремил свой взор за окно экипажа, где полновластно царствовала королева-зима, хотя был еще даже не декабрь, а лишь середина ноября. Зима в России обычно наступает рано и стоит долго, спит уснувший мир, чтобы проснуться для новой жизни только весной, которая придет еще ой как не скоро. Удобно устроившись рядом с Михаилом, положив голову ему на плечо и слегка облокотившись на него, я прикрыла глаза, и в моей памяти всплыли строки его прекрасных стихов, посвященных мне, и я невольно улыбнулась с прикрытыми веками. Однако уже в следующее мгновение пред моим внутренним взором встали строки совсем иных стихов, написанных человеком, которого уже два года нет в живых. Опять открыта дверь — Все как-то ты за ней, А я сижу как зверь, Гадаю на друзей. Я расставляю сеть, тебя мне не поймать. Я остаюсь терпеть, себя не понимать. Ты говорила трезвой жить неуместно И прожигала жизнь, ища свое место. Не обещала, не клялась собой лестно. И для меня ты стала черной невестой. За гранью всех страстей Нет больше новостей, Но ты всегда найдешь С фантазией людей. Оговоришь себя, найдешь все сто причин, Но утро для тебя начнется с двух мужчин. Ты говорила трезвой жить неуместно И прожигала жизнь, ища свое место. Не обещала, не клялась собой лестно. И для меня ты стала черной невестой. Опять открыта дверь — Все как-то ты за ней, А я сижу как зверь, Гадаю на друзей. Я расставляю сеть, тебя мне не поймать. Я остаюсь терпеть, себя не понимать. Ты говорила трезвой жить неуместно И прожигала жизнь, ища свое место. Не обещала, не клялась собой лестно. И для меня ты стала черной невестой. Для меня ты стала черной невестой…* Их написал один из моих театральных поклонников, молодой мужчина-офицер, он регулярно ходил на спектакли, в которых я играла, всегда занимал место в одном из первых рядов и дарил мне большие букеты красных роз, перевязанные черными шелковыми лентами, и этим его цветы отличались от букетов других многочисленных поклонников моего таланта. Знаю, для многих цветы, обвязанные черными лентами, ассоциируются с похоронами, но у меня такой ассоциации совершенно нет, просто кому-то нравятся белые или розовые ленты, другим красные и бордовые, а третьим черные, только и всего. И в один из его букетов был вложен лист с этими стихами, свернутый в трубочку и также обкрученный черной шелковой лентой, даже удивительно, насколько по-разному меня могут воспринимать мужчины, ангельски прекрасной – тот же Миша и такой вот демонической женщиной, черной невестой – этот человек. Потому и строки их стихов так разнятся между собой, утонченные и возвышенные из-под пера Михаила и такие вот очень земные, более простые и в чем-то даже готические, рожденные фантазией моего театрального поклонника. Я вложила эти стихи в довольно толстый альбом, где собраны все творения почитателей моего таланта, посвященные мне, порой люблю полистать его на досуге, побаловать свое тщеславие. А в один из зимних вечеров, когда после очередного репетиционного дня я вышла из здания Императорских театров и направилась к своему экипажу, чтобы поехать домой, этот мужчина подошел ко мне, будучи абсолютно трезвым, от него вообще не пахло алкоголем, и прямо на глазах других людей опустился передо мной на колени на снег. Он начал признаваться мне в любви, говорить, что полюбил меня с первого взгляда, как только впервые увидел на сцене, предлагал жить с ним вместе, ибо без меня ему никакой жизни нет. Разумеется, я вежливо отказала мужчине, высвободилась из его объятий и пошла к своей коляске, я ведь не могу, простите, быть с каждым моим театральным поклонником, конечно, я – актриса, но у меня есть и своя собственная личная жизнь, которая меня полностью устраивает. Когда кучер уже открыл передо мной дверцу экипажа, и я собралась в него сесть, офицер громко окликнул меня по имени, «Аннет…», из-за пазухи достал пистолет и навел его прямо на меня, и я непроизвольно замерла на месте, как и вдруг замолкнувшие люди вокруг. И вот тогда я поняла, что совершенно не боюсь смерти, оккультизм изменил меня, избавил от всех прошлых страхов и боязней, в том числе и от страха смерти, я спокойно смотрела на дуло пистолета и думала, неужели Духи ошиблись, и я умру не в сорок лет, а сейчас. Но Духи не ошиблись, в следующее мгновение мужчина резко поднес пистолет к своему виску и со словами, «Раз ты не хочешь быть со мной, Анна, без тебя, без твоей любви мне просто незачем жить…», спустил курок. Раздался оглушительный в воцарившейся тишине выстрел, и, спустя миг, он, как подкошенный, упал замертво на снег, заалевший от его крови. В Петербурге в светских гостиных потом несколько месяцев подряд болтали об офицере, застрелившимся из-за безответной любви ко мне, для которого я действительно оказалась «черной невестой», как он и назвал меня в своих стихах. Было ли мне по-человечески жаль этого мужчину? Да, было, ибо я в любом случае не желала ему смерти. Чувствовала ли я свою вину в его трагической гибели, прилюдном самоубийстве? Нет, не чувствовала, поскольку я никак не подталкивала его к смерти, не провоцировала на этот выстрел, а то, что я не ответила ему взаимностью, так, простите, я и не обязана была отвечать на его чувства. К тому же, этот человек любил вовсе не меня, а лишь образ меня, живущий в его голове, меня же настоящую он даже не знал. Быть может, для кого-то я циничная стерва, пусть так, никогда не претендовала на святость и нимб над головой, да и мне с ними детей не крестить. Внешне, безусловно, я красивая и хрупкая фарфоровая куколка, которую нужно защищать и всячески оберегать, но внутри за этим обманчивым фасадом я совсем другая, я морально сильнее даже многих мужчин. Императорские театры научили меня быть сильной, но в то же время гибкой, не ломаться, подстраиваться под ситуацию и выживать, вставать и идти дальше. На следующий день после похорон Константина я поднялась с кровати, оделась, собралась и поехала на очередную плановую репетицию, для актрисы сердце, одиночество и траур – непозволительная роскошь. У меня не было возможности неделями лежать в постели, лить слезы и стенать, нужно было жить дальше и искать нового мужчину, который станет моим театральным покровителем, и тогда в моей жизни появился Он. Да, и выхода особого у меня не было, либо стать сильной, исполнить мечту отца и свою собственную, стать примой Императорских театров, либо сломаться, сдаться и уйти, не добившись ничего, не оправдав надежду Ивану Ивановича, который столько вложил в меня, подведя его веру в меня. Я не сломалась, не сдалась, не опустила руки, я научилась быть сильной, бороться за себя и добиваться желаемого, и за эту силу я всегда буду благодарна театру. Пусть он убил ту молоденькую наивную девушку, только приехавшую в столицу и видевшую мир совершенно иначе, но театр же и возродил меня из пепла, подобно мифической огненной птице Феникс. Теперь я сама огонь, и пока за моей спиной стоит Он, пока Он любит меня, я уничтожу любого, кто встанет на моем пути, сожгу дотла. Я не забыла вашей пощечины, Карл Модестович, не забыла, и ответная станет смертельной… *** POV Владимир Допив коньяк из низкого хрустального бокала, я поставил его на стол, не чувствуя ни малейшего опьянения, от нескольких бокалов я в любом случае не опьянею даже при всем желании, чтобы почувствовать хотя бы легкий хмель, мне нужно больше, гораздо больше крепкого алкоголя. Единственное, чего мне сейчас хотелось это именно напиться и хотя бы на какое-то время забыться, дабы ни о чем не помнить, ни о чем не думать, ничего не чувствовать, лишь «весь мир во тьме и тишине». Когда уже явится Марья Алексеевна со своим будущим престарелым зятьком Андреем Платоновичем и исправником, и где их только черти носят, поскорее бы, надоело ждать. В следующее мгновение в дверь негромко вежливо постучали, и я несколько раздраженно произнес, «Войди…», следом дверь открылась, и на пороге вновь показалась Полина, осторожно заговорившая негромким извиняющимся голосом, явно памятуя, что не более чем час назад я ее прогнал прочь: - Простите, что беспокою, барин, но приехали Ее Сиятельство княгиня Долгорукая, господин Забалуев и исправник, желают вас немедленно видеть. - Пригласи их сюда… - ровным нейтральным тоном изрек я, надевая на лицо прохладную, равнодушную и даже слегка ироничную «маску», все же жить, будучи Комедиантом, меняющим маски, имеющиеся у него в изобилии, гораздо проще, ну, наконец-то явились, я уже заждался. Крепостная скрылась за дверью, а через минут пять-десять в библиотеку вошли поднявшиеся по лестнице на второй этаж Марья Алексеевна в черном платье с круглым вырезом на груди в рамках приличий, расшитом золотой нитью, предводитель уездного дворянства в светлом сюртуке в клетку и исправник в мундире. - Добрый день, господа. Чем обязан столь неожиданному визиту? – переплетая пальцы рук на коленях, оставаясь сидеть в кресле, закинув ногу на ногу, прохладным нейтральным голосом произнес я, по правилам приличия мне, конечно, следовало подняться на ноги, но в данный момент мне было как-то не до этикета, потому я остался сидеть. - Не знаю, в курсе ли вы, Владимир Иванович, но ваш покойный отец еще при жизни моего покойного супруга задолжал моей семье крупную сумму денег, а долг после смерти Петра Михайловича так и не вернул. Была судебная тяжба, которую я выиграла, и судья вынес решение в пользу моей семьи, поскольку у вашего отца не имелось никаких доказательств выплаты долга. У нас же имеется расходная книга Петра Михайловича с имеющейся записью о том, что он дал в долг вашему покойному батюшке определенную сумму денег, а вот возврата долга не получил. Также есть расписка самого Ивана Ивановича, в которой он обязуется выплатить долг в срок и в полной мере, а в случае неуплаты долга ваше поместье переходит в собственность моей семьи. Да, и в городских книгах также нет никаких записей о возврате вашим покойным отцом долга. Поэтому ваше поместье в качестве уплаты долга отходит в собственность моей семьи и как приданное переходит Андрею Платоновичу. Из уважения к вашему трауру мы ждали девять дней, но ждать сорок дней у нас просто нет возможности. Скоро состоится свадьба Сони с господином Забалуевым, у нас много дел, я хочу еще сделать здесь небольшую перестановку и обустроить усадьбу на свой вкус, чтобы моей дочери было максимально удобно и комфортно. Потому прошу вас, барон, покинуть поместье, очень надеюсь, что нам не придется прибегать к помощи исправника, - предельно вежливым, но при этом просто ледяным торжествующим тоном, с довольной улыбкой изрекла княгиня. В следующую секунду она взяла из рук предводителя уездного дворянства документы и положила на стол передо мной решение суда, расходную книгу ее покойного супруга, открытую на нужной странице и расписку моего отца, дабы я смог убедиться в истинности ее слов. - Я обязан спросить, имеется ли у вас соответствующая сумма для незамедлительной выплаты долга, господин барон? – вежливо подал голос вышеупомянутый исправник, мужчина среднего роста лет пятидесяти, присутствующий здесь, как представитель власти. - У меня нет таких денег, - ровно ответил я, посмотрев на сумму долга в расписке отца, хотя я и так примерно представлял, какой она будет, поскольку прекрасно знаю стоимость поместья, земель вокруг и больше шести тысяч крепостных в шестнадцати селах, прикрепленных к земле, имущества, принадлежащего моей семье, а теперь мне. Точнее уже не мне, а княгине Долгорукой… Моя первичная вспышка гнева и ярости прошла, сменившись апатией и безразличием к происходящему, и я мог разговаривать вполне спокойно, внутри меня горело лишь легкое раздражение, даже не горело, а так тлело. - Тогда в соответствии с договором, заключенным между бароном Корфом и князем Долгоруким, поместье Корфов переходит в собственность семьи Долгоруких, - безапелляционно заявил исправник, и Марья Алексеевна довольно сдержанно, но одновременно торжествующе улыбнулась. Ее же будущий зять господин Забалуев просто сиял, как начищенный пятак, явно предвкушая, как будет жить с молодой супругой в моем доме. Вот только зачем ему молодая жена Софья Петровна, если он как мужчина уже бессилен, для меня так и оставалось загадкой без отгадки. - Все мы люди, и, думаю, даже в этой ситуации нужно оставаться людьми, поэтому я дам вам время собрать свои вещи в память о старой дружбе наших семей. Вы знаете, Владимир Иванович, у нас радостное событие, Сонечка замуж выходит. Вам повезло, у меня хорошее настроение, и поэтому я даю вам на сборы целый день. Но чтобы завтра духа вашего здесь не было, - с победоносной улыбкой заговорила княгиня, собирая со стола документы, которые недавно сама же и разложила передо мной. - Зачем вы затеяли все это, Марья Алексеевна?.. Что плохого вам сделал мой отец?.. Мой отец и ваш муж были друзьями, мы с Лизой детство провели вместе, когда-то пожениться собирались… - сам не знаю зачем с прорвавшейся горечью сквозь прохладное равнодушие изрек я, скорее просто вырвалось, ибо изначально я не собирался спрашивать ничего подобного. - Знаю, что собирались, знаю, что передумали, знаю, каким ударом это было для бедной девочки, которой вы годами пудрили мозг, обещая жениться, а сами в свое удовольствие развлекались с другими женщинами в столице, даже стрелялись из-за любовницы Цесаревича, уму непостижимо… И слава Богу, что эта свадьба не состоялась… - выходя из себя, достаточно резко промолвила княгиня, и ее прихвостень Андрей Платонович перестал так явно радоваться, несколько обеспокоенно взглянув на свою будущую тещу младше его на десять лет. Уж не знаю почему, но сейчас я воспринимал господина Забалуева именно как прихвостня Марьи Алексеевны и никак иначе, хоть он и являлся предводителем уездного дворянства, и ничего со своим собственным восприятием я поделать не мог, да и не особенно-то хотел. - Если я и виноват, то только перед Лизой, но уж точно не перед вами. И вообще вас моя личная жизнь никак не касается… - чувствуя в себе поднимающееся раздражение, но уже не позволяя ему вырваться наружу, ровно и прохладно изрек я, держа на лице равнодушную маску. - Лизавета теперь весьма счастлива с Михаилом, на днях у них родился второй ребенок, мой внук. Князь Репнин – честный, порядочный и добрый человек, полная противоположность вам и вашему покойному батюшке, уверена, вы прекрасно понимаете, о чем я… - раздраженно проговорила княгиня, резким движением передав документы из своих рук своему будущему престарелому зятю, практически впихнув их ему в руки. Мое же собственное раздражение лишь усилилось, обо мне можете болтать все, что угодно, меня это никак не трогает, а вот память моего отца я вам оскорблять не позволю. - Не смейте дурно говорить о моем отце, - повышая голос, холодно и достаточно резко ответил я, со своим зятем господином Забалуевым будете беседовать в подобном тоне, но не со мной, я ваших родственников не оскорблял, и вам поливать грязью светлую память моего отца не позволю. - Даю вам время до завтра, и чтобы ноги вашей не было в моем доме. Закон теперь на нашей стороне, - с прежним раздражением, даже несколько нервно заявила Марья Алексеевна, сделав акцент на слове «моем», резко развернулась и пошла на выход из библиотеки, предводитель уездного дворянства, за все это время не проронивший ни слова, засеменил за ней следом, и последним двинулся с места исправник. Ну, куда же вы, господин Забалуев, я так с вами пообщаться хочу… - Андрей Платонович, - довольно громко промолвил я, после чего престарелый зять княгини остановился и повернулся в мою сторону, - будьте так добры, удовлетворите мое любопытство, я вот думаю-думаю и все никак не могу найти ответа на мучающий меня вопрос. Зачем вы при своем мужском бессилии женитесь на молодой барышне Софье Петровне?.. Что вы будете с ней делать, чай с травками пить?.. – с нескрываемой иронией в голосе спросил я, в глубине души понимая, что мне просто хочется на кого-то слить свое раздражение, к тому же мне действительно был интересен ответ на заданный вопрос. В самом деле, зачем?.. - Да, как вы смеете?.. Какая наглость… - возмущенно ответил вмиг переменившийся в лице предводитель уездного дворянства, и я в очередной раз убедился, что попал не в бровь, а в глаз, я тогда не ошибся в своем предположении о мужской недееспособности господина Забалуева в силу возраста. Также остановившийся и обернувшийся исправник незаметно улыбнулся в усы, наблюдая за разворачивающимся на его глазах действом, а княгиня в негодовании поджала губы, но все же промолчала. - А что такого?.. Нельзя так правды бояться, Андрей Платонович… - все с той же нескрываемой иронией в голосе изрек я, иронично же улыбнувшись уголком губ, следом обращаясь уже к княгине, - Марья Алексеевна, а вы не знали о такой мелочи?.. Если вы надеетесь на внуков от Софьи Петровны, то господин Забалуев вам здесь точно не помощник… - Совести у вас нет, Владимир Иванович, также как и у вашего покойного отца… - подобно рассерженной кошке прошипела княгиня и, вновь резко развернувшись, быстро пошла прочь из библиотеки. Следом за ней чуть ли не бегом засеменил страшно недовольный предводитель, а за ними явно потешающийся в душе над этой неудобной пикантной ситуацией исправник. А что вы думали, вы будете оскорблять память моего отца, а я буду молча слушать ваши оскорбления?.. Нет, не бывать этому никогда… Думаете, я не найду, что сказать?.. Найду, даже не сомневайтесь… Придется вам послушать неприятную правду о вашем дорогом зяте… Ну, что же поделать, если она такая… Отец был честным, порядочным и очень хорошим человеком, увы, я не могу доказать, что он выплатил этот проклятый долг, но оскорблять его светлую память ни вам, никому другому я никогда не позволю… Как только двери библиотеки закрылись, я медленно выдохнул и на мгновение прикрыл глаза, снимая «маску», представление закончилось, больше в ней нет нужды. Вновь наполнив низкий пузатый бокал коньяком из хрустального графина, я неторопливо осушил его небольшими глотками, наслаждаясь обжигающей терпкостью дорогого алкоголя, благородной горчинкой и приятным послевкусием, увы, не перебивающим противную горечь во рту, соседствующую с мучительной мигренью. Достав из потайного ящика стола ключ от сейфа и черную бархатную коробку с украшениями Анны из одного из обычных ящиков, куда убрал ее совсем недавно, я поднялся из кресла с высокой резной спинкой, уже не моего, покинул помещение, прошел по длинному коридору и отворил дверь комнаты, где располагался сейф. Сам сейф с металлической дверцей был скрыт за одним из портретов отца, висящим на стене, я аккуратно снял его, поставил на ближайший журнальный столик, прислонив к стене, вставил ключ в замочную скважину, повернул его два раза и открыл сейф. Все документы здесь теперь были в полном порядке, лежали на своих местах, совсем недавно разобранные мной, рядом покоились стопки ассигнаций, перевязанных тонкими ленточками, на верхней же полке стояла большая резная шкатулка, полная драгоценностей моей покойной матери. Я осторожно поднял ее крышку, и моему взору предстали серьги, перстни, кулоны, браслеты и колье с дорогими каменьями, обрамленными в золото. Украшений здесь было на очень даже приличную сумму, в раз пять перекрывающую долг отца Долгоруким, но я просто не мог отдать хотя бы одного из них кому-либо, они дороги мне не столько в материальном эквиваленте, сколько как память о матери, ведь их касались ее ласковые руки с бледными утонченными пальцами. Мама, я помнил ее молодой, красивой, еще здоровой всегда с драгоценностями в ушах, на шее и руках, которые она очень любила и носила на постоянной основе. Бережно я провел кончиками пальцев по холодным камням, рубинам, изумрудам, сапфирам и бриллиантам, переливающимся своими многочисленными гранями в золоте, и, казалось, ощутил идущее от них едва уловимое тепло ласковых рук матери. Рядом лежали несколько ее небольших портретов, с которых мама с легкой грустинкой в серых глазах, как у меня самого, и затаившейся в уголках губ печалью мягко улыбалась мне, и я чувствовал поднимающуюся во мне невыразимую словами щемящую нежность, тесно переплетенную с душевной болью от ее потери. Мать умерла в тридцать, мне и самому сейчас столько же, быть может, я повторю ее судьбу и уйду в том же возрасте, во всяком случае, я явно был бы не против. Аккуратно закрыв шкатулку и вернув портрет матери на место, я поставил прямоугольную бархатную коробку с дорогими украшениями сестры рядом, затворил дверцу сейфа, дважды повернул ключ в замочной скважине и вернул портрет отца обратно на стену. Вновь пройдя по длинному коридору, я остановился около дверей одной из спален, это была самая большая спальня в поместье с двумя широкими окнами, когда во всех остальных имелось только одно окно, раньше она принадлежала моей матери и после ее смерти много лет пустовала. Последний раз я пересекал ее порог девять лет назад, прежде чем покинуть поместье и отправиться на Кавказ, в свою первую военную кампанию, поскольку прекрасно понимал, что могу и вовсе не вернуться обратно, простившись с жизнью в горах Кавказа. Помедлив несколько секунд, я плавно нажал на бронзовую ручку и несильно толкнул дверь, отворяя ее и входя в просторную дорого обставленную комнату, залитую солнечным светом, щедро льющимся через полупрозрачный белоснежный тюль на окнах. Здесь все осталось на тех же местах, как и при жизни мамы, вот только ее самой давно не было на этой земле. В спальне было чисто и не имелось никакой пыли, люблю чистоту в доме во всех его комнатах без исключения, даже в тех, которые на данный момент не используются, а не слой пыли на вещах, и это прямая обязанность прислуги. Неторопливо пройдя по светлому ковру, я остановился около кровати, присел рядом на корточки, не позволяя себе садиться на постель матери, и медленно провел ладонью по атласу покрывала, чувствуя кожей его приятную прохладу. Да и в самой комнате было несколько прохладно, поскольку камин не топили, ибо ее хозяйка больше не нуждалась в земном тепле, но для меня сейчас это не имело никакого определяющего значения. - Прости меня, мама, но я просто не смогу жить в доме, купленном на деньги любовника сестры… Согласиться на это, значит, похоронить свою гордость и чувство собственного достоинства… Я предпочту умереть сам, чем похоронить гордость, и жить без чувства собственного достоинства, ощущая себя жалким ничтожеством… Прости… - одними губами почти беззвучно изрек я, пружинисто поднялся на ноги и покинул спальню матери, аккуратно прикрывая за собой дверь, чтобы уже не вернуться сюда никогда. Быстрым шагом я прошел по коридору, спустился по лестнице на первый этаж, миновал ненужные мне сейчас комнаты и оказался в прихожей с большими зеркалами на стенах. Следом переобулся, сменив кожаные туфли, в каких ходил уже не по своему дому, на сапоги, взял из рук молоденькой горничной свое черное драповое пальто почти в пол и накинул его поверх такого же черного сюртука, выходя на улицу и застегивая пуговицы на ходу. У меня не было никакой конкретной цели следования, мне просто не хотелось в эти минуты находиться в имении, словно его стены незримо давили на меня, мешая свободно дышать. Покинув территорию поместья, через метров сто я свернул с широкой наезженной экипажами и санями дороги на лесную тропинку, не зная, куда она вела, и просто пошел вперед, куда глаза глядят, куда кривая выведет. Никогда я не любил поместье, в отличие от отца, предпочитая находиться в фамильном городском особняке на Фонтанке, точнее я перестал любить родовую усадьбу в Двугорском после смерти матери, в ее стенах мне все напоминало о кончине мамы, причиняло душевную боль. Даже приезжая на каникулы во время учебы в Кадетском корпусе, я всегда стремился поскорее покинуть имение и вернуться обратно в Петербург или же отправиться в гости к Долгоруким, к другу Андрею и невесте Лизе, где пропадал все дни с утра до вечера, и отец никогда не был против. Со временем воспоминания о смерти матери немного поблекли и перестали всплывать в моей голове, стоило мне только переступить порог поместья, но любовь к дому уже не вернулась, умерла вместе с мамой. И сейчас мне было жаль терять родовое имение моей семьи, земли вокруг него и более шести тысяч крепостных, прикрепленных к этой земле, исключительно в материальном эквиваленте, как хороший источник дохода, и не более того, никакой трепетной любви к стенам усадьбы я давно не питал. Отвлекшись на свои мысли, я поскользнулся на тропинке, ведущей немного вверх, и дабы предотвратить встречу с холодной, замерзшей, усыпанной равнодушным снегом землей, я успел опереться на руки. В раздражении поднявшись обратно на ноги, я поднял с земли валяющуюся голую ветку, и с внезапно вспыхнувшей злостью на всю эту ситуацию в целом, стал остервенело хлестать ей ближайшее дерево, сбивая с его толстого ствола небольшие ошметки коры, выплескивая наружу свой гнев. Через пару минут я отбросил несчастную ветку в сторону и прижался лбом к этому самому дереву, придерживаясь за него рукой, Господи, когда все это закончится, скажи мне, Боже, когда уже все это кончится, моя несчастливая безрадостная жизнь, и останется лишь «весь мир во тьме и тишине»… Когда я покинул поместье, на чистом голубом небе с легкими воздушными облаками ярко светило солнце, сейчас же небо заволокло низкими тяжелыми снеговыми тучами, скрывшими от взора человеческого дневное светило, и эта хмурая пасмурная погода была прям под стать моему собственному душевному состоянию. А еще вдруг, как на заказ, мне вспомнились стихотворные строки, когда-то прочитанные или услышанные мной, и они оказались прямо таки в тему. Лес – моя колыбель, и могила – лес. Я на земле стою лишь одной ногой, Я не буду ничей жених, ты – ничьей женой. Пока на груди не скрещу персты, О, проклятие, у меня остаешься ты. Мир – моя колыбель, и могила – мир… «Я не буду ничей жених, ты – ничьей женой», я не хочу жениться на Софье Петровне или любой другой нелюбимой женщине, по крайней мере, сейчас, ты вообще никогда не выйдешь замуж и не станешь ничьей женой. Ибо дворяне на бывших крепостных и актрисах Императорских театров не женятся, такой союз – это страшный мезальянс, который вовек не будет принят в Высшем свете. Даже не то что жениться, я вообще не могу быть с тобой, как бы ни любил тебя, потому что ты – моя сестра, в нас течет одна кровь, а ты любишь другого, Михаила, моего лучшего друга. И эта невзаимная, невозможная, неправильная, горькая и грешная любовь-агония, наверное, пришедшая ко мне прямиком из Ада в наказание за все мои земные грехи, мое страшное проклятие, от которого нет мне избавления, «о, проклятие, у меня остаешься ты», ведь выход только один, все забыть, свобода забывать. Но я не могу тебя забыть, Анна, люблю и помню, помню и люблю… В итоге тропинка вывела меня к широкой дороге, пройдя по которой метров пятьдесят, я оказался около местного трактира и невольно тихо, но горько рассмеялся с мрачной иронией, о, ноги знали, куда меня вести, кривая вывела меня прямиком к кабаку, туда-то мне сейчас и надо… Напиться и забыться, дабы хоть на какое-то время провалиться в небытие, ничего не знать, ни о чем не думать, ничего не чувствовать… *** - Человек, еще графин этой дряни… - довольно громко промолвил я, обращаясь к хозяину трактира, вылив себе в рюмку из простого стеклянного графина остатки дешевой, горькой, именно дрянной водки и выпив ее залпом, закусив долькой соленого огурца. Рядом с одинокой свечой в простецком подсвечнике передо мной стояла почти полная тарелка с соленьями, соседствующая с горячим блюдом, которое уже успело давно остыть, из какого я съел буквально пару ложек, никакого аппетита нет. Вообще-то наряду с коньяком я люблю хорошую дорогую водку с легкой горчинкой, которая мягко и приятно пьется, а не эту дешевую несусветную горькую гадость в кабаке, но в данный момент качество водки волновало меня меньше всего, куда важнее был ее эффект, опьянение. После выпитого графина хмель побежал по венам, пришло легкое опьянение, а вместе с ним эмоциональное расслабление и некое подобие спокойствия, психическое напряжение ушло, утонуло в алкоголе, забирая с собой тягостные мысли, освобождая меня от них. В выходной день трактир был полон народа, здесь собралась самая разношерстная компания из посетителей, начиная от местных пьяниц и заканчивая цыганами из табора, я здесь практически никого не знал, да и не стремился узнавать и заводить знакомства, мне компания ни к чему. Но, видимо, судьбе было угодно мне эту самую компанию предоставить, притом такую, какой я не пожелал бы даже в Аду. Трактирщик поставил передо мной полный графин водки, забирая со стола пустой, и в следующее мгновение на стул рядом мной опустилась Сычиха в черном пальто и меховой шапке, ее-то зачем нелегкая принесла, только убийцы матери мне сегодня не хватало для «полного счастья»… - Выпьем за ту, которая всегда приходит не вовремя… Это я о тебе, чтоб ты знала… - усмехнувшись уголком губ, с нескрываемой мрачной иронией произнес я и налил себе водки, глядя в темные бесстыжие глаза ведьмы, и как только совести хватило подходить ко мне после того, что она сделала, впрочем убийце собственной сестры такое понятие, как совесть и стыд, совершенно незнакомы. Я хотел было налить за компанию и ей, раз уж явилась, во вторую рюмку, предупредительно поставленную хозяином кабака, но эта проклятая отказалась, закрыв стопку ладонью, ну, и как хочешь, а я выпью. - Но я здесь, чтобы напомнить тебе о твоем долге. Верни родовое поместье, ты обязан это сделать… - как ни в чем не бывало, заявила эта бессовестная, и как прознала только. Обязан я, видите ли, а больше я тебе, убийце моей матери, ничем не обязан?.. Будь моя воля, за содеянное ты бы сгнила на каторге, и это было бы абсолютно справедливо, ненавижу и никогда не прощу, никогда… - Я думал, ты скажешь что-нибудь новое… Сегодня я потерял поместье, ничего не поделаешь… - тихо горько рассмеялся я и следом залпом осушил рюмку, невольно поморщившись от противной горечи дешевой трактирной водки и ничем не закусывая, не хочу, кусок в горло не лезет. - Но ты еще можешь его вернуть… - решила обрадовать меня ведьма, и каким же образом, скажи, любезная. - У меня нет никаких свидетельств, что отец выплатил этот проклятый долг… У меня нет ничего против княгини и ее будущего зятька Забалуева…Что я могу?.. Я устал воевать, мне надоело… - негромко выдохнул я, рассеянно глядя перед собой. Я умею в этой жизни только воевать и убивать, больше ничего, война, она стала частью меня самого, с одной стороны мне кажется, что я уже не смогу жить без войны, а с другой я действительно устал воевать. Мне и в самом деле надоело, но я просто не умею делать ничего другого. Пройдут сороковины отца, поеду во Дворец, попрошу аудиенции у Императора и попрошу же Его Величество вновь отправить меня на Кавказ. Уверен, Государь не откажет, поскольку на Кавказе катастрофически не хватает кадров, в первую очередь офицеров, ибо солдатами должен кто-то руководить, без грамотного командования никакая численность войск не поможет победить врага. Лучше уж воевать, приносить хоть какую-то пользу, чем бестолково сидеть на диване и плевать в потолок, сходя с ума от безделья и продвигаясь в сторону петли. - Теперь это и твоя война… Разве ты не воин?.. Разве ты не воевал на Кавказе?.. – будто прочитав мои собственные мысли, также негромко заговорила эта проклятая. Да, что ты вообще знаешь о войне, оставившей мне бесконечные ночные кошмары в багровых тонах, чтобы задавать мне подобные вопросы… - Я воевал, воевал… Но ради чего мне воевать сейчас?.. – вопросом на вопрос ответил я, налил себе очередную рюмку и залпом выпил ее, невольно поморщившись от противной горечи дешевой водки. - Вижу, ты не хочешь бороться… Любовь к этой женщине разрушает тебя, вытягивает силы… - сделала свой собственный вывод из моих слов эта бессовестная. Да, что ты можешь знать о моих чувствах и о той женщине, которую я уже не один год люблю горькой безответной мучительной любовью-агонией… Не верю я в твои магические способности, все это выдумки, дабы пугать суеверных деревенских баб. - Ты ничего не знаешь… - с неприкрытой иронией изрек я и несколько раз покачал из стороны в сторону пальцем у лица ведьмы, неожиданно она схватила меня за запястье, но я тут же резко вырвал руку из хватки ее пальцев. Не смей прикасаться ко мне своими руками, на которых кровь моей матери, - Я думал, что ты настоящая ведьма… - уже с открытым смехом добавил я. - Твоя ненависть к ней остыла… - тихо промолвила эта бесстыжая, и нужно признать, попала в точку. Моя ненависть к Анне действительно остыла в тот момент, когда я признал и принял свои чувства к ней. Я перестал испытывать ненависть к самому себе за эту неправильную невозможную любовь к крепостной и как производное к ней самой за то, что не могу разлюбить ее, за то, что она просто есть на этой земле. - У меня нет больше к ней ненависти… - откликнулся я уже без смеха, налил следующую рюмку водки и выпил, не закусывая, - Но, увы, я не смогу быть с ней, как впрочем, и вернуть свое поместье… - завершил я свою безрадостную мысль. Я разрушаю все, к чему прикасаюсь, и родовое имение моей семьи я потерял, и быть в отношениях с родной сестрой, твоей дочерью, я, разумеется, тоже не могу. Господи, что же я несчастливый такой-то?.. Когда на небесах раздавали счастье человеческое, мне его почему-то не досталось… - Ты сможешь вернуть поместье, я это вижу… Но в начале тебе придется потрудиться… - продолжила гнуть свою линию эта проклятая, и меня в какой-то небольшой степени это даже повеселило. Как у тебя все просто на словах, только на деле все гораздо сложнее, у княгини Долгорукой на руках все доказательства неуплаты отцом долга. Что я могу против этого сделать?.. Ничего… - Да, не верю я в твои видения… - начиная уставать от этой бессмысленной беседы, проговорил я и налил себе из графина еще водки, хмель бежал по венам, приносил с собой усиливающееся опьянение и душевный покой. - Знаю… Но я знаю, что случилось с тобой на Кавказе… Тогда ты смог пережить все. Переживешь и страшные дела, которые творятся сегодня, сейчас… - моя рука с рюмкой, какую я не успел донести до рта, невольно замерла в воздухе, а сам я несколько нервно и неестественно рассмеялся. Да, я смог пережить все, и тяжелейшее ранение в грудь в паре сантиметров от сердца, которое должно было стать смертельным, и убийства невинных, что беспрестанно снятся мне ночами, я вернулся с войны живым и здоровым физически. Но здоров ли я душевно?.. Не знаю… Здорова ли моя душа?.. Не уверен… - Как только ложь откроется, поместье вернется к тебе. Я это вижу… Не веришь?.. Я читаю лица людей… Правда… Они как открытые книги… Правда… - продолжила упорно уверять меня ведьма, и это было уже почти забавно. Как открытые книги, говоришь?.. А давай, проверим… - И что же сейчас ты видишь в моей открытой книге?.. – даже не пытаясь скрыть иронии в голосе, прямо спросил я и наконец-то донес до рта несчастную стопку водки, залпом выпив ее и невольно поморщившись, но все также не закусывая, не хочу, аппетита нет. - Я вижу, что в тебе есть сила, сила бороться. А еще в твоем сердце есть любовь… - начала водить вилами по воде эта проклятая, а я иронично усмехнулся уголком губ, что и следовало доказать. Все это пустая болтовня, ничего ты не видишь, сила бороться, любовь в сердце, все эти шаблонные фразы можно отнести практически к любому человеку и не ошибешься, тоже мне колдунья нашлась… - А имя моей возлюбленной на лбу не написано?.. – уже даже не с иронией, а с самым настоящим сарказмом изрек я, вновь наполняя рюмку водкой. Что же ты мне теперь ответишь, любезная, какую еще обтекаемую чепуху придумаешь?.. - Это Анна, ты любишь ее, но ее сердце холодное и равнодушное, а тебя это гложет. Женщина без сердца, забудь ее, эта любовь принесет тебе лишь беды… Она тебе не пара, забудь ее… - слегка склонив голову набок, глядя мне прямо в лицо своими чуть прищуренными темно-карими глазами и едва уловимо улыбаясь, выдала эта бессовестная. И вот тут мне пришлось напрочь забыть и о своей иронии, и о сарказме, вместе взятых. Откуда она может знать о моих чувствах к Анне, я никогда не говорил об этом ни одной живой душе, никто не знает об этой горькой любви, но вот так ткнуть пальцем в небо и угадать это же практически не реально. Выходит, все же есть у этой бесстыжей какие-то магические способности, хоть для меня это и в большую диковинку. Никогда не верил в такие вот мистические способности людей, считая все это обманом и обычным шарлатанством с целью выкачивания денег из доверчивых обывателей. И, конечно же, мне не пара моя родная сестра, твоя дочь, ибо в нас течет одна кровь, и мы просто не можем быть в отношениях, жить как мужчина и женщина, это неправильно, невозможно, этого просто не должно быть. - А ведь так и есть… - невесело согласился я и осушил уже какую по счету за сегодняшний вечер стопку водки, невольно поморщившись от ее несусветной горечи. Безусловно, я люблю горький вкус, но мне нравится легкая благородная горчинка, а не противная гадкая горечь. - Не думай о ней, думай о том, как вернуть поместье… Ну, иди же, Владимир Корф всегда добивался чего хотел… - уверенно изрекла эта проклятая, и я невольно, и отнюдь невесело рассмеялся. А ведь ты права, по жизни, если я чего-то по-настоящему хотел, я это получал, и касательно женщин в том числе, но в каждом правиле есть свои исключения. Когда-то я не смог получить в свои объятия Ольгу Калиновскую, умопомрачительное создание, оказавшуюся любовницей Цесаревича, я никогда не смогу быть с любимой женщиной, ибо Анна мне родная сестра по отцу и двоюродная по матери, и вернуть родовое имение я, увы, тоже не смогу. У меня нет никаких доказательств, что отец выплатил этот проклятый долг, зато на руках у княгини имеется куча доказательств его неуплаты, и я даже не представляю, что можно сделать, чтобы вернуть поместье. Ну, а ты чего молчишь, обратись к своим неведомым высшим силам, пусть они подскажут, что делать, или они тоже молчат, поскольку уже ничего не поделаешь. Это языком хорошо молоть, «иди, верни», а в реальности все гораздо сложнее… - Да, ты права, - вынужден был согласиться я, наливая себе дешевой водки и залпом выпивая ее, после невольно поморщившись от резкой горечи. - Права, не смотря на то, что произошло когда-то давным-давно… - чуть тише добавил я, не видя никакого смысла уточнять, что же именно «произошло когда-то давным-давно», ибо мы оба это прекрасно знали. Эта бессовестная убила мою мать, чтобы быть с моим отцом, мама мешала ей, и она воспользовалась ее болезнью как поводом для убийства, не понеся никакого наказания за совершенное преступление, потому что отец любил ее и защитил, он простил ее. Я же не прощу ей этого никогда, если бы не эта бесстыжая, матери могло стать лучше, и она жила бы по сей день. - Ну, хватит, хватит тратить время и слова впустую… - быстро заговорила ведьма, явно не желая обсуждать свои грехи, даже касаться их, - Иди и верни родовое поместье… Уходи отсюда, пока не случилась беда… - добавила она через пару мгновений, и ее настойчивые неуместные советы, куда мне идти и что делать, вызвали во мне вспышку раздражения. Терпеть не могу, когда мне указывают, как жить, куда идти и что делать, и тем более я не собираюсь слушать нравоучений от убийцы моей матери, все хватит, надоело. - Все беды уже случились… И кто ты такая, чтобы указывать мне, что делать?.. Ты не смеешь, никогда…Ты мне не мать, ты – убийца моей матери… Оставь меня в покое и поди прочь… - тихо и мрачно произнес я, глядя в лицо этой проклятой, резко дернувшейся от моих слов, словно от пощечины, и чуть отшатнувшейся назад, следом вновь налил себе водки и залпом осушил рюмку. Что, правда не нравится, неприятно слушать о своих же деяниях?.. Ну, ничего переживешь… Я же пережил смерть матери и уже много лет живу с этой болью от ее потери в душе… - Уходи отсюда, Володя, уходи, уходи… - поднимаясь на ноги и бормоча одно и то же, не отводя от меня взгляда темных глаз, с выражением неизвестно откуда возникшего ужаса на лице Сычиха сделала пару небольших шагов, пятясь спиной к двери, затем резко развернулась и быстрым шагом, чуть ли не бегом, покинула трактир. Я же налил себе очередную рюмку водки и быстро выпил ее, невольно поморщившись от ее гадкой горечи и никак не закусывая, не хочу, аппетита нет совершенно. Что, я кажусь тебе таким ужасным?.. На себя посмотри… Да, я отнюдь не безгрешный и вовсе не святой, но я никогда не проливал родную кровь, этого греха на мне нет, и хуже этого мало, что вообще может быть. К тому же, я тебя не звал, сама приперлась неизвестно зачем, чтобы поучить меня жизни, куда мне идти и что делать, обойдусь как-нибудь без твоих «бесценных» советов, оставь их при себе… Мое раздражение потихоньку угасало, тонуло в алкоголе, как и все прочие эмоции, сменяясь ощущением покоя и расслабления, однако этим вечером покой, видимо, мне будет только сниться. Не успела убраться с глаз долой эта проклятая, как в трактир уже с изрядно выпившей шумной и веселой публикой явился никто иной, как Карл Модестович. Немец в сером драповом пальто с отложным воротником, с синяком на лице и опухшим носом от моего недавнего удара прошел внутрь, снимая кожаные перчатки и направляясь в мою сторону. Мало ему еще досталось, если бы я только знал, что в прошлом он пытался изнасиловать Анну, убил бы, не задумываясь, задушил собственными руками, и никто бы меня не остановил, даже сестра. - А вы, Владимир Иванович, горе заливаете?.. Из поместья-то вас княгиня Долгорукая выгнала… Да, жаль, конечно, что все так вышло… Ваш покойный батюшка был добрым человеком, наверняка, огорчился бы… - с наглой усмешкой заявил этот недотепа Шуллер, подойдя к моему столу, и в ту же секунду я ощутил мгновенно поднявшуюся во мне черную, глухую, сносящую все на своем пути огненную ярость. Ни тебе, жалкому ничтожеству, открывать свой грязный рот и говорить о моем отце, которого ты обворовывал, осквернять его светлую память, не позволю. - Закрой свой поганый рот и убирайся с глаз моих долой, пока я не свернул тебе шею… Хочешь жить, держись от меня подальше и никогда не смей показываться мне на глаза, иначе убью… Ты меня понял?.. – опершись ладонью на стол, поднимаясь на ноги, мрачно и абсолютно серьезно, без малейшего преувеличения, изрек я, чувствуя в себе клокочущий гнев, жидким пламенем бегущий по венам. Я с тобой шутки шутить не собираюсь, еще раз покажешься мне на глаза, убью, я тебе обещаю… - Понял, как не понять… - уже совершенно другим тоном без нахальной ухмылки на лице заговорил бывший управляющий. Не будучи дураком, он отлично понял, что я ни капельки не шучу, а говорю абсолютно серьезно, а жить-то он, очевидно, еще как хотел, мне бы хоть немного такого жизнелюбия. После чего немец развернулся и, больше не проронив ни слова, ушел из кабака, что было для него просто наилучшим решением в данной ситуации. Я же опустился обратно на стул и налил себе еще трактирной водки, залпом выпивая ее и невольно морщась от несусветной горечи, больше меня никто из местной шумной пьяной публики не беспокоил, что мне и надо было. Алкоголь прогнал из головы все мысли, все эмоции, все чувства, все воспоминания, даруя столь желанное мной опьянение и блаженную тишину в голове, мои ярость и гнев угасли, утонули в спиртном, остался лишь «весь мир во тьме и тишине». *** Вернувшись в поместье уже поздно ночью, немного протрезвев на прохладном и свежем зимнем воздухе по дороге обратно и умудрившись даже не заплутать в ночном лесу с пьяных глаз, в парадной я скинул пальто на руки молоденькой горничной. Следом снял сапоги, и, не переобуваясь в туфли, босиком прошел в гостиную, освещенную свечами в настольных и настенных подсвечниках, зажженными дворовыми. Сев на диван, я положил голову на его высокую мягкую спинку и прикрыл веки, меня вдруг потянуло в сон, быть может, выпитый мной в изрядном количестве алкоголь дал такой эффект, а может, и резкий перепад температуры вокруг. На улице было несколько градусов ниже нуля, а в гостиной с горящим камином, в котором тихо потрескивали поленья, наоборот очень тепло и комфортно. Но истинная причина сонливости меня в данный момент совершенно не волновала, сидя на диване с закрытыми глазами, я чувствовал, что потихоньку «уплываю», и у меня не имелось ни малейшего желания как-то противиться этому, с каждым мгновением все больше погружаясь в мягкую тьму, окруженную тишиной. Тишины хочу в молчании сколотом, легким ветром вольно пролететь над крестами, покрытыми золотом, тишины хочу, чтобы допьяна, тишины или же память стертую… Сквозь дрему почувствовав какое-то прикосновение, я открыл глаза, несколько раз моргнул, чтобы сфокусировать взгляд, и обнаружил себя все также сидящим на диване. На полу же около меня на корточках сидела Полина в откровенном блестящем костюме для восточных танцев с поблескивающими на шее и руках золотистыми украшениями к нему, какой она явно позаимствовала в крепостном театре. Теплые ладони крепостной лежали на моих коленях, вот от этого касания-то я и проснулся, а ее длинные и густые русые волосы были подколоты на голове и спускались волнами по плечам и спине, сама же женщина мягко улыбалась мне. - А, это ты… И куда ты так нарядилась?.. – несколько хрипло после дремы промолвил я, скользя взглядом по привлекательному лицу Полины, по ее шее, открытым ключицам и останавливая свой взор в соблазнительной ложбинке между ее полных грудей, обтянутых светлой блестящей тканью сексуального одеяния. - Я ждала вас, барин… И нарядилась для вас… Вам нравится?.. – ласково откликнулась крепостная с лукавыми искорками в зеленоватых глазах, в которых отражались множественные огоньки еще горящих свечей, из чего можно было сделать вывод, что я проспал всего несколько часов. - Нравится, нравится… Только я тебе уже не барин, поместье и все крепостные теперь принадлежат княгине Долгорукой, которая отдает его в качестве приданого Сони господину Забалуеву… Теперь к нему будешь искать подход, наряжаться в эротичные костюмы… Только тебе это не поможет, Андрей Платонович в силу возраста уже ничего не может в постели… - мрачно рассмеявшись, я вновь положил голову на высокую мягкую спинку дивана, сверху вниз глядя на заметно погрустневшую женщину у моих ног, ее улыбка растаяла подобно снегу на весеннем солнце, а в глазах поселилась печаль. Я испортил тебе настроение, ну, что же, бывает… - Мне никто не нужен кроме вас, Владимир Иванович… Как бы я хотела поехать вместе с вами в Петербург… Для меня везде, где есть вы, земной Рай… - вновь тепло улыбнувшись, ласково заговорила женщина, наклоняясь к моим рукам, лежащим на коленях, и покрывая нежными долгими поцелуями тыльную их сторону, и я не имел ничего против, прикосновение ее теплых мягких губ к коже было приятным. Никаких эмоций к Полине, конечно, я не питал, но как женщина в сексуальном плане она мне очень даже нравилась и полностью устраивала в постели, раскованная, умелая и раскрепощенная, давно утратившая девичью скромность и стыдливость, напрочь не умеющая стесняться и смущаться. Однако я никогда и не искал ни в одной из моих любовниц этих сомнительных «добродетелей». Женщин у меня было много, но вот секса с невинной девицей у меня никогда не было, сознательно я всегда избегал таких отношений, сближаться с невинной благородной барышней стоит лишь в том случае, если ты в итоге собираешься на ней жениться. Я же связывать себя узами брака ни с кем не собирался, а начинать все это, чтобы просто «сорвать очередной цветок», как по мне просто низко, хуже некуда. Я всегда предпочитал именно женщин, я – живой мужчина, и мне нужна такая же живая женщина, эмоциональная, страстная, сексуальная, а не красивая холодная рафинированная кукла. Как говорится, «Кто шел, тот и встретился», или же, «Бог не гуляет, пару равняет», какой сам, такие у меня были и женщины… Что-то мне подсказывает, что и Анна в постели такая же свободная и раскрепощенная, именно такой вывод сам собой возник у меня в голове, учитывая наше общение с сестрой, как вербальное, так и тактильное, объятия, поцелуи, обоюдные прикосновения, массаж. Но так ли это на самом деле я, увы, никогда не узнаю, ибо мы – ближайшие кровные родственники, и между нами априори не может быть никаких сексуальных отношений, неправильно все это, не нужно, вся эта «радость жизни» досталась Михаилу, любимому человеку белокурой красавицы. - Поехать мы с тобой, любезная, можем только прямиком в Ад… И, кстати, нам по пути… - с невольной иронией, и иронично же улыбнувшись уголком губ, не слишком громко изрек я. Ну, и зачем ты мне, скажи, в Петербурге сдалась, дорогуша?.. Даже будь у меня возможность забрать тебя с собой в столицу, навряд ли бы я ею воспользовался. В городе ты мне без нужды, там я при желании без особых проблем найду себе любовницу, роскошную благородную красавицу из Высшего света, а не только крепостную служанку. - И даже там для меня будет Рай, если вы будете рядом, Владимир Иванович… Только позвольте, и я заберу все ваши печали, хотя бы сегодня, сейчас… - мягко проговорила Полина, на что я молча утвердительно кивнул, и ее нежные руки, не привыкшие к черной работе, ведь в прошлом не один год она была любовницей управляющего, не утруждавшего ее тяжелым трудом, коснулись моей груди. Ловкие пальцы вставшей на колени женщины умело расстегнули пуговицы черного сюртука, следом развязали атласный шейный платок ему в тон, освободили из петель пуговки такого же по цвету жилета и принялись за белоснежную льняную рубашку. Вот уже ее крепостная расстегивала неторопливо, оставляя теплые ласковые поцелуи на каждом открывающемся участке моей кожи, медленно спускаясь по груди и животу вниз, пока ее руки не коснулись пояса брюк и не расстегнули их. Я расслабленно прикрыл глаза и выдохнул через рот, плавно погружаясь в ощущения собственного тела, запуская руку в русые волосы женщины на затылке, дабы самому контролировать темп и глубину проникновения. Хоть что-то приятное за этот бесконечно долгий просто отвратительный день, и пусть секс с Полиной станет хотя бы его благостным завершением, вишенкой на отравленном горьком торте. Ложка меда в бочке дегтя, погоды, конечно, не сделает, ну, хотя бы сейчас в этот конкретный момент хорошо, и то ладно… *** Проснувшись утром уже в собственной спальне, куда мы ночью перебрались с Полиной из гостиной, я невольно поморщился от просто адской головной боли, соседствующей с противной горечью во рту, последствия вчерашних обильных возлияний крепкого алкоголя. Но в то же время на уровне тела я чувствовал себя удовлетворенно и расслабленно после секса с крепостной. Только ее самой в комнате с еще закрытыми плотными шторами на окне, где царил приятный полумрак, уже не было, как не валялась на полу и моя одежда. Рубашку, брюки и жилет она явно унесла в стирку, а черный уже отглаженный сюртук аккуратно повесила на спинку одного из парных кресел, у ножки которого стояли и мои кожаные туфли, также принесенные женщиной. Часы на стене с римскими цифрами показывали около одиннадцати, пора вставать, сегодня нет возможности валяться до обеда, даже Полина это интуитивно почувствовала, ибо в любой другой день она точно не упустила бы возможность полежать и подремать поутру несколько лишних часов рядом со мной. Откинув одеяло в сторону и поднявшись с постели, я прошел к окну и отодвинул шелковую портьеру, яркий дневной свет тут же резко ударил по глазам, отчего я невольно поморщился на пару мгновений, и залил собой помещение. Без одежды я подошел к большому прямоугольному зеркалу в серебряной раме в полный рост на стене и провел ладонями по лицу, заставляя себя окончательно проснуться, налил из кувшина на журнальном столике чистой прохладной воды и выпил почти полный стакан. После достал из шкафа свежую рубашку, брюки и жилет, и оделся, в завершении завязывая черный атласный платок на шее, надевая поверх сюртук с отложным воротником с кресла и в конце туфли на ноги. Когда я привел себя в порядок и уже собрался покинуть спальню, чтобы отдать последние распоряжения дворовым в качестве хозяина поместья, собрать мою одежду, ибо никаких личных вещей у меня в имении не было, поскольку я давно предпочитал жить в столице, также все вещи и портреты отца, хочу забрать их с собой в Петербург, как дверь отворилась, и на пороге появилась Полина в цветастом платье с преобладанием алого. - Доброе утро, Владимир Иванович. Там приехали Ее Сиятельство княгиня Долгорукая и господин Забалуев с исправником, ждут вас в гостиной, - с теплой улыбкой на привлекательном лице мягко заговорила крепостная с собранными в широкую длинную косу русыми волосами и неизменным вырезом на полной груди, открывающим взору ложбинку. Так, Марья Алексеевна с ее престарелым зятьком, это понятно, но зачем они вновь прихватили с собой исправника, неужели думают, что я стану сопротивляться и откажусь добровольно покидать имение. Право же, это просто смешно… - Скажи, что я сейчас спущусь, - ровным нейтральным тоном ответил я, практически на автомате надевая на лицо равнодушную «маску» прохладной вежливости, тщательно скрывающую мои истинные чувства и эмоции, Комедиантом все же жить значительно легче. Женщина понятливо кивнула и скрылась за дубовой дверью, еще около минуты я постоял посреди спальни, глубоко вдыхая и медленно выдыхая через нос, пытаясь унять мучительную мигрень, но не добился хоть какого-то успеха, вышел в коридор и пошел по направлению к лестнице, ведущей на первый этаж, спокойным ровным шагом. - И зачем вы вновь привели исправника, княгиня, неужели думаете, что я откажусь добровольно покидать усадьбу, право же, это смешно… - вместо «Здравствуйте», с нескрываемой иронией в голосе произнес я, входя в открытые двери гостиной. Марья Алексеевна в темно-фиолетовом платье и предводитель уездного дворянства в горчичном сюртуке по-хозяйски расположились на диване и кресле соответственно, исправник же в мундире стоял неподалеку от них. - Исправник здесь совсем по другому поводу, барон, - с ледяной вежливостью и довольной улыбкой на лице ответила княгиня, находящаяся просто в прекрасном расположении духа. Ну, еще бы ей огорчаться в сложившейся-то в ее пользу ситуации с родовым имением моей семьи. Марья Алексеевна осталась сидеть на диване, поправ правила приличия и этикет, как это сделал вчера и я сам, и не стала себя утруждать, поднимаясь на ноги, и ее зятек естественно тоже продолжил восседать на кресле, пока «хозяйка» не сказала «фас», можно и посидеть себе спокойно. - Прошлой ночью был убит бывший управляющий вашего поместья Карл Модестович Шуллер, рано утром его тело обнаружили на лесной тропинке, ему свернули шею. Вчера в трактире в присутствии множества свидетелей вы угрожали Карлу Модестовичу убийством, в частности свернуть ему шею, а до этого вы избили его, о чем немец жаловался Андрею Платоновичу. Или вы будете это отрицать, господин барон? – вежливо заговорил вышеупомянутый исправник, выполняющий свои непосредственные служебные обязанности, указав взглядом в сторону престарелого предводителя, кивком подтвердившего его слова. Кто-то прошлой ночью отправил этого недотепу Шуллера к праотцам, и вы пришли ко мне, посчитав, что это сделал я, что же, все выглядит вполне себе логично, даже очень. - Что уж тут отрицать… Поздравляю, более удобного козла отпущения вам и не сыскать… - с неприкрытой иронией ответил я, в привычном жесте закладывая руки за спину. Не смотря на довольно сильное алкогольное опьянение, я отлично помнил все, что делал и говорил вчера, и естественно о своих угрозах в адрес Карла Модестовича, которого кто-то укокошил, в присутствии нескольких десятков человек, посетителей трактира, я также не забыл. Теперь бесполезно что-либо отрицать, исправник уже сложил «два» и «два» и получил «четыре», а дальше решение будет выносить уже уездный судья. - Тогда попрошу вас последовать за мной, господин Корф, - удовлетворенно заключил исправник, довольный, что эта ситуация завершилась так скоро, и в какой-то степени я его даже понимал. Тяжелее всего работать с хроническими идиотами и глупыми упрямыми ослами, а исправнику за годы его службы такие представители рода человеческого, наверняка, встречались великое множество раз. - Поднимись в библиотеку, возьми со стола «Божественную Комедию» и принеси книгу мне, - отдал я свой последний приказ в этом доме вошедшей в гостиную Полине, явно заглянувшей узнать, не надо ли чего, та кивнула и со словами, «Как прикажете», быстро удалилась выполнять поручение. На днях я начал читать «Комедию» Данте, которую при жизни читал отец, и какую так любила Анна, теперь в ожидании суда в тюремной камере в уезде у меня будет целых несколько недель, чтобы прочесть этот шедевр мировой литературы великого итальянского мастера слова Данте Алигьери. Еще до Страшного суда заранее узнаю, на какой круг Ада я попаду после смерти… Вернувшись через минут пять, крепостная молча протянула мне «Божественную Комедию», и я взял книгу из ее рук, на мгновение коснувшись ее теплых пальцев своими, отчего женщина ласково, но печально улыбнулась мне уголками губ. Да, ладно тебе, Полина, можно подумать, ты будешь обо мне вспоминать, завтра же забудешь, а послезавтра и не вспомнишь, как звали… После чего следом за исправником я покинул гостиную под довольную улыбку княгини Долгорукой и ехидную усмешку ее верного пса Забалуева, переобулся в прихожей, взял из рук молоденькой горничной свое длинное черное драповое пальто, накинул его поверх сюртука ему в тон, надел на руки кожаные перчатки и вышел на улицу. Полной грудью я с удовольствием вдохнул свежий прохладный зимний воздух с несколькими градусами мороза, продолжая ощущать сильную головную боль и гадкую горечь во рту, легко спускаясь по ступеням крыльца и идя в направлении казенной коляски, запряженной парой гнедых лошадей, с кучером на дрожках. До этого на казенной коляске мне ездить еще не приходилось, но, видимо, все когда-то бывает в жизни в первый раз. А с хмурого пасмурного неба с проседью цвета моих собственных серых глаз медленно падал мелкий снег, плавно опускаясь на замерзшую землю. Снег кружится, летает, и, поземкою клубя, заметает зима уснувший мир, а быть может, заметает она и мою грешную душу, просто я этого не замечаю, не чувствую, быть может, конец уже близок, и все происходящие со мной события – звенья одной цепи, лишь приближающие его… Уже садясь в открытую коляску перед выжидающим исправником, я обернулся в сторону поместья и увидел вышедшую на крыльцо дома Полину в разноцветном шерстяном платке на плечах поверх цветастого платья со скрещенными под полной грудью руками, с грустью на лице смотрящую мне вслед. Ну вот, единственным человеком, который расстроился моему аресту, стала она, и то по соображениям своей собственной выгоды, ибо никакой неземной любви ко мне крепостная естественно не питала. Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно… Верно в России говорят, «От сумы до тюрьмы не зарекайся…», я собирался сегодня уехать в Петербург, а поеду в тюремную камеру дожидаться приговора уездного судьи за убийство этого недотепы Шуллера. Надо было еще той ночью придушить его, тогда было бы хоть не так обидно… *** - Как же все удачно сложилось, Андрей Платонович, даже более чем, барона арестовали за убийство их бывшего управляющего, и теперь он точно не сможет пытаться отсудить обратно свое поместье в столичном суде. Все это, конечно, бесполезно, но хоть от этих хлопот мы будем избавлены, у нас ведь еще столько дел к вашей свадьбе с Соней, нужно столько всего успеть… А, впрочем, я совсем не удивлена, что Корф убил Карла Модестовича, такому человеку, как он, прошедшему войну и вообще не отличающемуся особой уравновешенностью, человека убить, что таракана прихлопнуть… Еще и поэтому я была против их брака с Лизаветой, когда барон вернулся с Кавказа, это его проститутки вроде этой актерки Анны отряхнутся и дальше пойдут, если он им заедет со злости, им все нипочем, а моя дочь заслуживает самого лучшего и бережного обращения. Князь Репнин – замечательный муж для Лизы, прекрасный зять, очень надеюсь, что и вы для Сони будете таким же хорошим и заботливым мужем, Сонечка – нежный цветок, ее нужно холить и лелеять… - кладя в черный чай, принесенный в гостиную Корфов, а ныне уже Долгоруких, молоденькой служанкой, ложку сахара и неторопливо размешивая его в фарфоровой чашке, с довольной улыбкой на лице удовлетворенно произнесла княгиня. Все шло как по маслу, все задуманное сбывалось на глазах, теперь поместье Корфов принадлежит ей, а сын Ивана Ивановича, который много лет лгал ей в лицо, смеялся над ней, не просто останется нищим, а еще и отправится на каторгу, так даже лучше. Хорошо смеется тот, кто смеется последним… - И не сомневайтесь, дражайшая Марья Алексеевна, буду Софью Петровну на руках носить, пылинки сдувать, холить и лелеять… Как прекрасно мы с ней заживем в этом поместье… И, несомненно, убийца должен сидеть в тюрьме… - отпив пару глотков горячего чая, отозвался не менее довольный господин Забалуев, его желания тоже воплощались в жизнь прямо на глазах. Скоро он породнится с Долгорукими, переедет с молодой женой в это имение и заживет себе припеваючи, позабыв о своей нищете, как о страшном сне.