Аттракцион иллюзий

***

POV Анна Летний воскресный день, за окном ярко светит солнце с высокого синего неба с легкими и невесомыми, проплывающими по нему облачками, величественная столичная церковь украшена свежесрезанными цветами у входа, такими же белоснежными, как парадный мундир жениха и роскошное кружевное платье невесты. В руках новобрачных венчальные свечи, священник в праздничных золотых одеждах произносит слова христианского обряда, а позади жениха с невестой, точнее уже мужа с женой, нарядные гости, благородные дамы и господа из Высшего света. - Даже не верится, что я все же дожил до этого дня, Аннушка… Я уж думал, не доживу до того светлого дня, когда наконец мой сын-повеса женится, и у меня появятся внуки, наследники рода Корфов… - тихо произнес стоящий рядом со мной счастливый Иван Иванович в элегантном сером сюртуке с атласным платком на шее ему в тон, с довольной улыбкой глядя на Владимира и его супругу у алтаря. Отец говорил настолько тихо, чтобы расслышать могла только я, дабы не привлекать к нашей беседе внимания многочисленных гостей, приглашенных на венчание и заполнивших храм. - Да, наконец-то это произошло, теперь у вас появятся законные внуки, наследники… - также с благожелательной улыбкой тихонько откликнулась я, искренне радуясь за брата, радуясь его счастью. Вообще-то уже больше пяти лет я не придерживаюсь христианской традиции и не посещаю церковь, но разве я могла не прийти на свадьбу родного брата, на которую меня пригласил отец, столько сделавший для своей незаконнорожденной крепостной дочери, что и не счесть. - Конечно, я бы предпочел, чтобы мой сын женился на молоденькой барышне, а не на чужой вдове с ребенком, но что поделать, если Володя любит именно эту женщину и хочет быть только с ней. По крайней мере, Ольга – благородная знатная дама, достойная моего сына, его ровня, впрочем, никакой другой жены у Володи быть и не могло. Но как мужчина я его понимаю, Ольга – очень красивая женщина, даже слишком красивая, из-за таких, как она, мужчины теряют голову и в порыве безумства хватаются за пистолеты, что и произошло в прошлом… - столь же тихо и несколько задумчиво изрек Иван Иванович, глядя на счастливых и улыбающихся у алтаря Владимира и его любимую женщину, горькую любовь всей жизни брата, уже не госпожу Калиновскую и не пани Огинскую, а баронессу Корф, законную венчанную супругу барона Корфа. Я прекрасно знала, что изначально отец хотел видеть своей невесткой княжну Лизавету Петровну Долгорукую, но не сложилось, не вышло, брат выбрал для себя иную женщину, бывшую любовницу Цесаревича, вдову богатейшего польского магната Иринея Огинского. И меня это нисколько не удивляло, брату очень подходило его красивое имя «Владимир», владеющий миром, хозяин своей жизни, такой он и есть, будет жить так, как хочет сам, и с той, какую выберет сам, не интересуясь ничьим мнением, даже родного отца. - Все плохое осталось в прошлом, теперь все будет только хорошо… Скоро на свет появятся ваши внуки, которые будут радовать вас… - с доброжелательной улыбкой отозвалась я, беря отца под руку, своим плечом мягко прижимаясь к его, самого дорогого и любимого для меня в этом мире человека. Какой же сегодня все-таки прекрасный день, Иван Иванович доволен и, что самое главное, хорошо себя чувствует, брат женился на так давно любимой им польской пани, все хорошо. На голове Ольги с красивой аккуратной прической не было фаты, ведь фата считается символом невинности невесты, а пани невинной девицей давно не является. На лице Владимира же была легкая, едва уловимая расслабленная улыбка, не ироничная, не лукавая, а впервые спокойная и счастливая, и она впервые же затрагивала и его серые глаза цвета осеннего пасмурного неба с проседью. Сегодня брат был счастлив, и я была не меньше счастлива за него… - Да, Аннушка, пусть в семье моего сына живет счастье… - мягко сжимая мои тонкие пальчики на своем левом локте теплыми пальцами правой руки, с благодушной улыбкой негромко промолвил отец, и мы замолчали, глядя, как новобрачные обмениваются золотыми кольцами. Ни руки брата, ни холеные руки пани не дрожали, их движения были плавными и спокойными, без какого-либо невроза и волнения, скорее венчание для них всего лишь необходимый атрибут, чтобы быть вместе уже не любовниками, а мужем и женой, чем какое-то особое таинство, по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. После завершения христианского ритуала гости потихоньку потянулись к выходу из храма с множеством свечей перед иконами, и мы с отцом также пошли в сторону двери вместе с остальными, поздравлять молодоженов все будут уже на улице у входа в церковь. Когда мы оказались во дворе, я полной грудью вдохнула свежий воздух, здесь мне дышалось куда легче, чем внутри, в храме с горящими свечами и множеством людей лично мне было душновато, на улице же дул легкий летний ветерок, и вообще погожий сегодня денек, не жарко, а именно тепло и хорошо. - Горько… - громко крикнул кто-то из гостей, когда счастливые и улыбающиеся Владимир с Ольгой, держась за руки, вышли из дверей храма, и все остальные подхватили, теперь со всех сторон звучало эхом, «Горько, горько, горько…». На что брат расслабленно рассмеялся, и пани подхватила его смех, щурясь от яркого полуденного солнца, но в какой-то момент он перестал смеяться, развернулся к своей еще смеющейся жене, наклонился к ее красивому лицу и поцеловал, не легко и мимолетно коснулся своими губами губ супруги, а поцеловал по-настоящему, откровенно, глубоко и долго. Нарядные гости начали весело и громко аплодировать, и я тоже с улыбкой хлопнула несколько раз, спустя, наверное, почти минуту, когда закончилось дыхание, барон отстранился от Ольги и легко, как пушинку, подхватил ее на руки, неся вниз по широкой лестнице. - Десять детей вам… - весело крикнула Наталья Репнина в светло-зеленом платье, теперь княгиня Долгорукая, жена Андрея, лучшая подруга Ольги, и остальные гости тут же подхватили ее слова, теперь со всех сторон доносилось, «Десять детей вам, десять детей, десять…». Отчего брат с женой лишь вновь легко и расслабленно рассмеялись, какие они красивые, счастливые, и какие красивые у них будут детки, законные внуки Ивана Ивановича, наследники рода Корфов. Я хотела было сказать об этом отцу, какие прелестные будут у него внуки, но тут мое внимание привлек какой-то странный в данный момент звук, стук, я посмотрела вокруг в поисках его источника, но ничего не обнаружила. Однако стук повторился вновь, а картинка перед глазами начала терять свою четкость и расплываться, стук прозвучал и в третий раз, и я проснулась, осознав, что это служанка стучит в дверь моей спальни. Откинув в сторону легкое теплое пуховое одеяло, я встала с постели, накинула на голое тело шелковый халат в пол, подвязала его под пояс, и после четвертого вежливого стука отодвинула в сторону внутреннюю щеколду и открыла дверь. - Госпожа Платонова, доброе утро, вы вчера велели разбудить вас в шесть утра, уже шесть… - негромко вежливо заговорила молодая горничная в темно-синем закрытом платье с белоснежным передником поверх и собранными русыми волосами. Вся многочисленная прислуга в моем особняке одета одинаково, не люблю видеть аляповатое, раздражающее зрение разноцветье, когда кто на что горазд, считаю единую цветовую гамму в одежде для прислуги куда более удачным решением. - Принеси в гостиную черный кофе с лукумом, я сейчас спущусь, - подавив невольный зевок, нейтрально ответила я, на что служанка понятливо кивнула и со словами, «Как скажете», удалилась выполнять поручение. Я же прикрыла дверь, прошла до туалетного столика, опустилась на мягкий пуф и, взяв в руки колокольчик, несколько раз качнула им из стороны в сторону, извлекая довольно громкий, но при этом мелодичный звон. Буквально через минуту явилась уже другая горничная, она-то и поможет мне одеться, зашнуровать корсет и заплести мои светлые волосы до поясницы. А через полчаса приедут портные и привезут уже готовые новые платья из выбранных мной пару недель назад тканей, приглянувшихся мне моделей из французского журнала с последними новинками парижской моды, сшитые по моим меркам. Наряды окончательно подгонят мне по фигуре и что-то где-то подправят, если это будет необходимо, как и любая другая женщина, я люблю красивые дорогие платья и роскошные драгоценности, и это совершенно нормально. Лучшие друзья женщин не бриллианты, вовсе нет, наши лучшие друзья – это мужчины, которые дарят нам эти самые алмазы, покупают наряды и оплачивают все прочие расходы, мой нынешний любовник богат и не менее щедр, Он ничего для меня не жалеет. Почему портные приедут так рано?.. Да, потому, что уже к девяти часам утра мне нужно быть в театре на плановой репетиции, а вечером я буду занята, поеду в гости к моей любимой Рите, поскольку Он ко мне сегодня точно не приедет. Императорская семья устраивает в Зимнем какой-то важный прием, на котором Он вместе со своей благородной супругой обязательно должен присутствовать. Поэтому сегодняшний вечер у меня свободен, и я могу провести его с моей дорогой подругой, к тому же я хочу поговорить с ней, и как с ведьмой, у меня есть вопрос, на который я хочу получить ответ. Да уж, забавный мне, конечно, приснился нынче сон, свадьба брата с его любимой госпожой Калиновской, прямо ожившая мечта Владимира, увы, скорее всего недостижимая в реальности, поскольку муж Ольги Ириней Огинский еще молод и на тот свет явно не собирается. К тому же, для того, чтобы обвенчаться в православном храме, польской пани из католической семьи пришлось бы принять православие, без этого венчание невозможно. И нужно признать, Ольга по жизни везучая женщина, у нее явно хорошая карма, была возлюбленной Цесаревича, стала женой богатейшего польского магната Иринея Огинского, еще не старого, старше ее самой всего на двенадцать лет, вполне привлекательного внешне брюнета, как я слышала, очень даже щедрого. Я бы и сама не отказалась стать женой такого мужчины, да только такой, как он, никогда на мне не женится, ибо благородные господа не берут в жены бывших крепостных, мы можем быть лишь любовницами мужчин-аристократов. Нет, я не жалуюсь, вовсе нет, таков путь моей души в этом земном воплощении, и я принимаю его таким, какой он есть, со всеми его житейскими сложностями и земными радостями. Правда, одновременно и немного грустный оказался сон, ведь в этом сне отец был жив, в реальности же Иван Иванович покинул наш бренный мир, оставив мне лишь светлую память о нем, тесно переплетенную с душевной болью от этой огромной, просто колоссальной для меня потери. За эти несколько недель брат снился мне не впервые, видела я и другие сны с его участием, только те сновидения были совсем иными, наполненными страстью, пронизанными чувственным наслаждением, напоенными сексом. Серые глаза мужчины цвета расплавленного серебра с расширенными зрачками, затуманенные желанием, влажные темные пряди длинной косой челки, прилипшие ко лбу, горячие руки, сжимающие мои запястья, дарующие легкую и приятную, такую сладкую возбуждающую боль, горячие губы, пьющие мои стоны удовольствия от каждого сильного глубокого толчка барона во мне, посылающие по телу волны омывающего блаженства. Или же я лицезрела, как Владимир берет меня сзади, намотав мои длинные светлые волосы себе на руку, мягко натягивая их на себя, даруя мне такую приятную легкую боль и вынуждая запрокинуть голову назад. Другой же рукой ощутимо шлепая меня по ягодицам, не легонько и практически не чувствительно, но и не слишком сильно до реальной боли, а именно приятно ощутимо, заставляя мою попу гореть, а меня лишь возбуждаться и увлажняться сильнее. И при параллельном движении его члена в моем лоне это такое наслаждение, что и не передать словами. А еще я не раз наблюдала себя, стоящую на коленях перед этим красивым сильным сексуальным мужчиной, сидящим в кресле, с его твердым членом у себя во рту, ритмично скользящим, заполняющим мой рот целиком и легко проникающим в горло, ибо у меня отсутствует рвотный рефлекс. Рука барона на моем затылке, его пальцы сжимают мои волосы, контролируя темп и глубину проникновения, мои же пальчики в моей же влажной промежности, кружащие по клитору, это такое невероятное удовольствие дойти до пика от собственных ласк с членом мужчины во рту. И в качестве вишенки на торте его теплая солоноватая сперма, в момент эякуляции упругими струйками бьющая мне в горло, которую так приятно проглотить всю до последней капли, а после губами нежно коснуться головки его опадающего члена, языком провести по уздечке и с довольной улыбкой прошептать, «Спасибо…», и услышать ответную благодарность. Пробуждаясь после таких откровенных жарких снов, я отчетливо чувствовала хорошо знакомую пульсирующую сладкую тяжесть внизу живота, возбужденное тело просило ласки, требовало продолжения и удовлетворения. А поскольку я свое тело люблю и не меньше люблю доставлять сама себе удовольствие, то так приятно вновь прикрыть глаза, под одеялом развести ноги в стороны, сгибая их в коленях, скользнуть рукой в промежность, ощущая на пальцах теплую влагу своего собственного желания, чуть запрокинуть голову назад и коснуться пальчиками набухшего клитора. Чтобы, дыша через рот и тихонько сладко постанывая, неторопливо ласкать чувствительную горошину, представляя, что это делают горячие пальцы барона, пока лавиной захлестнувший оргазм ни заставит громко вскрикнуть, выгибая спину и следом погружаясь в теплое марево неземного блаженства, ибо оргазм приоткрывает ворота Рая для живущих на земле. И я очень хорошо понимала, о чем говорили все эти сны с явным эротическим уклоном, а красноречиво вещали они о том, что я скучаю по барону Корфу, и скучаю я по нему не как по своему брату, а как по мужчине. А еще к своему собственному большому неудовольствию мне приходилось признать, что он все же вызывает во мне не только сексуальное влечение, но и эмоции, и эмоции эти были мне отлично знакомы и очень схожи с теми, какие я питала к Константину. Только если с Константином у нас было будущее, то с Владимиром у нас никакого будущего нет и быть не может. Во-первых, потому что он мой родной брат по отцу и двоюродный по матери, а это одна кровь, и жить вместе – это неправильно, прямо уж совсем за гранью, во-вторых, в его сердце полновластно царствуют чувства к другой женщине, к Ольге Калиновской, и, в-третьих, я принадлежу лишь Ему одному, и это останется неизменным. Вот именно поэтому все эти эмоции, в данном случае пустые и бесполезные, и не вызывали во мне никаких восторгов, но ничего, сегодня они есть, завтра пройдут, эмоции, они ведь, как дым, подует ветер, и их, как и не бывало, искренне надеюсь, что так оно и случится. *** - Ну, здравствуй, моя любимая… - с улыбкой промолвила я, входящей в роскошную гостиную с горящим камином Рите в темно-зеленом шелковом платье с длинными рукавами с манжетами и круглым вырезом, демонстрирующим ложбинку между ее полных грудей. Волнистые рыжие волосы красивой женщины на пять лет старше меня самой, матери двоих детей, были собраны в аккуратный низкий пучок, но пара недлинных прядей у лица оставлены и добавляли ей лишь больше шарма. - И я по тебе соскучилась, моя ты дорогая… - также с благожелательной улыбкой откликнулась хозяйка дома в изумрудах с бриллиантами в ушах, на шее и руках, Вольдемар, отец ее детей, богат и щедр. И это, кстати, его дом, огромный и просто роскошный двухэтажный особняк в центре Петербурга, принадлежащий князю, благородному аристократу из знатного богатого рода. Следом Рита обняла меня, целуя в щеку, и я в ответ также обняла мою единственную подругу, которую люблю, как сестру, и полностью ей доверяю, как и она мне, также целуя ее, обладательницу такого же невысокого роста, как и у меня самой, в щеку и вдыхая приятный слегка пряный аромат ее дорогих французских духов. - Вольдемар дома? – поинтересовалась я, усаживаясь на мягкий удобный диван, когда мы вдоволь наобнимались, даже если мы с моей любимой зеленоглазой ведьмой не видимся всего несколько дней, то уже скучаем друг по другу. - Во Дворце, там сегодня проходит какой-то важный прием, который проводит царская семья, и Вольдемару необходимо на нем быть, - ответила подруга, опускаясь в кресло неподалеку от диванчика и беря в руки с журнального столика колокольчик, дабы позвонить в него и вызвать крепостную прислугу, какой в доме князя полно. Очевидно, что отец детей Риты, занимающий высокую должность в Зимнем, сейчас на том же приеме, что и Он, значит, наши мужчины этим вечером отдыхают там, а мы отдохнем здесь, выпьем вина с фруктами и сладостями, поболтаем, обсудим все на свете, а еще я хочу поговорить с Ритой, как с ведьмой. - Хаяти, кис-кис, иди сюда, ты моя цаца… - позвала я быстро юркнувшую в открытую дверь вперед горничной, пришедшей на звон колокольчика, белоснежную пушистую кошку с разного цвета глазами, одним голубым, а вторым оранжевым, и это является отличительной особенностью породы кошек турецкая ангора. Красотка в меховом костюме важно и неторопливо прошлась по просторной гостиной и запрыгнула на диван рядом со мной, позволяя мне себя гладить и почесывать, тихо, но довольно при этом мурлыча, поскольку мы с ней очень хорошо знакомы. Эту кошку с необычным именем Хаяти от турецкого слова «Hayat», переводящегося на русский, как «Жизнь», еще маленьким котенком привез из Стамбула в Петербург Константин, ему подарили ее в Османской Империи, когда он путешествовал по этой стране, крупным ее городам, и именно мой мужчина и дал кошке это интересное имя. Но именно котенком я Хаяти не видела, когда я переехала в особняк Константина, то застала там уже эту царственную избалованную в питании цацу, в которой мой любовник, любящий кошек, как и я сама, просто души не чаял, но при этом умную и аккуратную, приученную делать все свои кошачьи дела на улице и не гадить в доме. После смерти же моего мужчины кошку забрала к себе его родная сестра по отцу Рита, с какой Константин меня и познакомил, поскольку и она сама, и Вольдемар тоже любят кошек. Да, Рита младшая сестра моего бывшего любовника по отцу, младше его на пятнадцать лет, но ключевая разница между ними отнюдь не в возрасте, а в происхождении, Константин – благородный аристократ с чистой кровью, граф, а Рита – бывшая крепостная, как и я сама, рожденная от крепостной любовницы отца Константина. Они совершенно разные внешне, Константин визуально схож со своим отцом, красивый высокий темноволосый мужчина с карими газами и тонкими аристократичными чертами лица, Рита же похожа на свою мать, невысокую рыжеволосую и зеленоглазую ведьму, этот дар в их роду передается по женской линии. Рита выросла в богатом господском доме графа, ее наряжали в дорогие платья, учили французскому и музицированию на рояле, отец любил ее, дал вольную, когда она стала взрослой, но официально своей дочерью не признал. Дворяне крайне редко формально признают своих детей от собственных крепостных, такие случаи скорее исключение, лишь подтверждающее правило, и это нормально, это жизнь. Равно, как и благородные господа не женятся на женщинах низкого происхождения, причем не только на бывших крепостных, но и на свободных женщинах неблагородной крови, аристократы заключают браки только со своей ровней, дворянками из богатых и знатных семей. И это тоже нормально, это жизнь, а она отнюдь не сказка о принцах и принцессах. Вольдемар, отец двоих детей Риты, которых он, кстати, признал официально, дал им свое отчество, фамилию и, следовательно, титул, благодаря близости к Государю, который удовлетворил прошение князя, естественно не женат на Рите и не заключит с ней законный брак никогда, как бы ни любил ее. Ведь заключив брак с бывшей крепостной, Вольдемар моментально лишится своей высокой должности во Дворце и станет изгоем в Высшем свете Петербурга, и князь не пойдет на это никогда. Да и сама Рита на это не пойдет, даже изъяви ее любовник вдруг такое желание, ибо это равносильно тому, чтобы собственными руками вылить на любимого человека ушат помоев, от которых он не отмоется до конца жизни. Вольдемар и Рита любят друг друга, князь тоже увлекается оккультизмом, иначе он бы просто никогда не стал жить с ведьмой, они прошли эзотерический ритуал по обмену кровью, связывающий на уровне души, какой проходили и мы с Константином, у них все хорошо, просто не в каждых отношениях возможен официальный брак, да и не всегда он нужен. Кроме того у Вольдемара есть дети не только от Риты, в прошлом он был женат, теперь вдовец, у него есть еще трое детей от законной супруги, но всех своих детей князь любит одинаково, независимо от того, кто их матери, и лично во мне это вызывает уважение. Поскольку между Ритой и Константином приличная разница в возрасте, то когда моя подруга росла и жила в доме отца, графа, они с братом вообще не общались от слова «совсем», как говорила она сама, он просто не обращал на нее никакого внимания, когда бывал в гостях у отца. И каким бы это ни казалось забавным, их свел по жизни именно оккультизм, увлечение эзотерикой, со слов моей любимой ведьмы, было весьма неожиданно узреть среди прочих гостей, пришедших для участия в спиритическом сеансе, родного брата. И именно с этого дня они стали общаться, и со временем по-родственному полюбили друг друга, когда уже не было в живых ни их общего отца, ни разных матерей, вот такая интересная и непредсказуемая штука – жизнь. - Послушай, Рит, я хочу тебя попросить посмотреть про одного человека, - обратилась я к подруге, ласково почесывая мягкую пушистую белую щеку улегшейся рядышком со мной Хаяти, когда горничная, отправленная за вином, фруктами и десертами, покинула гостиную, аккуратно прикрывая за собой двустворчатую дверь. Открыв бархатный черный ридикюль, я изъяла оттуда кусок белой ткани, развернула его и на ладони протянула зеленоглазой ведьме осколок зеркала в засохшей крови Владимира. Когда изначально я взяла несколько окровавленных зеркальных осколков в спальне брата, у меня не было на них никаких особых планов, я сделала это просто на всякий случай, вдруг пригодятся. И теперь этот самый случай наступил, после последнего сна с участием Константина мне не дает покоя один вопрос, на который я хочу получить ответ. Вы ведь ничего не говорите мне, Владимир Иванович, молчите, ну, так пусть ваша кровь скажет за вас. Хочу знать все ваши тайны, хочу вас понять… - Идем, - согласно кивнув, просто сказала Рита, поднимаясь на ноги, и я встала с дивана следом за ней, поправив пышную юбку своего черного платья, после смерти отца руки не тянулись ни к какому другому цвету, оставляя пушистую красотку Хаяти в одиночестве. Мы поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в комнату, которой подруга пользовалась для проведения эзотерических ритуалов, после чего она закрыла дверь на ключ изнутри, дабы никто из прислуги случайно не помешал. Мы разместились на полу на больших мягких подушках по обеим сторонам от низкого журнального столика в большой комнате с закрытыми темными шторами, чиркнув спичкой, женщина зажгла свечи, стоящие на его поверхности, и их огоньки осветили лежащую на столе черную ткань с пиктограммой, звездой в круге, с изображенными вокруг оккультными символами. Взяв окровавленный зеркальный осколок со светлой ткани в моих руках, Рита положила его в медную чашу с деревянной ручкой, похожую на турку для варки кофе, только низкую, залила его небольшим количеством воды и, поставив одну из горящих свеч в центр пиктограммы, поднесла дно чаши к огню. При нагревании засохшая кровь отойдет от стекла и смешается с водой, это нужно, так как моя любимая ведьма предпочитает работать именно через кровь. Вода постепенно нагревалась и приобретала розоватый оттенок, одними губами подруга что-то беззвучно шептала, пристально глядя своими зелеными глазами на пиктограмму и чашу в своих руках. Когда кровь полностью отошла от стекла, и вода в чаше стала алой, Рита замолчала, перелила жидкость в металлический кубок, покачала им из стороны в сторону, дабы немного охладить его содержимое, и небольшими глотками выпила всю кровь. Следом она закрыла глаза и открыла их вновь, наверное, только спустя минуту, после чего негромко и неспешно заговорила. - Эта кровь принадлежит мужчине, молодому, от тридцати до тридцати пяти, не больше, красивому, высокому, темноволосому, мне он брата чем-то напомнил. Военный, благородного происхождения с чистой кровью, вижу его в офицерском мундире, стоит на поле с высокой травой, вокруг ночь, на небе луна, одна сторона его лица залита лунным светом, другая же утопает во тьме. Человек с сумеречной душой, сколько в нем света, столько же и тьмы, он всегда балансирует на этой тонкой грани, сколько у него грехов, столько же и добродетелей найдется. Внешне холодный, равнодушный, далекий, но это лишь «маска», внутри он другой, страстный, темпераментный мужчина, и в то же время душевно одинокий человек с восприимчивой психикой, способный остро и ярко переживать эмоции, как негативного, так и позитивного спектра, у таких людей быстрее накапливается эмоциональное напряжение. Любит крепкий алкоголь, для него это способ снять психическое напряжение, расслабиться, переключиться, забыться. Ревнивый страшно, может приревновать свою женщину к любой мелочи, нужно быть с ним на одной волне, чтобы получать удовольствие от отношений, в противном же случае намучаешься. В нем много именно Мужской энергии, легкой, подвижной, огненной, в нем горит тот же огонь, что горел в моем брате, такие люди не доживают до седин, они ярко горят, но быстро сгорают, брат ушел в сорок, и этот человек его ненамного переживет. Не доверяет людям, просто не умеет доверять, любим женщинами, много их у него было, женские лица прямо одно за другим мелькают, ни одна у него надолго не задерживалась, и сам любит женщин, я имею в виду не именно любовь, а скорее страсть. Хотя любовь в его сердце тоже есть, эта любовь несчастливая, невзаимная, приносящая ему много душевной боли, женщина, любимая им, его не любит, он же давно ее любит, уже не первый год. Я бы тебе даже описала ее внешность, но не могу, она словно в тумане, как в дымке, приворотная магия мешает, это цыганская магия, не слишком сильная, направленная на усиление сексуального влечения в первую очередь. Но цыганка ворожила не для себя, для другой, высокой, привлекательной, русоволосой женщины, она находится рядом с этим мужчиной, и приворот совсем свежий еще. Через несколько лет приворот перестанет действовать, магия рассеется, но я бы рекомендовала снять, поскольку любой приворот – это навязывание чужой воли, и он всегда разрушительно действует на психику, да ты и сама это знаешь, хоть в данном случае это действие и не слишком сильное. Таким мужчинам, как он, всю жизнь привороженными ходить, уж слишком их бабы любят, порой приходят ко мне женщины, просят приворожить к ним определенного мужчину, а я смотрю про этого человека, а на нем бедном уже несколько разных приворотов висит. Потому мужикам порой крышу так и срывает, сами бабы-дуры своими же руками убивают своих любимых мужчин, они могут спиться, наложить на себя руки или погибнуть из-за какого-нибудь несчастного случая. Лучше поставить магическую защиту от любых эзотерических воздействий. Я чувствую душевную боль этого мужчины, в нем сейчас очень много боли, много тьмы, это боль от потери, он потерял близкого человека, похоронил его, мужчину, кровного, отец или дядя, очень близкая кровь. Что именно ты хочешь о нем узнать?.. Сфокусировав до этого рассеянный взгляд своих зеленых глаз, словно сквозь меня, на моем лице, спросила Рита, с удивительной точностью описавшая Владимира, как внешне, как события его жизни, так и сложный внутренний мир брата, увидела и смерть отца, и его горькую невзаимную любовь к Ольге Калиновской. А еще, оказывается, барон у нас привороженный, ай да, Полина, ай да молодец какая, ничем не погнушается, лишь бы добиться внимания барина, а в том, что приворот дело рук Поленьки, я даже не сомневалась, и по описанию внешности, и по временным рамкам все идеально совпадало. Осуждала ли я Полю?.. Нет, при всем отсутствии человеческой симпатии к ней и некрасивости ее поступка с морально-нравственной точки зрения по-женски я прекрасно понимала Полину. Каждый хочет жить и желательно жить хорошо, а для Поленьки просто не может быть ничего лучше, чем стать женщиной барина и родить от него ребенка, тем самым до конца жизни получить привилегированное положение в поместье и официальное право бездельничать. Вот она и приворожила хозяина, до того не особо пылавшего к ней страстью, чтобы заполучить его внимание и забеременеть от барина, и, возможно, на ее месте я поступила бы точно также. Но если я скажу о привороте брату, он мне просто не поверит, а лишь рассмеется, поскольку вообще не верит во все сверхъестественное, и даже такая занимательная вещь, как спиритические сеансы, его совершенно не интересует. - Я хочу знать, есть ли на руках этого человека кровь женщин и детей? – медленно вдохнув и выдохнув воздух, напоенный ароматом благовоний, всегда витающих в этой комнате, задала я самый главный интересующий меня вопрос. После сна с участием Константина его слова «Убийца женщин и детей…», сказанные о брате, не выходили у меня из головы, я прекрасно знала, что мертвые не могут лгать в отличие от живых, всегда говорят лишь правду, но тем не менее я хотела послушать, что же скажет мне об этом еще и Рита. - На его руках вообще много крови, поскольку он военный, и воевал, и убивал, и кровь женщин и детей на его руках тоже есть. Вижу какое-то поселение, не город, скорее деревня, на высоком синем небе ярко светит полуденное солнце, они пришли и убили практически всех без разбора, и мужчин, и женщин, и детей, и стариков, кто под руку попал. Их мертвые тела лежат на влажной после дождя земле, а рядом ходят солдаты и отдающие им приказы офицеры, переступающие в сапогах в грязи и в крови через убитых, он среди них, слышу его голос, низкий, холодный, жесткий, заставляющий повиноваться… К концу фразы понизив свой мягкий мелодичный голос почти до шепота, закончила говорить ведьма, и взяла с левой стороны от себя небольшой черный бархатный мешочек, в каком хранятся скандинавские руны Старшего Футарка, активированные ее собственной кровью, которые подруга использует в эзотерической практике. На пиктограмму легли последовательно три руны, Иса, Хагалаз и Турисаз в перевернутом положении из черного агата, явно не предвещающие ничего хорошего, и я невольно тяжко вздохнула. - Иса говорит о присутствии психологических проблем, застарелых обид и неверных внутренних установок у этого человека, у него есть серьезные сложности с внутренним миром. Хагалаз символизирует кризис в его жизни, проблемы и препятствия. Турисаз же в перевернутом значении символ колоссального разрушения, как внутреннего, саморазрушения, аутоагрессии, к которой он склонен, так и внешнего разрушения, разрушительных событий в жизни и потерь. Впрочем, ты и сама не хуже меня знаешь значения рун, и они лишь подтверждают увиденное мной. Этот человек утопает во тьме, тьма вокруг него, и она только сгущается, но он даже рад этой тьме, в душе он сам ее зовет, кличет смерть. Надежда, у этого человека нет надежды ни на что светлое, доброе и хорошее, а когда в душе человеческой умирает надежда, все, это конец, пока надеемся, живем, смерть надежды запускаем программу самоуничтожения, воронка раскручивается и затягивает в себя все глубже, где на ее дне поджидает смерть. Прости, Анна, если я огорчила тебя, но всем, кто обращается ко мне за помощью, не только тебе, я всегда говорю правду, ибо Высшие силы не терпят лжи, даже лжи во благо. А уж в силах человек вынести истину или нет, уже не моя проблема, нужно думать заранее, прежде чем приходить к ведьме, потому что чудесами я не торгую… Рита озвучила значения рун, которые я и сама, серьезно увлекаясь оккультизмом не первый год, прекрасно знаю, взяв в руки стакан с чистой водой с правой стороны от себя, она отпила несколько небольших глотков и, вернув его обратно, посмотрела на меня и промолвила с легкой улыбкой: - А теперь ты скажи мне, подруга, ну и где ты в Двугорском, в деревне, отыскала такого красивого мужчину, но при этом равно такого же сложного, да еще и кровушки его раздобыла?.. Как его имя-то хоть?.. Ты же знаешь, я вижу лица, вижу души, но не вижу имен… - Его имя Владимир, он мой родной брат по отцу и двоюродный по матери, все, что ты сказала о нем, чистая правда, так оно и есть, и кто приворот сделал, я поняла. Единственное, чего не понимаю, почему руны такие мрачные выпали… - негромко ответила я, искренне недоумевая, почему же руны, не глядя вынутые ведьмой из мешочка, оказались такими тяжелыми, символизирующими тьму, тьму внутри, тьму снаружи. Неужели княгиня Долгорукая отказалась взять мои украшения с бриллиантами в качестве погашения долга, и руны говорят об этом?.. А то, что барон не слишком-то любит жизнь я уже и так поняла из нашей с ним беседы во время объятий и поцелуев на мягкой пушистой волчьей шкуре у камина, но не настолько же, чтобы осознанно желать смерти. Или все же настолько?.. И да, у брата действительно сложный, даже тяжелый характер, кардинально отличающийся от нрава отца, Иван Иванович был просто золотым человеком, очень светлым, бесконечно добрым и милосердным. По характеру отца напоминал мне Михаил, легкий в общении, коммуникабельный, очень лояльный по отношению к другим, у моего нынешнего любовника, конечно, не такой милый нрав, Он – властный мужчина со своими особенностями, но тяжелым я Его характер не назвала бы, скорее средним. А вот именно тяжелым, сложным характером обладал Константин, и по характеру Владимир очень напоминает мне моего бывшего мужчину. В отношениях меня не пугает тяжелый характер мужчины, его сложность в психологическом плане, в конце концов, ко всему можно приспособиться и найти к человеку подход, для меня гораздо важнее другие вещи, чтобы в паре мужчина был любящим, щедрым, не жестоким, человечным, достойным моего уважения. - «Владимир», владеющий миром, хозяин собственной жизни, ему подходит, даже очень. Твоего брата зовут также как отца моих детей, Вольдемар, это даже забавно. Только странно, что я не почувствовала вашего кровного родства, обычно, когда рядом сидит близкий кровный родственник того, о ком я смотрю, это ощущается моментально, возможно, приворотная магия так повлияла… А что касается рун, ты знаешь, руны в моих руках не лгут, вероятно, они показали будущее твоего брата, мне правда жаль, что оно такое. Однако по жизни он сам виноват во многих своих бедах, слишком гордый, не умеет и не считает нужным промолчать, когда это необходимо, сам же наживает себе врагов, таких людей в итоге губит их собственная гордыня, приводит в могилу… Был у Османского султана Сулеймана лучший друг, Великий визирь, зять его сестры Хатидже, Паргалы Ибрагим Паша, только обуяла Ибрагима, сына греческого рыбака из Парги, гордыня, он возгордился настолько, что стал считать себя равным Падишаху, называть себя Султаном, перестал видеть границы допустимого. И тогда не осталось ни дружбы, ни братства, Ибрагим был задушен по приказу Повелителя, именно страшная гордыня привела к нему безмолвных палачей, веревкой, обвившей его шею, стала его же собственная гордыня… Очень показательный исторический пример, да только разве смотрят люди на чужой печальный конец?.. Нет, они лишь стремительно несутся к своему собственному… Моя любимая ведьма закончила говорить, убрала овальные руны обратно в мешочек, погасила свечи металлической ложечкой, поскольку огонь ритуальных свечей задувать нельзя, и поднялась на ноги, и я сделала то же самое. В моей подруге живет непреодолимая тяга к Востоку, к восточной культуре, к восточной кухне, наверное, в прошлой жизни она жила там, и так проявляется память ее души. Рита в свободное время ради собственного удовольствия даже изучала историю Османской Империи, в которой бывал Константин, ее правителей, заинтересовавшись историей этой страны после возвращения брата оттуда. И у одного из падишахов, султана Сулеймана, был лучший друг Паргалы Ибрагим, талантливый государственный деятель и великий военачальник, который так печально закончил свою жизнь из-за своей же собственной непомерной гордыни. - Я бы через тебя пригласила твоего брата ко мне снять приворот, но ведь он не придет, потому что не верит, так и будет привороженный ходить… - задумчиво промолвила рыжеволосая ведьма, закрывая дверь комнаты для ритуалов на ключ, ибо прислуге там делать нечего, как и другим посторонним людям, не имеющим отношения к оккультизму. Рита не простая гадалка на картах Таро, хотя и они у нее имеются среди прочих магических инструментов, она – настоящая потомственная ведьма, сила в их роду передается по женской линии. Рита может и приворожить так, что до самой смерти, и порчу навести на смерть, и человек день за днем будет умирать, угасать на глазах, лишится сна и покоя, пламя будет сжигать его изнутри, и ни один самый лучший доктор не сможет поставить диагноза и выписать чудодейственного лекарства. Ибо против черной кладбищенской порчи ни одна пилюля не поможет, путь один, прямиком в могилу… Да, у клиентов Риты, благородных дам и господ бывают самые разные запросы, начиная от невинного желания узнать свое будущее и заканчивая порчей на смерть врага или соперника в любви или карьере у мужчин или же соперницы у женщин, поскольку в своем желании быть с тем или иным мужчиной дамы могут пойти на очень многое, просто это никто не афиширует. Я – прима Императорских театров, у меня много завистниц среди актрис из театральной труппы, где далеко не все актрисы ведущие, потому на мне стоит зеркальная магическая защита, поставленная моей любимой ведьмой. И ни одно эзотерическое воздействие на меня не подействует, лишь зеркально отразится тому, кто его заказал, пусть сам от него же и мучается. - Ты права, он не придет, лишь посмеется над моими словами, потому я и говорить брату ничего о привороте не стану, - согласилась я с подругой, когда мы уже направились по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж, где служанка уже давно должна была принести в гостиную вино, фрукты и сладости. Теперь я знала точно, Константин во сне сказал мне про Владимира чистую правду без малейшего преувеличения, его слова про «убийцу женщин и детей», имеют под собой все основания. Но, каким бы это ни казалось странным даже мне самой, мое отношение к брату совершенно не изменилось, оно осталось прежним, я также по-человечески относилась к нему очень даже хорошо. Как говорил сам Константин при жизни, «На каждом есть тень Люциферова крыла», никто не свят, никто не безгрешен, у каждого свои прегрешения, и уж точно не мне судить… Барон дважды воевал на Кавказе, он убивал, есть на его руках и кровь женщин, и даже детей, но это война, она перемалывает всех, кто попадает в ее кровавые жернова, возможно, в той ситуации у него просто не было другого выхода, кто знает… *** - Ты знаешь, до Вольдемара у меня были и другие мужчины, так вот один из них во время секса любил крутить меня и так и эдак, бесконечно меняя позы, это все, конечно, интересно, но я никак не могла испытать с ним оргазма во время традиционного секса с тридцатью восемью позами за один раз… И всем он был хорош, и знатен, и богат, и щедр, и внешне привлекателен, но вот эти тридцать восемь поз за один секс меня просто убивали… - расслабленно рассмеялась моя любимая ведьма, отпила пару глотков красного сладкого вина из высокого хрустального бокала на тонкой ножке, скинула с миниатюрных ступней домашние тканевые туфельки, положив ноги на край журнального столика, а голову мне на плечо. Мы удобно расположились на мягком диване и теперь просто спокойно болтали обо всем подряд, а говорить мы можем о чем угодно, и о сексе в том числе, у нас друг от друга никаких секретов нет. Как только мы с Ритой познакомились, а познакомил нас Константин, мы как-то сразу прониклись человеческой симпатией и потянулись друг к другу, словно почувствовали друг в друге родственную душу, и довольно быстро мы стали не просто хорошими знакомыми или приятельницами, а настоящими подругами, практически сестрами, полюбили друг друга всей душой. И за знакомство с моей любимой ведьмой в том числе я благодарна моему бывшему любовнику от всей души. Мы с Ритой похожи характером и мировоззрением, нас объединяет увлечение оккультизмом, но также у нас схожие судьбы. Мы – бывшие крепостные, незаконнорожденные дочери своих благородных отцов, выросшие в богатом господском доме, наученные музицированию и французскому языку, получившие вольную, когда стали взрослыми, одетые в дорогие наряды и роскошные драгоценности, но лишь бывшие крепостные, и этот след не исчезнет из наших жизней никогда… Я вовсе не жалуюсь, нет, просто констатирую факт… - Бедная, ты моя бедная… - шутливо пожалела подругу я и, склонив голову влево, поцеловала в макушку, вдыхая приятный аромат ее дорогих французских духов с пряными нотками, - зато теперь с Вольдемаром у тебя таких проблем нет… - добавила я уже другим, обычным тоном и тоже отпила вина из своего фужера, ни фруктов, ни десертов, среди которых был и мой любимый лукум, уже не хотелось, потому мы просто пили бургундское вино, наслаждаясь его изысканным букетом. И в том, что касается секса в тридцати восьми позах за один половой акт, Рита права, это, конечно, необычно, и демонстрирует просвещенность мужчины в постельных вопросах, и просвещенность это, безусловно, прекрасно, но помимо этого банально хочется не просто получить удовольствие, но и испытать оргазм. А чтобы женщине дойти до пика блаженства, необходимо постоянное непрерывное движение члена мужчины во влагалище, ибо градус наслаждения в нас поднимается постепенно, и бесконечная смена поз обрывает это движение наверх. Лично для меня оптимально две-три позы за один секс, не больше, тогда и не скучно, и оргазм присутствует не только у мужчины… - С Вольдемаром у нас вообще нет никаких проблем, он – мой кармический мужчина, предназначенный мне самой судьбой, и я бесконечно счастлива, что мы смогли обрести друг друга в этом земном воплощении душ. Нам даже не пришлось сидеть и нудно обсуждать, что кому нравится в постели, а что не очень, мы просто идеально совпали с первого раза, было ощущение, что мы занимаемся сексом не в первый раз, а уже в сто первый. Помню, я выходила из кондитерской, поскользнулась на утоптанном снегу, а Вольдемар поймал меня, не дал упасть. И когда я подняла голову, дабы посмотреть на своего спасителя, все еще будучи в его объятиях, и мои глаза встретились с его светло-карими, я не просто поняла, я ощутила это всем своим существом, вот он, мой кармический мужчина, я его встретила. Быть может, сам Вольдемар и не понял в тот момент, что я – его кармическая женщина, это и не суть важно, но уже через пару недель я переехала в его особняк, и с тех пор больше мы не расставались… - с нотками нежности прозвучал мягкий мелодичный голос моей любимой ведьмы, когда она говорила об отце своих детей, которого очень любит, в отличие от меня Рита умеет любить, ей это дано, мне же нет. - Знаешь, Рит, я бы хотела обладать твоим даром уже только для того, чтобы сразу понять, вот он, мой кармический мужчина, я его наконец встретила… Ты ведь говорила, что мой нынешний любовник не мой кармический мужчина… - сделав еще пару глотков вина из своего бокала, задумчиво промолвила я, не подумайте, я не жалуюсь на свою жизнь, она меня полностью устраивает, у меня есть все и даже больше, о чем и мечтать не могла бывшая крепостная. В прошлом я считала своим кармическим мужчиной Константина, и мне даже в голову не приходило спросить мою любимую ведьму так ли это, ибо я сама в этом даже не сомневалась, ни с кем я не чувствовала такую именно духовную близость как с ним, мы даже прошли эзотерический ритуал по обмену кровью, связали себя на уровне души, чтобы появилась энергетическая связь между нами. Уже после его смерти в одном из разговоров Рита как-то сказала мне, что ее брат не был моим кармическим мужчиной, что положен мне судьбой, он просто очень сильно любил меня, любил абсолютной любовью. Кого так не любили, та не поймет, каково это быть тотально любимой мужчиной, когда он любит тебя любой, правой и виноватой, сильной и слабой, радостной и печальной, такой, какая ты есть, живой и настоящей, без многочисленных масок… - С одной стороны моя сила действительно дар, но с другой она же и проклятье одновременно, ибо я не могу отключить ее по желанию, я иду по улице и вижу души умерших, по каким-то причинам застрявшие на нашей грешной земле или еще не ушедшие до сорока дней. Я вижу всю грязь и погань, все грехи и пороки в душах живых, которые порой мне совсем не хотелось бы видеть. Помню, впервые я увидела душу умершего человека в пять лет, может, видела и раньше, но я этого не помню, я говорю маме, «Смотри, там дядя стоит, кто это, я его раньше не видела…», и показываю на мужчину рядом с открытыми воротами поместья, а она присаживается ко мне и отвечает тихо-тихо, «Рита, этот дядя умер, ты видишь его душу, ты и впредь будешь видеть души незнакомых теть и дядь, никому не говори об этом кроме меня, это будет наш с тобой секрет…». Я до сих пор помню фразу матери слово в слово, и когда уже моя собственная дочь также в пять лет на улице впервые показала мне на душу умершей женщины, я произнесла то же самое, но уже своему ребенку. Есть вещи, о которых не нужно знать окружающим с их узким мышлением и видением мира в замочную скважину, дабы не оказаться в заведении для душевнобольных, на самом деле таковой не являясь. Не все могут это понять, не все принять, я уже взрослая и давно научилась жить с этой силой, а моя дочь еще ребенок, и ей только предстоит научиться жить с даром, способность видеть мертвых лишь малая часть которого… Негромкий голос подруги прозвучал также задумчиво, а ее тонкие холеные пальцы с крупным тяжелым золотым перстнем с каплевидным изумрудом, обрамленным сверкающими бриллиантами, на безымянном правой руки в той же задумчивости крутили из стороны в сторону хрустальный бокал на высокой тонкой ножке. И я понимала, что она права, у любой медали две стороны, есть оборотная сторона и у дара, которым обладает моя любимая ведьма. Наш мир вообще дуален, свет и тьма, добро и зло, черное и белое, и это не хорошо и не плохо, это просто данность этого мира и наших жизней в нем. - Какая прелесть… Новый?.. Раньше я его у тебя не видела… - изрекла я уже с улыбкой, меняя тему разговора, своими пальцами проводя по тыльной стороне руки Риты, касаясь ее роскошного перстня с изумрудом, очень красивое украшение и не менее дорогое. - Вольдемар на днях подарил, просто так без какого-либо повода, из любви… - тоже улыбаясь, негромко откликнулась рыжеволосая ведьма, прикрывая свои зеленые глаза, как же хорошо с моей любимой подругой, моей сестрой, пусть не по крови, но по жизни. На улице в свои права уже вступала долгая зимняя ночь, метель жалобно и протяжно завывала за окном, здесь же, в дорого обставленной гостиной шикарного особняка князя с горящим камином, было тепло и уютно. Белоснежная красотка Хаяти дремала на соседнем кресле, свернувшись клубочком, забавно обнимая задние лапы передними и прикрывая свой розовый нос пушистым хвостом. Неужели ты предвещаешь трескучие морозы, сворачиваясь вот так клубочком, а, белая нахалка?.. Терпеть не могу холодину, а до весны, ее нежного тепла и ласкового солнышка еще так далеко… Спит уснувший мир и видит свои черно-белые сны, и вероятно, снится ему, что не дожить до весны, что, возможно, и вовсе весна умерла… Но нет, весна жива, просто она тоже уснула долгим сном, закутавшись в снежное белое покрывало своей ледяной сестрицы-зимы… *** POV Владимир Ночью в тюремной камере темно и немного прохладно, и непонятно, толи этот холод идет от каменных стен вокруг, насквозь пропитанных людскими бедами и горестями, толи поднимается с самого дна моей уставшей души. Спит уснувший мир, а мне нет сна, нет уже которую ночь, словно Морфей решил обделить меня своей милостью и в утешение послать хоть несколько часов спокойного сна, дабы провалиться в мягкую уютную тьму и отрешиться от бренной тягостной реальности. Дни перемешались с бессонными ночами, превращаясь в одно целое, в черно-белый калейдоскоп, в мутную серую трясину, затягивающую меня в свой плен, из которой уже нет мне спасения, болото моей жизни неумолимо тянуло меня на свое дно, где поджидает злорадно смеющаяся своим беззубым ртом старуха-смерть в черных одеяниях. Лунный свет проникает в камеру через небольшое окно с решетной под потолком и освещает небольшой подсвечник с уже сгоревшей и оплывшей одинокой свечей на столе и лежащий рядом пистолет, играя на гравировке на его рукояти. Встаю с узкой жесткой тюремной койки, скидывая с плеч черный сюртук, и подхожу к столу, беру в руки пистолет, ощущая такую привычную его тяжесть, проверяю, заряжен. Поднимаю взор к темному ночному небу с тяжелыми низкими снеговыми тучами и пробивающуюся сквозь них луну через зарешеченное окошко. Словно даже в эту долгую и беспросветную зимнюю ночь луна пытается осветить ее тьму, осветить души тех, кто не спит в эту ночь, осветить души страждущих, подарить им хоть каплю своего света, дабы разбавить их тьму. Привычным движением кладу палец на курок и уверенно подношу пистолет к виску, никаких сомнений не осталось, я уже все решил, у меня было для этого достаточно времени. Не хочу день за днем медленно подыхать на каторге, ничего не хочу, ото всего устал, жить устал, и пусть все уже, наконец, закончится, пусть мою пропащую грешную душу накроет тишина и темнота безвременья. Тишины хочу, тишины в молчании сколотом, легким ветром вольно пролететь над крестами, покрытыми золотом, тишины хочу, чтобы допьяна, тишины или же память стертую, чтобы осень листьями желтыми мне накрыла душу распростертую… Тишины хочу… Невольно улыбнувшись уголками губ в предвкушении покоя, вновь подняв глаза к темному ночному небу и холодной сияющей на нем луне, свидетельнице стольких поколений жизней человеческих, людских бед и чаяний, виском чувствую холодный металл дула пистолета. Плавно спускаю курок в ожидании мгновенной вспышки острой боли, открывающей ворота в невесомость неизвестности, и вдруг слышу тихий мягкий женский голос, который никогда не перепутаю ни с одним другим на всем белом свете: - Володя, не надо… Резко оборачиваюсь, опуская руку с пистолетом вниз, и пораженно вижу перед собой мать в темном шелковом платье с длинными рукавами, такой, какой я ее помню, еще здоровой, красивой, высокой и стройной с собранными в элегантную прическу длинными темными волосами. Мама грустно смотрит на меня своими серыми глазами, идентичными моим собственным, и легко печально улыбается красивыми губами, лунный свет освещает ее лицо с тонкими чертами, серебрит темные волосы, преломляется в множественных гранях ее украшений с драгоценными камнями в ушах, на шее и руках. Матери тридцать, она ушла из жизни, покинула этот грешный мир на тридцать первом году жизни, мне сейчас столько же, видимо, мне суждено повторить ее судьбу, что же, я совсем не против. Вот только зачем она здесь, зачем пришла, неужели, чтобы осудить, я приму осуждение от кого угодно, но от нее не смогу. - Мама… - тихо выдохнул я, больше не в силах ничего произнести, слова застревали в горле и отказывались выходить, отказывались звучать, мне хотелось спросить, зачем она здесь, для чего пришла, но не выходило, слова умирали во мне раньше, чем я успевал их изречь. - Володя, не надо, ты должен жить, твое время еще не пришло, все пройдет, это пройдет… - отвечая на невысказанные вопросы, ласково заговорила мама, подходя ближе ко мне и забирая из моих рук пистолет, кладя его обратно на стол. Будь это кто-то другой, я бы оттолкнул, не позволил, но я просто не мог так отнестись к собственной матери, подарившей мне жизнь, которой я так бездарно распорядился, бесцельно ее прожил. - Жить?.. Зачем?.. Скажи мне, мама, зачем?.. Чтобы в один «чудесный» день сдохнуть на каторге, прости за грубость, и быть зарытым в безымянной могиле в Сибири без отпевания и надгробия?.. А так хоть похоронят на родной земле, пусть и за забором кладбища, мне уже все равно… Я всегда мечтал умереть, как воин, погибнуть на поле боя, а придется помереть на каторге, какая позорная смерть… Чем так жить, день за днем подыхая на каторге, лучше не жить, ибо это не жизнь, это существование, я не хочу так жить, не хочу… Прости меня, мама, я потерял родовое поместье нашей семьи, не смог сохранить его для своих потомков, да, теперь уже и не для кого… Все, к чему я прикасаюсь обращается в тлен, я приношу одни лишь несчастья, словно они следуют за мной, куда бы я ни отправился… Замолчав, я взглянул в печальные пепельные глаза матери, смотрящей на меня снизу вверх, высокой по женским меркам, но все равно значительно ниже меня самого, я не мог сказать об этом никому среди живых, но ей мог. И еще я отчетливо понимал, насколько же мне не хватало мамы, ее любящих глаз, ее ласкового голоса, ее теплых рук… Если бы не эта проклятая, убившая маму из-за ревности к отцу, воспользовавшись ее болезнью как предлогом, чтобы занять ее место рядом с отцом, маме могло бы стать лучше, и она жила бы и по сей день. Ненавижу и не прощу никогда, пусть вовек не будет ей покоя ни на земле, ни в Аду… - Володя, а как же она?.. – вдруг с мягкой лукавой улыбкой спросила мать, положив свои легкие теплые холеные бледные руки в украшениях мне на грудь, и не было никакого смысла уточнять, кто же она, я прекрасно понимал, что мама говорит об Анне. - А что она?.. – невольно горько и невесело, тихо усмехнулся я, - ей плевать на меня с высокой колокольни, умру, она и не расстроится по большому счету, максимум немного огорчится, поставит свечу за упокой, да забудет на следующий день, но и на том спасибо… Ей моя любовь и даром не нужна, она любит другого… К тому же, она – моя родная сестра, какой смысл мне вообще думать о ней?.. Что толку от этих дум, все пустое, все – пустота… Почему любовь порой так жестока?.. Почему мы любим тех, с кем никогда не сможем быть вместе?.. Это будто проклятие какое-то, проклятие любовью… Я не ждал ответов матери на свои вопросы, да, и, по сути, они были лишь риторическими, не имеющими ответов в принципе, просто мне хотелось поделиться всем, что за долгие годы накопилось в душе. Никому из живых я этого сказать не мог, а вот маме мог, она ведь знала меня лучше, чем порой я сам себя, ей и слова мои были, по сути, не нужны, она понимала без слов, слышала сердцем. - Но ведь ты думаешь о ней, Володя, думаешь… И ты во многом ошибаешься… Все наладится, когда-нибудь все обязательно будет хорошо… Нужно верить, сынок, нельзя жить без веры в душе, веры в добро, в лучшее будущее… - обнимая меня за плечи своими теплыми руками, ласково, без малейшего порицания и осуждения промолвила мать, следом своими изящными тонкими пальцами проводя по моим темным волосам, отводя длинную челку с глаз. Не смотря на прошедшие двадцать лет, я помнил ее теплые ласковые руки, помнил, просто не мог забыть… - Думаю, а что толку… - согласился я, не видя никакого смысла отрицать, - прости, мама, но у меня не осталось уже никакой веры и надежды, я так устал от всего, жить устал, я уже ничего не хочу... Прости… - тихо и предельно искренне выдохнул я, сверху вниз глядя на красивое бледное лицо матери с тонкими чертами. Она была настоящей красавицей, как только отец мог променять ее на эту проклятую, дело даже не в измене, многие изменяют, это жизнь, в конце концов, но отец любил эту проклятую, любил настолько, что помог ей, убийце своей жены, избежать наказания. Нет, я не осуждал отца, теперь не осуждал, понимая, что сердцу не прикажешь, оно не спрашивает разум, кого любить, но как он мог продолжать любить убийцу своей супруги и родной сестры, любить бессовестную безжалостную убийцу, вот это мне было очень сложно понять. - Володя, сынок, все наладится, верь мне, нужно только набраться терпения… - с мягкой улыбкой негромко произнесла мать и положила свои теплые нежные руки мне на щеки, ласково погладив по лицу. И в следующее мгновение я бережно обнял ее за плечи, склоняя голову к ее шее, вдыхая приятный аромат ее духов, который остался в моей памяти, и даже теперь, сквозь года, я бы не спутал его ни с одним другим запахом, никогда. - Мне так не хватает тебя, мама… - на границе слуха проговорил я, прикрывая веки, скорее безмолвно прошептал одними губами, будто боясь, что кто-то может услышать, узнать о моей слабости, использовать ее против меня, чтобы причинить мне новую душевную боль. - Я всегда с тобой, Володя, пока ты помнишь меня… Ты всегда в моих молитвах, в моем сердце, сынок… - услышал я в ответ такие же тихие слова матери, наполненные безграничной любовью, чувствуя ее теплые ласковые пальцы на своем затылке. Мама была единственным человеком на этой земле, который любил меня ни за что, просто так, за то, что я есть, и эта любовь осталась в глубине моего сердца, сохранилась где-то глубоко-глубоко, перемешавшись со щедрой порцией душевной боли. И я знал, что настоящая любовь, она именно такая, абсолютная, не имеющая рамок и границ. Именно такой любовью я любил Анну, даже сам того не желая, и ровно поэтому мне было так безумно больно в душе от отсутствия взаимности… Какой-то инородный звук разрушил идеальную тишину ночи, я открыл глаза и мягко отстранился от матери, оглядевшись в поисках его источника, но ничего не увидел. Однако, спустя миг, картинка перед глазами стала расплываться, краски смешиваться в непонятное нечто и тонуть во тьме, а уже в следующую секунду я проснулся, резко распахнув глаза, все еще отчетливо чувствуя щемящую нежность в груди, тесно переплетенную с душевной болью, давно ставшей с ней единым целым. Не было ни матери, ни заряженного пистолета на столе, ни ночи за окном, вокруг был пасмурный зимний день, а я задремал, сидя на жесткой узкой тюремной койке, прислонившись спиной к стене и читая «Божественную Комедию» великого итальянца Данте Алигьери, и все это мне лишь приснилось, а разбудил шум за дверью. Я и без того уже не первый год страдаю бессонницей и ночными кошмарами в кровавых оттенках, в тюрьме же бессонница лишь обострилась, бесконечными ночами я часами мог без сна лежать на неудобной койке, глядя в потолок и мечтая о сне, который не спешил меня навестить. Да, и кошмары в багровых тонах никуда не делись, скорее всего, они – мои вечные спутники до самого судного дня. Вот я и задремал днем неожиданно даже для себя самого, физическая усталость взяла свое, да и, что греха таить, психологическая усталость тоже присутствовала. Я находился в тюремной камере уездной тюрьмы уже полторы недели, ожидая суда по своему делу, прекрасно понимая, что сидеть мне здесь еще столько же, а то и больше, пока у уездного судьи дойдет очередь до моего дела. Поскольку дела об убийствах всегда рассматривались исправником неторопливо и обычно только через месяц, не раньше, передавались в суд, все-таки это не банальное воровство или конокрадство. А я никогда не любил и не умел ждать, терпеть не могу подвешенное состояние, состояние ожидания, по мне лучше ужасный конец, чем его ожидание. Да, и вообще не очень люблю небольшие замкнутые помещения, всю жизнь прожив в поместье и фамильном особняке моей семьи в Петербурге, видимо, я привык к более просторным пространствам с большими окнами. И порой у меня возникало неприятное чувство, что стены тюремной камеры съезжаются вокруг меня, весьма дискомфортное, давящее на психику ощущение. Сегодня я дочитал первую часть «Божественной Комедии», наиболее актуальную для меня, «Ад», устройство которого мне было куда интереснее, ибо мне прямиком туда. Вторую и третью ее часть, «Чистилище» и «Рай», я, конечно, тоже прочту, но уже лишь с познавательной целью, так сказать, для общего развития, поскольку лично для меня они не слишком актуальны, мне в любом случае туда не попасть. Безусловно, я мог бы прочесть треть книги и за более короткий срок, чем полторы недели, тем более, что в тюремной камере больше мне заниматься все равно было нечем, но я старался не просто пробегать строчки глазами, а вникать в их глубинный смысл, чтобы в полной мере понять, о чем именно писал Данте. Сама «Божественная Комедия» - это путешествие Данте по загробному миру, который состоит из Ада, куда попадают навеки осуждённые грешники, Чистилища – местопребывания искупающих свои грехи грешников, и Рая – обители блаженных. События «Комедии» в стихотворной форме излагаются автором от первого лица, во вводной песни поэт рассказывает, как он, достигнув середины жизненного пути, однажды заблудился в дремучем лесу, и как Вергилий, избавив его от трёх диких зверей, преграждавших ему путь, предложил Данте совершить странствие по загробному миру. Так вот, после прочтения «Комедии» я узнал, что Ад представляет собой колоссальную воронку из концентрических кругов, сужающийся конец которой примыкает к центру земли. В преддверии Ада обитают жалкие души, не творившие при жизни ни добра, ни зла, в том числе «ангелов дурная стая», которые были и не с Дьяволом, и не с Богом, души нерешительных, ничтожных людей. Далее Данте с Вергилием вступают в Первый круг Ада – Лимб, населенный душами добродетельных язычников, нехристиан, не познавших истинную веру, однако приблизившихся к этому познанию и за это избавленных от адских мук, здесь же находятся и души некрещеных младенцев. Здесь Данте видит выдающихся представителей античной культуры, Аристотеля, Эврипида и Гомера. Вообще, как я заметил, для Ада характерно большое присутствие античных сюжетов, здесь есть Минотавр, кентавры, гарпии, их полуживотная природа как бы внешне отражает грехи и пороки людей. На карте Ада мифические реки Ахерон, Стикс и Флегетон, стражи кругов Ада, перевозчик душ умерших через Стикс – Харон, охраняющий врата Ада Цербер, бог богатства Плутос, Флегий, сын Ареса, является перевозчиком душ через Стигийское болото. Здесь есть фурии, Тисифона, Мегера и Алекто, а судья Ада – царь Крита Минос. «Античность» Ада призвана подчеркнуть то, что античная культура не отмечена знаком Христа, она языческая и вследствие этого несёт в себе заряд греховности. Следующий, Второй круг Ада, заполнен душами людей, при жизни не обуздавших свою страсть, сладострастниками, блудницами и прелюбодеями. Среди носимых диким ураганом Данте видит Франческу да Римини и Паоло Малатеста, погибших из-за запретной любви друг к другу, и именно сюда после смерти попадет Анна. По мере того, как Данте с Вергилием спускаются вглубь Ада, они становятся свидетелями мучений чревоугодников и обжор, страдающих от дождя и града на Третьем его кругу, и скупцов с расточителями, любящими чрезмерные траты, без устали катящих огромные камни на Четвертом кругу Ада. На Пятом кругу Ада обитают души гордецов, они же гневливые, при жизни страдающие приступами гнева, и унывающие – страдающие от лени и уныния, навечно увязающие в Стигийском болоте. Сюда запросто мог бы попасть я сам, если бы мои грехи ни были более тяжкими, ибо гневливость – это как раз про меня. На Шестом круге Ада у стен города Дит находятся души еретиков и лжеучителей, объятые вечным огнем, среди них император Фридрих II и папа Анастасий II. На Седьмом круге Ада, уже в самом городе Дит, обитают души тех, кто при жизни совершил насилие. На Первом поясе – насильники над ближним и над его достоянием, тираны, разбойники и убийцы, плавающие в кипящей крови, очевидно пролитой ими, думаю, смысл такой, и вот мне как раз сюда, ибо у меня руки по локоть в крови, в том числе и в крови невинных. На Втором поясе – насильники над собой, то есть самоубийцы, и над своим достоянием, игроки и моты, бессмысленные истребители своего имущества, обращенные в растения. А быть может мне сюда?.. По крайней мере, во сне, в котором я видел мать, мне очень даже хотелось свести счеты с жизнью, чтобы все закончилось раз и навсегда. А ведь сны – это голос нашего подсознания, наши глубинные, еще не осознанные на уровне разума желания, не так ли?.. На Третьем поясе находятся насильники над божеством – богохульники, против естества – содомиты и против искусства – лихоимство, сжигаемые падающим пламенем. На Восьмом круге Ада обитают души лжецов, обманувшие доверившихся, испытывающие самые разные муки. Восьмой круг состоит из десяти рвов, называемых Злопазухи или Злые Щели, которые отделены друг от друга валами, перекатами. По направлению к центру область Злых Щелей поката, так что каждый следующий ров и каждый следующий вал расположены несколько ниже предыдущих, и внешний, вогнутый откос каждого рва выше внутреннего, выгнутого откоса. Первый по счёту вал примыкает к круговой стене. В центре зияет глубина широкого и тёмного колодца, на дне которого лежит последний, Девятый круг Ада. От подножья каменных высот, то есть от круговой стены, к этому колодцу идут радиусами, подобно спицам колеса, каменные гребни, пересекая рвы и валы, причём над рвами они изгибаются в виде мостов, или сводов. В Злых Щелях караются обманщики, которые обманывали людей, не связанных с ними особыми узами доверия. В Первом рве обитают души сводников и обольстителей, во Втором рве – души льстецов, в Третьем рве – души святокупцев, высокопоставленных духовных лиц, торговавших церковными должностями, в Четвертом рве – души прорицателей, гадателей, звездочетов и колдуний, в Пятом рве – души мздоимцев, они же взяточники, в Шестом рве – души лицемеров, в Седьмом рве – души воров, о, Карл Модестович, это ваше вечное пристанище, кто бы вас туда ни отправил… В Восьмом рве находятся души лукавых советчиков, в Девятом рве – души зачинщиков раздора, Магомета, Али, Дольчино и других, в Десятом рве – души алхимиков, лжесвидетелей, фальшивомонетчиков и фальсификаторов. И, наконец, Данте проникает в последний Девятый круг Ада, обитель изменников и предателей, ледяное озеро Коцит. Величайшие из них – Иуда Искариот, само олицетворение преступления против Божественной власти, Брут и Кассий, олицетворяющие измену власти светской, их в своих трёх пастях грызёт Люцифер, некогда прекраснейший из ангелов, который возглавил их мятеж против Бога и вместе с ними был свергнут с небес в недра земли, в средоточие вселенной. Превратившись в чудовищного Дьявола, он стал властелином Ада. Девятый круг Ада подразделяется на Пояс Каина, здесь обитают души предателей родных, Пояс Антенора – души предателей родины и единомышленников, Пояс Толомея – души предателей друзей и сотрапезников, и Пояс Джудекка – души предателей благодетелей, величества Божеского и человеческого. Посередине, в центре вселенной, вмерзший в льдину Люцифер терзает в трех своих пастях предателей величества земного и небесного, Иуду, Брута и Кассия. Описанием страшного вида Люцифера и завершается последняя песнь первой части поэмы. Как я понял, по замыслу Данте Ад ужасен не столько тяжестью своих мучений и испытаний, сколько их вечностью и отсутствием хоть малейшей надежды на прекращение действия высшей кары. Грешники навечно обречены на «тоску богооставленности»… И судя по всему, Ад перенаселен грешными душами, как только место для новых грешников находится, ведь человечество так грешно, стоит лишь просмотреть все круги Ада и грехи, им соответствующие, обязательно обнаружишь среди них свои собственные прегрешения. А вообще, конечно, очень даже занимательная книга «Божественная Комедия», написанная великим итальянцем Данте Алигьери, впервые изданная в пятнадцатом веке, как говорится издателем в его слове на нулевой странице, уже четыре века люди ее читают и еще будут читать много веков после нас, ибо «Комедия» всегда будет актуальна, поскольку люди по природе своей грешны. Прочтя еще лишь ее первую, наиболее интересующую меня часть «Ад», я понял, почему Анна так любит это незаурядное произведение литературы, да и отец тоже любил, раз читал «Комедию» последней перед смертью. И ты оказалась права, Аня, даже после смерти нам не встретиться и не быть вместе, у нас разные грехи по жизни, и мы окажемся на разных кругах Ада после ее завершения. Вот такая вот «La Divina Commedia»… Знаю, что после завершения земной жизни человека встречает ангел смерти Азраил, он всегда принимает облик самого большого страха в жизни человека. Каким же Азраил придет ко мне, с чьим обликом, чего или кого я боюсь сильнее всего в жизни?.. Я уже давно ничего и никого не боюсь, даже собственная смерть меня не пугает, страх давным-давно умер во мне, я – воин, а для того, чтобы победить своего врага, для начала нужно победить свой собственный страх, страх смерти, только переборов его, переступив через него, ты сможешь одолеть всех своих врагов. Иначе ничего не получится, ибо трусам не место на поле боя и в Царской армии, трусам и предателям. Я – боевой офицер, прошедший две военные кампании на Кавказе, я – воин, и я всегда мечтал умереть как воин, погибнуть на поле боя, «Головы срубая, на землю бросая, а сколько их будет, никто не знает… Напои свою саблю кровью…», а придется сдохнуть на каторге. Господи, какая позорная смерть, неужели своей земной жизнью я заслужил именно ее… И еще неизвестно, что хуже, доживать свой век каторжником или же стать самоубийцей… И все же возвращаясь к самому большому страху в моей жизни, я боюсь увидеть Азраила в своем собственном облике с руками, забрызганными кровью невинных, женщин и детей, есть ситуации, когда нет другого выхода, кроме как убить, но это не значит, что именно за эти убийства меня не мучает совесть. Я отнюдь не святой, я много раз грешный, и за все свои многочисленные прегрешения я попаду прямиком в Ад на Седьмой его круг. Но как же жаль, что за убийство этого недотепы Карла Модестовича меня не расстреляют, а отправят на каторгу в Сибирь, день за днем медленно подыхать на чужой земле, ведь Шуллер это вам не Цесаревич, а всего лишь вольный иноверец. А как было бы хорошо, всего лишь миг, и ты среди цветов и райских птиц, даже если и не среди цветов и райских птичек, не суть, по мне лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Я – Владимир, потерявший мать в десять лет, научившийся жить с этой болью, с незаживающей кровоточащей раной на сердце. Владимир, в двадцать впервые отправившийся на Кавказ воевать, чтобы доказать своему отцу и самому себе, что чего-то стою в этой жизни, что достоин его имени, его гордости, к тридцати побывавший в далекой мистической Индии, прошедший две военные кампании на Кавказе, выживший среди высоких гор, где за каждым крутым уступом поджидает смерть, вернувшийся обратно с окровавленными руками и обожженной душой, несущей в себе бремя смерти невинных, погибших от моей руки, утративший покой и сон, грешный раб своего Господа. Владимир, несущий в своей душе Рай и Ад, помощник своего Ангела и своего же Дьявола, всегда настороже и всегда преданный страж ворот Чистилища. Владимир, хранящий в своем сердце его самые сокровенные тайны. Владимир, который каждый день видел день своей смерти в зеркальном отражении на дне своих собственных очей. Владимир, который глядя в глаза судьбе, стремительно несся навстречу смерти. Владимир, молитвы которого лишь приближали этот конец… Я – Владимир, научившийся плавать в глубоких водах жизни. Владимир, на небосводе среди звезд, в четных и нечетных числах, цифрах и буквах, на вершинах гор, в темной глубине подземных пещер искавший ответы, которые не давало мое кровоточащее сердце, отринувший страх собственной смерти. Владимир, снова и снова обжигающийся, ищущий ответы на каждый свой вопрос. Владимир, горящий в своем собственном Аду, изгнанный и отвергнутый, проклятый своей же собственной безответной горькой любовью-агонией… Звук открывающегося дверного замка вырвал меня из мира моих собственных безрадостных мыслей, окрашенных в темные тона, и вернул в совершенно не радующую реальность, и кому что еще нужно от меня, на вопросы исправника я уже отвечал несколько раз, а время ужина еще не пришло, рано, кого там еще черти принесли. В следующую секунду дверь распахнулась, и я увидел на пороге своей временной тюремной камеры Михаила, искренне улыбнувшись уголками губ. Репнин в длинном расстегнутом темно-коричневом пальто с отложным меховым воротником поверх застегнутого на все золотистые пуговицы офицерского мундира из плотного зеленого сукна с красным воротничком, также с дружелюбной улыбкой вошел внутрь, и Афанасьевич, охранник, закрыл за ним дверь. У меня самого в шкафу висит точно такой же офицерский мундир, вот только мне его уже не одеть, и, честно говоря, даже думать не хотелось, какую убогую робу мне выдадут на каторге. - Решил навестить меня в моей временной келье?.. Как узнал, что я здесь?.. – вместо приветствия спросил я, улыбнувшись уголком губ, закрывая «Божественную Комедию» и откладывая ее в сторону. Мы с Мишей, будучи очень разными, даже в чем-то противоположными людьми, как свет и тьма, добро и зло, огонь и лед, тем ни менее дружили много лет, видимо, противоположности действительно притягиваются, и в официальных приветствиях мы уж точно не нуждались. - Марья Алексеевна вместе с Софьей Петровной приезжали в столицу заказать для Сони подвенечное платье, и естественно моя теща побывала у нас с Лизаветой Петровной в гостях, как и у Андрея с Наташей. Княгиня взглянула на свою внучку малышку Анну, мы обговорили ее предстоящие крестины, и она не преминула нам сообщить историю с поместьем, которое теперь принадлежит Долгоруким, и про твой арест за убийство вашего бывшего управляющего. И еще Марья Алексеевна тонко намекнула, что я не умею выбирать друзей, и хотел позвать в крестные ее внучки убийцу, но это так к слову, не бери в голову. Но действительно, зачем тебе понадобилось убивать Карла Модестовича?.. Ты узнал, что твой покойный отец уволил его за воровство, и с пьяных глаз решил отправить Шуллера на небеса, до этого его избив?.. Разве оно того стоило, Владимир?.. Ну, и кому ты в итоге сделал хуже?.. Только себе… Лиза, кстати, огорчилась твоему аресту, и Соня тоже… Я бы приехал раньше, но не мог, были неотложные дела во Дворце, как только у меня выпал свободный день, я сразу приехал… Мишель снял пальто, кинул его на спинку стула, отодвинул от стола другой стул и, развернув его, сел лицом ко мне, ожидая ответа на свои вопросы. Очевидно, что про увольнение Шуллера отцом за воровство князь узнал от Анны, своей любовницы, больше просто не от кого, и, судя по тому, что он был в курсе моего алкогольного опьянения в тот вечер, Репнин говорил с исправником, княгиня Долгорукая просто не могла знать, пьян я был тогда или трезв. В одном твоя теща права, друг мой, крестный из меня никакой, мне в храм не на крестины нужно идти, а на исповедь, каяться в своих многочисленных грехах. Да, только я не пойду и не пошел бы, даже будь у меня такая возможность, Господь все знает о моих прегрешениях, а живым о них знать не надобно. И что ты мне объясняешь, что не мог приехать раньше, что я не понимаю что ли, прекрасно понимаю, почетная должность адъютанта Наследника престола предусматривает большую занятость и невеликое присутствие свободных дней. Для себя же я никогда не мечтал об этой высокой должности в частности и вообще о высоких постах в Зимнем, дворцовые интриги меня не интересуют, и у меня нет ни малейшего желания кланяться в ножки избалованному царскому сыну, выполняя помимо основных должностных обязанностей все поручения и капризы царственного мальчишки. Ведь в противном случае Цесаревич выберет себе нового адъютанта, вот и все. - О, нет, Миша, Карлу Модестовичу никогда не попасть на небеса, его место в Аду… - тихо, иронично и невольно мрачно рассмеялся я прежде, чем продолжить, - но я его не убивал, да, в трактире, будучи изрядно пьяным, я грозил Шуллеру свернуть шею, а вот кто это сделал после, мне неизвестно. Спасибо, что пришел, я рад тебе, правда… - поднявшись на ноги, я медленно подошел к небольшому зарешеченному высокому окну у потолка, через которое было видно серое пасмурное низкое зимнее небо цвета моих собственных глаз и оттенков моего же душевного состояния. Через несколько долгих мгновений я развернулся лицом к Михаилу и оперся спиной о стену, поправив свой черный сюртук, накинутый на плечи, и сложив руки на груди крест-накрест. Что ты хочешь услышать от меня, Миш?.. Увы, нечего мне тебе поведать… - Даже если Карл Модестович попадет в Ад, нам это совершенно никак не поможет. Я постараюсь что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе, ты не должен отчаиваться, Володя, - также поднимаясь на ноги, абсолютно серьезно изрек Репнин, мы были лучшими друзьями, и я верил, что он искренне хочет мне помочь, только все это бесполезно, пустая трата времени и энергии. Весь трактир слышал мои угрозы этому недотепе Шуллеру, для исправника этого оказалось вполне достаточным для ареста, ведь до этого я ударил бывшего управляющего, а тот пожаловался господину Забалуеву. Уверен, обижающийся на произнесенную мной прилюдно правду о его мужском бессилии, Андрей Платонович с радостью будет свидетельствовать в суде против, и судья примет вполне определенное решение, признает меня виновным в убийстве и отправит на каторгу в Сибирь. - А я не отчаиваюсь, Миша, я свое в этой жизни уже ототчаивался… Все кончено, все одно, пропадать, и мне не нужна твоя помощь, мне ничья помощь не нужна, даже не трать время, все это бесполезно, пустое, тридцать человек в трактире слышали мои угрозы, а следом Карл Модестович отправился к праотцам, мои слова против этого пустой звук. Я, правда, был рад тебя видеть, но теперь я тебя прошу, оставь меня одного, я хочу побыть один, скоро на каторге у меня и такой возможности не будет. Мне ничего не надо, и твоя помощь тоже, я ничего не хочу, заканчивай свои расспросы и уходи, спасибо, что пришел, Миша, спасибо, но уходи, пожалуйста. Видно, такова судьба, поделом мне за все, что я делал в этой жизни, я приношу всем лишь несчастья, неужели ты этого еще не понял?.. Когда-то ты сам чуть не умер из-за меня, стоя рядом со мной у расстрельной стены в Петропавловской крепости за мой грех… Уходи, Миш, уходи… Брось хлопотать за меня, живи счастливо с Лизаветой Петровной, расти с ней общих детей, параллельно встречайся с Анной и будь счастлив… А меня оставь одного, сделай одолжение… - негромко изрек я, чуть наклоняя голову назад и затылком касаясь прохладной каменной стены. Краткая вспышка радости от визита Михаила быстро угасла и утонула в трясине тотальной апатии и равнодушии ко всему вокруг, включая свою собственную жизнь, и я действительно хотел сейчас остаться один, наедине с самим собой и своими собственными мыслями. - Скажи, Владимир, почему ты отвергаешь мою помощь?.. Это меня оскорбляет… Ты – мой друг, ты – мой лучший друг, и я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь тебе, что бы ты сейчас ни говорил, - с искренним возмущением промолвил Мишель, немного повышая голос, и уже более спокойно продолжил. - И ты ошибаешься, если думаешь, что между мной и Анной есть отношения, Анна уже не первый год находится в паре с другим человеком, и она с ним никогда не расстанется. Так что, если у тебя есть какие-то мысли в этом ключе об Анне, мой тебе дружеский совет, и думать о ней забудь, иначе Анну в любом случае не получишь, зато кучу неприятностей себе гарантированно наживешь… - Мы оба отлично понимаем, что из этой камеры я выйду лишь для того, чтобы проследовать в зал суда, а оттуда отправлюсь прямиком на каторгу в Сибирь, так что мои мысли о ком бы то ни было теперь уже не столь важны в принципе. И неужели ты думаешь, что даже будь у меня такая возможность, я пошел бы просвещать Лизавету Петровну о подробностях личной жизни ее мужа?.. Зачем мне это, твоя личная жизнь меня никак не касается… Ты думаешь, я слепой или глухой, ничего не вижу, не слышу, не понимаю?.. Да, брось ты, Миш… Ты любишь Анну, «О, любимая, о, Анна…»… Что ты мне тут рассказываешь про какого-то другого мужчину… - невольно невесело усмехнувшись на последних словах, я прошел по камере до противоположной ее стены и встал у закрытой двери, также опираясь спиной на неровную каменную поверхность. Не надо держать меня за идиота, Миша, не надо… - Можешь думать, что угодно, Володя, но я сказал тебе правду, такую, какая она есть, Анна не со мной, она уже давно с другим мужчиной. Зачем мне тебе врать, сам подумай… - поднимаясь со стула и подходя ближе ко мне, спокойно произнес Репнин, на что я беззвучно хмыкнул. Даже если Анна и не с тобой, ты ее любишь, друг мой, я видел эту любовь к белокурой красавице в твоих глазах, слышал ее в твоих словах, осознавал в твоих прикосновениях к изящной блондинке. Любопытно, и кто же тот человек, неприятностей от которого ты не захотел или попросту испугался, что отказался от любимой женщины… Впрочем, мне уже все равно, какая мне теперь собственного говоря разница, с кем встречается сестра, кто ее богатый любовник, наряжающий обворожительную женщину, как принцессу… Пусть будет с кем хочет, главное, чтобы она была любима и счастлива… - Знаешь, здесь в тюрьме такие странные вещи вспоминаются, кажется, давно забытые, и тут раз, и они всплывают из памяти, и ярко и четко встают перед глазами, словно это было вчера… - негромко выдохнул я, устремив взгляд на «Божественную Комедию», лежащую на заправленной койке. И все же я испытал моральное облегчение, узнав, что Анна не женщина Михаила, по крайней мере умру без чувства вины перед лучшим другом за объятия и поцелуи с его любовницей, а на того неизвестного чужого человека мне было совершенно все равно, мне с ним детей не крестить. - «La Divina Commedia»… Читаешь «Божественную Комедию» великого итальянца Данте Алигьери?.. Анна любит эту книгу, я ее тоже читал, да, интересная, да, шедевр мировой литературы, но лично мне произведение Данте как-то не зашло, не мое… - с легкой улыбкой произнес князь, проследив глазами за моим взором. Все, оказывается, уже читали «Комедию» талантливого Данте, и Анна, и Миша, и отец, только я не читал, ну, ничего теперь мы исправим это упущение, в тюремной камере нынче свободного времени у меня много, вот и посвятим его прочтению легендарной книги Алигьери. - А мне наоборот очень даже зашло… - улыбнувшись уголком губ и вновь складывая руки на груди крест на крест, отозвался я. На данный момент я прочитал только первую часть поэмы «Ад», но мне понравилось не только с познавательной точки зрения, но и с художественной, и две следующие части «Чистилище» и «Рай» я тоже непременно прочту до суда. - Даже не сомневался… - улыбаясь шире, проговорил Репнин, все же неплохо меня знающий в определенных пределах, - тебе всегда нравились мрачные байронические сюжеты… - Это точно… - тихо и расслабленно, но не слишком весело рассмеялся я и добавил уже серьезно, без смеха, - Миш, у меня будет к тебе просьба, не говори ничего Анне о моем аресте, - попросил я несколько удивленного Мишеля, с непониманием в зеленоватых глазах взглянувшего на меня. Что тут может быть непонятного, не хочу, чтобы сестра даже огорчалась из-за меня, такой пропащий человек, как я, того просто не стоит. - Конечно, если ты так хочешь, я ничего не скажу Анне… Но почему, Владимир?.. Она ведь все равно это узнает, когда приедет на сорок дней Ивана Ивановича… - уже без тени улыбки спросил недоумевающий князь, и мне пришлось пояснить свою просьбу, хотя на мой взгляд все было более чем очевидно. - Почему?.. Да потому, что ее это не касается, все просто… Приедет на сороковины отца, тогда и узнает, а до того ей знать ничего не нужно. И ты ей ничего не скажешь… - ровным голосом с нажимом на последнем предложении произнес я, прямым взором посмотрев Михаилу в лицо, давая понять, что я абсолютно не шучу. - Я ничего не скажу Анне, за это не переживай, - согласился Репнин, а я облегченно выдохнул, понимая, что он действительно ничего не скажет. Мы с Мишей дружим много лет, и за это время он проявил себя, как отличный друг, которому можно доверять, впрочем, если он попросит меня о чем бы то ни было, я тоже выполню его просьбу слово в слово, если это будет важно для него. - Да, не кисни ты, я постараюсь тебе помочь… - уже с улыбкой добавил Мишель и стукнул костяшками пальцев по двери, чтобы охранник ее открыл, и я тоже невольно улыбнулся уголком губ, в нашем тандеме Репнин всегда был оптимистом, а я пессимистом, и так повелось еще со времен учебы в Кадетском корпусе. Это сколько же лет мы уже дружим?.. Выходит, без малого двадцать лет… Через пару секунд раздался звук открывающегося замка, а в следующее мгновение перед нами возник невысокий Афанасьевич со связкой ключей в руках, князь, взяв со стула свое пальто, кивнул мне на прощание, и я ответил ему тем же, а потом дверь вновь закрылась, оставляя меня в одиночестве тюремной камеры. Само одиночество, по сути, не страшило меня и даже не слишком напрягало, я привык жить с одиночеством в душе, а теперь оно лишь отразилось вовне, только и всего. Куда больше меня раздражало ожидание, сидеть здесь, в уездной тюрьме, и ждать заседания суда по своему делу, исход которого уже предрешен, каторга в Сибирь за убийство, которого я не совершал, надо было убить Карла Модестовича еще тогда, в поместье, по крайней мере, не так обидно было бы здесь сидеть. Вернувшись на узкую жесткую койку, я открыл «Божественную Комедию», переведенную с языка оригинала, итальянского, на французский, который я знаю наравне с родным русским, на нужной мне странице и продолжил читать, про устройство Ада я уже в курсе, теперь узнаю, как же все обстоит в Чистилище… *** POV Анна Подойдя к запорошенной снегом могиле отца с высоким деревянным крестом с черной прямоугольной табличкой с надписью «Здесь похоронен герой войны 1812 года барон Иван Иванович Корф», я присела на корточки и положила руки в печатках из черной мягкой кожи на замерзшую землю могилы и, подняв глаза на крест, тихонько промолвила: - Здравствуйте, папенька, сегодня ровно сорок дней со дня вашей смерти, ваша душа сегодня здесь на земле, наверняка, вы все и сами уже знаете, и о потере поместья, которое перешло в руки княгини Долгорукой, которая, видимо, отказалась взять в качестве платы мои украшения, и об аресте своего сына за убийство Шуллера. Миша мне ничего не сказал об аресте брата, я узнала об этом только сегодня, поскольку тот попросил его ничего мне не говорить, видите ли меня, его родную сестру, это не касается… И в кого только ваш сын такой, порой не могу подобрать слов, какой, папенька?.. Иногда прибила бы собственноручно… Если бы я знала, я бы нашла возможность, приехала раньше и постаралась бы что-то сделать, как-то помочь, я должна это сделать, должна даже не Владимиру, а вам за всю вашу любовь, заботу, ласку и внимание к своей незаконнорожденной крепостной дочери, отплатить добром за добро… И я обещаю вам, папенька, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ваш сын, мой брат был свободен… Я вам клянусь… Слезинки, не спрашивая моего разрешения, покатились из глаз, оставляя на щеках мокрые дорожки от соленой воды, больно, очень больно, моя душа все также болит и плачет кровавыми слезами от потери отца, самого дорогого и любимого в моей жизни человека, которого никто и никогда не сможет мне заменить. Поднявшись на ноги, я стряхнула с рук снег, нужно идти, сегодня у меня нет возможности провести на могиле отца много времени, есть насущное дело, которое нужно решить, да и холодно, как по мне, жуткой мерзлячке, так даже очень холодно, десять градусов мороза. - Идем, Мирон, - обратилась я к высокому русоволосому мужчине на семь лет старше меня со светло-карими глазами в темно-сером длинном пальто с моим саквояжем из светлой кожи в руках, стоящему в нескольких метрах и ждущему меня. - В усадьбу Долгоруких? – вежливо поинтересовался Мирон, уже три года служащий мне, являющийся и моим кучером, и помощником во всех делах, которому я полностью доверяю и очень ценю его преданность мне. Преданность, для меня нет ничего дороже преданности, и я знаю, что Мирон будет предан мне до самой смерти, сделает все, что я велю, и умрет за меня, и убьет, если понадобится. Во-первых, он обязан мне жизнью в самом прямом смысле этого слова. Вернувшись после очередной репетиции из Императорских театров, я увидела около забора моего столичного особняка лежащего на снегу мужчину, истекающего кровью из-за ножевого ранения в грудь. Я велела слугам занести его в дом и вызвала доктора, тот обработал рану незнакомца, сделал перевязку, оставил лекарства и сказал, что еще немного и человек бы умер от кровопотери, а теперь все в руках Божьих. Мужчина выжил и остался служить у меня, стал моим верным помощником во всех делах, к которому по-человечески я очень хорошо отношусь. А во-вторых, Мирон любит меня как женщину, он никогда не говорил мне ничего подобного, никогда не переходил границу в нашем общении и не пытался оказывать мне какие-либо знаки внимания, поскольку прекрасно понимает, что никаких отношений у меня с ним быть априори не может. Но я ведь не глупая и не слепая, я – женщина, и я чувствую, как он смотрит на меня, не просто с сексуальным желанием, а именно с любовью, искренней и настоящей, как относится ко мне, насколько я дорога ему. Мирон – вольный, рожден свободным, но в очень бедной петербургской семье, его родители были из прислуги, сейчас их уже нет в этом мире, как и младшей сестры мужчины, четыре года назад умершей от чахотки. Чахотка – это страшно, неизлечимо, и если богатый человек, принимая выписанные врачом лекарства и проходя необходимые процедуры, может прожить с этой болезнью несколько лет, то бедный без лекарств, кои тоже стоят денег, как и каждый визит доктора, сгорит за несколько месяцев. Это и произошло с сестрой Мирона, до болезни тоже бывшей служанкой в богатом доме. У каждого из нас в этой жизни свои потери и обретения, свой путь, который проходит наша душа в этом земном воплощении. В этот раз мы приехали из Петербурга не вместе с Михаилом, так как у него с утра были важные дела во дворце, которые князь должен был завершить. Поэтому я приехала в своем экипаже с Мироном на дрожках, а Миша нагнал меня верхом уже на подъезде к Двугорскому, поскольку карета едет медленно, особенно по заснеженной дороге, а верхом на лошади гораздо быстрее. Конечно же, Михаил предлагал пойти вместе со мной на кладбище на могилу Ивана Ивановича, но я отказалась, потому что мне хотелось побыть с душой отца наедине, поговорить с ним, и Миша меня прекрасно понял и отправился сразу к Долгоруким. А теперь и я поеду туда же, когда мы с Мироном выйдем с кладбища, экипаж ждет нас у входа на погост. Придерживая руками полы своей приталенной шубы с капюшоном в пол из серебристо-серой норки, я обходила могилы следом за Мироном, ноги по щиколотку тонули в выпавшем за ночь снегу, потому идти приходилось не слишком быстро. Наконец минут через двадцать мы добрались до выхода с погоста, где стоял мой экипаж, запряженный двумя гнедыми лошадьми, которых теперь, благодаря брату, я боялась не так сильно, как раньше. Мне на глаза попалась свежая могила за оградой кладбища, коей здесь не было, когда я приезжала в Двугорское на девять дней отца, и я, ведомая своей женской интуицией, решила к ней подойти, и, нужно признать, мой внутренний голос меня не подвел. Это была могила Карла Модестовича с дешевым низким надгробием, которого естественно похоронили за оградой кладбища, где хоронят самоубийц, иноверцев, каким и был Шуллер, католиком, и актеров с актрисами, мне в свое время тоже лежать снаружи кладбищенской ограды, только в Петербурге. На могиле не было ни единого цветочка, она была пуста, и это неудивительно, ведь всю свою жизнь бывший управляющий относился к окружающим людям по-свински, вот никто и не вспоминает о нем после смерти, чтобы носить цветы ему на могилку, все вполне закономерно. - Я ведь вам обещала, Карл Модестович, что ответная пощечина будет смертельной, а я привыкла сдерживать свои обещания, я не прощаю… Но вам повезло, у вас хотя бы могила есть… Только я не думала, что в вашем убийстве обвинят Владимира, и эту проблему теперь придется как-то решить, только я пока не знаю как… - одними губами безмолвно произнесла я, выдыхая пары теплого воздуха, рассеивающегося в морозной тишине кладбища, последнего пристанища всех живых, точнее их тел, ибо Дух бессмертен, вечен. Развернувшись, я спокойно пошла к своей карете, не испытывая ни малейших угрызений совести, что заслужил, то и получил, все справедливо, не нужно было распускать свои руки и бить меня, я не прощаю, и Он не прощает, никому не позволит поднять руку на Его любимую женщину и остаться безнаказанным. «Ваш бывший управляющий, больше он не побеспокоит тебя, Аннет, никогда… Не ходить по земле тому, кто ударил мою любимую… Не позволю…», прежде чем погрузиться в сон после секса, в одну из наших встреч тихо выдохнул мой любовник, прикрывая глаза, голубые, как и у меня самой, если когда-то у нас все же будет ребенок, у него будут небесного цвета глаза, и мягко коснулся своими теплыми губами моего аккуратного носика. Я не знаю, кто именно убил Шуллера, но точно знаю, что это сделал один из людей, приближенных к Нему по Его приказу. В тот же день, когда я вернулась в столицу из Двугорского, вечером Он приехал ко мне, только вышедшей из ванны с мокрыми волосами и без грима на лице, увидел на моей щеке синяк, и узнал, чьих это рук дело. А дальше ситуация завертелась уже вне зоны моей видимости, но мне и не принципиально важно, если честно, кто конкретно свернул Карлу Модестовичу шею, как я узнала от Михаила, это была причина смерти немца, главное, что он получил по заслугам. Поэтому я точно знала, что брат не имеет к этому убийству никакого отношения, но даже если бы имел, мое собственное отношение к Владимиру никак бы не изменилось, своих родных нужно любить и принимать такими, какие они есть, а не судить их, те, кто осудит, и так с лихвой найдутся. Я отнюдь не святая и далеко не самый добрый человек на земле, я – обычная земная женщина со своими грехами и благими делами, и я принимаю себя такой, какая я есть, живой и настоящей. За пять с половиной лет жизни в Петербурге я очень хорошо уяснила прописную истину, «Если хочешь победить Дьявола, нужно стать такой же смелой, отчаянной, жестокой и беспринципной», только так можно выжить в столице и добиться успеха, либо ты станешь сильной и выживешь, либо этот город поглотит тебя без остатка. И никто в этом бренном мире не безгрешен, на каждом есть тень Люциферова крыла… - Отвези меня в уезд, в тюрьму, - велела я Мирону, подавшему мне руку и помогшему сесть в экипаж, к Долгоруким я поеду позже, а сейчас хочу навестить брата в тюремной камере, поговорить с ним. Хотя вполне вероятно, что барон и не будет рад меня видеть, ведь просил Мишу вообще ничего не говорить мне о его аресте, ладно, посмотрим на месте. Быть может, Владимир и не скучал по мне и даже не вспоминал меня, но я по нему соскучилась, соскучилась не как по своему брату, а как по мужчине, он даже мне снился во снах явно эротического содержания. Карета тронулась с места и, мерно покачиваясь, покатилась по зимней дороге, до уезда ехать по снегу минут сорок, летом по грунтовке где-то полчаса. Однотипный пейзаж за окном, засыпанные снегом хвойные деревья и голые лиственные по одной стороне дороги и белые поля с другой, в данный момент меня не слишком интересовал, нынче мои мысли были далеко от красот природы. «Я хотел помочь Владимиру и пробовал решить вопрос через судью, аккуратно поговорил с ним, чтобы прощупать почву, и понял, что договориться не получится, какую бы сумму я ни предложил. И не потому, что уездный судья – кристально честный человек, взяточник он самый обычный, такой же, как и все чиновники, но у него в этом деле есть какой-то свой интерес, уж какой не знаю. А на убийство судьи, чтобы вместо него назначили нового, с которым я смогу договориться, я не пойду. Это тебе не барский холоп и не вольный иноверец, а потомственный дворянин из богатого рода, его убийство будут расследовать долго и тщательно, носом землю рыть, а не как смерть Карла Модестовича, повесили на первого попавшегося козла отпущения, и все довольны. И если докопаются, откуда ноги растут, я не просто лишусь должности адъютанта Наследника, а отправлюсь по этапу прямиком в Сибирь, потеряв все. Я на это не пойду, у меня есть семья, родители, сестра, жена, дети, и как бы хорошо я ни относился к Владимиру, я не хочу жертвовать своими близкими, мой арест позором ляжет на них в том числе, и всей своей жизнью…». Вспомнились мне недавние слова Михаила, и я его прекрасно понимала и нисколько не осуждала, убийство судьи – очень опасная затея, если докопаются до правды, действительно проблем не оберешься. И если через уездного судью решить вопрос невозможно, значит, нужно найти другое решение проблемы, вот только какое… В другой ситуации я могла бы обратиться к моему любовнику, Он может решить практически любой вопрос, но в данном случае Его просить бесполезно, при всей Его любви ко мне Он и пальцем не пошевелит, чтобы помочь, и я это четко осознавала. Что же делать, как же поступить, пока даже ума не приложу, нужно как следует подумать… За своими невеселыми мыслями я и не заметила, как мы добрались до уезда, и Мирон, спрыгнув с дрожек, подал мне руку и помог выйти из экипажа возле серого мрачного здания уездной тюрьмы с металлическими решетками на в большинстве своем небольших окнах. Мне не раз приходилось проезжать мимо тюрьмы в уезде, а вот внутри я ни разу не бывала, нужды не было, а вот теперь придется побывать в этом мрачном месте, но ничего, переживу. *** POV Владимир …О Вечный Свет, который лишь собой Излит и постижим и, постигая, Постигнутый, лелеет образ свой! Круговорот, который, возникая, В тебе сиял, как отраженный свет, — Когда его я обозрел вдоль края, Внутри, окрашенные в тот же цвет, Явил мне как бы наши очертанья; И взор мой жадно был к нему воздет. Как геометр, напрягший все старанья, Чтобы измерить круг, схватить умом Искомого не может основанья, Таков был я при новом диве том: Хотел постичь, как сочетаны были Лицо и круг в слиянии своем; Но собственных мне было мало крылий; И тут в мой разум грянул блеск с высот, Неся свершенье всех его усилий. Здесь изнемог высокий духа взлет; Но страсть и волю мне уже стремила, Как если колесу дан ровный ход, Любовь, что движет солнце и светила. Дочитав последние строки «Божественной Комедии», я закрыл книгу великого Данте, отложил ее в сторону и прикрыл глаза, сидя на узкой жесткой тюремной койке, опираясь спиной на стену. Вот и закончилась «La Divina Commedia», поистине жемчужина мировой литературы, словно этот шедевр нашептал Данте Алигьери сам Господь, а может, и не Бог вовсе-то был, а Дьявол напел, ведь Люцифер когда-то был ангелом и тоже знал устройство не только Ада, где ныне властвовал, но и Чистилища с Раем. Этого мы в любом случае никогда не узнаем, а «Комедия» останется жить в веках, и, спустя столетия, будут люди ее читать и видеть в поэме отражение своих грехов, ибо меняются времена, но не люди. Сегодня сороковины отца, а я вместо того, чтобы устроить по отцу поминки, как полагается, хоть лично для меня все это и театр показательной скорби, но не суть, сижу здесь, в тюремной камере в ожидании суда. Уже месяц прошел, по идее мое дело исправник скоро передаст в суд, и будет заседание, а итог мне и без того известен, Сибирь и каторга. Прости меня, папа, я снова тебя подвел, прости… Отец, ты когда-то сказал, что я не достоин фамилии Корфов, и ты оказался прав, я опозорил твое имя, потерял родовое поместье нашей семьи, а сам сдохну на каторге, и все пойдет прахом, так и закончится моя пустая бессмысленная жизнь. Все, к чему я прикасаюсь, обращается в тлен, я будто проклятый, приношу всем и самому себе лишь несчастья. Михаил говорил, что постарается помочь мне, очевидно, у него ничего не вышло, впрочем, я и не ожидал ничего другого и уж точно не имел на Мишу никаких обид, он искренне желал мне добра, просто ситуация сама по себе патовая, куда ни кинь, все одно, пропадать… «Самое сильное чувство – разочарование… Не обида, не ревность и даже не ненависть… После них остается хоть что-то в душе… После разочарования – пустота…», неожиданно вспомнились мне слова из одной из прочитанных мной ранее книг, в тюремной камере порой такие странные вещи вспоминаются… Раньше я был не согласен с мыслью автора, считая наиболее сильными человеческими чувствами любовь и ненависть, но сейчас ко мне внезапно пришло осознание, что ведь автор на самом деле был прав. Любовь и ненависть, безусловно, очень яркие чувства, как сильно я любил Анну, так в равной степени я ненавидел ее мать, эту проклятую, лишившую меня матери. А разочарование, оно совсем иное, оно поглощает тебя всего, затягивая в свои мутные недра, на самое дно, и нет никакой возможности выбраться, да и желания тоже нет. И здесь и сейчас в моей душе царило именно разочарование вперемешку с апатией и равнодушием ко всему происходящему, включая свою собственную жизнь, ничего уже не хочу, тишины хочу… Звук поворота ключа в замке заставил меня вынырнуть из своих безрадостных мыслей и открыть глаза, кого еще там принесла нечистая, пойдите все прочь, дайте побыть в одиночестве и тишине, на каторге у меня и такой возможности не будет. Дверь отворилась, и я узрел на пороге ту, которую совершенно не ожидал увидеть, но вместе с тем в глубине души именно ее я ждал, чтобы увидеться в последний раз, дабы попрощаться с самым дорогим мне человеком в этом бренном мире. На пороге стояла Анна в расстегнутой серебристо-серой норковой шубе в пол поверх черного бархатного платья с золотым шитьем и приличным квадратным вырезом, не скрывающим соблазнительную ложбинку между ее полных грудей. В ушах и на шее очаровательной женщины, моей любимой женщины, сверкали ярко-синие сапфиры и прозрачные бриллианты чистой воды, ее любовник богат и щедр, мне без разницы кто он, главное, чтобы сестра была с ним счастлива, чтобы у нее все было хорошо. Длинные густые волосы изящной блондинки были собраны в аккуратный низкий пучок, а мне так хотелось подойти и вытянуть из них шпильки, чтобы белокурые локоны рассыпались по ее плечам, провести пальцами по шелковистым прядям, наслаждаться этим прикосновением, вдыхать запах ее волос, ее нежной кожи. Но я продолжал стоять на месте, резко поднявшись с тюремной койки при появлении Анны, и смотреть на сестру. Она столько раз за этот месяц приходила ко мне во снах, чередовавшихся с кровавыми кошмарами родом с Кавказа, но там миниатюрная куколка была лишь моей иллюзией, а сейчас она реальна, живая женщина из плоти и крови, и она пришла ко мне. И за эту последнюю встречу с любимой я был премного благодарен небесам… В своих снах я видел актрису Императорских театров обнаженной с распущенными волосами, струящимися по ее плечам и высокой полной груди, стоящую в лунном свете, серебрящим ее светлую кожу и белокурые локоны, омывающим ее тонкую талию, широкие округлые бедра и стройные ноги, превращая ее в древнюю языческую богиню Луны. По моему, у египтян она зовется Изидой, если мне не изменяет память. И нет, мы не занимались сексом, не целовались и даже не обнимались, стоило мне лишь протянуть к женщине руку и коснуться ее, как она таяла на моих глазах и исчезала, оставляя меня одного во тьме моей души, даже во сне Анна была лишь моей иллюзией, плодом воображения, но не реальностью. Порой вся наша жизнь тот самый аттракцион иллюзий, мы желаем того, чего априори не можем получить, что недосягаемо и лишь иллюзорно для нас, а однажды лишившись всех своих иллюзий, мы остаемся в пустоте, рожденной разочарованием в самой жизни. Но сейчас утонченная блондинка была реальна, она здесь, она приехала ко мне, хоть такой пропащий человек, как я, и не заслуживал того, чтобы о нем вспоминали, однако она вспомнила. Она вспомнила… Через несколько долгих мгновений очаровательная женщина сделала шаг вперед, и тяжелая дверь камеры с громким хлопком закрылась за ее спиной, воцарилась напряженная тишина, и между нами повисло неловкое молчание, никто не говорил ни слова. Однако уже в следующую секунду она быстрым шагом преодолела расстояние, разделяющее нас, и обняла меня за шею прохладными с улицы руками без перчаток, положив голову мне на грудь и тихо выдохнув, «Владимир…». И в тот же миг мое эмоциональное напряжение ушло, растаяло без следа, я обнял изысканную блондинку за талию, прижимая теснее к себе, целуя в макушку, прикрывая глаза, и на грани слуха изрек одними губами, «Аня…» будто бы нас мог кто-то услышать. Она пахла морозом, принесенным с холодной улицы, и грешным Раем на земле, и я хотел запомнить ее аромат до мельчайшего оттенка, сладкий, пудровый, но такой приятный, не приторно-конфетный аж до скрежета на зубах и совсем не раздражающий. Дабы долгими бессонными ночами на каторге, сомневаюсь, что верная подруга-бессонница вдруг решит покинуть меня, она моя вечная спутница до последнего дня на земле, воспроизводить этот запах в своих грезах, вспоминая любимую женщину и эти минуты рядом с ней. - Вы сказали Михаилу, чтобы он не говорил мне о вашем аресте, Владимир Иванович, почему?.. – через несколько минут подняв голову с моей груди, снизу вверх глядя своими небесно-голубыми глазами в мои серые, тихо спросила сестра, явно ожидая от меня ответа на заданный вопрос. - Потому что такой пропащий человек, как я, не стоит твоего беспокойства… Ты приехала на поминки отца, прости, не получилось… - просто и предельно искренне ответил я, какой смысл лгать и что-либо из себя изображать, если мы видимся последний раз в жизни. Хотелось снять столь привычную мне маску прохладной вежливой нейтральности, отбросить ее в сторону и просто быть самим собой, но до конца этого сделать все равно не получалось, какая-то тонкая незримая материя все равно оставалась между нами, и некая дистанция в эмоциональном плане тоже присутствовала. - Позвольте мне самой решать, кто стоит моего беспокойства, а кто нет… И поминки сейчас не имеют никакого значения, учитывая обстоятельства, уверена, душа отца не обидится… - с легким укором в мягком мелодичном голосе заговорила Анна, продолжая обнимать меня за шею своими нежными прохладными руками и даже не пытаясь выбраться из моих объятий, а я совершенно не желал ее отпускать. – Княгиня Долгорукая не взяла мои украшения в качестве выплаты долга?.. Где они сейчас?.. – задала вполне резонный вопрос белокурая красавица, и я мягко отстранил ее от себя и достал из кармана сюртука ключ от сейфа в усадьбе, случайно оставшийся у меня в мой последний день в родовом имении, что оказалось даже очень кстати, и протянул его сестре. - Твои драгоценности лежат в сейфе в поместье, это ключ от сейфа, съезди с Мишей, забери их. И я не предлагал твои украшения княгине, не посчитал нужным, мне не нужен дом, купленный на деньги твоего любовника. Еще, там стоит шкатулка с драгоценностями моей покойной матери, забери их себе, уверен, отец был бы не против, не хочу, чтобы они достались Марье Алексеевне и ее престарелому зятьку Забалуеву, рано или поздно они в любом случае подберут ключ к сейфу. И еще, в сейфе лежат деньги, много, их тоже забери, а документы и разные бумаги тебе без нужды, оставь их там, - спокойным ровным тоном промолвил я и сам вложил ключ в руку изящной блондинки, раньше, чем она взяла его с моей ладони. POV Анна - Еще у меня будет к тебе одна просьба… - продолжил говорить брат своим низким голосом, ассоциирующимся у меня с прикосновением мягкого черного бархата к обнаженной коже, когда я убрала ключ от сейфа в поместье в карман норковой шубы. Только увидев Владимира вживую, я в полной мере осознала, насколько же я соскучилась по его тембру, по его задумчивым серым глазам цвета хмурого пасмурного неба с проседью с затаившейся печалью на их периферии. Как же сильно я, оказывается, скучала по этому красивому мужчине, в данный момент уставшему, скорее эмоционально, чем физически, прощающемуся со мной, отдающему мне украшения своей покойной матери и деньги, лежащие в сейфе. И следующие действия барона лишь подтвердили мои мысли, он действительно прощается со мной, абсолютно уверенный, что его осудят за убийство Шуллера. Брат снял с шеи золотую цепочку с крестом, с правой кисти тяжелый фамильный перстень с бриллиантом и вложил их мне в руки со словами, даже слегка шокировавшими меня: - Когда наступит весна, снег растает, и земля станет мягкой, закопай их в могилу отца, не хочу, чтобы после моей смерти на каторге в Сибири эти вещи пошли по рукам, пусть они останутся в земле, на которой я родился и вырос, много лет принадлежавшей моей семье… Пообещай мне, Анна, что выполнишь мою просьбу… - Я обещаю… - тихо выдохнула я, лишь потому, что брат очень хотел услышать от меня эти слова, так как сейчас они были нужны ему, даже жизненно необходимы в силу его не слишком хорошего эмоционального состояния. Внешне барон казался вполне спокойным, но я каким-то шестым, абсолютно женским, чувством ощущала, что это далеко не так, в мужчине горела эмоциональная усталость, и тлело раздражение от всей ситуации в целом, и по-человечески я его прекрасно понимала. Ни одному человеку априори не может быть хорошо в тюремной камере в ожидании суда. В реальности же я собиралась нарушить данное обещание, поскольку закапывать в могилу умершего вещи живого человека, напитанные его энергией, а золото прекрасно впитывает нашу энергетику, категорически нельзя, пойдет отток жизненной силы. Однако объяснять это все Владимиру сейчас я не собиралась, он меня просто не услышит и не поймет в эти минуты, ему здесь и сейчас явно не до эзотерических знаний, брату и без того нехорошо в эмоциональном плане, хоть он и не стремился мне этого показывать. Но я ведь и без внешней демонстрации душевных страданий все чувствую и понимаю, мне слова не нужны, я – женщина, и когда это необходимо я могу слышать не ушами, а сердцем. «Такой пропащий человек, как я, не стоит твоего беспокойства…», пронеслись в моей голове слова барона, когда я убирала в другой карман норковой шубы его нательный крест на цепочке и фамильный перстень. Зачем же вы так о себе, Владимир Иванович, «пропащий», и вовсе это не так, как же вы себя «любите»… «Я не предлагал твои украшения княгине, не посчитал нужным, мне не нужен дом, купленный на деньги твоего любовника…», прозвучала в моем сознании еще одна фраза брата, и я внутренне безмолвно усмехнулась, вот где именно я просчиталась. Как же я могла забыть о великой гордыне барона Корфа, он скорее согласится сам быть убитым, чем похоронить свою гордость и лишиться чувства собственного достоинства в его понимании, естественно, он даже предлагать не стал Марье Алексеевне мои драгоценности, ведь они куплены на деньги моего нынешнего мужчины, еще бы он так унизился в своих собственных глазах прежде всего. И этой своей огромной гордыней Владимир очень напоминал мне Константина, да и вообще они похожи, огненным темпераментом, сложным, а порой и тяжелым характером, сильной сексуальной энергетикой, они даже внешне мужчины одного типажа. Мой бывший любовник тоже был страшно гордым и ни перед кем не склонял головы, именно поэтому он даже не пытался сделать карьеру в Зимнем. Ведь для того, чтобы подниматься по карьерной лестнице во Дворце и получать все новые высокие чины, нужно уметь кланяться пред сильными мира сего, когда это необходимо, иначе никак. А еще мне вспомнился Паргалы Ибрагим, лучший друг Османского султана Сулеймана, его Великий визирь, о котором мне рассказывала моя любимая Рита, в итоге лишившийся жизни именно из-за своей непомерной гордыни. Вот и брату его же собственная страшная гордость порой лишь вредит, и с этим уже ничего не поделаешь, каждый такой, какой уж есть, и я принимала барона таким, с его достоинствами и недостатками, ибо никто не идеален и не свят. - Чего вы хотите?.. Что принести?.. – вновь приблизившись к мужчине и ласково проведя своими прохладными с мороза пальцами по его щеке, обычно гладко выбритой, но сейчас колючей, мягко спросила я, меняя тему. Я обратила внимание на стоящую на простом непокрытом деревянном столе полную тарелку перловой каши, явно остывшей, с небольшим куском черного хлеба и наполовину пустым стаканом воды рядом, воду брат все-таки пил, а неподалеку расположилась чернильница с пером и чистый лист бумаги. - Коньяка хочу… Принеси коньяка с лимоном, здесь мне кроме простой воды и безвкусной почти несоленой каши из дешевой крупы ничего не приносят, а меня от одного ее вида уже тошнит… Это тюрьма, здесь дурно кормят… Ты не подумай, я не жалуюсь и прекрасно понимаю, что на каторге в Сибири вряд ли меню будет разнообразнее… Но я ведь еще не там пока, а здесь… И здесь мне так хочется коньяка с лимончиком, выпить, расслабиться, уснуть, быть может, хоть раз поспать нормально, по-человечески… - вновь заключая меня в свои бережные объятия и притягивая к себе вплотную, невесело улыбнувшись уголком четко очерченных губ, с ощутимой горечью в насыщенном низком тембре негромко ответил барон, ладонями неторопливо гладя меня по спине, талии и пояснице через шубу, и это было так приятно. - Конечно, принесу… - согласилась я, также обнимая Владимира за шею, нежась в его крепких объятиях, и мне было так хорошо и спокойно в его энергетическом поле, просто не передать словами. Если раньше тяжелая энергетика брата была для меня просто невыносимой, прямо придавливающей к полу, то сейчас, оставшись такой же тяжеловатой, его энергия стала мне вполне комфортной. Да, и все же с годами его энергетика стала значительно мягче, теперь ассоциируясь у меня с тяжелым теплым пледом, но таким уютным и мягким, когда как раньше она вызывала у меня стойкие ассоциации с трескучими крещенскими морозами, колючими и ледяными. Что вы мне объясняете, Владимир Иванович… Что я не понимаю что ли?.. Все я прекрасно понимаю… Коньяк с лимоном, ваш любимый крепкий алкоголь, и горькое с кислым, ваши любимые вкусы… - Михаил пытался вам помочь и решить вопрос через уездного судью, но ничего не вышло, у судьи какой-то свой интерес в этом деле. Чем вы обидели господина судью?.. – тоже негромко произнесла я, пальцами бережно проводя по длинной косой челке красивого сильного мужчины, убирая темные пряди с его серых глаз цвета сгоревшего пепла с затаившейся печалью и какой-то даже безысходностью на их периферии. - Даже не знаю… Конечно, я знаком с уездным судьей, но у меня никогда не было с ним никаких общих дел или конфликтов… Правда, не знаю… - задумчиво изрек барон, взял мою миниатюрную ручку в свою большую горячую ладонь и стал неторопливо покрывать мои прохладные пальцы, тыльную и внутреннюю стороны кисти нежными неторопливыми поцелуями, и я невольно улыбнулась уголками губ, когда брат хочет, он может быть очень даже ласковым. - Вы читали «Божественную Комедию» великого Данте?.. Вам понравилось?.. – заметив на узкой тюремной койке книгу талантливого итальянца Алигьери в дорогой бордовой обложке с названием на французском «La Divina Commedia» из библиотеки отца, даже слегка удивившись, с искренним интересом промолвила я. Мне помнился наш прошлый разговор в поместье, где Владимир говорил, что не горит желанием читать «Комедию», но очевидно он изменил свое отношение к шедевру Данте. - Я ее всю прочел, «Божественную Комедию»… И знаешь, мне понравилось, очень даже занимательная книга, теперь я понимаю твою любовь к ней и знаю, что даже после смерти, даже в Аду мы не встретимся, у нас будут разные круги Ада… «Комедию» тоже забери, пусть она останется у тебя, на каторге у меня в любом случае вряд ли будет время для чтения… - выпустив меня из своих жарких объятий, а в руках барона Корфа мне было прямо очень тепло и не менее хорошо, он прошел к узкой заправленной койке, наверняка, жесткой и страшно неудобной. Но брат не жаловался на эту мелочь, я вообще ни разу за всю жизнь не слышала, чтобы он когда-то жаловался отцу на что-либо или кого-либо, видимо, он по жизни привык со всеми своими бедами как-то справляться сам. Вернувшись обратно, мужчина протянул мне книгу, и я взяла ее, на краткий миг наши пальцы вновь соприкоснулись, и я почувствовала приятные мурашки, бегущие по коже, что вызвало во мне невольную улыбку, и брат мимолетно улыбнулся уголками красиво очерченных губ мне в ответ. - Ты тоже считаешь, что это я убил Шуллера?.. – вдруг неожиданно для меня произнес Владимир, пристально глядя сверху вниз в силу своего по-настоящему высокого роста, когда я достаю ему лишь до плеча, своими задумчивыми серыми очами цвета расплавленного серебра с невыразимой печалью в их глубине в мои голубые. Он явно ожидал ответа на свой отнюдь не риторический вопрос, и уже в следующую секунду я его дала. - Вовсе нет, но даже если бы вы действительно убили Карла Модестовича, мое отношение к вам никак бы не изменилось… - совершенно искренне негромко проговорила я, преодолела расстояние в шаг между нами, встала на носочки и вновь обняла барона за шею правой рукой, держа «Комедию» в левой. Следом я прижалась в долгом нежном поцелуе к ямочке на его шее между ключицами в вырезе расстегнутой на несколько верхних пуговиц льняной рубашки, вдыхая такой приятный для меня естественный запах его светлой гладкой кожи, чувствуя ее жар под своими губами. Шейный платок мужчина снял, очевидно, для удобства, поскольку спать в нем, конечно же, будет не слишком комфортно. Я отлично знала, что брат не виноват в смерти Шуллера, немца убили по Его приказу, кто-то из приближенных к Нему людей, но рассказывать ему этого сейчас я точно не собиралась. Какой в этом смысл, что это изменит?.. Ничего… - Почему?.. – сверху донесся до моего слуха недоуменный низкий голос Владимира, а его рука коснулась моего подбородка и мягко приподняла его, я встретилась взглядом с его серыми глазами цвета пасмурного осеннего неба с проседью и увидела в них непонимание, хотя как по мне, то все было более чем очевидно. - Да потому, что вы – мой брат, моя семья, а своих близких нужно принимать такими, какие они есть, других родных в этой жизни все равно не будет… И даже если бы вы убили Карла Модестовича, что с того, он своей жизнью заслужил свою смерть… Я сегодня видела его могилу за оградой кладбища, на ней нет ни одного цветочка, никто не пожелал почтить память немца, и это не удивительно, абсолютно ко всем всю жизнь он относился по-свински, вот и результат… - видя сменившийся на удивленный взор барона, совершенно искренне произнесла я и вновь встала на цыпочки, чуть запрокинув голову назад, и потянулась к его губам. За этот месяц вдали я соскучилась по нему, соскучилась как по мужчине, и мне хотелось его объятий, его поцелуев, его ласк. И, очевидно, брат в эти минуты разделял мои желания, поскольку медленно наклонился к моему лицу, своими горячими пальцами ласково провел по моим вискам и щекам, плавно спускаясь к шее, наши губы уже почти соприкоснулись в столь желанном поцелуе… И в этот момент мы услышали звук открывающегося дверного замка и, не хотя, отошли друг от друга на шаг, ибо неизвестно, кто сейчас там, за дверью. Дверь распахнулась, и оказался за ней к нашему уже обоюдному удивлению никто иной, как господин Забалуев, с важным видом чинно вошедший в тюремную камеру в длинном черном пальто с отложным меховым воротником с мелкими еще не растаявшими снежинками на нем, и охранник закрыл за ним дверь. Очевидно, на улице вновь пошел снег, но на то она и зима… - А я смотрю, вы не скучаете, Владимир Иванович, у вас такая чудесная гостья… - с вежливой, но явно лицемерной улыбкой выдал находящийся просто в превосходном расположении духа предводитель уездного дворянства и следом обратился уже ко мне. - Анна, душенька, конечно, вы знакомы с бароном много лет, выросли в одном доме и, обладая добрым сердцем, решили его навестить, но все же такой прелестной женщине нечего делать в таком ужасном месте, где находятся преступники… Вы, видимо, еще не знаете, что барон убил вашего бывшего управляющего Карла Модестовича, в пьяном угаре свернул несчастному шею… С виду казался приличным человеком, а вон оно что вышло, вокруг столько дурных людей… Так что будет лучше, если вы уйдете отсюда со мной, и мы вместе вернемся в имение Долгоруких, моих уже почти родственников, наша свадьба с Софьей Петровной состоится меньше, чем через неделю… Кстати, я вас приглашаю, вы ведь споете для нас на праздновании после венчания своим волшебным голосом?.. – со сладчайшей улыбкой просто соловьем заливался Андрей Платонович, рассыпаясь в комплиментах мне, я и так прекрасно знала, что даже при его мужском бессилии в силу возраста он очень даже не равнодушен ко мне, а сейчас он даже не пытался этого скрыть. Я уже собралась вежливо отклонить предложение, сославшись на большую занятость в Императорских театрах, поскольку отлично понимала, что княгиню Долгорукую отнюдь не обрадует мое присутствие на свадьбе ее дочери, а я не хочу, чтобы Миша после выслушивал от своей тещи из-за этой ситуации. Но не успела я еще произнести ни слова, как раздался тяжелый мрачный голос Владимира: - Убирайтесь… - Ну, что вы, я пришел рассказать вам последние новости… - все с той же лицемерной вежливой улыбочкой, больше похожей на ухмылку, как ни в чем не бывало, ответил довольный господин Забалуев и, спустя долгое мгновение, выдержав почти театральную паузу, назидательно добавил. - И не могли бы вы выражаться повежливее в присутствии обворожительной дамы… - Мне плевать на ваши новости… Пойдите прочь… - достаточно громко и предельно резко изрек брат, в его чуть прищуренных серых глазах полыхал самый настоящий гнев и, как мне подумалось на краткий миг, даже ревность. Неужели он действительно ревнует меня к престарелому предводителю, бессильному в постели из-за своих лет?.. - Жаль, жаль, поскольку новости напрямую касаются вас… - с притворным огорчением выдохнул Андрей Платонович, но уже в следующую секунду с довольной улыбкой, и как мне показалось, на этот раз вполне искренней, продолжил. - Как предводитель уездного дворянства по своим делам я был у исправника и узнал, что через неделю он передаст ваше дело на рассмотрение в суд, и вот по пути решил зайти к вам, сообщить… А после суда ждет вас долгая дорога в Сибирь-матушку на каторгу… Говорят, в Сибири виды чудесные и воздух такой свежий… Уже очень скоро у вас появится возможность лично в этом убедиться… - издевательски ухмыляясь в светлые усы, закончил свою язвительную, насквозь пропитанную сарказмом речь, отчего-то злой и, как мне показалось, обиженный на барона господин Забалуев. И что они только не поделили?.. - Убирайтесь вон лучше подобру-поздорову, слышите меня, а то как бы ни пришлось пожалеть, что явились сюда… - делая шаг вперед к предводителю уездного дворянства, со свинцовой тяжестью в холодном низком голосе и полыхающей в серых глазах цвета грозового неба яростью мрачно произнес Владимир, явно разозлившись на слова будущего зятя княгини Долгорукой. Если он тронет господина Забалуева хоть пальцем, то на суде это обстоятельство будет использовано против него же самого, а потому никоим образом нельзя этого допустить. А я понимала, что в принципе от природы не будучи самым спокойным и уравновешенным человеком, да еще и при нынешнем не слишком хорошем эмоциональном состоянии он запросто может ударить Андрея Платоновича, и тогда все, пиши, пропало. Положив «Божественную Комедию» на заправленную койку, в два быстрых шага я оказалась перед братом и, кладя ладони на его широкую грудь, молча покачала головой, одними губами почти беззвучно промолвив, «Не надо…». Но он услышал, и горячие пальцы мужчины тут же с силой почти до боли сомкнулись вокруг моих тонких запястий. Физически ему ничего не стоило с легкостью оттолкнуть меня в сторону и подойти к вполне резонно замолкнувшему Андрею Платоновичу, почуявшему реальную для себя опасность, но ведь наша женская сила вовсе не в физической плоскости, а в ментальной. Мы, женщины, можем управлять эмоциями мужчин, можем разжигать в них пламя, а можем заставлять его угаснуть, и сейчас явно был второй случай. - Владимир… - мягко и ласково позвала я, привлекая внимание барона к себе, пальчиками проводя по его груди через белую рубашку и черный жилет в зоне доступной для маневра, ибо он крепко держал мои руки в своих. Моргнув, мужчина сконцентрировал взор своих стальных серых глаз с полыхающим в них темным пламенем гнева на моем лице и, оторвав мои ладони от своей груди, медленно опустил наши руки вниз, резко разжал горячие пальцы и отошел на шаг назад. И уже в следующий миг я услышала за спиной уже не такой довольный, а несколько тревожный, поторапливающий меня голос престарелого предводителя: - Анна, душенька, оставьте вы его, он не стоит ваших хлопот, а нам с вами пора идти… - Благодарю вас за заботу, Андрей Платонович, но я сама решу, кто стоит моих хлопот, а кто нет. Вы меня не ждите, пожалуйста, идите, а я приеду в имение Долгоруких чуть позже, - плавно развернувшись, предельно вежливо прохладно ответила я, помня, что передо мной стоит богатый благородный аристократ, хоть и не вызывающий во мне особой человеческой симпатии, и не мне, бывшей крепостной, проявлять к господину Забалуеву неуважение. - Ну, как знаете, душа моя, как знаете… - с явным неудовольствием на немолодом морщинистом лице согласился будущий зять Марьи Алексеевны и несильно ударил ладонью по двери, чтобы охранник отворил ее. И, спустя мгновение, ключ вновь повернулся в замке, тяжелая деревянная дверь распахнулась, а в проеме показался невысокий служитель уездной тюрьмы, вежливо освободивший путь предводителю уездного дворянства, покинувшему камеру. Охранник вопросительно посмотрел на меня, но я без слов отрицательно качнула головой, и он вновь закрыл дверь на ключ. - Что же вы не ушли вместе с господином Забалуевым?.. Вы ведь так беспокоились, чтобы я, не дай Бог, ни тронул его… Уверен, он оценил вашу заботливость… - с мрачной иронией, резко переходя на «Вы», горько усмехнувшись уголком губ, произнес брат. Следом, не дожидаясь моего ответа, он в раздражении скинул с плеч черный сюртук, бросив его на койку у стены, и прошел к небольшому зарешеченному окошку у потолка, за которым медленно падали мелкие снежинки. И я лишь убедилась в своем недавнем предположении, барон ревнует меня к престарелому предводителю, поскольку я нравлюсь брату как женщина, потому сейчас он так себя и ведет, все просто и донельзя банально, и в глубине души мне была даже приятна его ревность. Ну, вы и даете, Владимир Иванович, нашли к кому меня ревновать, к бессильному в постели в силу возраста Андрею Платоновичу… Подойдя к брату, я обняла его со спины, положив ладони ему на грудь, а щекой прижавшись к его широкой спине, впитывая живое тепло его сильного сексуального тела, хорошо ощутимое даже через ткань рубашки и жилета, и тихонько промолвила: - Я беспокоилась не о господине Забалуеве, на него мне все равно, а о вас… Если вы тронете его хоть пальцем, в суде это используют против вас, предводитель уездного дворянства соловьем зальется, что вы его избили, и ему все поверят… Кстати, чем вы обидели Андрея Платоновича, что он на вас настолько зол, что пришел сюда сегодня, дабы позлорадствовать?.. - При его будущей теще княгине Долгорукой и исправнике я озвучил вслух о его мужской недееспособности, только и всего… Но я не собираюсь молчать, если кто-то будет порочить светлую память отца, никому не позволю… И независимо от того, трону я господина Забалуева или нет, в любом случае я отправлюсь на каторгу за убийство Шуллера, и ты это понимаешь не хуже меня… И я не стою твоего беспокойства, Анна, ничуть… - через несколько долгих минут, когда я уже перестала ждать ответа на свои слова, негромко горько заговорил барон своим низким насыщенным тембром, возвращаясь к обращению на «Ты» и накрывая мои миниатюрные кисти на его груди своими большими горячими ладонями. Гнев мужчины потихоньку угасал, пламя ярости затухало, оставляя после себя лишь тлеющие угли, злость рассеивалась, и он возвращался к более-менее нормальному состоянию, если его вообще можно назвать в этот момент таковым. - Понимаю… - тихо выдохнула я, ибо и для меня память об отце – святое. Вся разница лишь в том, что вы – дворянин с чистой кровью и можете говорить все, что считаете нужным, практически кому угодно, а я – бывшая крепостная, и у меня нет права неуважительно разговаривать с благородными господами в принципе, и с легкой улыбкой добавила. - Не стоит ревновать меня к Андрею Платоновичу, правда, не стоит оно того… Резко развернувшись в моих объятиях лицом ко мне, Владимир пристально взглянул своими задумчивыми серыми очами цвета осеннего пасмурного неба с проседью в мои небесно-голубые и тихо усмехнулся каким-то своим мыслям, неведомым мне. Я же вновь обняла его за шею, прижимаясь к брату всем своим женственным телом, и тихонько прошептала, чуть запрокидывая голову назад: - Я скучала по вам… А вы неужели совсем не скучали по мне?.. - Скучал… Очень скучал… - эхом отозвался мужчина и резко прильнул своими горячими губами к моему рту, целуя страстно, жадно, требовательно и горячо, с силой привлекая меня к себе. Запуская свои тонкие пальцы в мягкие шелковистые волосы на его затылке, ласково перебирая их, я приоткрыла рот, с жаром отвечая на поцелуй и впуская умелый гладкий язык барона внутрь, ласкающий мой язычок, играющий с ним в затейливую возбуждающую игру. Тело моментально откликнулось зарождающейся сладкой тяжестью внизу живота, и я прикрыла глаза, тихо блаженно простонав ему прямо в рот сквозь сладкий долгий поцелуй, приправленный хорошо ощутимой горечью разлуки. Этот поцелуй, словно украденный у самой судьбы, все длился и длился, пока не закончился воздух в легких, и брат вынужден был, нехотя, чуть отстраниться от меня, давая мне и себе возможность вдохнуть. Более никто ничего не говорил, слова были просто излишни, мы молча стояли, обнявшись, моя голова покоилась на широкой груди Владимира, и до моего слуха доносилось его успокаивающееся сердцебиение, а его подбородок касался моей макушки. Я откровенно наслаждалась этими минутами, греясь в жарких бережных объятиях барона Корфа, греясь не только телом, но и душой, он в эти мгновения безмолвно прощался со мной, прощался навсегда, вот только я совершенно не желала этого прощания, и его не будет. Я найду выход из этой ситуации, должна найти, просто обязана, я обещала это отцу, душа Ивана Ивановича не простит меня, если я останусь в стороне от этой ситуации, просто стоять вдалеке и наблюдать, как его сына, моего брата отправят на каторгу за убийство, которого он не совершал. Но все хорошее, увы, имеет свойство заканчиваться, вот и мне пришлось выбраться из надежных объятий этого красивого, сильного, сексуального, но в данный момент морально уставшего и разочарованного в жизни мужчины и попрощаться с ним. Дабы покинуть тюремную камеру с «Божественной Комедией» в руках, далее саму уездную тюрьму, безликие каменные стены которой навевали тоску и ощущение безысходности, сесть в экипаж с помощью Мирона и отправиться в усадьбу Долгоруких, где меня ждет Михаил. *** После обеда со всеми, а именно с хозяйкой дома Марьей Алексеевной, ее дочерью просто милейшей барышней Софьей Петровной, на коей не пожелал жениться Владимир из-за своей безответной горькой любви к Ольге Калиновской, будущим зятем княгини господином Забалуевым и, конечно же, Мишей, в дорого обставленной столовой с бордовыми шторами с богато накрытым столом я поднялась в отведенную мне гостевую спальню на втором этаже и закрыла дверь на щеколду изнутри, чтобы никто не мешал. Опустившись в удобное кресло, я положила голову на его высокую мягкую спинку и прикрыла глаза, нужно подумать, что же делать, как же помочь брату выйти из тюрьмы, необходимо непременно решить этот вопрос, я ведь обещала отцу… Когда я открыла глаза, за окном и вокруг меня уже начинали сгущаться сумерки, а значит, вот-вот зажгут свечи, вернее на первом этаже их наверняка уже зажгли, и скоро прислуга сделает тоже самое и на втором. Однако отнюдь не это было главным, а то, что я все же смогла найти в своей голове решение вопроса в обход уездного судьи, и если все задуманное удастся, то брат будет свободен еще до заседания суда. В нашем грешном мире все покупается и все продается, главное знать, кому заплатить, просто у каждого своя цена, вот и все… Поднявшись на ноги, я покинула комнату, спустилась на первый этаж и прошла на господскую кухню, где, скорее всего, в эти минуты должен быть Мирон, и я не ошиблась, мужчина в расстегнутом темно-сером сюртуке сидел за простым непокрытым деревянным столом и пил чай вместе с еще несколькими дворовыми Долгоруких. Повернув голову на звук моих легких шагов, Мирон вопросительно взглянул на меня своими светло-карими глазами, и я движением пальцев молча подозвала его к себе, мужчина тут же встал из-за стола, оставив кружку с недопитым чаем, и подошел ко мне. - Следуй за мной, - негромко произнесла я, и мы поднялись в отведенную мне комнату, где я объяснила Мирону, что именно нужно сделать, открыла саквояж из светлой кожи, с которым приехала, и протянула мужчине пять пачек ассигнаций, перевязанных тонкими ленточками. Не то чтобы я планировала что-то приобретать в уезде, будучи в Двугорском, просто, на мой взгляд, странно ехать куда-либо без денег, мало ли на что они могут понадобиться, вот и пригодились. - Позвольте спросить, почему вас волнует судьба барона, и вы хотите ему помочь?.. – задал вполне резонный вопрос Мирон, мой кучер, личный помощник и человек, которому я полностью доверяю, в одном лице, убирая пачки денег во внутренний карман сюртука с отложным воротником и застегивая его на все пуговицы. - Потому что барон – мой родной брат по отцу, - просто ответила я, закрывая саквояж, убрала его в сторону и опустилась в удобное кресло, поправляя пышную юбку своего черного бархатного платья с золотым шитьем на груди и манжетах, и через несколько секунд тишины добавила. - Если понадобятся еще деньги, скажи, я дам в пять раз больше, дам столько, сколько нужно. Ты только сделай, Мирон, сделай… - Понимаю… Я бы тоже сделал для своей сестры все, да пребудет она в Раю… Не волнуйтесь, я сделаю, я для вас все сделаю… - негромко промолвил мужчина, с неподдельной любовью в светло-карих глазах глядя на меня, и я знала, он сделает, сделает для меня всё. В следующую секунду в дверь вежливо постучали, и на мое также вежливое, «Войдите», в гостевой спальне появилась одна из крепостных служанок Долгоруких, сообщившая, что скоро в столовой уже накроют на стол к ужину. Кивнув в знак понимания, я велела ей принести мне графин коньяка с нарезанным лимоном, прекрасно помня, о чем меня просил брат в тюремной камере, по лицу девушки пробежала волна удивления, но она лишь кивнула и со словами, «Как скажете», удалилась выполнять поручение. А уже минут через десять горничная вернулась с круглым серебряным подносом, на котором стоял полный графин коньяка, пара низких пузатых бокалов и хрустальная вазочка с нарезанным дольками лимончиком на белой тканевой салфетке. Перенеся все содержимое подноса на журнальный столик, включая белоснежную салфетку, служанка пожелала мне приятного аппетита и удалилась. - Отнеси это в тюрьму барону, - заворачивая вазочку с нарезанным лимоном в чистую льняную салфетку, чтобы на него не попала пыль, и протягивая ее Мирону следом за закрытым графином с коньяком и бокалами, обратилась я к мужчине, молча согласно кивнувшему мне и убирающему все в свой собственный черный саквояж, немного побольше моего размером. Я помню вашу просьбу, Владимир Иванович, не забыла… После чего Мирон ушел, а я осталась в одиночестве, дотянувшись до «Божественной Комедии», также лежащей на невысоком журнальном столике из темного дерева, я взяла книгу из библиотеки отца в руки и открыла ее на случайной странице. Пальцами с нежностью я провела по стихотворным строкам Данте, следом наклоняясь и губами легко дотрагиваясь до страниц, которых касались благословенные руки отца. Вдохнув особенный, ни на что не похожий аромат книги, запах типографской краски и чего-то еще хорошо знакомого, но не идентифицируемого мной, я невольно улыбнулась, Иван Иванович очень любил читать, мог часами просиживать в библиотеке, служившей одновременно и его кабинетом. Я под настроение тоже, конечно, могу почитать, но такой прямо огромной любви к книгам, как у отца, у меня нет, моя главная страсть в жизни – театр, да и брат не является настолько большим любителем чтения. Резкий порыв ветра с шумом ударил в окно, на улице начиналась очередная метель, на краткий миг я автоматически повернулась на звук, и этого хватило, чтобы «Комедия» соскользнула с моих колен и упала на пол, а из поэмы посыпались листы. Я тут же мысленно отругала себя за неаккуратность, «Это же надо было, испортила книгу отца… Идиотка криворукая…», но уже ничего не поделаешь, «Божественная Комедия», увы, была безвозвратно испорчена мной. И только отложив шедевр Алигьери на столик и наклонившись, чтобы собрать выпавшие листы и хотя бы просто вложить их обратно в книгу, я заметила, что текст на них не печатный, а рукописный. И принадлежал он явно руке барона, это его стихи, написанные размашистым, заостренным почерком брата, полностью отображающим его порывистый, порой резкий характер. Собрав с пола все листы, чтобы вложить их обратно в «Божественную Комедию», я на мгновение задержалась взглядом на строках перед глазами, прекрасно понимая, что они написаны вовсе не для меня и предназначены отнюдь не моему взору, но природное женское любопытство все же пересилило, и я прочла стихи. Уж, простите, Владимир Иванович… Весь мир во тьме и тишине, в свете, таящемся во тьме. Темнота и тишина не есть отсутствие света и звуков, Это сила, хранящая в себе весь свет и все звуки. Темнота это на самом деле свет, А звук, прерывающий ночи сон, это на самом деле тишина. Тот, на кого смотрит человек, для него не существует, Он видит всех людей вокруг такими, каков есть он сам. А уж тем более, если он любит этих людей, Он становится одним целым с ними. По мере того, как человеку причиняют боль, Его душу покидают милые сердцу образы и становятся чужими. Пространство вокруг него заполняется людьми, Но душа его теперь одинока и ожесточена. Его собственный мир и мир других людей отныне уже не одно целое… Красиво, очень красиво, вы прямо поэт, Владимир Иванович, и вы совершенно правы, «По мере того, как человеку причиняют боль, его душу покидают милые сердцу образы и становятся чужими. Пространство вокруг него заполняется людьми, но душа его теперь одинока и ожесточена». Ваша душа одинока, да?.. Здесь мне сложно вас понять, если честно, поскольку я никогда не ощущала себя душевно одинокой, я всегда чувствовала себя нужной и любимой, в этом мне повезло, рядом неизменно был Иван Иванович, любящий, заботливый и внимательный отец, мудрый и понимающий учитель. Да, он ушел, покинул этот бренный мир, но со мной остался безмерно дорогой моему сердцу Михаил, мой родной и близкий человек, моя любимая Рита, моя сестра не по крови, но по жизни, и, конечно же, мой нынешний мужчина, Он очень любит меня, и для меня это бесконечно ценно и дорого. А раньше рядом был Константин, также безумно дорогой мне человек, память о котором всегда будет жить в моей душе. Положив лист с прочтенными стихами поверх «Комедии», я начала читать строки брата на следующем с упоминанием его собственного красивого имени, так подходящего ему, «Владимир» - владеющий миром, хозяин собственной жизни… Что за звуки, Владимир, проснись, прислушайся… Ты слышишь этот дождь, чьи это слезы, кого оплакивает… Этот темный лик сияющих небес, чей он, друга, врага… Посмотри, ты видишь, узнаешь… Дела мирские отзываются в сердце стуком сотней барабанов, Поднимается страшный шум. Завтра, когда придет смерть, мы услышим бой барабанов, А сегодня беспечность стала ватой, что делает нас глухими, А на глазах нависла пелена, что мешает увидеть истину. Поэтому мы стоим, охваченные своими страстями, Трепеща от завтрашних скорбей и тревог. Уйми пламя, потуши свечу беспечности, Что не дает тебе познать истину этого мира. Спасись от глухоты, Владимир, этот мир твоя темница. Разрушение темницы – радость для ее пленников, Наше тело – вечная темница для нашей бессмертной души. Когда смерть разрушит тело, когда ты окажешься в земле, Душа освободится из темницы и устремится ввысь. Образумься, не ищи преданности в земной темнице, Все лишь тлен, сам этот мир не постоянен. Этот мир не место для жизни, даже утро в нем лживо, Потому что за утром непременно скрывается ночь… А эти стихи брат написал уже о собственной смерти, «Дела мирские отзываются в сердце стуком сотней барабанов… Завтра, когда придет смерть, мы услышим бой барабанов… Этот мир твоя темница… Разрушение темницы – радость для ее пленников… Наше тело – вечная темница для нашей бессмертной души… Когда смерть разрушит тело, когда ты окажешься в земле… Душа освободится из темницы и устремится ввысь… Не ищи преданности в земной темнице… Все лишь тлен… Этот мир не место для жизни…». Вы не хотите жить, Владимир Иванович, да?.. Вы бы предпочли уйти, уйти навсегда в сияющую пустоту?.. Об этом говорила Рита, но мне до конца не хотелось ей верить, но теперь я вижу, подруга была права… Эй, сон, куда бы ты ни направился, какую встречу бы ни посетил, Этому месту суждено быть разрушенным. Этой же ночью ни в коем случае не приходи сюда, не порти эту встречу, Ибо этой ночью на этой встрече мы живы лишь красотой, Которая отражается на ее лике. О, очи, этой ночью вы в восхищении взирали на красоту ее чудесного лика, И не жалейте ни мгновения, что не сомкнулись, Не тоскуйте, что не дали мне уснуть. Я клянусь, этой ночью, что наступила с темнотой и окутала нас, Что не увидеть мне сна. Эй, сон уходи, уходи и одари своими дарами тех, кто не спит этой ночью, Тех, кто проводит ее в молитве, наполни их сердца любовью. Как печально, что люди спят, что все уснули, Ты есть, и ты, спи, любимая, да благословит Господь. Эй, сердце, прошлой ночью не удалось тебе сомкнуть очи, Однако этой ночью тебе хуже, чем вчера, Еще меньше хочется спать, чем вчера. Я стал, словно месяц, перестал спать ночами, До самого утра бодрствую, размышляю. Эй, луна, та что близка всем тоскующим, Этой ночью открой свое сердце, открой очи, увидь меня, услышь меня. Месяц стал мне свидетелем, звезды стали моим воинством, Эй, месяц, будь этой ночью защитником против стрел, которыми мечут звезды… Следующие строки барона сменили предыдущие, и в них уже звучала его бессонница вперемешку с горькой любовью брата к госпоже Калиновской, «Мы живы лишь красотой, которая отражается на ее лике… Очи, этой ночью вы в восхищении взирали на красоту ее чудесного лика… Ты есть, и ты, спи, любимая, да благословит Господь…»<i>. Никогда бы не подумала, что Владимир может видеть этот мир через такую тонкую грань и говорить о нем так красиво… И это, если быть честной, в какой-то мере стало для меня открытием… <i>Я больше себя не помню, Я больше себя не знаю, Вы пишите моей кровью, А я без вас умираю. Я больше себя не помню, Я больше себя не знаю, Вы клетку прикрыв ладонью, Уйдете, а я умираю… Лицезрела я стихи мужчины на листе с багровыми следами его засохшей крови, очевидно написанные им в ту ночь, когда он расколотил зеркало в своей спальне, порезав свои красивые длинные пальцы пианиста. А после, будучи сильно пьяным, процитировал мне строчку из своих собственных стихов, посвященных, конечно же, его горячо любимой польской пани, когда я стирала кровь с травмированной руки брата. «Вы пишите моей кровью, а я без вас умираю…», вот это откуда, и эта безответная любовь приносит Владимиру огромную душевную боль, но лекарство от этой смертельной агонии, увы, ему недоступно, Ольга – жена другого человека. Холода сугробами тихо спят, Как и все, кого не воротишь назад. Кого не воротишь назад… Холода сугробами тихо спят, Как и все, кого не воротишь назад. Время вспять ни на миг не обратить, Не связать вновь перетертую нить. Когда плачет душа, как будто нечаянно, Когда вечность уместилась в минуту молчания. Тихо так секунды тают, белыми метелями Душу заметая. Куда мгновения? Птицами мчатся в иные края Жизненных интерпретаций. А здесь лишь седых дорог белизна, И ледяное сердце замерзло ото сна. Пусть дует ветер, лишь он поймет, Тут все проходит, и это пройдет. Плачет душа, как будто нечаянно, И вечность уместилась в минуту молчания. Времени ветер, через года Нас снова встретят холода. Пусть дует ветер, время – вода, И в душу целят холода… Когда есть о чем говорить, Всегда будет о чем помолчать. В этом мире так тяжело жить И так легко умирать. Секунды последними стаями птиц, Безвозвратный легкий полет. Ветер сдувает пыль со страниц, Развернув души моей переплет. Удаляясь прочь из плоскости времени, Улетает все пеплом, куда? Но вечность одна тем ни менее, И в душе пустота, да осколки льда. Я чернила пачкаю листьями, Это жизнью колодой меченой. Только слышатся выстрелы истины, И в душе мерзлота вечная. Времени ветер, через года Нас снова встретят холода. Пусть дует ветер, время – вода, И в душу целят холода…* Стихи барона, посвященные отцу, «Холода сугробами тихо спят, как и все, кого не воротишь назад… Время вспять ни на миг не обратить, не связать вновь перетертую нить… Когда плачет душа, как будто нечаянно… И вечность уместилась в минуту молчания… Тихо так секунды тают, белыми метелями душу заметая… Тут все проходит, и это пройдет… В этом мире так тяжело жить и так легко умирать… Улетает все пеплом… И в душе пустота, да осколки льда… И в душе мерзлота вечная… И в душу целят холода…». Надо же, насколько ощущения брата от смерти Ивана Ивановича совпадали с моими собственными, та же боль, та же незаживающая кровоточащая рана на сердце, те же кровавые слезы плачущей души… Ревность накрыла меня, как черная лавина, И с того самого дня меня лишь половина. Тенью хожу за тобой, не понимаю где я, Только заноза-любовь болит ещё сильнее… Я не хотел привыкать к тебе и переменам, Только любовь не пришла, а потекла по венам. Лишь только в мыслях и снах к тебе я прикасаюсь, От безответной любви падение не спасает… Эти строки о безответной любви и ревности на белом листе вновь в бурых пятнах засохшей крови мужчины также были адресованы его любимой женщине Ольге Калиновской, «Лишь только в мыслях и снах к тебе я прикасаюсь…». Вот о ком сны и грезы барона Корфа, а вовсе не о Полине, которая считала его своим и вовсю праздновала свою победу, проложив дорожку к постели хозяина. Представляю, как бы Поленька огорчилась, прочитав эти стихи барина о той, которую он любит всем сердцем, а не о той, с какой лишь утешается ночами… Вся наша жизнь, это как на глазах с повязкой, На ощупь, в поисках света. И время бритвой опасной пролетает, Обрезая контуры, силуэты. Прости за то, что вдвойне больней, И ангелы, увы, нас уже не заметят. Мы между роковых и прочих огней, Что болью глаза и разум так слепят. Осень гуляет по осколкам разбитых сердец, Укрывая их сухим покрывалом. Мы запомним начало и не забудем конец, И казалось, дело за малым. Ценить того, с кем ни к чему маска, Ведь даже маска не спрячет боли. Вся наша жизнь, это как на глазах с повязкой, Да по минному полю… Прости меня, но небо тучами давит, И цифры из календаря, глазам моим блеск не дарят. Прости меня, но грома раскатистый слышится взрыв, Душа моя безудержно тает навзрыд. Я не скрыт навсегда, ты как воздух для меня, Я взвыл бы сам, но пустота в глазах. Прости, нас всех ломают небо и земля, Время и люди, глупости с серьезным выражением лица. Словно босиком по лезвию, у края во сне единственном Синие глаза, и твои волосы пахнут Раем. Казалось, что целый мир спасли бы сутки, Но мы предательски молчим у цели. И снова время, люди, слова, поступки, Господи, как же вы мне все надоели. Отражению улыбнусь, мало, кто может себе позволить, Стрелки догоняют участившийся пульс, Отдавая в сердце неподдельной болью… Прости меня, но небо тучами давит, И цифры из календаря глазам моим блеск не дарят. Прости меня, но грома раскатистый слышится взрыв, Душа моя безудержно тает навзрыд… Ценить того, с кем ни к чему маска, Я взвыл бы сам, но пустота в глазах. Вся наша жизнь, это как на глазах с повязкой, Земля и небо, время и люди…* Снова о ней, о страстно любимой польской пани, и о самой жизни, и вновь багровые пятна крови брата на девственно-белом листе и невидимые человеческому глазу следы слез его страдающей души. «Вся наша жизнь, это как на глазах с повязкой, на ощупь, в поисках света… Мы между роковых и прочих огней, что болью глаза и разум так слепят… Осень гуляет по осколкам разбитых сердец… Ценить того, с кем ни к чему маска, ведь даже маска не спрячет боли… Душа моя безудержно тает навзрыд… Прости, нас всех ломают небо и земля, время и люди… У края во сне единственном синие глаза, и твои волосы пахнут Раем… Господи, как же вы мне все надоели… Стрелки догоняют участившийся пульс, отдавая в сердце неподдельной болью…». У изысканной красавицы госпожи Калиновской такие же голубые глаза, как и у меня самой, и у бывшей невесты Владимира Лизаветы Петровны, только мы с княжной Долгорукой, а ныне княгиней Репниной блондинки, а Ольга – шатенка с волнистыми волосами. И Полина по типажу внешности схожа с красивой полячкой, вот и удостоилась внимания барина, быть может, в постели, закрывая глаза, он представлял как раз ее лицо, лицо любимой женщины, кто знает… Только не забывай, А в небе рвется гром. Пасмурный ноябрь И опустевший дом. И ничего не вернешь, И капли по щекам, И лишь холодный дождь С разлукой пополам. Свет вечерних звезд бьет под ребра. У мокрого дома под дождем холодным Проститься. Руки положу на плечи. Глаза твои синие, не верю в этот вечер. И только лунный свет на наши лица падает. По щекам моим капли, слезы с неба капают. А среди пасмурного молния с громом и холодный дождь по щекам твоим теплым. Есть о чем помолчать среди сегодня печального. И в ушах шум завтра приходящего. Ну, вот и всё. Вот и прощай… Напоследок взглядом: «Только не забывай…» И что осталось мне, лишь только сны о прошлом, И где-то за сердцем душа насквозь промокшая. Глаза в небо и дождь по лицу все больше. Одиночество и четки в руке замерзшей. Летящими вдаль мыслями бессмысленно цепляться за осколки оставленные там. Порою нам так сложно и немыслимо простить того, кто сердце вырвал нам. Напополам листок, прочь горечь и печаль, но мысли о тебе все чаще уносят вдаль. И жаль того, что сердце мне так режет. Со временем, наверное, покроет безразличием вуаль. И в глубину твоих обворожительно бездонных глаз с опаской и надеждой не посмотрю я больше. Мне будет проще так забыть тебя, но все же сердце почему-то помнит дольше. Все больше с каждым днем трепета внутри, Что в моей памяти хранилось. И каждый раз ловлю себя на том, что почему-то так и не могу тебя забыть. Только не забывай, А в небе рвется гром. Пасмурный ноябрь И опустевший дом. И ничего не вернешь, И капли по щекам, И лишь холодный дождь С разлукой пополам. А помнишь, помнишь, как все это было. Как нам с тобой вдвоём зимнее солнце светило. Как жили секундами, будто на одном дыхании, Как вспомню, душу разрывает от отчаяния. Вкус твоих губ, запах твоих волос. На сердце рана, больно всерьёз, больно до слез. И стекла вдребезги, и кровь на казанках. Теперь ещё осколки сердца в разбитых зеркалах. Граненый стакан водки залпом не помогает. В душе не верю, но осознаю и понимаю, Что уезжаешь, на произвол судьбы бросаешь, Меня себя лишаешь, ты понимаешь. Судьба-плутовка не оставляет шанса. И в будущем скитаться вновь, зазря ища любовь. Опустевший дом, и вот он твой уход, Прости, прощай, но только помни об одном. Только не забывай, А в небе рвется гром. Пасмурный ноябрь, И опустевший дом. И ничего не вернешь, И капли по щекам, И лишь холодный дождь С разлукой пополам…* И опять о ней, о горькой любви барона госпоже Калиновской, а о ком же еще, спрашивается, «Лишь холодный дождь с разлукой пополам… Проститься… Руки положу на плечи… Глаза твои синие, не верю в этот вечер… По щекам моим капли, слезы с неба капают… Холодный дождь по щекам твоим теплым… Ну, вот и всё… Вот и прощай… Напоследок взглядом: «Только не забывай…»… И что осталось мне, лишь только сны о прошлом… И где-то за сердцем душа насквозь промокшая… Порою нам так сложно и немыслимо простить того, кто сердце вырвал нам… Мысли о тебе все чаще уносят вдаль… И в глубину твоих обворожительно бездонных глаз с опаской и надеждой не посмотрю я больше… Все же сердце почему-то помнит дольше… Все больше с каждым днем трепета внутри… Почему-то так и не могу тебя забыть… Душу разрывает от отчаяния… На сердце рана, больно всерьёз, больно до слез… Осколки сердца в разбитых зеркалах… Граненый стакан водки залпом не помогает… Уезжаешь, на произвол судьбы бросаешь, меня себя лишаешь… Судьба-плутовка не оставляет шанса… Прости, прощай…». Несмотря на прошедшие пять с половиной лет, брат все еще помнит и любит польскую пани, помнит и не может забыть… И все же я была права в своих мыслях о сексе между Владимиром и Ольгой в тот вечер в фамильном особняке Корфов на Фонтанке, эта близость определенно была, «вкус твоих губ, запах твоих волос…». Осень листьями, листьями Землю выстелет, выстелет. Пусть ложатся, грустной гитарой звеня. Осень ранами, ранами С неба каплями, каплями По стеклу и ты увы не моя. В осеннем небе голубка порхает, И, что же ждет завтра, только Бог знает. Только ему известно, и только он рассудит, Одно лишь ясно, что после нас тут что-то будет. Если б дали возможность жизнь начать сначала, Я ничего не поменял бы. Чтобы те же картинки, те же осколки, И чтобы рядом с той синеглазой девчонкой. Синева проколота куполами храмов, Жизнь бесцветным ядом на самом дне стакана. Золотая осень в окна картиной, И выстрел прямо в сердце, разбитое на половины. Если б дали возможность жизнь начать сначала, Да видит Бог, я ничего не поменял бы. Чтобы голубка летала в этом небе местном, А что там дальше? Одному Богу известно… Осень листьями, листьями Землю выстелет, выстелет Пусть ложатся, грустной гитарой звеня. Осень ранами, ранами С неба каплями, каплями По стеклу и ты увы не моя. Сердце в куски, душа напополам, На дворе осень, и опять пьяный в хлам. Устал от ран, душевных травм, Шагая в пустоту, как в бреду, в тумане неизвестности бреду. Она настала внезапно, расставив точки над «и», И уничтожила в душе остатки надежды. Лишь кружит листопад - одиночества брат, И даже и не знаю, рад я ему или не рад. Остался один, и будто к жизни интерес исчез, Ведь осень не оставила ни шансов, ни надежд. Лишь память мучает, воспоминания о былом, Как были вместе, как было хорошо вдвоем. Что в итоге-то? Что будет дальше? Ведь ничего не вернется и не будет так, как раньше. Не знаю, просто сижу и ожидаю, Осенний дождь за окном слезами душу заливает. Осень листьями, листьями Землю выстелет, выстелет Пусть ложатся, грустной гитарой звеня. Осень ранами, ранами С неба каплями, каплями По стеклу и ты увы не моя…* И вновь о польской пани да об осени, осени не за окном, нет, осени в душе барона, и грядущей смерти, «Ты увы не моя… Одно лишь ясно, что после нас тут что-то будет… Жизнь бесцветным ядом на самом дне стакана… И выстрел прямо в сердце, разбитое на половины… Если б дали возможность жизнь начать сначала… Да видит Бог, я ничего не поменял бы… А что там дальше?.. Одному Богу известно… Сердце в куски, душа напополам… Устал от ран, душевных травм… Шагая в пустоту, как в бреду, в тумане неизвестности бреду… Уничтожила в душе остатки надежды… Остался один, и будто к жизни интерес исчез… Лишь память мучает, воспоминания о былом… Ничего не вернется и не будет так, как раньше… Осенний дождь за окном слезами душу заливает…». Если весна – это восход, начало жизни, лето – ее зенит, то осень – закат, завершение земного пути, ибо дальше только зима, только жизненный эпилог, лишь смерть с ее ледяным дыханием. В душе брата полновластно царит осень, танцуя своими золотыми листьями с его горькой безответной любовью к Ольге, стремительно несясь к обрыву, на дне которого ожидает лишь сияющая пустота. Вы прямо роковая женщина, госпожа Калиновская, если мужчина так мучается из-за своих чувств к вам… «Если б дали возможность жизнь начать сначала, я ничего не поменял бы. Чтобы те же картинки, те же осколки, и чтобы рядом с той синеглазой девчонкой…», несколько строк Владимира достались и его бывшей невесте, его первой любви, голубоглазой блондинке Лизавете Петровне. Но это лишь пара строк, ничто по сравнению с насквозь пронизанными любовью и душевной болью многочисленными строками, посвященными красивой полячке. Стаи птиц упорхнут под облака, Небо омоет дождем кресты и купола. Купола на солнце, что позолотой покрыты, Небо омоет дождем могильные плиты. Грусть-печаль моя, на сердце осень ранняя, На душе боль добрая, глупая, давняя. Православные кресты синеву пронзают, И свечи плачут за тех, кого нам так не хватает. Пожелтеет листва, покроет золотом лужи, И только вольный ветер дует в грешные души. Продрогшая осень листьями капает, В унисон с дождем на сердце царапая. За места забытые, судьбы разбитые, Небо плачет дождем в окно приоткрытое. Перебор минорный звучит колоколами, И лишь вечер сонный над куполами. Вечер слезы прольет тучами, облаками, Перелив пропоет на душе колоколами. Стаи листьев летят, эх, была, не была, А в душе заблестят золотом купола. Воздуха вольного напьюсь допьяна, Вечер нынче такой играючи розовый. Надышусь от свободного дотемна, И заколет в груди слева занозою. Богу Богово, Небесам до Земли, Волю вольному, каторжанским терпения. Всем живым за здравие пламя свечи, Всем ушедшим молчания мгновения. Осенним танцем кружит листва золотая, Холодным взглядом в никуда упираюсь. За горизонт маня, купола сверкают, Листья падают, стою и молча каюсь. Вечер, ветер в вечность унес, И беспощадно на части душу разрывая. Так тихо чистыми каплями слез над куполами Кружится листва золотая… Вечер слезы прольет тучами, облаками, Перелив пропоет на душе колоколами. Стаи листьев летят, эх, была, не была, А в душе заблестят золотом купола…* Барон в отличие от меня придерживается христианской традиции, носит православный крест, и эти стихи о его вере в Бога, о земных грехах, и о все той же осени, только не на дворе, а в душе, «Небо омоет дождем кресты и купола… Небо омоет дождем могильные плиты… Грусть-печаль моя, на сердце осень ранняя… На душе боль добрая, глупая, давняя… Свечи плачут за тех, кого нам так не хватает…(это, конечно же, об отце) Только вольный ветер дует в грешные души… Небо плачет дождем в окно приоткрытое… А в душе заблестят золотом купола… Воздуха вольного напьюсь допьяна… Волю вольному, каторжанским терпения… Всем ушедшим молчания мгновения…(и вновь об Иване Ивановиче) Листья падают, стою и молча каюсь…». Читая эти строки, я буквально чувствовала душевную боль брата, и мне хотелось по мановению волшебной палочки оказаться сейчас рядом с ним, молча обнять его за шею, положить голову на его широкую грудь и тихонько прошептать, «Все будет хорошо, все наладится, не печальтесь, все пройдет, и это пройдет…». В глазах судьбы упрек, мечты в осколки, Только толпы одиноких среди городов. Кто-то хочет влюбиться, да и дай Бог Чувства, такта, не оступиться. Не путать рассветы, закаты, самих себя не утратить, Не потерять веру, каждый заплатит. Нет ни последних, ни первых, Каждый, каждый до Голгофы дойдет, А мне бы однажды птицей обнять небосвод. Подальше мне бы от стен каменного блока, Спросить у неба, «Ну, что ж ты так долго?». Секунды, секунды считаю, из неоткуда Под ветром листвой растаять. Память, смертельная больная осень, плавит Все, что было и не было вовсе. Пора бы обратиться к Богу или к врачу, Кто-то хочет влюбиться, я уже ничего не хочу. Летай, летай душой по небу, Аккордам дай надежду, веру. Летай, летай листвою осень, Ведь там, где Рай, нас нету вовсе. Усталые мысли – вы судьи мои, Вдруг снова об истине мне говорят. Над мраком вселенной мерцают они, Алмазами звезд, ничего не тая. Лишь ветер играет в осенней листве, И город стоит дождями облитый. Я снова один в доме пустом, Со мной мой Господь и образ забытый. Пусть душу хромую излечит И вновь груз боли пусть снимет легкой рукою. Полетом сквозь дни, леденящие кровь, На мир мне глаза по-другому откроет. Как в небе из звезд моих грез заиграет Струною души минорное что-то. И светом зари распахнется окно, Идущий на свет и ждущий полета… Летай, летай душой по небу, Аккордам дай надежду, веру. Летай, летай листвою осень, Ведь там, где Рай, нас нету вовсе… Заблудшие души… Мы снова встречаем рассвет… И пусть будет лучше Здесь и там, где нас нет…* А вот эти строки уже конкретно о смерти, мужчина написал их о своей собственной смерти, желанной для него в силу его плохого эмоционального состояния, возможно, даже состояния эмоционального дна, да, даже не возможно, а скорее всего, «В глазах судьбы упрек, мечты в осколки… Только толпы одиноких среди городов… Каждый заплатит… Нет ни последних, ни первых… Каждый до Голгофы дойдет… А мне бы однажды птицей обнять небосвод… Подальше мне бы от стен каменного блока… Спросить у неба, «Ну, что ж ты так долго?» Под ветром листвой растаять… Память, смертельная больная осень, плавит все, что было и не было вовсе… Я уже ничего не хочу… Ведь там, где Рай, нас нету вовсе… Усталые мысли – вы судьи мои… Я снова один в доме пустом, со мной мой Господь и образ забытый… Пусть душу хромую излечит и вновь груз боли пусть снимет легкой рукою… И светом зари распахнется окно, идущий на свет и ждущий полета… Заблудшие души… Мы снова встречаем рассвет… И пусть будет лучше здесь и там, где нас нет…». Папенька, вашему сыну, моему брату еще бы жить и жить, а он хочет умереть, навечно уйти в сияющую пустоту, «идущий на свет и ждущий полета…», почему же оно так?.. Разве можно так смотреть на мир?.. Я не осуждаю, вовсе нет, я просто не понимаю, хотя вероятно, этого самого мира нет в душе Владимира, а когда мира нет внутри нас, и окружающая реальность начинает сыпаться, будто подстраиваясь под наше душевное состояние и желание конца. Тьма внутри, тьма снаружи, равновесие, гармония, как бы дико ни звучали эти слова в данном контексте. Годы позади, а впереди лишь вечность осталась, Порой так жаль уходить, даже не прощаясь. Понять, лишь истину в душе приняв, Что я – это ты, а ты – это я. Так жаль потерять вкус жизни на вдохе, Где солнце всё так же встает на востоке. Жаль, но придётся за всё рассчитаться, И я предпочту человеком остаться. Пусть ветра посыпают на раны солью, Но будь достоин из ниоткуда с любовью Сказать, спасибо всем, и всё же, За всё, что было и не было тоже. Ведь годы позади и ничего не осталось, Порой так жаль уходить, даже не прощаясь. Жаль, но здесь о пощаде не молят, И лишь печаль из ниоткуда с любовью. Жаль, жаль, что слёзы неба в грязных лужах. Жаль, жаль, что ветер не согреет душу. Жаль, жаль, что Рай земной не найден. Где же ты? Жаль, что в сердце стало больше пустоты. Мне жаль, но, увы, листопад, Адъютант моих мыслей, засыпает надежду. Мне жаль, но есть Рай, а есть Ад, Есть земля, и есть небо, а я где-то между. Мне жаль, но я так и не смог полюбить Эту жизнь заново ещё раз. Жаль, и колокол будет звонить, И ты где-то есть среди маршрутов паутин-дорог. Мне жаль, мне жаль, что упала звезда, Бросившись наутёк, будто вечности мало. Жаль провожать тебя В тени аллей своим взглядом усталым. Мне жаль, я душу ложу на листы как всегда, И дождь за окном пишет кровью. Жаль, и письма я шлю в никуда, Из ниоткуда с любовью. Жаль, жаль, что слёзы неба в грязных лужах. Жаль, жаль, что ветер не согреет душу. Жаль, жаль, что Рай земной не найден. Где же ты? Жаль, что в сердце стало больше пустоты… Мне жаль, но, увы, листопад… Из ниоткуда с любовью…* И вновь стихи о смерти, «Годы позади, а впереди лишь вечность осталась… Порой так жаль уходить, даже не прощаясь… Так жаль потерять вкус жизни на вдохе… Жаль, но придётся за всё рассчитаться… И я предпочту человеком остаться… Пусть ветра посыпают на раны солью… Сказать, спасибо всем, и всё же, за всё, что было и не было тоже… Жаль, но здесь о пощаде не молят… И лишь печаль из ниоткуда с любовью… Жаль, что ветер не согреет душу… Жаль, что Рай земной не найден… Жаль, что в сердце стало больше пустоты… Есть Рай, а есть Ад, есть земля, и есть небо, а я где-то между… Жаль, но я так и не смог полюбить эту жизнь заново ещё раз… Я душу ложу на листы как всегда… И дождь за окном пишет кровью… И письма я шлю в никуда, из ниоткуда с любовью…». И, конечно же, о горькой любви барона госпоже Калиновской, о ней, по сути, здесь везде, в каждом слове, в каждой строчке, в каждой мысли мужчины, «Лишь истину в душе приняв, что я – это ты, а ты – это я… И ты где-то есть среди маршрутов паутин-дорог… Жаль провожать тебя в тени аллей своим взглядом усталым…». Ольга, брат не просто любит, он прямо болен ей, это какая-то прямо смертельная больная любовь, польская пани – его болезнь, и именно в ней же и его исцеление, но оно, увы, крайне маловероятно. Поскольку красивая полячка замужем за другим мужчиной, видимо, потому-то Владимир так и мучается, от осознания, что его любимая женщина принадлежит другому, не ему. Невесомость неизвестности бесцветная леска, Не запутаться мне бы в незримых сетях. Где весь мир, укутанный тонкою лестью, Где в глазах одно, но не то на устах. Время кружится листьями сухими рваными, Не понять глубину расстояния. Ноют мысли болью, рубцами да ранами, Бездной искренних тайн и сладким страданием. Время – песок, убегает сквозь пальцы, Далеко в никуда навсегда по течению. Не желая остаться, не подарит нам свет, Но, увы, уже не по значению. И если есть лестница в небеса, Где звезды созвездьем распятья горят. Холодные слезы зальют мне глаза, И осознаю я, что все не зря. Время кружится листьями, Я прошу тебя, не грусти. Наши взгляды, как выстрелы, В невесомости неизвестности. Замерзает на скоростях Этот безумный мир, прости. Мы с тобою увидимся В невесомости неизвестности. Невесомость неизвестности всех зримых миров, Как искомая истина, мне бы к ней прикоснуться. Паутиной сетей над миром городов, Где так трудно уснуть и легко не проснуться. Сезоны дождей для многих ничто, лишь пора, Но я знаю, так ангелы плачут. Убеждения слез и в душе лишь ветра, И ты знаешь, мы здесь не одни, не иначе. В невесомости, в неизвестности, Что незримо есть толикой внутри тебя. Яркое пламя, пропавшее без вести, Что не видим себя, лишь любя. Да, я знаю, как ангелы плачут, Как горькие слезы дождями прольются. И заплатим за все мы без сдачи, Мне бы к истине прикоснуться. Время кружится листьями, Я прошу тебя, не грусти. Наши взгляды, как выстрелы, В невесомости неизвестности. Замерзает на скоростях, Этот безумный мир, прости. Мы с тобою увидимся В невесомости неизвестности…* Мир душ за границей нашего земного измерения Константин называет сияющей пустотой, а барон в своих строках именует его невесомостью неизвестности, и даже в этом я видела некую схожесть мужчин. И естественно в стихах брат вновь обращается к любимой им польской пани, желая быть с ней если не в этой жизни, то за ее пределами, в вечности, «Я прошу тебя, не грусти... Наши взгляды, как выстрелы, в невесомости неизвестности… Замерзает на скоростях этот безумный мир, прости… Мы с тобою увидимся в невесомости неизвестности… И ты знаешь, мы здесь не одни, не иначе…». Ну, и опять же, везде душевная боль мужчины, кровавые слезы его души, «Ноют мысли болью, рубцами да ранами, бездной искренних тайн и сладким страданием… Холодные слезы зальют мне глаза… Так трудно уснуть и легко не проснуться… Я знаю, как ангелы плачут… Как горькие слезы дождями прольются… И заплатим за все мы без сдачи…». Я могу помочь Владимиру выйти из тюрьмы, и если задуманное мной удастся, то он будет свободен еще до заседания суда, но ни я, никто другой не сможет помочь ему обрести внутренний покой и душевное равновесие. Это по силам только его любимой женщине Ольге Калиновской, только в ней исцеление для его страдающей души, в ее взаимности, больше ни в ком и ни в чем, увы, но это так. Ты закрыла двери, молча погасила свет, Я ещё не верил, что мне назад дороги нет. Приоткрыла губы, будто бы ворота в Рай, Может быть это глупо, но я не смог сказать, «Прощай…». Ты убила нежно, мягко, неизбежно, В цель попала точно ангела стрела. В сердце и на вылет мне броню пробила, Как пылинку с края неба сорвала. А где-то между небом и землёй Тихо песню мне спой, Я убит своей любовью, Но как будто живой. В полумраке комнат стёрты лица, имена, Я, как будто в омут, впал в тебя, не видя дна. Ты закрыла двери, молча погасила свет, а я Всё не верил, что мне назад дороги нет. Ты убила нежно, мягко, неизбежно, В цель попала точно ангела стрела. В сердце и на вылет мне броню пробила, Как пылинку с края неба сорвала. А где-то между небом и землёй Тихо песню мне спой, Я убит своей любовью, Но как будто живой. Я убит своей любовью, Но как будто живой…*** И вновь строки, посвященные госпоже Калиновской, да какие красивые, барон Корф умеет очень красиво любить, надо же, жаль только, что эта любовь невзаимная и приносящая ему лишь душевные страдания. Но человек, увы, не выбирает, кого ему любить, сердце разуму не подвластно, как и тело, а некоторым людям вообще не дано любить, например мне. Прекрасные стихи, просто волшебные, «Приоткрыла губы, будто бы ворота в Рай… Ты убила нежно, мягко, неизбежно, в цель попала точно ангела стрела… В сердце и на вылет мне броню пробила, как пылинку с края неба сорвала… Я убит своей любовью, но как будто живой… В полумраке комнат стёрты лица, имена… Я, как будто в омут, впал в тебя, не видя дна…». Вечером в особняке на Фонтанке за закрытыми дверями, в полумраке комнат при свете свечей однозначно между ними был секс, теперь я в этом даже не сомневаюсь. Да, и навряд ли брат был бы так сильно зациклен на этой женщине, не будь между ними интимных отношений, если мужчина действительно любит женщину, то физическая близость может стать очень сильным якорем, привязывающим его к ней, видимо, в их случае так оно и вышло. После Ольга была вынуждена уехать в Варшаву, только чувства к ней у Владимира никуда не делись, они и спустя пять с лишним лет цветут пышным цветом, вот только это ядовитые цветы при всей их красоте, отравляющие самого барона. Между прошлым и новым заблудиться так просто, Между прошлым и новым - непростые вопросы, Непростые ответы. Я скитался небрежно, Я искал тебя, где ты? Был мой мир безутешен. Я ломал его стены, истребляя надежды, Ополаскивал кровью золотые одежды. Одиноко и слепо умирал без любимой, Мне казалось, что небо обо мне позабыло. Позови меня небо, удиви меня правдой. Я, конечно, не первый, кто летал и кто падал. Ты как будто нарочно, ты со мною играешь, Потому что все помнишь, потому что все знаешь. Я нашел все вопросы, я нашел все ответы. Все любимая просто - это ты мое лето, Это ты моя осень, это ты мои звезды, Это ты рассказала, что бывает так поздно. Позови меня небо, удиви меня правдой. Я, конечно, не первый, кто летал и кто падал. Ты как будто нарочно, ты со мною играешь, Потому что все помнишь, потому что все знаешь. Ты как будто нарочно, ты со мною играешь, Потому что все помнишь, потому что все знаешь… Позови меня небо...***** И снова стихи о польской пани и, как уже повелось, о смерти в придачу, «Я искал тебя, где ты? Был мой мир безутешен… Ополаскивал кровью золотые одежды… Одиноко и слепо умирал без любимой… Мне казалось, что небо обо мне позабыло… Позови меня небо, удиви меня правдой… Ты как будто нарочно, ты со мною играешь… Все любимая просто - это ты мое лето… Это ты моя осень, это ты мои звезды… Я, конечно, не первый, кто летал и кто падал… Позови меня небо…». Это большое благо для женщины – быть настолько любимой мужчиной, ибо далеко не все и не всех так любят, но в данном конкретном случае госпоже Калиновской чувства барона оказались не нужны, она себе преспокойно живет в Польше с мужем и сыном, и радуется жизни, а Владимир мучается. Увы, бывает и так, ибо реальная жизнь вовсе не сказка и отнюдь не всегда со счастливым финалом. В отблеске луны тишины неповторимый свет, Что ложится плавно на тьму пустынных улиц. И только храма размытый силуэт, Светят фонари, надо мной сутулясь. Тишины хочу, пусть мчатся даты, Устремлюсь в даль далекую прохладным взором. В этом мире, где без вины виноватые, Без крови, без приговоров. Закурю и в тишине прошепчу слова, Те самые, которых никто не узнает. И заплачет душа, как будто вдова, И ночь тишиною растает. Тишины хочу от зари до зари, Купола пронзают неба колпак. Тишина, и лишь где-то вдали Слышится лай собак. Тишины, тишины хочу, Тишины в молчании сколотом! Легким ветром вольно пролететь Над крестами, покрытыми золотом. Тишины хочу, чтобы допьяна! Тишины или же память стертую, Чтобы осень листьями желтыми Мне накрыла душу распростертую. Небеса седые прольют дождливым холодом, Тишины хочу в молчании сколотом! Сердца стук бьется в ритм с концом скорым, А в душе струны звенят гитарным перебором. Вольный ветер подул, листья с деревьев сбросив, Тишины хочу, чтобы светом в осень! Табачный дым туманом вьется, Пусть проплачется небо, дождем прольется! Тишины хочу в этом мире шатком, Тишины и с неба слезы украдкой! Золотая осень осыпает закладки, Оставляя листья желтые в моей тетрадке. Все пройдет, и дождь прольется, Все плохое улетит с тучами и облаками. И засверкает на солнце Этот мир золотыми куполами… Тишины, тишины хочу, Тишины в молчании сколотом! Легким ветром вольно пролететь Над крестами покрытыми золотом. Тишины хочу, чтобы допьяна! Тишины или же память стертую, Чтобы осень листьями желтыми Мне накрыла душу распростертую. Тишины хочу…* А это вновь о смерти, которую брат в своих строках именует тишиной, «Тишины хочу, пусть мчатся даты… Устремлюсь в даль далекую прохладным взором… Закурю и в тишине прошепчу слова… Те самые, которых никто не узнает… И заплачет душа, как будто вдова… И ночь тишиною растает… Тишины хочу от зари до зари… Тишины хочу в молчании сколотом… Легким ветром вольно пролететь над крестами, покрытыми золотом… Тишины хочу, чтобы допьяна… Тишины или же память стертую… Чтобы осень листьями желтыми мне накрыла душу распростертую… Сердца стук бьется в ритм с концом скорым… Тишины хочу в этом мире шатком… Тишины и с неба слезы украдкой… Тишины хочу…». Папенька, ваш сын желает вечной тишины, хочет к вам, а мне что с этим делать?.. Впрочем, чтобы я ни сделала, все без толку, и есть ситуации, в которых просто ничего не нужно делать, если человек принимает решение уйти из жизни добровольно, то это его право и его выбор, который тоже нужно уважать, как и любой иной выбор по жизни. В этом и есть подлинное принятие другого человека, как бы тебе ни было больно и грустно, иногда надо отпустить, дать уйти, возможно, для самого человека так будет лучше, проще, легче, не будет душевной боли, останется лишь тишина… Моя душа, как странница, Теряет дни, по свету носится. Ударь ее – она оскалится, Погладь ее – она помолится. Моя душа, как птица певчая, С утра поет, а к ночи плачется, И верит в жизнь за гробом вечную, А все ж грехов своих пугается. Моя душа, как пленница, Греховна вся, пороком скована. Хвали ее – она вся белая, Начни ругать – она ж вся черная. И наши души, словно путники, То падаем, то поднимаемся. Спаси, Господь, когда оступимся, Прости, Господь, когда покаемся. Моя душа, как странница, Теряет дни, по свету носится. Ударь ее – она оскалится, Погладь ее – она помолится…** Стихи барона о собственной грешной душе, красивые, но очень личные строки, вот они точно не предназначались для моих глаз, и мне даже стало несколько неловко, что я их прочла, словно переступила ту невидимую тонкую грань уважения к чувствам и эмоциям другого человека, которую все же не следовало переступать. Простите, Владимир Иванович, простите… «Моя душа, как странница, теряет дни, по свету носится… Ударь ее – она оскалится, погладь ее – она помолится… Моя душа, как птица певчая…С утра поет, а к ночи плачется… И верит в жизнь за гробом вечную… А все ж грехов своих пугается… Моя душа, как пленница, греховна вся, пороком скована… Хвали ее – она вся белая… Начни ругать – она ж вся черная…». Моя любимая Рита сказала, что у вас сумеречная душа, и я с ней согласна, думаю, так оно и есть. Однако в любом случае в моем восприятии вы не плохой человек, пусть вовсе не святой, а грешный, но куда лучше многих других, которых я знаю. И я желаю вам только хорошего, хочу, чтобы у вас все было хорошо, счастливая жизнь, семья, дети, воплощение в реальность ваших желаний, чтобы и душа отца могла порадоваться за вас, за своих внуков, законных наследников рода Корфов. Только в данный момент до этого самого «хорошо», увы, ой как далеко… На закате осеннего дня Я пытался судьбу обмануть, Но загнал вороного коня, И туманом покрылся мой путь. Так уж вышло, простите, мадам, Жизнь и смерть не зависят от нас. И упал я лицом к облакам, И, теряя сознанье, мадам, Я подумал с любовью о Вас… Храни Вас Бог. И счастье с Вами рядом Пусть будет в мире всюду и всегда. Храни Вас Бог, А я Вас даже взглядом Не потревожу больше никогда. Храни Вас Бог, Как царственный терновник Хранит мой сон в далёкой стороне. И пусть у Ваших ног другой поклонник Напоминает Вам немного обо мне… Не доехал до Вас я, мадам, Не хватило мне сил и огня. Но, придя в воскресенье в храм, Помолитесь, мадам, за меня. В глубине византийских колонн, В благодатной церковной тиши, Под вечерний молитвенный звон Вы поставьте свечу у икон На помин моей грешной души… Храни Вас Бог В дожди и снегопады. Храни Вас Бог Повсюду и всегда. А я случайно, словом или взглядом Не потревожу Вас отныне никогда. Храни Вас Бог, Как царственный терновник Хранит мой сон в далёкой стороне. И пусть у Ваших ног другой поклонник Напоминает Вам немного обо мне. Напоминает Вам немного обо мне…**** Это, разумеется, строки, обращенные к любимой женщине брата госпоже Калиновской, «Так уж вышло, простите, мадам… Жизнь и смерть не зависят от нас… И упал я лицом к облакам… И, теряя сознанье, мадам, я подумал с любовью о Вас… И пусть у Ваших ног другой поклонник напоминает Вам немного обо мне… Не доехал до Вас я, мадам, не хватило мне сил и огня… Но, придя в воскресенье в храм, помолитесь, мадам, за меня… Вы поставьте свечу у икон на помин моей грешной души…». Да, не доехал барон до своей обожаемой мадам, красивой польской пани, ибо ехать к ней в Варшаву просто не имело никакого смысла, поскольку она замужем. Но очевидно брату хотелось бы, чтобы именно Ольга поставила в церкви свечу на помин его души, о чем мужчина собственноручно и написал. И вообще все эти стихи, по сути, нужно было отдать изысканной полячке, ведь они о ней, каждая строчка, каждое слово, но у меня, во-первых, не имелось физической возможности это сделать, не поеду же я для этого в Польшу, а во-вторых, Владимир и не просил меня об этом. А без просьбы брата передавать его стихи кому-либо я никогда не стану. Скорее всего, находясь в не слишком хорошем эмоциональном состоянии, отдавая мне «Божественную Комедию», он просто забыл о вложенных в нее стихах, вот они и оказались у меня, а я в силу своего женского любопытства их прочла, ну, не убить же меня теперь за это. Когда я вкладывала листы со стихами обратно в книгу великого Данте, мне вспомнились еще одни строки барона, сожженные им же в камине библиотеки после того, как я прочла их на его столе. Ветер сбивает с ног, В небе луна раскосая. Я одинок мне бы хоть глоток, Хоть глоток души твоей воздуха. Там, там, никто никогда не спросит, Как нам живется сквозь жизни туман. В хлам, в хлам убитая в доску осень, Там, там, лишь слезы дождя по щекам. Лишь слезы дождя по щекам… Эти сгоревшие в пламени камина стихи тоже были о душевном одиночестве и смерти, «Там, никто никогда не спросит… Там, лишь слезы дождя по щекам… Там…». Там, уже не здесь, не в нашем бренном бытие, а за его пределами в невесомости неизвестности, в мире мертвых, в сияющей пустоте, там… Встав с кресла, я положила «Комедию» талантливого итальянца Алигьери на прямоугольный журнальный столик и собралась выйти из гостевой спальни, чтобы спуститься к ужину, который уже наверняка накрыли в столовой, как мне на глаза попался еще один лист со стихами, улетевший дальше остальных, который я изначально не заметила. Подняв его с пола, я с удивлением обнаружила на белой бумаге свои собственные строки, написанные моей же рукой. Заполнять собой твои мысли, Заплетать, быть к тебе близко, Еле дышать буду, чтоб тебя не будить, Чтоб тебя не будить… Расцветать я в тебе буду, Целовать горячие губы, Буду молчать, только чтобы ты говорил, Чтобы ты говорил… Мое притяжение особенно сильное, Мои ощущения такие красивые, Мое притяжение так тянет меня к тебе, Так тянет меня к тебе… Разгадать все твои тайны, Совпадать идеально, Не отпускать, необыкновенно желать, Совершенно желать… Значит, брату все же понравились мои стихи, раз он решил их сохранить, это осознание вызвало во мне невольную улыбку, и я вложила их в «Божественную Комедию» к остальным. После я покинула комнату, в коридоре с зажженными свечами в бронзовых подсвечниках на стенах встретившись с крепостной служанкой, шедшей позвать меня к ужину и зажечь в спальне свечи. И уже спускаясь по широкой деревянной лестнице с высокими красивыми перилами, я вспомнила свои же строки, в прошлом написанные мной о Константине после его смерти, и я поняла, что и Владимиру они тоже очень даже подходят. Мне нравится иронический человек. И взгляд его, иронический, из-под век. И черточка эта тоненькая у рта, Иронии отличительная черта… «Этот человек утопает во тьме, тьма вокруг него, и она только сгущается, но он даже рад этой тьме…», прозвучали в моем сознании слова Риты, моей любимой рыжеволосой ведьмы, о бароне. И теперь было предельно понятно, почему выпали именно такие тяжелые и мрачные руны, и что они значили, о чем говорили, тьма внутри, тьма снаружи, разрушение внутреннее и внешнее, вот о чем сей сказ… *** - Конечно, почему бы госпоже Платоновой не навестить барона в тюрьме, они ведь так близко знакомы. А уж насколько близко мы все видели в церкви на отпевании Ивана Ивановича, да пребудет его душа в Раю… - сделав акцент на слове «близко», произнесла находящаяся в прекрасном расположении духа княгиня Долгорукая, отреагировав на слова господина Забалуева. Предводитель уездного дворянства во время общей непринужденной светской беседы за ужином упомянул, что мы с ним встретились сегодня днем в тюрьме, и его будущая теща не посчитала нужным промолчать, явно обращая свои речи к князю Репнину. И намекала она явно на наше знакомство с братом в сексуальном плане, вспомнив об эпизоде, когда я обняла и остановила Владимира, хотевшего покинуть храм во время отпевания отца, о чем после он наверняка бы жалел. Только зря стараетесь, Марья Алексеевна, чтобы вы ни говорили, не получится у вас опорочить меня в глазах Михаила, никакие ваши слова не смогут изменить отношение Миши ко мне, так что все ваши попытки почем зря. - Андрей Платонович, вы ни нальете мне красного вина… - елейным голосом с самой очаровательной улыбкой обратилась я к престарелому предводителю, сидящему за столом по левую руку от меня, якобы случайно легонько коснувшись своими пальцами его морщинистой кисти. От проявленного мной внимания в его сторону господин Забалуев буквально расцвел на глазах, засияв как начищенный пятак, а я краем глаза уловила едва заметную понимающую улыбку Михаила, занимающего место с правой стороны от меня, с неподдельным интересом наблюдающего за разворачивающимся на его глазах любопытным спектаклем. - Конечно-конечно… - тут же заговорил страшно довольный зять княгини, не сводящий с меня взора своих светлых лукавых глаз и наливая в мой хрустальный бокал на высокой тонкой ножке бургундского вина из прозрачного кувшина. Смотрите, Марья Алексеевна, любуйтесь, насколько вашему дражайшему зятю все равно на вашу дочь, которая ему во внучки годится, он на нее смотрит и в упор не видит, слушает и не слышит. Вы так хотите очернить меня в глазах Миши, так и я найду способ вас задеть, даже не сомневайтесь, милая добрая Анна осталась в далеком прошлом, умерла и похоронена в самой глубокой могиле под сводами Императорских театров. После удара по правой щеке я не подставлю левую, это уже давно не про меня… - Благодарю вас, Андрей Платонович, вы так заботливы, вашей будущей жене с вами несказанно повезло… - с обворожительной улыбкой поблагодарила я престарелого предводителя и с удовольствием сделала небольшой глоток красного сладкого вина, моего любимого, отметив, как недовольно поджались тонкие губы княгини, и едва заметно понимающе кивнул мне князь Репнин. И ведь господин Забалуев, спустившийся к ужину последним, по идее должен был занять место за столом рядом со своей будущей женой Софьей Петровной, сидящей по правую руку от матери, занимающей место во главе стола, как хозяйки этого дома после смерти супруга Петра Михайловича. Однако ее дорогой зять предпочел усесться за стол рядом со мной, сидящей с левой стороны от княгини за Михаилом, мелочь, конечно, но вряд ли приятная его дражайшей теще. Нравлюсь я предводителю уездного дворянства как женщина даже при его мужском бессилии в силу возраста, очень даже нравлюсь, впрочем, я подавляющее большинство мужчин всех возрастов привлекаю в сексуальном плане, абсолютно ничего для этого не делая, и я к этому давным-давно привыкла. *** POV Владимир В сумерках стоя у небольшого зарешеченного окна тюремной камеры у потолка, чуть запрокинув голову назад, я наблюдал за занимающейся на улице метелью, не зная куда себя деть, время тянулось невыносимо медленно, поскорее бы заседание суда, надоело ждать, устал. Снежинки кружились под резкими порывами ветра, но чрез их кружение и сгущающиеся сумерки все еще можно было разглядеть золоченые кресты на куполах уездного храма вдали, символично, вот бы из этой камеры да прямо на небо. Может быть, кому-то и туда, на небо, но, увы, не мне, с моими многочисленными прегрешениями мне прямиком в Ад. Отвернувшись от окна, я медленно прошелся по небольшой камере от одной стены к другой, замерев у тяжелых деревянных дверей, мой взор остановился на одинокой свече на столе, принесенной охранником вместе с ужином, почти несоленой пшенной кашей безо всякого масла с кусочком черного хлеба. Я съел от силы буквально пару ложек этой безвкусной каши, не лезет мне она, меня от одного вида этой каши уже тошнит. Это тюрьма, здесь дурно кормят, и мне хочешь – не хочешь придется к этому привыкнуть, поскольку в Сибири на каторге вряд ли рацион будет разнообразнее и вкуснее, заключенным деликатесы не положены. Свеча на столе, рассеивающая сумерки вокруг, стремительно превращающиеся во тьму, напомнила мне мою собственную жизнь, все мы горим подобно свече, но однажды рано или поздно умираем, сгораем. Падает, падает снег, вновь заметая мой последний разбег, в сердце моем горит одиноко свеча, скоро уйду навсегда, и погаснет она… Звук поворачивающегося в замке ключа отвлек меня от моих не слишком радужных мыслей, и я отошел от двери на несколько метров, в следующее мгновение она с шумом распахнулась, и внутрь вошел неизвестный мне высокий где-то с меня ростом русоволосый мужчина в длинном темно-сером драповом пальто с отложным воротником. - Здравствуйте, ваше благородие, - вежливо нейтрально произнес незнакомец примерно лет тридцати, на что я без слов едва уловимо кивнул, и подошел к столу, раскрывая свой черный саквояж, от чего я внутренне чисто автоматически напрягся, не зная, что именно он достанет из саквояжа, ведь это может быть и пистолет, в конце концов. Хотя, если незнакомец меня сейчас застрелит, я вообще-то буду совсем не против, честно говоря. - Госпожа Платонова велела вам передать, - продолжил мужчина и поставил на стол хрустальный графин с крышкой, полный коньяка, два низких пузатых бокала и вазочку с нарезанным дольками лимоном, завернутую в белоснежную льняную салфетку. Ты не забыла, о чем я просил, Анна, и прислала, очевидно, своего слугу, спасибо тебе. А почему бокала два, сестричка, на случай если в порыве эмоций один я разобью о стену?.. После чего мужчина молча ушел, Афанасьевич закрыл за ним дверь, повернув ключ в замке, и я вновь остался один. Отодвинув стул, я сел за стол и налил коньяка в бокал, с наслаждением делая пару глотков и прикрывая глаза, чувствуя приятную обжигающую терпкость дорогого крепкого алкоголя, моего любимого, оставляющего легкую деликатную горчинку послевкусия. Чудесно, коньяк с лимончиком, прекрасно, люблю горькое и кислое, благородную горчинку крепкого спиртного и приятную освежающую кислинку лимона, лучшей закуски под коньяк на мой вкус и не найти. Через пару часов графин из-под коньяка был практически пуст, в вазочке осталось лишь пару долек лимона, а я, наконец, почувствовал вожделенное опьянение, хмель бежал по венам, все мысли растворялись в алкоголе и разбегались, прячась на задворках сознания. Психическое напряжение меня покинуло, пришло спокойствие и эмоциональное расслабление, бесчисленные думы, голоса в голове, замолкли, утихли, наступила долгожданная блаженная тишина, тишина в голове. Встав из-за стола, я прошел к узкой койке у стены и опустился на нее, спиной опираясь на прохладную стену и прикрывая глаза, чувствуя, что потихоньку «уплываю», и никак не сопротивляясь этому мягкому течению, несущему меня. А ведь ты была права, Аня, я действительно ревную тебя к Забалуеву, черт бы его побрал, я тебя ко всем мужчинам ревную, потому что люблю и ничего не могу с собой поделать, вот такая незадача… Это была последняя мысль, также растворившаяся в уютной тишине, а далее меня поглотила мягкая обволакивающая тьма, с готовностью принимающая в свои ласковые объятия… *** В гостиной, ярко освещенной мягким теплым светом свечей, пылающих в настенных и высоких напольных бронзовых канделябрах, витает сладковатый пряный аромат восточных благовоний, который я вдыхаю, сидя в мягком кресле и положив руки на его подлокотники. Я наблюдаю за танцующей в пламени свечей под чувственную и тягучую арабскую мелодию с ее неповторимым страстным ритмом женщиной в откровенном восточном одеянии, отражающейся в многочисленных зеркалах, висящих на стенах. Длинные светлые волосы танцовщицы подколоты сзади и спускаются мягкими локонами по ее спине и покатым плечам, открытый лиф ее красно-золотого костюма демонстрирует высокую упругую полную грудь с соблазнительной ложбинкой, а полупрозрачная длинная юбка не скрывает ее стройные ноги. Браслеты на тонких запястьях и монетки на поясе на широких округлых бедрах красивой женщины мелодично позвякивают в такт каждому ее движению, сексуальному и тягуче-томному, притягивающему и завораживающему, не дающему даже на краткий миг отвести взор. В легких изящных руках танцовщицы алый шелковый шарф, он то молниеносно взлетает вверх, то плавно скользит по ее женственному телу, стекая вниз, она то приближается ко мне, опускаясь на пол около моих ног, касаясь своими холеными кистями моих коленей, то поднимается и отдаляется. И так до бесконечности, несколько шагов вперед и обратно, движения женщины по-кошачьи плавные, эротичные, перетекающие одно в другое, во взгляде ее голубых с поволокой глаз из-под ресниц, в свете свечей отливающих персидской бирюзой, горит огонь, это пламя притягивает меня к ней словно магнитом, и нет никаких сил устоять. Желание неудержимо поднимается в теле, с кровью бежит по венам, воспламеняя ее, воспламеняя меня самого, разжигая во мне самый первобытный природный инстинкт, жажду обладания. Хочется встать, подойти к танцовщице, заключить ее, мягкую и податливую, в свои собственнические объятия, медленно провести ладонями по ее совершенному желанному телу сверху вниз по шее, плечам, полной груди, тонкой талии и широким бедрам, наклониться к ее красивому лицу с тонкими чертами и поцеловать мягкие пухлые губы. После своим языком проскользнуть в теплый влажный ротик женщины, встречаясь с ее ласковым игривым язычком, беря то, что она готова мне дать, беря принадлежащее мне по праву, упиваясь ее нежностью, покорностью, служением, и вместе с тем горя в ее испепеляющем пламени, пламени первородной страсти, горя, не сгорая. Чтобы вновь и вновь наслаждаться ее обнаженным телом, трепещущим в моих руках, губами забирая себе ее сладкие стоны удовольствия от моих ласк, становясь одним целым, вместе поднимаясь на самую вершину яркого ослепительного блаженства. Но я остаюсь сидеть в кресле и лишь смотрю, наблюдаю, запоминаю, впитываю каждое движение, каждый поворот головы, взмах руки, покачивание бедром, скольжение атласного платка по обнажившейся в высоком разрезе юбки стройной ножке с миниатюрной ступней. Потому что знаю, стоит мне лишь протянуть руку и коснуться Анны, она исчезнет, растворится, оставив меня одного во тьме моей грешной уставшей души. Ибо она лишь моя иллюзия, плод моего больного воображения, моя мучительная горькая любовь, моя боль и моя радость, смысл моего бытия, мое все…