Аттракцион иллюзий

POV Анна Острая обжигающая боль огнем полоснула по шее, а из глаз невольно брызнули слезы. И сквозь пелену слез я уловила, что Владимир в двадцати пяти метрах от нас резко присел на корточки, положил на заснеженную землю окровавленный османский меч и также быстро поднялся в полный рост, беря что-то с холодной земли. В следующий миг я невольно зажмурилась от боли, а до моего слуха донесся тихий свистящий звук рассекаемого воздуха, этот звук я слышала много раз, когда Константин метал ножи, и перепутать ни с одним другим я его не могла. Внезапно хватка грабителя позади меня ослабла, и он стал опускаться на снег, таща за собой и меня, а когда через несколько долгих мгновений я открыла глаза, несколько раз моргнув, чтобы сморгнуть слезы, вернуть четкость взгляду и понять, что же произошло, то встретилась с обеспокоенным взором серых глаз брата. В ночи глаза наклонившегося ко мне мужчины казались совсем темными, а сам он с неприкрытой тревогой смотрел на меня, в следующий миг без слов бережно подняв меня с земли, обняв и притянув вплотную к себе с едва различимым, «Слава Богу…». С облегчением выдыхая, я положила голову на широкую грудь барона и прикрыла веки, шея горела обжигающей болью, скорее всего после останется шрамик, но я была жива, и это самое главное, а что еще важнее, Владимир был жив, все прошло, все закончилось, он спас меня, спас мою жизнь. - Владимир… Ты жив… Жив… Я так испугалась, если бы ты только знал… - через пару минут, немного придя в себя и открыв глаза, прошептала я, поднимая взгляд на красивое мрачное обеспокоенное лицо мужчины, встречаясь с его невеселым пепельным взором. - Конечно, испугалась, что я не понимаю что ли… Этот негодяй хотел тебя убить… Порез совсем неглубокий, неопасный для жизни, но после заживления останется хоть и тонкий, но шрам… Прости меня, моя вина, я не должен был этого допустить… - негромко промолвил брат, чуть отстранив меня от себя и внимательно осматривая мою пострадавшую шею, следом достал из кармана сюртука белоснежный платок и осторожно приложил его к ране, что оказалось не слишком приятным ощущением, ну, ничего, переживу, не смертельно, в конце концов. - Нет… Ты не понимаешь… Не понимаешь… Я испугалась не за себя, мое время умирать еще не пришло, я испугалась за тебя… - тихо выдохнула я, кончиками замерзших пальцев легонько коснувшись гладковыбритой щеки барона, на что он мрачно улыбнулся уголком красиво очерченных губ, неужели не поверил. - Я не стою твоего беспокойства, Аня… Такой пропащий человек, как я, того не стоит… Не нужно за меня переживать… - также негромко изрек мужчина с хорошо ощутимой горечью в мягком низком голосе, что же вы так себя не любите-то, Владимир Иванович, «пропащим» называете… - Зря вы так о себе… - более-менее успокоившись, тихо произнесла, возвращаясь к субординации и вежливому обращению на «Вы», о которой до того даже не помнила в силу пережитых эмоций, негоже бывшей крепостной «тыкать» благородному барину, даже если он – мой родной брат, неправильно это. - Садись в карету, я отвезу тебя в имение Долгоруких, раз завтра свадьба Софьи Петровны и господина Забалуева, Михаил уже наверняка там, он о тебе позаботится, а я переночую в одной из комнат на постоялом дворе над трактиром. Не имею ни малейшего желания быть в доме Марьи Алексеевны, хотя, уверен, Андрей наверняка пригласит меня в гости, он с Наташей уже тоже должен был приехать. Мне еще не приходилось в этой жизни бывать в роли кучера, но видимо, все когда-то бывает в первый раз… - выпуская меня из своих бережных объятий, как данность, озвучил брат. Вот только мне совершенно не нравилась эта данность, что он все решил, даже не поинтересовавшись моим мнением, ибо в этом конкретном случае я была с ним не согласна. - Не хочу ехать к Долгоруким, хочу остаться ночью с вами… - вновь сделав шаг навстречу барону и положив ладони ему на грудь, с самой что ни на есть обворожительной улыбкой, на какую только была способна в нынешнем состоянии, тихонько проговорила я, глядя прямо в его серые глаза цвета грозового неба. - Анна, на постоялом дворе совершенно не подходящие для тебя условия, я не хочу, чтобы ты там ночевала, у Долгоруких тебе будет намного комфортнее. И я не намерен это далее обсуждать… - безапелляционно заявил мужчина, мягко накрывая мои холодные миниатюрные кисти на его груди своими, большими и горячими, а я мысленно поморщилась. Какой же вы порой упрямый, Владимир Иванович, никого кроме себя слышать не хотите… - Комфортнее, чем рядом с вами, мне нигде быть не может… И от того, что я переночую одну ночь на постоялом дворе, со мной точно ничего не случится… Владимир, я не хочу сейчас никого видеть, даже Мишу, я хочу остаться лишь с тобой вдвоем… - в этот раз уже намеренно переходя на «Ты» и обращаясь к брату по имени, дабы максимально приблизиться к нему в эмоциональном плане, с очаровательной улыбкой тихонько промолвила я и обняла его за шею. Неужто на вас совсем не действует мое обаяние?.. - Ну, хорошо, поехали, садись в карету, ты и так замерзла… - через несколько долгих мгновений раздумий все же согласился барон, чему я была только рада, значит, мое женское обаяние на него все-таки действует, выпустил меня из своих рук и мягко подтолкнул к открытой дверце экипажа. Сам же он пошел в сторону убитых грабителей, очевидно, чтобы забрать османский меч, подаренный ему госпожой Калиновской, его горькой любовью, а я обернулась назад на мертвого разбойника, лежащего на холодной земле с ножом в руках, на лезвии которого осталась моя кровь. В его горле по рукоять торчал другой нож, я не ошиблась, то был звук летящего ножа, ранее принадлежащего одному из его подельников, из раны на снег стекали струйки крови, уже образовавшие небольшое алое пятно, меткий бросок, однако. Промахнись мужчина хоть немного, и вместо этого бандита на замерзшей земле могла лежать я, но все благо обошлось, все же брат – хорошо обученный боевой офицер, прошедший две военные кампании на Кавказе. Владимир вернулся с окровавленным мечом в руках, вложил его в поднятые с земли ножны, положил холодное оружие на сиденье коляски рядом с моим саквояжем, надел свое черное драповое пальто в пол, также поднятое с земли, и только тогда я забралась в карету. Мужчина закрыл за мной дверцу, я укуталась в большой двусторонний плед из волчьих шкур, придерживая левой рукой платок на шее, чтобы не испачкать кровью одежду, и экипаж тронулся. Нам нужно развернуться, вернуться обратно на развилку и поехать по другой дороге, которая также приведет в Двугорское, пусть это будет и несколько дольше по времени. Порез на шее неприятно саднил, а мне никак не удавалось согреться, я чувствовала, что меня знобит и бьет мелкой дрожью, видимо, стресс от пережитого недавно, но это ерунда, пройдет. Спустя какое-то время, коляска остановилась, и я открыла глаза, задремать мне естественно не удалось, да, и было бы странно, если бы удалось, буквально через минуту барон открыл дверцу и помог мне выбраться из экипажа, мы находились возле трактира, где раньше я, конечно же, никогда не была. В кабаке сегодня находилось не столь много народа, но я успела ощутить сальные взгляды местных забулдыг, гуляющие по моему лицу и телу, только я давно привыкла к таким взорам, и они меня совершенно не трогают. Заплатив за комнату, мы поднялись на второй этаж вместе с трактирщиком, который открыл перед нами дверь нашего временного жилища на одну ночь. Помещение оказалось небольшим и очень простым с деревянными полами, столиком, двумя стульями около него и узким шкафом у стены, но кровать, нужно отдать должное, была широкой, не односпальной, что радовало. Трактирщик зажег свечи в простецком подсвечнике на три штуки, стоящем на столе, а минут через десять вернулся с дровами, затопил камин и поставил на столик кувшин с водой, металлическую чашу и положил несколько отрезов светлой льняной ткани, как велел брат. После чего хозяин сего заведения нас покинул, и мы остались с Владимиром вдвоем. Мужчина помог мне снять шубу, повесил ее в шкаф, усадил меня на кровать, сам, присев на корточки, расшнуровал и снял с моих ног ботиночки, отставив их в сторону, налил из кувшина воды в чашу, опустил в нее кусок чистой ткани и отжал его. Убрав с моей шеи свой платок, пропитавшийся кровью, барон начал очень аккуратно промывать порез, но все равно прикосновения к ране вызывали неприятные ощущения, и я невольно поморщилась, закрывая глаза. А еще я отметила про себя, что порой нам с братом и слова не нужны, иногда мы понимаем друг друга и без слов. - Порез неглубокий, быстро затянется, но след, увы, останется… Мне, правда, жаль, что тебе пришлось все это пережить… Прости меня, Анна… - негромко покаянно произнес Владимир, выбрасывая ткань в пятнах моей алой крови и свой платок в ней же, беря сухой кусок ткани и отрывая от него полосу, тем самым делая импровизированный бинт. Бережно перебинтовав рану вокруг шеи, брат вновь присел на корточки около меня, взял мои холодные руки в свои горячие и мягко сжал пальцы в успокаивающем жесте. - Ну, что вы, Владимир Иванович, вам не в чем себя винить, это ведь вы спасли меня, спасли мою жизнь, если бы не вы, я сейчас была бы уже мертва… Это я должна благодарить вас… - уже с открытыми глазами негромко промолвила я и легко улыбнулась уголками губ, глядя в серые печальные очи мужчины цвета расплавленного серебра, в них плескалось искреннее беспокойство за меня, сострадание и что-то еще неуловимое. Камин в комнате только разожгли, потому было еще достаточно прохладно, и я никак не могла согреться, меня знобило, потому я решила подойти поближе к огню, мягко вытянув свои кисти из рук барона, я поднялась на ноги, дошла до камина и присела около него. Протянув руки к пламени на безопасном расстоянии, дабы ощутить его живительное тепло, я почувствовала теплое дыхание огня на своей коже, а уже в следующее мгновение на мои плечи лег плед с кровати, снятый братом. Сам же он присел за моей спиной, бережно обнимая меня за плечи и ласково поглаживая по рукам через ткань, и это было приятно. - С ознобом выходит пережитый стресс, хочешь поплачь, станет легче… - тихо изрек мужчина своим низким голосом, прочно ассоциирующимся у меня с прикосновением мягкого черного бархата к обнаженной коже, его руки могут быть такими ласковыми, но в то же время могут приносить боль и смерть, забирать жизни. Он воевал, он убивал, и я его за это не осуждала, в конце концов, Владимир – офицер Императорской армии, воевавший на Кавказе. Но сегодня я поняла, что и в мирной жизни он может при необходимости убить, если будет угрожать опасность ему самому или его близким, и это нормально, защищать своих родных – это правильно, это поступок настоящего мужчины. - Мне не хочется плакать, мне просто очень холодно, пусть даже это и на нервной почве… - тихо выдохнула я, потихоньку расслабляясь в сильных руках брата, меня постепенно переставало потряхивать, но вот согреться у меня, увы, никак не получалось, руки и ноги были просто ледяными. - А чего хочется?.. – слегка лукаво поинтересовался барон, нежно целуя меня в макушку, и я прикрыла глаза, задумавшись, чего же именно сейчас мне хотелось бы. - Можно вас попросить, сходить до кареты и принести оттуда меховой плед, натуральный мех намного теплее любой ткани. Хочу закутаться в него с головы до ног и выпить горячего чая, сидя у камина, может быть, это поможет мне согреться… - через пару минут раздумий попросила я мужчину, мне было неудобно просить его, благородного барина, о подобном, дабы он подобно слуге сходил за пледом. Однако, в конце концов, он не только благородный аристократ, но еще и мой родной брат, и я искренне надеялась, что Владимира не оскорбит моя просьба. - Конечно, сейчас схожу, - к моей радости вполне благожелательно без малейшего недовольства в голосе отозвался барон, легко поднялся в полный рост и покинул комнату, прикрывая за собой дверь и оставляя меня временно одну наедине со своими собственными мыслями, и они, нужно сказать, имели весьма странное направление. Минут через десять брат вернулся, положил свернутый плед на кровать, а на стол поставил коробку с эклерами, о которых я совершенно забыла, как-то было совершенно не до них. - Я велел принести чая, попей горячего чайку со своими пирожными, быстрее согреешься, - снимая длинное пальто в пол и следом убирая его в шкаф, спокойно промолвил Владимир, и тут я увидела, что на его левом предплечье серая ткань сюртука была разрезана, а ткань вокруг пропиталась багровой кровью, и мне вновь стало как-то не до эклеров. - Вы ранены… Нужно промыть и перевязать рану… - скидывая с плеч на деревянный пол нетолстый тканевый плед и поднимаясь на ноги, с искренним беспокойством заговорила я, приближаясь к барону, на что он лишь беззаботно отмахнулся, мимолетно взглянув на порез, «А, это… Просто царапина… Забудь…». - Даже если просто царапина, все равно нужно ее промыть и перевязать, чтобы не попала грязь. Позвольте мне за вами поухаживать, Владимир Иванович, мне это в удовольствие. Прошу вас… - положив ладони на широкую грудь брата, с мягкой мурлыкающей интонацией негромко заговорила я, Михаил как-то сказал мне, «При желании вы можете уговорить любого мужчину на что угодно, Анна», вот и посмотрим, действует ли мое женское обаяние хоть немного и на барона Корфа. - Ну, хорошо, если ты так хочешь… - через несколько долгих мгновений согласился барон, расстегнул пуговицы своего серого сюртука с воротничком-стойкой, снял его и повесил на спинку стула, следом развязал атласный шейный платок ему в тон, снял жилет и белоснежную льняную рубашку с широкими рукавами на манжетах, повесив остальные вещи поверх сюртука. Сам он опустился на этот же самый стул и прикрыл веки, а я, взяв со столика кусок чистой ткани, намочила его в чаше с водой, тщательно отжала и аккуратно убрала кровь с пореза средней глубины на предплечье брата. После мужчина, открыв глаза, оторвал от сухого куска ткани еще одну полосу, импровизированный бинт, и я осторожно перебинтовала его руку, чтобы не причинять лишних неприятных ощущений, но очевидно все же невольно причинила, поскольку Владимир при этом безмолвно болезненно поморщился. - Больно?.. Простите… - тихо выдохнула я и, присев на корточки перед братом, нежно поцеловала тыльную сторону его левой кисти, на что он легонько улыбнулся уголками красиво очерченных губ. - Это всего лишь царапина, у меня голова болит адски, раскалывается просто, твоя подруга предлагала мне лекарство от мигрени, но я отказался, видимо, зря. Теперь придется терпеть головную боль, пока она сама не пройдет, - своими красивыми длинными пальцами пианиста круговыми движениями мягко массируя виски, ответил мужчина, и на моем лице расцвела невольная улыбка. - Нет, не придется ничего терпеть, у меня с собой есть лекарство от боли, выписанное моим доктором, поскольку периодически у меня бывают мигрени из-за падения с лошади в юности, ничто в нашей жизни не проходит бесследно. Дать вам лекарство, Владимир Иванович, выпьете? – поднимаясь на ноги, спросила я, подошла к соседнему стулу, где стоял мой дорожный саквояж, открыла его и извлекла наружу стеклянный пузырек с темной красно-коричневой жидкостью, заткнутый пробкой. Следом из небольшой деревянной коробочки достала маленькую десертную ложечку, завернутую в чистую тканевую салфетку, поскольку лекарство сильное и его необходимо принимать строго в определенных количествах в рекомендуемых терапевтических дозах. - Выпью… - согласился брат и через пару секунд недовольно добавил, - вот так, из-за какого-то идиота-конюха, который не смог выбрать смирную и спокойную лошадку для прогулки девушке, ты теперь страдаешь головными болями. И отец, милосердный человек, наверняка простил этого растяпу, и тот остался безнаказанным за содеянное, я бы не простил, наказал бы. Отец всегда учил меня видеть в крепостных не только свое живое имущество, но и людей, и я согласен с этим, но есть вещи непростительные, за гранью моего прощения, и тот бестолковый конюх определенно заслуживал наказания, дабы впредь думал головой, а не витал в облаках… - Это все давно в прошлом, что было, то прошло… Выпейте одну ложечку и запейте водой, ибо лекарство очень горькое… - миролюбиво промолвила я и протянула барону пузырек с десертной ложкой, следом налила чистой воды из кувшина в один из двух стаканов, стоящих на столе, и поставила его около мужчины. Да, хорошо, что тогда барином был отец, и Никита смог избежать наказания за вставшую на дыбы лошадь, скинувшую меня на землю, ибо будь вся власть у его сына, то ни в чем не повинный крепостной, поскольку произошедшее на мой взгляд было случайностью, пострадал бы ни за что. Брат – хороший достойный мужчина, добрый к тем, к кому он хорошо относится, но не настолько милосердный, как Иван Иванович, более строгий и требовательный хозяин. - Лауданум, спиртовая настойка на основе опиума, как хорошо я с ним знаком… - негромко протянул Владимир с легкой улыбкой, открыв крышечку и вдохнув едва уловимый спиртовой запах лекарства, - в военном госпитале мне не раз доктора давали лауданум в качестве болеутоляющего и одновременно снотворного. Помню, при пулевом ранении в грудь вблизи сердца, когда пришел в сознание, я не мог спать, каждый вдох и выдох причиняли жуткую боль, я принимал настойку опиума, боль притуплялась, уходила, в тело приходило расслабление, и я проваливался в сон. А еще лауданум принимала мать, когда болела… Помню, в детстве за несколько месяцев до ее смерти я как-то зашел в комнату мамы, она спала, я уже собрался уйти, чтобы не мешать ей, но как-то слишком резко развернулся и сшиб со столика с лекарствами один из пузырьков на пол, он упал и разбился, а мать естественно проснулась из-за шума. И именно в этот момент в спальню вошел отец, увидел, что я натворил, строго отчитал меня и запретил входить к маме без его разрешения и беспокоить ее, а вот сама мать даже не рассердилась на меня, она смотрела на меня и легко ласково улыбалась… Этот день и несильный специфический алкогольный запах разлившегося лекарства остались в моей памяти, просто тогда я не знал, что это настойка опиума, узнал гораздо позже в военном госпитале на Кавказе… - в тихих словах барона о покойной матери звучала неприкрытая нежность, тесно переплетенная с душевной болью от ее потери, он очень любил маму, да и до сих пор эта любовь живет в его душе. А еще я была искренне благодарна брату, что он поделился со мной своими глубоко личными воспоминаниями, связанными с матерью, это говорило о его доверии мне, которое для меня было просто бесценно. - Спасибо… - через несколько секунд спокойно произнес мужчина, возвращая мне пузырек с лекарством, из которого он выпил не одну десертную ложечку, как говорила я, а пару средних глотков, запив их водой. И меня это немного насторожило, поскольку мой доктор очень не советует превышать рекомендуемую им терапевтическую дозу, ибо лауданум – сильное лекарство, а Владимир превысил ее аж в несколько раз. - При таком превышении дозы настойка опиума оказывает не только болеутоляющее и расслабляющее действие, но и опьяняющее с достаточно сильным снотворным. Если вы ее принимали прежде, то должны об этом знать… - благожелательно пояснила я, убирая пузырек с лекарством и десертную ложечку, коей барон так и не воспользовался, обратно в саквояж и закрывая его. Не то, чтобы я осуждала брата, вовсе нет, да и кто я такая, чтобы его вообще осуждать, всего лишь бывшая крепостная, я просто искренне беспокоилась за него, и так выразилось мое беспокойство. - Я все это знаю, поверь, Анна… Я не раз за две военные кампании на Кавказе оказывался в госпитале с ранами разной степени тяжести и знаю действие лауданума во всех дозах, от минимальной до максимальной. Чем больше доза, тем быстрее наступает эффект, уходит боль, приходит расслабление, у меня адски болит голова, я просто не хочу терпеть эту боль, хочу отдохнуть, лечь и уснуть… При однократном превышении дозы ничего страшного не случится, зависимость развивается при регулярном приеме опиума в больших, не терапевтических дозах… - откликнулся Владимир, улыбнувшись уголком четко очерченных губ, наклоняясь, снимая с ног сапоги и убирая их в сторону. И в этот момент в комнату вошел трактирщик с заварочным чайником, сахарницей и двумя чайными кружками на простом железном подносе, убрал чашу с водой со стола на пол к стене и поставил на него содержимое подноса со словами, «Приятного аппетита, Ваше благородие», следом удаляясь прочь. - Вот, и твой чай, Аня, пей… - кивнув на заварочный чайник, мужчина поднялся на ноги, переставил мой дорожный саквояж со второго стула на подоконник у окна с не задернутыми шторами и взял оттуда изогнутый османский меч в дорогих ножнах. На рукояти холодного оружия с золотом и драгоценным камнем остались багровые брызги крови убитых им грабителей, а сам барон вернулся с мечом в руках на свое прежнее место и бережно положил его себе на колени. С мимолетной задумчивой улыбкой он любовно провел своими красивыми длинными пальцами пианиста по искусной золотой филиграни на ножнах и едва слышно выдохнул не мне, а скорее самому себе: - Головы срубая, на землю бросая, а сколько их будет, никто не знает… Напои свою саблю кровью… Пока ты стоишь на ногах, а рука в силах держать меч, ты еще не побежден… - а уже в следующее мгновение брат заговорил чуть громче, теперь обращаясь непосредственно ко мне. – Знаешь, я убивал десятки, сотни раз, большинство лиц, убитых мной, стерлись из памяти, я их не помню, но некоторые лица я никак не могу забыть, как бы этого ни желал… Не получается… Сложно убить в первый раз, но стоит лишь один раз забрать чью-то жизнь, как ты безвозвратно переступаешь какой-то рубеж в себе самом, и убивать становится очень легко, даже слишком легко, катастрофически легко… - Со временем все обязательно забудется… Все проходит, и это пройдет… - мягко отозвалась я и откусила кусочек эклера со сливками, запив его горячим черным чаем без сахара, пирожные и так сладкие, куда уж тут еще добавлять сахар в чай, это будет уже явный перебор, - а вы не хотите чая, Владимир Иванович?.. – с улыбкой поинтересовалась я, отметив про себя, что возможно барон не может забыть именно убийства женщин и детей, которые ему пришлось совершить на Кавказе. Естественно, я не собиралась ему ничего об этом говорить, а зачем сыпать соль на и без того открытые раны в душе мужчины, тем самым причиняя ему дополнительную эмоциональную боль. У меня не было ни малейшего желания мучить его и приносить душевную боль, только не теперь… - Не хочу… Спать хочу… - с расслабленной улыбкой выдохнул Владимир, поднимаясь со стула и убирая османский меч обратно на подоконник к моему саквояжу. Лауданум начал действовать, зрачки в его серых глазах, притом, что комната утопала в сумраке, трех свечей в подсвечнике на столе для хорошего освещения явно было мало, сузились, почти полностью открывая пепельную радужку, при приеме настойки опиума это совершенно нормальная реакция человеческого организма. - Хорошо, будем спать… - согласилась я, доедая эклер, допивая чай из своей кружки и тоже поднимаясь на ноги, я все же немного согрелась, горячий чай помог, но далеко не полностью. Рана на шее под повязкой неприятно саднила, и я отлично понимала, что этот дискомфорт будет очень мешать мне уснуть, а мне так хотелось заснуть в жарких объятиях барона и проспать так до утра. Потому я вновь открыла свой дорожный саквояж, вынула оттуда пузырек с лауданумом и выпила рекомендованную моим доктором терапевтическую дозу, десертную ложечку, запив очень горькую на вкус настойку водой. - Поможете мне раздеться, Владимир Иванович?.. – следом обратилась я к мужчине, разворачиваясь к нему спиной, перед этим закрыв входную дверь на ключ и оставив его в замочной скважине. Брат хмыкнул в знак согласия и начал неторопливо расстегивать мелкие пуговицы по спинке моего черного бархатного платья, идущие от шеи до поясницы, а сама я параллельно расплела свой низкий пучок и заплела длинные светлые волосы в простую косу из трех прядей. Когда с пуговицами было покончено, я сняла платье и повесила его на спинку свободного стула, оставшись в корсете и белоснежной кружевной нижней юбке, и вновь развернулась к барону спиной, дабы он ослабил шнуровку корсета, что он сделал и без моей дополнительной просьбы на словах. Последними я сняла украшения, серьги, колье и парные браслеты с глубокими синими сапфирами и прозрачными бриллиантами чистой воды, положив драгоценности на стол до утра. Вместе с Владимиром мы раскинули по кровати поверх постельного белья большое двустороннее меховое покрывало из волчьих шкур, уж оно явно будет теплее любого одеяла, и я забралась в кровать, легла на бок, опираясь на локоть, и призывно откинула плед в сторону, приглашая мужчину присоединиться ко мне. Быть может, будучи в трезвом состоянии, он бы и не стал ложиться со мной в одну кровать или хотя бы поколебался в этом решении, но не сейчас под действием опиумной настойки, расширяющей границы возможного в сознании и стирающей ограничения. Брат даже не помедлил, а просто лег в постель рядом со мной, накрывая нас покрывалом, в этом состоянии его очень легко спровоцировать на секс, поскольку я желанна для него как женщина. Однако я не собиралась этого делать, прекрасно понимая, что если я не пожалею о близости с ним, в конце концов, я все равно не могу иметь детей, так что опасаться беременности не приходится, то вот он очень даже может пожалеть об интиме со мной, родной сестрой. Ведь в нормальном состоянии он не считал секс между нами возможным, к моему сожалению, изначально я и сама считала так, но что-то незаметно для меня самой изменилось во мне, и теперь для меня в близости с бароном не было ничего неправильного, ведь в конечном итоге это касается только нас двоих и больше никого. Да и судьи кто… - Какая ты красивая, Аня… - тихий хрипловатый голос мужчины ворвался в мои мысли, а он сам придвинулся ближе ко мне, мягко уложил меня на спину и накрыл мое женственное тело своим, горячим, сильным и тяжелым, но это была такая благословенная тяжесть, мне было так неимоверно хорошо под ним. Сгибая ноги в коленях, я развела их в стороны под нижней юбкой, чтобы нам обоим было удобнее, и обняла Владимира коленями за бедра, его горячие пальцы скользнули по моему лицу, а властные губы накрыли мои в глубоком требовательном и жадном поцелуе, который я встретила со всей доступной мне страстью. Послушно открыв ротик, я впустила гладкий умелый язык барона внутрь, он проходился по моим зубам и небу, дразнил и ласкал мой собственный язычок, и мне не оставалось ничего, как тихонько постанывать сквозь поцелуй прямо в рот брату. Обнимая его за спину, я чувствовала под пальцами и ладонями горячую гладкую кожу и твердые мышцы под ней, восхитительное ощущение, а низ живота стремительно наполнялся сладкой тяжестью, я определенно возбуждалась, тело однозначно просило продолжения и желало близости с этим красивым сексуальным мужчиной, которого я так хочу. Когда воздух в легких закончился, барон нехотя выпустил мои губы из плена своих, немного отстраняясь, своим носом продолжая касаться моего миниатюрного носика, давая нам обоим возможность вдохнуть, чем я незамедлительно и воспользовалась. Пальчики правой руки я с наслаждением запустила в его темные, гладкие, такие приятные на ощупь, шелковистые волосы и негромко, но четко произнесла, интонацией отделяя слова друг от друга, потому что было необходимо это сказать: - Владимир… Ты помнишь, что мы – родные брат и сестра?.. – и видит Бог, как мне хотелось умолчать об этом маленьком нюансе, но я не могла этого сделать, ибо это будет попросту неправильно, а мужчина уже наутро, когда закончится действие лауданума, пожалеет о сделанном. Мне же менее всего хотелось, чтобы он винил себя и о чем-то сожалел, тем более о сексе со мной. - Аня… - едва слышно хрипло выдохнул Владимир, устремив долгий пристальный взор своих серых глаз цвета расплавленного серебра с суженными зрачками из-за настойки опиума на мое лицо, крепко обнимая меня руками за талию. Через несколько долгих мгновений он моргнул, сдвинулся чуть ниже, носом провел по ложбинке между моих полных грудей выше корсета, чувствительно поцеловал в ложбинку же, касаясь кожи горячим гладким языком, и просто лег на меня, положив голову мне на грудь, а ладони согнутых в локтях рук на мои бедра, и я отчетливо чувствовала их жар даже через кружево нижней юбки. - Володя… - едва слышно проговорила я, впервые использовав эту уменьшительно-ласкательную, такую домашнюю форму его красивого звучного имени «Владимир», и не факт, что он вообще меня сейчас услышал, да это было и совершенно неважно. Я подтянула меховой плед чуть повыше, левой рукой обняла мужчину за шею, время от времени спускаясь пальцами ниже и ласково гладя его по спине, а пальчиками правой бережно перебирая шелковистые пряди его темных волос. Меня затопила невыразимая словами нежность к брату, а в следующий миг странное направление моих мыслей сегодняшним вечером пришло к своему логическому завершению, и я с совершенной точностью и ясностью вдруг осознала, что я люблю барона Корфа, люблю как мужчину, люблю той самой любовью, которой в прошлом любила Константина. Да, мы – родные брат и сестра, но я люблю его, глупое сердце, увы, не спрашивает прагматичный расчетливый разум, кого ему полюбить. Минут через десять дыхание барона стало размеренным и спокойным, он задремал под действием лауданума, ну и хорошо, пусть спит, отдыхает, да и меня саму, по правде говоря, потихоньку утягивало в сон. Настойка опиума сняла дискомфорт в порезе на шее, он полностью прошел, и я в сладком томлении тела постепенно засыпала, уже полностью согревшись от горячего мужского тела на моем собственном. *** Тихий стук в дверь разбудил меня, и я открыла глаза, за не зашторенным окном царствовала долгая зимняя ночь, камин в комнате почти погас, но в прогретом помещении было очень тепло, а свечи в простецком железном подсвечнике на столе догорали, плача восковыми слезами. Брат спокойно спал, развернувшись на спину, а я примостилась рядышком на боку, прижавшись к нему всем телом, укрывшись меховым пледом по шею и уткнувшись носом ему в плечо. Вообще, я заметила, когда сплю в кровати одна, то всегда неосознанно сворачиваюсь клубочком, как кошка, а когда ночую с мужчиной, то наоборот вытягиваюсь всем телом и вплотную прижимаюсь к нему, впитывая его живое тепло, греясь и наслаждаясь им. С бароном было очень приятно спать, уютно, комфортно, спокойно и так тепло, даже немного жарко, но мне это нравилось. В ваших объятиях Рай, Владимир Иванович, и как бы я хотела познать секс с вами, каково это быть женщиной барона Корфа, думаю, мне было бы хорошо с вами, как и вам со мной, почему-то мне так кажется. Тихий стук в дверь повторился, но теперь он сопровождался негромким вежливым голосом Мирона, который я моментально узнала в ночной тиши. - Госпожа Платонова, откройте, это очень важно… - через дверь произнес мужчина, и я тихонько, чтобы не разбудить брата, выбралась из постели, босиком прошла по деревянному полу, подняла тканевый плед с кровати у камина и накинула его на плечи, завернувшись в нагретую дыханием огня ткань. Повернув ключ в замочной скважине, я открыла дверь комнаты и вышла в коридор, аккуратно претворяя ее за собой и встречаясь с обеспокоенным взором светло-карих глаз Мирона в длинном темно-сером драповом пальто. - Здравствуй, тебе удалось что-нибудь узнать про господина Забалуева?.. – негромко спросила я, следом невольно зевая и прикрывая рот рукой, еще довольно рано, даже рассвет еще не забрезжил на востоке, и мне, честно говоря, хотелось спать. - Удалось… - слегка улыбнувшись тонкими губами, тихо протянул мой слуга, согласно кивая. - В самом уезде я ничего любопытного про Андрея Платоновича не услышал, люди в основном болтали о его скорой свадьбе с княжной Долгорукой, некоторые за глаза называли его взяточником, но в этом нет ничего нового и интересного, все чиновники берут взятки. И тогда я решил взглянуть на его богатый дом, обнесенный высоченным забором, охраняемый вооруженной дворней и собаками, какие же богатства так тщательно бережет предводитель уездного дворянства, и, надо сказать, не прогадал. Я поехал туда, к воротам с той стороны подошел один из крепостных с ружьем наперевес, я сказал, что у меня срочное письмо из столицы для его хозяина, но того дома не оказалось, и дворовый посоветовал мне съездить в имение Долгоруких, что последнее время барин живет там, в доме будущей родни. Ну, мы слово за слово разговорились, вы же знаете, при желании я общий язык даже с покойником найду, я попросил воды после продолжительной дороги из Петербурга, и крепостной, не видя во мне никакой опасности, велел двоим своим товарищам привязать собак и впустил меня во двор. Мы прошли в сторожку, там мне предложили не только воды, а даже водки с закуской, правда, дешевой и отвратительной, но не суть, мы выпили, поболтали о том, о сём, а когда дворовые задремали, я решил сходить в барский дом и взглянуть уже, наконец, на так тщательно охраняемые богатства господина Забалуева. Ну, и взглянул… Там никаким богатством и близко не пахнет, я такой нищеты и разрухи давно не видел, двери от сырости еле держатся в петлях, дом не протапливали много лет, все бронзовые ручки с дверей скручены, мебели практически нет, на стенах плесень, обои давно сползли от сырости, а вместо прислуги в поместье лишь крысы бегают… На эту развалюху, конечно, никто не позарится, и красть там явно нечего, все, что можно было, давно вынесли, но если местные богатые господа узнают, что предводитель уездного дворянства нищий, как церковная мышь, его с этой должности точно попрут, и брак с княжной Долгорукой ему будет только сниться… Вот и стережет свое «добро» Андрей Платонович с собаками… Вы завтра сами туда съездите с бароном, посмотрите… Как я понял, денег от своего барина дворовые, их всего три человека, не видели давно, заплатите им хорошенько, и они с радостью распахнут перед вами ворота… - с легкой ироничной улыбкой закончил говорить Мирон, и я тоже невольно улыбнулась, это же просто чудесные новости, я и предположить не могла, что за высоким забором господин Забалуев скрывает такую тайну, свою нищету. Теперь понятно, зачем ему женитьба на молоденькой барышне Софье Петровне при мужском бессилии в силу возраста, ради денег, чтобы припеваючи жить в богатом поместье Корфов, которое княгиня Долгорукая отдает в качестве приданого дочери. - Ты молодец, Мирон, я тебе очень благодарна… - искренне поблагодарила я мужчину, который так помог нам, положив руку ему на плечо и легонько сжав его. - Еще очень рано, до утра много времени, сними себе комнату, наверняка, здесь остались свободные… Деньги, которые я тебе дала, оставь себе, это моя благодарность… - добавила я, собираясь вернуться обратно внутрь, но меня остановил несколько обеспокоенный голос моего слуги. - Анна, все, что я делал для вас по жизни, я делал не ради денег, а ради вас, потому что это было важно вам… Вы меня простите, возможно, это меня не касается, и мне не стоит этого говорить, но я все же скажу… Почему вы здесь, на постоялом дворе, в совершенно не подходящих для вас условиях, почему ваш брат допускает это, почему он не отвез вас в имение Долгоруких?.. Князь Репнин уже там, вчера вечером приехал, я подумал, что и вы там, но прислуга сказала, что вы не приезжали, и тогда я предположил, что вы можете быть на постоялом дворе и не ошибся… - в голосе Мирона прозвучало недовольство, поскольку он искренне беспокоился за меня, потому что любит и никогда не предаст, и я безмерно ценила в нем эту преданность. Преданность, нет ничего важнее преданности и ничего ужаснее предательства, именно преданность я ценю в окружающих меня людях, тех, кто пойдет со мной до конца пути. - Я знаю, Мирон, я все знаю и очень благодарна тебе… Барон не желал, чтобы я ночевала здесь, он тоже хотел отвезти меня к Долгоруким, я сама так решила… Спокойной тебе ночи… - мягко откликнулась я, возвращаясь в комнату, услышав за своей спиной тихое и немного печальное, «И вам, Анна…». Закрыв дверь на ключ с внутренней стороны и оставив его в замочной скважине, я скинула с плеч тканевый плед и вернулась в постель к по-прежнему мирно спящему Владимиру, удобно устроившись рядом с братом с правой стороны, чтобы случайно не побеспокоить его рану на предплечье. Пальцами я ласково провела по его широкой груди, по горячей гладкой светлой коже, касаясь темных жестких волосков и наслаждаясь этим тактильным контактом, замирая на мгновение на небольшом шраме от пулевого ранения слишком близко к сердцу. Пусть твое сердце бьется, как можно дольше, Володя, пусть все у тебя будет хорошо, семья, дети, человеческое счастье, ты – мой родной брат, и я не должна тебя любить как мужчину, но я люблю, неразумное сердце отказывается прислушиваться к трезвым доводам разума. В какой-то момент кожа мужчины показалась мне даже слишком горячей, и мне невольно подумалось, а не жар ли у него после нахождения на морозе без верхней одежды, да и на ранение организм может реагировать повышением температуры тела, так говорил мой доктор. Прижавшись губами ко лбу барона в долгом нежном поцелуе, я ощутила, что его лоб прохладный, никакого жара не было, и хорошо. Поцеловав шрам на его груди от пули, я положила голову ему же на грудь и закинула согнутую в колене ножку ему на бедра, укрыла нас меховым пледом из волчьих шкур и закрыла глаза, вновь потихоньку засыпая под сильное равномерное биение сердца брата, самую прекрасную музыку на свете для меня. *** POV Владимир Открыв глаза, я увидел пред собой ночную тьму, слегка посеребренную лунным светом, проникающим в согревшуюся комнату через не зашторенное окно, Анна спала рядом со мной на боку, своим миниатюрным носиком уткнувшись мне в плечо, опаляя кожу мерным теплым дыханием. Ты есть и ты спи, любимая, да благословит Господь… Какое-то едва уловимое движение у окна привлекло мое внимание, и в следующее мгновение я узрел мать, вышедшую из тени на лунный свет, серебрящий ее темные гладкие волосы, собранные в элегантную прическу. Откинув в сторону весьма теплый меховой плед, я резко сел на постели и следом встал с кровати, обратно укрыв пушистым пледом из волчьих шкур сестру, не позволяя себе при матери сидеть или тем более лежать в постели, это прямое неприкрытое неуважение к ней. - Мама… - тихо выдохнул я, подходя к матери как обычно в темном платье и крупных украшениях на шее, руках и в ушах, переливающихся своими драгоценными каменьями в мистическом лунном свете, молодой, высокой, стройной, изысканной и очень красивой, такой, какой я ее помнил. - Володя… - негромко ласково откликнулась мать, протянула руку и коснулась повязки на моем левом предплечье, мягко погладив по коже и поверх льняной ткани своими теплыми и нежными утонченными пальцами в золотых перстнях с немного грустной улыбкой на прекрасном лице с тонкими правильными чертами. - Володя… Эта женщина, она чужая, она принадлежит другому, это опасная игра, очень опасная, из-за этой женщины прольется твоя кровь… Любовь к ней принесет в твою жизнь сложности, сынок… - тихо и невесело продолжила говорить мама своим мелодичным голосом, похожим на нежные переливы множества маленьких серебряных колокольчиков, взглядом указав на спящую актрису Императорских театров. - Пусть так, значит, такова судьба… Я так давно люблю ее, мама, и ничего не могу с собой поделать… Эта любовь, она мое личное проклятие на этой земле… Наверное, я его в полной мере заслуживаю… Знаю, что не должен был ложиться с ней в одну постель, знаю… Это все опиум… - также негромко отозвался я, с невольной нежностью глядя на дремлющую белокурую красавицу в окружении серебристо-серого пушистого волчьего меха широкого пледа. - Судьба, говоришь, а не ты ли сам столько раз искушал судьбу, Володя?.. А самый худший из обманов – это самообман, сынок… Всему виной отнюдь не опиум, а твои чувства к этой женщине… – с доброй иронией и без малейшего укора, легко улыбнувшись уголками красивых губ, изрекла мать, и я внутренне был вынужден с ней согласиться. Да, я действительно неоднократно искушал свою судьбу, потому что совершенно не боюсь смерти, только вот старуха с косой почему-то не спешила меня забирать. И я могу сколько угодно винить во всем опиумную настойку, но при этом прекрасно знаю, что отнюдь не лауданум уложил меня в постель с Анной, а моя горькая безответная любовь к ней… - Прости меня, мама, я такой, другим уже не стану… - тихо и покаянно произнес я, беря теплые холеные кисти матери в драгоценностях в свои руки, поднося их к своему лицу и оставляя на их тыльной стороне нежные поцелуи, вдыхая запах ее светлой кожи. Аромат духов матери я помню еще с детства и никогда не перепутаю его ни с одним другим парфюмом, никогда… - Я-то простила, сынок, простила… А ты сам простил себя?.. – мягко вытянув свои ухоженные кисти из моих рук, мама теплыми утонченными пальцами бережно поправила мою длинную косую челку, упавшую мне на глаза, и нежно провела ими по моему лицу, виску, щеке и подбородку, и я невольно горько улыбнулся, отлично понимая, о чем она говорит. - Я тебя прошу, давай не будем об этом… Пожалуйста… - почти беззвучно изрек я, переводя взор с красивого лица матери с пепельно-серыми глазами, как у меня самого, за окно, в темноту долгой зимней ночи, разбавленной холодным сиянием далеких звезд на черном бархатном небосводе да неверным светом изменчивой луны. У меня не было ни моральных сил, ни малейшего желания обсуждать с кем бы то ни было свои смертные грехи, даже с матерью, я помню все, что сделал и совершил, но говорить об этом выше моих сил, не хочу и не могу. - По милости Господа у Рая существует восемь дверей, одна из этих восьми дверей – дверь покаяния. Все другие двери бывают то открыты, то закрыты, однако дверь покаяния открыта всегда. Жизнь без раскаяния есть лишь мучительная агония, не быть в присутствии истинного, готова тогда похитить тебя смерть. Без Господа станет огнем и живая вода, полей древо жизни водой покаяния. Конь покаяния – это дивный конь, он вмиг с низин галопом домчит до самых небес… - тихий голос мамы звучал мягко и ласково, и я вновь посмотрел на нее, понимая, насколько же я люблю ее и скучаю по ней, как же мне ее не хватает. И как же я ненавижу эту проклятую, лишившую меня матери, единственного человека в этой жизни, который любил меня безусловной любовью просто за то, что я есть. Мама говорила о покаянии, но я совершенно не был уверен, что мне нужно идти в храм Божий и каяться в своих грехах, ибо есть грехи, которые не подлежат прощению, разве могут быть прощены Господом убийства невинных… Мама была прекрасным светлым человеком и, конечно же, после смерти попала в Рай, я же несомненно окажусь в Аду на Седьмом его круге, даже после завершения земного пути я не смогу видеть мать… - У каждого из нас свои раны, так бывает, что изувечена душа человека, но никто не хочет показывать свою слабость, все пытаются скрыть свои раны, утаить свою боль… Однако это не приносит облегчения, и раны продолжают болеть… - через несколько минут тишины, поскольку мне было просто нечего ответить на услышанное до того, вновь заговорила мать, и в эту секунду мне казалось, что она понимает меня даже лучше, чем я сам себя, буквально видит насквозь. Но это осознание не приносило мне эмоционального дискомфорта, ведь это не кто-то, а моя мама, женщина, подарившая мне жизнь, она не станет причинять мне душевную боль, я просто это знал и все. - Скажи, ты тоже осуждаешь меня за любовь к Анне, да?.. Потому что она – бывшая крепостная, актриса Императорских театров, не ровня мне, да?.. Знаю, отец хотел, чтобы я женился на Лизавете, родовитой княжне Долгорукой, или на подобной ей знатной барышне, ты тоже этого хочешь, мама?.. – вдруг спросил я, хотя до того вовсе не собирался говорить с матерью об этом. Не знаю, зачем я это сделал, наверное, потому, что в глубине души верил, что смогу найти у матери понимание, что она не осудит меня, а сможет понять и принять. - Важно не то, чего хочу я, Володя, важно то, чего желаешь ты сам, ведь это только твоя жизнь… Нет, я не осуждаю тебя за любовь к этой женщине, но ты и сам прекрасно знаешь, что брак с ней для тебя невозможен, это страшный мезальянс, который никогда не будет принят в Светском обществе и навсегда сделает тебя изгоем… Но меня волнует даже не это, а что из-за этой женщины, принадлежащей другому мужчине, прольется твоя кровь, прольется на белый снег мостовой столицы… Стоит ли эта любовь того, чтобы из-за нее умирать, сынок?.. Подумай об этом… - тихий печальный голос мамы все еще стоял у меня в ушах, но я уже знал ответ на последний ее вопрос, моя душа дала его моментально, не усомнившись ни на миг. - Эта любовь стоит того, чтобы из-за нее умереть… Я предпочту умереть рядом с любимой женщиной, чем годами жить вдали от нее… - негромко, но уверенно ответил я, и мать с печальной улыбкой едва уловимо качнула головой, словно и не ожидала от меня никаких иных слов. А возможно, так оно и было, ведь мама знала меня даже лучше меня самого и что самое главное, она не осуждала меня за мои чувства к Анне, и я был безмерно благодарен ей за это понимание и принятие. - Ну, если ты так решил, Володя, я уже не смогу изменить твоего решения… Просто я хочу, чтобы мой сын жил… - мама моргнула, и из ее серых глаз, аналогичных моим собственным, покатились прозрачные хрустальные слезинки, а меня в душе ощутимо кольнуло чувство вины. Ну, вот, заставил мать плакать, мог бы и промолчать, понятное дело, что она переживает за меня, потому что любит, и, конечно же, ей больно слышать подобное. - Прости меня, мама, прости… Не плачь, пожалуйста… Я не стою твоих слез… - бережно обнимая мать за плечи, успокаивающе промолвил я, глядя в ее красивые печальные глаза, светящиеся бесконечной любовью ко мне и просто неизмеримой нежностью, и эта нежность вперемешку с душевной болью от потери заполнила и мое собственное сердце, и я невольно прикрыл веки. - Ты стоишь всех моих слез, Володя… - услышал я грустный мелодичный голос мамы и с закрытыми глазами почувствовал, что она обняла меня своими теплыми нежными руками за шею. Я склонил голову к ее плечу и вдохнул такой знакомый и такой родной приятный аромат духов, запах моего раннего детства, когда мать была жива и здорова. - Я люблю тебя, мама… Мне так не хватает тебя… - едва слышно выдохнул я, не открывая глаз, и до меня донеслись ответные тихие слова матери, «Моя любовь всегда с тобой, сынок…», а ее теплые нежные пальцы ласково прошлись по моим волосам на затылке… Через несколько долгих мгновений я открыл глаза... И понял, что лежу в постели в комнате на постоялом дворе на спине, а рядом со мной, положив голову мне на грудь и закинув стройную ножку мне на бедра, спит Анна, это был всего лишь сон, мать приходила ко мне во сне. Давеча Рита говорила мне, что мама – мой ангел-хранитель, что она бережет меня и может посещать меня в сновидениях, и чтобы я не игнорировал слова матери. В этом сне мама говорила, что из-за моей любви к сестре прольется моя же кровь, ну, что же, пусть так, семи смертей не бывать, а одной не миновать, и я на нее вполне согласен. Приподняв голову от подушки, я поцеловал белокурую красавицу в макушку, вдыхая донельзя приятный запах ее светлых волос, аромат грешного Рая на земле, и накрыл своей ладонью ее миниатюрную кисть на моей груди, она была жива, и это было самым главным. Только Господу Богу ведомо, как я страшно испугался вчера вечером, что потеряю любимую женщину навсегда, что грабитель убьет ее на моих глазах, перережет ей горло. В каждом из нас живет дикий зверь, он всегда безошибочно подсказывает, когда нужно отступать, а когда атаковать, я всегда прислушивался к нему, и это чутье не раз спасало мне жизнь на Кавказе. И в уснувшем мире долгой северной зимы он настойчиво шептал: «Действуй…». Я прекрасно осознавал, что в неверном лунном свете с расстояния двадцати пяти метров я могу промахнуться и своими собственными руками убить любимую женщину, метнув нож ей в шею или грудь. Но также я четко понимал, что если я ничего не сделаю, разбойник, которому уже нечего терять, убьет Анну на моих глазах мне в отместку, перерезав ей горло. И тогда всю жизнь я не смогу простить себе, что ничего не сделал, чтобы спасти сестру, короткий миг раздумий, и я решился. Быстро присев на корточки, положил окровавленный меч на землю, поднял нож, выроненный одним из убитых мной грабителей, резко поднялся в полный рост и метнул его. Мгновение, обернувшееся вечностью, наконец, закончилось, нож, со свистом рассекший воздух, попал этому негодяю в шею, тот пошатнулся и повалился на землю, утягивая за собой и белокурую красавицу. Все завершилось, этот мерзавец был мертв, а моя любимая жива… Жива, жива, жива… И в тот момент не было ничего важнее этого, Анна была жива… Я не во всем понимал изящную блондинку, но я очень ее любил, пусть и горькой безответной любовью, и, разумеется, я не должен был ложиться с ней в одну кровать даже не в контексте секса. И нет никакого смысла обвинять опиумную настойку, всему виной мои чувства к родной сестре, а лауданум лишь расширил границы в моем сознании и стер внутренние запреты, выпустив на волю мои подлинные желания, только и всего. А не мог понять я очаровательную женщину в том, что касалось ревности, что для нее ревности не существует, что в ее мире ревности просто нет, и она никого не ревнует, поскольку сам я очень и очень ревнив. И если быть уж совсем честным, то я никогда не мечтал о женщине, которая совершенно не будет меня ни к кому ревновать, что в паре я смогу делать все, что душеньке угодно, даже иметь сексуальные отношения с другими, а она будет спокойно пить чай, сидя в гостиной и листая журнал парижской моды, и с улыбкой говорить, «Ничего страшного, я не ревную, делай, что хочешь…». Вот ей Богу, для меня в этом нет любви, а скорее равнодушие, если женщине абсолютно все равно, что и с кем делает мужчина, и происходящее ее никак не трогает, то она его не любит, и в глубине души ей просто все равно на него, что бы она там ни говорила. Я вижу и воспринимаю это так, вероятно, у кого-то другая, своя собственная правда, ведь сколько людей, столько и мнений, но моя правда такова, женщина, любящая мужчину, в любом случае будет ревновать его к другим женщинам, как и мужчина, любящий женщину, по любому станет ревновать ее ко всем остальным мужчинам. Для меня любви без ревности не существует, как можно преспокойно делить объект своей любви и страсти с кем-то еще, я этого просто не понимаю и не пойму никогда… Лауданум еще действовал, он снял ужасную мигрень, и меня вновь потихоньку утягивало в сон, камин уже успел погаснуть, а свечи сгореть, но в комнате по-прежнему было очень тепло тем более под меховым пледом, я чувствовал, что «уплываю», и не имел ни малейшего желания противиться этому мягкому теплому течению, обещающему покой. Когда еще у меня будет возможность спать в одной кровати с родной сестрой, которую я люблю совсем не братской любовью, держа ее в своих объятиях, ощущая ее легкое размеренное дыхание на своей коже, возможно и никогда. Вечером Анна остановила меня, напомнив о кровном родстве, о коем под воздействием опиумной настойки я просто забыл, оно буквально вылетело у меня из головы, и я был ей бесконечно благодарен за это. Не хочу жить с ощущением и осознанием себя просто на моральном дне человеческих пороков, откуда уже вовек не подняться, ибо секс с родной сестрой – это самое настоящее прогнившее дно людских пороков. У меня грехов, конечно, не счесть, но у меня нет ни малейшего желания нести на себе еще и этот, прелюбодеяние с родной сестрой, это ужасно и просто отвратительно, секс с близкими кровными родственниками для меня где-то за гранью нормального, какие бы чувства я ни испытывал. Чувства чувствами, а есть вещи все же недопустимые… Это стало последней мыслью прежде, чем я провалился в мягкую уютную темноту, накрывшую меня словно пушистый меховой плед, теплый и такой ласковый… *** POV Анна Проснувшись и открыв глаза, я поняла, что уже утро, за не зашторенным окном было светло, а солнце уже успело подняться из-за горизонта и теперь ярко светило на чистом голубом небе, сегодня погожий денек, яркий и солнечный, и наверняка морозный, ясные дни зимой теплыми просто не бывают. Подняв голову с груди мирно спящего Владимира, я несколько долгих мгновений полюбовалась на его красивое расслабленное во сне лицо с тонкими аристократичными чертами и даже с неким сожалением отметила, что мне придется его разбудить, но уже утро, пора вставать и собираться, у нас сегодня есть насущные дела. Приподнявшись на кровати под теплым пледом, из которого совершенно не хотелось выбираться, я перекинула одну ногу через бедра мужчины и склонилась над ним, руками опираясь на матрас, а своими губами касаясь его четко очерченных губ и нежно целуя, следом тихонько прошептав: - Владимир Иванович, просыпайтесь, уже утро… - однако барон никак не отреагировал, продолжая спокойно спать, тогда я сдвинулась чуть ниже, своими мягкими пухлыми губами прижалась к ямочке между его ключиц и вновь негромко мягко позвала, «Владимир, проснись…», но это тоже не возымело никакого результата. - Володя, просыпайся… - снова тихо и ласково позвала я, оставляя дорожку влажных поцелуев с касанием языком к гладкой светлой коже на широкой груди брата с жесткими темными волосками, постепенно спускаясь ниже к его животу, чувствуя под пальцами твердые мышцы пресса. Наконец, мои губы замерли около пояса брюк мужчины, и только тогда он слегка пошевелился, тихо и хрипловато после сна выдохнув, «Анна…», а его пальцы мягко скользнули по моим светлым волосам. - Доброе утро, Владимир Иванович… Наконец-то вы проснулись… Как вы себя чувствуете, ничего не болит?.. – поднявшись выше, негромко произнесла я, вновь склоняясь к красивому лицу барона Корфа, с расслабленной улыбкой открыто любуясь им и снова четко осознавая, что люблю его, что эти чувства мне не пригрезились ночью на почве пережитого стресса, а являлись вполне себе реальными и настоящими. - Доброе, Анна… Ничего не болит, все хорошо… - также негромко и все еще немного хрипловато после сна с легкой улыбкой откликнулся брат, обнимая меня своими горячими руками за талию и неторопливо ласково поглаживая ладонями по спине и пояснице через шелковую ткань корсета, и это было так приятно. Его эмоциональный настрой был вполне благожелательным, и меня это, безусловно, только радовало. - А сейчас станет еще лучше… Ночью заходил Мирон, он смог узнать «страшную тайну» господина Забалуева, которую тот прятал за семью замками… - с улыбкой заговорила я, следом поведав мужчине обо всем, чем со мной вчерашней ночью поделился мой слуга. Барон внимательно слушал, не перебивая, на автомате продолжая поглаживать меня по спине, а когда я закончила говорить, тихо усмехнувшись, резко сел на кровати, тем самым поднимая и меня, и я оказалась сидящей у него на коленях вплотную к нему. - Ну, надо же, век бы думал, не смог до такого додуматься… Ну, Андрей Платонович, ну, хитер… Сам нищий, как церковная мышь, а считается богатым и уважаемым человеком, ходит в предводителях уездного дворянства… Вот зачем, оказывается, был нужен высоченный забор и вооруженные сторожа с собаками, чтобы никто не прознал о нищете престарелого предводителя… Теперь понятно, зачем ему при мужском бессилии женитьба на молоденькой барышне Софье Петровне, ради богатого приданого, моего бывшего поместья, которая княгиня отдает господину Забалуеву в качестве приданого… Хотелось бы мне увидеть лицо Марьи Алексеевны, когда она узнает, что породнилась с голодранцем… Рита оказалась права, ложь Андрея Платоновича была на самой поверхности, а никто ее не видел… Все верно, иллюзия, пыль в глаза… - почти беззвучно иронично усмехнувшись уголком красиво очерченных губ, Владимир аккуратно снял меня со своих колен и поднялся с кровати, дошел до стола, налил в стакан чистой воды из кувшина и не спеша выпил все его содержимое. - Зашнуруете корсет?.. – с очаровательной улыбкой обратилась я к брату, когда он уже полностью оделся и в эту секунду застегивал верхнюю пуговицу на сером сюртуке с воротничком-стойкой, правда, позже сюртук придется выбросить, он был порезан на левом предплечье и испачкан в засохшей крови мужчины. - Конечно… - с легкой благожелательной улыбкой откликнулся барон, и я встала с постели, прошла по деревянному полу пару метров и подошла к нему, развернувшись спиной, ощущая, как он ловко стягивает шнуровку на моей спине. И через пару минут корсет был уже зашнурован, не слабо, но и не слишком туго, а как надо, чувствовалось, что мужчина шнурует корсет женщине далеко не в первый раз, дам в его постели побывало много, которым он наутро помогал собираться. - Прости меня, Анна… Вчера я не помнил, что ты – моя сестра, просто вылетело из головы после опиумной настойки… Ты мне очень нравишься как женщина, я хочу тебя, и у меня по венам бежит отнюдь не вода… Я знаю, что все это неправильно, так не должно быть… - тихо выдохнул Владимир и поцеловал меня в голое плечо долгим нежным поцелуем, бережно обнимая за талию, когда с корсетом было покончено, на пару мгновений я прикрыла глаза, наслаждаясь его лаской, а после развернулась к нему лицом. - Я не сержусь на вас, Владимир Иванович, ни капли не сержусь… Да, у вас по венам бежит вовсе не вода, а горячая кровь вперемешку с ревностью… Я и сама хочу вас, хочу ваших объятий, поцелуев и ласк, хочу близости с вами, хочу доставлять вам удовольствие… Быть может, это и не совсем правильно, но я не могу иметь детей, так что нет смысла бояться беременности, поэтому мы с вами вполне могли бы провести ночь вместе, пока я не вернулась в Петербург, разумеется, если вы этого пожелаете… - ласково обнимая мужчину руками за шею, негромко произнесла я, глядя на него снизу вверх в силу приличной разницы в росте между нами, пытаясь в его серых глазах цвета пасмурного осеннего неба с проседью считать эмоции, вызванные моими словами. - Нет, Анна, нет… Я не хочу жить с осознанием, что опустился до того, что занялся сексом с родной сестрой… Постарайся понять… - без малейшей злости или раздражения тихо изрек мужчина своим низким голосом, прочно ассоциирующимся у меня с мягким черным бархатом, касающимся обнаженной кожи, но с ощутимой горчинкой, ласково поглаживая меня ладонями по спине, а следом наклонился и мимолетно поцеловал в миниатюрный носик, чему я невольно улыбнулась. - Я понимаю вас, понимаю… Поможете застегнуть платье?.. - негромко отозвалась я, нежно касаясь своими тонкими пальчиками красивого лица брата, проводя ими по его вискам, щекам и замирая на подбородке. Мне хотелось прикасаться к барону, вдыхать его запах, чувствовать вкус его кожи на своих губах, облизывать его с головы до ног, начиная с красивых рук и заканчивая членом, заниматься с ним сексом, дарить ему удовольствие своим ртом, слышать его тяжелые хриплые стоны наслаждения, ощущать струйки его спермы, бьющие мне в горло при эякуляции, знать вкус его семени, познать послевкусие оргазма от близости с ним, и я ничего не могла с собой поделать. Я хотела этого привлекательного харизматичного сексуального мужчину, более того я любила его, но он – мой родной брат и любит другую женщину. Да уж, у кармы порой весьма скверное чувство юмора… - Конечно… - кратко откликнулся Владимир, выпуская меня из своих жарких объятий, и я взяла свое черное бархатное платье с приличным квадратным вырезом на груди по последней парижской моде, расшитое шелковистой золотой нитью, со спинки стула, надела его и вновь развернулась спиной к брату. Я чувствовала, как его ловкие пальцы легко справляются с множественными миниатюрными пуговицами от поясницы до самой шеи и невольно вспомнила слова Риты о любви, «Не у каждой любви есть будущее, порой люди любят, но не могут воссоединиться со своими любимыми в конкретном земном воплощении, не судьба…». Вот и моим чувствам к барону Корфу не суждено обрести какую-то земную форму в этой жизни, не судьба… Хотя сама по себе любовь ничего не решает и ничего не определяет, решения мы в любом случае принимаем разумом, то или иное, а любовь – это лишь чувство, живущее в нашей душе, долго ли, мало ли, у всех по-разному. Интересно, как будет у меня, через сколько времени мои чувства к брату канут в небытие?.. Увидим… - Спасибо… - с улыбкой выдохнула я, снова разворачиваясь лицом к мужчине, когда все пуговицы оказались застегнуты, действие лауданума закончилось, и его зрачки вновь реагировали на свет, сужались и расширялись в зависимости от освещения. В комнате все еще было тепло, хоть камин погас еще ночью, но тепло мне было не только физически, при всей невозможности отношений с родным братом рядом с ним мне было душевно тепло, спокойно и так хорошо, очень хорошо. - Анна… - неопределенно произнес барон мое имя, выпуская меня из своих рук и проходя к окну, я же надела украшения, серьги, колье и парные браслеты с сапфирами и бриллиантами, вытащила из своего дорожного саквояжа черный шелковый шарф и повязала его на шею, чтобы повязка не бросалась в глаза и не привлекала ненужного внимания. Следом я изъяла оттуда же расческу и мое любимое зеркало греха в золотой оправе с цветами, бабочками и милым ангелочком, и в этот момент Владимир развернулся в мою сторону и тихо усмехнулся, «Ты возишь зеркало грехов с собой, символично, наши грехи всегда с нами, и никуда от них не деться…». - Да, это зеркало всегда со мной, я его очень люблю… - со спокойной улыбкой подтвердила я, расплела свою простую косу и начала расчесывать волосы, но уже через несколько мгновений брат мягко забрал расческу из моих рук и стал сам расчесывать мои длинные светлые пряди, причем делал это очень бережно и предельно аккуратно. И я, не имея ничего против, прикрыла веки, наслаждаясь приятным процессом, после он заплел мои локоны в красивую интересную косу, зафиксировав ее черной шелковой лентой на конце, и я смогла полюбоваться финальным результатом в овальное ручное зеркало, оставшись весьма довольной. - У вас просто золотые руки, Владимир Иванович… - искренне поблагодарила я, на что он тихо доброжелательно усмехнулся и промолвил, «А у тебя просто чудесные волосы, ощущение живого шелка под пальцами, касаться одно удовольствие…», на что я вновь невольно улыбнулась, умеете вы сделать комплимент женщине. После я обратно убрала в дорожный саквояж зеркало с расческой, мы надели обувь, верхнюю одежду, барон сложил двусторонний меховой плед из волчьих шкур, забирая его с собой вместе с османским мечом в дорогих ножнах с золотой филигранью, и мы покинули комнату и спустились на первый этаж. В еще пустующем в утреннее время трактире мы встретились с Мироном, который сидел за столом у окна и пил чай, но завидев нас, поднялся на ноги и вежливо поздоровался со мной, «Доброе утро, госпожа Платонова», забирая из рук Владимира меховой плед, а из моих дорожный саквояж, собираясь отнести все это в карету. - Доброе, Мирон, - дружелюбно откликнулась я, и мы, вернув ключ от комнаты трактирщику, стоящему за деревянной стойкой и протирающему вымытую посуду, ставя ее в шкаф за своей спиной, покинули кабак и вышли на улицу с морозным воздухом, день был ясным и безоблачным, но весьма холодным, я не ошиблась в своем предположении. Мы с братом сели в уже запряженную Мироном карету, и коляска тронулась в путь, мерно покачиваясь по зимней дороге, до этого барон велел моему слуге отвезти нас в уезд к исправнику, и в тот момент я не стала спорить, потому что это прямое проявление неуважения, а Владимира я уважала и считала достойным уважения мужчиной. Однако сейчас я просто не могла ни спросить, что я и сделала, подтягивая повыше меховой плед, которым накрыла нас с мужчиной, дабы не мерзнуть, ибо я – страшная мерзлячка. - А вы уверены, что нам нужно ехать к исправнику и сообщать о произошедшем вчера вечером?.. – с некоторым беспокойством спросила я, глядя на лежащий на сиденье напротив османский меч в ножнах со следами крови грабителей на рукояти с золотом и драгоценным камнем, как по мне, то я бы не стала ничего никому сообщать, но барон явно считал иначе. - Нужно сообщить о произошедшем, пусть уберут трупы и дерево с дороги. Не волнуйся, никто ни в чем меня не обвинит, это всего лишь разбойники, они напали на наш экипаж с целью наживы, убили моего крепостного, это видел не только я, но и ты. Не переживай, все будет хорошо… - в противовес мне совершенно спокойно ответил мужчина, обнимая меня правой рукой за талию, а левой мягко и успокаивающе сжимая мои тонкие пальцы левой же кисти под меховым пледом. И я, не имея ни малейшего желания спорить с ним, раз он в этом уверен, положила голову на сильное плечо брата и прикрыла глаза, наслаждаясь нашей близостью и живым теплом его тела. Через полчаса мы прибыли в уезд, и Владимир оказался абсолютно прав, исправник преспокойно выслушал его рассказ, что-то записал в свои бумаги, и скорее для вида, чем это было необходимостью, поинтересовался у меня, видела ли я то же самое, что я естественно подтвердила. А после мы покинули участок и теперь уже направились своими глазами любоваться на «хоромы» господина Забалуева, скрываемые за семью замками. Прямо как в русской народной сказке «Царевна-лягушка», «На море, на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце игла – смерть Кощея». И если представить, что Андрей Платонович – сказочный Кощей, то его социальная смерть скрыта в его собственном нищем поместье, которое он тщательно скрывает ото всех за высоченным забором, охраняет вооруженными сторожами с собаками. Ведь как только окружающие узнают о его нищете, не только с постом предводителя уездного дворянства придется распрощаться, так ему в уезде больше никто руки не подаст, а гнев обманутой княгини Долгорукой будет страшен, как я успела заметить она далеко не самая добрая, милая и прощающая женщина. Жалко ли мне было по-человечески господина Забалуева, что открытая правда разрушит ту иллюзорную ложь, которая помогает ему хорошо жить и свататься к благородной княжне из богатой семьи?.. Если честно, то мне было абсолютно все равно на престарелого предводителя, не то, чтобы я прямо так стремилась донести всем истину и испортить ему жизнь, но если со слов моей любимой Риты это поможет брату вернуть родовое поместье его семьи, пусть будет так. Усадьба Корфов должна принадлежать барону, как до этого принадлежала нашему общему отцу и его предкам, должно быть только так и никак иначе, и если для этого придется разрушить планы Андрея Платоновича на безбедную жизнь, я согласна на это. До имения господина Забалуева мы добирались почти целый час, поскольку оно находилось достаточно далеко от уезда, за это время я даже успела немного подремать на плече брата, а встретили нас все те же высоченные металлические ворота и хмурый сторож в овчинном тулупе с ружьем в руках. Однако, когда сторожа увидели ассигнации и поняли, что у них появилась возможность легко подзаработать весьма приличную сумму, они тут же оживились и заметно подобрели, убирая деньги в карманы, по несколько купюр каждый, привязывая собак и открывая пред нами ворота, впуская нас внутрь. Мирон оказался совершенно прав, нужно было лучше кормить сторожей, Андрей Платонович, за несколько хрустящих купюр они с радостью вас продадут. Ни в одном из них нет преданности, за деньги они с легкостью предали своего хозяина, нам с братом это, конечно, сейчас только на руку, но по факту от таких слуг мало толку, в них нет самого главного, преданности. Преданность, именно ее я ценю превыше всего в людях, которые находятся по жизни рядом со мной, не важно, мой мужчина это, моя подруга ли, мой слуга, превыше всего я ценю преданность и не прощаю предательства. И я знаю, ни Он меня никогда не предаст, ни моя дорогая Рита, ни Мирон, он не предаст меня ни за какие деньги, кто бы и сколько ни посулил, вот за это я ценю его безмерно. Мирон остался около экипажа, а мы с бароном прошли сначала во двор, а потом и в сам дом, оказавшийся просто в плачевном состоянии, отсыревший, не топленный много лет подряд, с черной плесенью на потолках и со съехавшими на пол от сырости обоями, с держащимися на честном слове скрипучими межкомнатными дверями, лишенными бронзовых ручек. Почти пустое имение без мебели представляло собой печальное зрелище, нам по пути в разных комнатах попались лишь несколько сломанных старых стульев да давно развалившийся диван на трех ножках, здесь неприятно пахло сыростью и нищетой. А единственными обитателями сих «хором» были крысы, разбегающиеся от внезапного вторжения посторонних, то есть нас, в их обжитое пространство. Теперь все было предельно ясно, браком с Софьей Петровной господин Забалуев хочет решить свои финансовые проблемы и перебраться на постоянное проживание в богатую усадьбу Корфов, кою княгиня Долгорукая отдает ему в качестве приданого дочери. - Замечательно… Увидеть бы лицо княгини, когда Марья Алексеевна поймет, что породнилась с человеком, который голодранец и лжец, водил за нос весь уезд, обманывая о своем состоянии, а сам беден, как церковная мышь… Такого запустения я давно не видел, здесь все ждет ремонта долгие годы, и чтобы привести это имение в приличное состояние, сюда нужно вбухать огромные деньги, которых у нашего предводителя, конечно же, нет, как и крепостных, трое дворовых, да, это весьма много… Теперь понятно, что сподвигло Андрея Платоновича при его мужском бессилии в силу возраста на женитьбу на молоденькой княжне, любовь к деньгам и моему поместью… В прошлый раз, когда мы здесь случайно оказались в метель, я невольно подумал, как господин Забалуев тут спит, как вообще можно уснуть под собачий лай… А никак, он здесь не живет и не ночует, ответ оказался чрезвычайно прост… - с нескрываемой иронией промолвил Владимир, переступая через отломанную ножку от какого-то несчастного стула, крепко, но при этом бережно, держа меня за руку, дабы я случайно не запнулась в ботиночках на каблучках за что-нибудь и не рухнула на грязный пол в своей длинной серебристо-серой норковой шубе. - Да уж, жить здесь естественно нельзя, но изображать видимость жизни можно, что господин Забалуев успешно делал много лет, для того и приставлены сторожа. Пойдемте отсюда, Владимир Иванович, здесь холодно, как на улице, еще и ужасно пахнет сыростью и затхлостью, мне прямо как-то нехорошо… - негромко промолвила я, доставая из кармана шубы надушенный белоснежный платок и прикладывая его к носу, поскольку от неприятного запаха меня начинало слегка мутить. Это была еще не тошнота, но ее преддверие, тоже весьма неприятное ощущение, от которого мне хотелось поскорее избавиться. - Конечно, идем, больше нам здесь делать нечего. Осталось только поведать о «богатствах» ее престарелого зятя Марье Алексеевне да привезти княгиню сюда, пусть своими глазами полюбуется на эти «роскошные хоромы»… - согласился брат, и мы пошли в сторону выхода из нищего пустого поместья Андрея Платоновича с отсыревшими стенами и его единственными жителями, крысами. Выйдя на улицу, где я убрала платок от лица и с облегчением вдохнула свежий морозный воздух, чувствуя, что с каждым новым глубоким вдохом неприятное ощущение уходит, и мне становится легче, мы покинули имение господина Забалуева, на которое без слез не взглянешь, сели в карету и отправились теперь в усадьбу Долгоруких. Барон снял перчатки из мягкой черной кожи с красивых рук с длинными пальцами пианиста и бросил их на сиденье напротив рядом с османским мечом в ножнах и моим бежевым дорожным саквояжем, и я сделала то же самое, следом вновь укрывая нас двусторонним меховым пледом и расслабленно кладя голову ему на плечо. Через полтора часа, почти час мы ехали до уезда и еще полчаса до имения Долгоруких, находящегося в противоположной стороне от «хором» престарелого предводителя, мы вышли из коляски около красивой белоснежной усадьбы княжеской семьи, поднялись на широкое крыльцо с очищенными дворовыми от снега ступенями, и брат постучал костяшками пальцев по стеклу двустворчатой входной двери. Буквально через минуту на стук пришла крепостная горничная, открыла дверь и сообщила нам, что все уже уехали в уездный храм на венчание Андрея Платоновича с Софьей Петровной. Таким образом, нам с братом пришлось вернуться обратно в уезд, и когда экипаж остановился около высокой церкви со сверкающими на солнце золотыми куполами, где менее двух месяцев назад отпевали отца перед похоронами, я с неким облегчением ступила на запорошенную снегом холодную землю. Честно говоря, мне уже надоело сегодня трястись в карете, не могу назвать себя большой любительницей длительных поездок. Возле храма стояло множество экипажей с кучерами на дрожках, которые ожидали своих благородных хозяев, многочисленных гостей, приглашенных на венчание княжны с предводителем уездного дворянства. Мирон остался на улице, а мы с Владимиром дошли до храма с закрытыми деревянными дверями, барон резким движением толкнул их от себя, и створки широких двустворчатых дверей с шумом отворились, привлекая к нам внимание всех присутствующих в церкви, которая была забита нарядными дамами и господами практически до отказа. Княгиня Долгорукая в темно-фиолетовом платье с крупными драгоценностями на шее, руках и в ушах, недовольно поморщившаяся при нашем появлении, на свадьбу младшей дочери пригласила практически весь уезд. А сама Софья Петровна в роскошном подвенечном платье цвета первого снега с красивой прической, в белом жемчуге и кружевной фате, безумно хорошенькая и ровно такая же печальная, стояла рядом с господином Забалуевым в зеленом офицерском мундире, который просто сиял от радости, как начищенный медный пятак. Ну еще бы ему-то не радоваться… Рядом с матерью стоял Андрей Петрович также в мундире с женой Натальей в изумрудном платье, не скрывающим ее уже округлившегося животика, со сверкающим в его довольно приличном вырезе на груди массивным золотом колье. Около них расположился Михаил, также в мундире Царской армии с красным воротничком-стойкой и золотистыми пуговицами, он был один, без Лизаветы Петровны, видимо, она не хочет оставлять в столице свою еще очень маленькую дочку, потому и не приехала на свадьбу сестры. А вот рядом с Мишей стояла никто иная, как госпожа Калиновская в темно-синем шелковом платье с серебряным шитьем, собранными в элегантную прическу волнистыми русыми волосами и шикарными драгоценностями на шее, руках и в ушах, в огоньках пламени множества свечей в храме переливающимися россыпями черных и белых бриллиантов. Бывшая любовница Александра Николаевича, нынче жена богатейшего польского магната Иринея Огинского, высокого темноволосого мужчины с карими глазами и вполне привлекательным лицом, который стоял рядом с супругой в черном сюртуке с отложным воротничком. Ольга – красивая женщина, очень яркая и красивая, у Цесаревича прекрасный вкус, и именно она украла сердце барона Корфа, что впрочем, совершенно не удивительно. И потому не было ничего поразительного в том, что среди всех гостей Владимир остановил долгий задумчивый взгляд на ее красивом лице с небесно-голубыми глазами, как у меня самой, очевидно, что Ольгу с мужем на свадьбу Сони позвал Андрей Петрович, ведь она была гостье в их доме с Натальей Александровной. - А вас, господин барон, я не приглашала, тем более с этой госпожой Платоновой… Мы все помним, какой отвратительный спектакль она устроила в храме на отпевании Ивана Ивановича, да покоится он с миром… Позорище… Потому будьте так добры покинуть церковь вместе с Анной, вы прерываете таинство венчания… - разрушил образовавшуюся тишину вежливый, но предельно холодный голос Марьи Алексеевны, и брат вынужден был оторвать пристальный взор от своей горькой любви, польской пани, и посмотреть на княгиню. Она называет «отвратительным спектаклем» то, что я тогда остановила барона, не дав ему уйти с отпевания отца, обнимая его за шею, о чем бы он после наверняка пожалел, ну, что же, пусть называет, как хочет, мнение княгини меня никак не трогало, мне с тещей Михаила детей не крестить. - Сейчас спектакль разыгрывает ваш дражайший зять господин Забалуев, Марья Алексеевна… Вы выдаете дочь за нищего обманщика, который водит за нос весь уезд о своих несметных богатствах, а сам беден, как церковная мышь… - мгновенно надевая на свое красивое лицо с тонкими аристократичными чертами прохладную «маску» вежливой нейтральности, ровным холодным тоном с нескрываемой иронией ответил Владимир, и в следующую секунду подал голос сам оскорбившийся престарелый жених. - Да, как вы смеете, барон, оскорблять меня на моей собственной свадьбе… Немедленно извинитесь! И вас сюда действительно никто не приглашал, пойдите прочь! Ваш покойный батюшка не выплатил долга также покойному Петру Михайловичу, и ваше поместье по решению суда абсолютно законно перешло к семье Долгоруких. И вы, я смотрю, никак не можете успокоиться, явились сюда, дабы оклеветать меня в глазах уважаемых людей и испортить мою свадьбу… Убирайтесь вон! – оскорбленным тоном заговорил Андрей Платонович, и если бы я своими собственными глазами не видела сегодня его нищего поместья, то вполне бы поверила праведному гневу предводителя, вот в ком умер актер Императорской сцены, актерский талант прямо на лицо, это нужно уметь так убедительно лгать. - Я не собираюсь извиняться за правду, господин Забалуев… - холодно изрек брат и в следующий миг обратился уже к княгине, - Марья Алексеевна, а вы были в гостях у своего дорогого зятя?.. А я вот побывал сегодня в его «чудесном гостеприимном доме», и обитающие там крысы меня очень любезно встретили и даже извинились за отсутствие мебели, обоев на стенах и ручек на дверях, им было крайне неудобно принимать гостей в годами нетопленом отсыревшем имении… - с мрачной иронией произнес мужчина, иронично же безмолвно усмехнувшись уголком красиво очерченных губ. - Что за бред вы несете?.. Убирайтесь отсюда немедленно! Господа, этот человек никогда не был в моем доме, у меня там сторожа с собаками, птица не пролетит незамеченной, он хочет напакостить мне из-за того, что лишился поместья, которое княгиня отдает мне в качестве приданого Софьи Петровны. Не слушайте его! Вокруг столько дурных людей, прости его, Господи… - буквально вскричал Андрей Платонович раньше, чем Марья Алексеевна даже успела открыть рот, чтобы ответить на вопрос барона. Сколько бы вы ни кричали, господин Забалуев, теперь все без толку, узнанная нами правда уничтожит вас подчистую, просто в ноль… - Вы ошибаетесь, господин Забалуев, я был в вашем «милом» доме не позднее, чем сегодняшним утром, а что касается сторожей, то нужно было лучше их кормить, они с радостью продадут вас за хрустящие купюры… - прохладно и невозмутимо промолвил Владимир и вновь обратился к княгине. - Марья Алексеевна, я предлагаю вам сейчас съездить в поместье вашего дражайшего зятя и посмотреть на него своими собственными глазами… Или вы боитесь узнать правду?.. - Не боюсь, поехали. Но если вы лжете, Владимир Иванович, а я просто уверена, что вы лжете, дабы напакостить мне и Андрею Платоновичу в отместку за поместье и испортить свадьбу моей дочери, то вы прилюдно здесь в церкви попросите прощения у господина Забалуева, которого самым наглым образом оклеветали… - говоря по-прежнему вежливым холодным тоном, согласилась княгиня Долгорукая, но вот ее престарелый зять, судя по его немедленной реплике, был с ней совершенно не согласен. - Марья Алексеевна, зачем вы его слушаете, он же лжет, он привезет вас в какую-нибудь развалюху и скажет, что это и есть мой дом… Каким образом вы убедитесь, что эта развалюха не имеет ко мне никакого отношения?.. – всеми силами пытался остановить княгиню престарелый предводитель, прекрасно понимая, что как только она увидит его «хоромы» и поймет, что он нищий, свадьба с Софьей Петровной ему будет сниться лишь во снах, за голодранца свою дочь она никогда не отдаст. - Учитывая состояние вашего поместья, господин Забалуев, нет нужды искать никакую развалюху, потому что ваше имение и есть та самая развалюха. А кому принадлежат сии «хоромы» можно спросить у сторожей… - все с той же мрачной иронией промолвил барон и вновь обратился к княгине, - Так вы едете, Марья Алексеевна, или нет?.. - Еду, - несколько резко ответила несостоявшаяся теща нищего предводителя уездного дворянства и повелительно бросила лакею, стоящему в районе двери, - шубу мне… - тот моментально подорвался с места и уже через минуту почтительно подавал темную соболиную шубу в пол барыне. И тут вновь подал голос Андрей Платонович, все еще пытающийся как-то выкрутиться и спасти ситуацию, только теперь все это бесполезные старания, мартышкин труд. - Марья Алексеевна, давайте я поеду с вами, неизвестно, куда вас привезет этот человек, и что он задумал, а рядом со мной вы будете в безопасности… - предельно вежливо предложил господин Забалуев, нервно крутя в руках горящую венчальную свечу, осознавая, что его корабль идет ко дну, но все еще не желая признавать поражения, на что получил предельно четкий ответ княгини. - Не нужно, Андрей Платонович, место жениха рядом с невестой, оставайтесь здесь, - завязывая пояс дорогой роскошной шубы, спокойным тоном проговорила княгиня, но в ее голосе отчетливо прозвучали жесткие властные нотки женщины, которая не привыкла, чтобы с ней спорили и оспаривали ее решения. И престарелому предводителю пришлось молча согласиться со сказанным, прищуренными светлыми глазами с множеством морщинок вокруг них неопределенно глядя куда-то в сторону. - И ты оставайся здесь, Анна, хватит тебе уже сегодня трястись в карете, иди к Михаилу, - тихо, практически шепотом, сказал брат, посмотрев в мою сторону, чтобы слышать могла лишь я, мягко подтолкнув меня в сторону Миши, на что я кивнула, без слов соглашаясь с ним. После Владимир вместе с Марьей Алексеевной покинули церковь, двери за ними закрыли, а я подошла к князю Репнину, и он с ласковой улыбкой мягко обнял меня за талию левой рукой, аккуратно привлекая к себе и нежно целуя в висок. Нарядные гости, дамы и господа, во время разговора барона с княгиней молчащие и внимательно слушающие, стали собираться в группы и шушукаться между собой, обсуждая увиденное только что, а отец Павел в праздничных золотых одеждах скрылся в одной из внутренних комнат храма. - Даже не верится, что то, что сказал Владимир, правда, просто в голове не укладывается, что предводитель уездного дворянства на самом деле гол, как сокол, и столько лет водил всех за нос… - задумчиво произнес Михаил своим мягким, приятным для слуха тембром, и я осознала, насколько же успела по нему соскучиться, очень его люблю, близкого и родного мне человека, практически родственника. Наверное, именно так я должна относиться и к родному брату, но барон Корф вызывал во мне совсем иные, отнюдь не родственные чувства и желания, я любила его как мужчину и очень даже хотела сексуально. Да уж, почему-то порой те или иные наши эмоции не те и обращены не на тех, и грустно, и смешно одновременно… - Тем не менее это именно так, я видела нищее имение господина Забалуева своими собственными глазами. Правда, ждать нам возвращения княгини придется около двух часов, поместье Андрея Платоновича находится довольно далеко от уезда, - подтвердила я мысли Миши, и следом первой из присутствующих своим мелодичным голосом заговорила Ольга Калиновская, стоящая под руку с мужем. - Не знаю, как вам, а мне не хочется простоять все два часа здесь, тут достаточно душно, католические церкви гораздо выше православных, и у нас в храмах прохладнее и нет такой духоты. Я бы лучше горячего кофе с чем-нибудь сладким выпила… Здесь, в уезде, есть кофейня?.. – с очаровательной улыбкой обратилась польская пани ко всей нашей небольшой компании, она явно находилась в хорошем настроении, и это чувствовалось. - Есть, притом в десяти минутах ходьбы отсюда. Действительно, предлагаю посетить кофейню и выпить кофе, все лучше, чем все два часа простоять тут, - ответил князь Репнин, продолжая обнимать меня за талию. Уж он-то знал Двугорский уезд вдоль и поперек, как свои пять пальцев, поскольку в свое время целый год расследовал здесь финансовые махинации после лишения офицерского чина из-за дуэли Владимира с Цесаревичем из-за прекрасной польской панны, находящейся здесь же, которую они когда-то не поделили. Надо сказать, что я и сама полностью разделяла желание Ольги и Михаила временно покинуть храм, где в самом деле было душновато из-за присутствия большого количества народа и множества горящих свечей перед иконами, а еще специфически пахло сладковатым церковным ладаном. Не то, чтобы мне был прямо неприятен этот запах, но вдыхать его два часа подряд мне как-то совершенно не хотелось. Предложение было одобрено всеми, но в этот момент к нам подошла Софья Петровна с горящей венчальной свечой в руках в шелковых белоснежных перчатках и тихо заговорила, обращаясь к старшему брату: - Андрей, а что теперь будет?.. – нежный голос миловидной княжны был печален, а сама она выглядела крайне растерянной, не понимающей, что происходит. Зря вы печалитесь, княжна, вам радоваться надо, теперь мать не станет выдавать вас замуж за нищего старика, без денег господин Забалуев княгине и даром не сдался. - Если Андрей Платонович действительно беден, венчание не состоится. Не грусти, Соня, маменька найдет тебе другого богатого жениха… - с ободряющей улыбкой ласково промолвил Андрей Петрович, забирая из рук младшей сестры венчальную свечу и мягко, успокаивающе сжимая ее миниатюрные кисти в своих руках. В итоге Андрей с супругой Натальей остались в церкви, чтобы не оставлять Софью Петровну одну с чужими людьми, а мы с Михаилом, Ольгой и ее мужем Иринеем покинули храм и отправились в кофейню пить горячий кофе со сладостями. И уже при выходе на улицу мой взгляд упал на хмурого предводителя, нервно ходящего из стороны в сторону у алтаря, заложив одну руку за спину, «Finita la commedia, господин Забалуев…». - Госпожа Платонова, мой муж пару лет назад был в столице по делам и посещал Императорские театры, видел спектакль с вами в главной роли и говорил, что вы очень талантливы. Я же могу сказать, что вы еще и очень красивы, - с улыбкой промолвила Ольга, придерживая рукой в кожаной перчатке полу своей длинной белоснежной норковой шубы, когда мы покинули храм и оказались на улице, где я с наслаждением глубоко вдохнула свежий морозный воздух. - Мне вдвойне приятно слышать эти слова от такой красавицы, как вы, пани Огинская, - также с улыбкой откликнулась я, идя по дорожке очищенной от снега в направлении кофейни под руку с Мишей, у которого сегодня было вполне хорошее настроение. Впрочем, это барон Корф склонен к мрачности и меланхолии, и у него есть на то свои причины, и основная из них сейчас шла под руку с супругом в черном драповом пальто, отороченным темным соболиным мехом. А князь Репнин к депрессиям не склонен и обычно находится во вполне благожелательном настроении и спокойном эмоциональном состоянии. Все мы разные, и это совершенно нормально, никто не обязан быть похож на кого-то другого, у Михаила в жизни все хорошо, карьера, семья, красавица жена – Лизавета Петровна, сын и дочка, а у Владимира душа болит из-за безответной горькой любви к госпоже Калиновской, и по-человечески мне было его искренне жаль. В кофейне мы в общей сложности провели около двух часов, выпили горячего ароматного черного кофе с пирожными под приятную светскую беседу, и я смогла убедиться, что Ольга не только очень красивая сексуальная женщина, крайне притягательная для мужчин, но и умная, интересная собеседница, очень приятная в общении и по энергетике женщина, такая именно манкая для противоположного пола. Таких женщин, как польская пани, недаром называют роковыми женщинами, они сводят мужчин с ума, лишают разума, и те в порыве страсти и безумия хватаются за пистолеты, так в прошлом и произошло с Владимиром и Александром Николаевичем. Такие женщины, как госпожа Калиновская всю жизнь шагают по разбитым мужским сердцам, внешне она – представительница холодного типа красоты, голубые глаза, светлая кожа, русые волосы, но в ее небесного цвета очах горит огонь, и в этом пламени сгорают сердца мужчин, полюбивших ее. В этом пожаре сгорело и сердце барона Корфа, и ее мужа, богатейшего польского магната, который просто глаз не сводил с жены, матери его сына, хотя они женаты уже пять лет, Ириней любит ее, и это заметно не вооруженным взглядом. А когда мы вернулись в церковь, то я не увидела там господина Забалуева, и, поинтересовавшись у Натальи Александровны, где же он, получила ответ бывшей княжны Репниной, а теперь уже княгини Долгорукой, что вскоре после нашего ухода Андрей Платонович покинул храм, просто взял и молча ушел, никому ничего не говоря, попросту позорно сбежал, но у него и выхода иного не было. А минут через десять деревянные двери церкви вновь отворились, и внутрь зашла крайне недовольная Марья Алексеевна, также в первую очередь спросившая, где же ее несостоявшийся зять, и, получив от сына ответ, что того уже и след простыл, заговорила, обращаясь уже ко всем присутствующим в храме. Кроме престарелого предводителя никто из приглашенных на венчание благородных дам и господ никуда не ушел, все ждали развязки этой занимательной истории, включая отца Павла, пару минут назад вышедшего из внутреннего помещения церкви. - Господа, Андрей Платонович оказался не тем, за кого себя выдавал, он говорил, что богат, а оказался беден, как церковная мышь… О, видели бы вы его дом, который даже домом назвать язык не поворачивается, там кроме этих самых мышей и нищеты ничего нет… Не удивлюсь, если и его военные подвиги окажутся ложью… Он лжец и мошенник, хвала небесам, что венчание не успело состояться, Бог отвел… Я прошу у вас всех прощения, что вы потратили столько своего времени… - голос княгини звучал вежливо и почти нейтрально, но в ее светлых глазах полыхающим пламенем горел гнев, она была очень зла, и господин Забалуев правильно сделал, что предпочел убраться с глаз ее долой, подальше от гнева обманутой Марьи Алексеевны. - Соня, подойди ко мне, мы уходим… - позвала княгиня дочь под сочувствующие речи гостей несостоявшейся свадьбы, и Софья Петровна, до того стоящая рядом с братом, тут же послушно подошла к матери, и они направились в сторону выхода из церкви, а лакей тут же принес кремовую норковую шубу княжны. Гости, не прекращая обсуждать такую громкую новость, как нищета предводителя уездного дворянства, тоже потихоньку потянулись к выходу, а Михаил с улыбкой негромко обратился ко мне: - Анна, поехали с нами в имение Долгоруких, а завтра вместе вернемся в Петербург в моей карете, и Андрей с Наташей, и Ольга с мужем тоже завтра возвращаются в столицу. Я так соскучился по вам, по вашему чудесному голосу, споете нам вечером после ужина… Поедете со мной, Анна?.. – совсем тихо закончил фразу Миша, и я ласково улыбнулась ему в ответ, если бы он спросил меня об этом раньше, то я без раздумий согласилась бы, но не сейчас. Завтра мне в любом случае нужно вернуться в столицу, и этот последний день в Двугорском я хотела провести рядом с Владимиром, который в эти минуты стоял перед одной из многочисленных в храме икон и, чуть запрокинув голову назад, задумчиво смотрел на Божью Матерь и Иисуса Христа, не обращая никакого внимания на выходящих на улицу людей. Ибо неизвестно, когда мы теперь сможем увидеться с бароном в следующий раз, пусть он был моим родным братом, пусть он любил другую женщину, но я любила его, и мне хотелось провести эти последние оставшиеся часы рядом с ним. - Я тоже соскучилась по вам, Миша, правда, очень-очень, но я не поеду с вами, простите меня… - тихонько откликнулась я, глядя в зеленоватые ласковые глаза князя, излучающие тепло, чувствуя его теплые руки на своих кистях. По-человечески он был мне очень дорог, но мы еще не раз увидимся в Петербурге и сможем пообщаться, а вот с Владимиром Он мне общаться по любому не разрешит. - Я не сержусь, Анна, разве я могу на вас сердиться… Я понимаю, вы хотите съездить в поместье Корфов, ведь вы там выросли, там вам и стены дороги, там Варвара, заменившая вам мать… Съездите, Андрей будет не против, а после приезжайте в усадьбу Долгоруких, ко мне… Я буду вас ждать… - не дожидаясь от меня какого-либо ответа, Михаил нежно и мимолетно поцеловал меня в лоб и пошел следом за уже покидающими церковь Натальей с Андреем Петровичем и Ольгой с супругом, а я осталась стоять на месте, глядя, как последние гости покидают храм, и он пустеет. Когда двустворчатые двери закрылись, и мы с бароном остались в пустой церкви одни, я подошла к мужчине, по-прежнему стоящему перед иконой и не обращающему никакого внимания на происходящее вокруг, и негромко позвала, коснувшись его локтя. - Владимир Иванович… - Оставь меня ненадолго здесь одного… - тихо и мрачно попросил брат, даже не обернувшись в мою сторону, продолжая задумчиво смотреть на икону в золоченом окладе своими серыми глазами цвета хмурого пасмурного неба с проседью, и я со словами, «Конечно, я подожду вас на улице…», пошла к выходу из храма. Это я уже более пяти лет не придерживаюсь христианской традиции, придя к оккультизму, а брат оставался православным, носил крест с распятием на груди и, возможно, ему хотелось помолиться в одиночестве, и я ничего не имела против. Я с уважением отношусь к чужой вере, даже если она не совпадает с моим собственным мировоззрением, вера, религия – это глубоко личное и касается только самого человека, и больше никого. Уже выходя на улицу, я без какой-либо конкретной цели обернулась и увидела, как барон, перекрестившись, что-то безмолвно изрек одними губами и опустился перед иконой на колени, опуская голову, и я тут же аккуратно прикрыла за собой деревянную дверь храма и вышла в морозный солнечный зимний день. В эти минуты я была там явно лишняя и отлично понимала это… - Ваш брат решил наедине пообщаться со Всевышним, а вы должны ждать его на морозе и мерзнуть, очень «мило»… Ваш брат просто эгоист, который думает лишь о себе и своих желаниях, а на остальных плевать ему с высокой колокольни, и на вас тоже плевать… - недовольно произнес Мирон, легко и пружинисто спрыгнув с дрожек, когда я подошла к карете одна, он любил меня и искренне беспокоился обо мне, и это неподдельное беспокойство звучало в каждом его слове. - Я не замерзла, все хорошо, не думаю, что нам придется долго ждать барона… - спокойно ответила я, вдыхая прохладный свежий воздух, зимнее солнце ярко светило на чистом голубом небе без единого облачка, но совершенно не грело, все экипажи уже разъехались, и кроме нашей коляски никого не было. Любопытно, чем теперь будет заниматься господин Забалуев, из предводителей его по любому попрут, да и вообще в уезде ему больше никто руки не подаст. Впрочем, наверняка не пропадет, такие люди, как Андрей Платонович из любой даже самой патовой ситуации выкрутятся с минимальными потерями, только о богатой невесте Софье Петровне ему, конечно, придется забыть. - Надеюсь… - с неприкрытой иронией выдохнул мужчина, внимательно взирая на меня своими светло-карими глазами, и я невольно улыбнулась, легонько стукнув ладонью его плечу и тихонько промолвила, «Мирон… Прекрати…». - Можно подумать, я не прав, прав, и вы сами это прекрасно знаете… Если бы не вы, ваш брат отправился бы по этапу в Сибирь, и что в ответ, ничего… Благодарность просто нулевая… - тихо произнес мой слуга, скептически поджав тонкие губы, он определенно не питал к Владимиру никакой симпатии, впрочем, он кроме меня вообще ни к кому никаких симпатий не питал, поэтому это было абсолютно нормально. - Я и не жду от него никакой благодарности, мне ничего не нужно… - негромко ответила я, невольно щурясь от яркого полуденного солнца. Все, что я сделала для барона, я сделала, во-первых, ради памяти нашего общего отца, а во-вторых, потому, что хочу, чтобы у брата было все хорошо, я искренне желаю ему счастья, семьи, детей, воплощения в жизнь его желаний. Мне не нужны от него подарки в качестве благодарности, да он мне их и не дарил, за все время нашего общения я так и не смогла понять, щедрый он мужчина или нет, подходящей ситуации как-то не представилось. - Понятное дело, что вы не ждете, но, учитывая, сколько у него денег, мог бы и подарить вам что-нибудь, какое-нибудь украшение, но куда уж там… Вы меня простите, Анна, за честность, но, похоже, ваш брат не только эгоистичный человек, но еще и жадный… Вы говорили, что ваш отец был замечательным человеком, добрым, любящим, милосердным, щедрым, очевидно, его сын пошел не в него… - завершил Мирон свою мысль, быть может, и не очень красивую, но я не сердилась на него за честность, наоборот, я всегда ценила в нем эту искренность. Не люблю слуг-подхалимов, льстецов, которые тебе лишь поддакивают всегда, я ценю в людях, находящихся рядом со мной, искренность и преданность, и Мирон именно такой. - Ну, мне за барона замуж не идти, так что щедрый он или жадный, пусть это останется на его совести… - мягко и шутливо с улыбкой отозвалась я, и мой собеседник тоже улыбнулся своими тонкими губами и через несколько мгновений изрек, «А есть ли она у него, эта совесть… Обычно у благородных господ ни стыда, ни совести, им на всех плевать с высокой колокольни, и с них всегда взятки гладки…». - Все люди разные, и благородного происхождения, и неблагородного, здесь ты не прав, Мирон… Происхождение не определяет человеческие и моральные качества… - тихо промолвила я, переплетая пальцы в перчатках из тонкой мягкой черной кожи, в которых мне становилось несколько прохладно рукам, ведь зимнее солнышко светит, но не греет. Однако замерзнуть мне сегодня явно не удастся, поскольку как раз в этот момент двери церкви отворились и выпустили наружу Владимира, средним шагом он подошел к нам, открыл дверцу кареты, собираясь помочь мне забраться внутрь, но тут к храму на лошади подъехал мужчина, быстро спешился и почти подбежал к нам. - Барин, наш барин Андрей Петрович просит вас приехать, он ждет вас в вашем бывшем поместье, велел сказать, что это очень важно, - почтительно произнес крепостной в овчинном тулупе и валенках, обращаясь непосредственно к барону. Сапоги и ботинки из кожи – обувь не из дешевых, ее носят только обеспеченные люди, а подневольный люд зимой ходит в простых валенках, ни разу в жизни не надевала их, даже не представляю, как в них ходить, я привыкла к ботиночкам на каблучке. - Передай своему барину, что я приеду, - кратко отозвался брат, и дворовый Долгоруких, на мгновение склонив голову, пошел к лошади, на которой сюда и прискакал, настроение барона оставляло желать лучшего, он был крайне мрачным и очень недовольным. И если до того, как мы вошли в церковь, и мужчина увидел свою горькую любовь госпожу Калиновскую рядом с мужем, его эмоциональный настрой с утра был вполне благожелательным, то после у него произошел перепад настроения, и сейчас его лучше вообще не трогать. Владимир без слов помог мне забраться в экипаж, следом сел сам, закрыл дверцу, и мы плавно тронулись в путь, я накрыла нас двусторонним меховым пледом из волчьих шкур, чтобы было теплее, и положила голову на сильное плечо брата, задумчиво смотрящего в окно с отодвинутой в сторону шелковой шторкой на однотипный зимний пейзаж. Минут через семь-восемь тишины он тихо мрачно усмехнулся уголком красиво очерченных губ и негромко изрек, не сводя взора с окна коляски: - Да уж, господин Забалуев даже возвращения княгини не дождался, позорно сбежал, впрочем, я не удивлен, это вполне в его духе… В уезде теперь ему ловить нечего, наверное, подастся в столицу… Не хотел бы я быть на месте Андрея Платоновича, да я и не буду, я до его лет просто не доживу… - Почему вы думаете, что не доживете до этого возраста?.. – не поднимая головы с плеча барона, также негромко спросила я, мне было искренне интересно, почему он так считает, вряд ли мужчина смотрел свое будущее у колдунов или ведьм, поскольку не сильно-то верил в магию и эзотерику. - Я на это надеюсь, предпочитаю умереть молодым… Что хорошего в том, чтобы дожить до лет, когда тебе хочется подержаться не за бабу, а за стенку… Да, и зачем она вообще нужна, такая долгая пустая и бессмысленная жизнь… - тихо и все также мрачно выдохнул брат, а мне невольно вспомнились слова моей любимой Риты, «Такие люди ярко горят, но быстро сгорают, брат ушел в сорок, и этот человек ненадолго его переживет». Получается, ваше желание сбудется, Владимир Иванович… Средняя продолжительность жизни мужчин где-то пятьдесят лет, отец прожил достаточно длинную жизнь, уйдя в пятьдесят пять, притом, что у него было не самое здоровое сердце, господину Забалуеву вообще уже шестьдесят, сын же Ивана Ивановича до таких долгих лет не доживет, покинет этот мир раньше, будучи еще вполне молодым мужчиной. Константин умер в сорок от остановки сердца, которое его никогда не беспокоило, он был хорошим щедрым человеком и очень интересным мужчиной, а вот такой мелкий и ничтожный человечишка, как Андрей Платонович, все живет на земле, видимо, у судьбы свои собственные мерки, которыми она отмеряет жизни человеческие. И Владимир уйдет молодым, и почему-то сейчас мне было от этого как-то грустно, хотя я сама смерти брата и не увижу, покину этот грешный мирок раньше, в сорок… За такими вот не самыми жизнерадостными мыслями в моей голове мы добрались до родового поместья Корфов с желтыми стенами и белоснежными колоннами, такого родного моему сердцу, моей душе, вышли из кареты и вошли в дом. Встретившая нас в парадной молоденькая горничная сообщила, что Андрей Петрович ждет Владимира в гостиной, мы сняли верхнюю одежду, переобулись и прошли внутрь, брат отправился в выше упомянутую гостиную, а я на кухню к Варваре, по которой за прошедшее время ужасно соскучилась. Интересно, зачем князь Долгорукий пригласил барона, о чем он хочет поговорить и почему позвал именно сюда, а не в свое исконное имение… Одни вопросы и никаких ответов… *** POV Владимир Проходя в гостиную и параллельно надевая «маску» приветливой благожелательности на лицо, я узрел поднявшегося мне навстречу с дивана Андрея, который поставил недопитый бокал с красным вином на журнальный столик и со словами приветствия протянул мне руку. Также поздоровавшись, я пожал руку друга детства, с коим мы выросли вместе, я прекрасно к нему по-человечески относился, но в эти минуты не желал ни видеть никого, ни общаться ни с кем, даже с Андреем, совершенно неподходящее эмоциональное состояние для бесед, но что поделаешь. - Зачем ты хотел меня видеть?.. – стараясь, чтобы мой голос звучал более-менее приветливо, спросил я, наливая себе из прозрачного кувшина бургундского вина в хрустальный фужер на высокой тонкой ножке. Андрея мои собственные проблемы и переживания никак не касаются, он в них нисколько не виноват, и потому будет совершенно неправильным выплескивать на него свое дурное настроение. - Владимир, послушай, я не согласен с матерью в том, что касается вашего поместья. Поэтому ты здесь полноправный хозяин, завтра утром съездим в уезд, чтобы уладить все дела с документами, - абсолютно неожиданно для меня произнес князь, и моя рука с бокалом невольно замерла в нескольких сантиметрах от лица, сказать, что я был просто ошарашен услышать подобное, это ничего не сказать. - Благодарю тебя, Андрей, я никогда не сомневался в твоем благородстве. Как там Софья Петровна после сорвавшейся свадьбы?.. - искренне поблагодарил я друга детства и отпил пару глотков сухого терпкого вина, кислого, как я и люблю, все еще переваривая услышанное. Если бы мне сегодня утром кто-то сказал, что днем родовое поместье моей семьи вернется ко мне, я бы просто не поверил и рассмеялся говорившему в лицо, но это происходило наяву. Все-таки права оказалась подруга Анны и эта проклятая, убившая мать, «Как только ложь раскроется, поместье вернется к тебе…». Как только многолетняя ложь господина Забалуева всплыла на поверхность, имение моих предков действительно вернулось ко мне, вот и не верь после этого во всю эту магию, эзотерику, оккультизм и прочие потусторонние вещи, все же что-то такое реально существует в нашей обычной жизни. «Пыль в глаза… Иллюзия… Ложь на поверхности, которую никто не видит…», говорила Рита, так все и оказалось… - У нас дома творится настоящий кошмар, мать в страшном гневе, Соня в полном шоке, Наташа в недоумении… У меня такое чувство, словно меня облили помоями, теперь весь уезд судачит о моей семье… Знаешь, это неприятно… - присаживаясь обратно на диван и беря в руки недопитый бокал с вином, неторопливо задумчиво покручивая его в пальцах, промолвил князь. В какой-то степени я понимал его, а в какой-то нет, поскольку мне самому было совершенно все равно, кто и что обо мне скажет, мне с ними детей не крестить. - Поболтают и перестанут, как только появится новая интересная сплетня… Ты и сам это знаешь… - также присаживаясь на кресло напротив, изрек я и сделал еще глоток хорошего выдержанного вина, люблю такое, а вот сладкая пища и напитки для меня абсолютно мимо, совершенно не мое. - Знаю, но все равно противно… - согласился Андрей, тоже отпил вина и через несколько секунд добавил. – Владимир, я бы хотел обсудить с тобой еще один вопрос, он касается моей сестры. Соня никогда ничего у меня не просила, женские побрякушки из столицы не в счет, а сегодня впервые в жизни попросила поговорить с тобой. Ты очень нравишься моей сестре, она хочет выйти за тебя замуж. Как ты к этому относишься?.. Не отвечай сразу, подумай… Соня принадлежит к моей семье, она – благородная знатная барышня, княжна, она стала бы тебе хорошей женой… Будь жив твой отец, да пребудет он в Раю, думаю, он бы тоже одобрил этот брак… Помнишь, вы с Лизаветой когда-то были помолвлены, пожениться собирались?.. Лиза уже пять лет замужем за Михаилом, у них двое замечательных детей, моих племянников, и Соне пора выходить замуж, она хочет стать твоей женой… Я тоже за этот брак, и матери также придется согласиться, я хочу, чтобы моя сестра была счастлива, она очень хорошая и заслуживает счастья… - князь замолчал, а я еще несколько долгих мгновений мысленно подбирал слова для ответа. Симпатия Софьи Петровны ко мне не была для меня секретом, я уже слышал об этом ранее от Миши и Анны, но что Андрей прямым текстом предложит мне жениться на его сестре, все же не ожидал. - Прости, но я не женюсь на Софье Петровне, я люблю другую женщину, и нелюбимая жена мне не нужна. Твоя сестра – замечательная девушка, и я уверен, найдется не один желающий взять ее в жены, но это буду не я, Соня заслуживает гораздо лучшего мужа, чем я, во мне же сплошь одни недостатки… - искренне ответил я и отпил еще вина. Все внутри меня протестовало против этого брака, разумом я отлично понимал, что когда-то мне придется жениться на нелюбимой жене ради рождения законных детей, наследников моего рода, но не сейчас, пусть это произойдет позже, ибо в настоящий момент я никак не мог себя заставить. К тому же, Софья Петровна при всей ее внешней миловидности была женщиной совершенно не моего типажа, мне нравятся женщины, в которых горит огонь, как и во мне самом, меня к ним тянет, я их хочу. Это пламя полыхало и в ее старшей сестре Лизавете, моей бывшей невесте, но в Соне огня не было, меня не тянуло к ней сексуально, по большому счету я ее даже и не хотел. - Понимаю… Любимую женщину никто не заменит… Я далеко не святой, но ни одна другая женщина не сможет заменить мне Наташу… С Соней я поговорю, чтобы перестала мечтать о браке с тобой… Но почему тогда ты не с той женщиной, которую любишь, Владимир?.. – задумчиво проговорил друг детства, поправил очки и допил вино из своего фужера, ставя его на низкий журнальный столик, и я был очень рад и благодарен его пониманию, все же мы знаем друг друга, считай, почти три десятка лет, с самого раннего детства, и это хорошо чувствуется. - Да, любимую женщину не заменит никто… А не вместе, потому что, к сожалению, это невозможно… - выдохнул я, также допивая рубиновую жидкость с приятной кислинкой из хрустального бокала и тоже отставляя его за высокую тонкую ножку на низкий прямоугольный столик. Для меня в этой жизни нереальны отношения с родной сестрой, как бы я ни любил ее, тем более она сама и подавно не питает ко мне ничего, никаких чувств, кроме сексуального влечения и хорошего родственного человеческого отношения, на этом все. - Понимаю… - поднимаясь с дивана и поправляя офицерский мундир из зеленого сукна с красным воротничком-стойкой и золотистыми пуговицами, с именно понимающей интонацией произнес князь и через пару секунд добавил. – Мне пора возвращаться в имение, завтра утром я заеду за тобой к девяти и отправимся в уезд, уладим все дела с документами. Хорошего тебе дня, мне же хороший день сегодня будет только сниться… Не провожай… - мягко усмехнувшись на словах про «хороший день», проговорил Андрей, и я тоже поднялся на ноги, прощаясь с ним. Сегодняшний день по всем законам жанра для меня действительно должен быть хорошим, родовое поместье моей семьи вернулось ко мне и в будущем останется моим детям, как и все прочее, принадлежащее мне, земли, крепостные, столичный особняк, хотелось бы верить, что мои дети будут в этой жизни счастливее меня самого. Однако для меня этот день был одним из самых худших, на душе было не просто погано, а отвратительно в самом худшем значении этого слова, рассерженные огненные кошки болезненно скребли своими острыми металлическими когтями, оставляя в моей душе кровоточащие незаживающие раны. Стоило мне только войти в церковь, дом Божий, как все невинные, убитые мной на Кавказе во время зачисток аулов, женщины, дети, старики, их мертвые лица встали передо мной, напоминая о моих смертных грехах, за которые я буду гореть в Аду, на Седьмом его круге. Во сне мать говорила, что дверь покаяния всегда открыта, я покаялся перед Господом в своих прегрешениях, что толку, легче мне не стало ни на толику. Видимо, теперь мне нужно обходить храмы, обитель Божью, стороной, таким грешникам, как я, в них не место, кто пил кровь на пиру с чертями, тому нет места под ликами святых икон… Прежде чем пойти в гостиную, где меня ждал Андрей, я быстро поднялся на второй этаж в свою бывшую спальню и переоделся, отдав окровавленную рубашку и сюртук в крови горничной, чтобы выбросила. В шкафу с другой моей одеждой, от которой еще не успела избавиться Марья Алексеевна, висел и мой мундир Императорской армии, после похорон отца я ходил в гражданской одежде, а вот бы вновь надеть офицерский мундир, застегнуть его на все пуговицы и поехать воевать на Кавказ. Именно так я и поступлю, Анна не завтра, так послезавтра вернется в Петербург, а я найму в поместье нового управляющего и тоже поеду в столицу, попрошу аудиенции у Императора, пусть Государь вновь отправит меня на Кавказ воевать. Там мое место, война, она стала частью меня самого, там от меня будет хоть какая-то польза для моей Родины. Андрей уже ушел, а я продолжал стоять посредине гостиной вновь своего дома и смотреть на весело приплясывающий огонь в камине, методично пожирающий поленья, и в точно таком же пламени сгорала и корчилась от боли моя пропащая грешная душа. И если для моей души спасения уже нет, ее ждет Ад, Седьмой его круг, то для меня самого в этой жизни спасением была моя любимая женщина. Рядом с Анной по ночам даже кошмары в багровых тонах родом с Кавказа отступали, словно белокурая красавица отгоняла их от меня своим присутствием рядом, своей энергией покоя. Аня, ты – моя горькая безответная любовь-агония, ты – моя боль, кровавые слезы моего страдающего сердца, но одновременно ты же и моя огромная радость, сияющий свет, мое персональное солнце. Ты – мой самый жестокий демон с лицом ангела, жестокий поневоле… Эта любовь – мое земное проклятие за все мои прегрешения, мое наказание, и вполне справедливое, мой крест, который я несу уже не первый год, я привык, я давно смирился, я научился жить с душевной болью, я сроднился с ней, стал одним целым. Но я так устал, ото всего устал, жить устал, тишины, тишины хочу в молчании сколотом, легким ветром вольно пролететь над крестами, покрытыми золотом, тишины хочу, чтобы допьяна, тишины или же память стертую, чтобы осень листьями желтыми мне накрыла душу распростертую… *** POV Анна Едва перешагнув порог просторной кухни, как обычно с открытой дверью, я тут же оказалась в теплых материнских объятиях Варвары, искренне удивленной моим появлением, никак не ожидающей увидеть меня, но от этого не менее радостной от нашей встречи, собственно, как и я сама. Варя заменила мне мою холодную равнодушную мать, и я любила Варечку всей душой, всем сердцем, как родную маму. Однако Полина, сидящая за простым деревянным столом в цветастом платье с преобладанием синего, но сегодня без глубокого выреза на полной груди, и пьющая ароматный мятный чай, была совершенно мне не рада. Ну, конечно, барон Корф ведь покинул поместье, зачем Поленьке декольте, теперь соблазнять ей некого, дворовые мужики ее не интересовали от слова «совсем», она предпочитала управляющего имением, а еще лучше самого барина, и я ее за это не осуждала, как говорится, «Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше». Впрочем, недружелюбием крепостной я тоже отнюдь не была удивлена, все, как всегда, подругами или даже приятельницами мы никогда не были и не станем. - Только тебя не хватало для полного счастья… Зачем явилась?.. – не скрывая недовольства в голосе, поинтересовалась Поля и отпила несколько глотков чая с мятой, приятный травянистый аромат которого стоял по всей господской кухне, хорошо пахнет. - Приятного аппетита тебе, Полина… - вполне благожелательно ответила я, не имея ни малейшего желания сейчас ссориться с женщиной и не собираясь отчитываться перед ней о причине моего визита в родовое поместье Корфов. - Какой уж тут аппетит, и без того тошнит… - также недовольно откликнулась Поленька, допила чай, поставила пустую кружку на стол, поднялась на ноги, перекинула свою широкую длинную русую косу с плеча за спину и своей фирменной походкой от бедра удалилась из кухни. Вот почему она пила мятный чай, потому что чаек с мятой снимает тошноту, она ждет ребенка от Владимира и наверняка уже сама знает об этом, женщина просто не может не заметить задержку менструального цикла, да и тошнота – первый симптом беременности. У меня самой ни разу не было задержки, да и не будет, поскольку я не могу иметь детей и уже смирилась с этим обстоятельством в своей жизни, невозможно получить все и сразу. - Что Полина не в духе?.. А мне чайку с мятой нальешь, Варечка?.. И себе наливай да садись, я тебе такую занимательную историю поведаю… – с улыбкой промолвила я, присаживаясь за длинный прямоугольный стол на деревянную лавку около него, на светлой кухне от большой каменной печи было тепло и уютно, а еще здесь пахло моим счастливым детством и беззаботной юностью, светлыми и добрыми воспоминаниями. - Налью, конечно, Аня… А на Польку не обращай внимания, она с того дня, как Владимир Иванович покинул поместье, злющая ходит и на всех рычит… Ну, ты ее и сама не хуже меня знаешь… И какую такую историю ты мне хочешь рассказать?.. - с ласковой улыбкой отозвалась кухарка, наливая из пузатого заварочного чайника ароматного чая с мятой в две кружки, себе и мне, ставя их на стол и опускаясь на вторую лавку напротив меня. Причины же недовольства Полины мне были яснее ясного, она так хорошо устроилась, став барской любовницей, а хозяин усадьбы сменился, и все привилегии Поленьки в виде безделья по дому растворились в воздухе, есть из-за чего расстраиваться. Да, и про беременность свою она наверняка в курсе, только порадовать этой счастливой новостью некого, княгине Долгорукой ребенок Поли от бывшего барина до луны, а то и дальше. Ну, слушай… - начала говорить я после того, как отпила глоток горячего мятного чая с приятным травянистым ароматом, я хоть и не беременна, но такой чаек очень даже жалую. Вообще люблю травяные чаи, с липой, с мятой, с мелиссой и другие, вот что значит, выросла в поместье за городом, а не в столице. - Ну, надо же… Предводитель уездного дворянства оказался нищим обманщиком, а с виду казался приличным человеком… Век живи, век удивляйся… Приезжал он сюда как-то с княгиней Долгорукой, по дому ходили, смотрели… А на днях привезли с десяток бочек со свежей красной рыбой, лососем, форелью, обложенной льдом, да с десяток немаленьких горшков с уже соленой красной лососевой икрой, господин Забалуев все это любит, после женитьбы на Софье Петровне обедать всем этим собирался… Теперь, наверное, всю эту рыбу и икру отвезут к Долгоруким, кто здесь это есть будет, это еда для барского стола, не для дворовых… - пораженно ахнула Варвара, не донеся чашку с чаем до рта, и поделилась со мной последними новостями с кухни, когда я поведала ей занятную историю с нищим поместьем Андрея Платоновича и его сорвавшейся свадьбой с княжной, когда Марья Алексеевна своими глазами узрела «богатства» престарелого предводителя. А у Андрея Платоновича губа не дура, сам беден, как церковная мышь, а на стол ему лососевую рыбу да красную икру подавай, неплохо. Впрочем, я и сама очень даже люблю красную рыбку и соленую икру, в моем особняке в Петербурге повар очень часто готовит рыбные блюда мне на ужин. И у Константина была такая же «рыбная душенька», как и у меня, он мог есть красную икру просто ложками, как и я сама, со свежеиспеченным теплым хлебушком, намазанным свежим сливочным маслицем, вкуснятина. И Хаяти, кошка моего бывшего любовника, тоже обожает красную рыбку, он избаловал эту пушистую белую цацу страшно, она любит рыбку, курочку, сливки, творожок, а к какой-нибудь кашке или супчику даже не подойдет и не нюхнет своим розовым носиком. Константин очень любил кошек и женщин, меня он баловал не меньше, был очень щедрым мужчиной во всех смыслах этого слова, не только материальном, но и эмоциональном, он был человеком широкой души, просто открывал свою душу далеко не каждому. Но если Хаяти и теперь хорошо живет у Риты и Вольдемара, также любящих кошек и продолжающих баловать эту усатую морду с разного цвета глазами, голубым и желтым, особенность породы турецкая ангора, то я осталась одна, и в глубине души я чувствовала себя одинокой. А вот Владимир к рыбе всегда был равнодушен, это я обожаю рыбный пирог, а он к нему за общим столом зачастую даже не притрагивался, но это обстоятельство никак не мешало мне любить барона как мужчину, хоть он и был моим родным братом. - Вот такие дела, Варечка… Андрей Петрович пригласил Владимира Ивановича для разговора, и я приехала вместе с ним, мне хотелось повидать тебя, я соскучилась по поместью, здесь я выросла, здесь осталась какая-то частичка моей души… А уж о чем они говорить будут, я знать не знаю… - выдохнула я, допила вкусный ароматный мятный чай, поднялась из-за стола и подошла к окну, за которым на чистом голубом небе ярко светило холодное зимнее солнце, и его золотые лучики заглядывали на кухню, заливая ее ярким светом. «Лучиком» звали и пушистого рыжего кота, моего большого любимца, которого в детстве я нашла маленьким котенком, помещающимся у меня на ладони, и какой прожил в этом доме, кстати, частенько обитая именно на господской кухне, долгую и счастливую кошачью жизнь. Сейчас я себе кошку не завожу, так как мой нынешний мужчина к этим усатым созданиям равнодушен, а особняк все-таки купил для меня Он… - Видимо, мне пора идти собираться, князь Долгорукий только что покинул поместье, сел в карету и уехал… Наверное, и нам с Владимиром Ивановичем пора ехать… - негромко констатировала я, опираясь руками на широкий деревянный подоконник и наблюдая через окно отъезжающий от усадьбы экипаж Андрея Петровича. Ярко-синие сапфиры в обрамлении прозрачных бриллиантов в парных золотых браслетах, широких и тяжелых, надетых поверх манжет моего черного бархатного платья, сверкали и переливались в солнечном свете, Его дорогой подарок в комплекте с длинными серьгами и крупным колье. Я – Его женщина, я принадлежу лишь Ему одному, для меня невозможны отношения ни с одним другим мужчиной, по пути, усыпанному золотом, можно идти только в одну сторону, и когда-то я сама сделала этот выбор и ступила на золотой путь. Так что, даже не будь мы с бароном Корфом кровными родственниками, и даже вдруг по мановению волшебной палочки разлюби он госпожу Калиновскую и полюби меня, ничего бы между нами не получилось в любом случае. - Когда я тебя теперь увижу, Аня… - грустно произнесла также поднявшаяся из-за стола Варя в темном платье и светлом переднике поверх и сердечно обняла меня на прощание, я также с любовью обняла дородную женщину, заменившую мне мать, в ответ и негромко промолвила. - На годовщину смерти Ивана Ивановича я в любом случае приеду на его могилу… И я заеду в поместье повидать тебя, Варечка, да Никиту, если меня тогда, конечно, впустят внутрь… Неизвестно, кто тут будет жить через год, быть может, Софья Петровна со своим новым богатым мужем, которого выберет для дочери княгиня Долгорукая… *** Душевно попрощавшись с Варварой, я покинула кухню и направилась в гостиную, где беседовали князь Долгорукий с бароном, может, брат и сейчас все еще там. И я не ошиблась, через открытую дверь я увидела мужчину, стоящего полубоком ко мне посредине богато обставленной комнаты, собственно как и все в имении, и задумчиво смотрящего на огонь, потрескивающий в камине и дарующий свое живое тепло. Владимир, как всегда красивый и элегантный, уже успел переодеться, сменив серый сюртук с порезанным рукавом в крови на черный с отложным воротником, как и брюки на свежие и идеально отглаженные ему в тон. Видимо, Марья Алексеевна еще не успела приказать прислуге выбросить личные вещи и одежду бывшего хозяина усадьбы. - Владимир Иванович, я в окно кухни видела отъезжающий экипаж Андрея Петровича. Нам тоже пора ехать?.. – негромко заговорила я, подходя к брату и привлекая к себе его внимание, он перевел тяжелый мрачный взор своих серых глаз цвета грозового неба с проседью с пламени в камине на мое лицо и лишь через несколько долгих мгновений ответил. - Не нужно никуда ехать, Анна… Андрей вернул мне имение моей семьи, теперь поместье, земли вокруг и крепостные на этих землях вновь принадлежат мне… Завтра утром мы с ним отправимся в уезд, чтобы уладить все вопросы с документами… Правы оказались твоя мать и твоя подруга, как только ложь господина Забалуева открылась, поместье вернулось ко мне… Андрей хотел обсудить и еще один вопрос, он предлагал мне жениться на его сестре Софье Петровне, говорил, что я ей нравлюсь, и она хочет выйти за меня замуж… - также негромко и мрачно откликнулся мужчина, подходя к прямоугольному журнальному столику из темного дерева и наливая себе из прозрачного кувшина красного вина в хрустальный бокал на высокой тонкой ножке, следом предлагая бургундского и мне, на что я утвердительно кивнула. - Так это же замечательно, я очень рада, это ваш дом, и он должен принадлежать только вам и вашей семье, и никому другому… А что вы ответили насчет брака с Софьей Петровной?.. Вы действительно ей очень нравитесь, это правда, когда я была в усадьбе Долгоруких, я заметила симпатию Сони к вам, как и Михаил… - с искренней улыбкой промолвила я, принимая из красивых рук брата с длинными пальцами пианиста с тяжелым крупным фамильным перстнем из золота с бриллиантом на среднем правой руки фужер с вином. Не зря сегодня такой погожий ясный и солнечный денек, сама природа радуется за вас, Владимир Иванович, вот только вы совсем не выглядите радостным, даже самую малость. У вас болит душа из-за Ольги Калиновской, вашей горькой любви, сегодня в церкви вы увидели ее с мужем, вы ревнуете, вот и страдаете, что не ваша, близко локоток, а не укусишь, до имения Долгоруких полчаса езды в экипаже, а не доедешь, за прошлым ни в какой карете не угонишься. Мне вы, конечно, ничего не скажете, но мне слова и без нужды, я ведь женщина, я сердцем чувствую, что сердце мужчины, которого я люблю, болит из-за любви. - Я отказался, мне не нужна нелюбимая жена. К тому же мне всегда нравились женщины, в которых горит огонь, в Соне этого огня нет… - горько улыбнувшись уголком четко очерченных губ, все также мрачно ответил хозяин поместья и отпил глоток вина из своего бокала, я последовала его примеру и обнаружила, что вино сухое и, следовательно, кислое, брат такое любит, но не я. Ну, конечно, вы любите польскую пани, вам нужна она, какая там Софья Петровна, княжна вам и даром не нужна, любовь зла, порой люди любят тех, кому они совершенно не нужны, вот такая ирония судьбы. А в следующий миг мне вспомнился эпизод из прошлого более чем пятилетней давности. В тот вечер вместе с отцом я впервые приехала на бал-маскарад в Петербурге, который проходил в огромном роскошном особняке графа Потоцкого, где я должна была петь романс «Сей поцелуй». А слушать меня среди прочих нарядных гостей в масках, благородных дам и господ, будет и господин Оболенский, директор Императорских театров и давний друг Ивана Ивановича. Мы с отцом уже прошли в украшенную живыми цветами громадную залу с огромными хрустальными люстрами с сотнями свечей на высоченном потолке, от которых вечером было светло практически, как днем. Иван Иванович взял с подноса официанта в красно-золотистой форме, белом парике и черной полумаске два бокала с весело пузырящимся шампанским и один из них передал мне, и тут его задумчивый взгляд остановился на Владимире. В парадном белом мундире брат танцевал с красивой русоволосой женщиной тоже в белоснежном платье, не сводя с нее глаз, кружась среди других пар на паркете под чудесную музыку в исполнении оркестра крепостных музыкантов. - У Володи новое увлечение… Красивая женщина… - с легкой улыбкой тихо и задумчиво произнес отец и отпил небольшой глоток шампанского из своего хрустального бокала на высокой тонкой ножке. - Вас это беспокоит, дядюшка?.. – также тихо зачем-то спросила я, тоже делая пару глотков прохладного сладковатого игристого вина, освежающего и очень приятного на вкус. - Вовсе нет… Почему это должно меня беспокоить?.. У Володи будет еще очень много увлечений, как до брака, так и во время его, мой сын такой, но женится он на Лизавете Петровне Долгорукой, она станет его женой, матерью его детей и моих внуков, законных наследников рода Корфов… Будет так, не иначе… - спокойно и уверенно ответил отец, а после добавил уже мягче и ласковее, легонько сжимая мою левую кисть своими теплыми пальцами в белоснежной шелковой перчатке, - как только эта мелодия закончится, ты пройдешь к роялю и споешь романс, не волнуйся, Аннушка, у тебя все получится, я в тебя верю, я здесь, рядом с тобой… Медленно вдохнув и выдохнув, я встретилась взглядом с добрыми серо-голубыми очами Ивана Ивановича и согласно кивнула, следом я бегло пробежалась глазами по танцующим парам, но ни Владимира, ни его партнерши по танцу в зале уже не было, видимо, они вышли. И оно к лучшему, у меня не было ни малейшего желания, чтобы брат смотрел мое выступление холодным презрительным взглядом своих ледяных серых глаз, где навечно поселилась зима, я и без того очень волновалась, надеясь, что все пройдет хорошо, и я не опозорю отца. Мелодия закончилась, я подошла к белоснежному роялю в пышном розовом платье с белыми рюшами, которое выбрал для меня Иван Иванович, заиграла мелодия романса, какой я репетировала в поместье и городском особняке множество раз, я вздохнула, нашла взглядом отца, мимолетно улыбнулась ему и запела. Среди нарядных гостей маскарада я заметила и привлекательного русоволосого офицера без маски на лице, с которым мы познакомились сегодня днем, когда брат, вновь вернувшись домой не в духе и, как обычно, наговорив мне кучу неприятных вещей, отправил меня за шампанским в лавку Мозеса. Чему я, честно говоря, была очень даже рада, пройтись по Петербургу, посмотреть на людей в чудесную теплую солнечную сентябрьскую погоду и хоть какое-то время не видеть его недовольного надменного лица. Тогда я еще не знала, что офицера, с восторгом смотрящего на меня, зовут Михаил, не знала, что именно князь Репнин станет моей первой влюбленностью, моим первым мужчиной и впоследствии очень близким, дорогим и родным мне человеком, практически родственником. Последние ноты романса отзвучали, и благородная публика начала мне громко аплодировать, им понравилось мое выступление, и я вдруг почувствовала, что волнения больше нет, его сменил необъяснимый восторг и радость от моего первого большого успеха. Выступать в нашем крепостном театре в Двугорском перед соседями это одно, а петь перед знатью из Высшего света совсем другое. Первым ко мне подошел именно улыбающийся Михаил, который остался в восторге от моего выступления, потом я вернулась к отцу, и вместе с очень довольным моим пением Иваном Ивановичем мы прошли к Сергею Степановичу. До сих пор помню, на господине Оболенском в тот вечер был светло-сиреневый расстегнутый сюртук и бордовый жилет, и он очень высоко оценил мое выступление, назвав меня на французский манер «Аннет». Позже также назовет меня Он, и с той поры я для всех в Императорских театрах стану не Анной, а Аннет, или госпожой Платоновой. Следом за моим выступлением широкие двустворчатые белоснежные двери залы отворились, и внутрь зашла темноволосая цыганка лет тридцати в разноцветном платье, которая запела своим красивым насыщенным голосом под мелодию гитары и двух скрипок в руках мужчин-цыган, вошедших вместе с ней. Она пела лирическую цыганскую песню и проходила вперед по зале, а нарядные гости расступались в стороны, пока певица с музыкантами не дошла до середины просторной залы, я, затаив дыхание, смотрела яркий и колоритный номер, стоя рядом с отцом, также с интересом наблюдающим за происходящим. После окончания песни и громких аплодисментов зрителей, заиграла новая мелодия в исполнении крепостного оркестра, нас с Михаилом представили друг другу, и он тут же пригласил меня на танец, мы кружились в вальсе, улыбались друг другу, и я чувствовала себя в эти мгновения очень счастливой, не глядя ни на кого вокруг. Вдруг Михаила кто-то толкнул во время танца, и мы вынуждены были остановиться на паркете, этим кем-то оказался Владимир, проходя через залу сквозь танцующие пары в своем пожизненном плохом настроении. Скорее всего, это получилось случайно, ведь они с Мишей, как я узнала чуть ранее от Ивана Ивановича, были друзьями, и мы продолжили танцевать. Но все хорошее имеет свойство заканчиваться, вот и наш танец подошел к концу, мы вернулись к отцу и Сергею Степановичу, и буквально сразу к нам подошел брат с бокалом шампанского. С нескрываемой иронией в голосе он предложил выпить за «даму, у которой есть тайна», многозначительно посмотрев на меня своими ледяными серыми глазами. И на какие-то мгновения мне показалось, что он прямо сейчас объявит всем присутствующим, что я – крепостная, сердце заколотилось часто-часто, но Владимир этого не сделал, видимо, побоявшись гнева отца, который регулярно оплачивал все его многочисленные расходы в столице и карточные долги. Я глубоко вдохнула и медленно выпила несколько глотков шампанского, стараясь успокоиться, после брат отошел, и красивой русоволосой женщины, его партнерши по танцу, с ним уже не было, ее вообще не было видно в зале, может, они поссорились, поэтому он так недоволен. Впрочем, в тот прекрасный вечер даже Владимир не мог испортить мне настроение… Это теперь я знала, что русоволосая женщина – никакое не очередное увлечение, а горькая любовь барона Ольга Калиновская, и что для него тот вечер не был таким уж прекрасным, он поссорился отнюдь не с самой польской пани, а с ее любовником Цесаревичем из-за нее, а закончилось все той роковой дуэлью. А отец уже тогда понимал, что его сын – большой любитель женщин и ценитель прекрасного, «цветов в саду жизни», и что у его жены рога будут за дверные косяки цепляться и соперничать в пышности с оленьими. Я же в силу юности тогда вообще не задумывалась о таких вещах. Зато теперь я очень хорошо осознавала, что барон Корф – бабник еще тот, холеный гулящий кот, и женщин в его постели побывала тьма, но даже это обстоятельство никак не умаляло моих чувств к этому красивому, но в данный момент крайне печальному мужчине, я любила его таким. Владимир бы представителем холодного типа красоты, высокий, статный, темноволосый мужчина со светлой кожей, серыми глазами и прохладным выражением привлекательного лица с тонкими аристократичными чертами, такой холодный красавец-аристократ, но это было чисто внешнее впечатление. Внутри брат совсем другой, ревнивый эмоциональный мужчина с горячей кровью и огненным темпераментом, внешность никак не определяет характер и темперамент человека. А еще барон безумно похож на свою маму, я видела несколько портретов покойной баронессы Корф, когда забирала из сейфа в поместье по просьбе брата большую шкатулку с ее драгоценностями и пачки ассигнаций, перевязанных тонкими ленточками. Мать Владимира была очень красивой женщиной, также представительницей холодного типа красоты, обладательницей светлой кожи, темных волос, серых глаз и тонких изящных черт лица, на всех портретах на ней были платья темных тонов и шикарные золотые украшения с драгоценными камнями, ныне они хранились в той самой деревянной резной шкатулке. Теперь мне было совершенно понятно, в кого же брат такой красивый, в свою маму, поскольку на отца внешне он совсем не похож. Поставив свой бокал обратно на низкий столик, не люблю сухое вино, предпочитаю сладкое, я медленно подошла к барону и, глядя прямо в его серые очи цвета сгоревшего пепла, плавно обняла его за шею своими нежными руками. Я достаточно хорошо считываю эмоции людей, а от брата сейчас прямо фонило душевной болью, и это вызывало во мне сострадание к нему и прилив необъяснимой нежности. Хотелось обнять его, поцеловать, пальцами прикоснуться к его темным гладким волосам, к его красивому лицу с тонкими аристократичными чертами, ласково погладить подушечками пальцев, сделать для него что-то приятное, чтобы он хоть на краткий миг отвлекся от своих душевных мук и улыбнулся. Почувствовав на своей талии тяжелую руку мужчины, через пару секунд тоже обнявшего меня, я невольно улыбнулась и заговорила, мне вспомнились стихи, и я захотела поделиться их строками с Владимиром. Знаешь, однажды будет неважно, Что мы с тобой, а жаль… И неслучайно, хоть и печально, Снова придёт февраль. Длинную ночь до рассвета Мне не сомкнуть глаз, Ветер холодный Не потревожит нас. Знаешь, наверно, это неверно, Что мы с тобой, а жаль. Но не прощает, не отпускает Ветреная печаль. В солнечный день не растает Белой реки лёд. Это не с нами не произойдёт... Пока февраль, как господин, Снимает белое пальто, Что я одна и ты один Узнали мы только что… Знаешь, возможно, это несложно, Просто как дважды два, Если однажды птицей бумажной Станут твои слова. Несколько строк на конверте Кто-то умчит вдаль, Что-то случилось, Может быть, февраль. Пока февраль, как господин, Снимает белое пальто, Что я одна и ты один Узнали мы только что…** - Это не с нами не произойдет… - медленно с хорошо ощутимой горчинкой в низком бархатистом тембре повторил одну из строк стихов хозяин поместья, почему-то зацепившись именно за эту строчку, а я вдруг задумалась, что за такой недолгий период времени, буквально за пару месяцев, я успела его полюбить. Если бы еще три месяца назад мне кто-то сказал, что я полюблю барона Корфа, к которому на тот момент была совершенно равнодушна, я бы не поверила и лишь посмеялась над очевидной нелепицей. Однако «нелепица» обернулась реальностью, я полюбила сердцем этого красивого харизматичного мужчину, смотрящего на меня горячим гладящим взором, он желал меня как женщину, мне уже давно не пятнадцать, и я отлично чувствую, когда мужчина хочет меня сексуально. Это страсть, Владимир испытывает ко мне страсть, душой же он любит другую, страсть – это факел, который ярко горит, но быстро сгорает, и через несколько месяцев, максимум полгода, от его страсти ко мне останется лишь пепел, она перегорит и все, потому что это жизнь, так оно бывает. А если так подумать, то в прошлом я и Константина полюбила достаточно быстро, за первой волной физического влечения, желания близости, страстью, пришли глубокие эмоции и чувства, просто тогда я не называла их любовью, хотя это она самая и была, теперь я это очень хорошо понимала. И Константин, и Он, и Владимир являлись мужчинами одного психотипа, огненного темперамента, и все относились к одной категории, если в двух словах, то таких мужчин «хочется обнимать, целовать и в кровать». В них сильна именно Мужская энергия, они обладают яркой сексуальностью, сильной притягательностью для женщин, и я тоже хотела брата, не меньше, чем он меня, пусть это и было совершенно неправильно. Что же, значит, я неправильная, и я готова признать это и заняться с ним сексом, а вот барон не готов, это за пределами его морально-нравственных рамок, и я его за это абсолютно не осуждаю. С минуту или две хозяин поместья молчал, продолжая обнимать меня левой рукой за талию, а в правой держать недопитый бокал с вином, после чего он вдруг заговорил своим мягким насыщенным низким голосом, и не просто заговорил, это были стихи, очень красивые строки, которых мне не приходилось слышать ранее. Наша жизнь, как театр, Ее на поставить на паузу. Можно постоять и пойти вперед, Но нельзя жизнь прожить заново. Мы сходимся и расходимся, мы ищем свои берега, А ночью глотаем бессонницу с бокалом густого вина. Мы ищем в друг друге спасения, но пьем мы друг другу кровь, Такое вот несовпадение, опять не попали в любовь. И нельзя жизнь прожить наперед, И в любви не бывает советчиков. Как в рулетке везет – не везет, Так в жизни то чет, то нечет. Мы сходимся и расходимся, мы ищем свои берега, А ночью глотаем бессонницу с бокалом густого вина. Мы ищем в друг друге спасения, но пьем мы друг другу кровь, Такое вот несовпадение, опять не попали в любовь. Такое вот не совпадение, опять не попали в любовь… - Такое вот несовпадение, опять не попали в любовь… - эхом тихо повторила я последнюю строку, как мне показалось, она очень хорошо отображает наше общение, в любовь мы действительно не попали, и от этого было немного грустно, но не смертельно, «Нет ничего вечного, все проходит, даже любовь…». - Такое вот несовпадение, опять не попали в любовь… - эхом негромко отозвался брат, поднес к красиво очерченным губам недопитый бокал с рубиновой жидкостью и в несколько глотков осушил фужер с вином. После чего он медленно наклонился к моему лицу и мягко коснулся своими губами моего рта, языком проводя по моей нижней губе, следом несильно прикусывая ее зубами и углубляя поцелуй, своим гладким умелым языком проникая в мой покорно приоткрывшийся ротик, лаская и дразня мой язычок, крепче прижимая меня к себе. Мне было жарко и так хорошо, тело чутко отзывалось на ласку, внизу живота скапливалась горячая сладкая тяжесть, со всем желанием отвечая на поцелуй, я прикрыла от удовольствия глаза и тихонько простонала прямо барону в рот. Поцелуй Владимира с кисловатым привкусом вина, глубокий и проникновенный, требовательный и властный, но пронизанный в эти мгновения не только страстью, а и всепоглощающей нежностью и какой-то необъяснимой связью, длился и длился, пока воздух в легких ни закончился, и нам ни пришлось чуть отстраниться друг от друга, чтобы вдохнуть. Зрачки серых глаз мужчины были расширены, а дышал он чуть учащенно, но в следующий миг, к моему большому сожалению, он выпустил меня из своих крепких объятий, нежно и мимолетно поцеловал в нос, поставил пустой бокал на журнальный столик и быстрым шагом вышел из гостиной в коридор, оставляя меня в одиночестве. И что это только что было, как это называется?.. Поцелуй хозяина поместья все еще горел на моих губах, а его самого и след уже простыл, в такие моменты я не понимаю вас, Владимир Иванович, ваша мятежная душенька для меня не просто потемки, а тьма тьмущая… Постояв еще немного на месте, я решила вновь пойти к Варваре на кухню и обрадовать ее, теперь усадьба снова принадлежит ее барину, которого она знает с самого детства и очень любит, практически, как родного, кухарка искренне порадуется переменам в доме, да я и сама рада, что уж там говорить. Папенька, родовое имение вашей семьи вернулось к вашему сыну, вот только он бедный мается из-за своей горькой безответной любви к госпоже Калиновской, и никто не сможет ему помочь, ни я, никто другой, польская пани – его болезнь, и она же его лекарство, увы, недоступное для него исцеление. *** - Да что ты говоришь, Аня, это же просто чудесно… Барин наверняка и сам рад… Это ведь его дом, его родовое гнездо, здесь еще будут бегать его дети… Это сейчас он строгий барин Владимир Иванович, которого побаивается дворня, а я помню его еще совсем мальчишкой… - со слезами радости на глазах воскликнула Варя, до того чистившая картошку для супа на ужин дворовым, поднимаясь с лавки и в порыве эмоций обнимая меня, после того как я ей все рассказала. - Да, Варечка, по поместью еще будут бегать детки твоего барина, топая своими маленькими ножками, наверняка такие же красивые, как и он сам… Но это случится, то есть твой барин обзаведется семьей, женой, детьми, лишь после того, как разлюбит госпожу Калиновскую, свою горькую любовь… Ольга сейчас гостит вместе с мужем у Долгоруких, Владимир Иванович видел ее в церкви рядом с супругом, вот у него «крышу и рвет» сегодня от безответной любви и ревности… - негромко промолвила я, когда мы с женщиной, заменившей мне мать, разомкнули объятия и сели за стол, а кухарка продолжила чистить картофель, складывая уже очищенный в отдельную чашу. - Значит, польская лиса приехала… Мужики такие мужики, что благородный барин, что хозяйский холоп, запретный плод сладок, подавай им то, что недоступно… А то, что само в руки идет, попользовался, встал, отряхнулся и дальше пошел… Никогда им спокойно не живется… - по-доброму тихо усмехнулась Варвара, кладя в чашу очередную очищенную картофелину, у нее это получалось легко и быстро, практически на автомате, а вот я чистить картошку абсолютно не умею, наверное, с одной штукой я буду возиться полчаса, и то выйдет в итоге все вкривь и вкось. - И не говори, Варечка… - согласилась я, переплетая пальцы ухоженных рук на деревянной поверхности стола, и с понимающей улыбкой добавила, - «Попользовался, встал, отряхнулся и дальше пошел», это ты про Полину?.. А она ведь барыней мечтает здесь стать, дворовым поручения раздавать… - Про Польку, про кого же еще… Она может мечтать о чем угодно, да роди она от хозяина хоть десять детей, если мужик не любит, все без толку, хозяйкой ей в поместье не стать… И это хорошо, да кто угодно, только не Полька… От нее же житья никому из дворни не будет… - беря следующую картофелину из другой чаши, где количество неочищенной картошки стремительно сокращалось, и она перекочевывала в чашу с очищенной, отозвалась Варя, и я была с ней согласна. У Полины действительно отвратительный вздорный характер, она не ладит ни с кем из прислуги, и выпади ей шанс командовать в доме, дворовые от нее натерпятся. - Пойду помоюсь, полежу в ванне с горячей мыльной водой, хочу расслабиться и отдохнуть, - поднимаясь из-за стола, изрекла я, раз брат общаться со мной сегодня не желает, нужно самой как-то приятно занять свое время, и почему бы не начать с теплой ванны с ароматной пеной. Можно, конечно, поехать в имение Долгоруких, где меня ждет Миша, который будет мне крайне рад и какой очень даже желает со мной общаться, вот только мне этого не хотелось. Свой последний день в Двугорском хочу провести в доме, где я выросла, даже если его хозяин сейчас и не в настроении, ничего бывает, все мы живые люди. - Да, сходи помойся, Аня… Горячая ванна всегда на пользу, тем более сейчас, когда за окном зима… - с теплой улыбкой одобрила мои ближайшие планы Варвара, кладя в чашу с очищенным картофелем еще одну, и я, молча кивнув и тоже улыбнувшись, поднялась из-за стола и покинула уютную кухню. Встретившейся мне в коридоре молоденькой горничной в темном платье я велела наполнить ванну горячей водой и, когда я пойду мыться, затопить камин в моей бывшей комнате в розовых тонах, та вежливо кивнула и удалилась выполнять поручение. Я же поднялась на второй этаж в спальню, переоделась с помощью другой крепостной и вскоре в черном атласном халате в пол на голое тело отправилась купаться. Где-то с полчаса с закрытыми глазами расслабленно полежав в большой прямоугольной ванне из черного мрамора с горячей мыльной водой с ароматной пеной, подложив себе под голову мягкое полотенце, сложенное в несколько слоев, я тщательно вымылась и также вымыла свои длинные светлые волосы. После я бережно промокнула их другим полотенцем, обратно накинула халат, подвязав его под пояс, и отправилась в свою шелково-розовую спальню, где с горящим камином стало тепло и уютно. Мне захотелось немного полежать, и, убрав с кровати светлое покрывало, я откинула одеяло, скинула халат и забралась в постель, аккуратно положив свои мокрые локоны на подушку, пусть сохнут, потянувшись, я расслабленно прикрыла веки, после теплой ванны бывает так приятно чуть подремать. *** POV Владимир Сделав приятно обжигающий горло глоток дорогого коньяка с благородной горчинкой из низкого пузатого бокала из хрусталя, сидя в библиотеке за столом в любимом кресле отца с подлокотниками и высокой резной спинкой, я взглянул на его портрет в деревянной рамке передо мной и слегка улыбнулся уголками губ. Библиотека много лет служила кабинетом отца, а теперь была моим, и этот дом теперь вновь принадлежит мне, несомненно, я рад этому, искренне рад, просто сейчас у меня не то эмоциональное состояние, чтобы активно проявлять эту радость и праздновать. - Отец, родовое поместье нашей семьи вернулось ко мне… И в какой-то степени в этом есть заслуга вашей дочери, это ведь слова подруги Анны подтолкнули меня к тому, чтобы что-то предпринять, и все получилось… Поверишь ли, Забалуев, наш хваленый предводитель уездного дворянства, оказался нищим обманщиком, который много лет водил за нос весь уезд… Если бы я не увидел своими глазами его нищее имение, не поверил бы… Знаешь, я люблю твою дочь, свою родную сестру… Я прекрасно знаю, что это неправильно, немыслимо, невозможно, недопустимо… В какие-то моменты рядом с Анной я теряю контроль над собой, и тогда происходит то, чего не должно происходить… Разумом я отлично понимаю, что не должен был целовать белокурую красавицу в губы, но я вновь поцеловал ее… Глупо, да… Сам знаю, что все это до безумия глупо и абсурдно… Но ничего, сестра вскоре вернется в Петербург, а я найму нового управляющего в поместье и вернусь на Кавказ, там мое место, война списывает все грехи… Не смог жить достойно, так хоть умру достойно на благо своей Родины… - тихо выдохнул я, прекрасно понимая, что не дождусь ответа на сказанное, я его и не дождался, зато услышал негромкий вежливый стук в дверь. За окном на чистом голубом небе ярко светило холодное зимнее солнце, однако в моей душе в эти минуты царил густой непроглядный мрак, в котором я тонул, погружаясь в него, как в вязкое топкое болото… - Входи… - несколько раздраженно отозвался я, наверняка пришел кто-то из дворовых, а у меня сейчас не было ни малейшего желания никого видеть, но все же я решил узнать, кто же там за дверью, и что ему нужно. - Барин, простите, что беспокою, но мне нужно сказать вам очень важную вещь… - негромко заговорила вошедшая внутрь Полина в светлом платье с вкраплениями алого и открытыми плечами, красными бусами на шее и серьгами им в тон, перекинув свою широкую длинную русую косу на правое плечо. - Слушаю… - выдохнул я и отпил еще несколько глотков коньяка, мысленно усмехнувшись, «очень важная вещь» Полины наверняка окажется сущей безделицей, женщины такие, по крайней мере, многие из них, то, что кажется им важным, зачастую обычный пустяк. - Я жду от вас ребенка, барин… - промолвила крепостная, положив ладонь на живот и приблизившись ко мне на пару шагов, а я вновь мысленно усмехнулся и перевел взгляд на ее привлекательное лицо, женщина ласково улыбалась мне, но на периферии ее зеленоватых глаз затаилось беспокойство. «Очень важная вещь» Полины в этот раз действительно оказалась довольно важной… Поставив бокал с недопитым коньяком на стол, я резко поднялся с кресла и в несколько шагов быстро подошел к крепостной, замершей на месте, пальцами чуть приподнял ее подбородок и, глядя прямо в ее зеленоватые глаза, где в эти минуты плескалась тревога, негромко, но четко произнес: - Если ты мне сейчас врешь, я отправлю тебя из поместья в деревню и выдам замуж за одного из мужиков, кого выберу сам… Так что очень советую тебе, любезная, говорить правду… Сказанное мной, было самым худшим наказанием для Полины, какое вообще можно придумать, покинуть поместье и лишиться места хозяйской любовницы, и вовсе не потому, что она любила меня больше жизни, любила женщина только себя саму и комфортную жизнь, впрочем, я никогда и не ждал от нее любви, ее любовь мне без нужды. И видит Бог, если она сейчас врет, играя со мной в свои игры, я воплощу свои слова в реальность, мигом окажется в деревне и замужем, не позволю крепостной девке лгать мне, разыгрывая передо мной спектакли с мнимой беременностью. - Что вы, Владимир Иванович, я вам не лгу, я говорю вам чистую правду… Разве могу я лгать в таком вопросе… Я ношу вашего ребенка, вашу плоть и кровь, частичку вашей души… - быстро заговорила крепостная, глядя мне в глаза и не отводя взгляда, на что я молча кивнул и отошел от нее на шаг. - Сейчас мы это и проверим… - нейтрально изрек я, опускаясь обратно в кресло хозяина поместья, взяв в руки серебряный колокольчик и несколько раз качнув им из стороны в сторону, извлекая громкий и довольно мелодичный звук, на который меньше, чем через минуту, явилась молоденькая горничная со словами, «Звали, барин?..». - Звал, скажи Григорию, чтобы съездил за доктором Штерном, немедленно… - велел я и отпил коньяка, служанка с почтительным, «Как прикажете…», удалилась исполнять поручение, а молчащая Полина с нескрываемым страхом в зеленоватых глазах взглянула на меня, положив ладони на плоский живот. - Не бойся, я не собираюсь избавляться от ребенка, я лишь хочу знать, действительно ли ты беременна… А сейчас выйди… - пояснил я крепостной, глазами указав на закрытые двери библиотеки, она с облегчением выдохнула и тотчас скрылась в коридоре, аккуратно претворяя за собой дверь. А вскоре приехал доктор Штерн, страшно удивившийся, услышав, что ему нужно осмотреть Полину, крепостную, но мигом переставший удивляться, когда услышал от меня, что возможно она носит моего ребенка, и я хочу быть в этом уверен. После осмотра в одной из пустующих гостевых спален на втором этаже Илья Петрович в коричневом сюртуке спустился на первый с саквояжем со всякими медицинскими вещицами, в которых я абсолютно не разбирался, и вошел в библиотеку, где все это время находился я. Поставив пустой бокал из-под коньяка на стол, я поднялся на ноги, соблюдая положенные правила приличия и желая знать, действительно ли женщина в положении. - Все так, Владимир Иванович, она ждет ребенка, с ее здоровьем все в порядке, она родит здорового малыша, - высказался доктор, подтверждая недавние слова крепостной, я поблагодарил его, расплатившись за визит, а когда он покинул библиотеку, колокольчиком вызвал горничную и велел той позвать ко мне Полину. И буквально через пять минут женщина с мягкой улыбкой молча вошла внутрь и остановилась в паре шагов от меня, теперь ни волнения, ни тревоги, ни страха в ее зеленоватых глазах не было, они светились искренней радостью, чуть ли не счастьем. - Подойди ближе… - позвал я, и крепостная тут же исполнила мое желание и подошла вплотную ко мне, к креслу, в котором я сидел. Наполнив бокал коньяком из хрустального графина с такой же крышкой, я с наслаждением отпил янтарной жидкости благородного оттенка и положил левую руку ладонью на живот Полины, через ткань платья ощущая живое тепло ее женственного тела и пытаясь вызвать в себе хоть какие-то эмоции, хоть что-то почувствовать. - Барин… - негромко и мягко промолвила женщина и ласково обняла меня рукой за шею, ее прикосновение физически было мне приятно, и я не имел ничего против, вот только в эмоциональном плане по поводу ее беременности от меня я не чувствовал ничего, абсолютно ничего. Я не был удивлен произошедшему, поскольку прекрасно понимал, что последствием близких отношений вполне может стать беременность, но мне было совершенно все равно, ноль эмоций, видимо, я действительно черствый и бездушный человек, и в какой-то степени открывшееся обстоятельство даже пугало меня. Мне так хотелось испытать хоть какие-то эмоции по этому поводу, ладно не позитивные, я согласен был даже на негативные, но и их не было, не было вообще ничего, пустота в душе, эмоциональный вакуум, и это страшно. Больше всего я боялся дожить до состояния полного равнодушия к окружающему миру, когда все краски меркнут для тебя, и, похоже, в какой-то степени я до него дожил, да уж. Тогда зачем вообще жить, ничего не чувствуя… В небе из звезд моих – грез заиграет струною души минорное что-то… И светом зари распахнется окно, идущий на свет и ждущий полета… Заблудшие души, мы снова встречаем рассвет… И пусть будет лучше здесь и там, где нас нет… *** POV Анна Проснувшись и открыв глаза, я поняла, что чуть вздремнуть у меня решительно не получилось, за окном занимались сумерки, стремительно превращая вечер в долгую и холодную зимнюю ночь, в спальне царил полумрак, и пространство комнаты освещалось лишь неярким теплым светом горящего камина. А еще я осознала, что мне хочется есть, ведь сегодня я еще не ела, лишь выпила в компании Варвары мятного чая, значит, нужно это исправить. Поднявшись с кровати и заправив ее, я накинула на голое тело черный шелковый халат в пол, подвязав его под пояс, а на шею поверх смененной после принятия ванны повязки, повязала черный атласный шарф, дабы скрыть бинт. Не хочу, чтобы Варя волновалась за меня, ведь все уже прошло, все закончилось, а она непременно будет переживать, если услышит историю про нападение разбойников на наш с ее барином экипаж. Открыв свой дорожный саквояж, я извлекла из него «Божественную Комедию» великого итальянца Данте Алигьери, пусть книга из библиотеки отца останется здесь в поместье, где ее подлинное место, ведь у меня в петербургском особняке есть свой собственный экземпляр «Комедии», тоже переведенной на французский, ведь язык оригинала, итальянский, я не знала. Вместе с книгой я покинула спальню и направилась в библиотеку, широкие двустворчатые двери которой, как обычно, были закрыты, а за ними стояла тишина, положив руку на бронзовую ручку, я мягко надавила на нее, толкнула дверь от себя, сделала шаг вперед и тут же услышала резкий раздраженный довольно громкий голос брата. - Пошли все вон… Я же велел не беспокоить… - мужчина сидел за столом в кресле с высокой резной спинкой, а перед ним лежала трубка, и стояли недопитый бокал коньяка, практически пустой графин из-под этого самого крепкого алкоголя и блюдо с несколькими кружочками лимона. В помещении с зажженными дворовыми свечами в настенных и настольных бронзовых канделябрах витали густые клубы табачного дыма, из-за которого было практически нечем дышать. Барон даже не повернулся в мою сторону, лишь отпил из низкого пузатого хрустального бокала пару глотков янтарной жидкости, и, наверное, мне стоило бы закрыть дверь и уйти, раз он сейчас не рад меня видеть, только я не собиралась уходить, положу книгу и тогда пойду. Несомненно, хозяин поместья изрядно пьян, но меня не пугало его алкогольное опьянение, я была уверена, что ничего плохого он мне точно не сделает. - Извините, что помешала, Владимир Иванович, я не знала, что вы здесь. Я лишь пришла вернуть «Божественную Комедию» в библиотеку отца, это ее настоящее место. Я положу книгу и хотела бы пройти в комнату Ивана Ивановича, если вы, конечно, не против… - спокойно произнесла я, прошла внутрь, положила книгу на свободное место письменного стола, убрать ее на полку можно и позже, не хочу сейчас тратить на это время, дошла до окна, сдвинула тюль в сторону и, повернув шпингалеты, приоткрыла его. В помещение, утопающее в плотном мареве табачного дыма повеяло свежим морозным воздухом, который я с удовольствием медленно вдохнула, пытаясь унять першение в горле из-за высокой концентрации дыма, после прислуга закроет окно, когда библиотека проветрится. - Иди, я не против… - уже значительно мягче отозвался барон и взял в руки «Божественную Комедию». – О, книга великого Данте, сборник грехов человеческих… - пьяно протянул он и тихо рассмеялся с ощутимой горечью, открыл «Комедию» на случайной странице, и так вышло, что как раз там, где лежали листы с его стихами, которые прежде он называл «пьяными бреднями». - Мои стихи… Почему ты не уничтожила их?.. Не выбросила и не сожгла в камине, как я говорил?.. – повернув голову в мою сторону и глядя на меня пьяным плавающим взором серых глаз цвета расплавленного серебра, негромко спросил брат, неопределенно перебирая своими красивыми длинными пальцами пианиста листы со своими же собственными строками. - Это ваши стихи, не мои, если желаете сами выбрасывайте их или сжигайте в камине, - таким же спокойным и ровным тоном ответила я, продолжая стоять неподалеку от окна, дабы на меня напрямую не дуло холодным зимним воздухом, но чтобы иметь хоть какую-то возможность нормально дышать в накуренной комнате. - А ты права, права… Так и нужно сделать… - с тихой усмешкой выдохнул Владимир и вдруг резко поднялся на ноги, сгребая пальцами листы со своими стихами и тем самым естественно сминая их, подошел к горящему камину, вновь взглянул на меня пьяным гуляющим взором, но при этом каким-то странным, непонятным мне, и безжалостно широким движением руки швырнул смятую бумагу со своими строками прямо в огонь. Пламя тут же вспыхнуло, с радостью принимая стихи в свои горячие сжигающие объятия и на наших глазах обращая их в пепел. - Пусть сгорят все слова, пусть превратятся в золу… Пусть выгорит дотла эта проклятая любовь… - тихо промолвил мужчина, с мучительной горькой улыбкой рассеянно глядя на полыхающие язычки пламени в камине, и в следующее мгновение негромко болезненно рассмеялся, прикрывая веки. Ему было не жаль своих только что сожженных стихов, в большинстве своем посвященных его горькой безответной мучительной любви Ольге Калиновской, а мне было по-человечески искренне жаль его самого, в моей душе поднималась невыразимая словами нежность, смешанная с состраданием. Я всегда считала, что любовь – это все же само по себе светлое чувство, приносящее людям что-то позитивное и радостное. Однако в эти мгновения, глядя на брата и понимая, насколько ему больно, как сильно болит у него душа, плачет кровавыми слезами, я в полной мере осознала, что безответная любовь вовсе не приносит человеку радости и счастья, она несет в себе лишь душевную боль и страдания. Неужели, в какой-то момент я буду чувствовать себя точно также из-за своих отнюдь не родственных чувств к барону… - Пойду в комнату отца, - промолвила я, прекрасно понимая, что сейчас Владимир слишком пьян, и говорить что-либо ему попросту бессмысленно и бесполезно, не услышит и не поймет сквозь алкогольную дымку. Госпожа Калиновская – его болезнь, и она же – исцеление для мужчины, увы, недоступное для него, а более никто, включая меня саму, не сможет ему помочь, и это было очень грустно. Но жизнь человеческая состоит не только из радостей, но и из печалей, просто у первого больше одного, а у второго – другого, только и всего, у каждого из нас свой земной путь в конкретном воплощении души, опыт, который должна приобрести наша душа. Сдвинувшись с места, я направилась в спальню Ивана Ивановича, вход в какую был только через библиотеку, но когда я проходила мимо брата, он открыл свои серые глаза цвета хмурого пасмурного неба с проседью и внезапно схватил меня за руку, останавливая. Горячие пальцы хозяина поместья на моем запястье не причиняли боли, и я не пыталась вырваться, отлично понимая, что вскоре он отпустит меня сам. И действительно через несколько долгих мгновений, кои барон сверху вниз в силу своего высокого роста смотрел на меня пьяным расфокусированным и параллельно крайне странным взглядом, неидентифицируемым мной в плане эмоций, он выпустил мою кисть из своей и с нескрываемой болью в низком насыщенном баритоне заговорил. Никогда не забуду (он был, или не был, Этот вечер): пожаром зари Сожжено и раздвинуто бледное небо, И на жёлтой заре – фонари. Я сидел у окна в переполненном зале. Где-то пели смычки о любви. Я послал тебе чёрную розу в бокале Золотого, как небо, аи. Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко Взор надменный и отдал поклон. Обратясь к кавалеру, намеренно резко Ты сказала: «И этот влюблён»…*** - Красивые стихи, я уже слышала их прежде, написавший эти строки поэт очень талантлив… - с легкой улыбкой изрекла я и, плавно развернувшись, пошла в спальню отца, и более брат не пытался меня задержать. Госпожа Калиновская, вы действительно роковая женщина, раз мужчина так мучается из-за вас, из-за своих чувств, своей любви к вам, у него у бедного аж «крышу рвет». Мы, женщины, топим свою боль в слезах, а мужчины в алкоголе, а еще в других женщинах, странно, что Поленька, приворожившая барина, еще не здесь… Аккуратно прикрыв дверь в комнату Ивана Ивановича, погруженную во мрак, ведь ее хозяин покинул этот грешный мир, больше не для кого зажигать здесь свечи, я дошла до заправленной кровати отца, присела около нее на корточки и положила руки на шелковое покрывало. Я провела ладонями по его прохладной гладкой поверхности, чувствуя, что в уголках глаз собираются непрошеные слезы колоссальной невосполнимой потери, и тихонько, почти шепотом, начала говорить, прекрасно зная, что уже не смогу услышать ответа на сказанное. - Папенька, я вас так люблю, так скучаю по вам, мне вас так не хватает, впрочем, вы и сами все это знаете… Поместье вновь вернулось к вашему сыну, наверняка, вы радуетесь на небесах вместе со мной, здесь на земле… Только вот вашему сыну не до радости, у него душа болит из-за женщины, которую он безответно мучительно любит, из-за Ольги Калиновской, ныне пани Огинской, супруге богатейшего польского магната, матери их сына… Порой любовь зла, а судьба крайне несправедлива, люди почему-то зачастую любят тех, кто равнодушен к ним… Что бы вы сказали, узнав, что я люблю Владимира не как брата, а как мужчину, вы бы рассердились на меня, Иван Иванович?.. Но вы не думайте, я все отлично понимаю, мы – кровные родственники, и между нами не может быть никаких отношений, их и не будет… А еще мне очень хочется иметь ребенка, но у меня, увы, никак не получается забеременеть, потому что я не могу иметь детей… Я смирилась с этим, приняла, как данность, но порой мне становится грустно… - я говорила и говорила, а слезинки одна за другой невольно сами вытекали из глаз и капали на мои руки, и я даже не пыталась их смахнуть. Когда же слова закончились, а слезы высохли, я просто продолжала сидеть на полу, на мягком ковре, положив голову на постель отца и закрыв глаза, в неком подобии дремы, не хотелось вставать, вообще шевелиться и куда-то идти. В этой комнате словно осталась частичка души Ивана Ивановича, здесь и еще на его могиле я могла говорить с ним, как с живым, практически незримо ощущая присутствие отца, здесь мне было в каком-то смысле хорошо на душе, спокойно, как и на кладбище, где похоронили его тело. Не знаю, сколько времени я так просидела, за окном и в спальне стало совсем темно, и все предметы мебели утонули в этой тьме, но какой-то момент здравый смысл все же пересилил. Я поднялась на ноги, чувствуя, что они несколько затекли от долгого нахождения в одном положении, покинула комнату отца и аккуратно прикрыла за собой дубовую дверь. Брата в библиотеке не оказалось, а помещение успело полностью проветриться от табачного дыма, видимо, прошло несколько часов, теперь здесь было свежо и достаточно прохладно при горящем камине, потому я закрыла оконную раму, повернула шпингалеты и поправила тончайший белоснежный тюль. «Божественная Комедия» по-прежнему лежала на столе рядом с пустым бокалом из-под конька и точно таким же хрустальным графином, и я решила убрать книгу на полку, но подойдя ближе к письменному столу, я узрела возле «Комедии» Данте стопку листов. Бумага была исписана красивым, размашистым и заостренным, почерком барона, просто отражающим его широкую душу и сложный характер. Из чисто женского любопытства я взяла верхний лист и решила прочесть написанное, дабы выяснить, что же это, знаю, не хорошо читать чужие записи, но мужчина оставил их прямо на столе, скорее всего попросту забыл убрать, будучи пьяным, и я решила этим воспользоваться и удовлетворить свое любопытство, ну, интересно же. Это оказались стихи, чудесные стихи о любви, посвященные обожаемой Владимиром польской пани Ольге Калиновской, которые он написал вместо сожженных недавно. Сжег одни, написал другие, и это замкнутый круг, по какому он ходит уже не первый год, комната без дверей, кою невозможно покинуть, добровольная тюрьма для души, безвременное заточение для страдающего сердца. Увы, порой любовь именно душевная боль, любовь барона Корфа такая, горькая до невозможности, недаром как-то он говорил, «По мне любовь скорее горькая…». Я замыкаюсь в себе, я не смотрю ни на кого в коридорах моего сознания. Уже слишком поздно, уже так темно... У меня нет больше никакого контроля над моей жизнью, и над твоей тоже. Я не замечаю мира, который меня окружает, это странно. В боли, где я теряюсь, в пустоте, где я тону, Есть, конечно, мои сражения, но главное там есть ты… В темноте слишком светлых ночей, в тишине моих битв, Одиночество, которое сжимается, воспоминания, которые не прекращаются. Этому молчанию я бы предпочел силу, Крики, слезы, чтобы было меньше боли. Твоё безразличие - для меня худшее из страданий… Твое молчание… Если ты уйдёшь, я не останусь. Если ты меня покинешь, я опущу руки. Главное, не сердись на меня за всё то, чем я не являюсь… Но если ты пойдёшь вперед, я пойду к тебе. Если ты слышишь меня, ответь… Без тебя я не принимаю эту жизнь, построенную для меня. Твоё безразличие - для меня худшее из страданий… Твое молчание… «В боли, где я теряюсь, в пустоте, где я тону… Одиночество, которое сжимается, воспоминания, которые не прекращаются… Твоё безразличие - для меня худшее из страданий… Твое молчание… Без тебя я не принимаю эту жизнь, построенную для меня…», это безумно красиво, но ровно также безумного грустно, боль, пустота, одиночество, воспоминания, безразличие, страдания, молчание, вот она горькая любовь во всей ее красе. Она подобна увядающим цветам, еще прекрасным, но уже тронутым тленом, болезненно умирающим в зените своей красы, по крайней мере, во мне это породило такие ассоциации. О, ночь моя, моя тьма, О, мой день, мой свет. Возлюбленная, одной рукой дающая яд, А другой избавление от него. Кому излить свою печаль, Ведь сама повелительница сердца Причинила мне эту боль… Следующий лист и еще одно стихотворение, все о ней, об Ольге, и я, оказывается, была права, «Возлюбленная, одной рукой дающая яд, а другой избавление от него… Сама повелительница сердца причинила мне эту боль…». Повелительница сердца барона небось сейчас преспокойно пьет чаек-кофеек в богато обставленной гостиной Долгоруких и ведет чинную светскую беседу с хозяевами дома, а сам барон мучается от любви и ревности к ней, вот такие невеселые дела. Крепкое неразбавленное вино не пьянит, Не туманит мой взор. Печальна эта встреча, Стонет сердце, рвется в клетке. Придет ли наконец сон ко мне, Или так и не сомкну глаз, обливаясь горькими слезами. Моим новым одеянием стали раны на сердце, Заменив собой мою рубашку, дорогой сюртук и соболиный мех. Слезы льются бушующим горным потоком, Водоворот все на пути сметает. Ибо он порожден любовью и болью, Затопив мое сердце. И хоть я уже отвратил свой лик от солнечных лучей, Мой взор да не отвратится от луны, светила, Что освещает уснувший мир… Очередной лист и очередные стихи, да какие красивые, вы настоящий поэт, Владимир Иванович, «Стонет сердце, рвется в клетке… Моим новым одеянием стали раны на сердце… Слезы льются бушующим горным потоком… Водоворот все на пути сметает, ибо он порожден любовью и болью…», все об этом же, о кровавых слезах страдающего без взаимности сердца, о рожденной ее отсутствием душевной боли и горькой любви к госпоже Калиновской. Когда-то я считала, что брат вообще не способен на сильные чувства и в частности на любовь, тогда я очень ошибалась, любить он умеет, и еще как, жаль только, что эта любовь, увы, не взаимна. Глядя на меня, вы не заметите пожар, Что полыхает в моей груди. Между тем сердце мое разрывается, Обливаясь кровавыми слезами. Сердце тонет в слезах, оно словно кувшинка, Что живет по горло в воде. Только мне не выжить, Когда наберется целое море слез. Я не могу бороться, Я тону в этом море тоски и боли. Моя битва за любовь обречена, Если рядом нет тебя. Слезы превратятся в бескрайнее море, И стихия накроет меня своей волной. Стихию эту породили моя боль, горечь и тоска… Более не пристану я к тому берегу, Где ждет меня любимая. Моему кораблю не пройти, Ведь все пути отрезаны потоками кровавых слез… «Пожар, что полыхает в моей груди… Сердце мое разрывается, обливаясь кровавыми слезами… Сердце тонет в слезах… Мне не выжить… Я не могу бороться… Я тону в этом море тоски и боли… Моя битва за любовь обречена… Стихия накроет меня своей волной… Стихию эту породили моя боль, горечь и тоска… Все пути отрезаны потоками кровавых слез…», все эти волшебные слова, прямо источающие душевную боль мужчины, написаны чернилами, но, когда я держала в руках лист с его стихами, читала их душераздирающие строки, у меня было очень явственное ощущение, что написаны они чуть ли не его собственной кровью. Почему вдруг смолкли все голоса, Я слышу лишь биение собственного сердца. Хочу вдохнуть чудный аромат куста роз, Ибо запах крови и смерти жжет мою душу. Природа, деревья, птицы не молчите, Скажите, «Ты победил, победил…», скажите… Только вот уже не суждено никогда Улыбке осветить твой лик. Ты погрузился во тьму и не видишь истины… А в чем истина?.. Один лишь Господь знает… То, что ты видишь над своей головой, это не солнце, Владимир, Иначе почему оно тебя не слышит. Разве оно ни услышало бы?.. То, чем ты дышишь и задыхаешься, это не воздух, Иначе почему он не вселяет в тебя жизнь, А сердце не хочет биться. То, по чему ты ступаешь, это не земля, Иначе почему она не забирает тебя к себе. Почему твое тело не обращается в землю, Когда душа страдает под пытками в этом мире… «Хочу вдохнуть чудный аромат куста роз, ибо запах крови и смерти жжет мою душу… Природа, деревья, птицы не молчите, скажите, «Ты победил, победил…»», скорее всего, эти строки о войне на Кавказе, по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. В этих стихах барон обращается сам к себе, словно разговаривает с самим собой о том, о чем не может поговорить ни с кем из живых. «Ты погрузился во тьму и не видишь истины… То, что ты видишь над своей головой, это не солнце… То, чем ты дышишь и задыхаешься, это не воздух… То, по чему ты ступаешь, это не земля…», а эти строки напомнили мне стихи Константина, перед своим концом он написал нечто подобное, мой мужчина увлекался оккультизмом и знал дату своей смерти. Сильно сомневаюсь, что такими знаниями обладает Владимир, однако пишет он тоже о смерти, «Почему она не забирает тебя к себе… Почему твое тело не обращается в землю, когда душа страдает под пытками в этом мире…», брат предпочел бы умереть, будь его воля, я это поняла еще из предыдущих стихов, которые он благополучно сжег, и здесь смерть красной линией также проходила через все стихотворения. Я нахожусь на границе между Раем и Адом, Куда ни посмотрю везде темнота. Меня окружает мертвая тишина, Я в Чистилище… Я – Владимир, верный страж высочайших ворот Чистилища, Слуга своего Бога и своего же Дьявола, Владимир… Владимир, который однажды летней июльской ночью Пришел в этот мир… Пламя негодования сжигает мою душу, Я ропщу на свою судьбу. Разве таким должен быть конец Отмеренного мне века?.. Самый большой враг человека – это он сам… Спеша от победы к победе, он не замечает, Как его сущность терзает его изнутри. Когда же заметит, будет уже слишком поздно… Жизнь – кровавая игра, враг стремится тебя уничтожить, Даже если это твоя собственная тьма… «Я нахожусь на границе между Раем и Адом… Я в Чистилище… Я – Владимир, верный страж высочайших ворот Чистилища…», Чистилище, Ад и Рай, все это напомнило мне о «Божественной Комедии» талантливого Данте, интересно, что брат сам себя определил в Чистилище, на границу между Раем и Адом, и даже не в само Чистилище, а лишь на место около его ворот. То есть, вероятно, барон считает, что ему нигде нет места, ни в Раю, ни в Аду, ни даже в Чистилище, это любопытно, право слово. «Слуга своего Бога и своего же Дьявола… Пламя негодования сжигает мою душу… Я ропщу на свою судьбу… Самый большой враг человека – это он сам… Его сущность терзает его изнутри… Жизнь – кровавая игра, враг стремится тебя уничтожить… Даже если это твоя собственная тьма…», мужчина себя абсолютно не идеализировал, признавая, как светлое в себе, «Слуга своего Бога», так и темное, «И своего же Дьявола…», признавая свои недостатки, «Самый большой враг человека – это он сам… Твоя собственная тьма…», и это очень здравый подход к жизни, который мне импонировал, никто не идеален, и странно и безмерно глупо – считать себя таковым. «Жизнь – кровавая игра…», ну, что же, в какой-то степени это действительно так и есть, хотя и в этой строке, вероятно, есть отсылки к Кавказу… Если луна перестала светить, Надо искать истинную причину, Дело не в облаках, окутавших ее… Если сам источник света исчез, То зажги ты хоть тысячу свечей, Все будет напрасно… «Луна… Источник света…», это же Ольга, брат вновь и вновь пишет о ней, польская пани равнодушна к нему, и он понимает, что даже «тысяча свечей» не смогут зажечь любовь в ее сердце. В душе барона нет надежды на взаимность, именно поэтому так стенает и страдает его мятежная душенька, нет ничего хуже и больнее того, когда человек теряет надежду, хоронит ее, в его сердце остаются лишь мертвая пустота и тотальная безысходность. Все когда-нибудь кончается, Солнце заходит, гаснет луна, Кончаются зимы и весны, Хорошему приходит конец и плохому. Сейчас за окном зима, в моей душе февраль, Я в своем доме в тишине. Эту ценную тетрадь под названием «Жизнь» Даровал мне Господь, Которому я вверил свою душу, свою жизнь. Но кто знает, где и с кем я буду, Когда эта тетрадь закончится… Наша судьба – это мираж, Который еще больше отдаляется каждый раз, Когда протягиваешь руку. Я не знаю, что меня ждет, Когда я сделаю следующий шаг. Сегодня в отражении зеркала я увидел, Что в уголках глаз появились первые морщинки, Переход от молодости к зрелым годам. Глядя в это зеркало, я видел себя, Груз прожитых лет, возбуждение от битв и примирений, Красота, большая любовь и настоящая дружба. Мы не будем такими, как прежде, уже никогда, Между нашим прошлым и будущим лишь тень настоящего, Мы, одинокие люди, потерявшиеся в тумане неизвестности, Никак не можем найти свою истину. Но я знаю, что и этому придет конец, День закончится, розы увянут, время утечет из рук. И если мы отважимся посмотреть в зеркало, Мы спросим себя, «Как мы пришли к такому концу?»… Здесь Владимир пишет уже не о госпоже Калиновской, а о жизни в целом, «Все когда-нибудь кончается, солнце заходит, гаснет луна… Кончаются зимы и весны, хорошему приходит конец и плохому…», и как же он прав, действительно все проходит, и это пройдет, ничто не вечно под луной, завершая мысль логическим завершением земной жизни, смертью, «Но кто знает, где и с кем я буду, когда эта тетрадь закончится…». Мужчина называет человеческую судьбу иллюзией, и как же я с ним согласна, «Наша судьба – это мираж, который еще больше отдаляется каждый раз, когда протягиваешь руку…». «Сегодня в отражении зеркала я увидел, что в уголках глаз появились первые морщинки… Переход от молодости к зрелым годам…», да, барону уже тридцать, и в уголках его серых глаз цвета грозового неба действительно появились тонкие, едва заметные мимические морщинки, которые ничуть не портили его. Ему бы сейчас создать семью, завести детей, тридцать лет для мужчины-аристократа самый подходящий возраст для брака, до тридцати пяти в любом случае женятся все дворяне, да только безответные чувства к польской пани в сердце брата препятствуют этому, не нужна ему нелюбимая жена, видите ли. Папенька, как же жаль, что вас уже нет здесь, на земле с нами, быть может, вы бы смогли донести своему сыну, что любовь для брака вовсе не обязательное условие, далеко не все женятся по большой любви. В браке появятся детки, законные наследники рода Корфов, и Владимир наверняка полюбит их, семья – это очень важно, только меня он и слушать не хочет, я не могу достучаться до его здравого смысла. «Глядя в это зеркало, я видел себя… Груз прожитых лет, возбуждение от битв и примирений… Красота, большая любовь и настоящая дружба…», и все же без упоминания об Ольге никуда, «большая любовь», это о ней, больше не о ком, не о Полине же, ей Богу это было бы даже смешно. «Любовь барона Корфа» и «Поленька» понятия несовместимые, чистой воды оксюморон, такие мужчины, как он, не любят таких женщин, как Поля, они с ними просто спят в свое удовольствие, и не более того. «Мы не будем такими, как прежде, уже никогда… Между нашим прошлым и будущим лишь тень настоящего…», и здесь, как ни странно, я была солидарна с братом, между прошлым и будущем есть только миг, который и называется наша жизнь, но мужчина никак не может отпустить свое прошлое, отпустить из сердца чувства к госпоже Калиновской, потому для него настоящее, увы, «лишь тень», мыслями он застрял в былом. И следующие строки как раз об этом, «Мы, одинокие люди, потерявшиеся в тумане неизвестности… Никак не можем найти свою истину…», в душе Владимир одинок, и его «истина», его горькая любовь к польской пани, она сама ускользает от него подобно иллюзии, сейчас женщина в соседнем имении в менее чем в получасе езды по зимней дороге и при этом бесконечна далека, недоступна для него, вот он и мучается… «Но я знаю, что и этому придет конец… День закончится, розы увянут, время утечет из рук…», верно, придет конец и нашей жизни, и у каждого будет свой итог, «И если мы отважимся посмотреть в зеркало… Мы спросим себя, «Как мы пришли к такому концу?»…», да, кому-то в Рай, кому-то в Чистилище, а кому-то прямиком в Ад, каждому из нас воздастся по нашим грехам и нашим благим делам… Истина, какой бы она ни была, Благой ли, пагубной, похожа на льва, Она способна изменить все, перевернуть мир вверх дном. Ведь истина словно море, Ни дна которого не видно, ни берега. Воды этого моря сплошь языки пламени, Волны – град жемчужин. О, сердце, ты знаешь, что истина обрушивается огненным дождем, Одна его капля способна смести все с лица земли. Многие сгинут в буре, что поднимет эта капля, Но кто-то спасется, взойдя на ковчег, построенный Ноем. Да пребудет с ними благословение Господа… Это судьба, так суждено, такова судьба, О, наш святой покровитель, возносим тебе молитву… Каждый человек сотворен из земли, В его теле заключено не одно светило, не один небосвод, В нем притаился не один свирепо рычащий лев, Который принял облик мирно пасущейся газели. Все что ищет человек, любая вещь или любая форма, Есть порождение его мысли. Когда в сердце вселяется пророк тоски, То в него же исходит и архангел Гавриил. И в мысли, словно в теле девы Марии, Зачинаются сотни Иисусов. Что за истину скрывает ночная тьма, Что льется с небосвода, что тонет в крови. Уж не кровь ли это, что течет с самого сердца?.. Лишь одной судьбе известно, Захлебнешься ты в этой крови Или сможешь остановить ее… В этих стихах не говорилось напрямую о любви, но я чувствовала ее незримое присутствие, свою горькую безответную любовь к Ольге барон вновь именовал «Истиной… Похожей на льва… Способной изменить все, перевернуть мир вверх дном… Подобной морю, ни дна которого не видно, ни берега… Где воды сплошь языки пламени… А волны – град жемчужин…». «Истина обрушивается огненным дождем, и сердце это знает… Одна его капля способна смести все с лица земли… Многие сгинут в буре, что поднимет эта капля…», в этой буре, называемой «Любовью», давно сгинул он сам, и мужчина в полной мере признавал это, «Это судьба, так суждено, такова судьба…». «Каждый человек сотворен из земли… В его теле заключено не одно светило, не один небосвод… В нем притаился не один свирепо рычащий лев, который принял облик мирно пасущейся газели…», да, все мы земные, в каждом из нас есть свет и тьма, добро и зло, хорошее и плохое, греховное и благостное, никто не безгрешен, никто не идеален, никто не свят. «Что за истину скрывает ночная тьма, что льется с небосвода, что тонет в крови… Уж не кровь ли это, что течет с самого сердца?..», сердце барона Корфа плачет кровавыми слезами по его «Истине», по госпоже Калиновской… «Лишь одной судьбе известно, захлебнешься ты в этой крови или сможешь остановить ее…», хоть убейте, но и здесь я улавливала отсылки к войне на Кавказе, где брат провел в двух военных кампаниях в общей сложности семь с половиной лет, которая наверняка оставила неизгладимый след в его душе. Порой мое сердце наполняется злобой, болью и гневом, Я будто чувствую вкус гнева во рту. В душу закрадывается сомнение, Оно словно пятно, что ложится на белую ткань. И тогда я закрываю глаза, чтобы вспомнить Её, Воспоминания для меня сродни совершаемой втайне молитве. Пока Её свет не озарил меня, Я был не более, чем мертвым узором на каменных стенах. Пока не коснулась Она своими пальцами струн моих, Я был расстроенной лютней, Что не знала собственного голоса и пела лишь одну песню. Я вижу в Её ладонях виноградники, сады, деревья, воды, Столь же необъятные и чистые, словно воды моря. Я отдыхаю в тени деревьев, которые вижу в Её ладонях, Но вы ничего из этого увидеть не сможете. Я знаю, кто есть я, А знает ли Она, что является солнцем для меня… Ей это неизвестно… Я – мотылек, летающий вокруг пламени, Икар, крылья которого расплавились, Когда он слишком приблизился к солнцу. Я – Владимир, я – мотылек, господин в этой жизни и раб нашего Господа. Я искал истину в своих странствиях, На полях, где сражался, где находил и терял. Позади ни города, ни дороги, ни весны и зимы, Ни года, а целые жизни. Я оглядываюсь назад, все прошло, Любовь осталась. Я повторяю себе это вновь и вновь, Чтобы помнить об этом, Даже в самый последний момент, Когда смерть найдет меня… Эти же строки напрямую были посвящены госпоже Калиновской, Владимир использует местоимение «Она» и пишет его обязательно с большой буквы, «Я закрываю глаза, чтобы вспомнить Её… Воспоминания для меня сродни совершаемой втайне молитве… Пока Её свет не озарил меня, я был не более, чем мертвым узором на каменных стенах… Пока не коснулась Она своими пальцами струн моих, я был расстроенной лютней… Я вижу в Её ладонях виноградники, сады, деревья, воды… А знает ли Она, что является солнцем для меня… Ей это неизвестно…», как же сильно он любит эту женщину, далеко не каждый человек способен на такую абсолютную любовь, жаль, что эти чувства безответны, будь все иначе, такие отношения могут быть очень счастливыми, прямо наполненными любовью, как было у нас с Константином. Интересно, что мужчина называет себя «Мотыльком, летающим вокруг пламени… Икаром, крылья которого расплавились, когда он слишком приблизился к солнцу…», вероятно, он понимает, что однажды эта горькая любовь к польской пани выжжет его душу дотла, оставив лишь серую золу одиночества и разочарования, это весьма печальное осознание, но вполне реалистичное. Брат далеко не оптимист, он – реалист с налетом пессимизма, «Он искал истину в своих странствиях, на полях, где сражался, где находил и терял… Позади остались ни города, ни дороги, ни весны и зимы, ни года, а целые жизни…», видимо, у него присутствует ощущение, что к своим тридцати годам он успел прожить уже несколько жизней, обычно это говорит об эмоциональной усталости, усталости от всего и от самой жизни в целом. И это обстоятельство отражено и в этих стихах в частности, «Я оглядываюсь назад, все прошло… Любовь осталась… Я повторяю себе это вновь и вновь, чтобы помнить об этом… Даже в самый последний момент, когда смерть найдет меня…». Когда я был молод, я считал, Что смерть есть прощание с этим миром. Кто согласится умереть по собственной воле?.. Кто захочет предстать перед драконом безоружным и беззащитным?.. Остерегайтесь, о видящие только смерть… Спешите, о видящие Судный день, видящие Воскресение… Всякий, кто как Юсуф, встречает смерть с чистым сердцем, Легко прощается с жизнью… Всякий, кто встречает смерть с подлостью в сердце, Сворачивает с истинного пути… Смерть каждого человека подобна ему самому, Для врага она враг, а для друга друг… А это уже строки именно о смерти, по сути, все стихи барона про его горькую любовь, а также размышления о жизни, собственной душе и смерти, и все они в одной минорной тональности, отражающие его душевное состояние. «Смерть каждого человека подобна ему самому… Для врага она враг, а для друга друг…», похоже, сам мужчина считает смерть своим задушевным другом, будь его воля, он бы предпочел покинуть этот мир… О, моя бездонная темница, О, та сторона души моей, Которую я спрятал ото всех в темный угол, Ты лишаешь меня сна в моей уютной постели, Когда в кромешной ночи мне кажется, Что солнце больше никогда не взойдет. Ты страшнее сотни врагов, Ужаснее текущей реками на полях сражений крови, Опаснее мощной армии, Сильнее яда индийской кобры, Который способен одной каплей свалить с ног самого сильного богатыря, Ты пугаешь больше, чем меч тебризских мастеров, Который так остр, что может с легкостью рассечь даже самый тонкий волос. О, таящаяся во мне тьма, О, демон внутри меня, О, не дающее покоя зло, Каждую ночь я борюсь с тобой, Тебе не удалось победить, Ты не смогло поразить свет. Внутри черного всегда есть белое, А внутри белого черное, В душе каждого человека соседствуют тьма и свет, Внутри каждого из нас живут ангел и демон, Существуют Ад и Рай, И победит тот, кого ты выберешь, А проиграет тот, от кого отвернешься… Здесь брат пишет о темной стороне своей души, которая есть в каждом из нас, о теневой стороне своей личности, в полной мере признает ее, и это здорово, он куда более глубокий человек, чем я считала когда-то. И уж точно Владимир не пустой и не поверхностный, когда крикнешь, а в ответ эхо-эхо-эхо, потому что в человеке по сути ничего нет, пустота, таких людей по жизни я, увы, встречаю достаточно часто, и они мне совершенно неинтересны. «О, моя бездонная темница… О, та сторона души моей, которую я спрятал ото всех в темный угол… Ты лишаешь меня сна… Ты страшнее сотни врагов… Ужаснее текущей реками на полях сражений крови… Опаснее мощной армии… Сильнее яда индийской кобры… Ты пугаешь больше, чем меч тебризских мастеров…», интересно написано. Каждый день мы принимаем те или иные решения, делаем те или иные выборы, выбираем добро или зло, свет или тьму, милосердие или жестокость, потому что в нас есть все это, и именно об этом мужчина и пишет, о жизни, как о бесконечном выборе, «О, таящаяся во мне тьма… О, демон внутри меня… О, не дающее покоя зло… Каждую ночь я борюсь с тобой… Тебе не удалось победить… Ты не смогло поразить свет… Внутри черного всегда есть белое, а внутри белого черное… В душе каждого человека соседствуют тьма и свет… Внутри каждого из нас живут ангел и демон… Существуют Ад и Рай… И победит тот, кого ты выберешь… А проиграет тот, от кого отвернешься…», и здесь я полностью согласна с ним. При всей дальности барона от оккультизма, судя по его мыслям, облеченным в стихотворные строфы, мне кажется, ему бы очень даже зашла ритуальная магия, если бы он познакомился с эзотерическим миром поближе… Мы все еще пребываем в царстве сна, Лишь только Он и Она уже бодрствуют. Нам не знаком аромат роз, но Они его давно знают. Мы живем в этом темном мире, словно слепые, Их же жизнь освещается лучами яркого солнца. Никогда еще не вкушали мы столь сладкой любви, Ибо любовь всегда несет нам одиночество, печаль и боль. Они нашли друг друга, Адам и Ева, земля и семя. Они нашли друг друга раньше, чем всех остальных, Узнали, едва лишь придя в этот мир. Мы же беспомощно ищем то, что утеряно уже целую вечность, Нам остается лишь чувство ревности… Стихи о первом мужчине и первой женщине, Адаме и Еве, отсылка к библейской тематике, об их вечной сладкой любви в райских кущах и об отсутствии этой самой любви порой в жизнях человеческих, в частности в бытие самого барона Корфа, «Мы все еще пребываем в царстве сна… Нам не знаком аромат роз… Мы живем в этом темном мире, словно слепые… Любовь всегда несет нам одиночество, печаль и боль… Мы беспомощно ищем то, что утеряно уже целую вечность… Нам остается лишь чувство ревности…». Ей Богу, будь Ольга свободной незамужней женщиной, попросила бы мою любимую Риту приворожить ее к Владимиру, раз он так сильно любит польскую пани, пусть будет счастлив. Но госпожа Калиновская замужем, имеет сына от супруга, они семья, Ириней очень любит свою красивую жену, и я не хочу вмешиваться в их брак, даже если эту женщину любит мой брат. Человеческая душа – это бесконечные круги Рая и Ада, В каждом кругу есть прекрасные сады и сточные ямы, Цветы и сорняки, чистые озера и испепеляющее пламя. Погружаясь все глубже в Ад, Ты сталкиваешься со злом, которое сам сотворил. Тьма прошлого нескончаема, Она следует за тобой по пятам всю жизнь. Сказанная тобою ложь, разбитые тобою сердца, Ревность, несправедливость, предательство, Злые намерения вдруг встают перед тобой. Данные когда-то от чистого сердца и потом нарушенные клятвы Будут преследовать тебя, как бессмертные Духи. И тогда ты поймешь, стоит лишь раз человеку пообещать, «Я никогда этого не сделаю…», Дьявол бросает все дела и не отступает до тех пор, Пока не заставит его нарушить слово… Строки брата о душе человеческой, то есть об его собственной мятежной душеньке, и они для меня вновь звучали отголосками «Божественной Комедии», недавно прочитанной бароном, «Человеческая душа – это бесконечные круги Рая и Ада… В каждом кругу есть прекрасные сады и сточные ямы… Погружаясь все глубже в Ад, ты сталкиваешься со злом, которое сам сотворил… Тьма прошлого нескончаема… Сказанная тобою ложь, разбитые тобою сердца, ревность, несправедливость, предательство, злые намерения вдруг встают перед тобой… Данные когда-то от чистого сердца и потом нарушенные клятвы будут преследовать тебя, как бессмертные Духи… Дьявол бросает все дела и не отступает до тех пор, пока не заставит человека нарушить данное слово…». Мужчина говорил, что ему понравилась «Комедия», да поэма великого Данте Алигьери в стихах ему определенно понравилась и оставила в нем свой след… К каждому человеку приходит свой Азраил… Кто же заберет со смертного ложа тебя, Владимир?.. Кто обернется твоим ангелом смерти?.. Кто придет за твоей душой?.. Кто лишит тебя твоей власти и силы и унесет прочь из этого мира?.. Чего ты боишься больше всего, Владимир?.. Кого ты боишься больше всего?.. Человека, который снедаемый яростью и высокомерием, Жестоко расправлялся с каждым, кто вставал на его пути, И, в конце концов, посягнул на жизнь невинных, пролил их кровь?.. Ангелом смерти для человека является его самый большой страх, Некто или нечто, кого он страшился в жизни больше всего… И вновь стихи о смерти, точнее о переходе души человека из мира живых в мир мертвых, о встрече с Азраилом, ангелом смерти, принимающим облик самого большого страха человека, и вновь диалог с самим собой, «К каждому человеку приходит свой Азраил… Кто же заберет со смертного ложа тебя, Владимир?.. Кто обернется твоим ангелом смерти?.. Кто придет за твоей душой?.. Чего ты боишься больше всего, Владимир?.. Кого ты боишься больше всего?..». В этих же строках содержится и ответ на эти вопросы, «Человека, который снедаемый яростью и высокомерием, жестоко расправлялся с каждым, кто вставал на его пути… И, в конце концов, посягнул на жизнь невинных, пролил их кровь…», больше всего барон страшится себя самого, темной стороны своей души, того себя, который пролил кровь невинных на Кавказе, женщин и детей, более всего брат страшится своих собственных грехов… Ангел тьмы всегда рядом со мной, Он – мой Азраил, мой ангел смерти, Но он же и спаситель, мой Ад и Рай. Быть рядом с ним, значит находиться всего лишь в одном шаге от смерти, Чувствовать ее холодное резкое дыхание у себя за спиной. Иногда по ночам, без сна лежа в постели, я закрываю глаза и представляю, Как смерть стучится в мои двери. Я вижу, как душа, расставшись с телом, отлетает в вечность, А сквозь клубы тумана, словно узор на замерзшем окне, появляется мечта… Седина коснулась моих волос, подернулись морщинками уголки глаз, Те, кого я люблю, моя любимая, наши дети, моя семья, рядом со мной. Все на своих местах, время ушло, все проблемы остались позади, Все так, как и должно быть, все вовремя, не рано и не поздно… Снова строки об Азраиле и о собственной смерти, «Иногда по ночам, без сна лежа в постели, я закрываю глаза и представляю, как смерть стучится в мои двери… Я вижу, как душа, расставшись с телом, отлетает в вечность... А сквозь клубы тумана, словно узор на замерзшем окне, появляется мечта…». Той ночью, когда мы ночевали в доме несколько странной и совершенно негостеприимной женщины, заблудившись в метель, я спросила барона, о чем он мечтает, но в ответ услышала, что мужчина не думал об этом, что же, теперь я знаю, о чем именно он грезит, «Седина коснулась моих волос, подернулись морщинками уголки глаз… Те, кого я люблю, моя любимая, наши дети, моя семья, рядом со мной… Все на своих местах… Все так, как и должно быть…». У брата оказалась очень даже простая человеческая мечта, не о высоких чинах и должностях в Зимнем или в Императорской армии, а о семье и общих детях с любимой женщиной, с Ольгой Калиновской, увы, но для него это, скорее всего, несбыточная греза… Сын есть отражение своего отца, в душе он носит черты отцовского образа. Эти черты могут быть хорошими или плохими, Прекрасными или уродливыми, славными или постыдными. Любовь сына к отцу, которая есть в его душе, Или же обида, которую сын затаил на отца, Рано или поздно вырвется на поверхность, словно пробившийся родник. Этот родник будет настолько силен, что под напором его вод сгинет все вокруг, Он уничтожит все прекрасное, И сыновний взгляд больше никогда не будет спокоен и безмятежен, Каким он был, когда в отношениях царила любовь. В моем сердце не осталось обиды на отца, лишь любовь и сострадание… И все же каждый из нас, в конце концов, превращается в того, кем боялся стать, Каждый сын носит в себе образ отца, а каждый отец – образ сына… Стихи об отце, Владимир написал об Иване Ивановиче и их непростых отношениях при жизни отца, «Сын есть отражение своего отца, в душе он носит черты отцовского образа… Обида, которую сын затаил на отца, рано или поздно вырвется на поверхность, словно пробившийся родник… Он уничтожит все прекрасное… И сыновний взгляд больше никогда не будет спокоен и безмятежен… В моем сердце не осталось обиды на отца, лишь любовь и сострадание…». Брат отпустил все обиды на Ивана Ивановича, которые его терзали долгие годы, отпустил ревность к отцу из-за меня, смог преодолеть неприятие, понять и принять, что отец любил его, и это показатель того, что мужчина стал старше в моральном плане, в чем-то стал мудрее. И это здорово, ибо наша жизнь – это развитие, мы взрослеем, меняемся, становимся несколько иными, чем были раньше, так и должно быть, а вот когда человек застревает на одном месте и живет в состоянии стагнации, не совершенствуясь, это печально, и таких людей я тоже встречала по жизни. Ты можешь испытывать страх, можешь прятать голову в песок, все бессмысленно, Правда, словно свеча, будет вечно гореть в твоем сердце, Муки совести не оставят тебя. И пока ты ходишь, пока думаешь, пока ты дышишь, Эта свеча будет гореть, Ее тусклый свет никогда не погаснет, никогда… Барона мучает совесть, возможно, за убитых им на Кавказе невинных людей, женщин и детей, об этом он и пишет, «Правда, словно свеча, будет вечно гореть в твоем сердце… Муки совести не оставят тебя… Эта свеча будет гореть… Ее тусклый свет никогда не погаснет…». Лично я считала мужчину хорошим и совестливым человеком, я так чувствовала, так подсказывала мне моя женская интуиция, да и за то время, что мы общались, он не сделал никому ничего дурного. Это по отношению к Владимиру порой поступали плохо, то же несправедливое обвинение в убийстве Карла Модестовича и последующий арест или ситуация с поместьем, но я не видела в нем после ненависти к княгине Долгорукой или господину Забалуеву, или же к кому-то еще. О, молчание, ты являешься моей сущностью, Но ты же закрываешь от меня завесой тех, кого я люблю. Самый неблаговидный дар молчания в том, Что оно уничтожает в человеке его страх и надежду. Если человек отвечает молчанием на то, что преподносит ему судьба, Если не ропщет, то у него не остается ни страха, ни надежды. Может ли Господь, не сломив меня и не оставив в изнеможении под тяжестью этой Горести, открыть мне тайные сокровища, что сокрыты во мне. Он не позволит бурному потоку унести меня прочь, И все же, как получилось, что его милостью я плыву в открытом море. Я – зеркало, зеркало – это я, И я не тот, кто говорит и останавливается, произнося слова. Поскольку я молчу, то вы не сможете услышать крик моего сердца, Только если вы напряжете свой слух, Сможете осознать плачевное состояние, в котором я нахожусь. Я машу рукой, словно дерево, чьи ветви раскачиваются на ветру, Я вращаюсь словно месяц, что бродит ночами по небосводу. Мое вращение, однако, источает земной аромат, ибо я – земной, я сам цвета земли, Однако хоть я и создан из праха, мой оборот чище и мягче, чем небесный, Потому что во мне есть частица Бога… Красивые строки, но одновременно и довольно сложные для восприятия, дай их прочесть, к примеру, Полине, та и не поймет, о чем писал ее хозяин, сложный человек с ровно такими же непростыми мыслями, а писал он все о том же, о своей душевной боли, «О, молчание, ты являешься моей сущностью… Но ты же закрываешь от меня завесой тех, кого я люблю… Самый неблаговидный дар молчания в том, что оно уничтожает в человеке его страх и надежду… Поскольку я молчу, то вы не сможете услышать крик моего сердца… Только если вы напряжете свой слух, сможете осознать плачевное состояние, в котором я нахожусь…». Да, барон Корф действительно относился к тем людям, которые молчат, не в смысле не разговаривают с окружающими, а в смысле молчат о своих душевных переживаниях, ни с кем ими не делятся, носят их в себе, и это сложно для них самих, ибо человеку нужен человек. Когда делишься своими душевными терзаниями с кем-то близким, все же становится несколько легче, я могу поделиться своими думами с Варварой, с Михаилом, с Ним, очень многими, а с моей дорогой Ритой вообще всеми. А Владимир, видимо, не хочет ни с кем делить свои печали, не доверяет он людям, какими-то вещами он делился со мной, и для меня это бесконечно ценно, доверие брата… Люди погружены в сон, когда они умирают, они пробуждаются, Я должен умереть и очнуться ото сна, я умер. О, Господь, закончатся ли эти муки, это горе, страдания, утихнет ли боль, Или она всю жизнь будет терзать мое сердце, также как в первый день. Покинь этот никчемный мир и вознесись высоко на небеса, Да возрадуется твоя душа в мире ином. Ликуя, иди вперед, ты покинул этот мир, полный зла, сгорающий в пламени грехов, С радостью отправляйся жить в дом спасения, начинай там новую жизнь. О, душа, тело, в котором ты жила в этом мире, умерло, Оно исчезло, и пусть, оставь тело, иди к своему Создателю. Тела больше нет, оно распалось, сгинуло, Ты же стань самим собой, стань душой. Если смерть постучалась в дверь твою, Если увял ты, словно осенний цветок, не печалься, В мире ином ты окажешься в садах ярко-красных тюльпанов. Ты расстался с друзьями и товарищами, ты остался один, Не грусти, стань ближе к Господу. Ты больше не пьешь воды, не ешь хлеба, Сам стань пищей духовной… Снова и снова о смерти, я уже даже не удивляюсь, «Люди погружены в сон, когда они умирают, они пробуждаются… Я должен умереть и очнуться ото сна… Закончатся ли эти муки, это горе, страдания, утихнет ли боль… Или она всю жизнь будет терзать мое сердце, также как в первый день… Покинь этот никчемный мир и вознесись высоко на небеса… Ликуя, иди вперед, ты покинул этот мир, полный зла, сгорающий в пламени грехов… О, душа, тело, в котором ты жила в этом мире, умерло… Ты же стань самим собой, стань душой… В мире ином ты окажешься в садах ярко-красных тюльпанов…». Мужчина видит смерть как избавление от душевной боли, именно так он о ней и пишет, кстати именно по этой причине, чтобы больше не чувствовать боль в своей душе, люди добровольно уходят из жизни, и я не осуждаю таких людей, это всего лишь их выбор, жить дальше или завершить свою жизнь. А вот христианская традиция жестко порицает самоубийц, их даже хоронят за оградой кладбища вместе с иноверцами и актерами, в православии самоубийство считается страшным грехом, в оккультизме же такого абсолютно нет. Уже более пяти лет я ушла от христианства и пришла к эзотерике, где нет заповедей, «Не убий, не укради…» и прочее, просто нужно понимать, что закон кармы никуда не девается, и все, что мы отправляем в этот мир, к нам же и возвращается раньше или позже. Во вселенной существует свое равновесие, которое лучше не нарушать касательно своей собственной судьбы, а нарушая, понимать, что ничего не проходит бесследно. Быть может, это лишь мечта, Любимая пришла к нам в гости, Могли ли мы мечтать об этом… О, сердце, любимая лишь наш гость, Все бросим мы к ногам любимой, Ничего не жаль… О, сердце, наш милый друг пришел, Чтоб душу нашу взять… Но ведь любимая и есть наша душа, Не жаль отдать ей жизни нашей… А это уже прекрасные стихи о любви, хоть и печальные, «Любимая пришла к нам в гости… О, сердце, любимая лишь наш гость… Все бросим мы к ногам любимой… О, сердце, наш милый друг пришел, чтоб душу нашу взять… Но ведь любимая и есть наша душа… Не жаль отдать ей жизни нашей…». Все так и было, госпожа Калиновская действительно приезжала в гости к барону в столичный особняк на Фонтанке, где они превосходно проводили время, занимаясь сексом в гостиной за закрытыми дверями, и ради любимой женщины брат готов был пожертвовать своей жизнью, погибнуть на дуэли с Цесаревичем. Это и есть настоящая любовь в самом высшем своем проявлении, когда ради любимого человека ты готов умереть… О тебе все мои стихи, для тебя свет в моем окне. Замолю я свои грехи, жаль, что приходишь лишь во сне... По тебе слезы льёт душа, стёрты все обещания. Но в моем теле, чуть дыша, теплится ожидание. В каждом сне я тебя ищу, но метель замела следы. Приходи, все тебе прощу, в сердце осталась только ты. Не смогли мы сберечь любовь, не нашли мы свой верный путь. Я пишу фразы через боль, мне тебя больше не вернуть. Ты – моя королева вдохновения, Ты – моя повелительница снов. Ты – моя, но судьбы хитросплетения Не дают нам с тобой быть рядом вновь... Нам с тобой быть рядом вновь...**** И вновь строки об Ольге, прекрасные строки, полные, как море, огромной любви, «О тебе все мои стихи, для тебя свет в моем окне… Жаль, что приходишь лишь во сне… По тебе слезы льёт душа… В каждом сне я тебя ищу, но метель замела следы… Приходи, все тебе прощу, в сердце осталась только ты… Я пишу фразы через боль… Ты – моя королева вдохновения… Ты – моя повелительница снов… Судьбы хитросплетения не дают нам с тобой быть рядом вновь…». Все стихи Владимира посвящены этой красивой женщине, которая снится ему ночами, по коей льет кровавые слезы его душа, она живет в каждом его сне, полновластно правит в его горячем сердце. Польская пани – горькая любовь мужчины, его боль, его вдохновение, повелительница его снов, его всё. А он для нее – ничего, она вполне довольна и счастлива в своей жизни с мужем и сыном, и отнюдь не жалуется на хитросплетения судьбы. Увы, но так бывает, любовь не всегда взаимна, порой она безответна, порой она горчит сгоревшими иллюзиями, осыпается на пальцы пеплом истлевших надежд, это печально, но и это тоже жизнь… Я сам не знаю до сих пор, за что мне это, право слово, Но я живу теперь, как вор, укравший счастье у другого. Она мне даже не жена, но перед нею я в ответе, Всё потому, что мне она теперь дороже всех на свете. Дождь барабанит за стеклом, а мне в такую ночь не спится. Я был ничейным журавлём, она – в чужой руке синицей. Она мне даже не жена, ну, где найти слова и силы. Что бы поверила она и от меня не уходила. Эта женщина, которую люблю я очень, Эта женщина, которая мне снится ночью, Эта женщина, которая глядит с улыбкой роковой. Эта женщина, которая подобна чуду, Эта женщина, которую я помнить буду, Эта женщина, которой никогда не стать моей судьбой…***** Снова стихи барона Корфа о его горькой безответной любви к госпоже Калиновской, как всегда красивые и ровно такие же печальные, подобные осеннему пруду, чья зеркальная гладь подернута рябью уже холодного северного ветра, а деревья вокруг плачут багровыми и золотыми слезами, медленно скидывая на остывающую землю свою разноцветную листву. Подобные увядающей природе, умирающей в зените своей роскошной красы, своего огненного великолепия, обреченной сгинуть в объятиях холодного тлена бесконечно долгой зимы, «Она мне даже не жена, но перед нею я в ответе… Всё потому, что мне она теперь дороже всех на свете… Дождь барабанит за стеклом, а мне в такую ночь не спится… Я был ничейным журавлём, она – в чужой руке синицей… Эта женщина, которую люблю я очень… Эта женщина, которая мне снится ночью… Эта женщина, которая глядит с улыбкой роковой… Эта женщина, которая подобна чуду… Эта женщина, которую я помнить буду… Эта женщина, которой никогда не стать моей судьбой…». Верно, Владимир Иванович, верно, вы были ничейным, свободным, ни одной не принадлежащим, а Ольга – любовницей Цесаревича, синицей в его руках. Но после всего ей удалось взлететь очень высоко, стать женой богатейшего польского магната Иринея Огинского, любимой женой, матерью их сына, а вам остались лишь воспоминания о красивой польской пани да о сексе с ней в вашем собственном доме, грустно, но ничего не поделаешь. Теперь эта женщина с роковой улыбкой будет вам лишь сниться ночами, она не стала вашей судьбой, но вы будете помнить ее, пока горит любовь к ней в вашем сердце… Не могу описать, как мне тяжело проводить дни вдали от Нее, Я в глубинах Ада, а змеи и скорпионы беспрестанно жалят мое сердце. Я в своем собственном доме, но чувствую себя на чужбине, С каждым днем я все больше осознаю, что мой истинный дом – Ее сердце. Моя душа сгорает от желания еще хоть раз увидеть Ее… О, как же это чудесно, какие восхитительные сроки, а вы настоящий поэт, Владимир, и, конечно же, вновь о госпоже Калиновской, употребляя местоимение «Она», и непременно с большой буквы. Из всех ваших стихов я уже успела понять, что польская пани – ваш Рай земной, что ваш истинный дом ее сердце, а без нее ваша душа горит в Адовом огне. Вам тяжело вдали от Ольги, а змеи и скорпионы беспрестанно жалят ваше сердце, и в своем собственном доме вы чувствуете себя на чужбине, ваша душа сгорает от желания лишний раз хотя бы увидеть любимую женщину. Как же сильно нужно любить, чтобы писать такие пронзительные строки, для кого-то любовь – это Райские кущи, а для брата она подобна Адскому пламени… Мы гуляли с тобой в парке, ты и я, Это были два разных человека, два разных тела, но Дух был един, ты и я. Это было время, когда мы наслаждались друг другом, ты и я, Ты и я, не было ни тебя, ни меня, мы были одним целым… Надо же, оказывается, мужчина в свое время успел погулять с Ольгой в одном из столичных парков, а чего удивляться, женщина его достаточно неплохо знает, привезла ему в подарок из Варшавы не книгу или запонки, а османский меч, знала, что может действительно порадовать барона, и не промахнулась с подарком. Интересно, что со стороны госпожи Калиновской означает этот жест, подарок своему бывшему любовнику, ведь вспомнила же она о нем, собираясь с мужем в Петербург… Любопытно, очень даже… Когда я стал считать себя выше всех других тварей, которых создал Господь?.. Когда в душе у меня поселилась эта гордыня, Что не дает мне спать по ночам, волнуется, словно бушующее море, И выплескивается из берегов моей души и сердца?.. Наверное, в тот день, когда я пришел в этот мир в знатную богатую семью, Вот тогда я поднял свою голову, и Дьявол заронил во мне семена гордыни, Семена гордыни… Если я – месяц, свет месяца, то Господь является источником этого света, Он – солнце. Я выделил себя среди всех других, И Дьявол посеял в моем сердце, в моей душе семена гордыни. Те же семена, что заставили восстать Азазеля, Заставили его начать ту битву, Что будет продолжаться до самого конца света. Но как Азазелю суждено проиграть, Подобно тому, как он сам своими действиями готовит свой конец, Так и это семя, прорастая в моей душе, готовит мой конец. Потому что у каждой жизни есть своя цена… Как интересно, брат написал о своей же собственной огромной гордыне, признавая ее своим недостатком, но также признавая невозможность избавиться от нее, расстаться с ней, и это очень честно, признание темной стороны своей души, своей теневой стороны, «Когда я стал считать себя выше всех других тварей, которых создал Господь?.. Когда в душе у меня поселилась эта гордыня?.. Наверное, в тот день, когда я пришел в этот мир в знатную богатую семью… Я поднял свою голову, и Дьявол заронил во мне семена гордыни… Я выделил себя среди всех других… И Дьявол посеял в моем сердце, в моей душе семена гордыни…». Любопытно, что мужчина сравнивает себя с падшим ангелом Азазелем, который из-за своего высокомерия был низвергнут Богом в глубины Ада, «Те же семена, что заставили восстать Азазеля… Заставили его начать ту битву, что будет продолжаться до самого конца света… Но как Азазелю суждено проиграть… Как он сам своими действиями готовит свой конец… Так и это семя, прорастая в моей душе, готовит мой конец…». Азазель в итоге оказался в Аду, и свое место барон, вероятно, видит именно там, в геенне огненной, что же, очень объективное восприятие себя, он не питает совершенно никаких иллюзий, и с одной стороны это даже хорошо, но с другой… По жизни всегда нужно надеяться на лучшее, но в брате нет именно этой надежды на хорошее, вообще без надежды на благополучный исход сложно жить в этом мире, вот он и мается… Какой же вы сложный, Владимир Иванович, ваша мятежная душенька – не просто потемки, а тьма тьмущая, в ней сам черт ногу сломит, заплутав в непроглядных дебрях… А еще мне вспомнился Великий визирь при Султане Сулеймане Великолепном, живший в шестнадцатом веке, Паргалы Ибрагим Паша, о котором мне рассказывала моя дорогая Рита, увлекшись историей Османской Империи после того, как там побывал ее брат Константин. Сын греческого рыбака из Парги, бывший христианин, талантливый государственный деятель и великий военачальник, он был казнен Падишахом из-за своей великой гордыни и непомерного тщеславия, его высокомерие обратилось веревкой, что затянулась на его шее, забирая жизнь, и это крайне поучительная история. Но мне все же хотелось надеяться, что жизнь брата будет иной, и ее финал не будет столь печален, я искренне желала видеть его счастливым, а не мертвым, лишившимся жизни из-за своей неуемной гордыни. Я не сужу, ни в коем случае, никто не идеален, я просто хочу, чтобы у любимого человека было все хорошо, только и всего… Я знаю, однажды в самый неожиданный момент предо мной предстанет истина. Когда я буду на вершине туманной горы, куда не ступала ничья нога, Буду на вершине мира, буду хозяином и повелителем всего. Эта истина посмотрит мне в глаза и скажет, Что я отрекся от себя, как лед отрекся от солнца. Напомнив о себе, она прошепчет мне на ухо, «Возноси себя сколько угодно над всем миром, все равно ты слабый сын человеческий, Как с первым вздохом ты получил жизнь, Каждый новый вдох может лишить тебя всего, чем ты обладаешь»… Ну, и финальный аккорд о смерти, в этих строках «Истина» уже не Ольга, а сама госпожа Смерть, «Я знаю, однажды в самый неожиданный момент предо мной предстанет истина… Эта истина посмотрит мне в глаза и скажет, «Возноси себя сколько угодно над всем миром, все равно ты слабый сын человеческий… Как с первым вздохом ты получил жизнь, каждый новый вдох может лишить тебя всего, чем ты обладаешь…»». Вот так, кратко, лаконично и крайне честно… И вообще стихи барона мне показались очень искренними, настоящими, приоткрывающими дверцу в его сумеречную страдающую душу, которые он сам называл «пьяными бреднями», вероятно потому, что они были написаны им в нетрезвом состоянии, но это нисколько не делало их хуже. Безусловно, все эти строки не предназначались для прочтения мной, но я их прочла, женское любопытство пересилило, и я не сдержалась, хотя я ни о чем и не жалела, зато теперь я знала брата чуть больше, понимала его чуточку лучше, и для меня это было очень важным обстоятельством… Аккуратно сложив листы со стихами в стопку на письменном столе, где они до этого и лежали, я покинула библиотеку, закрыла за собой дверь, спустилась на первый этаж и направилась на кухню к Варваре, вспомнив о том, что собиралась что-нибудь съесть. Высокие напольные часы с римскими цифрами в кабинете показывали восьмой час, это означало, дворовые сейчас ужинают, и у Вари наверняка остался суп, для которого она до этого и чистила картошку, а учитывая, что у нее просто золотые руки, то даже простой супчик ее приготовления будет очень даже вкусным. *** - Барин велел накрыть на ужин? – спросила я у молоденькой крепостной в темном платье, которую встретила в коридоре недалеко от кухни с серебряным подносом в руках, на коем стояло несколько блюд со свежеприготовленными салатами. - Приказал накрыть на стол, в малой столовой будет праздник для хозяина с музыкой и восточными танцами. Видимо, празднует возвращение поместья, хотя он и так уже «хорош», - просто ответила горничная и пошла с подносом дальше по коридору с бронзовыми канделябрами на стенах и горящими в них свечами, направляясь в вышеупомянутую столовую. «Хорош» то есть пьян, впрочем, я видела это и своими собственными глазами, и праздновать ли брат собирается или заливать свое горе водочкой с крепостной танцовщицей на закуску, вероятно Полиной, это ведь ей пришла в голову гениальная идея приворожить барина, это еще вопрос. Мы женщины топим свое горе в слезах, а мужчины в алкоголе и в других женщинах, это жизнь, такая, какая она есть. - Накормишь меня чем-нибудь на ужин, Варечка?.. – дружелюбно поинтересовалась я, переступая порог теплой и уютной господской кухни со всегда открытой дверью, отвлекая кухарку, которая доставала с полки тарелку для супа, от ее занятия. - Если бы ты пришла чуть раньше, Аня, я бы оставила тебе какой-нибудь супчик, горячее да салатик, барин, будучи пьяным, и не заметит, что на столе на несколько блюд меньше, чем обычно, а теперь прислуга уже все унесла в столовую. Остался только куриный суп с картошкой для дворни… А ты чего хочешь?.. Давай я тебе приготовлю… - ставя тарелку на простой деревянный стол, с ласковой материнской улыбкой предложила добросердечная женщина, которая любила меня, как родную дочь, и ровно также любила ее я. - Не нужно мне ничего готовить, не хочу тебя утруждать, я поем вместе с тобой куриного супа, даже не сомневаюсь, что он получился вкусным, ведь его готовила ты… - отрицательно покачав головой, также с улыбкой откликнулась я, присаживаясь за непокрытый стол на длинную деревянную лавку. - Скажешь тоже, утруждать… - с добродушным мягким смехом отозвалась Варвара, - можно подумать мне сложно… Хоть покормлю тебя, Аня, вон ты какая худенькая, скоро ветром сдувать будет… Чего тебе хочется покушать?.. А хочешь, красную рыбу приготовлю из привезенной для этого, прости, Господи, предводителя, ты ведь любишь рыбку… - А давай рыбку, запеченную в печи, с салатиком из огурцов и болгарского перца, желтого, красного и оранжевого, с растительным маслицем только без лука, да поедим вместе, с мягким хлебушком будет вкусно… - согласилась я, предложив простой и вкусный гарнир к рыбе, овощной салат. Вместе с кухаркой и поужинаем красной рыбкой, когда она будет готова, в отличие от мяса рыба готовится быстро, полчаса и все готово. - Помню я, Аня, помню, что ты ни лук, ни чеснок не ешь и черный перец в блюдах не любишь… А барин тот наоборот любит перченую острую еду… И к чаю еще шарлотку с яблочками и корицей поставлю, тоже готовится моментально… Пойду схожу принесу рыбину… - доброжелательно промолвила Варя, и я молча согласно кивнула. Да, я терпеть не могу ни лук, ни чеснок, если в блюде они имеются наряду с черным перцем, то я просто не стану есть это блюдо, не вкусно мне и все тут, не люблю горький вкус пищи от слова «совсем», не мое это. Предпочитаю сладкий вкус в еде и напитках, также вполне нормально отношусь к соленому, но чуть-чуть, не пересоленному. Брат же наоборот любит острый горьковатый вкус блюд и напитков, и эта любовь к горькому говорит о гневе, который живет в нем, а к кислому, еще один предпочитаемый им вкус, о чувстве вины. Вкусовые предпочтения в еде у нас совершенно разные, но это никак не мешало мне любить его как мужчину. Однако не успела Варвара покинуть кухню, как внутрь вошла Полина, сменившая закрытое платье с преобладанием синего на светлое с вкраплениями алого и открытыми плечами, с красными бусами на шее и серьгами им в тон. И настроение крепостной также кардинально изменилось, она буквально сияла от радости, как начищенный медный пятак. Даже любопытно, что же так обрадовало Поленьку… - Судя по твоему довольному виду, случилось что-то хорошее?.. – решила полюбопытствовать я, переплетая на поверхности стола свои тонкие холеные пальцы, мне вдруг стало интересно, что так резко изменило настроение женщины, от ужасного до превосходного, где в лесу медведь сдох… - Случилось, и даже очень хорошее… Можешь поздравить, Анна… Я жду ребенка от Владимира Ивановича… Барин был так рад, когда узнал об этом… - положив правую руку на свой плоский живот, с ослепительной улыбкой почти торжественно произнесла Поля, и я мысленно кивнула. Моя любимая Рита верно говорила, Поленька беременна, и барон уже об этом знает, оказывается, даже обрадовался этой счастливой новости, ну, надо же, если, конечно, крепостная не привирает сейчас, с нее станется. - Поздравляю тебя, Полина, беременность от хозяина для тебя большая удача, этот ребенок – твой шанс на лучшую жизнь в поместье, береги его… - спокойно откликнулась я с легкой улыбкой, глубоко в душе испытывая все же легкую зависть к женщине. Ей хватило буквально пары недель, чтобы забеременеть от Владимира, а я не смогла забеременеть от моего нынешнего любовника за все пять лет. Что поделаешь, каждому свое, кто-то может иметь детей, кто-то нет, зато я – прима Императорских театров, живу в роскошном особняке в центре Петербурга, ношу шикарные наряды и драгоценности, живу той жизнью, которая Поле и не снилась. - Буду беречь, даже не сомневайся… Впрочем мне пора идти, пойду переодеваться в костюм, барин устраивает в малой столовой праздник, празднует возвращение поместья, будет музыка, танцы… Он пожелал, чтобы я танцевала для него… Владимир Иванович – мой мужчина, и пусть все об этом знают, и ты в первую очередь, Анна… Так то… - с победоносной улыбкой изрекла Поленька и, не дожидаясь ответа на свои слова, перекинула широкую длинную русую косу с плеча за спину, крутнулась на месте и своей фирменной походкой от бедра с высоко поднятой головой вышла из кухни, оставляя нас с Варей. Хозяйская любовница чувствовала себя на коне, она добилась, чего хотела, смогла забеременеть от барина, и имение вновь вернулось к нему, ей самой впору праздновать, а приходила она, чтобы сообщить нам сию радостную весть, чтобы мы и все остальные знали об ее особом привилегированном положении в поместье. Вот и возможность увидеть, насколько щедрым мужчиной является брат, как он отнесется к беременной от него женщине, и что за этим последует, посмотрю с большим интересом… - Ревнует она к тебе барина, Аня, ревнует… - сделала вполне закономерный вывод Варвара и пошла за рыбой, на что я молча кивнула ей вслед, вполне соглашаясь с ее словами. Я и сама давно ощущала, что Полина ревнует Владимира ко мне, почему-то видя во мне соперницу, и это было крайне глупо, учитывая, что мы с бароном родные брат и сестра по отцу и двоюродные по матерям, следовательно, никаких отношений между нами быть не может. Вскоре кухарка вернулась обратно с шикарной крупной рыбиной, а минут через сорок пять на столе уже стояло блюдо с самим запеченным лососем со сливочным маслицем и пряностями, и просто божественный аромат красной рыбы стоял на всю кухню. Рядом же примостились чаша с ярким только нарезанным салатом из огурцов и болгарского перца разной расцветки и блюдо с пшеничным хлебом. Все выглядело более, чем аппетитно, у Варечки просто золотые руки, дай, Бог, ее рукам здоровья, но когда я предложила ей покушать вместе со мной, а до этого мы успели съесть по тарелке вкусного куриного супчика, женщина отрицательно замотала головой. - Что ты, Аня, это рыба для господского стола… Куда мне есть такую… А ты кушай, пока не остыло, хоть покормлю тебя… - Твоему барину сейчас не до рыбы, можешь спокойно есть, он в столовой с крепостными танцовщицами под коньячок празднует, так что сюда точно не явится ничего выяснять, не до того ему… Чтоб я в следующей жизни так жил… - с усмешкой произнес вошедший на кухню Мирон в темно-сером сюртуке с отложным воротником и шейным платком ему в тон, после чего уже более нейтрально добавил. – Чайку горячего нальешь?.. - Почему же только чайку?.. Мирон, садись с нами с Варварой рыбку кушать, я одна в любом случае целую рыбину не съем, а рыбу нужно есть горячей, пока она не остыла, так вкуснее… - предложила я мужчине присоединиться к нам, и он с легкой улыбкой и со словами, «Вы очень добры, Анна… Благодарю…», сел за стол рядом со мной, а бессменная кухарка Корфов достала для нас троих из шкафа три тарелки с вилками и тоже присоединилась к нам, сев напротив меня. Бесспорно, лосось – рыба для барского стола, но я не имела ничего против, чтобы Варя и Мирон ели ее вместе со мной, да и сама я по сути никакая не барыня, а лишь бывшая крепостная, просто мне очень повезло, что меня любил отец, а после мои мужчины. Безусловно, брату в эти минуты не до рыбы, и сюда он точно не придет, но даже приди он и начни ругаться, что мы без его разрешения взяли красную рыбину, приготовили ее и съели, я готова возместить ему стоимость этого лосося. Но все же я думаю, что барон не настолько мелочный, чтобы высказывать за съеденную рыбу, взятую без его позволения… В итоге мы замечательно покушали, рыбка оказалась просто вкуснейшая, мягкая, сочная, жирненькая и ароматная, обожаю такую, она чудесно пошла с салатиком из свежих овощей и пшеничным хлебушком. А после мы еще попили черного чая с мятой вприкуску с горячей пышной нежнейшей шарлоткой со сладкими яблочками, приятно пахнущей корицей, под непринужденную приятную беседу, при желании Мирон может быть очень даже общительным и благожелательным, он вообще может найти общий язык с любым, когда ему это нужно. Одним словом накормила меня Варечка на три дня вперед, а мой слуга после ужина ушел, пожелав пройтись по свежему воздуху, поскольку у него побаливала голова, если я не против, конечно. А чего мне быть против, да, мужчина служит мне, но он не обязан сидеть рядом со мной сутками, как привязанный, это уже перебор, он тоже живой человек, в конце концов. - Ты нравишься Мирону, Аня… Он так смотрит на тебя, прямо глаз не сводит… - задумчиво промолвила дородная женщина, убирая со стола грязную посуду, на что я невольно улыбнулась, отмечая ее наблюдательность и наметанный взгляд, недаром Варвара жизнь прожила. - Я давно знаю это, Варечка, он служит мне не первый год, и я полностью ему доверяю, Мирон – мой помощник во всех делах, он никогда меня не предаст, никогда… - соглашаясь со словами кухарки, спокойно изрекла я, тоже поднимаясь из-за стола, чувствуя себя не просто сытой, а даже немного переевшей, ладно, бывает. Даже досюда из малой столовой доносились тихие отголоски тягучей арабской музыки с ее непередаваемым чувственным ритмом, прямо настраивающим на секс. Приятного отдыха вам, Владимир Иванович… - Раз так, то хорошо, хорошо… - негромко выдохнула Варя, чистой влажной тряпкой стирая со стола крошки, и через пару мгновений добавила. – Барин наш вернулся, теперь такие праздники с женщинами, танцами и водочкой продолжатся, а после хозяйских увеселений зачастую скатерть перевернута, и посуда битая вокруг валяется… Мужики, все они одинаковы, радость ли, горе, был бы повод выпить, да ты и сама знаешь, Аня… Наш барин, он по большому счету хороший, только баб и выпивку больно любит, и в кого он только пошел… - Да, твой барин – хороший, а недостатки, они есть у каждого, у кого их нет, у всех свои слабости, у Владимира Ивановича это женщины и алкоголь, бабник он, конечно, знатный, ну, что поделаешь… Мне замуж за него не идти, пусть об этом переживает его будущая жена… А вообще, душа у твоего барина болит, вот он и пьет, заливает свою душевную боль крепким алкоголем… Ольга Калиновская ведь здесь, в соседней усадьбе, у Долгоруких, езды до нее полчаса, только ни в какой карете за прошлым не угонишься, вот он и мается… Ладно, пойду я спать, хочу завтра пораньше встать, сходить утром на могилу Ивана Ивановича, а после поеду в Петербург… - со спокойной улыбкой откликнулась я, будучи согласной со всеми мыслями женщины, заменившей мне мать. Барон такой, какой есть, далеко не святой, а холеный гулящий кот, «охотник за яркими бабочками», и если описать его характер в двух словах, то я сказала бы так, «Сгорел сарай, гори и хата…». И это простонародное выражение в полной мере описывает всю его жизнь, человека широкой исконно русской души, который все делает с размахом, и хорошее, и не очень, а если это секс на столе, то посуда вдребезги и во все стороны… - Возможно ты и права насчет барина, Аня… Иди, поспи, отдохни, я вымою за нами посуду и тоже пойду… - с ласковой материнской улыбкой произнесла Варвара и через пару секунд добавила, - а горничным с утра пораньше еще порядок в столовой наводить после хозяйских развлечений … - И тебе спокойной ночи… - тепло откликнулась я, со всей любовью обняла дородную женщину в темном платье и светлом переднике поверх и поцеловала в округлую щеку, от нее пахло добром, уютом, моим счастливым детством и домом, родным очагом. Поместье Корфов, принадлежащее прежде отцу, а теперь брату, для меня навсегда останется моим родным домом, где живут мои самые прекрасные воспоминания о детстве, о беззаботной юности, о безмерно любимом Иване Ивановиче, хоть я здесь и никто, бывшая крепостная, родня хозяина без рода и племени. *** Покинув кухню, я неторопливо шла по освещенным свечами в бронзовых настенных канделябрах коридорам первого этажа, но около широких белоснежных двустворчатых дверей бальной залы невольно остановилась. С силой я толкнула двери, и створки плавно распахнулись передо мной, открывая вид на огромную роскошную залу с колоннами, высоченными потолками, прекрасными хрустальными люстрами и вытянутыми вверх окнами, через которые в помещение струился лунный свет, серебря белый рояль с закрытой крышкой. Когда-то на этом рояле я играла для отца, сейчас мне не для кого здесь играть, брат заливает алкоголем свою безответную горькую любовь к другой женщине да любуется на танцы крепостных танцовщиц, но мне зрители и не нужны, порой я люблю играть на фортепиано для себя, в свое удовольствие. Бережно открыв крышку музыкального инструмента, я села на пуф, перекинула с плеча за спину свои длинные светлые густые волосы, заплетенные в простую косу, дабы не мешали, и коснулась пальцами черно-белых клавиш, лунного света мне было вполне достаточно, пальцы сами помнят. А далее залу наполнила волшебная мелодия*, красивая, нежная и печальная, в прошлом мы исполняли ее вместе с Константином, я на пианино, он параллельно на скрипке, и сейчас, играя на рояле, я буквально слышала на уровне слуха голос плачущей скрипки. Нас с моим бывшим мужчиной так много объединяло, любовь к музыке, он имел очень тонкий музыкальный слух и профессионально играл на скрипке, любовь к театру, любовь к сексу, тяга к оккультизму и самое главное любовь друг к другу. И вообще Константин был очень многогранным неординарным человеком, любил читать, в фамильном особняке его семьи в столице просто шикарная библиотека, писал стихи, любил путешествовать, открывать для себя разные города и страны Европы и Востока, коллекционировал дорогое холодное оружие, имел очень большую коллекцию и превосходно им владел, очень метко метал ножи. Впрочем, последним талантом и Владимир не обделен, иначе я была бы уже мертва… Константин любил жизнь во всем ее многообразии, имел очень широкие взгляды и смотрел на этот мир не через замочную скважину, а с открытыми глазами, видя перед собой всю палитру человеческого бытия. Именно с ним из всех моих мужчин у меня были самые счастливые и гармоничные отношения, наши чувства были взаимными, а теперь все не так. За все пять лет я так и не смогла полюбить моего нынешнего любовника, зато буквально за пару месяцев умудрилась полюбить родного брата, с которым у меня априори не может быть никаких отношений, и какой вообще любит другую женщину, это было бы смешно, если бы ни было так грустно. Да, именно грустно, в эти минуты мне почему-то было грустно и тоскливо на душе, и я даже себе самой не могла объяснить причину этой меланхолии, к которой обычно не склонна, но иногда бывает. Последние ноты отзвучали, уносясь в вечность, и я положила руки на колени, закрывая глаза и чувствуя, что по щекам бегут невольные слезы, оставляя после себя дорожки от соленой воды на коже. Внезапно мне вспомнились стихи Константина, написанные им еще до знакомства со мной, интересные и необычные строки в толстом альбоме, где хранились все стихотворения мужчины еще со времен его юности до настоящего момента. Дремлет за горой мрачный замок мой, Душу мучает порой, царящий в нём покой. Я твоих фантазий страждущий герой, О страстях моих былых все образы со мной. Я их приводил в свой прекрасный дом, Их вином поил, и развлекались мы потом. Иногда у них лёгкий был испуг От прикосновений к нежной шее сильных рук. Вот несёт одна мне свои цветы, Вот стоит другая, погружённая в мечты. Я пытался их до смерти разнежить, Но пришлось, как в старой сказке, просто задушить. Я часто видел страсть в смотрящих на меня глазах, Им суждено уснуть в моих стенах, застыть в моих мирах. Но сердце без любви горит, моя душа болит, И восковых фигур прекрасен вид, покой везде царит…****** Эти строки Константин написал о своих многочисленных любовницах, которых на протяжении двух браков до сорока лет у него была просто тьма-тьмущая, он был большим любителем театра и предпочитал актрис. Это стихи о страсти и ее смерти, выгорании, как бы ярко ни полыхал факел, он обречен погаснуть, так и страсть обречена обратиться в пепел, ибо она не любовь, «О страстях моих былых все образы со мной… Я их приводил в свой прекрасный дом… Их вином поил, и развлекались мы потом… Вот несёт одна мне свои цветы… Вот стоит другая, погружённая в мечты… Я часто видел страсть в смотрящих на меня глазах…». Разумеется, мужчина не убивал никого из своих любовниц, в стихах смерть – это фигуральное выражение, смерть не самой женщины, а страсти к ней, «Я пытался их до смерти разнежить… Но пришлось, как в старой сказке, просто задушить… Им суждено уснуть в моих стенах, застыть в моих мирах…». О страсти остаются лишь воспоминания, «И восковых фигур прекрасен вид, покой везде царит…», но сердце человеческое тянется все же к любви, «Дремлет за горой мрачный замок мой… Душу мучает порой, царящий в нём покой… Но сердце без любви горит, моя душа болит…», под «мрачным замком» здесь и подразумевается сердце мужчины. И это вовсе не мои собственные ассоциации, когда я спросила у Константина, о чем эти стихи, он дал мне такой ответ, а в конце добавил, «Наверное, годам к тридцати я понял, что как бы сильно я ни желал свою очередную женщину, все это временно, через какой-то период огонь страсти угаснет, на его месте вспыхнет пламя новой страсти, и в мою жизнь придет новая женщина, но лишь для того, чтобы тоже уйти, уступив место следующей, и так до бесконечности». И так действительно было, пока мужчина не познакомился со мной, женщиной, которую он не просто возжелал телом, но и полюбил сердцем, и вовсе не потому, что я какая-то особенная и неповторимая, я – обычная земная женщина, просто очень красивая, но любят отнюдь не за красоту, любят вообще не за что-то конкретное, просто любят и все. И сердце Константина полюбило именно меня, а я полюбила его, и бесчисленная череда любовниц в его жизни закончилась, мы прошли эзотерический обряд по обмену кровью, соединяющий на уровне души, когда две человеческие судьбы объединяются в одну, становятся единым целым, и это было самым большим доказательством наших чувств друг к другу. Мы хотели прожить вместе целую жизнь, не вышло, оказалось не судьба, мой мужчина покинул этот грешный мир, а я осталась здесь, на земле. После я встретила Его, Он полюбил меня и превратил жизнь бывшей крепостной в сказку, да только я не полюбила Его, а теперь полюбила другого, но вместе нам не быть, опять же не судьба… Я резко открыла глаза, спиной почувствовав, что за мной наблюдают, смахнула с лица слезинки и плавно повернула голову, продолжая сидеть на пуфе, в сторону распахнутых дверей, узрев на пороге Никиту в простой светлой рубахе. Он стоял, привалившись плечом к дверному косяку и скрестив руки на груди, и с нескрываемыми любовью и восхищением в светлых глазах смотрел на меня. - Ты прости, Аннушка, я не хотел тебя пугать… Я узнал, что ты приехала, и хотел тебя повидать, Варвара сказала, что ты пошла спать… Идя по коридору, я услышал, что кто-то играет на пианино, а кроме тебя больше некому, и пришел сюда… Прости, что напугал… - с добродушной улыбкой виновато заговорил конюх, влюбленный в меня еще с юности, он был очень хорошим человеком, и я искренне любила его почти как родного брата, но не как мужчину. - Ты не напугал меня, Никита, все хорошо, я просто задумалась… Я тоже очень рада тебя видеть… - поднявшись с пуфа, я бережно закрыла крышку белоснежного рояля, любовно проведя по инструменту кончиками пальцев, и вышла из залитой серебряным лунным светом бальной залы в освещенный свечами коридор. Встав на носочки, я обняла высокого и сильного мужчину, настоящего русского богатыря, за шею и легонько по-дружески поцеловала его в щеку, почувствовав, что он тоже обнял меня за талию, а после с легкостью, как пушинку, оторвал от земли и начал кружить. Я невольно расслабленно рассмеялась и следом услышала его жизнерадостный смех. Наконец Никита поставил меня на твердую землю, и я придержалась за его плечо, поскольку у меня слегка закружилась голова, он закрыл двустворчатые двери бальной залы, и мы пошли по коридору, непринужденно болтая обо всем подряд и в частности о новостях в имении. - Поместье вновь вернулось к нашему барину, он, конечно, далеко не золото, но уж лучше он, княгиня Долгорукая с этим предводителем уездного дворянства еще хуже. Приезжали они как-то раз вместе, дом смотрели, чай в гостиной пили, так вот этому господину Забалуеву показалось, что чай успел остыть, пока горничная его несла… А рыбы-то красной сколько привезли, Андрей Платонович ее любит, мы ее бочками заносили, деньжищ сколько на нее угрохали, и куда ее теперь, наш барин ведь рыбу не любит и не ест, столько добра пропадет… - с искренним огорчением в голосе за «несчастливое будущее» лосося и форели произнес конюх, когда мы уже подошли к повороту, где нам нужно было расходиться, ему по коридору в комнаты для дворовых на первом этаже, а мне в сторону лестницы, ведущей на второй, и я невольно расслабленно рассмеялась. - Похоже, рыба – это вопрос дня, завтра надо будет спросить у твоего барина, куда он собирается девать столько красной рыбы… Если я сегодня приду к нему с этим вопросом, боюсь, он меня не поймет… - с легкой улыбкой промолвила я, остановившись на месте, здесь чувственная ритмичная восточная музыка слышалась гораздо лучше, чем, когда я была на кухне, поскольку мы сейчас находились куда ближе к малой столовой, где проходил праздник для хозяина поместья. - Точнее не сможет ответить… Я проходил мимо столовой, хозяин мертвецки пьяный, вроде благородный барин же, а пьет, как последний забулдыга из трактира… Наш покойный барин Иван Иванович таким не был, да пребудет его душа в Раю, а вот его сын – это просто нечто… Его любовница Полька уже по всему имению растрепала, что ждет от хозяина ребенка, такая важная теперь ходит, нос дерет, она тоже там танцует вместе с другими женщинами для барина… - негромко изрек мужчина, прекрасно понимая, что я не стану передавать услышанное хозяину поместья, доверяя мне, и я действительно не собиралась этого делать. Если отца вся дворня в усадьбе любила, то брата крепостные не любят, не только Никита, но и все остальные, кроме Полины, и та навряд ли питает к нему большую и светлую любовь, поскольку всегда любила Поленька лишь саму себя да безделье. Одна лишь Варя относилась к барону хорошо, поскольку знала его с самого детства. И это было вполне объяснимо, для прислуги Владимир – холодный, далекий, равнодушный, строгий барин, не такой лояльный и доброжелательный, каким был Иван Иванович, дворовые барона и знать не знают, потому и относятся к нему так, да и не узнают его настоящего никогда, учитывая скрытную натуру брата. - У всех свои недостатки… Спокойной тебе ночи, Никита… - мягко улыбнувшись, выдохнула я, на что конюх с дружелюбной улыбкой пожелал мне приятных снов, и мы разошлись каждый в свою сторону. Далее мой путь лежал к широкой лестнице с резными перилами, ведущей на второй этаж, можно было конечно пройти по коридорам и подняться наверх по одной из других лестниц в огромной усадьбе, но я не видела смысла делать этот крюк и тратить на него время, потому пошла напрямую. Приблизившись к малой столовой, где крепостные музыканты исполняли тягучую арабскую мелодию, а привлекательные крепостные женщины в откровенных восточных костюмах разных цветов с широкими поясами из множества позвякивающих монеток на бедрах и браслетах на запястьях, поблескивающих в свете свечей, танцевали перед пьяным хозяином, я встала за одной из двух толстых белоснежных колонн, заменяющих одну из дверей в помещение, оставаясь незаметной. Брат в белой льняной рубашке с широкими рукавами на манжетах и жилете ей в тон, его черный сюртук висел на спинке стула, с расслабленным выражением красивого лица сидел за богато накрытым столом со светлой скатертью, в центре которого красовалась высокая ваза с белыми и желтыми розами с сочными зелеными листьями, срезанными в оранжерее, дабы радовать взор барина. Однако в эти минуты его плавающий пьяный взгляд был направлен на извивающихся в эротичном чувственном танце полуобнаженных женщин, а длинные утонченные пальцы мужчины с тяжелым фамильным перстнем с бриллиантом на среднем постукивали в ритм музыке по пузатому хрустальному боку полупустого бокала с коньяком. В какой-то момент Полина в светлом костюме в танце приблизилась к хозяину и плавным движением коснулась своим покатым бедром его плеча, на что он мимолетно улыбнулся уголками четко очерченных губ, взглянув на свою любовницу, беременную от него, а я вдруг совершенно неожиданно для себя почувствовала, что внутри неприятно кольнуло. Неужели это ревность?.. Неужели я ревную родного брата?.. И к кому, к Полине… Нет, все это бред чистой воды, даже думать об этом не хочу… Это же просто до абсурда смешно и безмерно глупо… На одной из стен малой столовой висел тот самый изогнутый османский меч в дорогих ножнах с золотой филигранью, естественно очищенный дворовыми от крови убитых им давеча грабителей, барон говорил, что если имение вернется к нему, то он повесит подарок Ольги прямо в столовой, и остался верен своим словам. Точно с таким же мечом я однажды танцевала восточный танец для Константина в начале наших отношений, это был крайне символичный момент, моему бывшему любовнику очень даже понравился мой танец, а мне не меньше его результат. Только хозяину поместья при всем его желании ко мне как к женщине моих танцев не узреть, ибо я танцую только перед любящим меня мужчиной, и подтанцовка мне не нужна, предпочитаю быть наедине с ним, музыканты не в счет. Так что пусть любуется на пляски Поленьки и других женщин… Хорошего вам вечера, Владимир Иванович… И не менее приятной ночи, уж Поля очень постарается вас порадовать… Незаметно для находящихся в столовой я прошла мимо, поднялась по лестнице, уже в своей бывшей спальне в розовых тонах, где было тепло и уютно от горящего камина, скинула халат и, не гася свеч, зажженных прислугой, голой забралась в постель, накрывшись одеялом и свернувшись клубочком, как кошка. Желала я в эти минуты только одного, поскорее заснуть, чтобы проснуться уже следующим утром, сходить на могилу отца и после отправиться в Петербург, где меня ждут Императорские театры, мои любимые зрители и, конечно же, мужчина, который меня любит… Уже в полудреме мне вспомнился эпизод из прошлого шестилетней давности, который до этого покоился где-то в глубинах моей памяти и ни разу не всплывал на поверхность, а сейчас вдруг предстал предо мной во всей красе, словно это было не далее, чем вчера. Стоял теплый солнечный летний день, и я с утра пораньше перед завтраком вызвалась сама сходить в оранжерею и срезать кремовых роз любимого отцом оттенка, дабы порадовать его и поставить цветы в вазу на столе в малой столовой, где мы с Иваном Ивановичем всегда завтракали, обедали и ужинали. Правда, несколько дней назад в поместье навестить отца приехал Владимир, вернувшись с Кавказской войны с целой шкатулкой наград, и Иван Иванович, безусловно, был рад повидать своего сына, с каким не виделся целых два с половиной года его службы на Кавказе. А вот мое настроение присутствие брата в имении омрачало, поскольку у него никогда не имелось для меня и доброго слова, однако радовало, что уже скоро он покинет усадьбу и вернется в Петербург, больше недели он здесь давно не задерживался. Молодой барин с его же собственных слов, однажды случайно услышанных мной, любил столичную жизнь, балы и светских красавиц, а не прозябание в деревне, где можно помереть с тоски. И те несколько дней, что Владимир был в Двугорском, обычно он просыпался в обеденное время и уезжал в имение Долгоруких к своей невесте Лизавете Петровне, проводя время с княжной в доме его будущих родственников до самого вечера, возвращаясь уже после ужина. Отца, конечно, огорчало, что его сын даже времени найти не может, чтобы хоть разок поужинать дома со своей семьей, а вот меня это обстоятельство несказанно радовало. В присутствии брата за столом у меня аппетит пропадал напрочь, просто кусок в горло не лез, мне всегда казалось, что время от времени с недовольным выражением лица глядя на меня своими ледяными серыми глазами, он желает мне подавиться едой за барским столом, где по его мнению незаконнорожденной крепостной сестричке не место, только отец считает иначе. Срезав семь красивых персиковых роз с нежнейшими лепестками и тонким изысканным ароматом, я покинула оранжерею и с цветами в руках пошла по дорожке, ведущей к черному ходу поместья, каким всегда пользовалась прислуга, возвращаясь обратно из сада, теплицы и других хозяйственных построек. Я тихонько напевала строки из нового романса, который сейчас разучивала на фортепиано по желанию отца, слушала пение птиц и наслаждалась летним денечком, люблю тепло, но в какой-то момент я как-то неловко ступила правой ногой, почувствовала резкую острую боль в щиколотке и сама не поняла, как оказалась на земле. Розы выпали у меня из рук и рассыпались рядом по земле, а нежно-голубое шелковое платье я умудрилась испачкать, но отец очень добрый, он не станет на меня сердиться из-за испачканного платья, однако вся проблема состояла в том, что подвернув ногу, у меня не получалось самостоятельно подняться без посторонней помощи. Вокруг не имелось ни одной опоры, и все, что я могла сделать, это надеяться, что на мои поиски Иван Иванович отправит кого-то из дворовых, и те мне помогут подняться и дойти до поместья. От боли в щиколотке и от досады, что все так глупо получилось, я закрыла глаза и почувствовала, что по щекам побежали слезы, тут до моего слуха донеслись чьи-то тихие шаги, и, обрадовавшись, я распахнула глаза. Однако моя радость быстро угасла, когда я узрела спокойно идущего в мою сторону брата в расстегнутом офицерском мундире, вероятно, он направлялся в оранжерею, дабы срезать алую розу для Лизаветы Петровны, как обычно делал прежде, чем отправиться к Долгоруким, только вот что-то он сегодня рано проснулся, не похоже на него. Не торопливо подойдя ко мне, молодой барин сверху вниз презрительно взглянул на меня своими холодными серыми глазами с грудами арктических льдов в них и через несколько долгих мгновений мрачно произнес своим низким голосом в резком приказном тоне: - Немедленно встань и иди в дом, отец уже ждет тебя за завтраком… - Владимир Иванович, я не могу, я подвернула ногу, когда будете возвращаться обратно и встретите кого-то из слуг, пожалуйста, скажите им, чтобы они пришли и помогли мне… - как можно вежливее попросила я, надеясь, что при всей своей ненависти ко мне мужчина все же выполнит мою просьбу, она его точно не затруднит. Что сложного, бросить пару слов дворовым, хотя я прекрасно понимала, что он может ничего и не сказать, с него станется. Никакого ответа от брата не последовало, все верно, зачем удостаивать ответом незаконнорожденную крепостную сестричку, и я уже подумала, что он пройдет мимо, направляясь в оранжерею, куда и шел изначально, но хозяйский сын вдруг совершенно неожиданно для меня молча наклонился ко мне и с небывалой легкостью, будто пушинку, оторвал меня от земли. Я и не знала, что сказать, когда молодой барин легко нес меня на руках, идя спокойным шагом по дорожке в сторону черного хода имения, потому просто молчала, аккуратно держа розы, чтобы случайно не повредить их. Мои кисти были заняты, но даже будь они свободны, я бы не позволила себе обнять Владимира за шею и положить голову ему на плечо, не посмела бы, учитывая как враждебно он всегда ко мне относился. А вот от его горячих рук прямо шел жар, который я отчетливо ощущала даже через шелковистую ткань летнего платья, корсета и кружевной нижней юбки. На руках у брата мне становилось жарко, но я не могла сказать, что это было неприятное ощущение, скорее физически даже приятное к моему большому удивлению. От него не пахло никаким одеколоном, со своим обостренным обонянием я улавливала лишь едва ощутимый естественный запах его чистого тела, светлой кожи, и он, как ни странно, был мне тоже вполне приятен. Да, и вообще молодой барин был красивым мужчиной, высоким, сильным, статным, темноволосым, с привлекательным лицом с тонкими аристократичными чертами, он нравился барышням, его невеста Лизавета Петровна была от него просто без ума. Но, как человек, он, мягко говоря, совсем не очень, ко всем равнодушный, даже к родному отцу, презрительный и высокомерный. Тем временем Владимир занес меня в дом, дошел до гостиной и аккуратно посадил меня на диван, а последующие его действия уже не на шутку меня удивили, с чего вдруг такое человеческое участие к ненавистной сестричке. Он легко и пружинисто присел рядом со мной на корточки, снял с моей травмированной ноги туфельку, чуть приподнял подол платья вместе с нижней юбкой, и его горячие пальцы с легким нажимом мягко прошлись по пострадавшей щиколотке, в какой-то момент мне стало больно, и я невольно всхлипнула. Мужчина бережно провел ладонью по моей ноге в тончайшем белоснежном чулке, и я ощутила, что от этого ласкового поглаживания по моей бедной щиколотке мне вновь становится жарко и неожиданно как-то слишком приятно. - Ничего страшного, всего лишь небольшое растяжение связок, через несколько дней пройдет, постарайся в это время много не ходить… - тихо, мягко и почти заботливо выдохнул брат, глядя на мои ноги и свои собственные руки, лежащие на моих щиколотках, потому в эти минуты я не могла видеть выражение его лица. - Спасибо вам, Владимир Иванович… - также тихо промолвила я, и молодой барин, словно избавившись от странного наваждения, резко поднялся на ноги, с высоты своего по-настоящему высокого роста смерил меня надменным взором своих холодных серых глаз, где навеки застыла зимняя стужа, и презрительно с нескрываемой враждебностью в низком тембре резко произнес. - Впредь смотри под ноги, а не витай в облаках, заставляя отца переживать о безродной крепостной девке, разряженной по его милости по-барски… - после чего мужчина плавно развернулся и своей неслышной кошачьей походкой спокойно покинул гостиную. А уже через пару минут пришел Иван Иванович, горничная перебинтовала мне щиколотку, я переоделась в своей комнате в чистое платье и прежде, чем, прихрамывая, спуститься к завтраку к ждущему меня в малой столовой отцу, в окно спальни увидела, отъезжающего от усадьбы на черном жеребце брата. В его левой руке была красная роза для Лизаветы Петровны… За что ты так меня ненавидишь, Владимир?.. Что плохого я тебе сделала?.. И что это было за мимолетное проявление доброты в мою сторону?.. Неужели, ты меня пожалел?.. Ты ведь неизвестно за что ненавидишь меня… Тогда я толком и не поняла, что произошло, теперь же я отлично понимала случившееся, мое тело среагировало на прикосновения горячих рук мужчины, на его непосредственную близость ко мне, а второй такой случай произошел, когда я была с отцом на балу-маскараде у графа Потоцкого, где впервые пела для благородных дам и господ из Светского общества, где второй раз увиделась с Михаилом. Брат уже в конце бала под утро, когда мы с Иваном Ивановичем собирались возвращаться домой в столичный особняк Корфов на Фонтанке, взял меня под руку, отвел в сторону и тихо пригрозил, что расскажет Мише о моем крепостном происхождении, «Михаил – мой друг, у тебя не может быть с ним никаких отношений, иначе он узнает, кто ты такая, и мне будет забавно наблюдать, как его восхищение тобой сменится отвращением…». Тогда от горячих пальцев страшно недовольного и даже отчасти злого молодого барина на моем локте мне стало жарко, и я приняла такую свою реакцию на него за страх и волнение, и сказала, что мне больно, надеясь, что так он скорее отпустит меня. Хотя на самом деле никакой боли не присутствовало, помимо нервозности мне было жарко и как-то странно приятно от близости Владимира ко мне, от его теплого дыхания с амбре шампанского на моем лице. Это незнакомое ощущение до дрожи в коленях напугало меня, и я постаралась как можно скорее забыть его, как страшный сон… Теперь меня уже не бросает в жар от прикосновений барона Корфа, я стала старше и напрочь разучилась смущаться, Императорские театры все стеснение, волнение и девичью стыдливость обрубают с корнем на раз-два, но по-прежнему мне очень хорошо и благостно в горячих руках хозяина поместья. Я готова бесконечно нежиться в его жарких объятиях, наслаждаясь живым теплом сильного сексуального тела этого красивого харизматичного мужчины. Только мы родные брат и сестра, между нами не может быть отношений, в частности сексуальных, это все же неправильно, хоть я на них и готова, а вот Владимир не готов… С одной стороны это смешно, а с другой грустно, его крепостная любовница Полина может получить от своего барина то, чего не могу получить от любимого человека я, сексуальной близости с ним, видимо, не судьба, просто не в этой жизни, не в этом земном воплощении души… Мысль откровенно горчила на кончике языка, но вскоре ее горечь растворилась в мягком уютном мареве сна… *** Ранний зимний вечер, обещающий вскоре превратиться в долгую холодную ночь, окутал Петербург своим мягким сумраком, темнотой разлился по улицам столицы, зажег фонари, коснулся свои дыханием замерзшей Невы, заглянул в зажегшиеся окна домов, колыхнул огоньки свечей в тяжелых бронзовых канделябрах, о чем-то пошептался с весело потрескивающим огнем в камине и растворился где-то в коридорах с дорогими коврами, скрадывающими звук шагов. Холеные пальцы мужчины в кресле с резной спинкой прошлись по дорожке алмазов роскошного колье с крупными каплевидными изумрудами и сверкающими в пламени свечей бриллиантами, лежащему перед ним на письменном столе в открытой квадратной бархатной коробке. Его льдисто-голубые глаза в задумчивости остановились на книжном шкафу напротив стола, занимающему свое собственное место в просторном богато обставленном кабинете с мебелью из дорогой древесины и тяжелыми роскошными портьерами на окнах. - Вы приготовили это колье для госпожи Платоновой?.. Ей, несомненно, понравится, у вас очень изысканный вкус… - вежливо и почтительно произнес высокий темноволосый офицер, стоящий рядом с письменным столом, тем самым разрушая разлившуюся в кабинете хрустальную тишину. - Еще бы ей не понравилось, учитывая, сколько я отдал ювелиру, любой бы понравилось… Носить мой подарок – огромная честь для любой женщины… Я соскучился по Аннет, скорее бы она вернулась, ибо мертвые останутся мертвыми, а жизнь продолжается… И нечего ей больше делать в этом Двугорском, место Аннет здесь, в столице, на сцене Императорских театров и рядом со мной… - спокойно ответил мужчина с затаенными властными нотками в обманчиво мягком голосе и неторопливо отпил пару глотков вина из высокого хрустального бокала на тонкой ножке. - Если желаете, я могу съездить в это Двугорское и привезти к вам госпожу Платонову… - тут же предложил его собеседник, пытаясь уловить истинное настроение хозяина кабинета, понять, что скрывается за его миролюбивым спокойствием, безмятежность или же скрытое недовольство, а быть может даже гнев. - Не нужно, завтра днем Аннет сама приедет в Петербург, а уже вечером мы встретимся, я соскучился по ней… А сейчас думаю сходить навестить жену в ее спальне, мы с супругой сегодня днем вместе обедали, она очень хотела увидеться со мной вечером… Аннет нет, мне скучно, почему бы и не сходить к жене… - с легкой расслабленной улыбкой на привлекательном лице изрек мужчина, с тихим щелчком закрывая коробку с колье, поднимаясь на ноги и застегивая серебристые пуговицы кителя. - А вы на сегодня свободны, жду вас завтра к девяти утра… - добавил Он, обращаясь к своему собеседнику, на что офицер вежливо попрощался, на мгновение почтительно склонил голову и скрылся за тяжелыми дубовыми дверями кабинета, а его тихие шаги растворились в мягких коврах. Хозяин кабинета же на миг взглянул во тьму, притаившуюся за окном, и тоже вышел в коридор, уверенно ступая по дорогим коврам и направляясь в спальню к супруге, собираясь сегодняшнюю ночь провести с ней… *** - Кого ты хочешь там высмотреть, Оленька?.. – поставив недопитый фужер с вином на журнальный столик и поднявшись с удобного кресла, мягко промолвил Ириней в черном сюртуке, подходя к жене, стоящей у окна гостевой спальни на втором этаже в имении Долгоруких и смотрящей в темноту. Он бережно обнял роскошную женщину за талию и притянул ее вплотную к себе, вдыхая приятный аромат дорогих французских духов супруги. - Никого… Просто задумалась… Давненько я не видывала такого цирка, предводитель уездного дворянства оказался нищим обманщиком, по сути мошенником, который хотел жениться на княжне скорее всего лишь ради хорошего приданого, сильно сомневаюсь, что в своем пожилом возрасте он еще что-то может в постели… И это было очень смешно, давно я так не веселилась, кто бы сказал, не поверила бы, если бы не увидела своими собственными глазами… - с ласковой улыбкой, адресованной мужу, откликнулась польская пани и положила голову на его широкую грудь, а кисти своих холеных рук поверх его на своем животе, на пару секунд прикрывая свои небесно-голубые глаза. - Ты права, любимая, развлечение, конечно, что надо, такое еще поискать нужно… А вообще все это печально, любовь к деньгам приводит людей к обману, мошенничеству, воровству и даже убийствам… Особенно тех, у кого этих денег никогда не было, а больших денег и богатой жизни хочется… Вот и тем, чьи трупы мы видели сегодня на дороге, очень хотелось поживиться за чужой счет, ограбить богатый экипаж, да только вот не удалось им нажиться на чужом добре… Даже интересно, это кто же отправил этих разбойников в мир иной, мои ему аплодисменты… А кто был тот мужчина, который пришел в церковь вместе с госпожой Платоновой и открыл всем правду о господине Забалуеве?.. – поделившись своими мыслями, в заключение спросил пан Огинский, нежно целуя любимую женщину в висок, чувствуя прикосновение ее русых шелковистых волос, волнами лежащих на ее округлых плечах и спине. - Ты прав, прав… Все это, конечно, грустно… А тот мужчина – барон Корф, Владимир… - негромко отозвалась Ольга, рассеянно глядя в темноту зимнего вечера за окном, где лунный свет серебрил просторный мощеный камнем двор, очищенный от снега крепостными, и широкую дорогу, ведущую к белоснежной усадьбе Долгоруких, нежась в объятиях мужа. - Теперь мне понятно, почему он так смотрел на тебя, когда только вошел в церковь, прямо глаз не сводил… Видимо, он все еще любит тебя, любит мою жену… - с нескрываемыми ревнивыми нотками в низком голосе изрек польский магнат, неосознанно чуть прищурив свои темно-карие глаза, будучи очень ревнивым мужчиной, ревнующим свою супругу даже к собственной тени, но при этом бесконечно любящим ее и несказанно щедрым, ничего для нее не жалеющим. - Уже не любит, у тебя нет повода меня к нему ревновать… Владимир любит другую женщину, он сам мне об этом сказал, когда мы случайно встретились с ним в столичном особняке Долгоруких, где я была в гостях у Наташи и Андрея… Да, и неизвестно, любил ли он меня в прошлом, вполне возможно, что это была лишь страсть… - задумавшись на несколько долгих мгновений, произнесла пани Огинская, в девичестве госпожа Калиновская, очень красивая женщина, всегда купавшаяся во внимании мужчин и хорошо их понимающая, порой видящая практически насквозь. - Не думаю, что это была всего лишь страсть, из-за страсти люди не идут на смерть, а дуэль с Наследником престола – это смертный приговор, подписанный собственной рукой… Очевидно, что он любил тебя, раз был готов умереть ради своей любви… Государь был очень милосерден, сохранив барону жизнь, по идее его должны были расстрелять за угрозу для жизни будущего российского Императора… Видать, барон – везучий человек, можно только позавидовать его удачливости… - тихо усмехнувшись, проговорил мужчина, ощущая тепло соблазнительного женственного тела жены в своих объятиях через тонкую ткань атласного халата в пол на голое тело после ванны. - В любом случае все это уже в прошлом… У тебя нет ни малейшего повода ревновать меня к Владимиру… - миролюбиво выдохнула Ольга, плавно развернувшись в объятиях супруга к нему лицом и обнимая его за шею, запуская свои нежные пальцы в темные пряди мужа на затылке, руки которого скользнули вверх по ее спине и полной груди, замирая на светлой шелковистой коже шеи. - Вот и хорошо, что в прошлом, ибо в настоящем ты – моя жена, моя любимая женщина, никому и никогда тебя не отдам… Люблю тебя очень… - чуть хрипловато от просыпающегося в теле желания выдохнул Ириней и требовательно коснулся устами мягких пухлых таких желанных губ любимой женщины, углубляя горячий проникновенный поцелуй, обещающий стать преддверием не менее горячей страстной ночи, пропитанной желанием и сексом. А почти полная луна светила за окном на черном звездном небе, серебря уснувший мир своим потусторонним мистическим светом, веками равнодушная свидетельница счастья и горя людского, человеческой радости и печали, страданий одних и блаженства других… *** - И не страшно вам, Софья Петровна, ночью отправиться в лес?.. А если барыня узнает… - тихо и обеспокоенно выдохнула Татьяна в цветастом пальто и в цветном платке на голове, машинально проводя рукой по своей широкой и длинной светлой косе, перекинутой на правое плечо. Она, не отставая, шла следом за барышней по лесной тропинке, утопающей во тьме и лишь слабо освещенной лунным светом, пробивающимся через кроны хвойных и голые ветви лиственных деревьев. - Страшно, Таня, страшно, но я уверена, оно того стоит… А маменька уже давно спит и, как и в прошлый раз, ничего не узнает, если только ты не проговоришься… - также негромко ответила княжна, руками в черных перчатках из дорогой мягкой кожи поддерживая полы своей кремовой норковой шубы в пол и переступая ветки, встречающиеся на усыпанной снегом холодной земле. - От меня никто и слова не услышит… Вы же знаете, Софья Петровна, я никогда вас не предам, я все для вас сделаю… А вам известно, сколько еще Андрей Петрович пробудет в имении?.. – тихо промолвила крепостная Долгоруких, всем сердцем любящая княжну, но не менее любящая и ее старшего брата, имеющая от барина четырехлетнего сына, похожего на Андрея как две капли воды. - Я знаю, Таня, знаю… Из всей прислуги в доме я доверяю только тебе, поэтому, когда я выйду замуж, ты переедешь вместе со мной к моему мужу, маменька это позволит, я с ней поговорю… А Андрей с Натали возвращаются в столицу уже завтра днем, и в данном случае это хорошо… Наташа беременна, она ждет второго ребенка, очень надеется, что родится мальчик, ей сейчас нельзя нервничать, переживать, иначе может случиться выкидыш на нервной почве. И Наталье даже в голову не должна прийти мысль о ваших отношениях с моим братом, пока она в поместье, даже близко к Андрею не подходи… Надеюсь, ты меня понимаешь… - негромко произнесла княжна своим нежным мелодичным голосом, идя вперед по хорошо известной ей дорожке в лесу и не оборачиваясь, поскольку в звенящей морозной тишине зимней ночи ее тихие слова были и без того отлично слышны. - Конечно, понимаю… - несколько печально согласилась Татьяна и решила спросить у Сони о причине их «ночной прогулки», - а для чего в этот раз вы решили пойти к Сычихе, Софья Петровна?.. - Потому что больше я не пойду за очередного богатого старика, которого выберет мне в мужья маменька… Я выйду замуж за того мужчину, за которого я хочу… Я стану женой барона Корфа, Владимира, буду баронессой Корф… Сегодня днем именно он пришел в церковь во время венчания и рассказал всю правду о господине Забалуеве, это был знак свыше, знамение самой судьбы… Больше я не собираюсь сидеть, сложа руки, и смиренно соглашаться с выбором маменьки в том, что касается моего замужества… - тихо, но уверенно ответила княжна, ускоряя шаг, чтобы быстрее дойти до избушки местной ведьмы, затерявшейся в лесу, и соответственно скорее вернуться обратно в имение незамеченной с черного хода, от которого Таня временно позаимствовала ключи по ее просьбе и к утру должна вернуть их на место. - А вы уверены, что барон захочет на вас жениться?.. Раньше он был женихом Лизаветы Петровны, они были помолвлены, но все расстроилось, свадьба не состоялась… Почему вы думаете, что он пожелает жениться на вас?.. – с сомнением в голосе негромко и неуверенно промолвила Татьяна, неотступно следуя за барышней и вообще будучи готовой ради нее на все. - Захочет, Танечка, захочет, никуда не денется… Затем я и иду к Сычихе, уверена, она мне в этом поможет… - тихо, но твердо изрекла Софья Петровна, ни капли не сомневающаяся в своей правоте, уже все для себя решившая. «Мне очень жаль, сестричка, но тебе придется забыть о браке с Владимиром… Он любит другую женщину, ту, ради которой когда-то стрелялся на дуэли с самим Цесаревичем, Ольгу Калиновскую, ныне пани Огинскую, нашу гостью… Любимую женщину никто не может заменить…», вспомнились Соне слова старшего брата, сказанные им сегодня днем после возвращения из поместья Корфов, которое он вернул барону, и княжна едва уловимо улыбнулась уголками губ, поправив капор, отороченный светлым мехом норки. «Говоришь, любимую женщину никто не может заменить, братик… Я не собираюсь ничего забывать, я стану для Владимира той самой любимой женщиной, которую никем невозможно заменить, а Ольгу он забудет… Вот увидишь, я стану баронессой Корф… У Лизы молодой и красивый муж, и у меня будет не хуже, больше я не пойду замуж за богатого старика, которого выберет мне маменька… Я буду бороться за свои собственные желания, буду бороться за свою любовь, за мужчину, который снится мне ночами…» Завидев впереди силуэт избушки лесной ведьмы со светящимся окном, значит, Сычиха еще не спит, княжна еще больше ускорила шаг, и Татьяне теперь приходилось почти бежать за барышней, но она не отставала ни на шаг. Минут через пять Соня остановилась около двери, перевела чуть сбившееся от быстрой ходьбы дыхание, и решительно постучала по деревянной двери скромного жилища местной колдуньи. - Ну, здравствуйте, Софья Петровна, проходите, я вас ждала, я знала, что вы сегодня придете… - дружелюбно заговорила открывшая дверь спустя пару минут Сычиха как всегда в закрытом черном платье, приглашая княжну и Таню заодно внутрь, глядя на своих ночных гостей проницательным взором своих темных глаз с мимическими морщинками в силу возраста в их уголках. - Сычиха, милая, мне очень нужна твоя помощь, помоги мне, я хочу выйти замуж за барона Корфа, за Владимира, приворожи его ко мне… Если сделаешь, заплачу столько, сколько скажешь, в накладе не останусь… - шагнув вперед и взяв ведьму за руки, негромко заговорила Соня, глядя в лицо колдуньи и пытаясь параллельно понять, поможет ли та ей, согласится или нет. - Я вам и без денег помогу, Софья Петровна, вы заслуживаете счастья, и Владимир его заслуживает, вы станете ему хорошей женой, матерью его детей, вы достойны стать баронессой Корф… Я ведь вам говорила, что вы не выйдете замуж за господина Забалуева, что эта свадьба не состоится, и ее не было, а вы мне не верили… Владимир сегодня днем в церковь приходил, ведь так?.. Именно он расстроил вашу свадьбу с Андреем Платоновичем, это судьба, я знала, что так будет… Принесите мне икону святого Владимира на золотой цепочке, я ее заговорю, а вы подарите барону в знак благодарности за расстроенную свадьбу с Забалуевым… Вы поселитесь в его мыслях и снах, и станет лишь вопросом времени, когда он придет к вам… А он придет, ноги сами приведут… - с мягкой улыбкой ответила Сычиха, усаживая княжну на простой стул около непокрытого стола и сама опускаясь на соседний. - Теперь я тебе верю, верю… Но откуда ты знаешь, что случилось днем в храме, тебя ведь там не было?.. А если барон не возьмет у меня подарок или не станет после носить икону, что тогда?.. – с некоторым сомнением в последнем предложении промолвила Соня, переводя взгляд с лица и коротких рыжих волос ведьмы на одинокую свечу на столе со слегка колыхающимся от потоков воздуха огоньком. - Я читаю души людей, как открытые книги, правда… Я знаю все, что мне нужно знать… Владимир возьмет икону, даже не сомневайся, и даже если он не будет ее носить, это неважно… Как только его руки коснутся заговоренной иконы, приворот заработает, и со временем он забудет ту, которую любит, ибо она ему не пара… Вы станете баронессой Корф, Софья Петровна, станете… - немного задумчиво выдохнула колдунья, глядя своими внимательными темно-карими глазами на довольную услышанным княжну и притихшую за ее спиной молчаливую в эти минуты Татьяну. А после родная тетя барона перевела взор на окно, за коим полновластно правила морозная зимняя ночь, после которой обязательно настанет новый день, какой бы длинной она ни была. «Хватит тебе холостым ходить, Володя, пора уже остепениться, пусть у тебя будет семья, дети, свой собственный очаг… Соня ничуть не хуже Лизаветы, она также любит тебя и станет тебе хорошей женой, матерью твоих детей, законных наследников, хранительницей вашего очага… Княжна Долгорукая достойна стать твоей женой… А бывшая крепостная, которую ты любишь, не подходящая спутница жизни, она не достойна быть матерью твоих детей, от нее будут одни лишь беды, она станет несмываемым грязным пятном на всем роду Корфов…» *** POV Анна Проснувшись не как обычно в семь, а в районе девяти часов, поскольку с вечера мне довольно долго не удавалось заснуть, видимо мешали слабые отголоски тягучей чувственной арабской мелодии, доносящиеся с первого этажа, а может еще что-то, я заправила кровать, оделась с помощью служанки и, полностью собравшись, покинула спальню. Прошедшей ночью ко мне снова во сне приходил Константин, в черном сюртуке и атласном шейном платке ему в тон он стоял передо мной, едва уловимо печально улыбаясь, и смотрел на меня своими задумчивыми темно-карими глазами с грустинкой. Мужчина со словами, «Это ошибка…», протягивал мне золотой крест с распятием на цепочке, лежащий на его ладони весь в крови. И как ни пыталась, я не могла понять значение этого сна, истолковать его, в чем именно состоит ошибка, и почему православный крест, причем он здесь вообще, учитывая, что мой бывший любовник еще в молодости отказался от христианской традиции, его религией был оккультизм, собственно как и моей. Одни вопросы без ответов… Сама не знаю зачем, я прошла по коридору и остановилась около спальни брата с тяжелой дубовой дверью, естественно закрытой, прислушалась, в комнате стояла полная тишина, положила руку на бронзовую дверную ручку и аккуратно нажала, чуть приоткрывая дверь. Через образовавшуюся небольшую щель я узрела самого хозяина поместья, спящего на боку спиной ко мне, по пояс укрытого одеялом, Полина спала рядом с ним, также спиной ко мне, а рука барина по-хозяйски лежала на ее покатом бедре. В комнате царил полумрак из-за плотно закрытых темно-зеленых атласных портьер, а одежда мужчины, рубашка, жилет и брюки, в беспорядке валялись на темном ковре, перемежаясь с блестящими элементами откровенного восточного костюма Поли для танца. На шее, плечах, руках, спине и пояснице крепостной не имелось никаких синяков и отметин, все же именно к жесткому сексу барон не склонен, и лично для меня это было хорошо, хотя я совершенно не осуждаю ничьих предпочтений в сексе, это личное дело каждого, просто у меня нет склонности к сексуальному мазохизму, если я и люблю грубость в постели, то только мягкую. И так оно бывает, если мужчина опытный и умелый в альковных делах, то он прекрасно знает, что такое «мягкая грубость», даже не сомневаюсь, что Владимиру прекрасно знакомо это понятие. Глядя на хозяина имения и его крепостную любовницу в объятиях сна, у меня возникло странное двоякое чувство, с одной стороны мне хотелось подойти, провести пальцами по плечу мужчины, прикоснуться губами к его горячей светлой гладкой коже, вдохнуть его запах, чего естественно я делать не собиралась. А с другой мне было откровенно неприятно наблюдать открывшуюся мне картину, к моему большому неудовольствию приходилось признать, что я все-таки ревную брата к Поленьке, да, ревную, это просто уму не постижимо, но тем не менее оно так. Тихонько на носочках, чтобы ненароком не разбудить мужчину и женщину, я прошла внутрь, подняла с пола черный атласный шейный платок барона, свернула его в трубочку и также тихо покинула хозяйскую спальню, аккуратно претворяя за собой дверь. Мне хотелось, дабы у меня осталось что-то на память о человеке, которого я вопреки всему разумному и логичному умудрилась полюбить, пусть это будет его шейный платок, впитавший в себя едва уловимый и неповторимый естественный запах его тела. На минутку вновь заглянув в свою комнату, я убрала позаимствованный платок брата в бежевый дорожный саквояж, спустилась на первый этаж и вместе с Варварой позавтракала на теплой уютной господской кухне вкуснейшим картофельным пюре со сливочным маслицем, приготовленным ее золотыми руками, и съела пару бутербродов из свежеиспеченного еще теплого хлеба с соленой красной икрой, было очень вкусно. Обычно я завтракаю черным кофе со сладостями, но сегодня решила изменить своей давней привычке, уж больно я люблю лососевую рыбку и красную икру, не смогла отказаться, я самая настоящая «рыбная душа». После я решила сходить на могилу отца, как и собиралась вчера, а уже после вернуться в Петербург, к тому времени наверняка и Владимир уже проснется, не хочу покидать поместье, не попрощавшись с ним, на мой взгляд это будет как-то совсем неправильно и совершенно не красиво. - Хочу сходить на кладбище, на могилу Ивана Ивановича… Составишь мне компанию?.. – обратилась я к встретившемуся мне в коридоре Мирону в темно-сером сюртуке, идущему мне навстречу, на что он с легкой улыбкой согласно кивнул, ответив, «С удовольствием…». Мы вместе сходили в оранжерею, где я срезала две кремовые розы любимого отцом оттенка, и уже оттуда направились по дороге, ведущей к железным кованым воротам, уже открытым дворовыми, следом покидая огороженную территорию усадьбы и неторопливо шагая в сторону погоста. - У вашего брата большой красивый богатый дом, куча крепостной прислуги… - негромко выдохнул Мирон в темно-сером драповом пальто в пол, чуть прищурив свои светло-карие глаза, когда мы свернули с основной дороги на тропинку, проходящую через один из пролесков, и следом с нескрываемой горькой иронией добавил. – Порой, я задумываюсь, почему жизнь такая несправедливая… Почему одним все, знатность, богатство, поместья, земли, тысячи крепостных душ, огромные особняки в столице, а другим ничего… Выживай, как можешь, а хочешь сдохни, и никто о тебе не вспомнит, как будто тебя и не было вовсе… Смешная сука-жизнь… Уж, простите, за грубость, но как говорится, «Из песни слов не выкинешь…». - Ничего страшного, не извиняйся, я – актриса Императорских театров, мои уши слышали вещи и похуже… Пойми, Мирон, человеческая жизнь – это лишь один маленький шаг в длинном пути бессмертной души, которая раз за разом приходит на землю в том или ином земном воплощении, теле, временном сосуде для бессмертного Духа… Жизнь человека это всего лишь опыт, который необходим нашей душе, поэтому в одном воплощении мы можем прийти слугой, а в следующем уже господином… Я – бывшая крепостная, не барыня, и если когда-то давно мне и казалось это несправедливым, то теперь я понимаю, что это лишь один шаг моей души в ее пути, необходимый ей опыт, только и всего… Мы не есть тело, мы есть Дух… Сосуд может разрушиться, тело умереть, но душа бессмертна, вечна, как сама бесконечная вселенная, где земля лишь ее малая часть, частица под куполом мироздания… - поделилась я малой толикой оккультных знаний с мужчиной, помогающих принять свое бытие, как данность, исходя из изначальных данных, у каждого из нас свой потолок в конкретном воплощении души и выше головы не прыгнешь. На улице было холодно и пасмурно, градусов десять мороза с время от времени прорывающимися порывами ледяного северного ветра, а низкое небо все заволокли темные снеговые тучи, роняющие на замерзшую землю пока редкие снежинки. Да уж, погодка сегодня не очень, нечета вчерашнему ясному солнечному денечку… - Никогда не слышал ничего подобного… Даже если оно так, я рад, что в этом земном воплощении я встретил вас, Анна, и в следующей жизни я бы тоже хотел встретиться с вами… И быть может тогда все будет иначе… - с легкой грустью в негромком голосе откликнулся мой слуга, на мгновение легонько сжав мои тонкие пальцы в перчатке из мягкой черной кожи на его правом локте левой рукой. - Я бы тоже хотела встретиться с тобой и в следующей жизни, Мирон… Я рада, что ты рядом со мной и очень благодарна тебе за все, что ты для меня делал, очень… - также негромко, доброжелательно и вполне искренне ответила я, поддерживая полу своей приталенной шубы с капюшоном из серебристо-серой норки в пол правой кистью с розами, чтобы было легче идти по снегу в ботиночках на каблучке. - Ну, что вы, Анна, пока я жив, я не покину вас, я сделаю для вас все, и убью, и умру… - тихо, но уверенно произнес мужчина, когда мы выходили из небольшого пролеска на широкую снежную равнину. Все эти земли после смерти отца теперь принадлежат брату, как и прочая недвижимость и движимое имущество, включая больше шести тысяч крепостных, живое имущество барина, Иван Иванович рассказывал, что род Корфов принадлежит к древнейшему германскому дворянству, лифляндская и курляндская ветви которого в тринадцатом веке поступили на службу Российской империи. В венах Владимира течет чистая благородная кровь, его знатному роду более шести столетий, а во мне течет грязная кровь, я – бывшая крепостная без рода и племени, незаконнорожденная дочь своего отца. Я давно приняла свое низкое происхождение, как данность, с которой научилась жить, рожденный ползать летать не может, нужно понимать свой жизненный максимум. - Знаю, Мирон, знаю… И я тебе полностью доверяю… - тихо выдохнула я, и дальше мы уже не говорили с моим слугой ни о чем конкретном, лишь время от времени ненавязчиво переговариваясь по пути на кладбище, неторопливо прогулочным шагом минуя пролески, чередующиеся с усыпанными снегом равнинами, спит земля в ледяных оковах зимы, дожидаясь своей освободительницы-весны. На погосте я положила кремовые розы на засыпанную снегом могилу отца с высоким деревянным крестом и надписью на черной прямоугольной табличке, «Здесь покоится герой войны 1812 года барон Иван Иванович Корф». «Я вас очень люблю, папенька, мне вас так не хватает, моя душа плачет по вам кровавыми слезами, ваша смерть, уход из этого грешного мира – моя невосполнимая потеря… Теперь я приеду лишь на годовщину вашей смерти, в столице меня ждет мой мужчина и сцена Императорских театров, я знаю, вы гордитесь мной, всегда гордились и верили в меня… Спасибо вам за это, ваша вера в меня, в мои силы всегда придавала мне сил идти вперед, чтобы ни случилось… Я всегда буду вас любить и помнить…» А после мы с Мироном потихоньку пошли обратно, и у входа на кладбище, где за забором похоронены самоубийцы и иноверцы, где была могила и покойного управляющего Корфов, которого мой любовник отправил в мир иной, чтобы не распускал руки на Его женщину, я увидела ту самую несколько странную женщину, в доме которой мы ночевали с братом, когда заблудились в метель. Невысокая незнакомка в простом цветастом пальто с цветным платком на голове отошла от могилы немца, оставив на ней несколько кусков хлеба и кружку молока, я знала от Вари, что деревенские частенько приносят на могилы именно такой помин, хлеб и молоко, и пошла прочь с погоста, не обратив на нас ровным счетом никакого внимания. Ну, надо же, оказывается, есть люди, которые неплохо относились к Шуллеру, в частности эта женщина, с какой они наверняка были знакомы при его жизни, раз она пришла помянуть Карла Модестовича после смерти. Интересно, кто она такая, может, ведьма, раз по ее дому гуляют мертвые, в частности я видела покойного князя Петра Михайловича Долгорукого, а каким еще образом в ее доме оказался открыт портал в потусторонний мир, кто-то ведь его открыл, ибо порталы сами обычно не открываются. Конечно, порталы в иное измерение иногда могут открыться и без посторонней помощи, но такое происходит крайне редко и лишь в местах, где много людей, не два и не три, умерло не своей смертью, а насильственной, неестественной, то есть были убиты, а навряд ли в доме странной женщины убили целую кучу людей. Тогда по всему уезду слухи ходили бы, а я о подобном никогда ничего не слышала, выходит, портал в тонкий мир для каких-то своих целей открыла она сама… Однако когда мы через пару часов отсутствия вернулись в поместье, вопрос о портале в потусторонний мир в доме незнакомки перестал меня занимать, поскольку появился не менее интересный вопрос в мире материальном. Сначала я решила зайти на кухню к Варваре, чтобы попрощаться с женщиной, заменившей мне мою непутевую мать, а уже после проститься с братом, но обнаружила Варю с несколькими молоденькими горничными в коридоре перед закрытой дверью кухни, откуда их выгнал барин. А из-за двери доносился его явно раздраженный низкий голос, он точно с кем-то говорил, но слов, увы, было не разобрать, и, не удержавшись от женского любопытства, я тихонько немного приоткрыла дверь, параллельно жестом руки велев служанкам идти прочь… *** POV Владимир Проснувшись и открыв глаза в собственной спальне, погруженной в приятный полумрак, благодаря задернутым плотным шторам на окне, я встретился взглядом с ласковым взором обнаженной Полины, лежащей рядом, опирающейся на локоть и с мягкой улыбкой смотрящей на меня. И тут же мне вспомнились слова матери, которая этой ночью вновь приходила ко мне во сне, «Не ругай себя, Володя, не надо… Пусть сейчас ты ничего и не чувствуешь по поводу беременности этой женщины, но пройдет время, появится на свет твой ребенок, ты его увидишь, услышишь его плач, и возможно все изменится, возможно ты со временем даже полюбишь его, хоть и не любишь его мать… В твоей жизни может быть очень много крепостных любовниц, столько, сколько ты пожелаешь, и их задача делать барина счастливым, у тебя могут быть от них дети, сыновья и дочери… Но эти дети – это все не то, и ты прекрасно понимаешь, о чем я, все они будут байстрюками, незаконнорожденными, а мне бы хотелось, чтобы у тебя была семья, законная жена и дети, законные наследники твоего рода… Семья – это очень важно, сынок…». И я был согласен с мамой, семья и законные дети – это действительно важно, и я отлично понимал, что со временем она у меня обязательно появится, я женюсь на какой-нибудь знатной благородной женщине, и она родит наших общих детей, законных наследников рода Корфов. И разумом я даже осознавал, что это правильно, так и нужно жить, но в данный момент что-то внутри меня яро противилось выгодному браку с той же Софьей Петровной, княжной Долгорукой, возможно по прошествии времени я стану спокойнее относиться к браку без любви, но пока у меня не получалось. - Доброе утро, барин… - почти пропела улыбающаяся Полина, отвлекая меня от моих собственных мыслей, я взглянул на ее приятное лицо с зеленоватыми глазами и вновь напомнил себе, что она носит моего ребенка, но в эмоциональном плане эта информация, увы, мне никак не отозвалась. - И тебе… Подай воды… - чуть хрипловато после сна выдохнул я, после выпитого вчера крепкого алкоголя в приличном количестве наутро у меня побаливала голова, и ощущалась неприятная горечь во рту, самые обычные последствия после возлияний спиртного. Зато в ментальном плане сегодня я чувствовал себя все же лучше вчерашнего, как и физически ощущал себя полностью удовлетворенным после секса с крепостной, я не испытывал к ней никаких чувств, но в постели с привлекательной и умелой женщиной было по-настоящему хорошо. В идеале мне, конечно, хотелось провести эту ночь не с ней, а с моей любимой, как и вместо мучительных ночных кошмаров в багровых тонах родом с Кавказа лицезреть более приятные сновидения или вообще ничего, но жизнь зачастую такова, какова она есть, а не такая, как это желаем мы. - Пожалуйста, барин… - с благожелательной улыбкой негромко промолвила Полина, протягивая мне стакан воды, налитой из прозрачного кувшина на журнальном столике. Она стояла предо мной абсолютно голая с немного растрепанными длинными русыми волосами, волнами ниспадающими по ее плечам и спине, и совершенно не стеснялась своей наготы. Но ей и нечего стесняться, тело у крепостной было красивое, женственное, с правильными пропорциями, полной грудью, широкими бедрами, стройными ногами и пока еще плоским животом. - Ты можешь идти… И собери вещи, пусть приведут их в порядок… И еще принеси чистый бинт и чашу для воды… - вернув Поле почти пустой стакан, спокойно изрек я, взглядом указав на свою одежду, разбросанную на ковре. Она молча кивнула в знак понимания, вернула стакан обратно на столик, раздвинула шторы, завернулась в простыню, подобранную с пола, собрала мои вещи и блестящие элементы своего вчерашнего костюма и покинула комнату, оставляя меня одного. Сменив повязку на предплечье на свежую, порез потихоньку затягивался, одевшись и приведя себя в порядок, последними я застегнул пуговицы серого сюртука с отложным воротником в тон шейному платку и брюкам, и вышел в коридор. Далее я направился к широкой лестнице с резными перилами, ведущей на первый этаж, настенные часы в моей спальне показывали в районе двенадцати, время обеда, и Анна наверняка уже давно проснулась. Вчера вечером, будучи пьяным, я был не слишком вежлив с сестрой, и сегодня мне хотелось с ней увидеться и поговорить, пока она еще не уехала в столицу, я желал проститься с любимой женщиной все же на хорошей ноте, не таить друг на друга обид. Ни в одной из гостиных первого этажа белокурой красавицы не оказалось, значит, скорее всего она сейчас на кухне у Варвары, которую любила с самого детства, можно было, конечно, послать за ней горничную, но я решил сходить сам, вот только вместо актрисы Императорских театров я узрел ту, которую желал лицезреть последней на этой земле. Убийца моей матери в черном платье с закрытым горлом сидела за длинным прямоугольным непокрытым столом с Варей и преспокойно пила чай с какой-то сладкой выпечкой, и как только этой проклятой кусок в горло лезет после того, как она убила в этом доме свою родную сестру, и теперь она, как ни в чем не бывало, заходит сюда попить чайку. Просто уму непостижимо, как можно быть настолько бессовестной, впрочем, есть ли она, совесть, у убийцы сестры, а нет ее, огненный гнев моментально вспыхнул во мне и сжигающим все на своем пути пламенем молниеносно понесся по венам, мне хотелось своими собственными руками вышвырнуть эту бесстыжую за порог своего дома, прямо выволочить и с громким хлопком закрыть за ней входную дверь. Отец был очень добрым и милосердным человеком, к тому же он любил ее, вот и позволял убийце своей жены приходить в поместье, но я другой, я не позволю убийце моей матери как так и надо являться сюда, никогда этого не будет, только через мой труп. - Вышли все прочь и закрыли за собой дверь… - мрачно произнес я, переступив порог господской кухни, стараясь все же держать себя в руках и не кричать, Варвара с обеспокоенным выражением доброго лица тут же поднялась с лавки, три горничные, хлопочущие на кухне, испуганно повернулись в мою сторону, и лишь последней Сычиха медленно поднялась из-за стола, отставив в сторону кружку с недопитым чаем. Молоденькие крепостные стремительно юркнули за дверь, вслед за ними вышла Варя, и только тогда ведьма сделала несколько шагов в сторону выхода. - А ты останься… - резко остановил ее я, если отец проявлял к тебе милосердие, то я объясню тебе раз и навсегда, что в моем доме убийца моей матери – нежеланная гостья, и места ей здесь нет, и никогда не будет, пока я жив. - Володя… - спокойно заговорила эта проклятая, замерев на месте, а до моего слуха донеслось, как за моей спиной закрылась дверь кухни, оставляя нас наедине. - Как ты только посмела переступить порог этого дома после того, что сделала?.. Будь моя воля, ты бы давно сгнила на каторге в Сибири, каждый человек должен получать по заслугам… Лишь из-за уважения к памяти отца я еще не вышвырнул тебя собственноручно за двери… - оборвал на полуслове я эту бессовестную, мне даже голос ее слышать противно, а уж тем более, чтобы она называла меня «Володей», как обращались ко мне отец и мать при жизни, у убийцы же моей матери такой привилегии нет. - Знаю, ты считаешь меня убийцей, но чужие грехи на себя я брать не буду… - как ни в чем не бывало, продолжила эта бесстыжая, перекрестив руки в черных шелковых перчатках под грудью, прямо глядя на меня своими темно-карими глазами. И как только совесть позволяет преспокойно взирать на сына своей родной сестры, которую она безжалостно убила… - Так отвечай за свои… Или ты не считаешь себя виновной?.. – непроизвольно повышая голос, раздраженно промолвил я, чужие грехи она, видите ли, на себя брать не будет, так у тебя и своих выше крыше, за которые ты будешь вечность гореть в Аду на Седьмом его круге неподалеку от меня. - Твой отец простил меня, почему же ты не можешь?.. – спокойно спросила ведьма, и на мгновение от такой наглости я даже потерял дар речи, а гнев во мне вспыхнул с новой силой, превращаясь в самую настоящую испепеляющую слепую ярость. С огромным трудом я сдерживал себя от того, чтобы прямо сейчас за шкирку не выволочь эту проклятую из своего дома. - Почему?.. Ты отняла у меня мать и спрашиваешь у меня почему… - с нескрываемым сарказмом уже чуть тише проговорил я, действительно, почему это я не простил убийцу собственной матери, а что по ее мнению должен был… Ну, уж нет, я не прощаю и не прощу никогда, ненавижу, просто ненавижу всеми фибрами своей души… - Да, я помогла ей уйти из жизни, но я не убивала… Если бы ты знал, как она страдала, как она молила о помощи, как она умоляла меня избавить ее от этих мук… Что я могла сделать?.. Мы сидели подле нее днем и ночью, я и твой отец, мы страдали вместе с ней… - спокойно ответила Сычиха, а я невольно бесшумно усмехнулся ее абсурдным объяснениям. Страдала она, видите ли, вместе с моей матерью, да не смешите меня… Кого ты пытаешься обмануть, в твою ложь мог поверить мой отец, ибо любил тебя, но меня тебе не обмануть, я не куплюсь на твои лживые уловки, не бывать этому никогда… - Ты возомнила себя Господом Богом и отняла у нее жизнь… Людям не дано знать, что им уготовано, матери могло стать лучше, она жила бы и по сей день… - резко изрек я, глядя в чуть прищуренные темные глаза этой проклятой. Ты можешь смотреть на меня, как угодно, со мной твои штучки не сработают, нет у меня к убийце матери ни жалости, ни милосердия, ни прощения, лишь презрение и ненависть… - Она была обречена, она умоляла меня, чтобы я избавила ее от этих мук… - продолжила гнуть свою линию эта бессовестная. Не верю я ни единому твоему слову, сейчас ты скажешь все, что угодно, лишь бы обелить себя и как-то оправдать свой ужасный поступок, убийство родной сестры… Только далеко не факт, что все было так, как ты говоришь, ибо из двух твоих слов три ложь, и я не попадусь на твою удочку, ты можешь обмануть кого угодно, но только не меня… - Выходит, ты у нас совершила акт милосердия… Да, брось ты… Ты рассчитывала, что отец будет твоим… Мама, она мешала вам… - озвучил вполне очевидную истину я. Все происходило в доме на моих глазах, я видел, как ты смотрела на моего отца, и как он глядел на тебя, я хорошо запомнил эти взгляды… - Это не так… - спокойно парировала мои слова эта бесстыжая. «Не так», говоришь, да конечно, а как тогда, скажи на милость, только вот нечего тебе сказать… - Это так… - мрачно подтвердил я вышесказанное, все именно так, и мы оба хорошо это знаем, ты и я, какие бы сказочки ты ни выдумывала… - Нет… - мгновенно выходя из состояния спокойствия, почти вскричала ведьма. Что не нравится слышать истину, правда глаза колет, осознавать свои собственные грехи не слишком приятно, да?.. - Отец обещал мне, что уничтожит медальон с твоим портретом, но не сделал этого… Я же отдал его Анне, пусть будет у твоей дочери, мне он без нужды… Отец клялся, что навсегда забудет тебя… Все это ложь, все… Вы оба лгали… Я не верю ни единому твоему слову, я – не мой отец, меня обмануть ты не сможешь, даже не старайся… - назвал я вещи своими именами, так, как они и называются. Отец любил тебя, ты любила моего отца, а моя мать мешала тебе, поэтому, воспользовавшись ее болезнью, ты безжалостно убила маму, свою родную сестру, и нет, и не может быть тебе никаких оправданий… Ты совершила убийство, тяжкий грех, его не прикрыть красивыми словами, ты лишила мою мать жизни, ненавижу, будь ты проклята за содеянное… - Анна – не моя дочь… - уже более спокойно промолвила Сычиха, а я вновь невольно бесшумно усмехнулся. Как же ты привыкла врать, и мать мою ты не убивала, и Анна не твоя дочь, ну, надо же, ты вообще у нас не причем, так мимо проходила, ей Богу это уже даже не смешно… - Да, что ты… Хочешь сказать, что отец изменял моей матери с кем-то еще?.. Да, брось ты, меня не обманешь… Я ведь все видел, все это долгие месяцы происходило на моих глазах… - с нескрываемой иронией произнес я, тоже складывая руки на груди. Хватит уже лгать, достаточно, имей в себе силы хотя бы признать правду, а не уворачиваться до последнего, подобно ядовитой гадюке, обреченной на смерть. - Володя, ты, конечно, вправе мне не верить после случившегося, но я сказала правду… Анна – не дочь твоего отца и не моя дочь, ее родители совершенно другие люди… - продолжила стоять на своем эта проклятая, и в моей душе все же зародилось едва уловимое сомнение. А вдруг Анна действительно не дочь моего отца и его любовницы, вдруг ее родители абсолютно другие люди, тогда кто они, и почему отец привел маленькую Аню в наш дом… Не верю я ни капли, что это умершие от болезни крепостные Платоновы, да, бывает, что кто-то из крепостных в селах и деревнях умирает от хвори, и у них остаются малые дети, но в этом случае их просто отдают в семьи других крестьян, а не приводит хозяин в свой дом и не растит по-барски… Здесь должно быть что-то другое… - И, может быть, ты знаешь, кто эти люди?.. Не верю я ни разу, что это крепостные Платоновы… – с зародившимся искренним интересом спросил я, если тебе есть, что сказать мне, то сейчас самое время, говори… - Знаю… Родители Анны – другие люди, не Платоновы… - спокойно подтвердила эта бессовестная, слегка склонив голову вправо и внимательно глядя на меня своими чуть прищуренными темными глазами, ну, же не томи, я отнюдь не обладаю ангельским терпением… - И кто же?.. Поведай… Я тебя внимательно слушаю… - более-менее ровно произнес я, стараясь держать свои гнев и ненависть к убийце матери под контролем, вдруг она действительно сообщит мне что-то дельное. - Это старая тайна, к тому же, не моя, и я унесу ее с собой в могилу… Старые тайны, они подобны сгнившим гробам в заброшенных могилах, не нужно извлекать эти гробы на свет Божий, ничего хорошего ты там не увидишь… Пусть гробы со старыми тайнами остаются в могилах, а ты живи настоящим… Анна – не дочь твоего отца и не твоя сестра, вы не родственники, это все, что тебе нужно знать… Только любовь к этой женщине принесет тебе лишь беды, забудь ее… Она подобна болоту, с каждым днем затягивающему все глубже, пока не захлебнешься в его грязи… Я тебя прошу, забудь ее, вычеркни ее из своей жизни… Из-за этой женщины прольется твоя кровь, Володя… - сделав небольшой шаг мне навстречу, спокойно изрекла эта бесстыжая, подтвердив, что мы с Анной вообще не родственники, но отказавшись сказать, кто ее настоящие родители. Она говорила про могилы и гробы, быть может, эти люди просто уже мертвы, ведь столько времени прошло… А еще она вдруг с чего-то решила поучить меня жизни, можно подумать, я просил, меня мнение убийцы моей матери волнует в последнюю очередь, оно мне без надобности, так что пусть оставит его при себе… - А вот отец говорил Анне совсем другое, он говорил ей, что она – его родная дочь… Да, и зачем ему было лгать?.. Так кто же из вас врет?.. Отец зачем-то лгал Анне, или ты сейчас снова врешь мне?.. – позволил себе я усомниться в словах ведьмы, мне хотелось получить дополнительную информацию, быть может, она все же соизволит сказать что-то еще. - Каждому человеку нужна семья, Иван так сказал Анне, потому что очень любил ее… Чтобы она знала, что у нее тоже есть семья, и не чувствовала себя одинокой, только и всего… - спокойно пояснила Сычиха, и в принципе в ее словах была доля истины, из общения с изящной блондинкой я успел понять, что она не только сильно любит моего отца, но и для нее очень важен тот факт, что он – ее отец, а она – его дочь, то есть они – одна семья. Узнав, что это не так, миниатюрная куколка расстроится, наверняка ей будет больно… - Чтобы впредь ноги твоей в моем доме не было, даже близко приближаться не смей к поместью и показываться мне на глаза, видеть тебя не желаю, даже голос твой слышать не хочу… В противном случае в следующий раз я собственноручно вышвырну тебя за дверь… Тебе все ясно?.. Я – не мой отец, я тебя не прощаю и не прощу никогда… - держа себя в руках, а свою огненную ярость в узде, четко и с расстановкой изрек я, глядя прямо в темно-карие глаза этой проклятой, чтобы она, как следует, уяснила услышанное и впредь не испытывала мое терпение на прочность, в моем доме убийце матери места нет и никогда не будет. - Как скажешь, Володя… - спокойно отозвалась эта бессовестная, неторопливо обошла меня и направилась в сторону выхода из кухни. Я же машинально обернулся ей вслед и встретился взглядом с небесно-голубыми глазами любимой женщины, она стояла около приоткрытой двери с задумчивым выражением красивого лица с утонченными чертами, и по ее лицу я понял, что она слышала практически весь разговор. Эта бесстыжая что-то тихо сказала Анне, не ожидая ответа, и скрылась в коридоре, а сама обворожительная блондинка в черном бархатном платье с золотым шитьем и сапфирами с бриллиантами на шее, руках и в ушах, в черном же шелковым шарфу на шее, скрывающим повязку, без слов подошла ко мне и печально улыбнулась. - Ты все слышала?.. – скорее негромко утвердил, чем спросил я, актрису Императорских театров эта новость, несомненно, огорчила, и она даже не пыталась этого скрыть, но я где-то в глубине души был рад, что женщина, которую я люблю, мне не сестра, что мы не кровные родственники, как бы эгоистично это ни звучало. - Слышала, Владимир Иванович, я все слышала… А сейчас мне уже нужно собираться в Петербург, меня там ждут… Извините… - также негромко с грустью в мелодичном голосе откликнулась белокурая красавица и, плавно развернувшись, спокойным шагом покинула кухню. Не видя смысла здесь более оставаться, я тоже вышел в коридор и встретился там с Варварой, по явно озадаченному выражению лица кухарки понимая, что она тоже все слышала, молоденьких горничных здесь уже не было, как и кого-либо еще. - Варя, я тебя прошу, не передавай этот разговор остальным дворовым или кому-то еще… - довольно мягко произнес я, используя слово «прошу», а не «приказываю», у меня просто язык не поворачивался сказать «приказываю» доброй женщине, которую я помнил с самого детства и всегда хорошо к ней относился, как и она ко мне. И я надеялся, что услышанный ею наш диалог с Сычихой дальше этой кухни не пойдет, и по поместью среди дворни не будут гулять сплетни обо мне, чего бы мне хотелось в последнюю очередь, ибо произошедшее никого из посторонних не касается. А в том, что Анна никому ничего не скажет, я даже не сомневался, за время нашего общения я стал ей доверять и понял, что она умеет хранить тайны. - Что вы, Владимир Иванович, мне бы и в голову такое не пришло… - тут же отозвалась Варвара, убеждая меня в том, что от нее никто ничего не услышит, на что я молча кивнул, мимолетно улыбнувшись уголком губ, и пошел дальше по коридору, сделав глубокий вдох и медленный выдох, пытаясь успокоиться и более-менее прийти в норму. Жгучий гнев все еще горел во мне, и необходимо было время, чтобы его пламя угасло, и пока этого не произошло, говорить с миниатюрной куколкой мне точно не нужно, не она вызвала во мне эту испепеляющую ярость, и она не должна от нее пострадать. Анна – не моя сестра, мы – не кровные родственники, и как бы там ни было, в душе я был рад новым открывшимся обстоятельствам, ибо сексуально желать родную сестру – это совершенно не правильно, а хотеть просто красивую женщину уже куда более нормально, даже если эта женщина в длительных отношениях с другим мужчиной… *** POV Анна Прежде чем подняться в свою бывшую спальню в розовых тонах я велела Мирону заложить карету для моей поездки в столицу, и сейчас, уже проверив содержимое дорожного саквояжа, что ничего не забываю, я сидела на кровати и никак не могла заставить себя успокоиться. Слезы сами бежали по лицу, не спрашивая моего разрешения и оставляя после себя дорожки соленой воды на коже, мне было больно, очень больно в душе, разрушился мой мир, в котором я жила много лет, обратился в руины, сгорел дотла и осыпался пеплом, то, во что я верила, оказалось лишь иллюзией. Иван Иванович – не мой родной отец, а Владимир – не мой брат, нет у меня на самом деле никакой семьи, я не имею к древнему роду Корфов никакого отношения, и в поместье мне больше делать нечего, потому что я здесь никто, я здесь чужая. Это знание никак не изменит моего отношения к дядюшке, человеку, который вырастил меня, как родную дочь, заменил мне отца и бесконечно любил меня, я буду любить его всем сердцем и помнить до конца своих дней. Как и к Владимиру Ивановичу, я неизменно буду хорошо относиться к этому красивому харизматичному мужчине со сложным, но интересным многогранным характером, сочетающем в себе сотни оттенков, и желать ему всегда только хорошего. Между нами не может быть отношений как между мужчиной и женщиной, поскольку я принадлежу другому человеку, я лишь Его женщина, и ни с одним другим мужчиной у меня ничего не может быть, а хозяин поместья безответной любовью любит госпожу Калиновскую. Да, сердцем я полюбила барона, возжелала его телом, но любовь – это только чувство, сама по себе она ни на что влияет и ничего не определяет, а от нереализованного сексуального влечения к конкретному человеку еще никто не умирал, да и сама любовь не вечна, нет ничего вечного, все проходит, даже любовь. Уже сегодня я приеду в Петербург, вечером встречусь с Ним, а завтра утром поеду на репетицию очередного спектакля в Императорские театры, и жизнь вернется в привычное русло, войдет в свою колею, а время, проведенное с бароном Корфом, останется в моей памяти лишь приятными воспоминаниями. Хочется надеяться, что и он будет вспоминать обо мне с добром и с улыбкой, будь счастлив, Владимир, пусть все у тебя будет хорошо, пусть твое сердце освободится от горькой любви к Ольге, пусть у тебя появится семья, жена и дети, законные наследники рода Корфов. Одним словом, будь счастлив… «Оставь Володю в покое, ты принесешь ему лишь беды… Из-за тебя прольется его кровь…», недавно тихо бросила мне Сычиха, покидая кухню, что же я и без того не собираюсь больше вмешиваться в жизнь барона, общаться мне с ним Он, разумеется, никогда не разрешит, и я не питаю на этот счет никаких иллюзий, тогда пусть все останется так, как есть. Просто не судьба нам быть вместе, не в этой жизни, не в этом воплощении души, быть может, в каком-нибудь другом, но точно не сейчас… Звук открывшейся двери и следом тихие мягкие шаги по ковру вырвали меня из моих не слишком радостных раздумий, а того, кто вошел в спальню, я узнала по походке, даже сидя на кровати спиной к выходу, это был, так хотелось сказать про себя «брат», но в реальности мужчина не был моим братом. Я тут же поднялась с кровати, бывшей крепостной негоже сидеть, когда в комнату заходит благородный барин, это прямое проявление неуважения к нему, быстро смахнула с лица слезы и плавно развернулась к хозяину поместья лицом. - Мирон уже заложил карету, мне пора уезжать, теперь я приеду лишь на годовщину смерти Ивана Ивановича, если вы, конечно, будете не против… Спасибо вам за все, Владимир Иванович… И прощайте… - с легкой улыбкой благожелательно произнесла я, подойдя к барону, и вложила ему в руки овальный золотой кулон со следами его засохшей крови с портретом Сычихи внутри на тонкой длинной цепочке, его тетя – не моя мать, и кулон с ее портретом мне без нужды. Далее я обняла мужчину за шею, пальцами ласково провела по его гладкой горячей коже выше воротничка белой льняной рубашки, и, встав на носочки, нежным долгим поцелуем поцеловала его в красиво очерченные губы, чувствуя на своей талии горячую ладонь их обладателя, мягко проведшую мне по спине. Хозяин поместья не пытался углубить поцелуй и как-то перехватить инициативу, он просто безмолвно прощался со мной, как и я с ним, спустя несколько долгих мгновений, я высвободилась из бережных жарких объятий Владимира и медленно пошла в сторону выхода из комнаты, не люблю долгих прощаний, не хочу лить пустых лишних слез. - До свидания, Анна… - донесся до меня тихий и немного печальный низкий насыщенный голос мужчины, прочно ассоциирующийся в моем сознании с мягким черным бархатом, касающимся обнаженной кожи, когда я переступала порог спальни со своим дорожным саквояжем в руках. Я не стала оборачиваться, какой смысл смотреть на свое прошлое, а барон теперь мое прошлое, верно, никакого, но с каждым шагом меня не покидало странное ощущение, будто за моей спиной остается мертвая выжженная земля, где сгорели и обратились в пепел мои иллюзии, знаете, а это, оказывается, больно. Спустившись по широкой лестнице с резными перилами на первый этаж, я, конечно же, зашла на кухню и попрощалась с Варварой, в просторной парадной с большими зеркалами на стенах надела верхнюю одежду, свою серебристо-серую норковую шубку с капюшоном, и переобулась. Белоснежным батистовым платком я тщательно убрала с лица следы слез и вышла на улицу, где снег усилился и теперь валил частыми крупными хлопьями, а порывы ледяного северного ветра стали гораздо сильнее. В Петербурге сначала нам нужно будет заехать в фамильный особняк Корфов на Фонтанке, оставить эту карету, принадлежащую барону, там, и пересесть в мою собственную. А уже оттуда отправиться прямиком в роскошный двухэтажный белоснежный особняк в центре столицы, купленный Им специально для меня. Придерживая свободной рукой полу приталенной длинной шубы, я спустилась по широкой лестнице поместья, очищенной от снега дворовыми, но уже вскоре им придется чистить ее вновь, учитывая, что снег и не думает заканчиваться, низкое небо все заволокло снеговыми тучами. Мирон открыл предо мной дверцу кареты, запряженной двумя гнедыми лошадьми, и предупредил, что по земле кружит поземка, а значит, может начаться самая настоящая метель. Однако я предпочла не обратить на слова моего слуги особого внимания, пока начнется эта самая метель, а может, и не начнется вовсе, мы уже три раза успеем добраться до столицы. А вот если я задержусь и приеду позже оговоренного срока, Он будет очень недоволен, а у меня нет ни малейшего желания Его огорчать и портить с Ним отношения. Поставив свой бежевый саквояж на сиденье напротив и бросив рядом с ним черные перчатки из тонкой мягкой кожи, я кинула прощальный взгляд на имение Корфов с желтыми стенами и белоснежными колоннами, где прошли мое счастливое детство и беззаботная юность, и где я теперь чужая, невольно печально улыбнулась и захлопнула дверцу экипажа. Коляска плавно тронулась с места и, мерно покачиваясь, покатилась по зимней дороге, я накрылась теплым двусторонним пледом из мягкого волчьего меха и посмотрела в окошко, где низкое пасмурное небо с проседью цвета глаз Владимира куполом нависло над нашими головами. Моргнув, я ощутила новые дорожки слез, бегущие по щекам, в душе мне было очень больно, и природа этой боли была мне хорошо знакома, также больно мне было, когда я только узнала от господина Оболенского, директора Императорских театров, о смерти Ивана Ивановича, это боль потери. Только если тогда она была просто смертельной, нестерпимой, то сейчас эта боль была вполне терпимой, она не убьет тебя, с ней можно жить, но это была та же самая боль, боль потери. Однако ведь никто не умер, все живы, все нормально, жизнь продолжается, я никого не теряла, тогда почему же мне так мучительно больно, почему болит и плачет кровавыми слезами душа… Через какое-то время под мерное укачивание кареты я задремала, положив голову на высокую спинку сиденья, но от резкого неожиданного толчка я невольно открыла глаза, а в следующую секунду экипаж вдруг накренился вбок, явно переворачиваясь. Меня с силой швырнуло в сторону дверцы, я мгновенно ощутила резкую боль от удара и следом провалилась в темноту… *** POV Владимир Проводив взглядом Анну, в норковой шубе спустившуюся по ступеням крыльца, севшую в коляску, захлопнувшую за собой дверцу и уехавшую в столицу, в свою собственную жизнь, к человеку, с которым они уже давно в отношениях, и очевидно, что женщину в них все устраивает, я медленно выдохнул, прикрывая глаза. И пусть теперь я знал, что белокурая красавица – не моя родная сестра, и мы вообще не кровные родственники, я не видел ни малейшего смысла навязывать ей свои чувства, свою любовь, а зачем, это попросту глупо. Насильно мил не будешь, и сердцу не прикажешь полюбить кого-либо, в частности меня, ибо сердце разуму не подвластно. Будь счастлива в своей жизни, Аня, пусть у тебя все будет хорошо, так, как ты хочешь… Ты сказала, что приедешь на годовщину смерти отца, конечно, приезжай и живи в моем доме столько, сколько пожелаешь, но мы с тобой в тот день уже не увидимся, потому что в то время я давно буду на Кавказе, и не факт, что живым… Миниатюрная куколка своим присутствием словно наполняла поместье светом, радостью, самой жизнью, а теперь, когда она уехала, дом, будто погрузился в сумрак, собственно как и моя душа. Внутри вдруг стало так ужасно холодно, как в трескучий тридцатиградусный мороз, а в сердце беспощадно завывала злая ощетинившаяся вьюга… Холода сугробами тихо спят… Время вспять ни на миг не обратить, не связать вновь перетертую нить… Когда плачет душа, как будто нечаянно, когда вечность уместилась в минуту молчания… Тихо так секунды тают, белыми метелями душу заметая… Куда мгновения… Птицами мчатся в иные края жизненных интерпретаций, а здесь лишь седых дорог белизна, и ледяное сердце замерзло ото сна… Пусть дует ветер, лишь он поймет, тут все проходит, и это пройдет… Когда есть о чем говорить, всегда будет о чем помолчать, в этом мире так тяжело жить и так легко умирать… Секунды последними стаями птиц, безвозвратный легкий полет… Ветер сдувает пыль со страниц, развернув души моей переплет… Удаляясь прочь из плоскости времени, улетает все пеплом, куда?.. Но вечность одна тем не менее, а в душе пустота, да осколки льда… Времени ветер, через года нас снова встретят холода… Пусть дует ветер, время – вода, и в душу целят холода… Открыв глаза, я отошел от окна библиотеки, открыл верхний ящик письменного стола с чистыми листами бумаги и зашвырнул в самый дальний его угол кулон с портретом этой проклятой, налил из хрустального графина с такой же крышкой в низкий пузатый бокал дорогого коньяка и сделал пару глотков моего любимого крепкого алкоголя, наслаждаясь его благородной горчинкой и выдержанным терпким вкусом. Пред внутренним взором вдруг всплыли стихотворные строки, и я решил их записать. Сняв серый сюртук и повесив его на высокую резную спинку кресла, я опустился в него и перенес стихи из моей головы пером с чернилами на белый лист, бросив его поверх кипы листов со своими собственными строками, написанными прошлой ночью и лежащими здесь же на поверхности стола. Тяжелее тем, кто остается, Их дорог не манит горизонт. И куда-то в небо, прямо к солнцу Не поднимет призрачный полет. Тяжелее тем, кто остается, Тем, чей силуэт застыл в окне. Каждый шорох эхом отзовётся В этой громкой и кричащей тишине. Тем, кому минутное прощание Тяжелее пытки часовой. Тем, кто заперт в клетке ожидания И ведет беседы сам с собой. Не понять не знающим разлуки, Как тоскливо, холодно внутри. И неужто впрямь такая мука, Оставаться по ту сторону двери. Тяжелее тем, кто остается, Им, по сути, некуда бежать. И прощаясь, снова им придется Уезжающих смиренно провожать…******* Свои старые стихи я сжег здесь же, в кабинете при Анне, в пьяном угаре тщетно надеясь, что в огне камина вместе с бумагой со стихотворными строками сгорит и моя горькая безответная любовь-агония к белокурой красавице, выгорит дотла, освободив мою душу. Только любовь никуда не делась, да она и не могла деться, эта любовь-боль, любовь-наказание, любовь-проклятие по-прежнему живет в моей душе, полновластно царствует в моем страдающем сердце. А вместо сожженных стихов вчера же я написал новые, также будучи сильно нетрезвым, естественно, что я не планировал заранее делать ничего подобного, просто так получилось само собой, вдохновение вообще очень странная вещь, то оно есть, то – нет. Убрав все листы со стихами в «Божественную Комедию» великого итальянца Данте Алигьери, лежащую здесь же на столе, вчера принесенную моей любимой женщиной, чтобы книга осталась в библиотеке отца, я взял со стола серебряный колокольчик и позвонил в него, извлекая довольно громкий, но при этом мелодичный звук. И буквально через минуту в кабинет уже явилась молоденькая горничная в темном платье, аккуратно прикрыла за собой тяжелую двустворчатую дверь и почтительно произнесла, «Чего желаете, барин?..». - Скажи, пусть накрывают обед в малой столовой, и еще передай мужикам, чтобы один из сундуков с тканями для женских платьев из кладовой принесли в самую дальнюю от моей спальни гостевую комнату, да поживее… - ровным прохладным тоном велел я, и крепостная с вежливым, «Как прикажете…», поспешно удалилась выполнять поручение. Моя любимая уехала, но жизнь продолжается, и нужно заняться делами насущными, в частности касающимися Полины, которая теперь носит моего ребенка. Неторопливо и с удовольствием допив коньяк из хрустального бокала, я поднялся с кресла, вышел в коридор и направился в ту самую гостевую спальню, о которой говорил, когда родится ребенок, не хочу по ночам в своей комнате слышать его плач, я и без того не один год страдаю бессонницей. Остановив в коридоре одну из служанок, я велел ей позвать ко мне Полину, а сам пошел дальше в сторону нужной мне комнаты, спальня оказалась красивой и просторной с мебелью из светлого дерева, широкой кроватью и бежевыми атласными портьерами на окне. Поле комната наверняка понравится, и открытый деревянный сундук с тканями разных цветов уже стоял здесь же, пусть нашьет себе новых платьев, порадуется, в конце концов, она беременна от меня и станет матерью моего ребенка. - Вы звали меня, барин?.. – с ласковой улыбкой мягко промолвила Полина, заходя в спальню своей походкой от бедра в цветастом платье с преобладанием бордового с приличным вырезом на полной груди, демонстрирующим ложбинку, и подошла ко мне, остановившись в паре шагов от меня. - Теперь эта комната твоя, сейчас и после рождения ребенка ты будешь жить здесь… Эти ткани тоже тебе, пусть будет в радость… Скажи дворовым, чтобы помогли перенести сюда твои вещи, в общем обустраивайся… - нейтрально изрек я, и пусть я не испытывал к женщине никаких эмоций, но теперь она носит моего ребенка, и я хочу, чтобы мать моего ребенка жила в комфорте, в хороших условиях, а не в маленькой комнатушке для прислуги. - Ой, Владимир Иванович, благодарю вас, здесь так красиво, и ткани такие красивые… Спасибо вам огромное, барин… - с искренней радостью на привлекательном лице стала благодарить меня крепостная и целовать мне руки, покрывая поцелуями тыльные стороны кистей и пальцы, на что я легонько улыбнулся ей уголками губ. Примерно через минуты полторы за подбородок я аккуратно поднял ее в полный рост и погладил ладонью по еще плоскому животу в надежде почувствовать хоть что-то, но, увы, снова ничего, пустота, эмоциональный вакуум. - Пусть будет в радость… - ровным тоном повторил я и покинул теперь Полину спальню, направляясь в малую столовую на первом этаже, нужно пообедать, съесть что-нибудь, хоть особого аппетита и не было, да и во рту все еще немного горчило. Стол, накрытый светлой атласной скатертью с множеством кушаний, блюдом с фруктами и двумя кувшинами вина, красного и белого, радовал изобилием, и у меня даже проснулось некое подобие аппетита от приятных запахов свежеприготовленной пищи руками Вари. В центре стола стояла ваза со свежесрезанными оранжевыми розами из оранжереи с сочными зелеными листьями, напоминающими о лете посреди зимы, дабы радовать мой взор, и нужно признать, радовала. Люблю все красивое, природу, цветы, деревья, птиц, поля, как зеленые моря, люблю цветущие и благоухающие розовые сады, люблю изысканные богатые интерьеры, просторные красивые дома, талантливые картины известных художников, интересные скульптуры и, конечно же, я люблю красивых женщин. Одним словом, люблю все красивое… Именно женщины – моя самая большая страсть в этой жизни, и много у меня их было, брюнетки и блондинки, шатенки, рыжие и русоволосые, но все они неизменно были красивыми, люблю секс и искренне не понимаю людей, равнодушных к физической близости, на мой взгляд это уже какое-то отклонение от нормы. Но даже все красавицы мира, вместе взятые, не смогут заменить любимой женщины, ее вообще невозможно никем заменить, ее тихий шепот способен заглушить их громкие крики, только вот моя любимая, Анна, увы, не питает ко мне ответных чувств. Да, это больно, но и с этим можно жить, я же живу, и давно привык жить с душевной болью, с мучительной агонией в сердце, с каждым его ударом разливающейся по венам, отравляющей тебя изнутри, но при этом не убивающей. Ты не умираешь, потому что именно эта боль позволяет тебе чувствовать себя живым, ведь если ты еще ощущаешь хоть что-то, пусть даже боль, ты живешь… После обеда я вернулся в библиотеку и, решив что-нибудь почитать, выбрал одну из книг, с которой еще не был знаком, а именно роман в прозе Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени». Однако с чтением сегодня особо не задалось, поскольку у меня после вчерашнего побаливала голова, и я просто задремал в кресле, ибо прошедшей ночью не так много спал, чтобы просто спать в постели с привлекательной женщиной нужно быть господином Забалуевым с его мужским бессилием в силу возраста, не иначе. А осознал я это, когда резко открыл глаза в сгустившемся сумраке, услышав вырвавший меня из дремы звук распахиваемых дверей кабинета и панически дрожащий голос горничной, зовущей меня по имени-отчеству. - Барин… Владимир Иванович… Простите ради Бога, что разбудила вас… Простите… Но там… Там… Мирон вернулся… Он на руках принес госпожу Платонову… Мертвую… - испуганно лепетала молоденькая крепостная с расширенными от страха светлыми глазами и бледным лицом, на нервной почве комкая руками подол своего темного платья. - Пошла вон… - мрачно выдохнул я, когда спросонья до меня в полной мере дошел смысл сказанного, и служанка быстро юркнула за дверь, страшась моего гнева, аккуратно прикрывая ее за собой. Мертвую… Мертвую… Мертвую… Болезненным эхом отзывалось у меня в голове… Анна умерла… Ее больше нет… Моей любимой женщины больше нет в этом мире… Ушла… Она ушла… Оставила меня… Оставила… Умерла… И с каждой новой секундой, растягивающейся до ужасающей бесконечности, я отчетливо чувствовал, что что-то болезненно и мучительно умирает и внутри меня самого, просто отмирает за ненужностью, наверное, душа…