Аттракцион иллюзий

POV Владимир Что значит расстаться с тем, кого ты любил, навсегда?.. Раньше были цвета, были голоса, были песни… Ее волосы отливали золотом… А глаза ее были, как яркие звезды… Весь мир наполнялся светом… Весь мир становился словно одним сердцем и бился в моей груди… Теперь все цвета исчезли… Солнце погасло… Наступила вечная непроглядная ночь… Анна была моим сердцем… Теперь у меня нет сердца… А душа плачет кровавыми слезами… Будучи по службе в далекой заморской Индии, сопровождая русскую посольскую миссию, а по сути, вместе с другими офицерами охраняя жизнь послов в чужой стране, однажды по дороге в Дели мы попали под кровавый дождь, редкое, необычное и даже немного пугающее природное явление, который непроглядной стеной потом шел несколько дней подряд. С неба лилась самая настоящая человеческая кровь, и это было несколько жуткое зрелище, коя после вообще не отстирывалась с одежды, и вещи, в каких мы были тогда, пришлось просто выбросить. Потоки крови внезапно хлынули с небес бурными багровыми реками, моментально промочив меня до нитки, я был верхом, как и другие офицеры, сопровождающие экипаж с послами, алые струи стекали по лошадиной гриве, по моим рукам, это не было страшно в прямом смысле этого слова, но было действительно жутко. Словно ангелы с небес оплакивают грехи человеческие своими кровавыми слезами… Когда мы добрались до города по размытой грунтовой дороге, за считанные секунды превратившейся в месиво из крови и грязи, и я взглянул на себя в зеркало прежде, чем раздеться и отправиться мыться, мое лицо было красным от крови с плачущих небес, а волосы неприятно слиплись из-за ее вязкой консистенции, и все это вкупе даровало ощущение не из лучших. Сейчас же, как индийское небо когда-то, кровавыми слезами рыдала моя душа… Было просто адски больно, как в те дни, когда я узнал о смерти отца, когда похоронил его, когда стоял возле его свежей могилы, а быть может, даже больнее. Я давно ничего не боюсь, даже собственной смерти, страх, я похоронил его в залитой кровью черной плодородной земле Кавказа. Но в эти минуты страх шевельнулся где-то в глубине моей грешной души, мне стало страшно увидеть любимую женщину мертвой, при всей нелепости и абсурдности этой мысли, она неведомым образом почему-то пугала меня. С каким-то колоссальным эмоциональным трудом поднявшись из-за стола, в сумраке библиотеки я медленно дошел до тяжелых двустворчатых дверей и с силой толкнул их от себя. Дубовые створки с шумом распахнулись и явили мне длинный коридор с горящими свечами в бронзовых настенных канделябрах по обеим его сторонам, в данный момент абсолютно пустой, будто весь дом вымер. На негнущихся ногах я медленно дошел до широкой лестницы с резными лакированными перилами и спустился на первый этаж, прошел через несколько гостиных с уже зажженными дворовыми свечами и на долю секунды замер около открытых дверей нужной комнаты. На диване около прямоугольного журнального столика на спине лежала мертвая Анна с закрытыми глазами, а около нее стоял Мирон со ссадиной на щеке и трое горничных, которые о чем-то говорили, но все мигом смолкли, едва завидели меня. Сделав усилие над собой в моральном плане, я вошел внутрь, постаравшись надеть маску прохладной нейтральности, насколько это было возможно в моем нынешнем эмоциональном состоянии, мое горе никак не касается прислугу, не их ума дело. - Вышли все вон и закрыли за собой дверь… - невольно мрачно и глухо выдохнул я, не желаю никого видеть, абсолютно никого, молоденькие крепостные сию же секунду послушно юркнули за дверь, а вот слуга Анны еще попытался мне что-то возразить. - Ваше благородие… - заговорил русоволосый мужчина в темно-сером сюртуке, но он был последним в этом мире, кого я сейчас желал слушать, потому резко перебил его, чувствуя в себе зарождающийся гнев. - Я сказал, вон… - уже громче, но все также мрачно изрек я, и на этот раз Мирон не посмел мне возражать, резко развернувшись, он без слов покинул гостиную, закрывая за собой ее двустворчатые двери, оставляя меня наедине с Анной, точнее с ее мертвым телом, как ни прискорбно это звучало. Сделав несколько мучительно тяжелых в моральном плане шагов в сторону дивана, где в серебристо-серой норковой шубе лежала актриса Императорских театров с мертвенно-бледным, практически белым лицом, с застывшей дорожкой алой крови на фарфоровой коже, видимо, от удара головой у нее пошла кровь из носа, я присел на корточки и следом встал на колени. Немигающим взором я несколько бесконечно долгих минут просто смотрел на любимую женщину, осознавая ее смерть и отчего-то боясь к ней прикоснуться, если бы умел плакать, вероятно, плакал бы, только вот я не умел, последний раз я плакал, когда умерла мама, и видимо тогда мои слезы и закончились, иссякли, потому я лишь безмолвно взирал на белокурую красавицу с абсолютно сухими глазами. Зато не просто плакала, а именно рыдала, обливаясь кровавыми слезами, моя несчастная душа, и только Господу Богу ведомо, как ужасно больно мне было в эти мгновения, жить не хотелось, если слез не видно, это еще ничего не значит. - Анна, Аня, Анечка… Как же так, как же… Почему ты ушла?.. Почему ты бросила меня?.. Оставила одного?.. Я ведь жить не смогу без тебя, милая… Пусть не со мной, но ты должна была жить… Мне нужно было знать, что у тебя все хорошо… А что теперь?.. Ничего… Абсолютно ничего… Как же я теперь буду жить, любимая, зная, что тебя больше нет в этом мире?.. Зачем мне мир, в котором нет тебя?.. Он мне не нужен… Зачем мне жизнь без тебя?.. Она мне без нужды… - едва слышно, практически одними губами горестно промолвил я, впрочем, даже если я буду кричать, ничего не изменится, однако кричать не хотелось, хотелось молчать, замолчать навеки. Зачем нужен голос, ежели его уже никто не услышит… Легко коснувшись своими пальцами ледяных безжизненных мертвенно-бледных пальчиков любимой, я наклонился и нежно поцеловал тыльную сторону изящной музыкальной кисти, следом закрывая глаза и лбом прижимаясь к мертвой руке Анны. Музыки больше нет, ее сменила тишина, мертвая тишина в моем разбитом сердце и звенящая тишина в словно вмиг вымершем доме… Голубые глаза любимой цвета летнего неба больше не откроются, они закрылись навеки, угасло мое солнце, я погрузился в вечную тьму и тягостную тишину моей пропащей души, звуков не осталось, они сменились тишиной… Не знаю, сколько прошло времени, кое я простоял на коленях с закрытыми глазами около мертвого тела любимой, минута, десять, а быть может, час, неважно, время вмиг потеряло для меня свою ценность и какой-либо смысл, впрочем, как и все остальное. Однако вдруг мне показалось, что под своими пальцами на ледяной ручке Анны я уловил слабый пульс, и я резко распахнул глаза. Но ведь этого просто не может быть, у мертвых нет пульса… Я лишь выдаю желаемое за действительное… Дабы избавиться от глупых эфемерных иллюзий, я все же сдвинул пальцы чуть выше и мягко надавил на точку пульса, и, о чудо, пульс действительно был, мне это не показалось. Следом я тот час же слегка надавил пальцами на артерию на шее женщины и почувствовал ее сбивчивое, то ускоряющееся, то замедляющееся сердцебиение, сердце Анны билось, она была жива, а вовсе не мертва. Жива, жива, жива… Благодарю тебя, Господи… И наверное еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас, моя любимая не умерла, она жива и будет жить, просто очень замерзла, очевидно много время пробыв на морозе без сознания… Для меня легкую, как пушинка, я аккуратно поднял белокурую красавицу с дивана, на руках быстро донес ее до закрытых дверей и толкнул их, отворяя, в коридоре стояли Мирон с теми же тремя горничными, которые сейчас были как раз кстати. Велев одной из них немедленно послать кого-нибудь из дворовых мужиков за доктором Штерном, второй, как можно скорее, наполнить горячую ванну, а третьей отправить Никиту с Григорием за каретой и лошадьми, очевидно оставшимися на дороге, я быстрым шагом пошел по гостиным и коридорам, направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж. Что именно произошло на дороге, узнаю позже, сейчас намного важнее другое, Анне необходимо согреться и чем быстрее, тем лучше, она жива, но у нее очень сильное переохлаждение, ее руки просто ледяные, как у покойницы, в противном случае она может заболеть, и самое страшное, если удар придется на легкие. Бережно положив Анну на кровать под шелковым балдахином в ее бывшей девичьей спальне в розовых тонах, не дожидаясь прислугу, я сам зажег свечи в настенных и настольном канделябрах, и начал аккуратно освобождать изящную блондинку от одежды. Я расшнуровал и снял ее ботиночки на каблучках с миниатюрных ступней, следом расстегнул и снял норковую шубку, атласный шарф с шеи, затем пришла очередь украшений, черного бархатного платья с золотым шитьем, нижней юбки, корсета и тончайших белоснежных чулок. Моя любимая лежала передо мной без сознания полностью обнаженная и такая красивая, с точеными округлыми плечами, полной грудью с нежно-розовыми сосками, тонкой талией, широкими бедрами, стройными ногами и светлой молочной кожей, а на ее правом бедре и правом плече проступали небольшие синяки очевидно от удара при падении. Больше никаких следов на женственном теле актрисы Императорских театров не имелось, и это, несомненно, радовало. Последнее о чем я сейчас думал, так это о сексе, и раздевание было вынужденной мерой, не в одежде же мне опускать Анну в горячую ванну, которая поможет ей при переохлаждении, горячая вода – самый лучший способ согреться, она мягко прогревает тело и прогоняет из него холод, оставляя после себя тепло. Взяв со спинки одного из кресел по обе стороны от круглого журнального столика черный шелковый халат, я надел его на любимую, подвязал под пояс, вновь взял ее на руки, вынес из комнаты, прошел по коридору, спустился на первый этаж и пошел в сторону просторного помещения, где стояла большая ванна из светлого мрамора. - Все готово?.. – нейтральным тоном спросил я у вышедшей оттуда молоденькой крепостной в темном платье, на что та утвердительно кивнула с вежливым, «Все готово, барин…». Жестом руки я безмолвно велел ей идти, а сам вошел внутрь с Анной на руках, прикрывая за собой двустворчатые двери, от полной ванны с плавающей на поверхности воды белоснежной ароматной пены исходило приятное тепло, я аккуратно усадил мою любимую, по-прежнему без сознания, на небольшой мягкий диванчик у стены и стал снимать с себя лишнюю одежду. Серый сюртук и атласный жилет ему в тон я повесил на круглую вешалку-стойку неподалеку, расстегнул манжеты на льняной рубашке и закатал рукава, дабы не намочить их, освободил женщину от халата и усадил ее в приятно горячую ванну, предварительно проверив температуру воды рукой. На широкий борт ванны я положил сложенное в несколько слоев для мягкости махровое полотенце и бережно уложил на него голову белокурой красавицы, а другим небольшим полотенцем, намоченным в воде, я стер кровь с ее лица и отбросил его в сторону. Анна дышала, ее грудь плавно поднималась и опускалась, и это было самое главное, горячая вода поможет ей согреться, приедет доктор Штерн, осмотрит ее, даст свои рекомендации, и все будет хорошо, моя любимая будет жить, пусть не со мной, но жить. Присев на корточки со стороны головы женщины, я поцеловал ее в холодный лоб и ласково легонько погладил пальцами по красивому лицу, изящной шее и округлым плечам, она в эти минуты, будучи без сознания, не могла чувствовать мои прикосновения, но это было и не столь важным. «Живи, Аня, ты только живи, Анечка… Пусть все у тебя будет хорошо… Лишь бы ты была счастлива в своей жизни, пусть и без меня…», почти беззвучно произнес я одними губами, после поднялся в полный рост, взял стул и поставил его около ванны, садясь на него. Если актриса Императорских театров резко придет в себя, от неожиданности она может наглотаться мыльной воды, а этого никак нельзя допустить, а то еще и тошнота с рвотой ко всему прочему прибавятся. Однако через полчаса, когда женственное тело белокурой красавицы согрелось, а вода соответственно начала остывать, увы, она не очнулась, в бессознательном состоянии я поднял ее из ванны и бережно, но тщательном стер с молочной кожи утонченной блондинки капли воды. Вновь надел на нее халат, подвязав его под пояс, сменил повязку на ее шее, порез заживает, и это хорошо, взял Анну на руки, вынес в коридор, поднялся на второй этаж в ее шелково-розовую спальню и положил женщину на кровать, накрывая сверху одеялом. От зажженного горничной камина с весело потрескивающим в нем огнем, потихоньку пожирающим поленья, в комнате стало тепло и уютно, а одежду моей любимой служанка убрала по местам. Вскоре приехал доктор Штерн, по времени был уже вечер, это поздно для визита врача и оплачивается естественно дороже, но для меня это не имело никакого определяющего значения, ничто сейчас не было для меня дороже здоровья Анны. Доктор после осмотра сказал, что у нее сотрясение из-за падения, и через какое-то время она очнется, просто нужно подождать, и оставил нужные лекарства от вероятной мигрени после, объяснив, как их принимать. А еще неожиданностью для меня стало узнать, что у белокурой красавицы неровный сердечный ритм с детства, это врожденное и не изменится до конца жизни, этого я не знал. Впрочем, я вообще очень мало знал об отце и об Ане, отца уже нет, здесь ничего не исправить, а вот моя любимая есть. Мы не брат и сестра, и вообще не кровные родственники, я люблю ее мучительной горькой любовью-агонией, люблю больше собственной жизни, а вот она не любит меня, да и не обязана любить, сердцу не прикажешь. Вряд ли мы будем общаться в Петербурге, сомневаюсь, что ее любовник позволит своей женщине общение с посторонним мужчиной, лично я бы точно не разрешил, но прежде, чем вновь отправиться на Кавказ, обязательно нужно будет посетить Императорские театры, хочу увидеть мою любимую на сцене. Ведь, быть может, больше мне уже и не посчастливится, далеко не факт, что я вернусь обратно живым, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, жизнь зачастую крайне непредсказуемая штука. Кавказ с его величественной природой, высокими горами, касающимися своими туманными вершинами облаков, и протяженными долинами с черной плодородной землей, за долгие годы войны залитой кровью, как горцев, так и русских, теперь до конца жизни будет ассоциироваться у меня лишь со смертью, притаившейся за каждым извилистым поворотом горной тропы… Расплатившись с доктором Штерном и попрощавшись с ним, поблагодарив за то, что он согласился приехать так поздно, я вновь поднялся на второй этаж и вошел в бывшую спальню Анны. Она все также была без сознания, но врач сказал, что переживать не стоит, никакой опасности для жизни нет, просто нужно подождать, она может прийти в себя как через несколько часов, так и наутро. Встретившийся мне до этого на первом этаже вернувшийся Григорий поведал, что экипаж перевернулся, потому что передние колеса на приличной скорости въехали в глубокую траншею, присыпанную снегом, появившуюся на дороге из-за поворота в обратную сторону тяжелых груженых саней на узком участке дороги, застрявших там, из-за чего и появилась эта траншея. Некоторые люди просто хронические идиоты, это же надо додуматься, разворачивать тяжелые груженые сани в обратном направлении на узком участке пути, когда буквально через пятьдесят метров, по словам крепостного, есть широкая развилка, разворачивайся, не хочу. Ужинать я не собирался, аппетита особо не было, а вот выпить несколько бокалов коньяка я бы не отказался, чтобы немного успокоиться и прийти в себя, пережитые мной сильнейшие негативные эмоции продолжали гореть во мне и обжигать изнутри, не находя себе выхода. И самым лучшим в этой ситуации будет банально выпить, крепкий алкоголь притупляет отрицательные эмоции, немного сглаживает их, слегка гасит, становится легче, знаю по своему собственному опыту. А поскольку в этой комнате коньяка естественно не имелось, я покинул ее, прикрывая за собой дверь, отдыхай, Аня, приходи в себя, выздоравливай, да благословит тебя Бог… Направившись в свою собственную спальню, где на журнальном столике рядом с кувшином с чистой водой и стаканами всегда стоит хрустальный графин с моим любимым крепким алкоголем и пара низких пузатых бокалов, я открыл ее двери и вошел внутрь. Прислуга уже зажгла здесь свечи в бронзовых подсвечниках, множественные огоньки которых отражались в большом прямоугольном зеркале на стене в серебряной раме, заменившем своего предшественника, не так давно разбитого мной, а в камине горел огонь, наполняя комнату уютным теплом. Наполнив коньяком низкий пузатый бокал из хрусталя, я опустился в кресло около журнального столика, закидывая ногу на ногу и с наслаждением отпивая пару глотков дорогого крепкого алкоголя цвета янтаря с приятной благородной горчинкой и изысканным терпким букетом. За первым бокалом последовал второй, а за ним третий, четвертый, пятый и шестой, пришло легкое опьянение, но вот в моральном плане легче мне почему-то не становилось, видимо, пережитые мной сегодня эмоции были слишком сильными, вот и не удавалось залить и затушить их алкоголем, они по-прежнему горели во мне, обжигая и не находя выхода. Поднявшись с кресла, я прошел по комнате с заправленной свежим и чистым постельным бельем широкой кроватью и остановился перед зеркалом, глядя на свое собственное отражение, где в глубине моих чуть расширенных зрачков полыхало пожирающее меня изнутри пламя. Верно говорят, «Бойся не тех чудовищ, что обитают вокруг, бойся огнедышащего дракона в самом себе», так оно и есть, самыми страшными для человека являются его собственные демоны, скрывающиеся в темных закоулках его души. Невольно невесело беззвучно усмехнувшись уголком губ пришедшим мыслям, я закрыл глаза и вдруг неожиданно даже для самого себя задумался, в какой момент моя жизнь пошла под откос, стала рассыпаться, как карточный домик, посыпалась, словно песок сквозь пальцы. Раньше, когда я мимолетно задумывался об этом, мне казалось, что что-то надломилось во мне во время войны на Кавказе, но сейчас со всей отчетливой ясностью я осознал, что это вовсе не так. Это самое что-то надломилось во мне, а быть может, и безвозвратно сломалось намного раньше, еще во времена моего далекого детства, а именно после смерти матери, которую убила эта проклятая, чтобы быть с отцом. Тогда я плакал последний раз в жизни, и именно тогда все и началось, эта воронка, некая программа самоуничтожения, закрутилась во мне, с каждым годом раскручиваясь все сильнее и захватывая меня целиком, разрушая, по сути, я сам разрушаю себя, свою собственную жизнь и жизнь людей, волею судеб оказывающихся рядом со мной. А что же дальше, зачем вообще это все, для чего я живу на этой земле, если даже женщина, любимая мной, не испытывает ко мне ответных чувств, хоть я ни разу и не заслуживаю ее любви… Эта мысль отозвалась явственной горечью на кончике языка, вскипела огненным гневом в крови, я резко открыл глаза и в порыве кипучей пламенной ярости, застилающей мой взор, со всей силы ударил кулаком по зеркалу. По его поверхности тут же пошла уродливая паутина трещин, дробящая мое отражение на десятки мельчайших копий, а окровавленные осколки в ее центре с жалобным позвякиванием осыпались на пол. Острая резкая боль пронзила пальцы правой руки с тяжелым фамильным золотым перстнем с бриллиантом на среднем, и я перевел взгляд на кисть, где из порезов на тыльной стороне и костяшках пальцев из порезов сочилась алая кровь и падала багровыми пятнами на паркет. «И стекла вдребезги… И кровь на казанках… Осколки сердца в разбитых зеркалах…», вспомнились мне строки из своих же собственных стихов, сожженных мной, и сейчас они были как раз кстати. Это зрелище отчего-то показалось мне забавным, и я невольно негромко рассмеялся, а еще я совершенно неожиданно ощутил, что, как ни странно, мне стало морально легче, словно через эту физическую боль наружу выплеснулись мои эмоции негативной направленности и покинули меня, я освободился от них. И в этом плане я был даже рад этой боли, благодарен ей… А в следующую секунду пред моим внутренним взором возникли стихотворные строки, которым не суждено было быть записанными и увековеченными на бумаге, поскольку позже я их скорее всего и не вспомню уже, и вообще вдохновение – штука внезапная и непредсказуемая… Ночь и тишина, данная на век, Дождь, а может быть, падает снег. Всё равно, бесконечно надеждой согрет, Я вдали вижу город, которого нет… Где легко найти страннику приют, Где, наверняка, помнят и ждут. День за днём, то теряя, то путая след, Я иду в этот город, которого нет… Кто ответит мне, что судьбой дано, Пусть об этом знать не суждено. Может быть, за порогом растраченных лет Я найду этот город, которого нет… Там для меня горит очаг, Как вечный знак забытых истин. Мне до него последний шаг, И этот шаг длиннее жизни…* «Город, которого нет…», наверное, это то место, где человек может обрести свое земное счастье, а может, и не место это вовсе, а душевное состояние, ведь Родина – это и место, где ты родился и вырос, где прошло твое детство, но в то же время Родина для меня – это и сердце моей любимой, без ее любви я везде, даже в своем собственном доме, словно на чужбине. И никогда не найти мне дороги, не отыскать пути в «город, которого нет», ибо моя любимая не любит меня, ее любовь для меня лишь химера, горькая несбыточная мечта, иллюзия. Вообще человеческая жизнь похожа на аттракцион иллюзий, стоит тебе лишь протянуть руку и коснуться кончиками пальцев, как яркая картинка, казавшаяся тебе такой реалистичной, блекнет и расплывается на твоих глазах, растворяясь, словно дым в воздухе, и оставляя тебя наедине с неприглядной черно-белой реальностью. Где женщина, которую ты любишь больше жизни, увы и ах, не питает к тебе никаких чувств, и все, что тебе остается, это смириться с этой безрадостной истиной и жить дальше, как бы ни болела и ни стенала твоя пропащая душа… Выйдя из комнаты, по коридору я прошел в спальню Анны и вошел внутрь, женщина все также оставалась без сознания, но что самое главное была жива, ее грудь под шелковой тканью халата мерно поднималась и опускалась при каждом вдохе и выдохе, она дышала. Расшнуровав домашние туфли из мягкой черной кожи, я прямо в одежде лег на кровать поверх одеяла рядом с любимой женщиной на бок, бережно обнимая ее за талию правой рукой и пачкая своей кровью белоснежный пододеяльник, но сейчас это не имело абсолютно никакого значения. В эти минуты мне совершенно не хотелось возвращаться в одиночество своей спальни или даже звать Полину, дабы та разбавила это одиночество своими умелыми ласками, теплом своего женственного тела, ни она, ни любая другая не сможет даже в малой степени заменить мне ту, которую люблю. Я желал остаться здесь, рядом с белокурой красавицей, а еще мне так хотелось проспать эту ночь без моих вездесущих ночных кошмаров в багровых тонах родом с Кавказа, рядом с ней кровавые кошмары не посещали меня, энергия покоя, исходящая от Ани, словно прогоняла уродливых демонов моего прошлого. Боль в порезанных пальцах, безусловно, еще присутствовала, но это сущая мелочь, поболит и пройдет, ерунда, прикрывая глаза и вдыхая такой приятный запах длинных шелковистых волос изящной блондинки, расплетенных мной из пучка и заплетенных в простую косу, я потихоньку засыпал под тихое потрескивание огня в камине, погружаясь в царство Морфея… *** POV Анна Очнувшись, несколько раз моргнув и не сразу сфокусировав взгляд, осмотревшись по сторонам, я поняла, что нахожусь в поместье Корфов в своей бывшей шелково-розовой спальне, за окном ночная тьма, в теплой комнате в бронзовых канделябрах догорают свечи, плача белоснежными восковыми слезами, а хозяин имения спит рядом со мной на боку, обнимая меня за талию, значит, все хорошо. Видимо, когда я потеряла сознание от удара, Мирон привез меня обратно в усадьбу Корфов, надеюсь, с ним тоже все хорошо, что же произошло на дороге, почему экипаж перевернулся… Повернув голову в сторону спящего мужчины, от которого исходило легкое коньячное амбре, очевидно, вечером он выпил, я подняла левую руку, желая коснуться его красивого лица с тонкими аристократичными чертами, во сне такого спокойного и расслабленного, дабы ласково погладить подушечками пальцев по щеке и заодно поправить длинную косую челку, упавшую ему на глаза. Однако резкая слабость во всем теле не дала мне этого сделать, вынудив опустить кисть себе на грудь, а в следующий миг я вновь провалилась во тьму… *** Мужчина встал из кресла в отведенной ему комнате для прислуги и отложил в сторону книгу, взятую в библиотеке поместья, дабы скоротать время, поскольку страдал бессонницей, свечи догорали в подсвечнике на простом журнальном столике, а значит, нужно было раздеться, лечь в кровать и хоть немного поспать до утра. Но прежде он хотел проведать женщину, которую любил и за кою искренне переживал, узнать, как она себя чувствует, ни пришла ли уже в себя. Потому он вышел в коридор первого этажа, своей бесшумной походкой по уснувшему дому, погрузившемуся в ночную тишину, дошел до лестницы, ведущей на второй, и поднялся по ней. Там мужчина вновь прошел по коридору уже господской части дома с догорающими свечами в бронзовых канделябрах на стенах с обеих сторон, устланному дорогими коврами, и замер около нужной ему спальни. За дверью стояла полная тишина, и через пару секунд раздумий он мягко нажал на бронзовую ручку и без звука чуть приоткрыл дверь, от открывшейся ему картины его светло-карие глаза сначала в удивлении расширились, а после сузились в холодном прищуре, где на их периферии вспыхнули огоньки ледяной злости. Анна с закрытыми глазами лежала в постели на спине, по грудь укрытая одеялом, и толи все еще была без сознания, толи просто спала, а рядом с ней на боку спал хозяин усадьбы, обнимая женщину за талию. - Твою же мать… - беззвучно одними губами изрек Мирон, ловким движением руки вынимая из кармана темно-серого сюртука с отложным воротником складной нож, и в следующий миг в свете свечей блеснуло острое длинное лезвие клинка. – Как чувствовал я эту гниль в вас, ваше благородие, вот только я и предположить не мог, что вылезет такое… У меня тоже была сестра, она умерла от чахотки, да пребудет ее душа в Раю, но мне даже в голову никогда не приходило ложиться с ней в одну постель, это просто ненормально… Вот оно как вышло, с виду благородный барин, а по факту больной извращенец… Будь моя воля, прямо сейчас перерезал бы вам горло, вот мы бы и посмотрели, какая у вас кровь, голубая или такая же красная, как у всех… Да, только неохота на каторгу в Сибирь идти из-за вашей никчемной душонки, и Анну не хочется пугать, чтобы она проснулась рядом с окровавленным трупом… Из-за вас у нее будут лишь проблемы, как чувствую, а может, стоит поведать о ваших нездоровых наклонностях в сторону родной сестры ее мужчине, так он мигом эту проблему решит… Впрочем, пока не стоит ему сообщать… Но если из-за ваших отклонений, ваше благородие, Анна пострадает, клянусь, я вас собственноручно порешу, глотку перережу, как барану, или пристрелю, как поганую собаку… Убрав лезвие складного ножа обратно, Мирон положил нож в карман, прикрыл дверь и своей мягкой неслышной походкой пошел прочь по устланному дорогими коврами коридору поместья, где огоньки свечей на стенах колыхнулись от движения воздуха… *** POV Владимир Проснувшись, когда на дворе было уже светло, и солнечный свет беспрепятственно проникал в комнату через не зашторенное окно, мне вчера было просто не до того, а свечи и камин соответственно уже погасли, но в спальне по-прежнему было тепло, я сразу же посмотрел на Анну, приподнявшись на локте. Она была жива и ровно дышала, но также, как и вчера, лежала на спине, оставаясь без сознания, и это начинало меня пугать, что моя любимая не приходит в себя так долго, если она не очнется и к обеду, я вновь вызову доктора Штерна, пусть он снова осмотрит ее и, надеюсь, чем-то сможет помочь. Сам же я отлично выспался и вполне хорошо себя чувствовал, рядом с белокурой красавицей меня не мучают ни бессонница, ни ночные кошмары в багровых тонах. Ее удивительная энергия покоя, которого мне всегда так не хватает по жизни, будто отгоняет от меня кровавых призраков прошлого, притаившихся за каждым скалистым выступом гор Кавказа. Кровь на моих пальцах оставила следы на пододеяльнике и засохла коркой на кисти, порезы немного побаливали и чуть стягивали кожу, но это все несущественные мелочи, нужно смыть кровь и вообще вымыться и переодеться. Андрей вчера с одним из своих крепостных присылал записку, что занят делами в имении, где предлагал перенести визит в уезд в Управу для решения всех вопросов с документами на родовое поместье моей семьи на сегодня, и я не имел ничего против. Аккуратно поднявшись с кровати, чтобы нечаянно не потревожить женщину, я покинул ее спальню и направился по коридору в свою, напольные часы с маятником в библиотеке пару минут назад пробили ровно девять, звук их ударов слышен на первом и втором этаже, и это удобно, всегда понятно, сколько сейчас времени. Андрей должен заехать к десяти, потому у меня есть еще целый час, чтобы помыться, переодеться и даже выпить кружечку крепкого черного кофе без сахара, мой излюбленный завтрак, никогда не ем по утрам, аппетита особо нет. В итоге я вымылся с помощью Полины, которая в процессе с невозмутимым видом, не задавая никаких лишних вопросов, мягкими ласковыми движениями стерла влажной тканью засохшую кровь с моих порезанных с тыльной стороны пальцев, и даже занялся с ней сексом. Вообще-то интим относительно по-быстрому я не слишком люблю, предпочитаю долгий и основательный секс, люблю, когда женщина кончает подо мной несколько раз за близость, это для мужчины оргазм – кульминация полового акта и его последующее завершение, а для женщины оргазм лишь продолжение процесса, разная физиология. Однако чисто физически Поля меня очень привлекала, при отсутствии эмоций к ней я ее именно хотел, просто не мог устоять, меня прямо притягивало к ней сексуально, хотя в прошлом вроде никакой особенной тяги к крепостной у меня и не было. После ванны, отпустив весьма довольную женщину, мне бы ее хорошее настроение, я накинул на голое тело длинный бордовый халат под пояс и отправился в свою спальню одеваться, велев встреченной по пути горничной принести кофе. И к десяти часам я успел выпить ароматного бодрящего напитка из зерен и полностью собраться, в эту минуту застегивая пуговицы серого сюртука с воротничком-стойкой. Распорядившись, чтобы, как только князь приедет, мне сразу доложили, я решил вновь зайти к Анне, вдруг она пришла в себя, но, увы, потому я осторожно присел на край кровати с ее стороны и, наклонившись, нежно поцеловал тонкие теплые пальчики ее левой руки, покоящейся на полной груди. Аня, когда же ты уже очнешься и откроешь свои лучистые небесно-голубые глаза цвета чистых рек Кавказа, я тебя прошу, просыпайся, любимая, не ради меня, нет, ради того, дабы просто жить… Вдруг в моей памяти всплыли стихи известного талантливого поэта, когда-то прочитанные мной, и, как бы иронично это ни звучало, они и о нас с тобой тоже, о моей безответной горькой мучительной любви-агонии и твоем равнодушии. Ты не думай, я тебя ни в чем не виню, любовь – дело сугубо добровольное, насильно мил не будешь, и сердцу не прикажешь, я ведь все прекрасно понимаю. Твоя нелюбовь – это не твоя вина, это лишь моя беда, наверное, мое наказание за все земные грехи, и, надо признать, вполне справедливое, я его в полной мере заслуживаю, это мой крест, и я не жалуюсь, нет, просто мне больно, очень больно… Какая ночь! Я не могу. Не спится мне. Такая лунность. Еще как будто берегу В душе утраченную юность. Подруга охладевших лет, Не называй игру любовью, Пусть лучше этот лунный свет Ко мне струится к изголовью. Пусть искаженные черты Он обрисовывает смело, Ведь разлюбить не сможешь ты, Как полюбить ты не сумела. Любить лишь можно только раз, Вот оттого ты мне чужая, Что липы тщетно манят нас, В сугробы ноги погружая. Ведь знаю я и знаешь ты, Что в этот отсвет лунный, синий, На этих липах не цветы — На этих липах снег да иней. Но все ж ласкай и обнимай В лукавой страсти поцелуя, Пусть сердцу вечно снится май И та, что навсегда люблю я.** - Ведь разлюбить не сможешь ты, как полюбить ты не сумела… - вслух тихо выдохнул я строки стихов, дословно описывающие наши отношения с миниатюрной куколкой, глядя прямо перед собой на стену с нежно-розовыми обоями с растительными узорами в тон и одновременно вглубь самого себя. - Знаешь, Анна… - вновь негромко заговорил я и замолчал, отлично понимая, что актриса Императорских театров меня не слышит, а потому в словах моих нет никакого смысла. Но, кто бы знал, как я устал годами носить свои безответные чувства, эту горькую любовь, в себе, не имея права сказать о ней. Видимо, мне просто хотелось выговориться, и то, что женщина меня сейчас не слышит, это даже хорошо, потому что, если бы слышала, я не смог бы произнести ни слова. А зачем навязывать другому человеку свою любовь, это попросту глупо и не имеет никакого смысла, к тому же последнее, чего бы мне хотелось, так это вызывать жалость и снисхождение или же чувствовать себя идиотом и посмешищем, я не клоун, а мои чувства не повод для смеха и праздного веселья. - Знаешь, Анна… - еще раз тихонько попытался я произнести вслух то, чего никогда не смел произносить прежде, - знаешь, я так давно люблю тебя… Конечно же, ты этого не знаешь, любимая, и никогда не узнаешь, ибо тебе и даром не нужна моя любовь, как и мне твоя жалость, меня не надо жалеть… Я полюбил тебя очень давно, когда мне было двадцать, и я вернулся после окончания Кадетского корпуса навестить отца в поместье, тогда я увидел тебя, вернее другую тебя… Уже не худенькую девчонку с длинными светлыми косами, ребенка, а прелестную девушку с женственной фигурой с красивыми плавными линиями и изгибами во взрослых платьях с корсетом, с волосами, заплетенными в аккуратную прическу, уже не с детским лицом, а с хорошеньким личиком юной барышни… Тебе тогда исполнилось пятнадцать, я влюбился в тебя, я возжелал тебя как женщину, но меня дико бесили эти неправильные, невозможные чувства к крепостной, ведь крепостных женщин нельзя любить, их можно лишь хотеть, ибо любить крепостную ниже достоинства аристократа… Так я считал тогда, не понимая, что сердцу не прикажешь кого ему любить… Я не желал ни признавать, ни тем более принимать свою любовь к тебе, я пытался избавиться от этих эмоций всеми возможными способами, запихнуть их как можно глубже в себя, чтобы перестать их чувствовать… Не вышло, ни время, ни расстояние не помогло… Я не видел тебя месяцами и годами, воевал на Кавказе, был по службе в Индии, жил в столице, у меня было много женщин, самых разных, блондинок и брюнеток, рыжих, шатенок и русоволосых, все они были красивыми, очень красивыми, ибо я люблю красоту во всех ее проявлениях, и женскую в частности… Женщины – моя самая большая страсть в этой жизни, и мне не составляло никакого труда заводить все новые и новые кратковременные романы с «яркими бабочками», ибо моя страсть к ним быстро перегорала, и я терял интерес к предыдущей, отправляясь на столичный бал в поисках новой очаровательной любовницы… Только забыть тебя насовсем, Аня, у меня не получалось, не думать о тебе, не вспоминать… А потом появилась она, Ольга Калиновская, я увидел ее на очередном балу в Петербурге, и польская пани прямо запала мне в душу, и я страстно возжелал ее телом, я думал о ней на протяжении полугода, это было для меня чем-то особенным, помню, даже Мише о ней не раз говорил, и в итоге ему просто надоело меня слушать, и он стал отмахиваться со словами, «Ты рассказывал мне об этом раз сто»… В конечном итоге нам с Ольгой удалось познакомиться на балу-маскараде у графа Потоцкого, правда, в тот же знаменательный вечер мне пришлось познакомиться и с ее любовником, Цесаревичем… Все началось со ссоры, а закончилось дуэлью… Иногда я думаю, жаль, что царский сын меня тогда не убил, лишь ранил в руку, избавил бы меня мигом от всех жизненных проблем, но видно не судьба… А ты тогда влюбилась в Михаила, а он в тебя… Вы были такими счастливыми, радостными, влюбленными на том балу-маскараде у графа Потоцкого и после, а меня это ужасно бесило, я ревновал тебя к Мише, и мне приходилось это признать перед самим собой… А потом была вторая военная кампания на Кавказе в наказание за дуэль с Цесаревичем, повезло еще, что сразу не расстреляли в Петропавловской крепости, а быть может, наоборот не повезло, не знаю… В общем, к Ольге я испытывал лишь страсть, и она перегорела во мне, обратилась в пепел, а любовь к тебе, Анна, все еще горит в моем сердце, уже десять лет как горит, я признал и принял ее одной из бессонных звездных ночей на Кавказе, но счастливее это меня не сделало… Была в моей жизни и Лизавета, милая Лиза, моя подруга детства, моя самая первая влюбленность, моя бывшая невеста, просто прелестная барышня… Я очень рад, что у нее теперь все хорошо, семья и дети с Михаилом… Я очень виноват перед Лизой, я знаю это, наверняка она много плакала из-за меня, когда узнала о моей дуэли с Цесаревичем из-за Ольги, она искренне любила меня, а я разрушил ее мечты, не оправдал ожиданий, причинил сильную боль… Наверное, поэтому ее мать Марья Алексеевна так и возненавидела меня, за душевную боль, причиненную ее дочери, и поделом мне, сам виноват… Я очень люблю тебя, Аня, сердцем люблю, а ты лишь желаешь меня телом… Тебе моя любовь не нужна, и ты о ней никогда не узнаешь, зачем тебе это знать, ибо мне не нужны ни твоя жалость, ни насмешка… Высказав в тишину спальни всё, что было на душе, я прикрыл глаза и медленно глубоко вдохнул, скорее всего, так и начинается потеря рассудка, когда человек начинает разговаривать сам с собой. Однако в следующую секунду тишина ответила мне негромким мелодичным голосом Анны: - Теперь знаю… И к своему ужасу я понял, что она всё слышала, и это болезненное осознание горячей кровью ударило в голову и застучало в висках… И наверное, еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким идиотом, полным идиотом, это же надо было случиться такой нелепости… *** POV Анна Тихий голос мужчины пробился к моему сознанию сквозь темноту беспамятства, и в следующее мгновение я открыла глаза. В комнате было уже светло, явно наступило утро, а говорил никто иной, как Владимир, сидя на краю кровати с моей стороны, но глядя не на меня, а перед собой на стену, словно ведя беседу с самим же собой. - Знаешь, Анна… - тихо и горько выдохнул барон, замолчал на краткий миг и продолжил невесело говорить, - знаешь, я так давно люблю тебя… Конечно же, ты этого не знаешь, любимая, и никогда не узнаешь… Хозяин поместья все говорил и говорил, негромко и печально, будто делился с тишиной всем тем, что накопилось на душе за долгие годы, а я, навострив ушки, внимательно слушала, глядя на него во все глаза, ведь в его словно покаянных речах говорилось обо мне самой. Я слушала и с одной стороны не могла до конца поверить в услышанное, но с другой понимала, что все сказанное – чистая правда, ибо какой смысл мужчине обманывать самого себя, верно, никакого… - …Я очень люблю тебя, Аня, сердцем люблю, а ты лишь желаешь меня телом… Тебе моя любовь не нужна, и ты о ней никогда не узнаешь, зачем тебе это знать, ибо мне не нужны ни твоя жалость, ни насмешка… - закончил свою исповедь, явно изначально не предназначенную для моих ушей, барон и закрыл свои серые глаза цвета сгоревшего пепла. И я ведь с легкостью могла притвориться, что все еще без сознания, просто прикрыв веки, но я не стала этого делать, что-то в глубине меня, наверное, интуиция, подсказывало, что это будет совершенно не верно. Потому я сделала глубокий медленный вдох и на выдохе тихо промолвила: - Теперь знаю… Мои негромкие слова в тишине спальни прогремели, будто гром среди ясного неба, именно такой эффект они оказали на Владимира, он резко открыл глаза, моментально поднялся на ноги и быстро отошел от меня спиной на несколько шагов, словно на безопасное расстояние от огня, боясь обжечься. - Я рад, что тебе лучше… Пойду позову прислугу… - с нечитаемым выражением красивого лица ровным, лишенным каких-либо эмоций низким голосом нейтрально произнес хозяин поместья, развернулся и стремительно покинул комнату, аккуратно прикрывая за собой дверь. При всем его внешнем спокойствии в серых глазах мужчины цвета хмурого пасмурного неба с проседью на их периферии плескалась отчетливая тревога, тесно переплетенная с любовью. Теми нечитаемыми и неидентифицируемыми мной эмоциями в его пепельных глазах были чувства ко мне, любовь, он смотрел на меня именно с любовью, только ранее я этого не понимала, лишь теперь поняла. - Владимир… - тихо выдохнула я, глядя на закрывшуюся за мужчиной дверь, он явно не собирался признаваться мне в своих чувствах, но так вышло, что случайно ненароком признался, и теперь ему было очень некомфортно рядом со мной в эмоциональном плане. Ведь я узнала его страшную тайну, скрытую в душе барона Корфа ото всех посторонних за семью замками, вот он и предпочел уйти от меня подальше. Горькая любовь Владимира вовсе не Ольга Калиновская, а как все складно получалось, его горькая невзаимная любовь – это я сама, хотя не такие уж и безответные теперь эти чувства, вот только ему об этом знать вовсе не нужно. Ибо мужчине будет лишь больнее от понимания, что его любовь взаимна, но женщина, которую он любит, с ним все равно не будет, так как в моих жизненных реалиях это просто невозможно, и в этом случае ему будет еще труднее меня забыть и жить своей собственной жизнью без меня. С чего ты взял, Володя, что я стану тебя жалеть или смеяться над твоими чувствами ко мне, даже не будь они взаимны?.. Мне бы и в голову это не пришло, потешаться и глумиться над твоей любовью, я всегда с уважением относилась к чужим чувствам, а уж тем более, если речь о тебе, моем любимом мужчине… При всем при том, что вместе нам быть не судьба, не в этом земном воплощении души, по-женски мне крайне приятно, что меня любит такой мужчина, как ты. Он этого просто не позволит, не сможет принять, что Его любимая женщина теперь живет с другим, не смирится, и наступят крайне нежелательные последствия. Не для меня, нет, для тебя, любимый… Меня Он любит и ничего плохого мне не сделает, и пальцем не тронет, мне лишь придется покинуть роскошный белоснежный особняк в центре столицы, и я лишусь Его покровительства в Императорских театрах. Но Его милосердие распространяется только на меня, не на тебя, Володя, нет, последствия могут быть страшными, Он не простит, Он не пожалеет. Его гнев обрушится на тебя и оставит после себя мертвую выжженную землю, стоит Ему пожелать, и ветер дуть перестанет… Я не могу этого допустить, никогда, ни в коем случае… Сожженные тобой стихи и написанные вместо них новые, все они, оказывается, обо мне, я помню их прекрасные поэтичные строки о горькой несчастливой любви и тех душевных страданиях, которые тебе причиняют эти мучительные чувства. Но я не могу облегчить твоих мук, исцелить твою душу, своими поцелуями стереть твою боль, просто не имею на это никакого морального права. «Ты – моя королева вдохновения, ты – моя повелительница снов… А знает ли Она, что является солнцем для меня… Ей это неизвестно… С каждым днем я все больше осознаю, что мой истинный дом – Ее сердце… Сквозь клубы тумана, словно узор на замерзшем окне, появляется мечта… Те, кого я люблю, моя любимая, наши дети, моя семья, рядом со мной…». Ты любишь меня, Володя, ты хотел бы, чтобы мы жили одной семьей и даже имели общих детей… Это точно невозможно, ибо я не могу иметь детей, при регулярном сексе беременности просто не наступает, у всех моих мужчин, нынешнего и бывших, есть дети, а я, увы, так и не смогла забеременеть… И теперь я очень хорошо понимаю твои слова, «Пусть выгорит дотла эта проклятая любовь…», действительно, пусть выгорит до серой золы… Я хочу для тебя только счастья, чтобы все у тебя было хорошо, семья, благородная супруга, законные дети, наследники старинного знатного рода Корфов, внуки Ивана Ивановича, исполнения твоих желаний и чаяний в этой жизни, пусть и без меня… «Вы пишите моей кровью, а я без вас умираю…», говорил мне ты, будучи мертвецки пьяным, тогда я приняла эти слова за голос алкоголя, а то был горький глас твоей любви, теперь я все понимаю, а толку-то от этого понимания никакого… Ты не волнуйся, любимый, я не собираюсь мозолить тебе глаза и напрягать своим присутствием в твоем доме, сегодня же я уеду, вернусь в Петербург, к тому же там меня ждут мой любовник и сцена Императорских театров, даже удивительно, что Он еще не отправил за мной никого в Двугорское, видимо, был занят своими делами… Пришедшую минут через пять молоденькую служанку в темном платье с закрытым горлом, которую отправил ко мне хозяин поместья, я отпустила, поскольку сейчас мне от нее ничего было не нужно, а еще где-то через десять минут вежливый стук в дверь повторился, и кто же там на этот раз, даже любопытно. - Войдите… - спокойно откликнулась я, приподнимаясь на локтях и садясь на постели, подставляя под спину подушку и опираясь спиной на высокую деревянную спинку кровати, чувствовала я себя вполне нормально, вот только голова болела, хотя для меня это не такое уж редкое явление, бедная моя головушка, вечно страдает от сотрясений. Дверь открылась и впустила внутрь Мирона в темно-сером сюртуке с отложным воротником и шейном платке ему в тон, на щеке моего слуги с правой стороны была ссадина, а в остальном он выглядел вполне здоровым, и я была этому искренне рада. Мужчина рядом со мной уже не первый год, я его очень ценю и полностью ему доверяю, а для меня это крайне важно, преданность. - Как ты, Мирон?.. – с благожелательной улыбкой поинтересовалась я, - почему карета перевернулась?.. Уже известно, что там произошло?.. Это ведь ты привез меня обратно в имение Корфов?.. - Я только когда пришел в себя, понял, что случилось… Дорога была хорошая, накатанная, ровная, лошади набрали приличную скорость, а потом вдруг на ровном месте передние колеса экипажа заклинило, лошади естественно по инерции рванули вперед, и коляска перевернулась… Все это произошло за доли секунды… А как очнулся, смотрю на дороге глубокая колея, которую запорошило идущим вчера снегом и было абсолютно не видно, иначе я придержал бы лошадей, чтобы тихонько переехать эту колею… Какой-то пришибленный на всю голову разворачивал на узком участке дороги тяжелые груженые сани, те застряли и образовали после себя глубокую колею, кою присыпало снегом… И это притом, что в пятидесяти метрах широкая развилка, разворачивайся, не хочу, каких только дураков нет… Вы без сознания были, я принес вас сюда… Одна из служанок как давай причитать, «Мертвая… Мертвая… Мертвая…», а потом опрометью бросилась из комнаты, дура… А после пришел ваш брат, страшно недовольный, что побеспокоили, выгнал всех из гостиной и велел закрыть дверь, и лишь где-то через полчаса он вынес вас из комнаты на руках и унес на второй этаж, а горничной доктора велел вызвать… Уж не знаю, что он делал там эти полчаса вместо того, чтобы вызывать врача… Вы простите меня, Анна, за эти слова, но ваш брат, странный он какой-то ей Богу и ведет себя иногда странно… Вы сами ничего такого за ним не замечали?.. Приезжал доктор Штерн, осматривал вас, сказал, что у вас сотрясение, и вы к утру должны прийти в себя… В произошедшем есть и моя вина, не доглядел, не увидел, простите… Если бы вы умерли, я бы никогда себе этого не простил… Без вас моя жизнь потеряла бы всякий смысл… Я так испугался, когда увидел вас на снегу с закрытыми глазами, испугался, что вы мертвы… Хвала небесам, что вы живы, что с вами все хорошо… А со мной все в порядке, голова только болит после вчерашнего падения, ерунда… После сказанного Мирон присел на корточки около моей кровати и стал покрывать мои кисти нежными поцелуями, мягко сжимая мои пальчики в своих больших теплых ладонях, я прекрасно знала, что он любит меня, и его прикосновения не были мне противны, скорее нейтральны, но не более. Мужчина испугался за меня, он искренне переживал за меня, он на руках принес меня обратно в усадьбу Корфов, я была ему благодарна и признательна, и уж точно ни в чем не винила, его вины в случившемся нет, это случайность, несчастливое стечение обстоятельств. А еще я заметила на белоснежном пододеяльнике засохшие бурые пятна крови, на моих руках никаких ран не было, значит, не сложно было сделать вывод, что кровь принадлежит Владимиру, только где он умудрился вчера пораниться, учитывая, что кровь на ткани успела высохнуть. - Я ни в чем не виню тебя, Мирон, никакой твоей вины в произошедшем нет, даже не бери в голову… Наоборот, ты принес меня сюда, ты помог мне, я тебе благодарна… Болит?.. – легонько коснувшись кончиками пальцев кожи около ссадины на щеке моего слуги, участливо спросила я, когда мужчина перестал целовать мои руки, поднял голову и посмотрел на меня своими светло-карими глазами с читаемой в них любовью. - Мелочь, пройдет… А вот голова болит, проклятая мигрень, будь она не ладна… - с улыбкой изрек мужчина и вновь мягко поцеловал тыльную сторону моей правой кисти, после чего поднялся на ноги. Я же посмотрела на пузырьки, оставленные на прикроватной тумбочке доктором Штерном, лекарства от головной боли, которая зачастую бывает после сотрясения, сама приняла пару ложечек травянистой спиртовой настойки с терпким горьковатым вкусом, запив ее чистой водой, и протянула склянку Мирону, пусть тоже примет, ему станет легче в плане мигрени. - Спасибо вам, Анна… - с доброжелательной улыбкой поблагодарил меня мужчина, приняв лекарство и поставив пузырек обратно на тумбочку, я также с улыбкой молча кивнула ему в ответ, и он покинул мою бывшую шелково-розовую спальню, без лишних слов понимая, когда нужно уйти. Мне же вдруг вспомнился эпизод шестилетней давности, когда Владимир после возвращения с войны на Кавказе с наградами приехал в поместье на недельку, дабы навестить отца, прежде чем отправиться обратно в столицу, а вскоре по службе в далекую мистическую Индию. Тогда этот эпизод показался мне совершенно незначительным, и я очень быстро о нем забыла, теперь же я видела произошедшее в несколько ином свете. На тот период выпал день рождения Лизаветы Петровны, невесты хозяйского сына, и естественно его самого, а также Ивана Ивановича, как и других благородных дам и господ Двугорского уезда Марья Алексеевна пригласила в гости на именины старшей дочери. Дядюшка взял с собой и меня, хотя «брат» и откровенно недовольно поморщился моему присутствию в открытой коляске. По дороге я старалась не смотреть на него, глядя на цветущую и благоухающую природу теплого летнего вечера вокруг, но все равно чувствовала холодные презрительные взоры молодого барина, время от времени достающиеся мне. Я была в нежно-розовом платье с шелковыми лентами и тончайшим белоснежным кружевом, недавно пошитом по последней парижской моде, с открытыми плечами, с изящным кулоном с голубым топазом под цвет моих глаз на шее на тонкой золотой цепочке, с любовью подаренным мне Иваном Ивановичем. Мои длинные светлые волосы были собраны в аккуратную прическу с несколькими оставленными легкими волнистыми прядками у лица, свое собственное отражение в зеркале меня несказанно радовало, и я чувствовала себя настоящей красавицей, и скорее всего с этим согласился бы любой, кроме «брата», периодически взирающего на меня чуть ли не с брезгливостью. Однако к моей большой радости, как только мы доехали до имения Долгоруких и прошли внутрь в просторную украшенную живыми цветами гостиную на первом этаже с гостеприимно распахнутыми двустворчатыми дверями, где уже было много нарядных гостей, поздравляющих именинницу с праздником, Владимир совершенно забыл о моем существовании. Все внимание молодого барина в тот вечер принадлежало его невесте, довольной и улыбающейся Лизавете Петровне в нежно-голубом шелковом платье, не сводящей счастливого влюбленного взора со своего жениха, подарившего ей красивые золотые серьги с сапфирами, видимо, приобретенные им в Петербурге. Они и за столом сидели рядом, и танцевали вместе под музыку в исполнении крепостных музыкантов, а дядюшка с легкой расслабленной улыбкой наблюдал за своим сыном и своей будущей невесткой, княжной Долгорукой. Кроме Лизы «брат» общался еще с ее старшим братом Андреем, его другом детства, а больше по большому счету ни с кем, лишь иногда перекидываясь с кем-нибудь из нарядных гостей ничего не значащими светскими вежливыми фразами. За праздничным столом со всевозможными вкусными яствами я выпила несколько бокалов пузыристого прохладного шампанского с приятным сладковатым вкусом, Иван Иванович не имел ничего против, сама именинница тоже пила игристое вино из Франции, как и многие другие дамы, а вот Владимир пил коньяк. Не то, чтобы я специально за ним наблюдала, больно мне оно надо, просто иногда он попадал в поле моего зрения, не с закрытыми же глазами мне за столом сидеть. Но в один момент мне стало немного душно, вероятно от большого количества людей в гостиной, хоть в помещении и были открыты окна, впускающие внутрь свежий воздух, напоенный ароматами летнего вечера, и, спросив разрешения у дядюшки подышать воздухом, я вышла на улицу. Придерживая руками пышные юбки, потихоньку я пошла по дорожке, ведущей в глубину сада за белоснежной усадьбой Долгоруких, который знала, как свои пять пальцев, поскольку прежде бывала здесь с Иваном Ивановичем много раз. На улице уже успело стемнеть, но вечерняя мгла нисколько не мешала моему неторопливому передвижению, звуки музыки из гостиной становились все тише, пока не перестали доноситься до моего слуха совсем, уступая место звукам природы, пению сверчков, смешанному с прочими неповторимыми и едва уловимыми мелодиями теплой летней ночи. Дыша посвежевшим вечерним воздухом, я неспешно дошла до резной деревянной беседки недалеко от озера, прошла внутрь и присела на лавочку, глядя на темную водную гладь с лунной дорожкой, превращающей водоем в какое-то волшебное черное зеркало. Мне вспомнились строки одного из множества романсов, которые я знаю наизусть, и я негромко нараспев произнесла их вслух, прикрывая глаза, будто слыша в своей голове его красивую мелодию, кою я не так давно играла дома на рояле. Ночь щекой прижалась к окнам, Но в ее мечтах высоких вновь Плывет луна, печальна и легка. Ты тихо смотришь на огонь, Но ты где-то далеко Мне не знакомы эти берега. Лунная тропа на темных волнах, Лунная тропа тебя уводит В мир, где нет и не должно быть места для меня, В мир, где чужая я. Я коснуться губ твоих могла, Но я безумна далека, Так одиноко мне с тобой, прости. И как не жалко все равно Никогда любви земной В твоем подводном царстве не найти. Лунная тропа на темных волнах, Лунная тропа тебя уводит В мир, где нет и не должно быть места для меня, В мир, где чужая я. Лунная тропа, тропа на темных волнах, Лунная тропа, она тебя уносит В мир, где нет и не должно быть места для меня, В мир, где чужая я. В мир, где нет и не должно быть места для меня, В мир, где чужая я....*** «В мир, где нет и не должно быть места для меня, в мир, где чужая я…», это ведь слова обо мне, о крепостной, которая никогда не сможет стать частью мира благородных дам и господ, веселящихся в эти минуты в украшенной богатой гостиной Долгоруких, мира, для которого я всегда буду чужой. Мне не повезло с благородным происхождением, зато мне очень повезло с любовью Ивана Ивановича, самого дорогого мне человека на этой земле, лучшего из людей, доброго, милосердного, справедливого, чей сын ни капли не похож на своего замечательного отца. Через несколько мгновений я открыла глаза и буквально за долю секунды резко вскочила на ноги, а сердце учащенно заколотилось в районе горла, поскольку я была здесь уже не одна. Около входа в беседку стоял мужчина, чья фигура утопала в тени, а лицо полностью скрывала ночная тьма, а я, сидя с прикрытыми веками, даже не услышала, как и когда он подошел, и сколько здесь уже стоит. Мне стало страшно, по-настоящему страшно, разумом я понимала, что здесь, в усадьбе Долгоруких, мне никто никакого вреда не причинит, только сознание в эти жуткие мгновения отказывалось подчиняться логике и слышать голос разума. Я почувствовала, что меня начинает потряхивать от страха, рефлекторно я сделала шаг назад и уперлась в лавку, бежать мне было совершенно некуда, выход из беседки заслонил собой высокий незнакомец. - Я напугал тебя, Анна?.. – негромко заговорил мужчина, делая шаг вперед ко мне в беседку, и я с облегчением выдохнула, по голосу узнавая в нем Владимира. И пусть я не испытывала к нему ни малейшей симпатии, считая человеком, в «чьем темном подводном царстве никогда не найти места для любви земной», а он меня вообще терпеть не мог, сейчас я была рада, что это именно он, а не чужой и незнакомый мне господин из множества гостей Марьи Алексеевны. Лизавета Петровна искренне любила его, и это было заметно не вооруженным взглядом, но вот в чувства молодого барина к ней я не верила ни разу, ибо он вообще не способен любить кого-либо кроме самого себя, ему даже на родного отца все равно, плевать с высокой колокольни на его здоровье. Только зачем он здесь, почему пришел сюда… - Я просто не ожидала вас увидеть… Вы что-то хотели, Владимир Иванович?... – медленно вдохнув свежий ночной воздух, на выдохе как можно спокойнее спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, выдавая испытанный мной страх, почему-то мне не хотелось признаваться, что «брат» действительно напугал меня своим неожиданным визитом. Однако на его имени-отчестве голос все-таки дрогнул, и он естественно все понял, и пусть я вовсе не считала молодого барина лучшим из людей, но и глупым он отнюдь не был. - Все же я тебя напугал… - негромко выдохнул мужчина без какой-либо интонации, сделал еще несколько шагов ко мне и оказался рядом со мной на расстоянии буквально пары сантиметров. От него ощутимо пахло выпитым им этим вечером коньяком, он не был пьяным, не шатался, стоял твердо, но выпившим естественно был, а еще я не понимала, что «брату» нужно от меня, зачем он тут. - Анна… - тихо и мягко позвал Владимир в офицерском мундире с воротничком-стойкой, застегнутом на все пуговицы, и я неспешно подняла голову и снизу вверх в силу своего невысокого роста посмотрела в его серые глаза, сейчас казавшиеся совсем темными. Мои собственные глаза привыкли к темноте, и я смогла разобрать в сумраке выражение его привлекательного лица, крайне непривычное для меня выражение, ни раздражения, ни высокомерия, ни презрения, ни злости, ни отвращения не было, присутствовала лишь какая-то меланхоличная задумчивость. И с этой несколько отстраненной задумчивостью молодой барин взирал на меня, внимательно рассматривал мое лицо, будто впервые увидел, и это разглядывание вызывало во мне какие-то странные ощущения. - Тебе холодно?.. – также тихо, даже почти ласково спросил барон и положил ладони, оказавшиеся прямо горячими на мои голые плечи, не скрытые атласной тканью нарядного платья, и в тот же миг я почувствовала, что мне начинает становиться жарко рядом с ним. Я ощущала его теплое дыхание с коньячным амбре на своем лице, и вообще ситуация начинала выглядеть несколько двусмысленной, но почему-то не пугала меня, в глубине души я не верила, что «брат» может причинить мне реальный вред. Просто он сейчас выпивший, вот и все, а как по-доброму смеялась Варвара, «Все пьяные мужики – дураки, водка им мозги отшибает…», вероятно, поэтому мужчина и вел себя сейчас немного странно. - Нет, мне не холодно… Вы что-то хотели, Владимир Иванович?.. – вновь максимально вежливо поинтересовалась я через, наверное, пару минут звенящей тишины, которые мужчина продолжал обнимать меня руками за плечи, и, нужно, признать, это было вполне приятно. А еще от него хорошо пахло, я сейчас имею в виду не амбре коньяка или одеколона, которым молодой барин никогда не пользовался, я говорю о легком и почти неуловимом естественном запахе его чистого тела, который я улавливала со своим обостренным обонянием. Вдруг против всех законов логики мне ужасно захотелось встать на носочки и своим миниатюрным носиком приблизиться к шее «брата», чтобы вдохнуть приятный мне запах его кожи. И в следующий миг, поражаясь собственной смелости, я действительно приподнялась на цыпочках, придержавшись пальцами за плечи барона и своим носом почти коснувшись его шеи, и медленно глубоко с удовольствием вдохнула запах его вымытого тела. После чего он чуть сильнее сжал мои плечи, посылая по моим рукам новую волну жара, легонько коснулся своими горячими губами моего виска и чуть хрипловато тихо выдохнул: - Нужно вернуться в дом… Отец просил позвать тебя… - Конечно… - также тихо согласилась я, мужчина медленно провел своими большими горячими ладонями по моим плечам вниз до запястий и убрал руки, неспешно отошел от меня на шаг назад и вышел из беседки, я покинула ее следом за ним, и мы неторопливо пошли в сторону усадьбы. Мы шли рядом, практически соприкасаясь кистями рук, и молчали, но я прямо остро ощущала его присутствие, а прикосновения ладоней Владимира к плечам и губ к виску продолжали гореть на моей коже. И еще я отметила про себя, что в моменты, как этот, когда «брат» не пытался меня задеть и словесно обидеть, сказав очередную гадость, а вел себя по-человечески, то он не вызывал во мне никакого негатива. Вот только такие мирные моменты бывали в нашем абсолютно не складывающемся общении крайне редко, к сожалению. Вернувшись в украшенную гостиную Долгоруких с богато накрытым столом, нарядными дамами и господами, музыкой и танцами, я с немалым удивлением услышала от Ивана Ивановича, что он не просил сына позвать меня. Но дядюшка был очень рад, что я уже вернулась обратно, и пожелал, чтобы я сыграла на рояле, стоящем здесь же, и спела какой-нибудь красивый романс для гостей, с чем я с искренней благожелательной улыбкой согласилась, решив исполнить как раз «Лунную тропу». Присаживаясь на пуф около фортепиано, я подумала, что «отец», вероятно, забыл, что попросил Владимира позвать меня, так как кто-то отвлек его после, вот у него и вылетела эта просьба из головы. Сам же «брат» вновь вернулся к счастливой и сияющей Лизавете Петровне, абсолютно забыв о моем существовании. А после, когда я уже на следующий день поведала о несколько странном поведении в беседке молодого барина Варваре, заменившей мне мать, та лишь добродушно посмеялась, махнув рукой, «Забудь, Аня… Пьяным барин был, только и всего… Он и сам наутро вчерашнего уже не вспомнит…». Ну, я и забыла об этом благополучно, как о несущественной мелочи… А сейчас вот вспомнила и поняла, что Иван Иванович тогда действительно не просил своего сына позвать меня, будучи выпившим, Владимир сам пришел ко мне, оставив свою именинницу-невесту одну, ноги сами привели его, чувства ко мне, мимолетно всплывшие на поверхность при ослаблении самоконтроля из-за алкогольного опьянения. И ведь нашел он меня тогда в темноте в огромном саду Долгоруких, это даже удивительно… Однако уже на следующий день «брат» стал прежним по отношению ко мне, высокомерным и надменно-презрительным молодым барином, недовольно с нескрываемой неприязнью глядящим на меня свысока своими холодными серыми глазами, в которых застыли глыбы арктических льдов, будто и не было никогда этих теплых минут в беседке в ночи летнего сада. Варя оказалась права, мужчина наутро протрезвел и все забыл… А вдруг помнит… Надо бы спросить хозяина поместья об этом, только вот он теперь, когда я узнала его «страшную тайну», горькую любовь ко мне, не слишком настроен на общение… Еще минут шесть-семь я в задумчивости посидела на кровати, после откинула в сторону теплое легкое одеяло и поднялась на ноги, обувая домашние тканевые туфельки, голова не кружилась, меня не качало, не тошнило, и в целом я чувствовала себя вполне неплохо, что радовало, значит, уже сегодня я могу вернуться в столицу. Но сначала я хотела увидеть Варвару, которая любит меня, как родную дочь, и конечно переживала за меня ничуть не меньше Мирона, надо сходить на кухню успокоить Варю, а заодно можно и какого-нибудь ароматного травяного чайку попить. Повязав поверх повязки на шее, закрывающей заживающий порез, черный атласный шарф, я вышла в коридор и увидела, как из комнаты барона Никита и еще один крепостной выносят большое прямоугольное зеркало в серебряной раме, разбитое, по центру с осыпавшимися осколками и уродливой паутиной из мелких трещин вокруг. Вот откуда кровь на пододеяльнике, Владимир ударил кулаком по зеркалу и разбил его, естественно поранившись сам, порезав осколками свои красивые длинные пальцы пианиста, и это уже второе таким образом разбитое им зеркало за недолгий период времени. Осуждала ли я за это мужчину?.. Вовсе нет… Он нервничал, переживал за меня, потому что любит, вот и ударил по зеркалу на нервной почве, на сильных эмоциях, только и всего, мне было жаль не это разбитое зеркало, мне было жаль руки любимого человека… Хозяин поместья лишь внешне спокойный, даже холодный, но внутри он эмоциональный человек с очень широким диапазоном доступных эмоций, в нем горят и полыхают страсти, визуальная прохладная нейтральность по сути своей лишь «маска», скрывающая его истинные чувства. - Аннушка, ты пришла в себя, слава Богу, я так переживал за тебя, спать не мог, когда узнал, что с тобой случилось… - с искренней улыбкой и неподдельной радостью заговорил остановившийся в паре шагов от меня Никита, настоящий русский богатырь, высокий, широкоплечий и светловолосый, с добрыми глазами и чистой душой. Он очень хороший человек, с юности конюх влюблен в меня, я же люблю его только как брата, не как мужчину. И чем же сейчас занимается мой любимый мужчина, интересно мне знать, явно решивший теперь держаться от меня подальше, поскольку я узнала его тайну… - Со мной все хорошо, Никита, не переживай… А что с несчастным зеркалом приключилось?.. – с мягкой улыбкой ответила я, кивнув на разбитое зеркало в руках дворовых, решив уточнить, верны ли мои мысли насчет случившегося с этим зеркалом и пострадавшими пальцами хозяина имения. - Барин его вчера вечером по пьяни разбил и руку себе порезал… Это с какой силой надо было ударить кулаком по стеклу, чтобы расколотить его вдребезги… Жуть, конечно… Хорошо еще, что хозяину под горячую руку попалось зеркало, а не кто-то из дворовых, в частности женщин… Батюшка в церкви как-то говорил, что в пьющих людей вселяются бесы… Видать, и в нашем барине живет такой бес… Вот он и ведет себя иногда, как невменяемый… - тихо и абсолютно серьезно произнес Никита, и по выражению лица второго крепостного я поняла, что тот считает точно также, мне же при всем самом хорошем человеческом отношении к конюху внутри стало даже смешно. Ну, какие бесы, что за чушь, неужели такое действительно сказал священник… Конечно, можно подселить сущность к человеку, это делается с разными целями, и выбираются разные сущности, демоны, можно называть их по-разному, но все они питаются жизненной энергией того, к кому их подселяют. Для этого проводится серьезный и сложный эзотерический ритуал, моя любимая Рита умеет делать подобные, а просто так сущности ни к кому не подселяются, даже к пьющим людям. - Глупости это все, Никита, про бесов, ты меньше слушай… Барин просто нервничал, вот и разбил зеркало, только и всего… - спокойно пояснила я мужчине, и какой только ерунды люди ни придумают, один сказал не от большого ума, а другие по наивности своей поверили в эту дребедень. Разумеется, я не собиралась передавать услышанное Владимиру, беспокоить и огорчать его такой откровенной чепухой, и Никита знал, что я ничего не расскажу барину, доверял мне, потому и поделился своими мыслями, хоть они и оказались откровенно нелепыми. - Может, и глупости, конечно, Аннушка… А вдруг все-таки правда… - все же усомнился в моих словах конюх, и вместе с другим крепостным они понесли разбитое зеркало дальше по коридору, дабы выбросить и повесить на его место новое. Я же в очередной раз лишь убедилась, что дворовые барона недолюбливают, он для них строгий, холодный и равнодушный хозяин, далекий и абсолютно непонятный им человек, настоящего барина никто из них не знает, да и не узнает, учитывая его эмоциональную закрытость. Зайдя в спальню хозяина усадьбы, я аккуратно подняла с забрызганного багровыми каплями засохшей крови паркета несколько окровавленных осколков зеркала, тщательно завернула их в тканевую салфетку, вернулась в свою комнату и убрала осколки в свой дорожный саквояж. Мало ли пригодятся, жизнь длинная… После я спустилась на первый этаж и, не дойдя пары метров до кухни, в коридоре чуть не столкнулась с резко выскочившей оттуда недовольной Полиной в цветастом платье с преобладанием алого с приличным вырезом на полной груди, напомнившей мне в эти минуты рассерженную кошку. А когда я все же переступила порог уютной господской кухни с большой каменной печью, щедро отдающей свое тепло, то встретилась взглядом со светло-карими глазами Мирона, который тут же легко улыбнулся мне уголками губ. - Что ты сказал Поле, что она чуть не сшибла меня в коридоре?.. И где Варвара, куда она ушла, ни знаешь?.. – искренне полюбопытствовала я у моего слуги, проходя внутрь. В это время Варя обычно бывает на кухне, но сейчас ее не было, а мне так хотелось поговорить с ней, поделиться новостями и обсудить случившееся, она ведь заменила мне мать, и я очень ее люблю. - Я сказал Варваре, что вы пришли в себя, и вам уже намного лучше, и она решила приготовить для вас рыбу, порадовать вас, вот и пошла за форелью. А Полине, этой наглой девице, я озвучил правду, пусть знает свое место, она может родить от барина хоть десять детей, что толку, как была она рабыней хозяина, так ей и останется, и дети ее будут байстрюками, такими же крепостными своего отца… Побежала жаловаться барину, пусть жалуется, мне ваш брат не барин, а я ему не холоп, я был рожден свободным, не рабом, потому он мне не хозяин и не указ… Да, и не получится прямо сейчас у Полины нажаловаться, ваш брат недавно покинул поместье, заехал князь Долгорукий, Андрей Петрович, и они вместе уехали, а уж куда именно я не в курсе, вы и сами знаете, господа прислуге не докладывают… - пояснил мне Мирон произошедшее, на что я молча кивнула в знак понимания, за что я в том числе ценила мужчину, так это за то, что он всегда знает все, что происходит вокруг, насколько это возможно, конечно. И да, мой слуга далеко не самый благообразный и лояльный человек на свете, видать, Поленька что-то ему высказала в силу своего дурного склочного характера, и он ответил ей той же монетой, вот она едва ли не с шипением и стремительно покинула кухню. Впрочем, меня эти мелкие склоки не сильно-то интересовали… - Аня, ты поправилась, слава Богу, я молилась за тебя… Мирон сказал, что ты пришла в себя, и я вот решила приготовить тебе твою любимую красную рыбку, хоть покормлю тебя, пока ты не уехала… - радостно воскликнула вернувшаяся вскоре кухарка в цветастом платке на плечах с крупной форелью в руках, нашим будущим обедом. И как только она положила рыбину на стол на разделочную доску и вымыла руки, я оказалась в ее теплых материнских объятиях, с нежностью обнимая дородную женщину в ответ. - Со мной все хорошо, Варечка, все хорошо… Тебе не о чем переживать… - негромко с искренней улыбкой промолвила я, и мы разомкнули объятия, а Мирон покинул господскую кухню, так как его все еще мучила мигрень, и он хотел пройтись по улице, подышать свежим воздухом. И я, не имея ничего против, спокойно отпустила моего слугу со словами, «Через часик возвращайся, рыба будет готова, пообедаем все вместе перед отъездом…». Надо признать, что у меня и у самой голова еще побаливала, но идти сейчас на прогулку желания не было ни малейшего, мне хотелось поговорить с Варварой, обсудить с ней случившееся и послушать мысли мудрой женщины, прожившей жизнь, по этому поводу. - Сегодня утром твой барин сказал, что любит меня… - сидя на длинной деревянной лавке около простого непокрытого стола, прямо сказала я, когда Варя разрезала форель на куски, обмазала их со всех сторон ароматной заправкой из растительного масла с пряностями и лимонным соком, поставив следом запекаться в печь. Бессменная кухарка Корфов принялась за приготовление супа на обед дворовым, в эту минуту помешивая его половником в большой кастрюле, и я решила, что пришло время обсудить самую главную и интересную новость на сегодня. Женщина резко развернулась в мою сторону с этим самым половником в руках, ее глаза вмиг расширились от непритворного удивления, пальцы непроизвольно разжались, и половник с грохотом полетел на пол. Шум помог Варваре мигом прийти в себя, и в следующее мгновение она уже наклонилась за упавшим половником, выроненным ею в порыве эмоций, недовольно, но по-доброму при этом приговаривая: - Тьфу ты на тебя, Аня… Так шутить… Только поварешку из-за тебя испачкала… - А я не шучу, Варечка, не шучу… Будь у меня в тот момент в руках половник, я бы его тоже выронила вне всяких сомнений… Я-то была уверена, что горькая любовь твоего барина – госпожа Калиновская, и ведь все сходилось, а оказалось, что любит он меня, притом давно любит, смолоду… Сам об этом сказал, когда думал, что я еще без сознания и не слышу его… А когда понял, что я все слышала, мигом ушел из комнаты… Вот такие вот пироги с картошкой… - пояснила я Варе, поднявшей с пола поварешку и убравшей ее в мойку, следом опустившейся на лавку напротив меня, все еще шокированную услышанным. И я ее очень хорошо понимала, открывшиеся чувства Владимира ко мне были не просто новостью этой недели, месяца или даже года, а шокирующим откровением всей жизни, не меньше, и для меня самой в том числе. - Теперь понятно, почему барин смолоду так бесился в твоем присутствии… Гордый больно, чтобы признать чувства к крепостной… Я-то всегда списывала его раздражение в твою сторону на ревность к отцу, да покоится Иван Иванович с миром, царствие ему небесное, а оказывается, дело-то было не только в ревности… А сейчас Владимир Иванович, он другой, изменился, когда второй раз вернулся с Кавказа, старше стал, видимо, и любовь свою к тебе принял, как данность, вот и перестало его трясти при тебе… А я смотрю, барин прямо так хорошо относиться к тебе стал, ну, думаю, может, все-таки принял тебя как сестру… А вы и вообще не кровные родственники оказались… И сколько же еще чужих тайн хранит Сычиха… А тебе самой-то как барин, Аня?.. Неужели совсем не нравится?.. Он ведь такой красивый мужчина… Помню, женщины на него с молодости заглядывались, что благородные барышни, что крепостные девки… Лизавета Петровна как его любила, они даже пожениться собирались… Да, Владимир Иванович и сам женщин уж больно любит, ни одной хорошенькой мимо не пропустит, в этом плане беда одна с ним… Его будущей супруге нелегко будет, придется мириться с многочисленными изменами мужа… А что делать, наша бабья доля такая, любить и прощать мужиков, иначе никак, иначе просто возненавидишь мужа… Мой-то покойный еще ничего был… А вот Полькин папаша вообще бедовый был, у каждой дворовой девки в поместье в койке побывал… А как Глашка, подруга моя, Полю родила, так и увез он ее, сбежали они, и никто их не нашел, что с ними, живы ли нет, неизвестно… Внешне Полька – вылитая мать, а вот дурным характером в своего непутевого папашу пошла… - приходя в себя, поднимаясь из-за стола и снимая с крючка на стене чистый половник, задумчиво промолвила кухарка и вернулась к кастрюле с супом, помешивая его и проверяя на готовность, дабы не переварить. И я была полностью согласна со всем ею сказанным, у нас с Владимиром никакого будущего нет даже при обоюдных чувствах, а его жена действительно будет ходить с пышными и ветвистыми рогами, прощая мужу маленькие шалости. И лучшие из мужчин далеки от идеала… Да, и отнюдь не я нужна в спутницы жизни барону Корфу, не бывшая крепостная и актриса Императорских театров, он достоин благородной знатной дамы из Высшего света, которая родит ему законных детей, наследников древнего рода Корфов, внуков Ивана Ивановича… Такого будущего для своего сына желал дядюшка, и так оно и должно быть, так оно и будет рано или поздно… Нет ничего вечного… Все проходит, даже любовь… И чувства хозяина поместья ко мне тоже когда-то пройдут… Любопытно, а пройдут ли мои к нему… - Ну, почему же совсем не нравится… Нравится мне твой барин, Варечка, очень даже нравится… Наверное, нет на свете той женщины, которой бы он не понравился… Только я уже пять лет в отношениях с другим мужчиной, у нас все хорошо, меня все устраивает, и я не хочу ничего менять… - относительно честно ответила я, переплетая пальцы рук на деревянной поверхности длинного прямоугольного стола. Не вижу смысла говорить о своих чувствах к барону, а зачем, какой смысл, какой толк, если у этой любви все равно нет будущего, просто не в этом земном воплощении души… Тогда для чего сотрясать воздух в пустую… - Понимаю, Аня… Я тебя очень хорошо понимаю… Приличного мужика, богатого, щедрого и любящего найти сложно, особенно бывшей крепостной… От добра добра не ищут… Надо уметь ценить то, что имеешь, иначе потеряешь и останешься вообще безо всего… Лучше синица в руках… - пробуя суп на соленость, с мягкой понимающей материнской улыбкой изрекла дородная женщина, а я безмолвно кивнула ее словам и с проскользнувшей в голосе невольной горчинкой следом добавила: - Чем журавль в небе… - Так и есть, Аня, так и есть… Ты барину скажи, что не будешь с ним, чтобы не надеялся зазря, не мучился… Так, может, быстрее забудет… Хотя по-человечески мне его, конечно, жаль… Я ведь Владимира Ивановича с самого раннего детства знаю и люблю, как родного… Правду в народе говорят, «Не родись красивым, а родись счастливым»… А барин наш, несчастливый он какой-то, хоть и очень красивый… Мать его, покойная баронесса, рано умерла, Сычиха в лес жить ушла, отец больше уделял внимание тебе, а он рос как-то сам по себе… Вот и вырос таким, закрытым, замкнутым, сам в себе… Его так бабы любят, выбирай любую да живи и жизни радуйся, а он, видишь, полюбил тебя, и угораздило же его… И на Кавказе барин дважды был, воевал, живым вернулся, невредимым, а счастья-то нет… - тихо и невесело заключила кухарка, закрывая кастрюлю с готовым супом крышкой и убирая ее с печи в сторону. И ведь она права, хозяин поместья и в правду не шибко-то счастливый человек, в его жизни как будто все рассыпается, утекает как песок сквозь пальцы, видно у него не особо хорошая карма из прошлых жизней, вот он и отрабатывает ее в этом земном воплощении души. И мне тоже по-человечески было искренне жаль любимого мужчину, да, любимого, только у меня нет права поведать ему о своих чувствах, быть с ним, открыто любить его, просто не судьба… Не судьба мне узнать, каково это быть женщиной барона Корфа, любимой им женщиной, засыпать с ним и просыпаться, заниматься сексом, чувствовать его член в своем лоне и своем рту, познать вкус его семени, испытывать оргазм от его ласк, целовать его красивые руки с длинными пальцами пианиста, вдыхать такой приятный запах его светлой горячей гладкой кожи, облизывать всего с головы до ног, жить с ним одной жизнью, одной на двоих… Любопытно, если бы мы все-таки были вместе, содействовал бы хозяин поместья активно моей театральной карьере или нет, дарил бы он мне дорогие подарки или нет, щедрый ли он человек или нет, мне понять, увы, не удалось, не было подходящих ситуаций, освещающих эту сторону его личности, встал бы он передо мной на колени, забыв о своей великой гордыне, или же нет… Видимо, есть вещи, которые нам познать просто не суждено при всем нашем желании, невозможно получить в этой жизни все и вся, так не бывает, ибо жизнь отнюдь не сказка обязательно со счастливым концом… - У одного жизнь – летняя прогулка по зеленому полюшку под теплым солнышком, а у другого одни непролазные дебри да бурелом под осенними промозглыми дождями… - невесело посмеялась я, в следующую секунду вспомнив мудрые слова моего доктора, «Самые тяжелый и неизлечимый недуг – это болезнь души, ибо мы лечим тело, но не в силах врачевать душу человеческую…». И он прав, во всем прав, душевных ран не видно на теле, они не кровоточат струйками алой крови, но при этом мучительно ноют и порой не заживают на протяжении всей жизни. У Владимира болит душа, в том числе и из-за горькой любви ко мне, я – его мучительница поневоле, в прошлом он причинял мне эмоциональную боль, словесно обижая, а теперь это невольно делаю я, мы как-то незаметно поменялись местами. И это все, конечно, печально, но и не всегда наша жизнь радостна, что уж поделаешь, как уж есть… - И не говори, Аня… - согласно откликнулась Варя, кладя на чистую разделочную доску вымытые овощи, пару свежих огурцов и несколько сладких перцев, желтый, оранжевый и красный, из теплицы, чтобы порезать их на салат с растительным маслицем в качестве гарнира к запеченной форели, которая уже скоро будет готова. Рыба готовится быстро в отличие от мяса, полчаса и все готово, можно подавать на стол. И вскоре рыбка действительно была готова, с прогулки на свежем воздухе вернулся Мирон, принося с собой запах морозца, и мы втроем, я, Варвара и мой слуга, с удовольствием пообедали просто вкуснейшей форелью только из печи, нежной, жирненькой и такой ароматной, что просто пальчики оближешь, с ярким свежим салатиком на гарнир. У Варечки золотые руки, дай Бог здоровья ее рукам… Затем она заварила некрепкого черного чая с мятой, как я люблю, и мы продолжили нашу трапезу чаепитием, обожаю вкусный, горячий, травяной чаек с медом, не даром я выросла в усадьбе за городом, а не в столице. Поставив кружку с допитым чаем на стол, я положила голову на плечо Мирона, сидящего на длинной лавке рядом со мной, на пару мгновений прикрыла веки и тут же услышала его негромкий вопрос с нескрываемым беспокойством в голосе: - Вы плохо себя чувствуете?.. - Все нормально, просто голова побаливает… Пройдет… - спокойно отозвалась я, открывая глаза, и тут же поймала понимающий взгляд кухарки, убирающей со стола грязную посуду после нашего чудесного обеда. Она еще вчера сразу догадалась, что я небезразлична моему слуге, нравлюсь ему как женщина, оно и неудивительно, у нее глаз наметан, женщина жизнь прожила. А еще через какое-то время пришла молоденькая крепостная в темном закрытом платье и сообщила, что барин велел принести кофе в библиотеку, вернулся из уезда, значит, Варя естественно сварила кофе, черный, крепкий, без сахара, как любит хозяин, и горничная на серебряном подносе понесла горячий ароматный напиток из зерен в кабинет. Теперь пора и мне собираться, уезжать, не попрощавшись, было бы некрасиво, невоспитанно и вообще не по-человечески, поэтому я ждала возвращения Владимира обратно в имение. К тому же, мне просто хотелось еще разок перед отъездом увидеть любимого мужчину, услышать его насыщенный низкий голос, подобный мягкому черному бархату, скользящему по обнаженной коже, что был словно медом для женских ушей, слушала бы и слушала… Я желала напоследок заглянуть в серые глаза барона цвета расплавленного серебра, даже не зная, что конкретно я хочу ему сказать на прощание, а быть может, просто помолчать в уютной тишине, и пусть душа безмолвно поведает о том, что на сердце, только он ничего не услышит, ибо ему не нужно этого слышать… Поднявшись на второй этаж в свою бывшую шелково-розовую спальню, я оделась с помощью служанки, которая собрала мои светлые волосы, длинные и густые, в низкий аккуратный пучок, закрепив его шпильками. Последними я надела роскошный комплект украшений, с любовью подаренный мне Им, серьги, колье и широкие парные браслеты с ярко-синими сапфирами и прозрачными сверкающими бриллиантами, и нанесла духи в зону декольте и на шею выше черного шелкового платка. Полюбовавшись своим отражением в большом зеркале в серебряной раме, я осталась вполне довольна собой, ну, вот, теперь можно идти, прощаться с хозяином поместья, с любимым человеком, хоть он этого и не знает. Медленно пройдя по коридору, устланному мягкими дорогими коврами, скрадывающими шаги, я остановилась около закрытой двустворчатой двери библиотеки, где сейчас должен быть барон, и вежливо постучала по дереву костяшками пальцев, услышав через пару секунд немного раздраженное прохладное, «Войди…» от мужчины. Мягко нажав на бронзовую ручку, я потянула тяжелую дубовую дверь кабинета на себя и вошла внутрь, аккуратно прикрывая ее за собой, и в следующее мгновение встретилась с взором серых глаз Владимира цвета сгоревшего пепла. До того он стоял у окна в сером сюртуке с воротничком-стойкой, идеально отглаженных черных брюках и атласном шейном платке им в тон, как всегда красивый и элегантный. Теперь же хозяин кабинета плавно развернулся в мою сторону, скрестив руки на груди, полностью закрытая поза в эмоциональном плане, где на тыльной стороне его пальцев правой кисти зияли свежие порезы. А на письменном столе на блюдце осталась стоять фарфоровая кружка из-под выпитого им недавно кофе неподалеку от портрета Ивана Ивановича в резной деревянной рамке. В библиотеке едва уловимо пахло дорогой древесиной книжных шкафов, за долгие годы успевшей пропитаться табачным дымом, поскольку дядюшка частенько курил здесь трубку за чтением очередной книги, к этому теплому сладковато-горьковатому аромату примешивался неповторимый запах книжных страниц, бумаги и типографской краски. Эта эфемерная ароматическая композиция прочно ассоциировалась у меня со счастливым детством и беззаботной юностью, с безмерно любимым мной Иваном Ивановичем, и я никогда не спутаю этот характерный запах ни с одним другим. - Я возвращаюсь в Петербург, не хотела уезжать, не попрощавшись с вами… - благожелательно промолвила я, сделав несколько шагов вперед по направлению к хозяину поместья, он выглядел совершенно спокойным, таким прохладно-нейтральным, но на периферии его пепельных глаз плескалась отчетливая тревога. Я считывала ее в ментальном плане, на уровне эмоций, и понимала, что все это спокойствие показное, лишь «маска», скрывающая настоящие чувства и эмоции мужчины. Вы меня недооцениваете, Владимир Иванович… Я теперь знаю вас гораздо лучше, чем возможно вам бы этого даже хотелось… Ну, уж как оно есть… - Рад, что тебе уже лучше, Анна… Хорошего пути… - с идеальной вежливостью без каких либо малейших оттенков других эмоций в абсолютно ровном тоне произнес барон, физически он был здесь, со мной в библиотеке, но в ментальном плане сейчас он был просто бесконечно далек от меня, за сотни и сотни миль. Я ведь совершенно случайно узнала «страшную тайну» Владимира, о его чувствах ко мне, и теперь ему было психологически некомфортно находиться рядом со мной, для мужчины мое общество в эти минуты не в радость, а скорее в тягость. Но я и не собиралась навязывать ему свое общение и мозолить глаза, я лишь зашла попрощаться перед отъездом в столицу, где меня ждет Он, только и всего. И так я уже пропустила одну репетицию в Императорских театрах, и мне нынче будет крайне неудобно, как перед самим господином Оболенским, так и перед актерами из труппы, моими партнерами по спектаклю. - Благодарю… - с легкой улыбкой мягко ответила я, еще несколько долгих мгновений глядя на любимого человека, любуясь, запоминая, но не подходя к нему ближе, так как ему это сейчас не нужно, которые он также безмолвно смотрел на меня со смесью любви и тревоги в серых глазах цвета дождливого пасмурного неба с проседью. После я молча развернулась и пошла в сторону выхода из кабинета, говорить больше нечего, мы сказали друг другу все, что могли, а что не смогли, о том умолчали, пора перевернуть этот лист и жить дальше каждый свою собственную жизнь. Будь счастлив, Володя, пусть все у тебя будет только хорошо… - Анна, подожди… - настиг меня бархатный баритон хозяина поместья, когда я уже положила руку на бронзовую дверную ручку, я непроизвольно замерла, не оборачиваясь, а спустя пару-тройку секунд, до моего слуха донеслись почти бесшумные быстрые шаги мужчины, и я почувствовала, как его горячие ладони легли мне на плечи с легким мягким нажимом. - Я никогда ни о чем не просил тебя и впредь не попрошу… Но сейчас я тебя прошу, Аня, останься со мной еще на один день, на сегодняшний день и сегодняшнюю ночь, а завтра вернешься в Петербург, как и планировала… - тихо прозвучал насыщенный низкий голос Владимира у меня за спиной, и сказать, что я была удивлена, это ничего не сказать…