Аттракцион иллюзий

POV Владимир Переведя взор с иконы Святого Владимира в своих руках на длинной широкой золотой цепочке на удаляющуюся по дорожке кладбища Софью Петровну в кремовой приталенной норковой шубе в пол, я убрал иконку в карман своего черного драпового пальто и после взглянул на серое каменное надгробие на могиле матери. Проснувшись в начале двенадцатого и не чувствуя в себе аппетита, не смотря на близкое к обеденному время, я выпил крепкого кофе без сахара и решил прогуляться по улице, подышать свежим воздухом с несколькими градусами морозца, и в итоге ноги сами привели меня на погост, на могилы отца и матери. Здесь же я и повстречал княжну, которая приходила на могилу своего покойного отца Петра Михайловича Долгорукого, Соня поблагодарила меня за то, что я помешал состояться их венчанию с господином Забалуевым, оказавшимся нищим, как церковная мышь, мошенником в поисках богатой невесты, и подарила мне в знак благодарности освященную иконку на цепочке. Я не собирался ее носить, да и никакая благодарность от Софьи Петровны мне, по сути, не нужна, а принял я кулон лишь потому, что не хотел обижать младшую сестру Андрея, с которым мы выросли вместе, поскольку чувствовал, что нравлюсь ей. Точнее ей нравлюсь даже не я сам, а тот образ меня, который она нарисовала в своей голове, и какой явно намного лучше действительности, знай Соня меня настоящего, вероятнее всего я тут же бы ей разонравился, и она обо мне больше и не вспоминала. У меня же даже симпатии к миловидной внешне русоволосой княжне не было, я не ощущал в ней огня, и меня не притягивало к Софье Петровне, как к женщине, именно поэтому моя женитьба на ней была невозможна. Последнее чего я хочу в этой жизни, так это заключить законный брак с женщиной, даже равной мне по социальному статусу и одобряемой Светом невестой, которую я даже банально не хочу, уже не говоря ни о какой любви. А та, которую люблю, увы, не любит меня, вот такая ирония судьбы… - Почему так больно, мам?.. Почему так много на сердце ран?.. Я полюбил ее, но судьба нас развела… Как же это больно знать, что она меня не поняла… Не полюбила… Анна любит другого, к нему она и вернулась сегодня с утра в Петербург, он даже сам приехал за ней… Впрочем, я бы тоже поехал, если бы моя любимая не вернулась в оговоренный срок… Я даже знать не хочу, кто этот счастливчик, неведение может показаться Раем по сравнению с истиной, которая сожжет тебя изнутри дотла Адовым пламенем… Я не хочу знать, кто тот человек, которого любит Анна, просто не хочу и всё… - одними губами безмолвно изрек я, стоя перед могилой матери в идеальной тишине засыпанного снегом кладбища, которую периодически нарушало лишь хриплое карканье воронья, перелетающего с одного лиственного дерева с голыми ветвями на другое, да между надгробиями. Нужно заняться делами в поместье, нанять нового управляющего, и после можно возвращаться в Петербург, записаться на аудиенцию к Императору и попросить его вновь отправить меня в действующую армию на Кавказ. Думаю, Государь не откажет, поскольку на Кавказе катастрофическая нехватка именно командного состава, офицеров, действиями солдат должен кто-то руководить, иначе даже от их большой численности без грамотного командования толку немного. Не вижу смысла оставаться в столице, не хочу сидеть на диване и плевать от скуки в потолок, потихоньку продвигаясь в направлении петли, чем маяться от безделья уж лучше воевать, хоть России будет какая-то польза от меня, раз мне самому от себя толку нет. Любимая женщина меня не любит, а на нелюбимой я жениться не хочу, и любоваться в Петербурге на отношения Анны с другим у меня тоже нет ни малейшего желания. Хоть кто-то из нас должен быть счастлив, так пусть будет счастлива Аня, хоть и без меня, я на это согласен… А я уеду на Кавказ, а там, как Бог даст… Тихий звук приближающихся легких шагов вырвал меня из своих собственных не слишком радостных мыслей и вернул в реальность, в которой по дорожке, по коей не так давно удалилась Софья Петровна, приближалась Ольга Калиновская в приталенной белоснежной шубе из норки в пол с собранными в элегантную прическу русыми волосами. Короткие волнистые прядки по обеим сторонам красивого лица очаровательной польской пани оставались свободными и приходили в движение от малейшего порыва прохладного северного ветра, вот она в отличие от Сони как раз привлекала меня, как женщина, пусть та обжигающая и всепоглощающая страсть, что полыхала во мне в прошлом, и успела уже выгореть до серой золы. - Здравствуйте, Владимир, я не хотела вам мешать, просто не ожидала встретить вас здесь… Я решила прогуляться, прежде чем мы с мужем, Натали и Андреем отправимся сегодня после обеда в Петербург, а уже оттуда мы с супругом поедем обратно в Варшаву, его дела в России завершены, и вот совершенно случайно забрела на кладбище… А Михаил отбыл в столицу еще вчера, дела, оно и понятно, должность адъютанта Цесаревича весьма почетна, но при этом и весьма хлопотна… Я узнала, что ваш отец не так давно покинул этот мир, примите мои искренние соболезнования… - подходя ко мне ближе, заговорила госпожа Калиновская своим мягким мелодичным голосом, приятным на слух, вот в ней как раз горит огонь, и я всегда это чувствовал, не смотря на ее внешнюю холодность, если можно так выразиться. - Вы вовсе не помешали мне, Ольга… Наоборот, хорошо, что я вас встретил, хоть что-то приятное в этот унылый зимний день… - мимолетно улыбнувшись уголками губ и примеряя на лицо «маску» вежливой воспитанности, негромко изрек я в пронзительной тишине спящего под белым снегом погоста, обратно надевая на руки перчатки из мягкой черной кожи. Польскую пани мои собственные душевные переживания никак не касаются, и у меня не имелось ни малейшего желания ими с ней делиться, она не являлась мне близким человеком, хоть и была весьма приятной женщиной. - Видимо, Анна уехала в Петербург, и вы заскучали в деревне… Ну, госпожу Платонову уже заждались подмостки Императорских театров и Александр… Не может же она вечно вас развлекать… А вы сами, кстати, не собираетесь в столицу?.. – с обворожительной улыбкой продолжила благожелательно говорить госпожа Калиновская, ныне пани Огинская, супруга Иринея Огинского, богатейшего польского магната, о чем красноречиво без слов «говорили» тяжелые крупные серьги-висюльки, усыпанные сверкающими бриллиантами чистой воды, в ее ушах, стоя рядом со мной. А у меня в голове тройственным повторяющимся эхом звучало лишь, «Александр… Александр… Александр…». - Александр Николаевич?.. Цесаревич?.. – сам не знаю зачем, внезапно севшим глухим голосом уточнил я у Ольги, прекрасно понимая, что речь идет именно о царском сыне, а не о ком-то другом. - Анна – любовница Александра Николаевича… А вы не знали?.. – словно сквозь густой туман донесся до меня голос польской пани, и теперь мне стало всё предельно понятно, дорогие наряды, роскошные украшения, главные роли на сцене Императорских театров, собственный особняк в столице, это всё Анне подарил Цесаревич, а приезжал за ней сегодняшним утром естественно не он сам, а кто-то из его приближенных. Вот кого любит моя любимая женщина, она любит Наследника престола, человека, который являлся для меня каким-то злым роком, при пересечении с ним моя жизнь летела ко всем чертям. В прошлом то была та проклятая дуэль и последовавший за ней Кавказ, а в настоящем узнанная мной истина мгновенно выжгла всё внутри меня, оставляя после себя лишь черную мертвую пустошь. Неведение действительно было Раем, теперь же я чувствовал себя в Аду, находясь на земле… Вот к чему мне перед пробуждением снилась мать, сказанные ею во сне слова в связи с открывшимися обстоятельствами обретали новый, совсем иной смысл… Беззвездная ночь, гулкая тишина, вязкий холодный туман с реки стелется по замерзшей земле, обнимая ноги. Не знаю, зачем я пришел на кладбище и стоял в эти минуты у свежей выкопанной могилы с гробом из светлого дерева на ее дне, на закрытой крышке коего лежали четыре белые лилии, перевязанные черной траурной шелковой лентой. Чья это могила, кто здесь похоронен, кто лежит в гробу, не ведаю… - Знаешь, чья это могила, Володя?.. – раздался тихий мелодичный голос матери за моей спиной, который я никогда не перепутаю ни с одним другим на всем белом свете, а на мое правое плечо легла ее теплая легкая рука. Я плавно повернул голову вправо и встретился с печальным обеспокоенным взором серых глаз мамы, идентичных моим собственным. - Не знаю… - выдохнул я, вновь переводя взгляд с красивого бледного лица матери с тонкими чертами на еще не закопанную свежую могилу с закрытым гробом, вдыхая легкий приятный аромат ее французских духов, прочно ассоциирующийся у меня с мамой. - Это твоя могила, сынок… Могилы уже вырыты… Она – чужая женщина, она принадлежит другому мужчине, он очень ревнивый, держись подальше от них, Володя, иначе прольется твоя кровь на белый снег мостовой столицы… Ты подарил ей мою брошь… - тихо и грустно промолвила мать, стоя около меня перед зияющей своей чернотой могилой, молодая и красивая, какой я ее помнил, в темном атласном платье с крупными украшениями с драгоценными камнями в ушах, на шее и руках, и несколько рассеянно смотрела перед собой. - Я люблю ее, ничего не могу с собой поделать, хоть и отлично знаю, что она любит другого… Сердишься, что я подарил Анне твою брошь?.. – негромко спросил я, на что мама отрицательно покачала головой и следом заговорила. - Я не сержусь, Володя… Раз ты так решил, пусть будет так… Меня беспокоит другое, я переживаю о тебе… Что же ты гуляешь, мой сыночек, одиноким… Стали грустными глаза твои, сыночек… Думаешь, она тебя забыла, знать не хочет?.. – также тихо и печально произнесла мать, переплетая тонкие изящные пальцы рук в золотых перстнях и медленно переводя тревожный взор на мое лицо. - Наверное, у меня судьба такая, быть одиноким… Ты бы хотела, чтобы я женился, к примеру, на той же Софье Петровне или ей подобной родовитой знатной барышне?.. А мне вот почему-то совсем не хочется, разумом понимаю, что надо, но жениться на нелюбимой не хочу… Лучше уж я вновь поеду воевать на Кавказ… Ты думаешь, Анна вспоминает обо мне?.. Вряд ли… Она ведь любит другого, не меня… - негромко ответил я, глядя на черное беззвездное холодное небо, накрывшее мир, словно непроницаемым для света плотным колпаком, утопившее его в своей тьме. - Я хочу, чтобы ты был счастлив, сынок… И одиночество вовсе не твоя судьба… Она ведь актриса Императорских театров, не забывай об этом… Береги себя, Володя… - тихо и ласково изрекла мать своим мягким мелодичным голосом, моргнула, и по ее красивому лицу из глаз побежали прозрачные дорожки соленых слез, а сама она с любовью обняла меня за шею своими теплыми нежными руками. - Я люблю тебя, мама… Прости, что заставляю тебя плакать… Прости… Я не заслуживаю ни одной твоей слезинки… - бережно обнимая мать в ответ, выдохнул я, чувствуя переполняющие меня любовь и нежность к матери, неразрывно смешанные с острой душевной болью от ее потери. - Ты стоишь всех моих слез, сынок… Моя любовь всегда с тобой, Володя… Береги себя… - подняв голову с моего плеча, мама своими холеными нежными пальцами ласково провела по моему лицу, вискам, щекам и подбородку, мягко отстранилась и неторопливо пошла прочь, вскоре скрывшись во тьме. А я продолжал стоять на месте и долго смотреть ей вслед, а когда развернулся, то случайно оступился и рухнул прямо в вырытую могилу с закрытым гробом, которая к моему немалому удивлению оказалась просто бездонной. Я всё летел и летел вниз в черную пропасть, пока не утонул в ее тьме, не растворился в ее черноте, исчезая из этого бренного мира… Выходит, мне суждено умереть по воле Цесаревича, раз могилы уже вырыты, пусть так, мне уже все равно, что будет со мной, ибо я и так не живу, без моей любимой, без ее взаимности мне жизни нет, моя жизнь пуста, безрадостна и бессмысленна, и куда больше напоминает собой бестолковое существование… - Владимир, с вами все в порядке?.. – ворвался в мои мрачные мысли обеспокоенный голос Ольги, я моргнул, возвращаясь к реальности и вновь надевая «маску» вежливой воспитанности, которая явно слетела с моего лица в силу испытанных негативных эмоций, судя по вопросу польской пани. - Все в порядке, я просто удивился… Я не знал, что Анна – любовница Александра Николаевича, да, и зачем мне это знать… Меня не интересует чужая личная жизнь, она мне без нужды… Давайте, я провожу вас до имения Долгоруких, чтобы вам не идти одной по лесной дорожке… - уже более-менее нормальным голосом предложил я, заставив себя мимолетно улыбнуться уголками губ, хотя на душе откровенно скребли рассерженные кошки, и расходиться эти пушистые когтистые нахалки явно не собирались. - Ну, тогда идемте… Я помню, в прошлом вы наверное были единственным человеком во всем Светском Петербурге, кто не знал о наших отношениях с Александром, и вы совсем не изменились… Если быть честной, мне нравится эта черта в вас, Владимир… Если бы мы познакомились в другой ситуации и при других обстоятельствах, быть может, все сложилось бы совсем по-другому… - с обворожительной улыбкой ответила госпожа Калиновская, обходя могилы и поддерживая длинные полы своей белоснежной норковой шубы руками в светлых кожаных перчатках, направляясь к центральной дорожке, ведущей к выходу с кладбища со стороны земель Долгоруких. - Может быть и так, Ольга… Может быть… - согласно откликнулся я, неспешно идя рядом с красивой польской пани с небесно-голубыми глазами, как и у моей любимой, внутри действительно будучи согласным с собеседницей. Будь она на момент нашего знакомства не любовницей Цесаревича, а свободной женщиной, между нами тогда вполне могли завязаться отношения, и неизвестно к чему в итоге бы все это привело и во что вылилось. Поскольку эмоции к госпоже Калиновской у меня в то время были сильные, я страстно желал ее и думал о ней целых полгода. Но, все сложилось, как сложилось, и я ни о чем не жалел… По крайней мере, в итоге я смог признать и принять свои чувства к женщине, которую по-настоящему люблю, к Анне, и даже ненароком признаться ей в этом, и провести с любимой незабываемую жаркую ночь, напоенную сексом и первородной страстью. Вскоре мы с Ольгой вышли на широкую дорожку, она взяла меня под руку, и мы направились в сторону выхода с погоста, параллельно приятно беседуя уже на отвлеченные темы, польская пани привлекала меня, как женщина, и мне было приятно проводить с ней время и общаться. А вот та же Софья Петровна меня совершено не привлекала и вообще не интересовала, и у меня даже не возникло желания проводить ее до дома, пусть это и некрасиво, но у меня нет ни малейшего желания вести с ней пустую скучную светскую беседу ни о чем на протяжении получаса. С госпожой Калиновской же время пролетело незаметно, и уже вскоре мы оказались около белоснежной усадьбы Долгоруких, она повернулась ко мне лицом, аккуратно стряхнула снежинки с мехового воротника-стойки на моем черном драповом пальто и с очаровательной улыбкой благожелательно заговорила. - В прошлом у вас были из-за меня проблемы, и вы имеете полное право меня недолюбливать, но в настоящем мне очень хочется пожелать вам счастья, Владимир… Вы достойны обрести свое счастье, как никто другой… - Ну, что вы, Ольга, у меня нет причин вас недолюбливать… В том, что произошло в прошлом, вашей вины нет, во всем виноват я, лишь я один… И уж точно я не жалею о встрече с вами, вообще ни о чем не жалею… Мне тоже хочется пожелать вам только хорошего… И хорошей дороги вам до Варшавы… - легко улыбнувшись уголками губ, на этот раз искренне, от души, я взял миниатюрные руки очаровательной польской пани в светлых кожаных перчатках в свои и мягко сжал ее пальцы на пару мгновений. - У меня уже все хорошо, любящий муж и любимый сын… Не знаю, свидимся ли мы еще с вами, но мне бы этого хотелось, правда… Хочу увидеть вас счастливым, не таким, как сейчас… Но, если женщина, которая затронула ваше сердце, это Анна, лучше вам ее забыть… Александр очень хороший, но ровно такой же ревнивый, он свою любимую женщину никому не отдаст… Вы берегите себя, Владимир… - аккуратно вытянув свои руки из моих, проницательная полячка мягко и лукаво улыбнулась, и напомнила мне в эти минуты хитрую лису с пышным хвостом. Надо же, она догадалась о моих чувствах к Анне, и у меня не было никакого желания их отрицать, и при этом я даже не сердился на госпожу Калиновскую за ее верную догадку. - Видимо, с тем, чтобы беречь себя, у меня явные проблемы, поскольку вы не первая, кто говорит мне сегодня эти слова… - иронично улыбнувшись уголком губ, изрек я и, сняв перчатку с правой руки, бережно убрал в сторону упавшую на красивое лицо Ольги легкую волнистую прядку из ее прически. - Можно подумать, вы когда-то себя берегли… - мягко и расслабленно рассмеялась польская пани своим мелодичным смехом, тем самым «заражая» и меня, и я тоже невольно негромко засмеялся. С ухоженной шатенкой мне было комфортно и приятно общаться, и в какой-то степени мне даже не хотелось ее отпускать и вновь погружаться в свое серое, затягивающее, будто болото, одиночество. Однако разумом я прекрасно понимал, что у меня нет никакого права более удерживать Ольгу рядом с собой из-за своей эгоистичной прихоти, потому далее мы тепло попрощались, госпожа Калиновская скрылась в широких двустворчатых дверях имения Долгоруких, а я потихоньку пошел обратно по заснеженной дорожке мимо замерзшего озера. Мелкие снежинки медленно падали с хмурого низкого неба, утопающего в тяжелых снеговых тучах, на замерзшую землю, а я также медленно возвращался обратно в свое поместье, торопиться совершенно не хотелось, ибо, как только Анна уехала, дом для меня опустел. Я вообще не особо люблю родовую усадьбу моей семьи, разлюбил после смерти матери из-за болезненных воспоминаний, да так и не полюбил вновь, потому предпочитаю жить преимущественно в столичном фамильном особняке на Фонтанке. Свернув с широкой дороги на лесную тропинку, которая, минуя кладбище, ибо сегодня я уже там был, приведет меня прямиком к имению, я пошел по дорожке, по коей в детстве и юности мы частенько ходили с Андреем от его дома к моему и обратно. За старшим братом обычно хвостиком увязывалась бойкая Лиза младше нас на пять лет, и ее совершенно не беспокоило, что, ходя по лесу, она испачкает или порвет подол светлого летнего платья. Все же хорошее было время, хоть я и не считаю свое детство абсолютно счастливым из-за потери матери и эмоционально прохладных отношений с отцом. Лизавета… В Петербурге нужно обязательно увидеться с ней, поговорить, извиниться, попросить прощения за всю ту боль, которую я ей причинил, за все слезы, что она пролила из-за меня, за то, что не оправдал ее ожиданий. Михаил говорил, что Лиза не держит на меня зла, но нам в любом случае надо пообщаться вдвоем, наедине, перед отъездом на Кавказ хочу попрощаться и с Лизаветой в том числе, быть может, после уже и не свидимся, хочу проститься с моей бывшей невестой на хорошей ноте. В какой-то момент моей неспешной прогулки я почувствовал, что слегка замерз от уже довольно длительного пребывания на улице с минусовой температурой, тогда я достал из кармана пальто небольшую металлическую фляжку с коньяком и сделал несколько глотков крепкого обжигающего алкоголя с благородным терпким вкусом. Приятное тепло разлилось по телу, согревая изнутри, и я неторопливо продолжил путь, в какой-то момент я поднял голову, взглянул на низкое пасмурное небо в просвете между кронами деревьев, и мне внезапно вспомнились строки моих же собственных стихов. Между прошлым и новым заблудиться так просто, Между прошлым и новым непростые вопросы, Непростые ответы. Я скитался небрежно, Я искал тебя, где ты? Был мой мир безутешен. Я ломал его стены, истребляя надежды, Ополаскивал кровью золотые одежды. Одиноко и слепо умирал без любимой, Мне казалось, что небо обо мне позабыло. Я нашел все вопросы, я нашел все ответы, Все любимая просто, это ты мое лето, Это ты моя осень, это ты мои звезды, Это ты рассказала, что бывает не поздно. Позови меня небо, удиви меня правдой. Я, конечно, не первый, кто летал и кто падал. Ты как будто нарочно, ты со мною играешь, Потому что все помнишь, потому что все знаешь… Позови меня небо...* Любимая, все действительно, оказалось, так просто… Это ты – мое лето, моя осень, мои звезды, целая моя вселенная, моя любовь, моя радость, мой смысл жизни, вся моя жизнь, мое сердце, моя душа, все ты, Аня… Рядом с тобой не поздно, а вовремя, а без тебя мой мир безутешен, в нем нет надежды, без тебя я одиноко и слепо умираю, ополаскивая собственной кровью золотые одежды… Небо, почему же ты обо мне позабыло… - Позови меня, небо… - беззвучно выдохнул я в хмурые небеса, останавливаясь на месте и чуть запрокидывая голову назад, все же у смерти есть одно неоспоримое преимущество, лишь, когда чувствуешь ее дыхание, ты становишься свободным. Смерть – это освобождение от земных тягот, избавление от душевной боли, умирая, мы становимся свободными. Хочу уехать на Кавказ, чтобы уже не вернуться обратно… Негромкий шорох, похожий на звук человеческих шагов, в почти идеальной тишине спящего зимнего леса донесся до моего слуха, и я резко повернул голову в сторону его источника, узрев убийцу собственной матери во всей красе. И зачем только нелегкая эту проклятую принесла, и без того тошно, лишь ее не хватало для полного «счастья»… Судя по плетеной корзинке в руках ведьмы в черном пальто в пол и рыжей меховой шапке, полной продуктов, она явно возвращалась по лесной тропке с уезда, где и приобрела все эти продукты на деньги, которые ей приносят глупые суеверные деревенские бабы за гадания и предсказания, и вышла прямиком мне наперерез. - Уехала она, да, Володя?.. Хорошо, что уехала… Эта женщина, как болото, затягивает в свою грязную трясину, обвивает, как ядовитый плющ, держись от нее подальше… Вокруг нее тьма, смерть и звон золотых монет… За ней стоит высокая темная тень, она обнимает ее своими черными крыльями, защищая от всего… Рядом с ней будут умирать люди, а она купаться в золоте… Думаешь, это ангел-хранитель?.. Нет, это покойник… Рядом с этой женщиной с красивым лицом и черной душой прольется твоя кровь, Володя… Держись от нее подальше, забудь ты ее… Не стоит Анна твоей любви, не стоит… Она не твоя судьба… У тебя будет другая женщина… - Умолкни… - резко и достаточно громко прервал я говорившую Сычиху, не желая далее слушать весь этот бред сумасшедшей про мою любимую, которая не сделала никому ничего плохого. С каждым следующим словом этой бессовестной огненный гнев, который моментально вспыхнул во мне, как только я ее узрел, становился лишь сильнее, смешиваясь со злостью и многолетней ненавистью к убийце матери, кою я никогда не прощу за содеянное. Будь моя воля, эта бесстыжая давно бы сгнила на каторге в Сибири за совершенное убийство, и это было бы абсолютно справедливо, а не жила себе припеваючи на свободе, и уж точно я не собирался далее выслушивать всю эту ахинею от выжившей из ума ведьмы. - Как я посмотрю, ты проверяешь пределы моего терпения… Так вот, если еще раз ты посмеешь показаться мне на глаза, я тебя вообще прогоню со своих земель, живи, где хочешь, хоть к цыганам в табор иди, мне плевать… Видеть тебя больше не желаю и даже голоса твоего слышать впредь не хочу… Надеюсь, ты меня поняла… - мрачно изрек я, стараясь все же держать себя в руках и не переходить на крик, после чего прошел мимо этой проклятой и двинулся дальше, не считая нужным обернуться на ее, «Володя…», не о чем нам разговаривать, исчезни из моей жизни раз и навсегда. Дойдя до имения, за прошедшие минут сорок я более-менее успокоился после встречи с убийцей матери, мой гнев почти угас, а злость практически улеглась. Однако противные кошки из-за случайно узнанной горькой правды, что моя любимая любит царского сына, отнюдь не перестали скрести на душе своими острыми когтями, оставляя болезненные кровоточащие раны на сердце. Сняв в просторной прихожей с большими зеркалами на стенах верхнюю одежду, шапку из темного короткого меха и черное драповое пальто в пол, и сменив сапоги на туфли из дорогой мягкой кожи, я прошел в дом, поднялся на второй этаж и зашел в комнату, где за портретом отца находился металлический сейф. Убрав в него иконку Святого Владимира на золотой цепочке, подаренную мне сегодня в благодарность Софьей Петровной, которую я вовсе не собирался носить, я взял в руки лежащий рядом изящный браслет с прозрачными бриллиантами с маленьким замочком из золота. Этот браслетик украшал тонкую щиколотку Анны, а, проснувшись, я обнаружил его в собственной спальне около кровати, одно из звеньев перетерлось, браслет разорвался и соскользнул с миниатюрной ножки белокурой красавицы. Как окажусь в столице, нужно будет вернуть эту замысловатую вещицу, явно изготовленную ювелиром на заказ, ее обладательнице, и заодно будет актуальный и вполне резонный повод еще раз увидеться с моей любимой женщиной, попрощаться с ней. Положив браслетик обратно в сейф, я его закрыл, повесил портрет отца на его законное место, покинул помещение, прошел дальше по длинному коридору и вошел в нужную мне дверь, ведущую в библиотеку. Мне абсолютно не хотелось ни видеть никого, ни слышать, я желал остаться совершенно один, чтобы никто не беспокоил, делами поместья я займусь завтра, а сегодня у меня не было для того ни желания, ни моральных сил, я чувствовал себя внутренне полностью разбитым. Молоденькая горничная в темном платье, которую чуть ранее я встретил по пути, принесла блюдо с нарезанным круглыми пластиками солнечным лимоном и быстро удалилась, оставив тарелку на письменном столе, явно стремясь избежать моего гнева. Сняв и повесив на высокую резную спинку кресла свой черный сюртук с воротничком-стойкой, я опустился в это самое кресло и налил из хрустального графина, полного коньяка цвета темного расплавленного янтаря, с такой же крышкой в низкий пузатый бокал крепкого алкоголя. Медленно я осушил его небольшими глотками, наслаждаясь изысканным терпким букетом и благородной горчинкой, закусив долькой кисленького лимончика. Горькое с кислым – мое любимое сочетание… Резкая вспышка бессильной ярости на самого себя и ситуацию в целом внезапно накрыла меня обжигающей удушливой волной, и в ее порыве я с силой швырнул бокал, что находился в моих руках в закрытую дверь. Хрусталь со звоном брызнул во все стороны множеством мельчайших осколков, оставшихся лежать на натертом до блеска паркете, а мне стало все же капельку легче. Наполнив коньяком другой низкий и пузатый хрустальный бокал, я неспешно выпил его дорогое содержимое, вновь закусывая приятно обжигающий горьковатый эликсир, долженствующий принести мне успокоение и забрать все тягостные, терзающие меня думы, лимоном. За вторым бокалом последовал третий, за ним четвертый, пятый и так далее, пока графин почти не опустел, а я не ощутил столь желанное мной опьянение… Хмель заставил безрадостные мысли разлететься по сторонам, подобно стайкам легкокрылых бабочек, и исчезнуть где-то на задворках сознания, душевная боль от этой мучительной горькой любви притупилась и почти растворилась в алкогольном дурмане. А еще меня решила посетить Ее Величество Муза, страшно капризная и своенравная дама, почему-то удостаивающая меня своим чудесным присутствием в моменты, когда мне особенно погано на душе, будто желающая составить мне компанию и скрасить мое одиночество. Выдвинув верхний ящик стола, я достал оттуда стопку чистых листов и положил их перед собой, взял в руки перо, обмакнул его в чернила и перенес на девственно-белую бумагу стихотворные строки из своей головы, рожденные моим нетрезвым сознанием. Нас книги обманут, а люди не вспомнят. Последняя битва сорвет голоса. Стараться не стану – ничем не наполнит Пустая молитва пустые глаза. А ты уходи и чем дальше – тем лучше, Нет права тебе оглянуться назад. И ты не следи, как цепляясь за тучи, Дорогой небес поднимается Ад. Нас Дьявол покинет, и Бог отвернется. Сломается хрупко бессильная сталь. И время застынет, и кто-то вернется, Затем, чтоб найти на пороге Грааль. У молчания дней сонной жизни кумиры Уходят стремительной горной рекой. Мы будем сильней за границами мира. Мы пленом земным заслужили покой. Протянуты в вечность вечерние тени. Дневная обида предсмертно нежна. Фальшивая ценность пустых откровений Для всех очевидна и этим – смешна. Не видно лица неизбежности жуткой, Где пламя ревет, и бессильна вода. Душа в небеса улетает голубкой. Она не умрет, не умрет никогда…** Мы пленом земным заслужили покой… Душа в небеса улетает голубкой… Она не умрет, не умрет никогда… Каждый из нас носит в себе Ад и Небо, все дело лишь в процентном соотношении… И мне так хочется верить, что Неба во мне хотя бы на капельку больше, чем Геенны Огненной… Ангел на правом плече, Дьявол на левом, у каждого своя собственная правда, своя непримиримая истина, каждый день мы принимаем решения, и хочется надеяться, что мои решения были верными, что я принимал их, руководствуясь в большей степени своей совестью, а не шел на поводу у эгоизма, ведь по кривой дорожке шагать очень легко, и ведет она прямиком в Ад… В каждом человеке заключены его собственный Рай и Ад, мой Рай – моя любимая, но она же и мой персональный Ад, ибо любит другого, она – мой самый жестокий демон с прекрасным лицом ангела, жестокий поневоле… Анна… Аня… Анечка… Любимая моя… - Отец, всё, что принадлежало тебе, теперь моё… Отныне я – хозяин поместья, всех земель, тысяч крепостных, столичного особняка, я – барон Корф, потомок старинного знатного дворянского рода, наверняка многие мечтают оказаться на моем месте, а мне жить не хочется… Знаешь, это так тяжело, так мучительно больно жить с Адом в душе… Понимаю, это слабость, а я всегда хотел, чтобы ты гордился мной, чтобы тебе никогда не было за меня стыдно… Я вернусь на Кавказ, там моё место, к тому же, я не умею ничего другого, кроме как воевать… И я сделаю всё от меня зависящее, чтобы ты гордился мной, папа, даже если мне придется заплатить за это своей жизнью… - одними губами почти беззвучно произнес я, глядя на портрет отца в деревянной рамке, стоящий на столе в кабинете, сделал пару приятно обжигающих крепким алкоголем глотков выдержанного дорогого коньяка и прикрыл глаза. Пред моим внутренним взором вновь всплыли стихотворные строки, на этот раз уже о моей любимой, о моей безответной горькой любви, об Анне. Убрав в сторону исписанный строками своих предыдущих стихов лист, я вновь обмакнул перо в чернильницу и записал рожденные моим хмельным сознанием строфы на чистое бумажное полотно. Я тебе посвящал все строки свои, Я себя открывал, что хочешь бери. И с надеждою ждал, когда же тронется лед, Только в сердце любимой любовь не живет. Никого не встречал я прекрасней, чем ты, И душа замирала от такой красоты. Но в любимых глазах я увидел ответ, И застыла душа от холодного «Нет». А я и не знал, что любовь может быть жестокой, А сердце таким одиноким, я не знал, я не знал. Но все равно я тебе желаю счастья, Нам незачем больше встречаться, Я все сказал, я все сказал…*** Увы, в сердце моей любимой любовь ко мне не живет, она любит другого, царского сына, нашего будущего Императора. В любимых небесно-голубых глазах я узрел все ответы на незаданные вопросы, прочел ее безмолвное «Нет», и душа застыла на краю ледяной пропасти, стоит сделать лишь шаг и сорвешься, камнем стремительно полетишь вниз, чтобы насмерть разбиться об острые серые скалы, обагряя их своей алой кровью. Любовь, она может быть мучительной и жестокой, когда нет взаимности в сердце любимой, моя любовь такая, горькая, сжигающая душу дотла любовь-агония… Сердце, оно не спрашивает, кого любить, оно просто любит и безмолвно страдает в безответности, проливая кровавые слезы, потихоньку умирая от одиночества и пустоты. Но даже при всем при этом я желаю тебе счастья, Анна, будь счастлива с тем, кого ты любишь, с Цесаревичем, я желаю тебе родить ребенка, которого ты хочешь, уверен, ты будешь замечательной любящей мамой для своего сына или дочери. Будь счастлива, любимая… Нам же с тобой больше незачем встречаться, мы сказали друг другу все и даже больше, слов просто не осталось, живи своей жизнью без меня, Аня… А я и жить не хочу без тебя, и это отнюдь не твоя вина, я тебя ни в чем не виню, это лишь моя беда, только и всего… Вдохновение ко мне сегодня явно благоволило, не желая меня покидать, а у Музы похоже выдалось свободное время, и она решила разделить его со мной, потому на следующий чистый лист легли стройные строки очередного стихотворения, также посвященного Анне, по сути, все мои стихи о ней одной. Я отнюдь не поэт, никогда не был им, но так уж вышло, что моя любимая женщина, моя горькая безответная любовь к ней стали моим вдохновением, неиссякаемым источником радости и боли, блаженства и непролитых слез… Я у изломанной судьбы Искать ответа не пытаюсь. И вслед потерянной любви Иду назад, не возвращаясь. Я не боюсь упасть на дно Обмана, разочарований. Мне это, право, всё равно, Любовь не терпит оправданий. И пусть мне не дано понять, Что день вчерашний не исправить. Я научусь безмолвно ждать, Но вновь терзает сердце память. Я натыкаюсь на углы, В которых нет душе приюта. Мне без тебя мечты малы, Так долго тянутся минуты. Где ты, любимая?.. Мир без тебя пустой… Знаю, что не моя… Не уходи, постой… Где ты, любимая?.. Мне бы взлететь с тобой… Знаю, что не моя… Не уходи, постой…**** Мне без тебя мечты малы, любимая, мой мир без тебя пуст и обречен на погибель, лишь бесконечно долго тянутся бесполезные минуты, прежде чем исчезнуть в вечности, раствориться в небытие. Знаю, что не моя, знаю, что любишь другого, всё знаю и не собираюсь портить тебе жизнь своим присутствием, то, что между нами было, то было, я ни о чем не жалею, в минуты физической близости с тобой и духовной я чувствовал себя счастливым человеком. Именно поэтому воспоминания о страстной ночи и светлых днях с тобой мне так ценны… Воспоминания, они сродни в тайне от всех совершаемой молитве… У меня было много женщин, но ни одну из них я не любил душой, лишь желал телом, а тебя люблю, ты – единственная женщина, что живет в моем сердце, и скорее всего я уже не смогу полюбить другую, наверное, с этой любовью и умру. Остается лишь один вопрос, когда… Допив содержимое низкого пузатого бокала и закусив кружочком кислого лимона, которого на блюде осталось не так много, я вновь наполнил его коньяком, покачал бокал в ладони, любуясь, как янтарная жидкость плавно переливается из стороны в сторону в граненом хрустале, и сделал пару глотков моего любимого крепкого алкоголя с изысканным букетом и легкой горчинкой. Вновь взяв в руки перо, я записал на белом листе еще одни стихи, родившиеся в моем затуманенном сознании, вполне возможно для кого-то они прозвучат не более, чем бредом выпившего человека, но в данный момент я так чувствовал и был с собой честен. Я меняю роль на роль, а ты меня не видишь. Согреваю страстью боль, ну стань немного ближе. Дай напиться за двоих, любовь идет по краю. Ты останься, слышишь, я тебя не отпускаю. Да, я жадный на любовь, знаю, что не важно. Кровь свою отдать готов, мне уже не страшно. Ни о чем я не прошу, ни о чем ином. Один раз любви хочу, сон, где мы вдвоём. Сон, где мы вдвоём... Тот сон, где мы вдвоём...***** Всю жизнь я ношу бесконечные «маски», скрывающие мои подлинные чувства и настоящие эмоции, с легкостью меняя их при необходимости, в моем арсенале сотни самых разных «масок», будучи Комедиантом, жить через «маску» гораздо проще, никто не может причинить тебе душевную боль, потоптаться своими грязными ногами в твоей душе. В то же время это и путь душевного одиночества, вокруг тебя люди-люди, а на самом деле ты один, я это хорошо понимаю, просто иначе не умею… И лишь моя любимая женщина является тем единственным человеком, рядом с которым мне комфортно находиться без «маски», только рядом с ней я могу отпустить себя, эмоционально расслабиться и быть самим собой, просто жить и знать, что она примет меня любого, и сложного, и простого… Хочу спать и видеть с Анной один сон на двоих, тот сон, где мои чувства взаимны, где она любит меня, где в столовой в бронзовых канделябрах горят свечи, мы садимся ужинать за накрытый стол, а на втором этаже в спальне в светлых тонах спят наши дети, где мы одна семья… Знаю, это всего лишь иллюзии, горькие несбыточные мечты – химеры, порой вся наша жизнь, словно аттракцион иллюзий, стоит протянуть руку и коснуться, как яркая цветная картинка блекнет на твоих глазах и рассыпается прахом, оставляя тебя в одиночестве и темноте, так порой и живем… Или же лишь существуем?.. Тихое мелодичное звяканье монеток привлекло мое внимание, я поднял взгляд с лежащего на столе листа бумаги с написанными мною стихами и посмотрел перед собой, узрев стоящую в паре метров от стола белокурую красавицу в бирюзовом с золотистыми элементами костюме для восточных танцев. Открытый лиф демонстрировал полную грудь красивой соблазнительной женщины, атласная юбка с множеством разрезов оставляла открытым ее плоский живот и даровала простор для фантазии, а пояс с множеством монеток, позвякивающих при каждом движении танцовщицы, на ее широких округлых бедрах дополнял образ. Длинные светлые шелковистые локоны рассыпались по покатым плечам миниатюрной куколки, а сама она с хитринкой в голубых глазах цвета летнего неба молча взирала на меня, ласково улыбалась и, казалось, светилась изнутри мягким теплым светом… Скажешь мне что-нибудь?.. Нет… Ну, тогда я скажу… - Женщина – Рай, женщина – боль… Ты странная женщина – нелюбовь… Ты, словно цунами, ты словно вода… Ты сносишь мной взятые города… Мои города… За тебя, Анна… За тебя, любимая… - отсалютовав хрустальным бокалом с коньяком, я осушил его содержимое и на пару мгновений прикрыл веки, когда же я открыл глаза, изящной блондинки уже не было, призрачное видение исчезло, я находился в библиотеке один, за окном стало смеркаться, тишина вокруг обнимала меня своими мягкими лапами, а еще начинало слегка клонить в сон. Убрав в сторону исписанный лист, я обмакнул перо в чернила и на чистом оставил пришедшие мне на ум новые незатейливые строки, ну, какие уж есть, я далеко не Жуковский, зато от души. Когда наступит тишина, У тишины в плену Налей себе бокал вина И слушай тишину. Гляди рассеянно в окно, Там улицы пусты. Ты умер бы давным-давно, Когда б не верил ты, Что стоит пристальней взглянуть, И все увидят ту, Что освещает верный путь, Неяркую звезду. Что надо только слух напрячь, И мир услышит вдруг, И скрипки жалобу, и плач Виолончели, вдруг.****** Можно велеть прийти крепостным музыкантам, и те сыграют мне и на скрипке, и на виолончели одновременно, да только не хочется почему-то, не желаю никого ни видеть, ни слышать, но моему скромному желанию сбыться, сегодня было явно не суждено. Буквально через пару секунд до моего слуха донесся негромкий вежливый стук в дверь, и после моего раздраженного, «Войди», в проеме открывшейся двери показалась молоденькая служанка. - Барин, простите, Бога ради, что беспокою… Смеркается уже, я хотела свечи зажечь, если позволите… Да, и время ужина уже, велите на стол накрывать?.. – почтительно и осторожно заговорила горничная, явно опасаясь моего гнева, стоя в приоткрытых дверях библиотеки, на что я молча кивнул. Она тут же проворно скользнула внутрь, обогнула осколки битого хрусталя на паркете и стала одну за другой зажигать свечи в бронзовых канделябрах, настенных и настольных, и уже через пару минут помещение ярко освещалось теплым светом множества огоньков. - Не хочу я есть… Принеси еще коньяка… - взглядом указав на опустевший хрустальный графин на столе, велел я крепостной, замершей посреди кабинета после зажигания свечей в ожидании возможных поручений, и как только она их получила, то ловко подхватила графин со стола и с вежливым, «Как прикажете, барин…», быстро скрылась в коридоре, аккуратно притворяя за собой дверь. Люблю расторопную прислугу, терпеть не могу, когда дворня долго копается, словно сонные мухи, раздражает… В какой-то момент я остановил несколько рассеянный взгляд на окне, и моему взору предстало низкое, пасмурное, темнеющее небо, сплошь затянутое тяжелыми снеговыми тучами, не позволившими за весь день пробиться на бренную землю ни одному лучику закатившегося на западе солнца, с падающими с него снежинками. И уже в который раз за этот зимний вечер в компании графина коньяка и моей капризной безмолвной собеседницы Музы, нынче благоволившей мне, я взял в руки перо и обмакнул его в чернила. На белой бумаге остались чернеющие строки стихов, идущие прямиком из моей грешной мятущейся души и на самом деле выведенные вовсе не чернилами, а моей собственной кровью. Ты пишешь моей кровью, любимая, а я без тебя умираю… Если бы деревья стали пером, а реки чернилами, я написал бы на алеющем закатном небе о своей горькой любви, да только Анне это без нужды, она любит другого, она читает иные книги, видит иные сны, взирает на солнце иными глазами… Лучистыми небесно-голубыми очами, которые светятся любовью к царскому сыну… Небеса, небеса, дайте силы бродяге, Небеса, небеса, я еще не устал. Я еще поживу в этой вечной бодяге, Где упрямая ложь грубо правит свой бал. Я еще поживу в этой вечной бодяге, Где упрямая ложь грубо правит свой бал. Я еще поживу в этой вечной бодяге, Где упрямая ложь грубо правит свой бал… Небеса, небеса, вы меня не оставьте, Дайте силушки мне, чтобы крест свой нести. Небеса, небеса, вы меня не бросайте, Чтоб мой голос не стих посредине пути. Небеса, небеса, вы меня не бросайте, Чтоб мой голос не стих посредине пути. Небеса, небеса, вы меня не бросайте, Чтоб мой голос не стих посредине пути… Небеса, небеса, защитите от горя, От предательства, боли и колотых ран. Удержите меня от неравного боя, Где в противники мне бесконечный обман. Удержите меня от неравного боя, Где в противники мне бесконечный обман. Удержите меня от неравного боя, Где в противники мне бесконечный обман… А устану я вдруг, я, упав на колени, Посмотрю в небеса у последней черты. Заберите меня, где не черные тени, Где все ангелы в белом и где царство любви. Заберите меня, где не черные тени, Где все ангелы в белом и где царство любви. Заберите меня, где не черные тени, Где все ангелы в белом и где царство любви… Небеса, небеса, дайте силы бродяге, Небеса, небеса, я еще не устал. Я еще поживу в этой вечной бодяге, Где упрямая ложь грубо правит свой бал. Я еще поживу в этой вечной бодяге, Где упрямая ложь грубо правит свой бал. Я еще поживу в этой вечной бодяге, Где упрямая ложь грубо правит свой бал…******* Здесь упрямая ложь грубо правит свой бал… Здесь в противники мне бесконечный обман… Небеса, вы меня не оставьте… Небеса, вы меня не бросайте… Заберите меня, где не черные тени, где все ангелы в белом, где царство любви… Знаю ведь прекрасно, что за все мои многочисленные прегрешения мне прямиком в Ад на Седьмой его круг, но почему-то эгоистично хочется в Рай, дабы встретиться там с самыми близкими и родными мне в этом мире людьми, отцом и матерью… Вот только не пойму, я действительно еще не устал или же давным-давно устал жить и лишь занимаюсь бесполезным и бестолковым самообманом, подпитывая им свои несбыточные иллюзии?.. Оказывается, горькая любовь плачет кровавыми слезами, падающими на осколки разбитого вдребезги сердца… И выжжено сердце, как выжжены южные степи… Огоньки семи зажженных свечей в высоком бронзовом подсвечнике на письменном столе едва заметно колыхались от потоков воздуха, протянув руку, пальцами я затушил одну из них, и к потолку тонкой струйкой устремился серый горьковатый дымок, вот и в моей уставшей душе сегодня погасла последняя свеча, оставляя меня в кромешной тьме. Снова обмакнув перо в чернильницу, я перенес на бумагу финальные строки, оставленные мне на прощание изменчивой Музой, и безмолвно одними губами зачем-то прочел их вслух… В моём окне горит свеча, такая яркая она. Сейчас уйдёшь ты и вослед мне снова бросишь слово, «Нет». А где-то там, за далью дней, я вновь пойду опять за ней. Но догорит моя свеча, сгорев дотла и без следа. Падает, падает, падает, падает снег, Ночь замедляет свой последний разбег. В сердце моём горит одиноко свеча, Теперь ты ушла навсегда, и погасла она…******* Невольно тихо, горько и безрадостно рассмеявшись над самим собой и всей сложившейся ситуацией, я прикрыл глаза и откинулся спиной на высокую резную спинку кресла, касаясь ее затылком, чувствуя, что голова тяжелеет, и меня начинает сильнее клонить в сон. Ну, надо же, моя любимая женщина любит Александра, с которым в прошлом я стрелялся на дуэли из-за другой женщины, кою в тот момент страстно желал, прямо оживший сюжет из пошлого французского романа, где я к прискорбию являлся одним из незадачливых героев, было бы смешно, если бы не было так грустно. И где эта чертова горничная с коньяком ходит… Словно по заказу в следующую секунду я услышал негромкий звук открывающейся двери, открыл глаза, повернул голову вправо и увидел входящую в кабинет Полину в белом с золотистыми элементами костюме для восточных танцев и хрустальным графином, полным коньяка, в руках. Открытый лиф демонстрировал ее полную грудь, легкая полупрозрачная юбка облегала широкие округлые бедра статной женщины с красивым сексуальным телом и привлекательным лицом, а ее длинные густые русые волосы волнами ниспадали по округлым плечам. Золотистые браслеты на запястьях крепостной поблескивали в теплом свете горящих вокруг свечей, как и крупные серьги в ее ушах, и ожерелье на изящной шее, а монетки на широком поясе на бедрах тихонько мелодично позвякивали при каждом ее плавном шаге ко мне. - Коньяк… Как вы и велели, барин… - с игривой улыбкой негромко промурлыкала Поля мягким ласковым голосом и поставила хрустальный графин с моим любимым крепким алкоголем на письменный стол передо мной. Желание спать покинуло меня, зато проснулось другое желание, древнее, как сама история человечества, желание секса с соблазнительной полуголой женщиной рядом со мной, стремительно бегущее огнем по венам и воспламеняющееся в паху. - А, это ты… Хорошо, что пришла… Раздевайся… - хрипловато выдохнул я, поднялся с кресла, рывком развернул его боком к столу и опустился обратно, на что Полина, стоящая в паре шагов от меня, с завлекающей улыбкой медленно и соблазнительно расстегнула лиф, обнажая упругую полную грудь, следом пояс с ее широких бедер, звякнув, упал на паркет, а за ним последовала полупрозрачная юбка, легко соскользнувшая вниз по округлым бедрам и стройным ногам женщины. Полностью обнаженная и нисколько не стесняющаяся своей наготы она по-кошачьи приблизилась ко мне, опустилась на колени и стала целовать тыльную сторону моих рук своими теплыми мягкими губами. После ловкими нежными пальцами крепостная развязала мой шейный платок, расстегнула пуговицы на жилете и рубашке, и влажными поцелуями с касаниями умелого языка проложила дорожку вниз по моей груди и животу. На мгновение она замерла у пояса моих брюк, после чего уверенно расстегнула их, наклонилась, умело вобрала в свой теплый влажный рот мой член, плотно обхватив ствол мягкими губами, и начала сосать. Выдохнув через рот от обилия приятных ощущений, я прикрыл глаза, откинул голову на спинку кресла, а правую руку запустил в мягкие волнистые волосы Поли в районе затылка, сгребая их в кулаке, дабы самому контролировать ритм и глубину проникновения. Люблю оральный секс, и Полина в нем очень даже хороша, начнем с него, а там уж, как пойдет… *** POV Анна Обычно после секса хорошо спится, тело получает свою порцию удовольствия и удовлетворения, приходит приятное расслабление, а в скорости и сон, но сегодня мне отчего-то не спалось. Александр Николаевич после близости уже давно спал, лежа на спине, укрывшись по пояс легким пуховым одеялом, его широкая грудь мерно поднималась и опускалась в такт спокойному глубокому дыханию, а я все никак не могла отправиться в объятия Морфея. Свечи догорали в напольных и настольных бронзовых канделябрах, крупные каплевидные изумруды роскошного колье, лежащего на туалетном столике и стоящего целое состояние, цвета морских глубин в обрамлении множества прозрачных сверкающих бриллиантов переливались своими гранями в теплом свете многочисленных огоньков. С ласковой улыбкой и словами, «Тебе очень идет, Аннет…», сегодня днем мой любовник надел это шикарное колье, изготовленное ювелиром, который создает украшения, в том числе и для царской семьи, по Его личному заказу, и, склонившись, чувственно поцеловал меня в шею. Оставшись в полном восторге от изысканного подарка, у Цесаревича прекрасный вкус и на драгоценности, и на женщин, я искренне поблагодарила Его и еще раз безмолвно напомнила самой себе, что это и есть моя настоящая жизнь, а сладкий нереальный сон с Владимиром, один на двоих, должен остаться в прошлом. Этой ночью мы вновь занимались с Александром Николаевичем сексом, мне было хорошо, я испытала оргазм. Пусть я и не любила Его, но была бесконечно благодарна за все, что Он сделал для меня, как для актрисы и как для женщины, по-человечески я к Нему прекрасно относилась, и по-своему Он был мне дорог. Однако прежней огненной страсти в себе к мужчине я уже не чувствовала, словно она перегорела, обратившись тлеющими углями, но для меня это не являлось какой-то большой проблемой, ведь я – актриса, я могу с легкостью сыграть любую эмоцию, это не составляет для меня никакого труда. Сердцем же я теперь любила другого мужчину с задумчивыми серыми глазами цвета пасмурного осеннего неба с проседью, к нему тянулась моя душа, да и тело, если уж быть совсем честной, и прежде всего с самой собой, просило его поцелуев и ласк, близости с ним. Но это невозможная любовь, у этих отношений нет будущего, они обречены… Цесаревич никогда не смирится и не будет спокойно смотреть, как любимая им женщина живет и спит с другим, Он не простит того, кто посмеет встать у Него на пути, ибо Его милосердие распространяется только на меня, и последствия для моего любимого могут быть катастрофическими… Прекрати думать о бароне Корфе, Анна, спи, завтра тебе рано вставать и ехать на репетицию нового спектакля в Императорские театры, где у тебя главная женская роль… Легко сказать, да трудно сделать… Как прекратить думать о человеке, которого посмело полюбить безрассудное горячее сердце, не спросив позволения у трезвого холодного разума?.. Пока я не находила ответа на этот злободневный вопрос… Интересно, чем ты сейчас занимаешься, Володя, и с кем, быть может, с Полиной?.. При мысли о том, что в эти самые минуты любимый может заниматься сексом с другой женщиной, во мне проснулась и подняла голову совершенно не званая и неуместная ревность. Пришлось настойчиво напомнить себе, что мы не находимся в отношениях, Владимир – свободный мужчина, и он может делать, всё что пожелает и с кем пожелает, не мне ему указывать. А еще браслет со щиколотки с бриллиантами и золотым замочком, подаренный мне Александром Николаевичем в самом начале наших отношений, как назло потерялся, сегодня прислуга уже обыскала часть особняка, но, увы, безрезультатно, завтра продолжат поиски в другом крыле… Нужно попытаться уснуть, иначе завтра наутро будет мучить мигрень из-за недосыпа… Подтянув легкое пуховое одеяло до шеи, поскольку я ужасная мерзлячка, хотя в спальне было достаточно тепло, и дрова в камине еще тлели, удобно устроившись на боку рядом с моим любовником на широкой кровати, я закрыла глаза и постаралась задремать. Вот только вместо сна ко мне пришли, казалось, давно забытые воспоминания шестилетней давности, когда я еще жила в поместье Корфов в Двугорском, а бесконечно дорогой мне Иван Иванович, заменивший мне отца, был жив… Отложив в сторону модный французский роман про страстную любовь, предварительно заложив страницу, на которой остановилась, закладкой, я встала из удобного мягкого кресла и потянулась, за те несколько часов, что я провела за чтением после ужина, тело слегка затекло. На улице уже смеркалось, а в комнате горели свечи, зажженные недавно пришедшей горничной. Владимир, приехавший после возвращения с Кавказа навестить отца и, к моей большой радости, проводящий все дни подряд в соседнем имении у Долгоруких, гостя у своей невесты Лизаветы Петровны, сегодня вновь вернулся после ужина, явно отужинав у своей будущей родни, и отправился на второй этаж к себе. Я в это время в гостиной играла на пианино для Ивана Ивановича и пела нравящийся ему романс, а «брат» просто молча прошел мимо открытых дверей, не проронив ни слова и даже не взглянув в нашу сторону, «любящий» сын, ничего не скажешь. Отодвинув в сторону тончайший белоснежный тюль на окне, я открыла раму, и моя спальня вскоре наполнилась теплым, но уже не жарким свежим воздухом летнего вечера, напоенным запахом трав, сплетающимся с нежным тонким ароматом цветущих в саду разнообразных цветов, который легкий ветерок донес до моего обостренного обоняния. Мне вдруг захотелось прогуляться, неторопливо пройтись по аллеям парка с деревянными лавочками по обеим сторонам и подышать свежим воздухом перед сном, можно позвать с собой Никиту, если, конечно, он в эти минуты не занят никакими делами в поместье, дядюшка будет не против. Никита был единственным мужчиной, который испытывал ко мне романтический интерес, был влюблен в меня, Варвара даже шутливо называла его моим женихом, отчего конюх всегда смущался и отмахивался со словами, «Да, куда мне до Аннушки…». Он был замечательным человеком, мы дружили с самого детства, я считала его своим добрым другом, любила почти как брата, но вот никакой романтической влюбленности он у меня, увы, не вызывал. Потому читать о страстной любви мне приходилось лишь во французских романах, поскольку в моей собственной жизни никакой «Аmour» на данный момент не предполагалось. Иван Иванович говорит, что я очень талантливая, талант – это Божий дар, который обязательно нужно развивать, что вскоре он выпишет мне вольную, и я буду выступать в Петербурге на сцене самих Императорских театров, что у меня появятся поклонники, столько поклонников, кои будут дарить мне цветы, прекрасные букеты, что я смогу быть с богатым мужчиной-аристократом, который будет меня любить и осыпать дорогими подарками. Очень хотелось бы верить, что так оно и будет… А пока я закрыла раму, разгладила руками подол своего атласного нежно-розового платья с открытыми плечами, мимолетно взглянула в большое овальное зеркало на стене в серебряной раме и, оставшись довольной своим отражением, покинула спальню, спустилась по широкой лестнице с резными перилами на первый этаж, миновала несколько сквозных пустых гостиных и вышла на улицу. Сама не знаю почему, но Никиту я с собой не позвала, а отправилась на прогулку в одиночестве, уже смеркалось, но покидать огороженную территорию вокруг усадьбы я в любом случае не собиралась, и потому, была уверена, что «отец» не станет на меня сердиться. Спокойным шагом я пересекла выложенный камнем просторный двор перед господским домом и неторопливо пошла по пустынной в это время аллее большого парка с высокими лиственными деревьями, в пышных зеленых кронах которых гулял легкий ветерок. Деревья-исполины будто бы шептались друг с другом, словно влюбленные на желанном тайном свидании. Героиня французского романа, какой я сегодня читала, как раз частенько сбегала из дома, чтобы тайком пойти на свидание со своим любимым, дабы шептать друг другу интимные признания под луной и страстно целоваться в утопающей в цветах беседке. Романтика, да и только… Резная деревянная беседка имелась и в парке перед поместьем Корфов, да вот не с кем мне там было встречаться даже при всем желании, Никиту в роли своего кавалера я абсолютно не видела, и пойти с ним на свидании мне совершенно не хотелось. Дыша еще теплым, но уже немного посвежевшим к ночи воздухом и слушая тихий гомон кузнечиков в зеленой траве, я дошла до самого конца длинной аллеи и остановилась. Стоит пройти вправо совсем немного, и будет чистый пруд с кувшинками у пологого берега, в котором дядюшка учил меня плавать, когда я была еще десятилетней девчонкой, а выглядела и того младше из-за своего невысокого роста. Но идти к пруду я сейчас не собиралась, а планировала потихоньку возвращаться обратно, уже почти стемнело, хватит разгуливать, пора идти домой и ложиться спать, завтра рано вставать, мы с Иваном Ивановичем в девять утра уже завтракаем, это Владимир предпочитает спать до обеда. И ровно в тот миг, когда я собралась развернуться, Никита схватил меня в свои медвежьи объятия и даже на мгновение чуть приподнял над землей, будто бы я вообще ничего не весила, чем ужасно напугал, ибо я этого не ожидала. Надо же, я даже не услышала, как он незаметно подкрался ко мне со спины, сердце вмиг заколотилось быстро-быстро, и я довольно громко и возмущенно воскликнула, тщетно пытаясь вырваться: - Отпусти меня немедленно! У меня чуть сердце с испугу не остановилось! В следующий раз я сама подкрадусь к тебе незаметно и напугаю! Будешь знать, каково это! - Я не хотел тебя пугать, Аня… - раздался негромкий низкий бархатистый тембр молодого барина над моей головой, меня обдало ярким коньячным амбре, исходящим от него, я тут же замерла и перестала вырываться, понимая, что была достаточно резка и могла этим рассердить «брата», к тому же он явно был нетрезв. Откуда мне было знать, что схватившим меня человеком окажется вовсе не Никита, на коего я естественно изначально и подумала, а Владимир, который терпеть меня не может и даже не пытается скрыть своей неприязни к «стекляшке», к «разряженной по-барски по странной воле дядюшки крепостной девке». - Владимир Иванович, отпустите меня, пожалуйста… - на этот раз уже вежливо и спокойно попросила я, чувствуя, что сердцебиение потихоньку возвращается в норму, пусть барон и не питал ко мне теплых человеческих чувств, но все же я верила, что ничего плохого он мне не сделает, даже будучи пьяным. Однако мужчина никак не отреагировал на мои слова, продолжая обнимать меня своими горячими руками за талию, я чувствовала их жар даже через ткань шелкового платья и корсета, и крепко прижимать к своей широкой груди. А может, он меня просто не услышал, будучи в нетрезвом состоянии… - Владимир, отпусти меня, пожалуйста… Уже поздно, мне нужно вернуться обратно… - вновь вежливо, но уже чуть громче попыталась я достучаться до разума пьяного молодого барина и воззвать к его здравому смыслу, но моя попытка потерпела явное фиаско. Поскольку вместо того, чтобы отпустить, «брат» тихо расслабленно рассмеялся своим мягким смехом и, продолжая крепко обнимать меня, не давая мне даже призрачной возможности выбраться из его объятий, заговорил. - Вернуться обратно невозможно, Аня… Жизнь ведет нас только вперед… Вдумываться в пьяные философствования барона и тем более анализировать услышанное у меня не было ни малейшего желания. Но еще больше меня удивило, когда он наклонился к моей шее, опаляя кожу жарким дыханием с характерным коньячным амбре, и стал нежными поцелуями горячих сухих губ неторопливо спускаться к моему обнаженному плечу, продолжая крепко, но, надо отдать должное, не грубо обнимать меня. «Пьяные мужики – дураки, водка им мозги отшибает…», вспомнились мне слова Вари, и скорее всего в силу алкогольного опьянения «брат» вообще плохо соображает, что делает, кого он обнимает и целует, «ненавистную стекляшку», родную сестру по отцу. Но нужно признать, физически это было приятно, по шее и плечу, где горячие губы мужчины касались моей нежной светлой кожи, струйками разливалось приятное тепло, как и крепкие объятия его горячих рук были благостны для моего тела. Однако это было совершенно неправильно, брат не должен так обнимать и целовать родную сестру, это Владимир сейчас пьяный и не понимает, что творит, но я-то трезвая, поэтому нужно все это немедленно остановить. - Владимир, отпусти… - вновь мягко попросила я, положив свои миниатюрные кисти поверх его больших горячих ладоней на моем плоском животе, в эти минуты я не злилась на барона, будучи пьяным, он был почти милым и абсолютно не похожим на себя трезвого, по крайней мере, по отношению ко мне. В глубине души мне хотелось расслабленно положить голову на его широкую грудь и наслаждаться дальше объятиями и поцелуями молодого барина, словно одна из глав читаемого мной французского романа ожила, и ее участниками оказались мы с «братом». Только все это очень и очень неправильно… В какой-то момент, совершенно не слушая меня и продолжая нежно целовать мое плечо, мужчина ослабил хватку, и я, резко рванувшись вперед, вырвалась из его жарких объятий, предупредительно отошла на пару шагов и повернулась к нему лицом. Он несколько удивленно и рассеянно, но при этом тепло смотрел на меня своими серыми глазами с расширенными зрачками, больше не предпринимая никаких попыток схватить меня. - Аня… - тихо выдохнул Владимир, с печальной полуулыбкой глядя на меня, чуть склонив голову влево, он был в брюках и расстегнутой на пару верхних пуговиц льняной белой рубашке, видимо, он отдыхал в своей спальне и выпивал любимый им коньяк, а потом решил прогуляться, подышать свежим воздухом и случайно встретил меня. Как ни странно я абсолютно не злилась и даже не сердилась на «брата» за его пьяную выходку, и вовсе не собиралась жаловаться на произошедшее «отцу», это ерунда, ничего страшного не произошло, в конце концов. - Мне нужно вернуться в дом… - негромко промолвила я, промолчавшему в ответ молодому барину, после чего обошла его и спокойным шагом пошла обратно по аллее в направлении поместья. Примерно через двадцать пять-тридцать шагов я зачем-то обернулась и увидела, что барон продолжал стоять на месте и в сгустившихся сумерках провожать меня взглядом, в полумраке я не могла рассмотреть выражения его красивого лица с аристократичными чертами, но мне почему-то подумалось, что он легко улыбался уголками губ. Вполне возможно, я могла и ошибаться, но будучи пьяным, Владимир однозначно вел себя весьма странно, права была Варвара, говоря, что «Пьяные мужики – дураки, им водка мозги отшибает…», вот они и творят странные вещи. А уже на следующий день, явно собираясь поехать к Долгоруким, к своей невесте Лизавете Петровне, чистый и опрятный в застегнутом на все пуговицы офицерском мундире «брат» молча прошел мимо, как обычно, не удостоив меня даже словом, лишь мимолетно высокомерно привычно окинул презрительным взором ледяных серых глаз. Протрезвев, наверняка он и думать забыл, что творил вчера, будучи пьяным, вот и вся мораль сей басни, нет смысла обращать внимания на то, что говорят и делают мужчины в нетрезвом состоянии, это в них «говорит» алкоголь… На самом же деле мораль той басни касательно непосредственно Владимира была в том, что в состоянии алкогольного опьянения самоконтроль в нем ослабевал, и на поверхность выходили его истинные эмоции, уже тогда барон был неравнодушен ко мне, разумом не желая признавать и тем более принимать свои чувства к крепостной. Ну, еще бы, для него, гордого благородного барина, офицера Императорской армии, с наградами вернувшегося с Кавказа, тогда было ниже собственного достоинства любить крепостную, «стекляшку», уже значительно позже для мужчины все изменилось, его любовь ко мне оказалась сильнее даже его великой гордыни. Настоящая любовь, она такая и есть, нет ничего сильнее ее, и ровно та же самая любовь к барону Корфу сейчас не давала мне спокойно уснуть, хотя я в принципе не страдаю бессонницей, только мысли о любимом не отпускали, не давали забыться в объятиях Морфея… А ведь Иван Иванович как в воду глядел, говоря, что талант нужно развивать, актерский и певческий таланты помогли мне попасть в труппу Императорских театров, где навсегда изменилась моя жизнь и судьба, где я познакомилась сначала с Константином, а после с Александром Николаевичем. И действительно все мои мужчины, богатые благородные аристократы, любили меня и осыпали дорогими подарками… Теперь же я полюбила сама мужчину с печальными серыми глазами цвета грозового неба, и не знаю, что мне делать с этой невозможной и непреодолимой любовью… Как же мне жить вдали от тебя, Володя, и не думать о тебе, не вспоминать… *** Бледная рука ночной гостьи в тяжелых золотых перстнях толкнула не закрытую на засов деревянную дверь низкой избушки, затерявшейся в чаще леса, и высокая стройная женщина, придерживая тонкими холеными пальцами длинный подол черного бархатного платья с открытыми плечами, переступила порог и вошла внутрь. Остановившись у простого непокрытого стола с догорающей одинокой свечой в дешевом металлическом подсвечнике, брюнетка с длинными гладкими волосами, шелковым полотном лежащими на ее спине, и красивым лицом с тонкими аристократичными чертами холодно взглянула своими серыми глазами цвета сгоревшего пепла с горящим в них испепеляющим гневом на спящую на лавке у стены лесную колдунью. Та, словно почувствовав этот леденящий душу взор, резко проснулась, открыла свои карие глаза и приподнялась, занимая сидячее положение и устремляя удивленный взгляд на нежданную ночную гостью. - Вера, ты… Зачем ты здесь?.. Столько лет прошло… Неужели ты так и не обрела покой?.. – негромко заговорила Сычиха, обращаясь будто бы не столько к своей покойной сестре, сколько к самой себе. - Если ты думаешь, что я пришла, чтобы читать тебе нотации насчет того, что ты преспокойно ложилась в постель моего мужа, пока я лежала при смерти, ты ошибаешься… Пусть это останется на твоей совести… А покоя мне не может быть, пока мой сын страдает, пока у него болит душа, пока он несчастен… И ты, и Иван, посвятивший свою жизнь воспитанию чужой девочки, приложили свою руку к несчастьям Володи… И ты продолжаешь портить ему жизнь… Одна от невеликого ума из каприза решила приворожить мужчину, который и не смотрит на нее, а другая из «благих» устремлений приворожила… Из-за вашего эгоизма теперь Володя не будет нормально спать по ночам, можно подумать, мало ему было кровавых ночных кошмаров, теперь еще и этот морок будет преследовать, затуманивать разум и сводить с ума… Своими «благими» намерениями вы его в могилу сведете… - с нескрываемым раздражением в мелодичном голосе холодно произнесла баронесса Корф, оглядывая скромное жилище ведьмы. В платье в пол из дорогого бархата и роскошных украшениях с драгоценными камнями, сверкающими в ее крупных серьгах в ушах и перстнях на пальцах, она не вписывалась в бедную обстановку затерянной в дремучем лесу маленькой избушки и казалась пришедшей из абсолютно другого мира. - А что ты предлагаешь, Вера?.. Спокойно стоять в стороне и смотреть, как Володя в итоге женится на этой совершенно неподходящей ему женщине, бывшей крепостной, актрисе Императорских театров?.. Это ужасный мезальянс, который принесет Володе лишь кучу проблем, ты не можешь этого не понимать… - возразила несогласная с собеседницей колдунья, накидывая на голову и плечи черный платок с коричневым рисунком, лежащий неподалеку, в попытке укрыться от зимнего холода, который принесла с собой незваная гостья. - Всё я прекрасно понимаю, но прежде всего я хочу, чтобы мой сын был счастлив… Пусть Володя будет с той, которую любит, с кем он счастлив, чем ищет смерти на войне, ибо жизнь ему не в радость… Оставь моего сына в покое, слышишь… Оставь Володю в покое… - также холодно промолвила элегантная брюнетка с полыхающим в серых глазах огненным гневом, не ожидая ответа на свои слова, несколько долгих мгновений помолчала и задумчиво добавила. - Каждый в итоге приходит к тому, что заслужил… Я бы предпочла вновь умереть, чем доживать свой век никому не нужной и всеми забытой без семьи и детей в захудалой избушке в лесной чаще, покупая продукты на те копейки, что приносят за гадания глупые суеверные деревенские бабы… Еще раз тронешь Володю, пожалеешь… - в конце фразы гнев металлом зазвенел в холодном мелодичном голосе баронессы, резким движением руки она смахнула со стола догорающую свечу, та упала на пол и погасла, оставляя после себя лишь струйку сизого горьковатого дыма, поднимающегося к потолку. После чего ночная гостья плавно развернулась и быстрым шагом вышла на улицу, с силой хлопнув хлипкой дверью, от чего, казалось, даже стены старого деревянного домика заходили ходуном… От сильного порыва холодного зимнего ветра форточка с громким стуком распахнулась, своим ледяным северным дыханием, ворвавшимся в нагретое небольшой каменной печью пространство домика, он легко скинул со стола одиночный подсвечник с догорающей свечкой, тот упал на непокрытый деревянный пол, и свеча погасла. А хозяйка лесной избушки, резко проснувшись от этого шума, села на лавке, опуская ноги на пол и вспоминая свой недавний не самый приятный сон с визитом покойной сестры, первым за все двадцать лет со дня ее смерти…