Аттракцион иллюзий

POV Владимир Проснувшись и открыв глаза в мягком полумраке собственной спальни, создаваемом плотными изумрудными закрытыми шелковыми портьерами на окне, я повернул голову влево и встретился взором с зеленоватыми глазами ласково улыбающейся мне Полины. Женщина, в последний месяц проводившая все ночи в моей постели, ибо я не люблю спать один, просто не привык, в белоснежном атласном халате на голое тело лежала на боку рядом со мной поверх одеяла и опиралась на локоть, она явно проснулась довольно давно и ожидала моего пробуждения. - Доброго вам утра, барин… - негромко ласково промурлыкала крепостная и нежно поцеловала меня в плечо своими мягкими теплыми губами, продолжая мило улыбаться. - И тебе… - чуть хрипловато после сна выдохнул я, этой ночью я долго не мог уснуть после близости с Полей. Она уже давно спала и смотрела третий сон, а я в компании моей давней подруги – бессонницы глядел в потолок, одолеваемый своими собственными не слишком радостными мыслями, прежде чем, наконец, отправиться в царство Морфея. Отголоски кровавых ночных кошмаров родом с Кавказа еще полыхали в пробудившемся сознании, также как и слова матери, вновь приходившей ко мне во сне, прочно врезавшиеся мне в память. Повернувшись на бок, я мягко уложил Полину на спину, развязал пояс ее светлого шелкового халата, откинув его полы в стороны, и ласково медленно погладил ее ладонью по еще плоскому животу, где рос и развивался мой ребенок, вновь пытаясь вызвать в себе хоть какие-то эмоции, если уж не к его матери, то хотя бы к малышу. Но вновь безрезультатно, ничего, пустота… Снова я ощутил себя моральным калекой, досадуя на себя самого по этому поводу, видимо, я действительно черствый и бесчувственный, раз не ощущаю абсолютно ничего к своему же еще не родившемуся ребенку. Велев женщине идти и заодно забрать из комнаты одежду, которую носил вчера, пусть дворовые приведут ее в порядок, я поднялся с кровати, взглянул на низкое пасмурное зимнее небо за окном, с убранными крепостной перед уходом шторами, накинул на голое тело бордовый халат в пол, подвязал его под пояс и тоже покинул спальню. Первой попавшейся мне навстречу молоденькой горничной я велел наполнить ванну, и чтобы она передала на кухню, дабы Варвара сварила кофе, хочу выпить черного крепкого кофе без сахара, вымыться, привести себя в порядок и пообедать, поскольку время уже близкое к обеденному. А после можно будет заняться решением последних оставшихся в поместье дел с новым управляющим, вполне успешно работающим в имении уже три недели, перед моим сегодняшним отъездом в Петербург. *** - И еще насчет Полины… Она носит моего ребенка… Не вздумай заставлять ее работать по дому ни до рождения ребенка, ни после, она должна жить в комфортных условиях… Полина – моя женщина, она принадлежит мне… Никогда не забывай об этом и не смей протягивать к ней свои руки… - напоследок спокойно изрек я, когда все необходимые и запланированные на сегодня дела в усадьбе были решены, захлопнув расходную книгу, лежащую передо мной на письменном столе в библиотеке. - Что вы, Владимир Иванович, у меня и в мыслях не было… Полина с ребенком будут жить в самых лучших условиях, даже не сомневайтесь, я лично буду за этим следить… - поспешно почтительно ответил Игнат Александрович, высокий худой русоволосый мужчина на пять лет старше меня самого, у которого уже был опыт работы управляющим в поместье, и имелись хорошие рекомендации от прошлого барина, стоящий в метре от стола, за каким в кресле с высокой резной спинкой сидел я. - Вот и славно… Можешь идти… Скажи дворовым, чтобы позвали ко мне Полю, да поживее… - выдохнул я, убирая расходную книгу в стол, откидываясь на спинку кресла и касаясь пальцами висков, после секса с крепостной ночью я чувствовал себя вполне удовлетворенным, вот только у меня неприятно побаливала голова из-за пресловутой противной бессонницы. - Как прикажете… - также вежливо и почтительно откликнулся управляющий и скрылся за дверью, прикрывая ее за собой, а я открыл третий ящик стола и достал оттуда прямоугольный футляр, где лежало золотое колье с прозрачными цирконами и изящные серьги ему в комплект. Эти драгоценности когда-то были куплены мной в ювелирной лавке столицы и предназначались в подарок одной из моих бывших любовниц на ее День Рождения, но мы благополучно расстались до того, а комплект так и остался у меня, напрочь забытый мной. Лишь недавно я абсолютно случайно обнаружил его в прикроватной тумбочке в своей спальне в самом конце ящика, заложенный другими вещами. Моей любимой женщине я дарить это не самое дорогое украшение с цирконами точно не стану. Во-первых, я никогда не буду передаривать Анне подарок, изначально предназначенный другой. А во-вторых, если бы я решил сделать моей любимой такой подарок, как колье, я бы обратился к уважаемому столичному ювелиру, дабы он по индивидуальному заказу изготовил роскошное колье с небесно-голубыми топазами цвета глаз белокурой красавицы в обрамлении сверкающих бриллиантов чистой воды. Изящная блондинка достойна такого дара, а для Полины и колье с цирконами за счастье, пусть носит, в конце концов, она родит моего ребенка, чем эти золотые безделушки бесхозными лежат в сейфе. - Вы звали меня, барин?.. – с ласковой улыбкой мягко заговорила вошедшая в кабинет крепостная в цветастом шелковом платье с преобладанием сиреневого с приличным вырезом на полной груди, демонстрирующим соблазнительную ложбинку, и собранными в аккуратную прическу волнистыми русыми волосами, своей плавной походкой от бедра, приближаясь ко мне. - Звал, звал… Это тебе, носи с удовольствием, пусть будет в радость… - открыв крышку футляра, ровным нейтральным тоном произнес я, наблюдая, как зеленоватые глаза женщины тут же загорелись, едва она узрела золотые побрякушки. Все бабы в этом плане одинаковые, хоть крепостные, хоть вольные, хоть благородные, все, как одна, неравнодушны к драгоценным камушкам и золотым цацкам, и это совершенно нормально, такова жизнь. - Ой, барин, это мне?.. Красота какая… Спасибо вам огромное, Владимир Иванович… Спасибо… - не скрывая радости, восхищенно воскликнула Поля, подходя ближе, а я улыбнулся уголком губ ее такой яркой восторженной реакции и поднялся на ноги. Крепостная тут же присела передо мной на корточки, опустилась на колени и принялась покрывать тыльную сторону моих рук нежными поцелуями своих мягких теплых губ, перемежая их со словесными благодарностями. Через пару минут я аккуратно поднял ее за подбородок в полный рост, взял в руки колье, расстегнул золотой замочек и застегнул его на шее женщины, а сережки она следом надела уже сама, после чего я подвел ее к большому прямоугольному зеркалу на стене в серебряной раме с замысловатыми завитушками. Пока Полина откровенно любовалась на себя в зеркало, во все глаза рассматривая колье и трогая его руками, я встал за ее спиной и вновь положил ладони на ее пока плоский живот, пытаясь вызвать в себе хоть какую-то маломальскую эмоцию к своему ребенку, которого она носила, но вновь, увы, ничего, пустота и полнейшее равнодушие… - Спасибо вам, барин… Я даже не надеялась… Это безумно красиво… - негромко промурлыкала с ласковой улыбкой страшно довольная подарком крепостная, положив свои теплые ладони поверх моих на ее животе. Несколько долгих мгновений мы стояли в тишине, после чего я аккуратно вытянул свои руки из-под ее и со словами, «Пусть будет в радость…», покинул библиотеку, оставляя женщину любоваться собой в зеркале. Мне хотелось напоследок пройтись по дому, где я родился и вырос, быть может, после уже и не придется, ноги сами привели меня в просторную спальню покойной матери в светлых тонах с двумя окнами, и мне снова вспомнились слова, сказанные ею в моем сегодняшнем сне. Я присел на корточки около постели мамы, не позволяя себе садиться на кровать, и медленно провел ладонью по прохладному гладкому шелку покрывала, чувствуя поднимающуюся из глубины души не передаваемую словами нежность, тесно переплетенную с душевной болью от ее потери. - Сегодня я уезжаю в Петербург, а после на Кавказ, уверен, Государь не откажет… Не знаю, смогу ли я вернуться, увижу ли я вновь поместье своими глазами, смогу ли прийти на ваши могилы с отцом своими ногами… Не ведаю, пусть будет, как Бог даст… От своей судьбы не уйдешь… Я люблю, тебя, мама, люблю… Прости меня за всё… Прости, если сможешь… - одними губами безмолвно изрек я в тишину вокруг, отчего-то будучи уверенным, что душа матери меня услышала, услышала и, очень хочется надеяться, поняла, и простила. Поднявшись на ноги, я вышел из светлой комнаты мамы, закрывая за собой дубовую дверь, спустился по широкой лестнице с резными перилами на первый этаж, побродил по гостиным и в итоге забрел на кухню, где в эти минуты никого не было, ни Вари, ни других дворовых. Только Лучик сидел на длинной деревянной лавке у стены и доедал густую сметану из блюдца, за прошедший месяц пушистый серый котенок подрос, набрал вес на попечении заботливой Варвары и стал вполне упитанным для своего возраста игривым и подвижным котишкой. - Как ты поживаешь, усатый?.. Уехала твоя спасительница… И я уезжаю… - тихо промолвил я, естественно не ожидая никакого ответа, и, присев на корточки, бережно погладил маленького котика по спинке по мягкой шерстке, с детства люблю кошек, на краткий миг он отвлекся от своего важного занятия, тихо мурлыкнул, и продолжил вылизывать с блюдца остатки сметаны. - Вы что-то хотели, Владимир Иванович?.. Сами на кухню пожаловали… - услышал я слегка удивленный и немного обеспокоенный голос Вари у себя за спиной, которому предшествовал звук ее быстрых шагов, я поднялся в полный рост и повернулся к вот уже много лет бессменной кухарке в поместье в светлом цветастом платье с белым фартуком поверх. Действительно я крайне редко наведывался на кухню сам, обычно те или иные пожелания на обед или ужин передавал через горничных, немудрено, что дородная женщина удивилась моему внезапному визиту, да я и сам себе удивился, если уж быть честным. - Нет, ничего… Я сегодня уезжаю… - спокойно ответил я, естественно, что я вовсе не обязан делиться своими планами и ставить в известность своих же крепостных, с ними взаимодействует управляющий. Но Варвару я знал с самого детства, и добрая женщина всегда относилась ко мне со всей душой, искренне любила меня, и мне почему-то захотелось сказать ей о том, что покидаю имение, самому. - Надолго?.. – спросила кухарка уже своим вполне обычным голосом, убирая с лавки пустое блюдце из-под сметаны, которую до того уплетал за обе щеки Лучик, теперь довольный и свернувшийся клубочком на той же лавке, явно намереваясь подремать, оно и неудивительно, погода за окном совершенно не прогулочная, мороз и снег. Служанки быстро приучили котенка делать все свои кошачьи дела на улице, и в доме он не гадил, в малом возрасте кошки как раз хорошо приучаются. Но и к длительным прогулкам в холодину котик точно не стремился, быстренько сделал все свои дела и бегом назад в теплый дом, на кухню, поближе к печке. - Надолго… - эхом отозвался я, беря из чашки, стоящей на простом непокрытом деревянном столе, полной спелых румяных яблок, одно из них и задумчиво крутя плод в руках. - Далеко ли?.. Неуж-то в самое пекло, барин?.. Господи… А как же дом?.. А мы как, барин?.. Пропадем ведь без вас… Пропадем… - видимо, догадавшаяся по офицерскому мундиру Царской армии из плотного зеленого сукна с красным воротничком-стойкой, застегнутым на все пуговицы, на мне, воскликнула тут же расплакавшаяся Варя, поспешно вытирая слезы платком. - Ну, будет тебе, Варечка, причитать раньше срока… А за делами в поместье будет следить новый управляющий… Так что никто никуда не пропадет… Прекращай плакать зазря… - мягко негромко промолвил я, положил яблоко обратно в чашу и на пару кратких мгновений бережно обнял дородную женщину, с детства любящую меня, как родного, и сейчас искренне переживающую обо мне, за плечи, после чего покинул кухню, услышав вслед тихое, «Храни вас Бог, Владимир Иванович…». *** Перед отъездом у меня осталось еще одно незавершенное дело в Двугорском, и я планировал его завершить, жизнь слишком коротка, чтобы разменивать ее по мелочам, потому в парадной с большими зеркалами на стенах я сменил туфли на сапоги, надел черное драповое пальто в пол с меховым воротником-стойкой и такими же манжетами, перчатки из мягкой черной кожи на руки и вышел на крыльцо в холодные объятия зимы. С низкого пасмурного серого неба с проседью цвета моих собственных глаз медленно падали мелкие снежинки на выложенный камнем и очищенный с утра дворовыми от снега просторный двор перед поместьем. Чистый и прохладный свежий воздух с градусами пятью морозца было приятно вдыхать, сделав глубокий вдох и медленный выдох, на пару секунд я прикрыл веки, следом открыл глаза, спустился с крыльца и спокойным шагом пошел в нужном мне направлении. Миновав двор, по центральной аллее парка с голыми лиственными деревьями, даже несколько уродливыми в своей наготе, перед имением я дошел до высоких кованых ворот, как обычно днем открытых, и покинул огороженную территорию усадьбы. Немного пройдя по широкой накатанной санями дороге, я свернул на нужную мне узкую тропинку, которая вскоре привела меня в лес. Неторопливо продвигаясь вперед по хорошо известной мне дорожке между елями и соснами-великанами с их раскидистыми зелеными лапами в шапках снега, я отлично осознавал, что этот разговор дастся мне совсем не просто. Потому я и решил пойти пешком, а не велел оседлать коня, мне просто нужно было время, чтобы морально подготовиться к этому сложному для меня диалогу, и сейчас это время у меня имелось. Несмотря на душевный дискомфорт, я не собирался поворачивать назад, я привык идти по жизни только вперед, что бы ни ожидало меня за очередным поворотом дороги под названием «Жизнь». «Наверное, я никогда не смогу простить Наде, что она ложилась в постель к моему мужу, когда я лежала при смерти. Ивана я простила, в конце концов, он – мужчина, но вот сестру не могу простить, разве так должно поступать родной сестре… Пусть Господь Бог решает, достойна она прощения или нет… Однако в моей смерти Надя не виновата, да, она принесла яд, но это я ее просила его принести, уйти было моим добровольным выбором… Не вини в моей смерти свою тетю, Володя, в этом ее вины нет… Быть может, это моя слабость, но я просто устала терпеть боль, понимая, что исцеления не будет… Увы, есть болезни, от которых невозможно излечиться… Может быть, ты сможешь меня понять, сынок… Пусть даже не сейчас, а после…» Вновь вспомнились мне слова матери из последнего сна, произнесенные ее мягким мелодичным ласковым голосом, а сама она была молодой и красивой в черном атласном платье и крупных золотых украшениях с драгоценными камнями на шее, руках и в ушах, с собранными в элегантную прическу темными гладкими волосами, какой я ее и помнил. Мне так не хватает тебя, мама… Я скучаю… - Я всё понимаю, мама, понимаю… И ни в чем тебя не виню… Я очень тебя люблю… Эта любовь и память всегда будут жить в моем сердце… Всегда… - одними губами беззвучно изрек я в морозный воздух, поднимая голову к хмурому низкому небу в просвете между ветвей деревьев, идти еще было порядка получаса, и я совру, если скажу, что в моральном плане этот путь давался мне легко. В следующее мгновение мне вдруг вспомнились стихи известного поэта, навеянные обстановкой почти сказочного спящего зимнего леса вокруг, мрачного, но в то же время невыразимо прекрасного в своей мрачности, в своей меланхоличной дреме в долгом ожидании чудесницы-весны. Откуда к нам пришла зима, Не знаешь ты, никто не знает. Умолкло всё. Она сама Холодных губ не разжимает. Она молчит. Внезапно, вдруг Упорства ты ее не сломишь. Вот оттого-то каждый звук Зимою ты так жадно ловишь. Шуршанье ветра о стволы, Шуршанье крыш над облаками, Потом, как сгнившие полы, Скрипящий снег под башмаками, А после скрип и стук лопат, И тусклый дым, и гул рассвета… Но даже тихий снегопад, Откуда он, не даст ответа. Должно быть, это просто вздор, Скопленье дум и слов неясных, Она пришла, должно быть, с гор, Спустилась к нам с вершин прекрасных. Там вечный лед, там вечный снег, Там вечный ветер скалы гложет, Туда не всходит человек, И сам орел взлететь не может. Должно быть, так. Не все ль равно, Когда поднять ты должен ворот, Но разве это не одно: В пролете тень и вечный холод? Меж ними есть союз и связь И сходство – пусть совсем немое. Сойдясь вдвоем, соединяясь, Им очень просто стать зимою. Бывает лед сильней огня, Зима – порой длиннее лета, Бывает ночь длиннее дня И тьма вдвойне сильнее света. Бывает сад громаден, густ, А вот плодов совсем не снимешь… Так берегись холодных чувств, Не то, смотри, застынешь. И люди все, и все дома, Где есть тепло покуда, Произнесут: пришла зима. Но не поймут откуда.* Холодная и мрачная картина зимней природы вокруг меня являлась зеркальным отражением моего душевного состояния, «Там вечный лед, там вечный снег… Там вечный ветер скалы гложет…». После отъезда любимой женщины в моей грешной душе словно наступила бесконечная зима, все свечи погасли, задутые ледяным дыханием свирепого северного ветра, тьма окутала мою мятежную душу, и нет мне выхода из этого бескрайнего лабиринта темных коридоров, где нет никого кроме холода и одиночества. Вот с такими вот безрадостными мыслями через полчаса я добрался до низкой деревянной избушки Сычихи, затерявшейся в лесной чаще, из трубы тонкой струйкой поднимался сизый дымок, значит, хозяйка дома и не так давно топила печь. Остановившись перед дверью, я глубоко вдохнул, медленно выдохнул, снял с рук перчатки и постучал костяшками пальцев по дереву, ответом мне была тишина, однако в окне виднелся огонек горящей свечи, потому я толкнул дверь, не запертая на замок, она легко поддалась и открылась. Женщина в черном платье сидела за простым деревянным столом и в задумчивости раскладывала карты в компании одиноко горящей рядом свечи в дешевом подсвечнике, на звук открывшейся двери она подняла взор своих темных глаз от карт и с нескрываемым удивлением взглянула на меня. - Здравствуй… - негромко произнес я нейтральным тоном, закрывая за собой дверь, дабы не пускать холод в теплое натопленное пространство маленького домика с низким потолком, до которого я с легкостью мог достать рукой, и проходя внутрь. При всей внешней нейтральности внутри я чувствовал себя ужасно некомфортно, мне очень сложно дается просить прощения, единственным человеком, перед которым я извинялся, была моя любимая, тогда в церкви у гроба отца извинения дались мне легко, ибо я понимал, что виноват перед ней. И сейчас я ощущал свою вину перед тетей за свое несправедливое отношение к ней на протяжении многих лет, но при этом чувствовал себя, будто не в своей тарелке, наверное, по жизни я успел наговорить ей слишком много плохого, слишком во многом обвинить. Но все же, если мне вскоре суждено покинуть этот мир, воюя на Кавказе, я хочу умереть прощенным, пусть не Богом, но хотя бы людьми, которых успел обидеть в этой жизни. Не хочу уходить без прощения… - Здравствуй, Володя… Какими судьбами тебя сюда занесло?.. Заблудился?.. – также негромко с мягкой иронией поинтересовалась женщина с короткой стрижкой, в моем детстве она выглядела иначе, ее рыжие волосы были длинными и волнистыми, на что я невольно усмехнулся уголком губ. Ну, да, заблудился, решил прогуляться по зимнему лесу, подышать свежим воздухом и заблудился… - Можно присесть?.. Почему не закрываешь входную дверь?.. Мало ли кто может оказаться на пороге… - спросил я, оставаясь на месте, если тетя меня сейчас прогонит, уйду, значит, мне суждено умереть без ее прощения. - Да-да, конечно, проходи… А чего мне запираться на засов, у меня красть нечего, да и люди здесь бывают нечасто… И не полезут ко мне воры, побоятся, что порчу или проклятье наведу, я ведь ведьма… - вполне благодушно с мягкой улыбкой ответила колдунья, а я подошел к столу, положил свои перчатки на его край, расстегнул пуговицы пальто и сел на деревянную табуретку, после чего она уже без улыбки тихо добавила, - Я не рассчитывала, что ты придешь… Знаю, что ты обо мне думаешь… - Я во многом ошибался… В жизни всё меняется… Я пришел просить у тебя прощения… - негромко промолвил я с внутренним ощущением, что стою на краю пропасти, стоит сделать еще один последний шаг, и стремительно полетишь вниз. Сычиха же посмотрела на меня настолько неверяще, будто бы я шутил, а я продолжил говорить. - Я серьезно… Я больше не виню тебя в смерти матери… Теперь я знаю, что уйти было ее собственным добровольным выбором… Я был жесток к тебе и несправедлив, и мне никто не давал права судить тебя… Ты любила моего отца… - высказавшись, я замолчал, ожидая ответа на свои слова, простит или нет. Теперь, когда я узнал от матери, что тетя не виновна в ее смерти, моя ненависть к ней остыла, выгорела дотла, обратившись в серую золу, я больше не чувствовал в себе этой испепеляющей всё на своем пути огненной ненависти, ее просто не было. Однако к моему немалому удивлению женщина лишь покачала головой, словно в знак отрицания, закрывая глаза и лицо руками… - Хочешь сказать, ты не любила отца?.. Разве не я жил с тобой в одном доме?.. Разве не на моих глазах все это происходило?.. – переплетая пальцы рук на поверхности стола, с легкой улыбкой спросил я, когда колдунья тоже положила руки на стол и взглянула на меня. - Да, я любила Ивана, многие девушки заглядываются на женихов своих старших сестер… Поэтому я так и не вышла замуж… А потом, когда на свет появился ты, я решила свою жизнь посвятить племяннику… Помнишь, как хорошо нам было с тобой вместе?.. – с мягкой теплой улыбкой откликнулась колдунья, и я понял, она меня простила, и мое внутреннее ощущение морального дискомфорта тут же ушло, растворившись без следа, в ментальном плане мне стало спокойно, а на душе все же чуточку светлее. - Помню… Но у меня такое чувство, словно ты все время что-то не договариваешь… - также тепло улыбнувшись, согласился я, однако меня действительно не покидало ощущение, что есть что-то важное, что ведьма не говорит, скрывает ото всех и от меня в частности. - Потому что мои слова и поступки приносят горе окружающим… - просто ответила Сычиха, и я для себя четко осознал, что пытаться у нее узнать, что же именно она скрывает, бесполезно, если тетя не считает нужным чего-то говорить, она и не скажет. - Ну, хорошо, не хочешь, не говори… Хотя сказать могла бы, потому что ты меня больше не увидишь… Я еду на Кавказ… - не видя никакого смысла спорить, миролюбиво произнес я, не люблю длительных затянутых прощаний, долгие проводы – лишние слезы. - Ты не должен ехать на Кавказ… - вдруг неожиданно для меня уверенно возразила женщина, на что я невольно улыбнулся уголком губ, куда мне ехать и как жить, я буду решать исключительно сам, и в советах других людей, даже к которым хорошо отношусь, я не нуждаюсь. - Поздно, я уже всё для себя решил… - спокойно промолвил я, не собираясь спорить на эту тему и вообще обсуждать этот уже давно решенный для меня вопрос, не вижу ни малейшего смысла. - Это всё из-за Анны, от нее бежишь… - безапелляционно заключила колдунья, пристально глядя на меня своими внимательными темными глазами, и надо признать, в чем-то она была права. Единственным человеком, ради которого я мог бы остаться в Петербурге и попытаться научиться жить обычной мирной жизнью без войны, что, казалось, за эти годы успела проникнуть не только в мое сознание и подсознание, но и в мою кровь, была Анна, моя любимая женщина. Но, к несчастью, она любила не меня, а Цесаревича, потому мне нет никакого смысла оставаться в столице, не хочу и не могу лицезреть счастье моей любимой с другим, пересекаясь с ними даже случайно на светских раутах, это выше моих моральных сил, слишком болезненно в эмоциональном плане. Уж лучше воевать на Кавказе, и пусть будет, как суждено… - Хватит гадать на кофейной гуще, у меня есть много причин… - желая закрыть эту бесперспективную тему, доброжелательно проговорил я, улыбнувшись уголками губ. Внутри избушки, где жила тетя, я оказался впервые, и мне здесь было не очень комфортно в плане самоощущения, я привык к большому двухэтажному каменному дому с просторными комнатами с широкими окнами и высокими потолками. Здесь же для меня все было очень маленьким, обшарпанные деревянные стены и низкий потолок, до которого я без труда мог дотянуться рукой, с непривычки словно давили на меня. - Но ты совершаешь ужасную ошибку… - не желая закрывать обсуждение этой совершенно бесперспективной темы, убежденно высказалась ведьма, и ее упорство невольно вызвало у меня легкую улыбку. Ну, и какую такую страшную ошибку я совершаю?.. - Почему? Твои карты говорят, что я женюсь на Анне?.. – переставая воспринимать этот разговор всерьез, с улыбкой полушутливо поинтересовался я, взглядом указав на разложенные на столе масти «рубашками» вниз, на что получил вполне серьезный ответ Сычихи. - Нет… В церкви я вижу тебя рядом с другой женщиной… Если видения колдуньи не врут, получается, в будущем я все же женюсь… И эта женщина не Анна… Но на Анне я не смог бы жениться даже при всем желании и взаимности чувств с ее стороны, ибо для заключения брака с женщиной низкого происхождения дворянину и офицеру Царской армии нужно подавать прошение напрямую Государю, и только если Император его одобрит, такой брак станет возможным. Но все знают, что Государь крайне редко одобряет такие прошения, ибо отнюдь не является сторонником мезальянсов, союзов со смешением высшего и низкого сословий, к тому же, Император никогда не одобрит прошение человека, который когда-то посмел вызвать его сына, Наследника Престола, на дуэль, и я прекрасно всё это понимаю. Однако мне и думать об этом нет нужды, поскольку моя любимая меня не любит… - Хватит об этом… Ты вот что, перебирайся лучше ко мне в усадьбу… Ты – моя единственная родня, дом остается без хозяина… - улыбнувшись уголками губ, мягко произнес я. Будет правильнее, если тетя вернется жить в поместье в хорошие комфортные условия, чем будет доживать свою жизнь в этом малюсеньком деревянном домишке, затерянном в лесу. Хочу сделать для нее что-то хорошее напоследок… - Нет, я не могу, для меня это невозможно, Володя… Этот дом полон для меня призраков, там живут тени прошлого… - категорически отказалась женщина, отрицательно покачав головой, и я не стал настаивать, в этом попросту нет никакого смысла. И вообще мне уже пора, до имения идти минут сорок пять, а как вернусь, сразу велю заложить карету и отправлюсь в столицу, и к вечеру уже буду в Петербурге, там у меня тоже есть незавершенные дела, которые я хочу завершить перед Кавказом. - Как знаешь… Но если надумаешь, дом твой… И еще, этот кулон с твоим портретом внутри отец носил при себе до конца жизни… Пусть он останется у тебя… Думаю, это будет правильно… - вынув из кармана пальто овальный золотой кулон на длинной цепочке, очищенный прислугой от следов моей засохшей крови, я положил его на стол поверх разложенных на нем карт, мне этот кулон ни к чему, пускай он остается у той, чей портрет хранит внутри. - Спасибо… Кулон столько лет был у Ивана, он хранит тепло его рук… - благодарно выдохнула колдунья, аккуратно взяла кулончик со стола и открыла его. Несколько долгих мгновений она задумчиво смотрела на собственный портрет времен молодости, будто вспоминая эту самую молодость и моего отца, после чего закрыла кулон с тихим щелчком, сжала его в ладонях и заговорила. - Я тоже хочу тебе кое-что отдать, Володя… - и я немало удивился услышанному, даже любопытно, что же мне хочет отдать Сычиха. Женщина встала из-за стола, и я тоже поднялся следом, поскольку мне пора возвращаться в поместье, тетя же открыла один из многочисленных деревянных ящичков разных размеров у нее за спиной, стоящих как на простом стеллаже из нескольких полок, так и на подоконнике, убрала туда кулон на цепочке, а из другого достала какой-то миниатюрный предмет и протянула его мне. Вещица оказалась старинным тяжелым золотым женским перстнем с крупными кроваво-красными рубинами, на котором витиеватым почерком было выгравировано имя «Анастасия». - И зачем мне этот перстень, скажи на милость?.. И кто такая эта Анастасия, хозяйка перстенька?.. И как он вообще оказался у тебя?.. – с искренним любопытством спросил я, рассматривая роскошный дорогой перстень в своих руках. Судя по тому, что перстень явно старинный, этой Анастасии уже давно нет в живых, а заказывал его у ювелира далеко не бедный человек. И какое отношение к этим людям имеет Сычиха, что перстенек в итоге оказался у нее… - Придет время, сам поймешь, кто такая Анастасия… Ей перстень и отдашь… Мне чужого не надо… - загадочно ответила ведьма в своем любимом стиле «недоговаривать», к чему я уже успел привыкнуть, потому не стал более ее расспрашивать, все равно ведь больше она ничего не скажет, если не желает говорить. - Ну, что же мне пора… - убирая перстень в карман пальто и беря со стола свои кожаные перчатки, улыбнувшись уголками губ, негромко промолвил я, тепло глядя на колдунью, неизвестно, свидимся ли мы еще или нет. - Володя, я прошу тебя, не езжай туда, не нужно…Там кровь, там все в крови… - вновь завела старую «шарманку» Сычиха, но у меня не имелось ни малейшего желания с ней спорить. Для себя я уже все решил, для меня совершенно невозможно оставаться в Петербурге, это выше моих моральных сил, к тому же, я ничего не умею делать, кроме как воевать и убивать. - Война не бывает без крови… Прощай… Прощай, тетушка… - на прощание мягко изрек я, бережно обнял женщину за плечи и поцеловал ее в щеку, после чего быстро покинул избушку, закрывая за собой дверь, долгие проводы – лишние слезы, ни к чему это. На обратном пути по лесной тропинке я отметил про себя, что шел к Сычихе с колоссальной тяжестью на душе, рожденной внезапным чувством вины после истинного понимания произошедшего в прошлом, и буквально каждый шаг в эмоциональном плане давался мне с огромным трудом. Сейчас же я шагал легко и свободно, будто с души упал тяжелый камень, и мне стало спокойно внутри, я освободился от непомерной обиды и смертельной ненависти, с которыми жил двадцать лет, их больше не было в моей душе, они ушли, рассеялись по ветру подобно праху отжившего. Резкий порыв холодного северного ветра ударил в лицо мелкими колючими снежинками, обжегшими кожу, и ровно в то же мгновение пред моим внутренним взором всплыли стихотворные строки, которым не суждено быть записанными, ибо после я вряд ли их вспомню. Все же вдохновение – крайне странная и неподвластная логическому пониманию вещь, или вернее будет сказать, состояние, оно посещает тебя в совершенно неожиданные моменты, когда ты его совсем не ждешь. Я один на один с судьбою, я так часто стою на краю, То как волк на луну я вою, то взлетаю, то камнем ко дну. Я не знаю преграды больше, чем себя самого ломать, Я на ветер хочу быть похожим, он свободный, может летать. Не желаю я жить в покое, не хочу в тепле зимовать. Ты возьми меня ветер на волю, я свободным хочу летать. Ветер, ветер, нервы на пределе. Ты зачем мне душу рвешь, будоражишь кровь. Ветер, ветер, ты на самом деле Воешь, где хочешь, так и я живу, как одинокий волк. Воешь, где хочешь, так и я живу, как одинокий волк…** Вот уж действительно, «Не желаю я жить в покое, не хочу в тепле зимовать», я просто не умею жить спокойно и размеренно, как многие другие люди вокруг, этого самого покоя нет и никогда не было в моей душе. Там пустота, огромная черная дыра, которую необходимо постоянно заполнять какими-то активными действиями по жизни, пусть даже воевать. Иначе эта внутренняя тьма начинает пожирать изнутри и разрушать меня самого, стоит мне лишь ненадолго остановиться и попробовать жить в покое, это просто не мое, и все тут. Необъяснимая энергия покоя исходит от Анны, рядом с моей любимой женщиной мне удивительно спокойно на душе, вместе с ней я даже могу спокойно спать без кошмарных сновидений в багровых тонах родом с Кавказа, словно само присутствие белокурой красавицы в моей жизни отгоняет кровавых демонов моего прошлого. Но моя любимая теперь далеко, она любит другого, царского сына, у нее своя жизнь, в которой нет места мне. А мне без изящной блондинки, по сути, и жить не хочется, в моей душе без нее нет света, нет радости, нет смысла и даже самой жизни нет, лишь пустое бесполезное безрадостное существование… В этой жизни у меня есть все, что только можно пожелать, благородное происхождение, титул старинного знатного рода, богатство, земли, тысячи крепостных, огромный фамильный особняк в столице, да только человеческого счастья нет, и ни за какие деньги ты его не купишь… Одиночество, я много лет живу с чувством всепоглощающего одиночества в душе, оно поселилось во мне после смерти матери и осталось со мной навсегда. Помню, еще во времена учебы в Кадетском корпусе Миша всегда с таким теплом и любовью отзывался о своих родителях, сестре, их семье, доме, в его душе всегда было это чувство «родного очага», где тебя любят любым, и сложным, и простым, где тебя всегда ждут, где тебе всенепременно рады. Это ощущение дома, семьи, «родного очага» всегда жило и в Андрее, с которым мы выросли вместе, меня же оно безвозвратно покинуло после смерти мамы, сменившись тотальным одиночеством, с которым я научился жить или же лишь существовать, не знаю. Наверное, в глубине души я в чем-то завидую тем, кого ждут дома близкие, любящие люди, поскольку меня самого никто не ждет, никому нет до меня никакого дела, умру, никто и не расстроится особо, я один на один с судьбою. С этими не самыми радостными мыслями спокойным шагом за сорок пять минут я дошел до имения, убрал старинный перстень с рубинами и гравировкой «Анастасия» в металлический сейф, достал оттуда разорвавшийся браслет Анны с бриллиантами с ее изящной щиколотки, дабы вернуть его обладательнице, и велел запрягать карету для поездки в Петербург. Как только всё было готово, я в последний раз взглянул на поместье с белоснежными колоннами и желтыми стенами, выделяющееся на фоне однотипного зимнего пейзажа ярким пятном, сел в коляску и, велев кучеру на козлах трогать, захлопнул дверцу, словно отсекая от себя какой-то завершившийся этап своей не самой счастливой жизни. «Поверь мне, счастье только там, где любят нас, где верят нам», вспомнились мне строки, прочитанных мной в одной из книг, и для меня это самое счастье именно где-то «там», а отнюдь не «здесь»… Экипаж плавно тронулся с места и покатился по выложенному камнем просторному двору перед имением, дабы выехать на широкую аллею парка перед домом с голыми лиственными деревьями, покинуть огороженную территорию усадьбы и по укатанной санями и каретами дороге отвезти меня в столицу. В городе на Неве я хочу на прощание встретиться с моей любимой и не только с ней, хочу поговорить наедине с моей бывшей невестой Лизаветой Петровной, попросить у Лизы прощения за все слезы, что она пролила из-за меня. Мне нужно услышать своими собственными ушами, а не со слов Михаила, что она меня простила… Откидывая голову назад и касаясь затылком стенки коляски, обитой изнутри синим шелком, я прикрыл глаза, желая подремать в пути, поскольку голова у меня все также побаливала из-за ночной бессонницы, моей частой гостьи, искренне надеясь, что у меня получится хотя бы ненадолго уснуть. Вспомнилось, как мы вместе с Анной ранее ехали вдвоем в столицу, а после возвращались обратно в Двугорское, тогда белокурая красавица накрыла меня вместе с собой двусторонним пледом из волчьих шкур поверх зимней одежды и положила голову мне на плечо, а я обнял ее за талию, притягивая ближе к себе. И рядом с моей любимой мне было так хорошо, так спокойно внутри, что даже удивительно… В последний месяц помимо кровавых кошмаров родом с Кавказа мне стали сниться несколько странные сны с участием Софьи Петровны, младшей сестры Андрея, я абсолютно не думал о ней днем, но княжна упорно приходила ко мне ночами во снах. Сами по себе эти сновидения не были какими-то негативными или неприятными, они были каждый раз разными, но во всех из них, как бы это странно ни прозвучало, Соня являлась моей женой, во сне мы были женаты. Наутро эти непонятные сны еще какое-то время не отпускали меня, словно держали своими цепкими невидимыми руками, вспыхивая яркими отголосками-воспоминаниями в сознании. И если быть совсем честным, то особой радости мне эти сновидения с участием княжны, опутывающие будто полупрозрачный морок, не доставляли. Единственными приятными снами для меня были те, в которых мне являлась моя любимая… Я буквально слышал мягкий мелодичный голос миниатюрной куколки, ласково называющей меня «Володя», чувствовал запах ее светлой нежной кожи, вкус пухлых сладких губ на своих губах, ощущал прикосновение длинных шелковистых локонов, отливающих золотом, к своему лицу, с наслаждением пропуская их сквозь пальцы, чуть ли не в реальности ощущал ее красивое женственное теплое тело с плавными изгибами и линиями в своих объятиях… Не всегда сновидения, в которых меня навещала обворожительная блондинка, являлись эротическими, напоенными страстью и сексом, они были самыми разными, но в каждом из них я чувствовал себя счастливым рядом с женщиной, которую люблю, и в те минуты мне не хотелось просыпаться, я желал продлить эти зыбкие грезы еще немного, дабы еще капельку побыть счастливым, если уж не наяву, то хотя бы во сне. Я отчетливо осознавал, что ужасно скучаю по моей любимой, меня прямо тянет к ней, вот только вряд ли она вспоминает обо мне, живя в столице своей собственной жизнью с Цесаревичем и играя на сцене Императорских театров. Нужно будет обязательно посетить спектакль, в котором участвует Анна, хочу увидеть ее на сцене, ведь, по словам Миши под светом рампы она не играет, а живет в своих героинях. Хочу запомнить эти яркие мгновения и никогда их не забывать, дабы помнить белокурую красавицу в минуты ее триумфа на сцене до самого конца своей грешной жизни. Я скучаю по тебе, Аня, неимоверно скучаю… Никогда не думал, что можно настолько сильно по кому-то скучать, желать хотя бы просто увидеть дорогого человека, услышать его голос, прикоснуться, обнять, с закрытыми глазами вдохнуть его запах и ощутить почти болезненную нежность в томящейся без взаимности душе… Через пару недель наступит Новый Год, но у меня было абсолютно не праздничное настроение, даже малейших разноцветных искорок наступающего зимнего праздника не вспыхивало в моей душе, там было холодно, темно, пусто и одиноко. С трудом я могу вспомнить, когда последний раз отмечал Новый Год и Рождество, наверное, это было еще во времена учебы в Кадетском корпусе, а после был Кавказ, потом мистическая загадочная Индия и вновь Кавказ, а там, в пекле жестокой грязной войны с горцами, было как-то не до отмечаний. Сесть вечером за стол с другими офицерами, выпить водки и закусить, для меня не является каким-то особенным отмечанием, если нет ощущения праздника в душе, то все скатывается в банальную попойку. Вспомнил… С офицерами, с которыми мы сопровождали русскую посольскую миссию в заморской Индии, а попросту говоря, оберегали жизнь российских дипломатов в чужой стране, вместе с ними мы и отмечали Новый Год в Дели в местном увеселительном заведении, где женщины с не самым высоким моральным обликом в цветных эротичных костюмах с позвякивающими на запястьях и щиколотках золотистыми браслетами танцевали соблазнительные восточные танцы и прочими способами развлекали посетителей. С той поры я и люблю смотреть на колоритные арабские танцы в исполнении красивых гибких сексуальных завлекающих танцовщиц… Местные музыканты на своих непривычных взгляду европейца инструментах исполняли ритмичные восточные мелодии, в воздухе витал приятный пряный аромат благовоний, на низких столах стояли кувшины с алкоголем, экзотические индийские блюда, кальяны, а за окном раскинула свое звездное покрывало черная бархатная южная ночь с двадцатью пятью градусами тепла. Несколько непривычно, конечно, отмечать Новый Год в летнюю пору, но помнится мне, праздник тогда удался… В ту ночь мне было весело в зале в компании своих сослуживцев и дипломатов в окружении хорошеньких танцовщиц, не понимающих ни слова по-русски и крайне слабо владеющих английским, хоть Индия и являлась колонией Британии уже почти столетие, с середины прошлого века, и потому лишь согласно кивающих и мило улыбающихся на все обращенные к ним нетрезвые речи мужчин. А после мне было очень даже приятно в отдельной комнате с одной из них, весьма умелой любовницей, хорошо знающей, как доставить мужчине подлинное удовольствие… Во времена молодости так отметить Новый Год было для меня очень даже неплохо, в порядке вещей, не был он для меня семейным праздником, как для многих других, наверное, потому что у меня внутри не было и нет этого ощущения семьи, дома, «родного очага». Сейчас же, если помечтать, мне бы хотелось отметить этот зимний праздник наедине с моей любимой женщиной безо всяких посторонних людей, в реальности же этим сладким грезам, увы, не дано было осуществиться, и я это прекрасно понимал… *** - Хочу попить чайку с мятой, что-то подташнивает… - поморщившись от неприятного ощущения несильной тошноты, промолвила вошедшая на господскую кухню своей плавной походкой от бедра Полина в цветастом платье с преобладанием сиреневого и с приличным вырезом на полной груди, демонстрирующим ложбинку. Женщина взяла заварочный чайник, насыпала туда столовую ложку черного листового чая и положила высушенную веточку мяты, после чего заполнила его кипятком из только что закипевшего самовара, накрыла крышкой и села за простой непокрытый длинный деревянный стол, за каким Варвара в светлом переднике поверх цветного платья терла на терке свеклу для борща на ужин дворовым. - А ты чего, как в воду опущенная, Варя, словно помер кто?.. Смотри, какое красивое колье мне барин сегодня подарил, золотое… Дорога я Владимиру Ивановичу… Вот рожу сыночка, стану хозяйкой в поместье… Больше не придется мне самой себе чай заваривать… - с довольной улыбкой продолжила говорить крепостная, будучи в приподнятом настроении из-за дорогого подарка хозяина, кончиками пальцев любовно касаясь прозрачных цирконов в массивном ожерелье на своей шее. - И чему ты радуешься?.. Ты, может, барина больше никогда не увидишь… - невесело откликнулась кухарка, продолжая натирать свеклу в большую металлическую чашу, на что Поля тихо саркастично усмехнулась, совершенно не воспринимая ее слова всерьез. - С чего это вдруг я барина больше не увижу, скажешь тоже… Ну, уехал Владимир Иванович в Петербург, и что с того… Да, барин, конечно, предпочитает столичную жизнь нашей деревенской скуке, но не навсегда же он уехал… Через несколько месяцев наверняка наведается в поместье… - все с той же самодовольной улыбкой легко парировала хозяйская любовница слова дородной женщины, поднимаясь из-за стола, дабы налить себе в кружку заварившегося чая, пока он не стал слишком крепким и чересчур насыщенным. - Да, не в столицу барин уехал, а на Кавказ, на войну, в самое пекло… Дай Бог, живым вернется… - откладывая в сторону оставшийся от натертого бурака хвостик и беря следующую свеклу, все также безрадостно произнесла Варвара, от чего улыбка с лица Полины мгновенно сошла, а ее отличное настроение как ветром сдуло. - Дай, Бог, чтоб вернулся… Владимир Иванович обязательно должен вернуться и увидеть нашего сына… - негромко выдохнула крепостная, наливая горячий чай с приятным травянистым ароматом мяты себе в кружку, следом вновь возвращаясь за стол и молча делая небольшой глоток обжигающей жидкости, долженствующей успокоить противную тошноту. На кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь шоркающим звуком натираемой Варей на терке свеклы, каждая из женщин думала о своем, но обе они хотели, чтобы их хозяин вернулся обратно со страшной смертоносной войны живым и невредимым… *** POV Владимир Мне все же удалось задремать в мерно покачивающемся на ходу экипаже, что бывает в моей жизни нечасто, крайне редко я могу уснуть в дороге, а когда вернулся к реальности из царства Морфея, благо на этот раз обошлось безо всяких сновидений, карета уже въехала в столицу и покатилась по мостовым города на Неве, а моя противная мигрень к счастью прошла. Наступил вечер, стемнело, зажгли фонари, в скорости наступит и долгая холодная зимняя ночь, но в отличие от деревни, где ночью на улице обычно никого не бывает, Петербург никогда не спит, на городских улицах всегда есть прохожие. В столице весьма насыщенная ночная жизнь, предоставляющая разнообразные развлечения на любой вкус и кошелек, начиная от фешенебельных ресторанов с роскошными интерьерами, хрустальными люстрами, изысканной кухней с множеством блюд в меню и огромным ассортиментом вин, с колоритными плясками и песнями в исполнении цыган, где собирается приличная публика и приятно провести вечер, продолжая дорогими борделями с прекрасными куртизанками по Итальянской улице, где находится и заведение мадам де Воланж, в котором я однажды бывал, не могу назвать себя большим любителем продажных женщин, и заканчивая дешевыми трактирами с отвратной горькой водкой для всякого городского сброда. Крепостному кучеру я велел ехать не в свой собственный дом на Фонтанке, а прямиком в особняк Репниных, хочу поговорить с Лизой и заодно узнать у Миши адрес Анны, он просто не может его ни знать. В итоге Михаила дома не оказалось, крепостная горничная вежливо и почтительно сообщила мне, что барин еще не вернулся, и отправилась сообщить барыне о моем визите. А уже через десять минут в дорого обставленную гостиную с горящими в бронзовых канделябрах свечами и разожженным камином, щедро отдающим свое живое тепло в просторное помещение, вошла улыбающаяся Лизавета в бордовом платье с собранными в элегантную прическу светлыми пшеничными волосами и кроваво-красными рубинами в ушах. Моя бывшая невеста, теперь княгиня Репнина, жена моего лучшего друга, она прекрасно выглядела, стройной, свежей и отдохнувшей, и если бы я не знал, то никогда бы не сказал, что всего несколько месяцев назад Лиза родила второго ребенка, дочь Анну. - Лизавета Петровна, добрый вечер… - улыбнувшись уголками губ, тепло поздоровался я, будучи искренне рад ее видеть, и поцеловал тыльную сторону нежной холеной руки красивой женщины, приятно пахнущей дорогими французскими духами. - Какая я тебе Лизавета Петровна, Володя… Мы ведь друг друга с самого детства знаем, даже пожениться собирались… - легко и задорно рассмеялась княгиня Репнина своим звонким жизнерадостным смехом, обняла меня за шею, положила голову мне на грудь и уже без смеха негромко промолвила. - Я очень рада тебе… Рада видеть тебя живым и здоровым… - Лиза… - также тихо выдохнул я, обнимая мою бывшую невесту за талию и целуя ее в белокурую макушку, чувствуя поднимающиеся в душе тепло и нежность. Моя юношеская влюбленность в Лизавету давно прошла, но она навсегда останется для меня близким и родным человеком, с которым связана определенная часть моей жизни, да и как женщина она меня до сих пор притягивала, я чувствовал в ней все тот же огонь, горящий в глубине ее голубых глаз. Впрочем, сексуально меня привлекают многие красивые женщины, я – эстет, люблю живую женскую красоту, а вот в моем сердце живет лишь одна единственная женщина, моя любимая, Анна, которая, увы, любит другого, не меня… После мы расположились на удобном мягком диванчике, хозяйка дома велела пришедшей на звон серебряного колокольчика служанке принести черного кофе со сладостями, та быстро выполнила поручение барыни, и теперь мы сидели на диване, пили ароматный крепкий кофе, дружелюбно болтали, смеялись и вспоминали совместно проведенные детство и юность. Я сладкое не люблю, потому не притрагивался к пирожным на большом плоском фарфоровом блюде и лишь небольшими глотками пил горячий напиток из зерен, а вот обаятельная блондинка сладости жаловала, как практически все женщины, и потому пила кофе вприкуску с бисквитными пирожными со взбитыми сливками и ягодами. С Лизой мне всегда было очень легко и приятно общаться, так было и сейчас, в этом плане ничего не изменилось… - Володя, а помнишь, как мы с тобой и с Андреем как-то летом шли через лес от твоего дома к нашему по дорожке, по которой обычно не ходили?.. Мне тогда было семь, и я увидела невдалеке от тропинки на земле янтарно-красные ягоды, похожие на малину, в то время я еще не знала, что это морошка, которая растет на окраине болот… Естественно я тогда захотела сорвать эти ягоды… Не послушав брата, который говорил, что на это нет времени, и нам нужно идти, я пошла прямиком к манившим меня ягодкам, сорвала несколько штук, потом еще пару, сделала шаг к следующим и неожиданно провалилась в трясину почти по колено… Ох, и испугалась же я тогда, мигом забыв о ягодах… - с улыбкой продолжила вспоминать Лизавета, допив кофе, поставив белоснежную чашку на фарфоровое блюдце на журнальном столике из темного дерева, передвинувшись на диванчике ко мне поближе и положив голову на мое плечо. - Конечно, помню… Мы с Андреем тогда о чем-то говорили и мигом обернулись на твой громкий крик… Ни до того, ни после я не слышал, чтобы ты так истошно кричала… Мы тебя вытащили на твердую землю, а Андрей после стоял, смотрел на грязный подол твоего светлого платья и в красках представлял, как маменька будет тебя ругать за испачканное платье… И после мы по этой дорожке впредь не ходили, до того случая я и не знал, что посреди нашего леса есть заболоченная местность… - улыбнувшись уголком губ, отозвался я, вдыхая приятный сладковатый цветочный аромат духов и ласково поглаживая своими пальцами тонкие ухоженные женские пальчики с обручальным золотым кольцом на безымянном. - А маменька и ругалась, до сих пор помню ее слова, в детстве она частенько мне так говорила, «Ну, что это такое, Лизавета… Ты ведь барышня, а приходишь домой вся грязная, как мальчишка...», - расслабленно рассмеялась княгиня, задумалась на несколько долгих мгновений и заговорила вновь. – А помнишь, как другим летом мы с тобой ходили на пикник, точнее ездили верхом, мне тогда было восемнадцать, а ты недавно вернулся с Кавказа и приехал в Двугорское?.. Был ясный солнечный день, мы сидели на мягком пледе на берегу озера, пили шампанское, ели фрукты, болтали, смеялись, целовались… Я хотела снять платье и в сорочке искупаться в озере, а ты не разрешил… - Помню… Вода в озере днем была еще прохладной, не успела прогреться, ты могла простудиться и заболеть, вот и не разрешил… К тому же, если бы кто-то увидел тебя в одной сорочке рядом со мной, пусть мы и были женихом и невестой, пошли бы нехорошие слухи, ведь люди очень любят молоть своими злыми языками… Мне все равно, что будут говорить обо мне, но я бы никогда не допустил, чтобы мою невесту поливали грязью… - абсолютно серьезно ответил я, повернув голову влево и нежно поцеловав обаятельную блондинку в белокурую макушку, немного помолчал и произнес то, ради чего я сегодняшним вечером и прибыл в особняк Репниных. - Однажды я подарил одной барышне книгу с моим любимым стихотворением, а после не оправдал тех высоких слов, не оправдал ее ожиданий… Наверняка, она давно сожгла ту книгу в камине… Прости меня, Лиза… Я виноват перед тобой, я заставил тебя плакать… Прости меня… - как ни странно, но слова извинений дались мне удивительно легко, и теперь я ждал, что скажет мне моя бывшая невеста, в прошлом оставленная мной, мне необходимо ее прощение, хочу умереть прощенным, если не Богом, то хотя бы людьми, коих когда-то обидел. - Я давно простила тебя, Володя… А книга, подаренная тобой, до сих пор у меня, она здесь в доме… Могу принести ее, если хочешь?.. Когда я узнала, что ты стрелялся на дуэли из-за другой женщины, бывшей фрейлины Ольги Калиновской, ныне пани Огинской, и поняла, что ты меня больше не любишь, мне было очень больно, тогда я действительно много плакала… Но со временем я простила тебя… Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, чтобы ты обрел свое счастье в этой жизни, Володя… - подняв голову с моего плеча и внимательно глядя на меня открытым взором своих небесно-голубых глаз, как и у моей любимой, с доброжелательной улыбкой изрекла Лизавета, на что я тихо и абсолютно искренне выдохнул, «Спасибо тебе…», и нежно поцеловал ее в лоб. - Ты приезжай ко мне в гости почаще, Володя, я всегда буду тебе рада… Миша весь в государственных делах, чуть ли не с утра до вечера в Зимнем, он ведь Адъютант Его Высочества, к ужину и то нечасто возвращается домой, обычно позже, вот и сегодня я ужинала в одиночестве… Он не будет против твоих визитов… Идем со мной… - встав с дивана, позвала женщина и протянула мне свои холеные нежные руки, я тоже поднялся на ноги, на пару кратких мгновений мягко сжав ее тонкие пальцы в своих, и пошел за ней следом, покидая уютную гостиную. - Куда ты меня ведешь, Лиза?.. – с легкой улыбкой и искренним любопытством поинтересовался я, когда мы поднимались по широкой лестнице с резными перилами, ведущей на второй этаж, на что княгиня лишь загадочно улыбнулась со словами, «Скоро увидишь…». А пришли мы в итоге к одной из спален, которая оказалась детской в светлых тонах, где четырехлетний русоволосый мальчуган, сын Михаила и Лизаветы, внешне практически копия своего отца, но с голубыми глазами матери, сидя на полу на толстом ковре, увлеченно играл в солдатиков под присмотром крепостной горничной. А после мы прошли по длинному коридору с горящими по обеим сторонам свечами в настенных бронзовых канделябрах еще немного, обаятельная блондинка тихо открыла дверь в еще одну комнату, которая тоже оказалась детской в нежно-розовых оттенках, принадлежащей ее маленькой дочери Анне, мирно спящей в колыбели также под присмотром служанки. Белокурая малышка была уже копией своей красивой матери, которая с непередаваемой словами любовью и нежностью в голубых очах взглянула на спящую дочку и тихонько изрекла, обращаясь ко мне, «А глаза у нее Мишины, зеленоватые…». - Вырастет такой же красавицей, как и ее мама, и разобьет немало мужских сердец… - улыбнувшись уголками губ, шепотом, чтобы случайно не разбудить малышку Аню, промолвил я и невольно задумался, а ведь если бы я в прошлом женился на Лизе, это могли быть мои дети и моя семья. Жалел ли я, что все сложилось иначе, и нет у меня в итоге никакой семьи, я один одинешенек?.. Нет, не жалел… Я бы хотел жить одной семьей и иметь общих детей с той, которую люблю, с Анной, не с Лизаветой… Но это недостижимо для меня, ибо моя любимая любит не меня, а царского сына… А я, если вернусь с Кавказа живым, наверное, женюсь все же на какой-нибудь красивой знатной барышне, моей ровне, чтобы иметь законных детей, наследников рода Корфов, и хоть какое-то подобие семьи, пусть и без любви… Сычиха ведь видела меня у алтаря рядом с какой-то женщиной… - Твои детки тоже будут красивыми, Володя… Позовешь нас с Мишей крестными?.. Ты прости, что мы тебя не позвали крестным Ани, маменька была категорически против, она настаивала, чтобы крестным стал Андрей, как и у ее старшего брата… Мне не хотелось, чтобы прямо во время крестин в храме случился скандал, поэтому я согласилась… - с проскользнувшими нотками вины в мягком голосе произнесла княгиня, когда мы покинули спальню ее хорошенькой дочери и вновь оказались в длинном коридоре, наполненном множественными теплыми огоньками горящих свечей. - Конечно, позову, кого мне еще звать крестными, как не вас с Мишей… Ты не извиняйся, мне не за что тебя прощать, Лиза… В данном случае Марья Алексеевна была права, какой из меня крестный, с моими грехами мне пред Божьи очи показываться стыдно, Андрей подходит в качестве крестного гораздо лучше… Княгиня не может меня простить за то, что я заставил ее дочь плакать… Но я благодарен, что ты простила, для меня это очень важно… - негромко ответил я, спускаясь по лестнице рядом с моей бывшей невестой, придерживающейся за поручень, на что услышал тихое, «Простила я, Володя, простила… Даже не переживай об этом…». - Ты знаешь адрес Анны? – спросил я, когда мы снова удобно расположились на диванчике в гостиной, после чего Лизавета с нескрываемым удивлением взглянула на меня своими лазоревыми глазами. - А зачем тебе ее адрес, Володя?.. Вы ведь никогда особо не общались… Миша пару лет назад как-то говорил мне ее адрес, улицу я помню, а вот номер дома, хоть убей, не вспомню… Да, и зачем он мне, что я у нее забыла… О щедрости Цесаревича в Свете легенды ходят… Александр Николаевич купил для своей любовницы огромный особняк с внутренним убранством, не уступающим роскошью Зимнему Дворцу, сделал ее примой Императорских театров, нарядил в дорогие наряды и роскошные украшения… Кто бы мог подумать, что Анна, бывшая крепостная, сможет охмурить самого Наследника Престола, околдовать его своими женскими чарами… Она – красивая женщина, отрицать не стану… Как говорит маменька, «Крепостные девки своего не упустят, им только дай волю»… Мне по-женски жаль супругу Александра Николаевича, но это участь жен Цесаревича и Императора – прощать постоянные измены своих царственных мужей… Я очень ревнивая, я бы не смогла так жить… Хотя тебе, мне кажется, я смогла бы простить всё… - задумчиво изрекла княгиня, переплетая свои тонкие ухоженные пальцы на коленях, а я понял, что мне пора идти. Стоило мне услышать из уст еще одного человека об отношениях моей любимой с царским сыном, о которых я уже прекрасно знал, как мое настроение резко упало до нуля, и мне абсолютно не хотелось портить его еще и Лизе, она совершенно не виновата в моих горестях. Поднявшись на ноги, я на прощание бережно обнял вставшую следом за мной обаятельную женщину, нежно поцеловал ее в лоб, в миниатюрный носик и тихо выдохнул, «Мне пора… Я был рад с тобой повидаться… У тебя чудесные детки… Ты замечательная… Спасибо тебе…». После чего я покинул гостеприимный дом Репниных, велел кучеру ехать на Фонтанку в фамильный особняк моей семьи, сел в экипаж, захлопнул дверцу и закрыл глаза, мне даже слышать об отношениях Анны с Цесаревичем тошно, а уж видеть их вместе не хочется и подавно. Оказавшись в доме, который я любил гораздо больше поместья, здесь мне было куда комфортнее, в этих стенах не жили болезненные воспоминания о смерти матери, я переоделся, сменив офицерский мундир на черные брюки и белую льняную рубашку, накинув сверху домашний халат в пол из плотного атласа. Поужинав, я отправился в библиотеку, намереваясь что-нибудь почитать, дабы отвлечься от собственных безрадостных мыслей, и мой выбор пал на философский роман модного французского писателя Оноре де Бальзака «Шагреневая кожа» 1830 года. Книга была на французском языке, который я знаю наравне с родным русским, и входила в грандиозную эпопею талантливого француза «Человеческая комедия». Сделка с Дьяволом – этот вопрос волновал не одного писателя и не один из них уже ответил на него. «А вдруг всё можно повернуть так, что ты окажешься в выигрыше? А вдруг в этот раз судьба улыбнется тебе? А вдруг ты станешь тем единственным, кому удастся перехитрить силы зла?..» Так думает герой романа «Шагреневая кожа»… Он проигрался в казино и уже готов был свести счеты с жизнью, как вдруг судьба дала ему шанс: молодой человек получает кусок шагреневой кожи, которая может выполнить его любое желание. Но с одним условием – при исполнении желания кусок уменьшается в размерах, и убывают дни его жизни… Так что же это – дар судьбы или ее проклятие?.. Через историю своего героя, ставшего охотником за деньгами, автор выражает важную для себя мысль: человек, предавший собственные идеалы, теряет право на счастье и неминуемо идет к гибели. От чтения меня отвлек негромкий вежливый стук в дверь, я оторвался от книги, лежащей на моих коленях, и с некоторым раздражением ответил, «Войди…», наверняка явился кто-то из крепостной прислуги, и что случилось на этот раз, сказал же, по мелочи не беспокоить. Дверь отворилась, и на пороге показалась горничная в темном платье, тут же заговорившая почтительным извиняющимся голосом, «Простите ради Бога, барин, что беспокою, но там приехали Его Сиятельство князь Репнин… Желают вас видеть…». - Скажи, что я сейчас спущусь… - уже более спокойно произнес я, закрывая книгу и откладывая ее на журнальный столик неподалеку, позже продолжу чтение, поднимаясь с кресла и мельком взглянув на горящий камин. Зажженные свечи в настенных и настольных бронзовых канделябрах освещали просторную библиотеку, а за окном разлилась кромешная тьма холодного декабрьского вечера, обреченного стать долгой зимней ночью. Служанка торопливо скрылась за дубовой двустворчатой дверью, когда я вышел в коридор ее уже и след простыл, предпочитаю расторопную прислугу, терпеть не могу медлительных копуш, раздражают, а вот Михаилу я был искренне рад, видимо, Лиза сообщила мужу о моем визите. - Ну, здравствуй, Владимир, наконец ты решил посетить Петербург… А то я начал подумывать, что ты полюбил тихую деревенскую жизнь… Ты сегодня приехал?.. Еще не нашел в столице новую даму сердца?.. Предлагаю это исправить… Составишь мне компанию на бал-маскарад к графу Потоцкому?.. Лизавета Петровна не хочет оставлять малышку Анну одну, пока она совсем мала, и соответственно у меня остается еще одно приглашение… Она сказала, ты к нам приезжал, но у меня были дела во Дворце… - с доброжелательной улыбкой промолвил князь в офицерском мундире из плотного зеленого сукна с орденами Святой Анны третьей степени и Святого Георгия четвертой степени на груди, поднимаясь с дивана, когда я вошел в одну из гостиных на первом этаже особняка. В руках у него были черная бархатная полумаска – рондо и билеты на маскарад из плотной шелковистой бумаги с золочеными виньетками. - Добро пожаловать, Миша, я тебе рад… Ну, уж нет, тихая деревенская жизнь точно не по мне, люблю город, люблю его быстрый стремительный ритм, просто в поместье имелись неотложные дела, которые необходимо было решить… Сегодня я приехал, сегодня… И новую даму сердца не нашел, не успел… Бал-маскарад у графа Потоцкого… Помнится мне, в прошлом подобный маскарад закончился не очень хорошо… - улыбнувшись уголками губ, я протянул руку для рукопожатия, и друг ее пожал. С дамой моего сердца всё было крайне сложно, но я не собирался посвящать Михаила во все эти перипетии, не хочу грузить его своими проблемами, в разрешении коих ни он, никто иной мне не помощники, поскольку моя любимая любит другого человека. Все до банальности просто, только чего же тогда так больно на душе… - Уж сколько времени прошло с тех пор, хотя в Свете все еще помнят твою дуэль с Александром Николаевичем… Еще бы, ты оказался первым человеком, который умудрился вызвать Наследника Престола на дуэль… Если ты хочешь получить назначение в Зимнем, то тут я, увы, не смогу тебе никак помочь, Государь никогда не даст должность во Дворце тому, кто посмел так оскорбить его сына, Цесаревича… Думаю, ты и сам это отлично понимаешь… Кстати, на сегодняшнем маскараде среди других актеров Императорских театров будет выступать и Анна, она несколько дней назад говорила мне об этом… Владимир, а почему ты никогда не говорил мне, что Анна – твоя родная сестра по отцу?.. Стыдишься родства с бывшей крепостной, с театральной актрисой?.. – последний вопрос Репнина немало удивил меня, зачем Аня сказала ему об этом, ведь на самом деле кровными родственниками мы не являлись, и слава Богу. - Я и не надеюсь на должность в Зимнем… Это ты во Дворце, как рыба в воде, а я вряд ли смог бы там прижиться, мне проще воевать… Тебе Анна сказала, что мы – брат и сестра?.. – присаживаясь в кресло недалеко от ярко пылающего камина и закидывая ногу на ногу, уточнил я интересующий меня момент, ожидая ответа Миши. - Нет, пару недель назад в разговоре я услышал об этом от Александра Николаевича, а ему естественно рассказала Анна, больше просто некому. Цесаревич еще сказал такую фразу, она мне почему-то врезалась в память, «Ну, надо же, оказывается, в прошлом я стрелялся с родным братом моей любимой женщины… Пути Господни воистину неисповедимы…». Теперь об этом в курсе уже весь Свет, ведь Анна – прима Императорских театров, ее все знают… Эту сочную новость при Дворе не обсудил только ленивый… Ну, так что едешь со мной на маскарад?.. – присаживаясь на диван напротив меня, спокойно пояснил князь, а я внутренне усмехнулся, оказывается, светские кумушки меня уже обсудили вдоль и поперек, ну, ничего мне не привыкать, пусть болтают своими длинными языками, о чем хотят, мне с ними детей не крестить. - Мы с Анной не кровные родственники, хоть она так и считала долгое время, поэтому я тебе ничего такого и не говорил… Но ты не переубеждай никого, Миш, пусть думают, что хотят, мне без разницы… А компанию на маскарад я тебе составлю, не могу же я оставить тебя одного… - поднимаясь на ноги, чуть иронично улыбнувшись уголком губ, произнес я, ради того, чтобы еще раз увидеть мою любимую и услышать ее пение, я готов надеть любую маску. - Вот и отлично… Граф Потоцкий – большой мастер и любитель маскарадов… Хорошо проведем время… - с благожелательной улыбкой отозвался Михаил, надевая маску на лицо, на что я безмолвно кивнул и покинул гостиную, дабы вновь за сегодняшний вечер переодеться, теперь уже в белоснежный парадный мундир, закрепив в петлице орден Святого Владимира четвертой степени. Снова бал-маскарад у графа Потоцкого, как и пять лет назад, словно жизнь сделала очередной виток, все обнуляя, только за этим обнулением меня, увы, не ждет ничего светлого и радостного. Без взаимности моей любимой в моей грешной душе нет света, эта невзаимная горькая любовь-агония черным ядом бежит по моим венам, отравляя каждый мой вздох, но именно эти болезненные чувства в то же время заставляют меня чувствовать себя живым. Пока болит тело – тело живо, пока болит душа – душа жива… Любовь лишает нас здравого смысла, ради любимой ты готов сделать всё, что угодно, вот только ей не надо это «всё», ей не нужно от тебя вообще ничего… И с этим нужно смириться… *** POV Анна Журавли летят в Китай, только ты не улетай, Ни зимою и ни летом не бросай меня на этой планете. Иду из пункта я до тебя по собственной планете Земля, На ней живут люмпены-мечты, поэты-маргиналы – коты. По-своему проводят часы банкиры и бездомные псы, Нормальные и сдвинутые, сейчас я верю только тебе! По синему плывут облака, по венам кровь бежит по рукам. И хочется на небо упасть, лицом уткнуться бы в облака. И если гляну на небосвод, то вновь меня туда унесет, Где ничего не надо решать, а можно просто только летать! Журавли летят в Китай, только ты не улетай, Ни зимою и ни летом не бросай меня на этой планете…** Прочтя стихи из толстой тетради, исписанной заостренным размашистым почерком Константина, посвященные мне, я поднесла ее к лицу и поцеловала страницу, коей когда-то касались благословенные руки человека, который в прошлом был мне очень дорог, какого я любила. Константин был человеком мира с широким кругозором, он очень любил путешествовать, открывать для себя новые города и страны, традиции и культуры, был очень образованным, помимо французского, который знают все русские дворяне, он в совершенстве владел английским и немецким. Мой бывший мужчина объехал всю Европу, видел собственными глазами самые высокие горы Европы – Альпы, будучи в Швейцарии, бывал на Востоке в Османской Империи, в Индии побывал у подножия самых высоких гор на Земле – Гималаев, и даже смог попасть в Китай. В 1834 году Константин, как он мне говорил, находился в Лондоне, и близкий родственник его хорошего знакомого должен был в составе английской Ост-Индской компании отправиться в Китай для установления торговых отношений между государствами. И поскольку родной дядя его приятеля занимал не последнее место в этой компании, то мой бывший любовник вместе с его племянником смог отправиться в Китай, естественно не бесплатно, как он говорил, «Главное – желание, а возможность найдется…». В результате компании англичан была достигнута договоренность с Китаем об увеличении ввоза в страну хлопка, кашемира и прочих товаров, вывозимых из Британской Индии, но самое главное объем импорта индийского опиума, приносящий Англии огромную прибыль, вырос в двадцать раз. Константин своими глазами видел Великую Китайскую Стену огромной протяженностью, которой уже далеко не одна сотня лет, и он всегда очень интересно рассказывал о своих поездках в разные страны, их культуре и традициях, прямо заслушаешься… Медленно пролистав стихотворный альбом в обратную сторону, я остановилась на случайной странице и прочла начертанные на ней графичным почерком моего бывшего любовника философские глубокомысленные строки. Внизу листа значилась дата их создания, еще до нашего знакомства, и приписка «Гималаи», очевидно мужчина их написал, когда вместе с несколькими своими знакомыми с местным, хорошо знающим горы, поднимался на определенную безопасную для человека высоту в Гималаях. Вероятно, он писал о расставании с одной из своих бывших женщин, будучи на тот момент во втором браке, а еще о свободе, внутренней свободе, свободе Духа от жизненных условностей… Надо мною тишина, небо полное дождя, Дождь проходит сквозь меня, но боли больше нет. Под холодный шепот звезд мы сожгли последний мост, И все в бездну сорвалось. Свободным стану я от зла и от добра, Моя душа была на лезвии ножа. Я бы мог с тобою быть, я бы мог про все забыть, Я бы мог тебя любить, но это лишь игра. В шуме ветра за спиной я забуду голос твой, И о той любви земной, что нас сжигала в прах, И я сходил с ума… В моей душе нет больше места для тебя… Надо мною тишина, небо полное огня, Свет проходит сквозь меня, и я свободен вновь. Я свободен от любви, от вражды и от молвы, От предсказанной судьбы и от земных оков, От зла и от добра… В моей душе нет больше места для тебя… Я свободен, словно птица в небесах, Я свободен, я забыл, что значит страх. Я свободен с диким ветром наравне, Я свободен наяву, а не во сне…*** Эту внутреннюю свободу Константин показал мне, открыл для меня оккультизм, избавил от религиозных рамок христианской традиции, научил смотреть на мир не зашоренно через замочную скважину, навешивая на других ярлыки, а с широко открытыми глазами, видеть и принимать окружающий мир таким, какой он есть. И за эту широту взглядов абсолютно во всем и в сексе в частности, я очень благодарна мужчине, который значил для меня так много… А сегодняшней ночью мой бывший любовник вновь приходил ко мне во сне… Мы находились в богато обставленной гостиной с горящим камином, освещенной множеством золотистых огоньков свечей в тяжелых подсвечниках из бронзы. Высокий, статный, темноволосый, красивый, импозантный, сексуальный мужчина, будучи в прекрасном расположении духа, как всегда в черном сюртуке, брюках ему в тон, идентичном атласном шейном платке и белоснежной рубашке, разлил по хрустальным бокалам на высокой тонкой ножке пузырящееся шампанское. Один из фужеров с легкой улыбкой и радостными искорками в обычно задумчивых темно-карих глазах он протянул мне со словами, «Поздравляю тебя, Анна… Я очень за тебя рад…», после чего отпил пару глотков из своего бокала в музыкальных пальцах и поцеловал меня в лоб долгим нежным поцелуем. И я ощутила, словно по всему моему женственному телу разливается ласковое уютное тепло непонятной мне природы, окутывающее меня и словно укутывающее в уютный кокон, непривычное ощущение, но весьма приятное. Вот только я не поняла, с чем именно меня так тепло поздравлял Константин… Учитывая, что на моем лице был яркий театральный грим, быть может, он поздравил меня с будущей успешной премьерой, ведь сейчас мы с труппой активно репетируем в Императорских театрах новый спектакль, где у меня главная женская роль, и премьера уже действительно скоро… Будучи днем в театре, а вечерами, пусть и не каждым, встречаясь с Александром Николаевичем, я отвлекалась и в какой-то степени забывалась, как будто в моей жизни ничего и не изменилось, но нет, поменялась я сама, потому что полюбила, и долгими зимними ночами сладко-горькие мысли о любимом приходили вновь и вновь, не давая мне спать. Теперь я понимала Владимира, мучающегося от противной бессонницы долгие годы, куда лучше в этом аспекте жизни… «Так вот почему я не увидела между вами нитей родственной связи… Ты хотела встретить своего кармического мужчину, поздравляю, ты его встретила, это барон Корф… Я поняла это, когда вы вдвоем приходили ко мне, но тогда я не стала тебе ничего говорить, ведь ты считала его своим братом по отцу, какой был толк в моих словах… По-женски я понимаю, почему ты провела с ним ночь, но в какой-то степени ты зря так поступила… Секс сделал кармическую связь между вами более проявленной, нити натянулись сильнее, и теперь ты будешь по нему ужасно скучать, тосковать, тебя будет неимоверно тянуть к любимому мужчине, собственно как и его к тебе… Нужно время, чтобы перестало так рьяно выворачивать наизнанку, через какой-то период станет чуточку легче… Кармическая связь – благо, когда можешь быть парой со своим кармическим партнером, но она же и горе, когда эти отношения невозможны, а ты уже успела побыть с ним, вкусить этот сладостный плод… Ты – кармическая женщина барона, ты – его Рай, ты же – его Ад, когда далека от него… Любовь к тебе – самое сильное чувство в душе Владимира Ивановича, даже сильнее огромного чувства вины за грехи войны, оно преобладающее и в какой-то степени определяющее его жизнь… Для барона любовь к тебе и счастье, и одновременно горе…», порадовала меня моя любимая Рита, когда я месяц назад вернулась из Двугорского в столицу, оказалась у нее в гостях и поведала, что мы с Владимиром никакие не родственники. Да уж, желания имеют свойство сбываться, хотела кармического мужчину, получи, только вот счастья к этому «дару небес» не приложили… Я просто дико скучала по моему любимому, по его задумчивым серым глазам цвета осеннего пасмурного неба с проседью, по его низкому насыщенному тембру, подобному мягкому черному бархату, скользящему по обнаженному телу, по его запаху, по его крепким жарким объятиям и проникновенным сладким поцелуям, возбуждающим меня, по близости с ним и по оральному сексу в частности, скучала даже по приятному специфическому вкусу его солоноватого семени без малейшей горчинки. Меня ужасно тянуло к барону, хотелось хотя бы просто увидеть его, пусть даже посмотреть на безмерно дорого мне человека со стороны, а если удастся, то и поговорить, обнять за шею, положить голову на его широкую грудь и слушать неповторимую мелодию его сердца, нежными пальцами ласково перебирая шелковистые короткие темные пряди на его затылке, наслаждаясь тактильным контактом. Я тоскую по тебе, Володя… Я люблю тебя… Ты снишься мне ночами в эротических сновидениях и не только, коли я не могу быть с тобой наяву… Любопытно, а я тебе снюсь, любимый?.. Просто приходи ты ко мне во сне в гости, просто посидим мы наедине с грустью… Просто приходи, буду очень ждать, веришь?.. - Верю и приду, только ты открой двери… - прозвучало в моем сознании бархатистым баритоном Владимира, и я беззвучно усмехнулась своему собственному богатому воображению. Фантазии фантазиями, а в реальности я по-прежнему оставалась женщиной Александра Николаевича, хорошего, щедрого, любящего меня мужчины, он остался мне физически приятен, мне было хорошо с ним в постели на уровне физики, я испытывала во время близости оргазм, но в то же время в глубине души с каждым днем я все отчетливее понимала, что это всё не то, чего желают мое сердце, душа и тело. Я не смешиваю секс и любовь в одно целое, и это меня спасает, в противном же случае я бы просто не смогла оставаться в отношениях с Цесаревичем, но где-то в самой глубине души рождалась невысказанная истина, что эти отношения в эмоциональном плане начинают меня тяготить. Однако все эти тяготы мне придется в своей же душе и похоронить, ибо в моей жизненной ситуации оставаться с Его Высочеством – лучший из всех возможных вариантов для меня, раз быть с любимым мужчиной я все равно не могу в силу сложившихся обстоятельств. Еще и браслет с бриллиантами на золотом замочке с моей щиколотки как в воду канул, прислуга обыскала весь особняк, и ничего, он словно испарился, улетел птичкой… Я – Анна Платонова, рожденная крепостной… Я – Аннет, любимая женщина Его Высочества Цесаревича Александра Николаевича, частичка Его души. Придет день, когда Александр Николаевич станет Императором Российской Империи, и тогда я перееду к Нему в Зимний Дворец. Самые роскошные украшения, самые редкие и дорогие ткани, все вообразимые богатства у моих ног, я ем из блюд с золотой филигранью, пью из хрусталя, многие женщины завидуют моей жизни, учитывая мое низкое происхождение, а мужчины готовы на многое за мою благосклонность. Я – Аннет, прима Императорских театров, однако никто не знает правды, все, что они видят, лишь иллюзия. День ото дня я словно вяну, жизнь моя будто медленно угасает… Я чувствую, что вокруг меня нарастает катастрофа, я одна в гуще страшной войны, где головы летят с плеч, люди теряют жизни, а клятвы приносятся и нарушаются. Меня терзает страшная боль и предчувствие беды, в моем сердце разразилась самая мощная из бурь, а я не могу вымолвить ни слова. Никто не спрашивает, что у меня на сердце… Как у всех женщин, сердце мое полно тайн, каждая тайна рано или поздно выходит на свет, все тайны ждут лишь одного дня, когда о них узнают, когда их выкрикнут в лицо, когда забыв все истины, мы начинаем сомневаться в себе и в тех, кого любим. Но иногда единственная тайна меняет все истины и русло, по которому течет жизнь… Захлопнув толстый альбом со стихами Константина в плотной кожаной обложке с выбитым на ней растительным орнаментом по периметру, я бережно завернула тетрадь в кусок темно-зеленого бархата, убрала ее в ящик комода и подошла к большому овальному зеркалу в серебряной раме на стене. Руками в белоснежных шелковых перчатках я разгладила пышный подол своего серебристо-серого атласного платья с открытыми плечами, длинные золотистые локоны шелковым водопадом струились по спине и плечам, а в ушах, на шее и в объемной диадеме на голове сверкали прозрачные бриллианты чистой воды. Никто не может сравниться в щедрости с мужчинами из семьи Романовых… Сегодняшним вечером мы вместе с Александром Николаевичем едем на бал-маскарад у графа Потоцкого, где я среди прочих артистов Императорских театров буду выступать, граф – большой любитель и мастер устраивать маскарады, осталось только дождаться моего любовника, и мы отправимся. Улыбнувшись своему красивому отражению в зеркальной поверхности, с которой на меня смотрела молодая цветущая женщина, я заметила, что в ее голубых глазах где-то на периферии затаилась печаль, и на душе было как-то необъяснимо горько. Вдруг неожиданно вспомнился, казалось, давно забытый за неважностью эпизод из прошлого шестилетней давности, когда я еще жила в Двугорском, и был жив бесконечно дорогой для меня Иван Иванович, заменивший мне отца… - Аннушка, спасибо тебе, порадовала ты меня, старика... Иди к себе, пора уже готовиться ко сну… И заодно зайди по пути к Володе, скажи, что я жду его в гостиной, нам нужно поговорить, ведь он сам не может найти времени для своей семьи, с утра до вечера проводит у Долгоруких… Нет, я совсем не против общения сына с Лизаветой, только за, ведь они через год-два поженятся… Но так тоже нельзя себя вести, словно близкие тяготят его… - попросил меня дядюшка, когда отзвучали последние ноты модного романса, который я исполняла, аккомпанируя себе на пианино, посетовав на равнодушие Владимира, недавно вернувшегося с наградами с Кавказа и несколько дней назад приехавшего в Двугорское навестить отца. Меня, безусловно, несказанно радовало, что молодой барин возвращался от Долгоруких после ужина, предпочитая ужинать со своей невестой Лизаветой Петровной и своими будущими родственниками, поскольку я совершенно не стремилась к обществу «брата», какой терпеть меня не мог и даже не пытался этого скрыть. А вот Ивана Ивановича такое демонстративное безразличие сына естественно расстраивало, и сегодня он прошел мимо открытых двустворчатых дверей гостиной, где я играла для «отца» на фортепиано и пела, даже не взглянув в нашу сторону, будто чужой. - Конечно, я скажу Владимиру Ивановичу, что вы его ждете… Спокойной вам ночи, дядюшка… - аккуратно закрывая крышку пианино и поднимаясь с удобного пуфа, с теплой улыбкой отозвалась я. Если быть совсем честной, то на ночь глядя общаться с «братом» и портить себе хорошее настроение мне совершенно не хотелось, но я не собиралась говорить об этом «отцу», тем самым огорчая его, ничего страшного, переживу, я давно привыкла к ненависти и презрению молодого барина. - И тебе приятных снов, Аннушка… Одна ты радуешь меня… - также тепло с неприкрытой отцовской любовью в добрых глазах с морщинками в их уголках ответил Иван Иванович, сидящий на диване в светло-сером сюртуке под цвет брюк и атласного шейного платка. За окном стояла летняя жара, которая немного спадала лишь к вечеру, закатившееся солнце забирало с собой дневную духоту, а легкий ветерок приносил живительную прохладу, и становилось легче дышать. Хотя я жару люблю, по мне лучше июльский зной, чем декабрьский холод, когда не хочется и носа казать на морозную снежную улицу, а лишь греться поближе к камину или на господской кухне у Варвары, где всегда тепло от большой каменной печи. Покинув гостиную, я уточнила у попавшейся мне навстречу крепостной горничной, и та подтвердила, что Владимир действительно отправился в свою спальню, потому я по широкой лестнице с резными перилами поднялась на второй этаж, прошла по длинному коридору, где дворовые уже зажгли свечи в бронзовых канделябрах на стенах, и остановилась около закрытой дубовой двери комнаты «брата». Медленно вдохнув и выдохнув, мысленно готовясь к недовольству и малоприятным высказываниям молодого барина в свою сторону, я вежливо постучала по дереву костяшками пальцев, однако ответом мне была тишина. Я постучала вновь чуть громче, но снова не добилась никакого результата, по ту сторону двери было тихо, вероятно «брат» куда-то ушел из опочивальни, может быть, купаться, а встреченная мной горничная этого просто не видела. Дабы в этом удостовериться и идти дальше на его поиски, я нажала на бронзовую ручку, приоткрывая дверь, и каково было мое удивление, когда в сгущающихся вечерних сумерках среди еще незажженных свечей я увидела мужчину, сидящего на кресле с закрытыми глазами, на спинке которого висел его офицерский китель. На журнальном столике около него стоял низкий пузатый бокал из хрусталя с коньяком на дне рядом с полным графином этого же крепкого алкоголя, любимого Владимиром, если он и выпил, то совсем немного. - Владимир Иванович, Иван Иванович просил позвать вас, он ждет вас в гостиной… - негромко вежливо произнесла я, стоя на пороге, однако «брат» никак не отреагировал на мои слова, и я поняла, что он дремал и просто не слышал меня, значит, придется его разбудить, раз «отец» желает видеть своего сына. Неужели молодой барин всё выспаться не может, мало того, что спит до обеда, когда мы с дядюшкой в девять уже завтракаем, так еще и вечером умудряется дремать. - Владимир Иванович, вы слышите меня?.. – также вежливо, но уже чуть громче промолвила я, проходя в комнату и двигаясь в направлении мужчины, но тот снова никак не отреагировал. И тогда я, сама не знаю зачем, присела около него на корточки, разглядывая красивое лицо молодого барина с тонкими аристократичными чертами, в эти минуты спокойное и расслабленное, без выражения враждебности или презрительной усмешки. Внешне он, конечно, очень даже привлекательный мужчина, высокий, статный, с темными волосами, светлой кожей и серыми глазами, совсем неудивительно, что Лизавета Петровна влюблена в него, как кошка, прямо глаз не сводит со своего обожаемого жениха. Вот только я знала и его некрасивое нутро, по крайней мере по отношению ко мне ничего красивого от «брата» не исходило, лишь ледяное презрение, раздражение и язвительная насмешка, а порой и почти физически ощутимое плохо скрываемое отвращение. Красивые кисти барона с длинными музыкальными пальцами с массивным золотым фамильным перстнем с бриллиантом на среднем правой руки расслабленно лежали у него на коленях. А мне вдруг захотелось прикоснуться к нему, своими тонкими пальчиками провести по его лицу, виску, гладковыбритой щеке и подбородку, убрать упавшую на прикрытые веки длинную косую челку, кажущуюся мягкой и шелковистой на вид. Дотрагиваться до лица Владимира я все же не решилась и потому ласково погладила подушечками пальцев тыльную сторону его горячей руки, от этого легчайшего прикосновения он моментально открыл свои серые глаза и с ощутимым раздражением чуть хрипловато после дремы выдохнул, «Чего тебе?.. Зачем явилась?..». От неожиданности я резко вскочила на ноги, быстро попятилась назад, запуталась в пышных юбках своего нежно-голубого шелкового платья и уже в следующую секунду встретилась с натертым до блеска дворовыми паркетом своей попой, отчего невольно поморщилась. Было не столько больно, сколько неприятно, а спустя краткий миг, я ощутила спазм внизу живота характерной тянущей боли, явственно говорящей о скорых месячных, которые должны были пойти завтра-послезавтра, из-за чего вновь невольно поморщилась и прикрыла веки. А когда через несколько долгих мгновений я открыла глаза, как только боль в животе более-менее улеглась, то узрела, что молодой барин уже поднялся на ноги и теперь в темных брюках и белой льняной рубашке с манжетами стоял и несколько рассеянно смотрел на меня сверху вниз, я же продолжала молча сидеть на полу. - Я не хотел причинить тебе боль, Аня… Никогда не хотел… - тихо уже без раздражения в мягком низком бархатистом голосе выдохнул мужчина с почти теплым выражением своих обычно холодных и равнодушных серых глаз с арктическими льдами на их периферии и к моему немалому удивлению протянул мне руки, желая помочь подняться на ноги. - Вы здесь не причем, Владимир Иванович, просто завтра-послезавтра пойдут месячные, вот живот и побаливает… - аналогично негромко откликнулась я и в следующую секунду уже пожалела о сказанном, это, конечно, я выдала, явно не подумав, но было поздно, слово – не воробей, вылетит, не поймаешь. Ожидая от «брата» насмешки, колкости или чего-то унизительного в этом роде, я глядела на него снизу вверх, но он вопреки моим не самым радужным ожиданиям не засмеялся, лишь вновь протянул мне руки с тихими словами, «Вставай, Аня, не нужно сидеть на полу… Хоть на дворе и лето, полы прохладные…». Неуверенно я вложила свои миниатюрные кисти в большие горячие ладони барона, в любой момент ожидая подвоха, но он лишь легко поднял меня с пола, и я оказалась на ногах, однако моих рук из своих не выпустил, и физически этот тактильный контакт был мне приятен. Мы стояли рядом в сгущающихся вечерних сумерках, молодой барин своими теплыми серыми очами с расширенными зрачками пристально смотрел на меня сверху вниз в силу своего высокого роста и молчал. От него исходило легкое коньячное амбре, смешиваясь с едва уловимым приятным запахом чистого тела мужчины, со своим обостренным обонянием я его улавливала. Где-то лишь через минуту он выпустил мою левую кисть из своей правой, бережно заправил выпавшую из моей прически короткую волнистую прядку мне за ухо и ласково провел кончиками своих горячих пальцев по моему виску, щеке и подбородку, отчего я невольно легко улыбнулась этому проявлению мимолетной нежности от «брата». - Зачем ты приходила, Аня?.. – спустя, наверное, вечность, за которую мне показалось, будто и не было никогда между нами необъяснимой логически вражды и многолетней ненависти барона, в тишине теплого летнего вечера, плавно уступающего место ночи, раздался тихий мягкий голос Владимира. Вздрогнув от неожиданности и одновременно сбрасывая с себя странное ощущение непонятного морока, я в очередной раз взглянула в теплые пепельно-серые глаза мужчины и также негромко ответила. - Иван Иванович просил позвать вас, он ждет вас в гостиной… - Ясно… Не стоит заставлять отца ждать… - с проскользнувшей грустью в бархатистом баритоне тихо отозвался молодой барин, выпустил мою правую кисть из своей левой и быстро покинул собственную спальню, аккуратно прикрывая за собой дверь и оставляя меня одну. Видимо, «брату» не особо хотелось сейчас беседовать с отцом, и его предстоящий разговор скорее печалил, чем радовал, впрочем, отношения Ивана Ивановича с собственным сыном меня не слишком касаются. Выйдя из комнаты в изумрудно-зеленых тонах, я пошла дальше по коридору в свою красивую шелково-розовую опочивальню, как у самой настоящей принцессы, хоть я ей и не являлась, а была всего-навсего внебрачной крепостной дочерью своего благородного «отца», и невольно задумалась, что это такое только что было… О резких перепадах настроения барона я давно в курсе, выходит, я так удачно попала в волну его хорошего настроения, когда он может быть добрым и человечным даже со мной, «стекляшкой», «разряженной по-барски по странной прихоти отца крепостной актеркой»… Получается так… Сколько же всего в вас таится, Владимир Иванович… И самый темный лес безлунной ночью покажется светлее потемок вашей недоступной моему пониманию мятежной душеньки… Чтобы вас понять, наверное, нужно быть самой настоящей колдуньей, читающей души человеческие, словно страницы старинной книги… На самом деле все оказалось гораздо прозаичнее, уже тогда мужчина любил меня, не признавая в себе и тем более не принимая этой недопустимой любви к крепостной, но временами чувства сами находили себе дорогу и всплывали на поверхность, что и произошло в тот летний вечер. Мне тогда и в голову не могло прийти, что барон после Кавказской войны может страдать бессонницей, потому ему и хотелось подремать, как говорится, когда дремлется, все было до банального просто. Только понимание этих житейских истин пришло ко мне лишь сейчас, когда у меня имеется приличный опыт общения с мужчинами, в юности же все воспринималось иначе, гораздо сложнее, чем оно есть в реальности. Вежливый стук в дверь вернул меня из невидимого эфемерного мира мыслей в мир реальный, а вошедшая горничная в темно-синем платье под горло с белым фартуком поверх, как ходит вся женская половина многочисленной прислуги в моем доме, сообщила мне, что приехал Цесаревич и ждет меня в гостиной. - Уже иду… - откликнулась я, беря с туалетного столика миниатюрную маску с полупрозрачным кружевом под цвет моего серебристо-серого шелкового платья и выходя в коридор с многочисленными картинами известных художников на его стенах, Его Высочество нельзя заставлять ждать. - Добрый вечер, Александр Николаевич… Своим визитом вы осветили этот дом подобно солнцу… - с улыбкой заговорила я, переступая порог просторной богато и со вкусом обставленной гостиной с обилием позолоченных элементов в интерьере, внутреннее убранство и мебель в особняк после его покупки выбирал мой любовник лично под свой изысканный вкус. Я была искренне рада видеть мужчину, к которому по-человечески очень хорошо относилась, и какой был мне по-своему дорог, хоть и не любим. Чем коротать вечер в одиночестве наедине со своими далеко не самыми радужными мыслями, я предпочту провести его в компании Цесаревича на балу-маскараде, где буду петь для знатной публики, а благородные гости графа Потоцкого рукоплескать мне. - А мое солнце – это ты, Аннет… Никому не отдам мою красавицу… Как же ты сегодня хороша, глаз не отвести… - улыбаясь в ответ, спокойно и благожелательно изрек Александр Николаевич в черном сюртуке под цвет идеально отглаженных брюк, будучи в отличном расположении духа, медленно подошел ко мне почти вплотную, мягко обнял меня за обнаженные плечи, нежно целуя в лоб и миниатюрный нос, не касаясь губ, дабы не портить театральный грим на моем лице. - Это вы своим светом освещаете мою жизнь… - с обворожительной улыбкой выдохнула я, когда мужчина выпустил меня из своих бережных объятий и следом надел на свое привлекательное лицо черную маску с плотным непрозрачным кружевом в тон, оставляющую открытыми лишь его рот и подбородок. Мы прошли в парадную с большими зеркалами на стенах в золоченых рамах, облачились в верхнюю одежду, я в приталенную соболиную шубу в пол, а Цесаревич в длинное черное драповое пальто с соболиным мехом, и покинули уютный теплый дом, выходя на улицу, где ледяной северный ветер гонял мелкие снежинки, падающие с темных небес. Его Высочество подали мне руку в белоснежной шелковой перчатке, помогая сесть в простой черный экипаж, в котором мой любовник перемещался по Петербургу по своим личным делам, не связанным с Дворцом, мы удобно разместились в карете, обитой изнутри алым шелком с золотыми узорами, и тронулись в путь. Фиксируя на затылке шелковые завязки своей маски, я невольно подумала, а ведь впервые я выступала перед избалованной столичной светской публикой именно на балу-маскараде у графа Потоцкого, куда меня привез безмерно дорогой мне Иван Иванович, дабы и директор Императорских театров господин Оболенский смог оценить мое пение, и нарядные дамы и господа тогда остались в полном восторге. Ах, как же у меня в тот летний вечер от волнения стучало сердце, билось пойманной в силки птицей, грозясь выскочить из груди, сейчас же я была совершенно спокойна, в моей жизни уже было столько светских приемов, что и не счесть. И этот маскарад лишь один из многих, по сути, такой же, как и все остальные, и вряд ли он сможет меня чем-то удивить… *** POV Владимир По дороге на бал-маскарад я узнал у Михаила адрес Анны, правда, тот сразу предупредил, что женщина вряд ли примет меня, поскольку Цесаревич не разрешает своей любовнице принимать в гостях других мужчин. Сам Миша был внутри белоснежного особняка с богатым убранством, по своей роскоши не уступающим Зимнему, лишь однажды, когда Наследник попросил вечером, возвращаясь из Дворца, по пути заехать к Анне и передать ей перевязанную лентой объемную коробку, очевидно какой-то подарок. Но услышанное никак не остановило меня в желании завтра навестить мою любимую, увидеться с ней наедине, попрощаться перед Кавказом и вернуть потерянный ею браслет. Почему-то мне не верилось, что Аня даже не спустится со второго этажа… Уже в особняке графа Потоцкого, сняв на первом этаже пальто, мы с князем поднялись по широкой мраморной лестнице с красной ковровой дорожкой, вдоль перил которой стояли крепостные лакеи в красной с золотыми элементами одежде в белых париках и черных полумасках, на второй в большую бальную залу, где играла веселая музыка, и слышались радостные голоса и смех нарядных гостей в разношерстных масках. По пути я поцеловал ручки, затянутые в шелковые перчатки, двух знакомых мне дам, следом взял бокал пузырящегося шампанского с подноса в руках слуги, и мы с Репниным вошли в саму залу, ярко освещенную множеством свечей в огромных хрустальных люстрах и украшенную живыми цветами в высоких напольных вазонах у стен по ее периметру. Здесь царила атмосфера вычурной роскоши и праздного веселья, на лицах большинства гостей с игристым вином в руках в хрустальных фужерах на тонких ножках были расслабленные светские улыбки, одни, собравшись в небольшие компании, переговаривались друг с другом, другие же танцевали под музыку в исполнении крепостных музыкантов. К Михаилу тут же подошел кто-то из знакомых, ничего удивительного, он ведь у нас теперь Адъютант Его Высочества, его в Свете все знают, и Миша, извинившись, отошел в сторону для беседы, но уже в следующую секунду это обстоятельство перестало хоть сколько-то меня занимать, ибо объявили выступление Анны, то есть «Госпожи Платоновой». Актриса Императорских театров в серебристо-сером атласном платье с открытыми плечами, которое ей очень шло, в белых шелковых перчатках и миниатюрной маске на красивом лице с полупрозрачным кружевом поднялась на возвышение около белоснежного рояля с открытой крышкой и кивнула пианисту. Как только его руки коснулись черно-белых клавиш, вступили и другие крепостные музыканты, сидящие на стульях около фортепиано, по зале полилась прекрасная хрустальная мелодия, а белокурая красавица с золотистыми локонами, лежащими на ее спине и голых плечах, запела. Ее чистый, мелодичный, нежный голос, похожий на журчание ручья, и в то же время удивительно сильный, подобный полноводной реке, мгновенно заполнил все пространство залы с мраморными колоннами, достигая каждого слушателя и звеня под высоким потолком. Миниатюрная куколка пела о любви, наверняка думая в эти минуты о царском сыне, который, со слов Репнина, практически никогда не пропускает светские приемы, где выступает Анна, значит, и сейчас Цесаревич скорее всего здесь под одной из масок, свою же маску я снял, чтобы не мешала любоваться на любимую женщину, которая никогда не станет моей, поскольку любит другого… Я помню радость и смятение, И губ твоих прикосновение, Почти любовь, почти падение С обрыва. Я знаю тайну одиночества, Его загадку и пророчество, И сон, который должен кончиться Красиво. К единственному нежному Бегу по полю снежному, По счастью безмятежному, Скучая и тоскуя. К далёкому и грешному Бегу по полю снежному, Как будто всё по-прежнему Люблю я. Я помню сны неразделённые, Глаза чужие и бездонные, И наши тени, отраженные Свечами. Я знаю боль, что не прощается, И грусть, которой всё кончается, И сон, который повторяется Ночами. К единственному нежному Бегу по полю снежному, По счастью безмятежному, Скучая и тоскуя. К далёкому и грешному Бегу по полю снежному, Как будто всё по-прежнему Люблю я. Как будто всё по-прежнему Люблю я… ***** «Почти любовь, почти падение с обрыва… Я знаю тайну одиночества, его загадку и пророчество… Я помню сны неразделенные и наши тени, отраженные свечами… Я знаю боль, что не прощается… И грусть, которой всё кончается… И сон, который повторяется ночами…». Ты не живешь со мной наяву, Аня, ты живешь лишь в моих снах и грезах, ты – моя грусть, пусть и не всегда светлая, моя боль, мое отражение, а моя любовь подобна падению в бездонную пропасть, где суждено разбиться об острые скалы, обагряя их своей кровью… Михаил сказал, что в Свете тебя называют «Русская Рашель», они правы, и отец был прав, говоря, что ты очень талантлива… Даже удивительно, что зачастую Господь дарует талант людям низкого происхождения, ведь в труппе Императорских театров благородных нет, а сколько существует крепостных театров с одаренными актерами, сколько есть талантливых крепостных художников и музыкантов… А вот у меня самого при знатном происхождении никаких талантов нет, сочинительство стихов не в счет, я не умею писать их на заказ, это лишь кровавые слезы моей души, пролившиеся на бумагу… Романс завершился, мелодия смолкла, сменившись звенящей тишиной в зале, но уже в следующее мгновение зазвучали громкие аплодисменты гостей. Без особого удовольствия я выпил сладковатое пузыристое шампанское из своего бокала, не люблю сладкий вкус, но игристое вино из Франции являлось неотъемлемым атрибутом всех светских приемов, и я давно к этому привык, поставил пустой фужер на поднос проходящего мимо слуги и от души похлопал вместе со всеми остальными. Зазвучала следующая музыкальная композиция, не менее красивая, чем предыдущая, и изящная блондинка вновь запела, не глядя ни на кого конкретно, а лишь перед собой на всех нарядных гостей, вместе взятых, мы с Мишей стояли далеко от импровизированной сцены с роялем, потому видеть нас Анна точно не могла. Но даже если бы и могла, вряд ли бы мы обратили на себя ее внимание… Ты за собой закроешь дверь, И только лишь теперь Я сдерживать не буду больше слез. День, что забрал тебя с собой, Не зачеркнул любовь. Птицей ручной долго мне быть не пришлось. Лишь жемчужина в ладони О тепле твоем напомнит, Станешь просто посторонним Для меня. А тебе ночами снится Невозможность возвратиться, Я всегда была Жар-птицей Для тебя… За опереньем ярких фраз Не разглядеть подчас Души моей щемящую тоску. Вновь поднимаюсь и лечу, С небес я прокричу: «Птицей ручной больше я быть не хочу». Лишь жемчужина в ладони О тепле твоем напомнит, Станешь просто посторонним Для меня. А тебе ночами снится Невозможность возвратиться, Я всегда была Жар-птицей Для тебя… Для тебя… «Станешь просто посторонним для меня… А тебе ночами снится невозможность возвратиться… Я всегда была Жар-птицей для тебя…». Да, все верно, ты всегда была для меня Жар-птицей, Аня, твоя любовь – моя заветная несбыточная горькая мечта-иллюзия, а я для тебя, по сути, так и останусь посторонним, ведь насильно мил не будешь, а секс, каким бы он ни был чудесным, отнюдь не равен любви… Прозвучала еще одна волна аплодисментов восторженной публики, и следом крепостные музыканты графа заиграли очередную переливчатую мелодию, которая вкупе со строками романса в исполнении моей любимой женщины проникала в самую душу, оставаясь звучать в ней неугасающими полутонами грусти. Что же у тебя сегодня все романсы такие печальные, Аня?.. Теперь тебя называют Аннет на французский манер, но мне это имя не близко касательно тебя, для меня ты навсегда останешься Анной, Аней, Анечкой… В этом городе света больше нет, Одиночество так быстро для меня Стало лучшим другом. И теперь не нужно Мне играть такую непростую роль, Что прошла печаль, и утихла боль. Но давным-давно закончилась гроза, Птица, пролетая, в небе оставляет Легкий след, Как будто мой тебе ответ. Поздно, слишком поздно, Жертвенным огнем своей души Я сжигаю всё, он так спешит Навсегда тебя оставить в прошлом. И, возможно, станешь самой горькой из потерь, Только, знаешь, завтра, как теперь, Ни о чем не пожалею я, Ни о чем не пожалею… Снова всё понять, Снова всё простить, Так хочу, но я устала от обид. Пусть ночами память Сердце мне тревожит И непрошеной тоскою в нем стучит. Поздно, слишком поздно, Жертвенным огнем своей души Я сжигаю всё, он так спешит Навсегда тебя оставить в прошлом. И, возможно, станешь самой горькой из потерь, Только, знаешь, завтра, как теперь, Ни о чем не пожалею я, Ни о чем не пожалею… Станешь самой горькой из потерь, Только, знаешь, завтра, как теперь, Ни о чем не пожалею я. Ни о чем не пожалею…***** «В этом городе света больше нет… Одиночество так быстро для меня стало лучшим другом… Пусть ночами память сердце мне тревожит… И непрошеной тоскою в нем стучит… Станешь самой горькой из потерь…». Вот и в моем городе дневной свет погас, сменившись бесконечной темной ночью, где только одиночество составляет мне компанию, лишь горько-сладкие сны-воспоминания периодически вспыхивают в страдающем сердце, опаляя его непрошеной тоской… Я тоскую по тебе, Аня, ты нужна мне, как воздух, чтобы жить счастливой человеческой жизнью, ибо ты – источник моего земного счастья, а без тебя мое бытие больше походит на пустое и бессмысленное существование… Ты – моя самая горькая потеря, в этом грешном мире нет никого, кто был бы мне дороже тебя, любимая, но я не смог тебя обрести, лишь потерял, песок просыпался сквозь пальцы, и не осталось ничего, кроме воспоминаний о былом… В следующем романсе звучали колоритные народные мотивы, что было его изюминкой, делало интересным и уникальным, выделяло среди других, а уж в обрамлении прекрасного сильного чистого, как горная река, голоса очаровательной блондинки он сиял всеми гранями, подобно редчайшему алмазу. Цесаревич дал Анне то, что она желала, сделал ее примой Императорских театров, звездой Петербурга, русской Рашель, чего хотел и мой покойный отец. А смог бы я дать ей все это?.. Скорее всего, нет, если быть честным в первую очередь по отношению к самому себе, и дело вовсе не в деньгах, мне для любимой ничего не жалко, всё дело во мне самом… Я – ревнивый параноик и ужасный собственник, мне хочется, чтобы моя женщина проводила время со мной, а не в театре с утра до вечера, к тому же, я не смогу спокойно смотреть на ее театральных поклонников, их внимание, цветы и подарки, ревность будет сжигать меня изнутри, и в какой-то момент выжжет дотла, и тогда не останется ничего, все обратится в пепел. Я такой, какой есть, другим уже не стану, мне нужна моя любимая женщина целиком и полностью, ее тело, душа и сердце, ее время и внимание, я никогда не смогу ее делить с кем-либо или с чем-либо. А еще я хочу иметь с моей любимой общих детей, семью… Анна, насколько я знаю, тоже хочет иметь ребенка, но у нее не получается забеременеть, и дай, Бог, чтобы это ее желание воплотилось в жизнь, и она стала матерью. Однако, даже родив сына или дочь, скорее всего, Аня через несколько месяцев вернется на сцену, оставив ребенка под присмотром нянек, и я не осуждаю ее за это, уж точно не мне с моими многочисленными прегрешениями судить других, просто я не желаю жить в таком формате, я хочу иначе… В этом плане мы с белокурой красавицей, увы, разные, зато с царским сыном они, видать, прекрасно друг друга понимают и имеют схожие взгляды на жизнь, и в итоге всем хорошо… Всем хорошо, а мне плохо, тошно от всего и вся… Широка река, глубока река, Не доплыть тебе с того бережка, Тучи низкие прячут лунный свет, Полететь бы мне, да вот крыльев нет. Во сыром бору злой огонь кипит, Конь черней, чем ночь, у огня стоит, Бьет копытом конь, он ищет седока, Оттолкнул тот конь наши берега. Постучалась в дом боль незваная, Вот она любовь окаянная, Коротаем мы ночи длинные Нелюбимые с нелюбимыми. Черная вода далеко течет, Унесло весло, да разбило плот, Были ласточки, стали вороны, Рано встретились, поздно поняли. Двери новые не сорвать с петель, И одна беда стеллит нам постель, Широка река, эхо долгое, Конь черней, чем ночь, ходит около. Постучалась в дом боль незваная, Вот она любовь окаянная, Коротаем мы ночи длинные Нелюбимые с нелюбимыми. Широка река, глубока река, Не доплыть тебе с того бережка, Тучи низкие прячут лунный свет, Полететь бы мне, да вот крыльев нет. Во сыром бору злой огонь кипит, Конь черней, чем ночь, у огня стоит, Бьет копытом конь, он ищет седока, Оттолкнул тот конь наши берега. Постучалась в дом боль незваная, Вот она любовь окаянная, Коротаем мы ночи длинные Нелюбимые с нелюбимыми. Коротаем мы ночи длинные Нелюбимые с нелюбимыми…****** «Постучалась в дом боль незваная, вот она любовь окаянная… Коротаем мы ночи длинные нелюбимые с нелюбимыми… И одна беда стеллит нам постель… Конь черней, чем ночь, ходит около… Бьет копытом конь, он ищет седока… Оттолкнул тот конь наши берега…». Окаянная незваная любовь – по сути своей ты душевная боль, сердце не спрашивает разум, кого ему любить, оно просто любит, а любить – это больно, я искренне завидую людям, для которых любовь – это радость и счастье, ибо моя невзаимная горькая любовь причиняет мне боль. При этом я никогда добровольно не откажусь от этих чувств, именно они помогают мне чувствовать себя живым, не будь их, наверное, после Кавказа все бы уже давно умерло во мне, оставив после себя лишь мертвую пустошь. Мне стеллит постель и проводит со мной ночи сексуально привлекательная, но не любимая мной и не любящая меня женщина. В поместье то была русоволосая Полина, в столичном особняке на Фонтанке на эту роль претендует хорошенькая брюнетка Ирина, я ведь не слепой, с которой я занимался сексом в свой прошлый визит в Петербург, и мне было хорошо и весьма приятно с ней на уровне физики, но не более того. А черный конь – это злой рок, который словно преследует меня по жизни, вот и сейчас он не дает мне обрести счастье с женщиной, которую я люблю больше собственной жизни, только вот она, увы, меня не любит… Когда отзвучали последние аккорды романса, их отзвуки растаяли под высоким потолком, и смолкли аплодисменты нарядных гостей, крепостные лакеи распахнули до того закрытые двустворчатые двери с левой стороны от рояля, и в залу вошел высокий темноволосый мужчина в черном сюртуке, брюках ему в тон и в такой же черной бархатной полумаске. Уверенной походкой он подошел к музыкантам, поднялся на возвышение к Анне, в театральном жесте медленно опустился на одно колено, поцеловал край ее платья и, вернувшись в полный рост, с улыбкой произнес, «Моя прекрасная Маргарита…», чем вызвал новую волну аплодисментов благородной публики. - Вместе с ним Анна играет роль Маргариты в спектакле «Комедиант»… - негромко пояснил мне подошедший Михаил, следом назвав имя и фамилию актера Императорских театров, явно главного героя того самого спектакля, которые мне ни о чем не сказали, поскольку я никогда не был таким страстным любителем театра, как мой покойный отец, и я их тут же благополучно забыл. Крепостные музыканты вновь заиграли, а мужчина с женщиной запели дуэтом. Когда белокурая красавица пела для меня во время нашего нахождения в моем поместье в Двугорском, ее мелодичный голос звучал сладко, карамельно, с тонким привкусом горького шоколада и медовыми переливами, сейчас же сильный и звонкий он больше напоминал мощный полноводный поток, смывающий все на своем пути, и низкий тембр «Комедианта» органично дополнял его. Тогда изящная блондинка, можно сказать, пела вполголоса, теперь же во всю силу своего чистого красивого голоса, наверное, такими же прекрасными колдовскими голосами пели Сирены из древнегреческих легенд, заманивая беспечных моряков на верную погибель. Острые углы, нервы, суета, Я уже другой, ты давно не та, Что была со мной, бережно храня нашу любовь. Ты включаешь свет, только мне темно. Холодно вдвоем, холодно давно. Не хватает сил сделать первый шаг и все изменить... Но и я смотрю в твои глаза, В пустые зеркала, ищу в них отражения. Знаю, что любовь давно ушла, И в мире из стекла ищу любви спасенья, слышишь?! Медленно часы разрезает ночь, Утро не придет, сердцу не помочь, Каждый новый день оставляет тень от нашей любви. Не хватает слов, не хватает нот Рассказать тебе то, о чем поет Тонкая струна, рваная душа, ты просто поверь! Что и я смотрю в твои глаза, В пустые зеркала, ищу в них отражения. Знаю, что любовь давно ушла, И в мире из стекла ищу любви спасенья, слышишь?! Любовь давно ушла, И в мире из стекла, ищу любви спасенья…******* «Острые углы, нервы, суета… Ты включаешь свет, только мне темно… Смотрю в твои глаза, в пустые зеркала, ищу в них отражения… Утро не придет, сердцу не помочь… Тонкая струна, рваная душа… В мире из стекла ищу любви спасенья…». Да, я смотрю в твои небесно-голубые глаза, Аня, пытаясь увидеть в них отражение своей любви, но, увы, вижу лишь пустую зеркальную поверхность, рассыпающуюся от взмаха твоих длинных ресниц на осколки, больно ранящие мое сердце, мою страдающую в темноте одиночества душу. С болью рвутся струны души, алая кровь капает на зеркальные осколки, ибо в мире из стекла нет любви, нет спасения, нет самой жизни, ничего нет, это лишь иллюзорный мир отражений… После волны оглушительных аплодисментов Анна спустилась с импровизированной сцены и подошла к русоволосому мужчине в черном сюртуке с такой же черной маской на лице с непрозрачным кружевом в тон, оставляющей открытыми лишь его рот и подбородок, который с довольной улыбкой протянул ей бокал с шампанским, только что взятый с подноса мимо проходящего слуги. А вот и царский сын собственной персоной, я уже знал об их отношениях, но вновь ощутил, как из глубин души во мне поднимается черная огненная ревность и стремительно бежит по венам. «Комедиант» же остался возле белоснежного рояля и запел следующий романс уже в одиночестве, и черт возьми, как же близки мне были его строки с явственным привкусом горечи… В шумном зале ресторана Средь веселья и обмана Пристань загулявшего поэта. Возле столика напротив Ты сидишь вполоборота Вся в лучах ночного света. Так само случилось вдруг, Что слова сорвались с губ, Закружило голову хмельную. Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую, Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую. Пол не чуя под собою, Между небом и землею, Как во сне с тобой танцую. Аромат духов так манит, Опьяняет и дурманит, Ах, как сладко в нем тону я. Так близки наши тела, И безумные слова Без стыда тебе шепчу я. Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую, Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую. Ты уйдешь с другим, я знаю, Он тебя давно ласкает, И тебя домой не провожу я. Жжет в груди сильней огня, Не моя ты, не моя, Так зачем же я ревную. Сколько ж нужно мне вина, Чтоб из памяти прогнать И забыть мечту свою шальную. Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую, Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую. Ах, какая женщина, какая женщина, Мне б такую…******** «В шумном зале ресторана средь веселья и обмана пристань загулявшего поэта… Пол не чуя под собою, между небом и землею, как во сне с тобой танцую… Аромат духов так манит, опьяняет и дурманит… Ты уйдешь с другим, я знаю… Он тебя давно ласкает, и тебя домой не провожу я… Жжет в груди сильней огня… Не моя ты, не моя… Так зачем же я ревную?.. Сколько ж нужно мне вина, чтоб из памяти прогнать и забыть мечту свою шальную?.. Ах, какая женщина, какая женщина… Мне б такую…». Аня, я бы хотел сходить с тобой в один из фешенебельных ресторанов столицы, поужинать, выпить выдержанного вина, пообщаться, просто провести время вместе, да только не отпустит тебя Цесаревич со мной, не отпустит, и я это хорошо понимаю. Вот Миша-счастливчик недавно ужинал с тобой в ресторане, где ты рассказывала ему о новом спектакле, который вы с труппой сейчас активно репетируете в Императорских театрах, о чем и поведал мне по пути на маскарад. Как бы я хотел танцевать с тобой на глазах у всех, любимая, ни от кого не прячась и не скрываясь, моя несбыточная мечта-химера… А, может, взять и пригласить тебя на очередной тур вальса, и посмотреть, что скажет Его Высочество?.. Я до сих пор помню сладковатый пудровый приятный запах твоих духов, никогда не смогу его забыть… Ты – не моя женщина, не моя, ты любишь другого, только болезненная ревность сжигает меня изнутри, когда я вижу вас вместе… Ты – моя безответная любовь, моя шальная мечта, и существует ли на свете то вино, что в состоянии залить и погасить огонь любви… Не знаю, не уверен… Ах, какая женщина, мне б такую… Романс завершился, его последние отзвуки унеслись к потолку, нарядные веселые гости не скупились на щедрые аплодисменты для исполнителя, а я, минуя дам и господ в разноцветных масках, пошел через залу прямо к месту, где стояли Анна с Цесаревичем, о чем-то беседуя с шампанским в руках. Не зря же я сегодня сюда приехал, уж точно не для того, чтобы лишь взглянуть на мою любимую женщину издали. Возьму и приглашу ее на танец, и будь, что будет… - Анна, вы так прекрасно пели… - заговорил я, подойдя к паре, по красивому лицу миниатюрной куколки пробежала мимолетная тень удивления, она явно не ожидала меня увидеть, но уже в следующий миг вежливая светская улыбка вновь вернулась на лицо обворожительной блондинки. - Ваше Высочество… Анна действительно великолепно пела… - раздался рядом со мной вежливый почтительный голос не вовремя подошедшего Репнина, который помешал мне продолжить свою речь. - Рад вас видеть, князь… Аннет очень талантлива, ее талант – это Божий дар на радость всем нам… Она самая настоящая вторая Рашель… А где же ваша очаровательная супруга?.. – спокойным и вполне благожелательным тоном поинтересовался Наследник и отпил пару глотков пузырящегося золотистого шампанского из своего хрустального фужера на тонкой ножке. - Пока дочка совсем мала, Лизавета Петровна не хочет оставлять ее одну… После рождения нашего старшего сына было тоже самое, через несколько месяцев прошло… - подчеркнуто вежливо ответил Михаил, беря с подноса проходящего мимо слуги бокал с игристым вином из Франции и тоже делая несколько глотков. - Все женщины мнительные, особенно после родов… У моей супруги после рождения наших дочери и сына первое время было тоже самое… - благодушно откликнулся Александр Николаевич и в следующую секунду перевел прохладный взор своих льдисто-голубых глаз на меня, надо же, какая честь, и заговорил, но уже не таким дружелюбным тоном, а скорее нейтральным и даже холодным, хоть и с неизменной вежливостью. - Не ожидал вновь встретить вас, поручик… - Майор, Ваше Высочество… - также вежливо поправил я, не позволяя своей обжигающей душу ревности выплеснуться наружу, разумом понимая, что передо мной стоит будущий российский Император, и уже поэтому я должен обращаться к царскому сыну уважительно, независимо от моего личного отношения к нему. - Даже так, что же я совсем не удивлен… Такие, как вы, быстро делают карьеру на поле боя… - с проскользнувшей обыденной скукой в холодном властном голосе, словно перевернул следующий лист отчета, без каких-либо лишних эмоций констатировал Цесаревич, и я призвал на помощь все свое самообладание, дабы промолчать в ответ. Да, что вы знаете о войне, о поле боя, где никогда не были, вы лишь перелистываете отчеты о ходе военных действий на Кавказе, о завоеванных крепостях и о потерях, количестве погибших офицеров и солдат, сидя в мягком кресле в Зимнем… В попытке эмоционально переключиться я попытался поймать взгляд Анны, но она все с той же светской улыбкой смотрела прямо перед собой и ни на кого конкретно, и пила небольшими глоточками пузыристое шампанское, просто ожидая окончания не особо интересующего ее разговора. Впрочем, Наследник тоже утратил к нему интерес, поставил пустой бокал на поднос мимо проходящего слуги и протянул руку в белоснежной шелковой перчатке своей любовнице, тем самым безмолвно приглашая ее на танец. Очаровательная женщина, улыбнувшись шире, также вернула фужер с недопитым игристым вином на поднос слуги, накрыла своей легкой миниатюрной ручкой мужскую кисть, они сделали несколько шагов в сторону уже кружащихся на паркете пар под красивую музыку, как вдруг миниатюрная куколка покачнулась и упала на пол без сознания. - Аня… - выдохнул я и непроизвольно сделал шаг в сторону моей любимой, лежащей на натертом до блеска паркете с закрытыми глазами, неожиданно почувствовав на своем локте чью-то руку, резко обернулся в сторону возникшей преграды и встретился с напряженным взором зеленоватых глаз Миши. - Я тебя прошу, стой на месте… Что ты творишь, Володя?.. Зачем вообще нужно было подходить к Александру Николаевичу?.. Тебе стало скучно жить и захотелось новых приключений на свою голову?.. Ты ведь собирался пригласить Анну на танец, не так ли?.. Его Высочество не терпит подобного, и все в Свете это знают… С Анной все будет хорошо, обычное переутомление… Она сейчас активно репетирует новый спектакль, а творческие люди не такие, как мы с тобой и все остальные, Анна даже обед может пропускать, уйдя с головой в творческий процесс… Александр Николаевич о ней позаботится… - очень тихо и быстро несколько нервно заговорил Репнин в то время, как царский сын под вопросы и предположения подошедших любопытствующих, «А что случилось?.. Что такое?.. Наверное, это от духоты…», вынес Аню из залы, не снимая маски со своего лица. - Спасибо за заботу, конечно… Только я в ней не нуждаюсь… - довольно резко ответил я в порыве общего раздражения, смешивающегося с волнением за мою любимую, сбросив руку князя со своего локтя и беря бокал шампанского с подноса мимо прошедшего слуги, чтобы уже в следующий миг осушить его в несколько больших глотков, не глядя в какую сторону пошел Репнин. - Вы разлюбили маскарады, Владимир Иванович?.. И где же мой дорогой брат, только что ведь был здесь, а теперь и след простыл… – с улыбкой и мягкой иронией в мелодичном приятном слуху голосе заговорила подошедшая ко мне Наталья, в девичестве княжна Репнина, ныне же княгиня Долгорукая, в светлом шелковом платье с приличным вырезом на полной груди, демонстрирующим соблазнительную ложбинку и не скрывающим ее округлившийся животик, с бриллиантами на шее и в ушах, и с кружевным веером в руках. Привлекательная женщина с собранными в элегантную прическу каштановыми волосами уловила мое не самое лучшее расположение духа, а быть может, и считала мой эмоциональный настрой по выражению лица, не столь важно. Получается, и Андрей тоже здесь, но у меня в эти минуты не имелось ни малейшего желания общаться ни с ним, ни с его женой, ни с кем другим… - Извини, Натали… - кратко изрек я и пошел прочь из бальной залы прямо через танцующие на паркете пары, понимая, что на волне негативных эмоций могу наговорить много неприятных вещей Наташе, которые она совершенно не обязана слушать, в моих горестях ее вины точно нет. У распахнутых двустворчатых дверей я вернул пустой бокал на поднос проходящему слуге и покинул мир праздного веселья и обманчивых масок, быстро сбежав вниз по широкой мраморной лестнице, накинул пальто и вышел на морозную улицу. Там я нанял экипаж с извозчиком, в центре города с этим проблем нет в любое время суток, кроме глубокой ночи, поскольку на маскарад мы ехали в карете Михаила, и уже через двадцать минут вышел около своего собственного дома на Фонтанке. В парадной я в раздражении стянул с рук светлые перчатки из тонкой мягкой кожи и отбросил их в сторону, скинул пальто на руки подоспевшей горничной, переобулся, сменив сапоги на туфли, и прошел внутрь. Миновав несколько гостиных, я поднялся на второй этаж, дошел до библиотеки и, оказавшись среди шкафов с книгами, опустился в кресло перед письменным столом, предварительно повесив на его спинку снятый белоснежный китель от парадного мундира. Наполнив низкий пузатый бокал из граненого хрусталя дорогим коньяком из хрустального графина, стоящего на столе, крепостная прислуга в фамильном особняке мои вкусы знает, я в несколько больших глотков осушил бокал с моим любимым крепким алкоголем с насыщенным терпким ароматным букетом и приятной благородной горчинкой, долженствующий принести хоть какое-то успокоение. Хотелось подорваться и поехать прямиком к Анне, за которую я переживал, узнать, что с ней произошло, и как она сейчас, адрес я теперь знал, но разумом понимал, что не стоит этого делать, из-за сего необдуманного поступка у моей любимой могут быть проблемы в отношениях с царским сыном, а последнее, чего я желал, так это как-то портить жизнь Ане. За первым бокалом последовали второй, третий, четвертый и пятый, пока наконец я ни ощутил легкое опьянение, приносящее с собой и столь желанное мной эмоциональное расслабление и некое подобие успокоения. Взяв в руки лежащий на поверхности стола нежно-розовый шелковый шарф, в коем моя любимая ходила в тот памятный вечер в имении, когда мы были близки, и который я привез с собой, я поднес его к лицу, кожей ощущая приятную прохладу атласа, и с закрытыми глазами вдохнул приятный аромат французских духов белокурой красавицы, впитавшихся в ткань. Пред мои внутренним взором всплыли красочные воспоминания о времени, проведенном вместе, и я отчетливо понимал, что в те денечки рядом с изящной блондинкой я был почти счастлив, даже зная, что мои чувства безответны, ибо она и есть источник моего земного счастья и покоя. А в следующую секунду яркие картинки сменились стихотворными строками, естественно посвященными Ане, кому же еще. Ну, здравствуй, Муза, ты всегда навещаешь меня в моменты, когда мне особенное паршиво на душе, словно желаешь разбавить своим чудесным обществом мое душевное одиночество… Открыв глаза и отложив шелковый шарф в сторону, я вытащил из верхнего ящика стола несколько листов бумаги, обмакнул перо в чернила и перенес строки из моего сознания на чистый лист, я вовсе не поэт, это лишь кровавые слезы моей страдающей без взаимности души, окропившие бумагу. Я бы вынес сотни раз боль, Не замерз когда вокруг снег. Мне бы сладкою была соль, Если б рядом ты была век. Не тревожным спал бы я сном Не болел бы от тоски, нет. Только ждал тебя к себе в дом, Словно солнца поутру свет. Не прошу я ничего, пусть, Что когда-то счастлив я был. Измотала душу мне грусть, Ждать тебя уж больше нет сил. Ты ушла - с тех пор прошел год, И огромный почернел мир. Только что-то все душа ждет, Только верит в светлый день мир. Я б других не замечал лиц, Я бы твой боготворил Дух. Всех бы синих подарил птиц, Жаль, что нет у вас таких дум. Всех бы синих подарил птиц, Жаль, что нет у вас таких дум… Жаль, жаль…********* Вновь наполнив пузатый бокал янтарного цвета коньяком, я небольшими глотками медленно выпил его содержимое, приятно обжигающий крепкий алкоголь, казалось, согревал изнутри даже душу, мой взгляд упал на горящий камин, где языки алого пламени методично пожирали сухие поленья, взамен щедро отдавая в просторное помещение библиотеки уютное тепло. Вот так и моя грешная душа день за днем горит в болезненном пламени безответной любви к миниатюрной куколке, я невольно беззвучно усмехнулся этой не самой радостной аналогии, а уже в следующий миг Муза подсказала мне нужные строки, черной рябью чернил легшие на белую гладь бумажного листа. Разольётся по капельке марта грязь непролазная, Разлетятся по листику октября дни короткие. Лето яркою искоркой, промелькнёт, как и не было, И закружится заново карусель эта вечная. За воротами времени чистота нереальная, За воротами времени будет радость пасхальная. За воротами времени кто-то позже, а кто-то чуть раньше, За воротами времени нет обмана, не будет и фальши. По спирали движение в бесконечность закрутится, За воротами времени что заслуженно – вручится. Всё что сделано - вспомнится, справедливо оценится, Поменять полюса судьбы, там уже не получится. Поменять полюса судьбы, там уже не получится…** За воротами времени кто-то позже, а кто-то чуть раньше… За воротами времени что заслужено – вручится… Всё что сделано – вспомнится, справедливо оценится… И только одному Господу Богу ведомо, как же страшно мне шагать за ворота времени, и отнюдь не потому, что я боюсь смерти, нисколько не боюсь, меня страшит вечный Ад для моей уставшей души за все мои многочисленные прегрешения… Ведь там, где Рай, нас нету вовсе… Каждый до Голгофы дойдет, а мне бы однажды птицей обнять небосвод… Как в небе из звезд, моих грез, заиграет струною души минорное что-то… И светом зари распахнется окно… Идущий на свет и ждущий полета… Заблудшие души, мы снова встречаем рассвет… И пусть будет лучше здесь и там, где нас нет… Завтра же поеду в Зимний и запишусь на аудиенцию к Императору, хочу вернуться на Кавказ, оставаться в столице и постоянно случайно встречать любимую женщину с царским сыном для меня просто невыносимо, выше моих сил, уж лучше воевать, так хоть какая-то польза будет от меня России. Неизвестно, смогу ли я вернуться обратно или останусь лежать в чужой плодородной земле, сколько еще мне осталось жить грешному и нелепому в этом мире, сколько еще гореть моей свече, плача восковыми слезами… Свечи ярко горели в тяжелом настольном бронзовом канделябре, а их золотистые горячие огоньки едва заметно колыхались от потоков воздуха. В который раз за этот вечер наполненный коньяком низкий хрустальный бокал стоял передо мной, а перо в руках снова выводило сокровенные стройные строки, нашептанные Музой и идущие прямиком из моего сердца, из моей мятущейся души… Я открою свое сердце, Я открою свою душу И пойду по этой грани Незатейливой судьбы. Я пойду, я не заплачу, Я пойду, и я не струшу. Веди меня, Бог мой, Веди меня, свет мой. Когда уже не будет больше сил, Я слезно попрошу, Чтоб ты меня простил. Чтоб ты меня простил, Простил, простил… Слепо верю в то, что будет, Хорохорюсь и мытарюсь. И нелепую случайность Принимаю я, как данность. Я хотел быть только первым, Даже думал я, что гений. А я просто грешный и нелепый, И я живу под этим небом. Я просто грешный и нелепый, И я живу под этим небом… Я открою свое сердце, Я открою свою душу. И пойду по этой грани Незатейливой судьбы. Я пойду, я не заплачу, Я пойду, и я не струшу. Веди меня, Бог мой, Веди меня, свет мой. Когда уже не будет больше сил, Я слезно попрошу, Чтоб ты меня простил. Чтоб ты меня простил, Простил, простил… Чтоб ты меня простил, Чтоб ты меня простил, Господи…** Я слезно попрошу, чтоб ты меня простил, Господи… Сделав пару глотков ароматного коньяка, смакуя его терпкий вкус с приятной горчинкой, я прикрыл веки на несколько долгих мгновений, но вскоре идеальную тишину вокруг разрушил негромкий вежливый стук в дверь. Я открыл глаза и с легким раздражением выдохнул, «Войди…», кого еще там нелегкая принесла… - Я так хочу вас порадовать, барин… - с ласковой улыбкой на привлекательном лице мурлыкающим голосом заговорила вошедшая в библиотеку Ирина в темно-синем открытом костюме для восточных танцев, расшитом серебром, демонстрирующим сексуальное женственное тело невысокой крепостной, длинные черные волосы волнами рассыпались по ее покатым плечам и спине, а серо-голубые глаза цвета талой воды призывно смотрели на меня. Женщина плавной мягкой кошачьей походкой медленно приближалась ко мне, и серебристые браслеты на ее тонких запястьях и изящных щиколотках позвякивали в такт ее шагам. - Так порадуй, порадуй… - улыбнувшись уголком губ, откликнулся я, следом допивая коньяк из пузатого бокала и поднимаясь на ноги, в эти минуты будучи рад видеть хорошенькую брюнетку, секс – отличный способ переключиться и выплеснуть накопленные негативные эмоции. Так что ты вовремя, радость моя… Я опустился в кресло около журнального столика, а Ирина, гибкая и пластичная, начала танцевать передо мной соблазнительный восточный танец под мелодичные позвякивания браслетов на ее руках и ногах, извиваясь подобно переливающейся змее, плавно сползая на пол у моих ног и также грациозно поднимаясь обратно в танцевальной связке. Желание секса, древнее, как сама жизнь, просыпалось во мне, огнем бежало по венам и концентрировалось в паху. В какой-то момент я встал с кресла, подошел к эротично покачивающей широкими округлыми бедрами женщине под плавные движения рук, разжигающей во мне страсть, и обнял ее за тонкую талию со спины, вдыхая приятный аромат ее длинных шелковистых локонов цвета воронового крыла. - Хочу забыться… - хрипловато от проснувшегося желания прошептал я, запуская руки в шелковое полотно ее волос и накручивая упругие пряди на пальцы, следом расстегивая застежку лифа на спине крепостной и позволяя ему упасть на паркет. - Со мной вы забудете все свои печали, Владимир Иванович… - также шепотом с соблазнительной улыбкой отозвалась хорошенькая брюнетка, плавно повернувшись в моих объятиях ко мне лицом, расстегнула полупрозрачную юбку с высокими разрезами, и та соскользнула на пол, оставляя красивую манящую женщину полностью обнаженной. После своими нежными пальчиками она стала ловко расстегивать мелкие пуговицы на моей льняной рубашке, касаясь груди, я же в это время пальцами поглаживал ее по теплой бархатистой коже бедер, вырисовывая на ее женственном теле невидимые узоры. Справившись с моей рубашкой, Ирина плавно опустилась передо мной на колени, нежно целуя тыльную сторону моих рук своими мягкими пухлыми губами, после она уверенно расстегнула брюки и умело вобрала в свой влажный теплый рот мой эрегированный член, плотно обхватывая ствол губами и начиная неторопливо со знанием дела ритмично сосать. Запустив пальцы правой руки в ее шелковистые волнистые волосы на затылке, я сгреб их в кулак, дабы самому контролировать темп и глубину проникновения, закрывая глаза, выдыхая через рот от обилия приятных ощущений и чуть откидывая голову назад. Хоть что-то благостное за этот долгий зимний вечер… *** Негромкий вежливый стук в дверь вырвал меня из кровавого ночного кошмара родом с Кавказа, багровые всполохи которого еще горели в моем просыпающемся сознании, в просторной спальне с балконом в синих тонах с плотно закрытыми шелковыми портьерами царил полумрак, а часы на стене показывали пятнадцать минут десятого. И что же случилось на этот раз, коли горничная пришла в такую рань, ибо вся крепостная прислуга в фамильном особняке моей семьи знает, что будить меня на ранний завтрак не нужно, меня вообще не надо будить без веских причин. - Войди… - хрипловато после сна и не слишком довольно выдохнул я, и из-за открывшейся дубовой двери показалась молоденькая горничная в темном платье с извиняющимся выражением миловидного лица. - Барин, простите ради Бога, что разбудила… Просто только что принесли письмо из Императорской канцелярии, сказали передать вам, как можно скорее… - вежливо и почтительно заговорила крепостная и протянула мне конверт, подходя к широкой кровати, на которой рядом со мной лежала, тоже проснувшаяся от раннего визита служанки, потянувшаяся, как кошка, довольная Ирина, с коей вчера из библиотеки мы переместились в спальню. И сегодня физически я чувствовал себя вполне расслабленным и удовлетворенным, хорошенькая брюнетка – умелая любовница, и в постели с ней действительно хорошо, но никаких эмоций она во мне не вызывала, лишь сексуальное влечение. Сев на кровати и взяв из рук горничной письмо, жестом руки я безмолвно велел ей идти, и она поспешно покинула мою спальню, я же вскрыл конверт и прочел содержимое письма, в котором говорилось, что сегодня к половине первого я должен явиться на аудиенцию к Государю. Сон у меня, как рукой сняло, встав с постели, я накинул халат в пол на голое тело, подвязал его под пояс и велел Ирине принести мне крепкий черный кофе без сахара. Женщина, завернувшись в простынь, валяющуюся на полу рядом с моими вчерашними брюками, раздвинула шторы на окне, впуская в опочивальню свет пасмурного петербургского утра, и торопливо вышла из комнаты, отправляясь выполнять поручение. Я же открыл шкаф, где висел мой офицерский мундир из плотного зеленого сукна с красным воротничком-стойкой и золотистыми пуговицами, и невольно задумался, зачем же все-таки меня желает видеть Император. Впрочем, уже очень скоро я это узнаю… *** POV Анна Возвращаясь к реальности, я пару раз моргнула и обнаружила, что без украшений в кружевной сорочке на голое тело лежу в мягкой постели, накрытая легким, но теплым пуховым одеялом, в своем доме в собственной просторной спальне в кремово-кофейных тонах с богатым убранством. Тусклый свет пасмурного зимнего утра проникал в комнату через тончайший полупрозрачный тюль на окне с открытыми портьерами, знаменуя собой начало нового дня. Цесаревич перед большим зеркалом на стене в золоченой раме застегивал пуговицы черного сюртука, а последним, что я помнила, было то, что неожиданно лишилась чувств прямо во время бала-маскарада у графа Потоцкого. - Александр Николаевич… - негромко позвала я чуть хрипловатым после сна голосом, и мужчина немедленно обернулся ко мне со спокойной и благожелательной улыбкой на привлекательном лице, быстро подошел к постели, присел на ее край и пальцами правой руки ласково погладил меня по лицу и шее. - Ты потеряла сознание на маскараде, я привез тебя домой, вызвал доктора Мандта, в связи с внезапным обмороком он предположил беременность и осмотрел тебя. Ты беременна, Аннет… Наконец-то это произошло… Я очень рад… Теперь не переутомляйся и не пропускай обеды, думай в первую очередь о нашем ребенке… - со счастливой улыбкой произнес мой любовник, откидывая в сторону одеяло и поглаживая своими большими теплыми ладонями меня по плоскому животу, а у меня от осознания услышанного по лицу невольно побежали счастливые слезы. - Беременна… Я беременна… Беременна… Это правда… У меня будет ребенок… - с блаженной улыбкой прошептала я, кладя свои миниатюрные кисти поверх рук Цесаревича на моем животе, а в следующую секунду села на кровати и обняла Его за шею, уткнувшись носом в сильное плечо и невольно всхлипывая от катящихся из глаз соленых слез счастья. Так вот с чем меня во сне поздравлял Константин, с беременностью… И ведь задержка действительно есть, просто я не придала ей особого значения, поскольку уже перестала надеяться обрести радость материнства… - Да… Это правда… Ты беременна, Аннет, и родишь мне ребенка… Хочу дочку, похожую на свою красивую маму, с таким же милым маленьким носиком… - донесся тихий мягкий голос бережно обнимающего и неторопливо гладящего меня по спине Александра Николаевича. Я подняла голову с Его плеча и, глядя в небесно-голубые глаза мужчины, идентичные моим собственным, задала важный для меня вопрос, как только эйфория от счастливой новости чуть схлынула. - Вы позволите играть мне в театре, пока срок небольшой?.. Мы с труппой столько репетировали новую постановку, я хочу выйти на сцену и сыграть в этом спектакле… Для меня это очень важно… - Если будешь хорошо себя чувствовать, позволю. Если же повторится обморок, или будут другие недомогания, с театром придется подождать до рождения ребенка, Императорские театры никуда не убегут, а твое здоровье и нашего ребенка куда важнее… - вполне благодушно ответил мой любовник, подушечками теплых пальцев ласково стирая слезы с моего лица, и я была безмерно благодарна ему за понимание. Безусловно, в первую очередь я – обычная земная женщина, которая хочет быть в отношениях с мужчиной и иметь ребенка, но еще я – актриса, и эта ипостась сильна во мне, она занимает большую часть в самоидентификации моей личности. - Спасибо вам… - благодарно выдохнула я, чувствуя себя невероятно счастливой, это один из самых счастливых дней моей жизни, который я запомню навсегда. Уже через восемь месяцев на свет появится мой малыш, сынок или дочка, мое продолжение, и я смогу взять его на руки, а Цесаревич будет всегда о нас заботиться. У моего ребенка будет всё только самое лучшее, и он родится свободным, не крепостным, какой родилась я. Жаль, что безмерно дорогой мне Иван Иванович, заменивший мне отца, не дожил до этого счастливого дня, дядюшка, безусловно, искренне порадовался бы вместе со мной, порадовался за меня… - Мне пора возвращаться в Зимний, вечером я приеду к тебе, Аннет… - негромко благодушно изрек мужчина, нежно поцеловал меня в лоб, в аккуратный носик и выпустил из своих уютных объятий, поднялся на ноги и покинул опочивальню, оставляя меня в одиночестве наедине с моими собственными мыслями. Зажженный с вечера камин уже погас, но в комнате по-прежнему было тепло, я вновь легла на кровати, укрылась одеялом и прикрыла веки, не думая ни о чем конкретном, но пребывая при этом в прекрасном приподнятом настроении, сегодня я планировала съездить в гости к Рите, поделюсь с моей любимой ведьмой этим радостным известием. Среди эфемерных радужных дум, в какой спальне и в каких тонах обустроить детскую, и какую колыбель выбрать для малыша, вдруг четко и ясно всплыла мысль совершенно иной направленности, заставившая меня открыть глаза и сесть на постели. А что если этот ребенок не от Александра Николаевича а от Владимира?.. Судя по времени наступления беременности такое ведь вполне может быть… К тому же, мы с Его Высочеством вместе уже пять лет, но беременности у меня ни разу не наступало, а тут после секса с бароном месяц назад она наступила. Так что есть вероятность того, что отец моего сына или дочки мой любимый человек… Если это действительно так, я буду рада, что со мной останется хотя бы частица моего любимого мужчины, его плоть и кровь, частичка его души, плод нашей невозможной любви… Собираюсь ли я сообщать Владимиру о беременности?.. Нет, а зачем?.. Во-первых, я сама не знаю точно, кто отец ребенка, а во-вторых, далеко не факт, что он поверит в свое отцовство, имея полное право не верить. Да, даже если поверит, что толку, ведь вместе мы все равно быть не можем, а в этом случае сие известие принесет ему лишь новую печаль… Теперь, когда я беременна, ни о каком расставании с Цесаревичем тем более и речи быть не может, ибо отныне я должна думать не только о себе, но и о счастье и благополучии своего ребенка… Я была так рада увидеть барона на балу-маскараде у графа Потоцкого, взглянуть в его задумчивые серые глаза цвета расплавленного серебра, услышать его мягкий низкий насыщенный бархатистый баритон. Мне хотелось просто подойти к нему, обнять, поцеловать, сказать, что скучаю по нему и тоскую, положить голову на его широкую грудь и слушать неповторимую мелодию сердца бесконечно любимого мною человека. Но всё это было попросту невозможно, рядом с Александром Николаевичем я не должна была проявлять к другому мужчине ничего кроме светской вежливости, а я ведь талантливая актриса и могу сыграть абсолютно любую эмоцию. Я люблю тебя, Володя, но не могу быть с тобой, просто не судьба, не в этом земном воплощении души… Забудь ты меня, милый, и будь счастлив в своей жизни без меня, женись, создай семью, пусть благородная супруга родит тебе детей, законных наследников знатного рода Корфов, ты обязательно полюбишь их, ведь они твои, возможно, детки даже будут похожи на тебя… А вот смогу ли я тебя забыть, Володенька… Любопытно, на кого будет похож мой ребенок, и кто его отец, нужно обязательно поговорить об этом с Ритой, быть может, она мне что-нибудь подскажет по этой теме… Сегодня и поговорю с моей дорогой подругой, моей кармической сестрой, с которой у нас очень схожие судьбы…