Твой выбор

      Эрен со вздохом закрыл холодильник. Есть не хотелось, хотя казалось, что вчерашняя пицца должна всем своим видом соблазнять.       Он зашёл в комнату, расстегивая рубашку. Жан из кресла равнодушно проводил его взглядом.       — Пицца в холодильнике, — сказал он. — Микаса предложила тебе оставить.       Эрен так и думал. Но в горле будто стоял ком, а чувство голода казалось чужеродным и несуществующим, словно он никогда его и не ощущал. К тому же останавливал факт, что это была пицца Жана и Микасы на вечер. Ему просто перепало. Наверно, из жалости. Трудно было представить Аккерман, которая, сжалившись, жертвует ему эти два куска. Но именно эта мысль упорно лезла в голову, как бы Эрен не пытался её откинуть.       Йегер не очень удивился, когда узнал об отношениях Жана и Микасы. Сообщила ему именно Аккерман и, очевидно, знатно переживала. А Эрен даже не переменился в лице. Внутри только проскользнула мысль «Это всё же случилось» так, словно он ждал этого уже давно. Ни разочарования, ни обиды, ни злости. Какое-то удручающее спокойствие. Кажется, даже Микаса разочаровалась реакцией. Возможно, ей неосознанно хотелось его спровоцировать хоть на какую-то эмоцию – ревность, ярость, грусть. Что угодно, но не это.       Но Эрен правда ничего не ощущал. В последнее время мир ускользал от него – просвистывал мимо на оглушительной скорости, а он ничего не мог сделать. Ни ухватиться, ни спрятаться от этого неумолимого течения, обходившего его стороной. Только наблюдать. Жан сказал, что глаза у него порой как у мёртвой рыбины. Наверно, Эрен действительно так на всё и смотрел. А может просто и был мертвой рыбиной, выброшенной на берег.       — Я в душ, — кинул Йегер, скидывая рубашку и джинсы на кровать.       Жан не отреагировал, погруженный в свою работу. Кажется, Кирштейн стал отдаляться из-за отношений с Микасой. Эрен так чувствовал. Наверно, это верная стратегия, когда живёшь с тем, кто столько лет был твоим соперником. Но почему-то это угнетало, добавляя изрядно тяжести в груди при вдохе.       Под струями тёплой воды немного отпускало. Чаще всего хотелось вместе с каплями смыться в сток и раствориться в канализации. Эрен иногда закрывал глаза и представлял, как исчезает – капля за каплей. Это расслабляло и на секунду казалось, что дышать становилось легче. Потом он открывал глаза и смотрел на кафель с причудливым рисунком и возвращался в реальность. Ощущалось как неприятный толчок в холодную улицу после тепла. А тело вновь тяжелело.       — Эрен, — Жан поднял взгляд на Йегера, когда тот вышел из душа. — Кто такой Зик? Он звонил.       Ещё тяжелее.       — И что он хотел? — голос казался резким и грубым.       Кирштейн это тоже заметил.       — Хотел узнать, где ты и как дела. Мол, приходил по старому адресу и не нашёл тебя, — аккуратно ответил Жан.       — Он мог бы идти в жопу, — процедил Йегер. — Не отвечай на звонки.       — Он долго звонил, — заметил Кирштейн чуть виновато.       — Да хоть в дверь ломился, — огрызнулся Эрен.       Жан внимательно смотрел на него.       — Это он твой брат?       Это кольнуло. Эрен уставился на Кирштейна. На секунду вся тяжесть ушла, но с лёгкостью пришло новое чувство – злость, похожая на вспышку огня на головке спички.       Микаса много ему рассказала? Как много вообще он знает? А другие?       — Если братом зовутся те, с кем общий отец, — ответил Йегер, сжимая кулаки. — Я только не считаю этого урода своим отцом, а Зика – братом.       — А кем считаешь? — аккуратно поинтересовался Кирштейн.       Эрен сосредоточил на нём свой взгляд.       — Убийцей, — холодно сказал он. — Расследование ведёшь?       Жан чуть вздрогнул, и Йегеру оставалось только гадать, какой у него сейчас вид.       — Интересуюсь, — Кирштейн нахмурился.       — Интересуйся чем-нибудь другим.       Жан прикрыл ноутбук и схватил кружку с журнального столика, а потом направился в свою комнату.       — Мы беспокоимся о тебе, вот и всё.       — Тебе-то какое дело?       Жан замер и обернулся. Эрен чувствовал, что теперь злость заполняет его до краев. На Зика – за чертов звонок. На Жана – за то, что ответил. На этот бессмысленный разговор. Хотелось освободиться от этого огня внутри, но Йегер толком не понимал, как это сделать.       — Я каждую чертову ночь не могу спать спокойно из-за тебя, — тихо, но резко ответил Кирштейн.       — Это не повод лезть в мою жизнь.       — Это повод сделать твою жизнь похожей на жизнь, а не существование, — Жан не повышал голоса, и это стоило ему многого.       Раньше они бы орали. Скорее всего из-за ерунды. А сейчас говорят так тихо, и их слова выплескивают столько злости, что лучше бы они кричали. Так было бы спокойней.       — Ты уходил, — напомнил Эрен.       Жан не ответил, закрыв за собой дверь. Эрен выдохнул и лёг на постель – прямо на рубашку и джинсы. Ему было плевать, что сейчас намочит их мокрыми волосами, затем и плед с простыней. Глаза слипались от накатившей усталости. Он не хотел сопротивляться сну, но понимал, что ночью опять погрузится в эту мерзкую дрёму, весь вспотеет и проснётся в итоге от собственного крика.       Поэтому Эрен открыл глаза, пытаясь противостоять навалившейся усталости. Получалось плохо, веки казались тяжелыми, и каждое следующее движение давалось труднее. Реальность расплывалась. Ему было прохладно – из-за открытого окна, полуголого тела и мокрых волос. Но это не мешало постепенно засыпать.       Во сне был Зик – так отчетливо, словно это происходило в реальности. Он опять что-то мямлил про отца и прошлое, говорил это бесящее «я понимаю тебя» так, словно правда понимал. Эрен знал – это не так. Этот парень его не понимает. Он лишь ушёл от его матери. А мать Эрена он убил.       Йегер проснулся в холодном поту и резко привстал. Его укрыли уголком пледа. Он озадаченно сдвинул край с плеча, шумно выдыхая.       Часы показывали двенадцатый час. Во рту пересохло и горло драло. От глотка воды стало чуть легче. Йегер снова лёг, стараясь выдохнуть и успокоиться, но не выходило. Он сдвинул на край кровати одежду и полностью лёг под плед. На месте, где было его тело, остался влажный след – от пота и волос. Это раздражало. Но постепенно он нагревался от его тела и становилось менее противно.       Жан прошёл мимо с грязной кружкой. Эрен проводил его взглядом, а потом вздохнул.       — Жан, — сказал он тихо.       Кирштейн замер в проёме.       — Чего тебе? Всё-такие простыл?       — Нет.       — Ну?       Эрен чуть привстал, глядя на него. Слов не находилось, чтоб объяснить. Он устало смотрел на Кирштейна, надеясь, что тот поймёт всё сам.       — Ну? — повторил тот тупо. — Воды?       Он кивнул на пустой стакан.       — Останься здесь.       — Чего? — Жан нахмурился. — Я никуда не ухожу, тупица. Это моя квартира, напоминаю.       — Нет, — Эрен заставил себя смотреть на Кирштейна дальше. — Здесь.       До Жана начало доходить.       — Тебе, может, колыбельную спеть ещё? — он огрызнулся, собираясь уходить.       Эрен представил, как Кирштейн сейчас закроет дверь и все тени в комнате снова обретут лица, все голоса на улице станут знакомыми, а за закрытыми веками вновь будет Зик, усталый надрывный голос отца и улыбка матери – всё вперемешку, пока не стошнит.       Йегер уцепился за край футболки Жана. Тот замер в растерянности.       — Я просто… Усну, и ты уйдёшь, ладно? — сказал Эрен тихо. — Я… боюсь один.       Йегер даже услышал эту мысль Кирштейна с характерной интонацией – «ну приплыли». Но не мог заставить себя отпустить край футболки.       Жан сдался.       — Щас, — кинул он.       Вернулся после того, как щёлкнул светом у себя. Сел на край кровати и неловко вздохнул.       — Мне что, просто посидеть или?..       Эрен не хотел на него смотреть, но и не ложился. Кирштейн опять вздохнул – в этот раз ещё выразительней. Он неуклюже дополз до подушек и упал на них.       — Всё, готов рассказывать сказки для лучших сновидений, — саркастировал он. — Ложись давай.       Эрен послушно лёг. Постель опять остыла и влажные пятна холодили кожу. Йегер дрожал.       — Ой, ты совсем как маленький, — разозлился Жан, взглянув на него. — Ну-ка приподнимись.       Йегер чуть приподнялся – Жан выдернул одеяло из-под них и расправил сверху.       — Так не замёрзнешь.       — Так сжарюсь, — огрызнулся Эрен.       — Ну, зато не простынешь дольше, — заметил Кирштейн.       Тепло от одеяла начало постепенно его окутывать. Больше с Жаном спорить не хотелось. Тот повернулся на бок и раздраженно вздохнул. Эрен ощущал его дыхание – ровное и спокойное. Чувствовал кожей тепло – совсем рядом тело Кирштейна, который не продрог после сна на мокром. А в случае чего – эти руки снова возьмут его, выдернут из смеси реальности и кошмара и встряхнут как следует. Это успокаивало.       Йегер прижался к Жану спиной, свернувшись так, что вышла «ложечка».       — Твою мать, — вздохнул Кирштейн.       Но не отодвинулся. Его дыхание ощущалось на шее – оно будто немного сбилось от близости Эрена.       — Тебя совсем нельзя спрашивать о семье? — тихо уточнил Жан.       — А что ты хочешь знать? — Йегер открыл глаза, но не повернулся.       — Почему… Почему всё так изменилось? — спросил Кирштейн. — За пару лет…       Эрен вздохнул и прижал подбородок к груди.       — Моя мама… — сказал он тихо. — Она заболела.       — Я знаю.       То ли врезать ему, то ли расплакаться.       — А отец начал от нас отдаляться, — продолжил Эрен. — Он врач. Но он испугался. И на маму… Это подействовало сильнее, чем мы предполагали.       Жан молчал. Йегер ощутил, как тот пальцами касается его спины – убирает волосы на плечи. Почему-то прикосновения вызвали мурашки и на секунду сбили со всех мыслей, оставив только это ощущение.       — А потом однажды пришла… Дина, кажется. Может, Диана. Мне плевать.       Он вздохнул, вновь ощущая едва горящую внутри злость.       — Она рассказала, что у моего отца уже была семья. Познакомила с Зиком – моим, получается, братом. И извинилась.       Йегер закрыл глаза, вспоминая солнечную гостиную и дрожь в руках матери. Зик стоял в дверях, боясь смотреть на Эрена. Женщина со светлыми волосами прятала взгляд в складках юбки. А вокруг – их семейные фотографии. Счастливый Гриша обнимает Карлу и маленьких Микасу и Эрена. Вот такая образцово-показательная семья.       — Мама очень разозлилась, — Эрен вздохнул, открывая глаза и прогоняя воспоминание. — И они поссорились с отцом. Сильно.       Он замолк.       — Потом ей стало хуже. А отец уехал куда-то по работе. Вернулся на похороны.       Опять знакомое тепло ярости. Его не унять, угли не потухали, словно зная, что ещё будет костёр.       — Я его побил. Он даже плакал и извинялся, но это он виноват, — голос дрожал.       Пальцы просто касались спины. Все лохматые спутанные влажные волосы уже были на плечах. Кирштейн просто выводил узоры на его плечах и спине. Медленно и аккуратно.       — И его, и Зика. Пусть катятся куда хотят, но они мне никто, — Эрен выдохнул.       — Ты правда их так ненавидишь? — тихо спросил Жан.       Вопрос резанул. Йегер вздрогнул.       — Я не знаю, — прошептал он. — Микаса твердит, что он не виноват. Это стечение обстоятельств, а отец правда любил маму и не хотел всего этого. Как попугай повторяет. Просит наладить с ним контакт. Ему, говорит, тоже плохо.       Эрен выдохнул.       — Если я увижу его, то буду бить опять, пока кулаки не сотру в кровь, — сказал он. — Во мне так много злости…       Слёзы, оказывается, уже стояли в глазах и обжигали щёки. Голос сломался и дрожал. Тело содрогалось в этом плаче, и Йегер даже не замечал.       Жан прижался ближе. Он обнял его со спины, касаясь тёплой рукой живота. Это возвращало в реальность и помогало вдыхать. Эрен расслабился в объятиях Жана. Он ощущал его так близко, и поймал себя на мысли, что даже этого мало.       Кирштейн уткнулся носом в его затылок и шумно выдохнул. Эрен положил поверх его руки свою, и их пальцы переплелись. Он схватился и сильно сжал, а Жан будто успокаивающе сжал в ответ, подтверждая, что не отпустит.       — Ты согласен с Микасой, — выдохнул Эрен.       — Да, — сказал тихо Жан.       Йегер не выдержал и обернулся, даже в темноте ощущая взгляд Кирштейна – серьёзный, не предполагающий возражений.       — Это не потому, что я на её стороне, — добавил он. — И не потому, что люблю.       Это так легко соскользнуло, что Эрен впервые ощутил ревность и обиду. Она остается с ним в те ночи, когда Жан не приходит домой. Она обнимает его и шепчет что-то тем самым голосом, от которого всё тело дрожало. Она целует его.       И он тоже целует её.       А Эрен здесь. Один в эти ночи. И с ним нет ни Микасы, которая без слов понимает его, ни Жана с его крепкими руками и тёплым взглядом.       Их нет. И Эрен без них словно пустой.       — Потому что она права, — закончил Кирштейн. — Я думаю, Зик сейчас наблюдает твоего отца в таком же положении, как и ты свою мать.       Йегеру не хотелось это слышать. Но он не мог заткнуть Жана.       — Он тоже один и медленно сгнивает, — сказал он. — Как и ты. Это ваша общая потеря, и пережить её надо вместе. Потому что вместе всегда легче – делить на двоих или даже троих, уменьшая свою боль.       Жан выдохнул.       — Я всё равно не советчик. Делай то, что считаешь нужным. Просто помни, что, возможно, отец тоже может не выдержать. Или ты. А легче никому не станет.       — Я…       — Да ненавидь его сколько угодно, — Жан вздохнул. — Имеешь право. Только помни, что ненависть была не всегда.       Фотография в гостиной. Гриша там улыбался. Карла приобнимала смущенную Микасу – та ещё не привыкла к новой семье. Эрен смешно и плоско улыбался в камеру – чересчур сильно, что аж губы потом болели.       Они там были, и никакой ненависти.       — Мы тоже есть у тебя, — добавил Жан – очевидно, чуть смущенно.       — Ага, — отозвался Йегер. — Делить на двоих. Или троих…       Веки потяжелели. Он только сейчас заметил, как было напряжено его тело – и как постепенно расслаблялось. Мышца за мышцей. Он словно тяжелел и вместе с тем освобождался. Жан всё ещё его обнимал. Их руки опять переплелись.       — Не уходи, — вздохнул Эрен. — Так… легче.       — Да я понял уже, — буркнул Жан.       Он снова уткнулся носом в его затылок. Расстояние между ними словно сократилось.       Кирштейн уснул первым. Словно от тепла его сморило. Эрен прислушивался к спокойному мерному дыханию и тоже закрыл глаза. Перед сладостным падением в долгожданный сон пришло короткое осознание – он ревновал не Микасу.       Он ревновал Жана.