Переступив черту

      Думал Чагатай-бей недолго, уже вечером в камеру к Сонеру пришли конвоиры и отвели в душевую. Он попытался абстрагироваться от унизительности самой процедуры, быстро разделся, встал к кафельной стене. Несмотря на то, что вода из шланга лилась от силы три минуты, а её температура была далека от комфортности, Сонер блаженствовал. Сильный напор бил по телу, царапал кожу, но будто смывал с неё что-то плохое и тёмное, забирая с собой и унося это в сливное отверстие в полу.       Порции еды, выдаваемые привилегированному заключённому, становились больше, в окошке то и дело появлялись новые книги, раз в два или три дня его выводили в душевую. Жизнь, как это смешно ни звучало, налаживалась. Но Сонер затаился и выжидал чего-то покрупнее.       Раньше он боялся, что содержание здесь будет в разы хуже, однако отец всё же решил отсрочить для него ад на земле. Возможно, Халиль Сади считал, что сами по себе десять лет в неволе — это уже достаточное наказание для блудного сына, а нечеловеческие условия всегда можно добавить по ходу пьесы.       Чагатай-бей время от времени начал захаживать к Сонеру в гости. Начальник тюрьмы Соанлык не отличался тихим и спокойным нравом, но ему почему-то полюбились неторопливые беседы с выдержанным и хладнокровным заключённым. Не считая той вспышки ярости на камеру, Сонер больше не позволял себе необдуманных поступков.       Однажды Чагатай-бей вывел его из камеры и повёл в оранжерею, расположенную недалеко от крыла с одиночными камерами. Стеклянный, залитый солнцем, потолок просторного помещения, утопающего в зелени, едва не вызвал у Сонера приступ обильного слезоотделения.       — Нравится? — поинтересовался начальник.       — Красиво, — тихо вымолвил Сонер, но за одним этим словом скрывалось то многое, что ему довелось почувствовать в эту минуту.       Чагатай-бей предложил Сонеру поработать здесь: ухаживать за растениями, поливать то, что засохло, подрезать то, что увяло.       — Здесь трудится дядя Фикрет, он расскажет тебе, что нужно делать.       — За что? — с недоумением уставился Сонер на тюремщика. В его понимании, эту райскую работу следовало заслужить кровью и потом. — В смысле, что я такого сделал?       — Ты ничего не сделал, — хмыкнул Чагатай-бей. — Скажем так, до меня дошли кое-какие слухи…       Больше он ничего объяснять не стал.              * * *       Дядя Фикрет оказался высоким тощим старцем с седой бородой до груди и такими же седыми длинными волосами. То ли Гендальф Серый, то ли Гендальф Белый, подумал Сонер. Точный возраст мага определить было сложно, но Сонер решил общаться с ним максимально почтительно — оказалось, что дядя Фикрет провёл в стенах Саонлык почти тридцать лет.       — Халиля Сади сынок? — уточнил старец при первой встрече информацию, полученную от начальника тюрьмы. — Ну да, ростом в него пошёл…       Где и как умудрился встретить этот почтенный сиделец Халиля Сади Санжактара, Сонер не смог придумать, а спрашивать постеснялся. Равно как и узнать, за что дядя мотает пожизненное. Тот стал рассказывать новому подопечному про разные растения, у кого какой характер, кто что любит, этому, например, нравится поближе к солнцу, а этому — больше в тени…       — Совсем как люди они, — сделал многозначительный философский вывод дядя Фикрет. — Ты в «белой» сидишь?       — Что, в «белой»? — не понял Сонер.       — Камере, — пояснил дядя. — С белыми стенами?       — Да.       — Хорошее место. Из неё быстро на свободе оказываются.       Сонер постарался проигнорировать тот факт, что при этом сладком слове «свобода» предательски часто забилось его сердце.       Когда они пересаживали большой фикус из прогнившей кадки в новую, дядя Фикрет принёс откуда-то ворох мятых газет, оказавшихся на удивление свежими. Заметив жадный взгляд Сонера, он придвинул ему стопку:       — На. Ты, поди, месяц тут? Читай. Тем, у кого ещё есть надежда вернуться, всегда было интересно, что же случилось в мире без них.       Сонер схватил газеты и принялся судорожно их листать.       — А ничего не случилось, — продолжал бубнить дядя. — Человеку нелегко принять тот факт, что планета вращается и без него…       «Адвокат Фатих Доганай арестован по делу об убийстве свидетеля».       Сердце Сонера уже не просто часто билось, оно колошматилось как сумасшедшее. Он схватил следующую газету.       «Коррупция в полицейском управлении Измира. Отстранённый прокурор Селим Кара вскрывает нарыв».       — Сынок, да на тебе лица нет, — послышался обеспокоенный голос дяди Фикрета. — Вот, держи, попей.       Он протянул Сонеру бутылку с водой, но у того так дрожали пальцы, что он едва-едва мог удерживать в них почти невесомые газетные листы, что уж говорить о тяжёлой бутылке.       — Минуточку, дядя, — шептал Сонер. — Минуточку…       «Фатих Доганай и Боран Яман за решёткой. Кто следующий?».       — Мне нехорошо. Я выйду? На воздух…       Он поплёлся к окошку в отдалённой части оранжереи, тяжело опустился на пыльный подоконник и привалился спиной к откосу. Окно было маленькое и грязное, но на его открытой наружу стеклянной части весело играл солнечный зайчик, озаряя бликами лицо Сонера. У того не было сил зажмуриться или отвернуться, и он наслаждался этим светом, теплом и тихой радостью, что поселилась в его душе.              * * *       Почти неделю после исторической пересадки фикуса Сонер не тренировался, не читал книг и даже, кажется, почти не ел. Он скрупулёзно изучил все статьи, чтобы систематизировать у себя в голове полученную информацию.       И вот что ему удалось выяснить.       Первым раскололся Фатих. Заметая следы глупого покушения на себя любимого, которое он подстроил от имени Селима Кары, господин адвокат умудрился укокошить человека, а конкретно одного из исполнителей, решившего сдаться полиции. Фатих не хотел, чтобы глупец потащил его за собой в кутузку, а потому просто организовал ему морскую прогулку с увлекательным осмотром дна и его обитателей. Это была первая крупная ошибка. Халиль Сади обещал своей верной пешке замять дело, однако полицейские добрались до тела бедняги-исполнителя первыми.       В статьях не раскрывалась суть дела досконально, однако выходило, что Селим Кара, которого временно отстранили от должности из-за подозрений в причастности к мафии, занялся расследованием в частном порядке и нашёл неопровержимые доказательства связи Фатиха Доганая с людьми Халиля Сади. Напуганный Фатих собирался пойти на сделку со следствием и сдать всю шайку-лейку.       Более того, выяснилось, что достопочтенная верхушка главного полицейского управления Измира коррумпирована чуть более чем полностью — начиная от начальника департамента и заканчивая рядовыми инспекторами. И на сладкое: были обнаружены связи правой руки Халиля Сади — Борана Ямана с несколькими судьями округов Чешме и Алачаты, в том числе, и судьи, рассматривавшего дело Сонера.       — Боран Яман, — прошептал он.       Дедушка Наз. Как такое вообще могло…       Дверь камеры со скипом распахнулась.       — Заключённый Сонер Санжактар, встать!       Сонер по привычке вскочил на ноги, машинально пытаясь понять, что стряслось, и куда его сейчас поведут.       — К тебе посетитель, — произнёс Чагатай-бей, величественно выплывая из-за спин охранников.       Что, посетитель? Сонер встрепенулся всем своим естеством. Неужели в застенках Соанлык возможны свидания? Неужели к нему действительно кто-то приехал? Неужели им и вправду разрешат увидеться?       Он запоздало, почти на автомате, проанализировал свой внешний вид: ну да, выбрит, коротко острижен, но вот одежда…       Пока его вели по коридору в сторону комнаты для свиданий, Сонер всё никак не мог отделаться от вопроса: кто же его ждёт там, по тут сторону пуленепробиваемого стекла? Кто?       Войдя в слабо освещённое помещение и увидев его, Сонер понял, что именно этого человека втайне и надеялся увидеть больше всего. Остальных — просто боялся.       — Акгюн!       Сонер бросился к переговорному устройству, схватил трубку и повторил восторженный крик:       — Акгюн!       Как же он, оказывается, соскучился. Раньше Сонер в жизни бы не подумал, что по кому-то можно так безумно скучать.       — Парень… — прошептал Акгюн, и в его глазах блеснули застывшие слёзы. — Парень, как ты?       Он изменился, отметил про себя Сонер, очень изменился. Да, внешне это был прежний пижон-мажор, чёткий стамбульский парень, живущий по понятиям, принятым в их окружении, но всё же некоторые его черты сильно переменились. Взгляд стал жёстче, с лица спала сытая пухлость, а на лбу залегла небольшая вертикальная складка.       — Нормально, — ухмыльнулся Сонер, — я нормально, как видишь. Ты как?       Акгюн молча качал головой, да Сонер и без слов его понял. Как тут передашь простыми словами всё, что лежит на душе и на сердце?       — Я так рад тебя видеть, — признался Сонер. — Даже не верится, что всё это происходит на самом деле…       Он никогда не понимал этих пошлых сцен в американских фильмах, где заключённый и посетитель, разделённые стеклом, прикладывают к нему ладони, пытаясь соединить пальцы. А сейчас как понял. Нет, он, конечно же, не стал так делать и даже не то чтобы захотел… Просто понял, зачем.       — Рассказывай же, сынок, рассказывай, — умоляющим шёпотом прохрипел Сонер в трубку. — Что ты делаешь в Стамбуле? Тебя прокурор из дома-то не выпускал. А тут приехал ко мне… Или не ко мне?       — К тебе, к тебе, брат, — сдержанность ненадолго покинула лицо Акгюна, словно ему надо было столько всего рассказать, что это «столько» уже не помещалось внутри. — Но ещё кое к кому. Мы дошли до него! Дошли до твоего отца, Сонер.