***
Он проснулся от того, что всё тело требовало сделать вдох жизненно необходимого воздуха, и нашёл себя запутавшимся в одеяле, которое нещадно сдавливало его липкое от пота тело. Не способный выбраться из жаркой тюрьмы Сан шумно вздохнул и предпринял попытку перевернуться с левого бока, чтобы остановиться на половине, захваченный в плен онемением. По всей коже разносилась тупая боль, а голову раздавливало изнутри пульсирующей кровью, что словно стремилась своими толчками раскачать черепные кости и устроить им лучшую тусовку на свете. Чхве в ужасе наблюдал, как по потолку пробегали мелкие цветные мушки. Он спешно закрыл глаза, чтобы увидеть, как они продолжают носиться и под веками, пока на фоне раздается непонятный монотонный шум. Парень открыл глаза – очертания предметов в тёмной комнате стали расплывчатыми, шум постепенно превратился в свист закипающего чайника, а на потолке с каждым вдохом всё отчетливее вырисовывался силуэт человека, стоявшего в комнате с колоннами. Он, окружённый множеством крыльев, словно приближался к Сану, хотя оставался на месте, и говорил так, что голос растворялся в эхе. Комнату закручивало по спирали, а удары сердца заставляли картинку раздваиваться ещё сильнее; все светлые объекты мерцали и переливались. Юноша ждал, что моргание вот-вот подвело бы его к очередному эпилептическому припадку, о чём ему говорило мелкое подрагивание пальцев и неясное напряжение мышц лица. Тем не менее, он так и не мог заставить себя послать такой импульс, чтобы тело наконец ожило и сдвинулось хоть куда-нибудь. Он продолжал пялиться на потолок, с которого неожиданно исчез силуэт. Вместо него мелькавшие тут и там мушки стали объединяться в пауков, размером с кулак. Они носились с неестественной скоростью по плоскости и будто бы иногда оборачивали на юношу свои морды, чтобы затем слиться в одного единственного огромного членистоногого, уперевшегося взглядом в Сана. Из губ вырывался очередной вздох, смутно похожий на «Пиздец», но ни одна мышца на теле после не способна была пошевелиться. Сознанием Сан ощущал, как медленно шли импульсы к действию от самой головы, где они зарождались, до чёртовых конечностей, которые создавали иллюзию движения, оставаясь на месте. На фоне звучало радио с передачей какого-то абсолютно идиотского соревнования по плаванью на яхтах, периодически прерываясь на, как Сан не сразу понял, трансляцию его собственных мыслей. Именно так чёртово радио слилось с его разумом и, как Чхве думалось, ему было не миновать судьбы стать первым вампиром с радиоприёмником вместо головы. Что говорить о голове, то ею полупаук, точнее уже к тому моменту, полумладенец качал подобно маятнику, когда устроился на потолке аккурат напротив Сана. Оборачиваясь к нему своим очаровательным детским личиком, он зашёлся в отнюдь не детском, а скорее зрелом мужском, пускай и высоком, смехе. Лампа в комнате продолжала моргать, пока радио прочно перешло на частоту сознания парня, транслируя поток мыслей для общего любования и вызывая приступы стыда от очередного признания в любви героину. Ебучий младенец продолжал разрывать горло в раздражающем смехе и расти, пока Сана одолевали неясные судороги, проходившиеся обжигающей волной от самых кончиков ушей и до пальцев; он тряс руками и ногами, выгибался в спине до хруста и сжимал челюсти, царапая щёки изнутри, но ни одно из этих действий не было подконтрольно разуму, всё шло самопроизвольно и было лишено даже доли смысла. Из радио донеслась усмешка относительно того, как его друзья могли бы пошутить, что этот непонятный танец эпилептика очень подходил стилю Чхве и весьма точно передавал его характер. Эта шутка казалась настолько неуместной, что сразу же после из того же самого приемника донеслись глухие звуки обиженного скулежа. Юноша ощутил, как к горлу подошёл комок. Однако он не мог даже сглотнуть его и просто продолжал лежать мёртвым телом на, как нравилось говорить в шутку Кану, «наркодиване», из которого можно будет скоро выжимать концентрат дури, так горячо любимой Саном. Самым логичным казалось заснуть, но глаза наливались кровью и будто бы разбухали, а веки не могли уже сомкнуться. Словно заколдованный, темноволосый продолжал смотреть на демона своего сонного недопаралича. «Главное не сблевать,» – громко и с треском раздалось голосом опытного диктора – очень подходяще под ситуацию. Когда неясное существо спустилось с потолка и полностью опёрлось на диван своими тощими конечностями, парень словил на себе прищуренный взгляд острых глаз. Их обладатель задернул подбородок кверху, смахнув светлые волосы и продолжая мягко хихикать. – Правила баккары знаешь? На что ставишь? – тихо спросили. – На банкира, конечно, я же не идиот, – прошипел приёмник, пока Сан не мог даже губой двинуть самостоятельно и просто продолжал смотреть на нагого себя, тасующего карты. – Я думаю, что поставлю на ничью, – усмехнулся уже и не паук, и не младенец, а непонятно что. – Выигрыш выйдет что надо, – разложив четыре карты по груди Сана, парень начал их ловко переворачивать одну за другой. – Шесть у банкира и три у игрока, – гордо заявил двойник, растягивая гласные, как комментатор боксёрского поединка. – Давайте же вытянем третью карту и узнаем исход! Он разложил ещё две карты и начал игриво подгинать им краешки, отыгрывая перед несуществующей публикой, чтобы с триумфом перевернуть их и крикнуть: «Ничья!». Из приёмника полился фонтан ругательств, а двойник продолжал упиваться собственной победой. – Леди и джентльмены, ставки сделаны и больше не принимаются, я желаю вам, – начал было он говорить, как был прерван диктором из радио. – Я не соглашался на вторую игру! – А как же нам тогда веселиться? – спрашивает квазиСан, пока по настоящему юноше словно прокатывался рой крошечных фигуристок на таких же крошечных коньках. – Хочешь кого-то другого? – продолжил он, огладив предплечья. – Я могу это устроить, но только для тебя! Потому что ты мне так дорог! На этих словах он быстро замотал головой из стороны в сторону, и из-под светлой челки выглянули совершенно чужие глаза. Он предстал перед Саном уже в образе дорогого друга в нимбе голубого сияния. Тот слабо напоминал Чхве о только что пережитом ужасе и скромно, если можно было так сказать, сидел у того на бёдрах, рассматривая собственные пальцы, которые продолжали оставаться на чужих предплечьях и обводили силуэты драконов, летавших тут и там по коже. Он сдул мощным дыханием маленьких фигуристок, чтобы те не мешали совершенно бесстыдно разглядывать рисунки. – Твой татуировки, конечно, очень красивые, – начал он, – но они значимы только для тебя. На этих словах в правой руке Уёна оказалось колесо Вартенберга**, которым он каким-то образом додумался начать обрисовывать контуры рисунка. От прикосновений под кожей жужжало, и младший, видя реакцию на свои действия, стал с ещё большим усердием и вниманием украшать Чхве. Контуры стали кровоточить от нажима, но Сан соврал если бы сказал, что это ощущение не приносило смутное отвратное наслаждение. Он лишь оставался рад – радио наконец стихло, пускай однако свист чайника продолжал нарастать по высоте и грозил разорвать барабанные перепонки, совсем как Чон, который всё так же насиловал кожу пробуждением своего творческого таланта. Он быстро убрал карты с груди юноши, как опытный дилер в казино, и не упустил возможности щекотнуть аккуратным прикосновением под соском. Выкидывая карты в воздух, он увидел на себе удивленный взгляд и ответил: – Ты же был в казино? Разве не знал, что карты для игры используются только один раз? – улыбаясь, он продолжил оглаживать чужую грудь и начал пальцами шагать вниз по животу. – Я согласен, это ужасное расточительство, но не расстраивайся, я посажу деревья на замену тем, что гордо погибли ради нашей игры! Сан готов был уже к тому, что его вот-вот вырвало бы от того, насколько нечто походило на его друга своей тягой к абсолютно неуместным разговорам, и просто ждал, когда приступ дойдёт до своего привычного финала, где он трясся от смеси оргазма и панической атаки, а затем просыпался. – С тебя крови совсем немного, – даже обиженно признал Чон, склоняясь над кожей и опаляя её своим горячим дыханием, чтобы слизнуть красное по контуру пышущего силой и яростью дракона. Мурашки продолжали бежать вверх по затылку, пока младший обводил языком рисунок и поднялся к месту сочленения надплечья и руки, слишком увлечённый, чтобы отрывать своё внимание от податливого парня, который закатывал во всю глаза. Резко он зажал левой рукой лицо Сана и прошипел: – Я работаю тут за двоих, так что возьми на себя ответственность хотя бы взглядом восхвалять мои труды, – и прижался к чужому лбу горячими губами, продолжая нежно оглаживать тело под собой. Дыхание с какой-то дрожью вырвалось из груди, пока он сдавливал чужие бока своими ногами и елозил задницей, чтобы усесться поудобнее. Радио неожиданно напомнило о своём существовании, выпуская из пластикового корпуса удушенный скулёж, отчего Чон хитро заулыбался и взял руки Сана, которые ловко поместил на своих бёдрах. Те словно начали медленно возвращать себе право на движение и Чхве готов был поклясться, что ничего лучше не ощущал под пальцами, чем мускулистые ляжки, пока их обладатель основательно засасывал кожу на плече, а затем, спустился к груди, касаясь кожи одними только клыками. Уён впился зубами под грудью, чтобы затем ласково зализать место укуса, заставляя, кажется, впервые за ночь самостоятельно дернуться. Он мягко раздувал мурашки по измученной коже, заглядывая в чужие глаза и наслаждаясь вызванной реакцией. Сану мерещилось, что нежное сияние вокруг усиливалось от приливающего возбуждения. Образ перед глазами одновременно становился всё более иллюзорным и всё более реальным. Он жаждал, чтобы Чон уже стянул с него полностью одеяло и разрешил проблему в его белье, которую сам же и устроил. Но тот отчего-то медлил, сидел, выпрямив гордо спину и разглядывая Чхве под собой. От него в стороны разносились волны, подобные тем, что в жаркий день видны над дорогой у горизонта, и в этом не было ничего удивительного – Уён, очевидно, полыхал, но не давал внутреннему жару в полной мере выйти на волю. Он прижал ладонь к шее Сана, считая пальцами отсутствующий пульс на сонной артерии, оставил в уголке губ мелкий поцелуй и не торопился отстраняться, щекоча движениями ресниц. На мгновение ему показалось, что в глазах стали собираться слёзы, но тот их поспешно сморгнул. Поцелуй повторился, и младший нашёл себе новый участок тела, который он, по-видимому, собирался терроризировать, обсасывая арку купидона на губе. Он путал пальцы в отросших волосах и притягивал к себе за чёрные локоны, пока пытался прижаться еще сильнее, словно это вообще было возможным. Приёмник скрипуче вещал голосом Эла Боулли:«Твой поцелуй был таким священным для меня, Я не могу поверить, что теперь это просто сгорающее воспоминание. Какая разница как разбивается моё сердце? Мне следовало быть счастливым с кем-то другим, Но моё сердце продолжает болеть по тебе».
Уён жантильно взглянул на Сана и потянулся рукой прибавить громкости. А тот ощутил, что не может нормально вздохнуть и начинает задыхаться, но успокоился, когда возлюбленный мираж вернул к нему своё внимание и снова склонился за поцелуем, от которого веяло умиротворением и, вместе с тем, напряжением. Он подумал, что что-то идёт не так и они должны немедленно остановиться, но младший не оставлял своего напора. Губы Сана словно начали сплывать вниз на шею, а лицо растягивалось по сторонам. Головокружение моментально вернулось, пока Чон продолжал измучивать чужой рот, а затем запустил свой язык дальше и проник прямиком в трахею, не давая сделать вдоха. Не способный больше выдерживать зрительный контакт, Сан закатил глаза и вздрогнул от того, как ему начали разрывать губы и щёки зубами, а руками неприятно, до синяков сжимать тело. Боль вернулась и начала с новой силой царапать череп изнутри, ком всё сильнее распирал горло. Он отчаянно желал проснуться или хотя бы двинуться, но все мышцы снова сковало онемение, а хватка на ладонях заставляла кости под мясом трескаться. От Уёна больше не шло магическое сияние, на смену ему прибыл адский зной и искры, которые обжигали тело Чхве совершенно не так, как раньше. Его продолжали вдавливать со всей силы в диван, словно надеясь придушить, а радио крутило строчку про сгорающее воспоминание снова и снова. Пряди вырывали с корнем, а драконы по-настоящему задвигались, испепеляя внутренности и поджигая кровь. Неожиданно ко лбу прикоснулось что-то холодное, и Сан вскочил, удивленный собственной свободой. Он всё ещё оставался напуган светлой макушкой и трясся мелкой дрожью, пока не разгадал в её обладателе Юнхо, который огляделся и потянулся выключить радио, передававшее запись эфира гонок на яхтах. – Я говорил им, что не стоит тебе подыгрывать, – сказал старший скорее для себя, чем для собеседника. – Ну что, всех обогнал? Он медленно подошел к лежащему на полу и продолжил прикладывать намоченное спасительное полотенце к его щекам и лбу, стирая пот. Сердце Сана начало замедлять свой ход, забывая прежний страх, на место которому шла усталость. Юнхо поднял темноволосого под лопатки и колени и понёс из комнаты, баюкая измученное сознание мерными шагами. – Нам нужно всем собираться, поэтому придётся быстро привести тебя в надлежащий вид, – пояснил он, когда усаживал Чхве. – Это нормально, если ты ещё раз заснёшь. На этих словах Чон старший снимал липкую от пота рубашку с худощавого тела, а после крутил тугой вентиль, чтобы наполнить ванную горячей водой. Очертания ванной стали расплываться, а от аккуратных касаний мочалки Сан вновь начал засыпать.