Боль в 180 дБ

      Поговаривают, что твое счастье обязательно тебя найдет, проберется сквозь время и расстояние, но как понять, что это счастье — твое?       Они с Роном сидят в его машине и едут в далекие поля, чтобы сделать красивые фотографии в закатных лучах, покричать в пустоту, сбрасывая с себя весь имеющийся стресс. А потом они достают из бумажного пакета бургеры с картошкой, с удовольствием вгрызаются в них, перемазывая лица кетчупом. Они продолжают смеяться, словно счастье наполняет грудь и остервенело ищет выход. Гермиона ощущает настоящее именно так. Ей легко, словно она вернулась в Хогвартс и оставила часть забот в прошлом.       Гермиона узнает, что Рон устроился на работу в магическую кондитерскую. Теперь он специалист по контролю качества выпускаемых изделий. Его задача — обнаружить брак и не дать возможности тому попасть на прилавок. Предшественник Рона не уследил за процессом — и мальчика из Вирджинии нашли надутым, как шарик, далеко за пределами Аляски. Магазин понес существенные убытки, претерпел долгие судебные заседания, а самого контролера уволили по статье. Теперь тот не имел права работать с применением магии. Фактически это было изгнанием из волшебного мира в серые будни маглов.       Рон рассказывает о своей работе увлеченно, но на лице его то и дело появляется выражение скуки и пренебрежения.       — Работа пыльная, приходится выходить в ночные смены, а я это ненавижу. Мало того, что кроме меня там есть только старик Хувер, который уже почти полностью оглох на левое ухо, так еще и нельзя даже присесть на минуточку. Ходи да смотри на все эти конфетки-перделки. Скука такая, что хоть на стену лезь.       — Почему же ты тогда не сменишь работу?       Рон задумчиво смотрит вдаль сквозь стекло своего подержанного, но довольно резвого автомобиля. Выглядит настолько взрослым, что Гермиона даже удивляется тому, что человек может так измениться за столь короткое время.       — Хорошие деньги зарабатываю, — бросает он.       Девушка понимающе качает головой и улыбается про себя. Надо же, тот человек, который все годы в Хогвартсе страдал от недостатка денег, сейчас чувствовал себя на коне. Она была рада за него. Знала, как это здорово — когда ты зарабатываешь свои кровные.       — Но я думаю, что это временно…       — Есть какие-то планы?       — Ну, так-то мы с Дином играем в группе… — Рон старается сделать так, чтобы это прозвучало небрежно, но гордость за самого себя так и светится в его глазах.       — С Дином Томасом? Вот уж никогда бы не подумала…       — Ну почему, он всегда был артистичным.       — И что же, — она хочет узнать больше, — вы где-то выступаете?       Рон мнется, подбирая слова, она знает эту его привычку как собственную морщинку между бровей. Вместо того, чтобы поторапливать его с ответом, Гермиона лишь отворачивается к окну, рассматривая, как колокольчики медленно складывают свои лепестки, готовясь к ночному сну. Селекция у волшебников творит поистине потрясающие вещи. Не в силах сдержаться, она достает небольшую камеру и направляет ее на особенно яркие иссиня-черные цветки — таких она еще не видела. Щелк затвора — и перед ней лежит фотокарточка, где отчетливо видно дуновение ветра и движение лепестков. Гермиона не может объяснить себе, зачем сделала снимок, просто момент зачаровывает. Будет хорошо смотреть на эту фотокарточку зимой, когда из цветов в доме будет только кактус Олли — колючий и привередливый, то и дело засыхающий. Даже чертовы суккуленты в ее доме превращаются в гербарий, Гермиона ничего не может с этим сделать.       — Вообще-то, — Рон чешет затылок и наконец отвечает, — это группа Дина, я в нее совсем недавно попал, так что… Я был на живом выступлении всего раз, зато это было с группой Багровая Роса. Знаешь такую?       Гермиона слышала о ней, как о музыке забулдыг и пьяниц. Сама она ничего подобного никогда в жизни не стала бы слушать. Но обижать Рона так не хотелось, он смотрел на нее таким ожидающим взглядом, что она улыбнулась и выдавила:       — Да, что-то припоминаю…       — Вооот, — довольно протягивает единственное слово. — Солист мне даже периодически пишет, общаемся прямо так душевно.       Видно, что он очень гордится этим достижением, хотя для Гермионы оно не шибко значительное. Возможно, она просто чего-то не понимает.       Рон не расспрашивает ее о прошлом, о том, что ей пришлось пережить за прошлый год. Он не видит в ней изменений, словно пытается вычеркнуть это все из памяти, из жизни, удалить этот отрезок реальности подчистую.       Зато во время разговора он то и дело поглаживает ее по шее, словно успокаивает. Это получается у него ровно, спокойно, механически. У Гермионы же от этих движений по всей коже расходятся мурашки, вызывая дрожь в коленках. Что она делает вообще? Эта мысль возникает в ее голове, но тут же исчезает, потому что теплая ладонь, лежащая на ее плече, вдруг убирает все сомнения.       Девушка поворачивает лицо к нему, разглядывая веснушки на загорелом лице, таком бронзовом, словно он работает на сахарной плантации, а не в помещении со сладостями. От него до сих пор пахнет чем-то знакомым из детства: грушей, а может, яблоком…       Рон тянется к ней, а Гермиона вжимается в сиденье, держа его на расстоянии. В голове сигналит знак «стоп». Слишком уж… Быстро. Да, между ними не осталось больше былой неловкости, в машине сидело двое абсолютно взрослых, изменившихся людей, но вот так сразу… Рон, кажется, не понимает намека и нависает над ней. Это слегка взбудораживает девушку. До этого момента она привыкла видеть Рона стеснительным и нерешительным, но никогда — таким.       — Ну чего ты отворачиваешься? — его шепот проходит по ее шее теплым дыханием, вновь вызывая мурашки.       Рон замечает, проводит по ним пальцами, не останавливаясь на шее, переходя на ключицы. У Гермионы кружится голова. Один неаккуратный вздох — и его губы уже на ней. Девушка закрывает глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Волна легкого, но ясного возбуждения проходится от ее живота и все выше, выше, заставляя кожу на лице краснеть. Она так долго мечтала об этом в юности, так часто представляла себе эту картину, и вот она — перед ней. Гермиона самой себе не верит, открывает глаза — и видит прямо перед собой рассматривающий, изучающий взгляд Рона.       Руки его уже беспорядочно шарят по ее платью, еще немного — и окажутся под ним. Гермиона наконец выказывает сопротивление.       — Нет, стоп, подожди, — она едва может дышать.       Все это неправильно. Не о ней и не для нее. Зачем начинать то, от чего она по своему желанию убежала? Вычеркнула Рона из жизни, будто старого забытого персонажа книги. Почему сейчас ее буквально трясет, а голова наполняется тяжестью? От того, что она теперь одна? От того, что в предыдущих отношениях ее и за женщину-то не считали? От того, что ей элементарно хочется ласки? Увидеть на себе заинтересованный, возбужденный, горящий взгляд. Узнать, что ты еще чего-то стоишь. Что ты все еще можешь быть желанной, а не просто кухаркой и уборщицей для ленивого мужлана.       — Да чего ты, — произносит он прямо у ее лица, Гермиона так занялась своими мыслями, что не заметила сразу, — мы же взрослые люди.       И он касается ее шеи аккуратным, порхающим поцелуем, проводя рукой по бедру, приподнимая платье. Остатки здравого рассудка буквально вопят о том, что это нужно прекратить.       Она легонько отталкивает его и пулей выскакивает из машины, вдыхая вечерний воздух. Лицо пылает, она прикладывает к нему ладони, пытаясь унять этот жар. Мысли птицей бьются в голове, сменяя одну за другой со скоростью, за которой она не успевает. Раздается хлопок закрывающейся дверцы машины, шаги по гравию, шаркающие, но аккуратные. А после Рон становится сзади нее и обнимает, не говоря и слова. Так они стоят минут десять, разделяя общее безмолвие.       — Поедем? — спрашивает у нее спокойно — и Гермиона соглашается.       Он возвращается к разговорам о музыке и магловских фильмах, которые крутят теперь в их кинотеатрах. Словно предыдущей сцены между ними и не было. Гермиона ему благодарна, потому что она не смогла бы сейчас сказать по этому поводу ни одного внятного слова. Наконец они подъезжают к ней, и Рон провожает ее к двери квартиры. Она открывает и останавливается на пороге, думая о том, как с ним попрощаться: обнять или не стоит.       — Это у тебя что, виниловый проигрыватель?       Рон заглядывает в комнату и упирается взглядом в устройство на столе. Да, ее старый и верный друг, с помощью которого Гермиона все еще слушает джаз, но теперь одинокими вечерами.       — Ты знаешь, что это? — девушка удивляется.       — Конечно, отец и нам домой притащил один такой, подстроил там что-то. Ну, как всегда, ты знаешь. Только у тебя он выглядит как-то иначе…       Гермиона замечает, как глаза его загораются. Удивительно, как тонко он реагирует на все, что связано с музыкой. После предыдущих отношений, где ее увлечения были не поняты, это как глоток свежего воздуха.       Рон с разрешения Гермионы проходит и с интересом разглядывает проигрыватель. Девушка в это время заваривает чай и ставит на стол пирожные. Они обсуждают набор ее пластинок, Рон рассказывает о том, что Гермиона просто обязана послушать и что ей точно понравится. Чай заканчивается, как и пирожные. Парень выбирает одну из пластинок — и комнату заполняет густое джазовое звучание, расслабляя плечи Гермионы. Только сейчас она осознает, как до этого была напряжена. Рон признается, что не очень любит такое музыкальное направление, но в ее коллекции его привлекает именно эта пластинка.       Он приглашает Гермиону на очень неловкий, но все же танец. Все это абсолютно не вяжется с тем, каким он был раньше. Гермиона гадает, сколько еще сюрпризов он ей преподнесет. И в этом танце он вновь наклоняется к ней, чтобы поцеловать. Так романтично, на этот раз правильно, что Гермиона обхватывает его шею руками и отдается волшебству.       А следом его руки оказываются там, где не должны, но Гермиона не в силах сопротивляться натиску. Эта решительность в его движениях, глазах, ласках, все это мелкими взрывами отдается внутри нее. А после простыни становятся скомканными, а дыхание — прерывистым. Последняя преграда в виде нижнего белья летит на пол. Гермиона только успевает подумать о том, что, наверное, не стоило этого делать, но следом ее уже накрывает волной удовольствия. Она закрывает глаза и наполняется страстными, рваными толчками, забывая обо всем мире, приходя в себя, только когда Рон обессиленно рушится на нее. Все это похоже на то, что она уже испытывала, но, в то же время, абсолютно иначе. Гермионе лень об этом думать. Она лежит в кровати нагая, а рядом с ней — Рон, гладящий ее по ключицам.       — Ну и нужно было сопротивляться?       Гермиона прячет лицо в волосах и думает о том, что наверное, нужно было. Что, если произошедшее между ними, было ошибкой?       Рон не остается у нее. Собирается, обнимает ее на прощание, целует легким поцелуем в губы и желает спокойной ночи, растворяясь в ночной темноте. Гермиона остается одна, и на этот раз это уединение далеко не спокойное.       Она долго не может уснуть, потому что ее буквально раздирают противоречивые эмоции. Глупая улыбка побеждает. Да, она все еще ничего. И ей все еще… Ничего так.              Ночью ей снится странный сон с неясным силуэтом. Тот ничего не говорит, но даже сквозь дымку сновидения она чувствует немое осуждение. Пытается спросить, что не так, но не получает ответа. Вырваться из этого странного состояния у нее не получается, она словно заключена в нем. Так и мечется до самого утра, просыпаясь с облегчением, словно ее освободил собственный будильник.              На работе все замечают перемены в ее настроении, будто в Гермионе сменили батарейки. На удивление, она лучше сосредоточена на заданиях, меньше реагирует на склочных коллег, которые судачат буквально по любому поводу, начиная тем, что у Гермионы опять новые брюки (ведь никто не знает, что она купила их в комиссионном почти что за бесценок), заканчивая тем, что за ней то и дело заезжает парень на автомобиле, открывает дверцу и придерживает девушку за талию. Гермиона предпочитает никому не рассказывать о происходящем, поскольку и сама не уверена в том, что между ними вообще.       Большую часть времени они выбираются на природу и болтают о всяком (чаще всего о музыке, которой Рон увлечен не на шутку), кушают приготовленные Гермионой сэндвичи и пьют кофе из термоса. Но их встречи носят довольно редкий характер, поскольку графики не совпадают катастрофически. Рон часто работает в ночные смены, поэтому вечера она все чаще проводит в одиночестве, слушая свои пластинки или читая книги. Приобретенный абонемент в новой библиотеке за углом дает возможность зачитываться выдуманными историями. Это спасает от того, чтобы мысли не вращались исключительно вокруг Рона.       Иногда он остается у нее на ночь. В эти дни Гермиона чувствует подъем настроения, так как ее однообразные будни скрашиваются компанией. Да и что греха таить: секс в их взаимоотношениях играет весомую роль. После долгого периода одиночества… Это словно вишенка на торте, но без самого торта. Потому что Гермиона чувствует себя женщиной, хоть немного и стесняется проявлять излишнюю инициативу, отдавая все в его руки.              Рон уже пятнадцать минут ворчит о том, что не может найти в Лондоне приличную пиццерию.       — Это был сухарь вместо теста, я тебе говорю! — бухтит он. — Его вместо фризби использовать можно было! И так почти везде! А я хочу, чтобы как с картинки — тянущийся ниточками сыр и много начинки!       — Кто ищет — тот всегда найдет, — успокаивает его Гермиона.       — Тогда давай искать, — предлагает Рон, упрямо тряся рыжими волосами, — вместе будет интереснее, ты ведь любишь пиццу?       — Ну да, — соглашается она.       — Ну вот, объявляю марафон по поиску идеального заведения!       Так они каждую неделю выбираются во все новые и новые места. Рон презрительно фыркает, находя изъяны в каждом блюде, Гермионе остается на это только тихонько хмыкать. И когда он успел стать таким гурманом?       Он всегда выбирает пиццу сам. И всегда одну и ту же: салями, двойная порция грибов и сыра. Гермиона же добавляет к заказу бокал красного вина. Это имеет забавный результат. Пьет она, а пьянеет — он. Становится более разговорчивым, тактильным и веселым. Гермионе он таким нравится особенно сильно, как будто ей удается сбросить с него остатки ненужной шелухи.       Единственный момент, который ее смущает, — их счет они делят пополам. Всегда. И чем дальше затягивается этот марафон, тем большую дыру она обнаруживает в кошельке. Рон зарабатывает значительно больше нее (упоминая это вскользь, но будто для того, чтобы она гордилась им), наверняка для него это не такие уж и большие траты. В то время как сама Гермиона понимает, что откладывать деньги на «черный день» становится все сложнее.       — Ну что? Сегодня в «Палермо» или в «Папа Пиццарэлла»?       Гермионе немного неловко признаваться в том, что на этой неделе она бы предпочла никуда не идти, так как зарплату задерживают на пару дней, а вот арендную плату за жилье никто не отменял.       — Давай не будем никуда идти? Такая погода мерзкая сегодня…       Дело не в этом, но Гермиона надеется на его понимание. Рон с легкостью соглашается и горделиво произносит:       — Тогда я покажу тебе свое фирменное блюдо!       — Оо, ты готовить научился? — брови ее взлетают в удивлении.       — Ну… Это довольно легкий рецепт, но вкусный. Спагетти у тебя дома есть?       Гермиона кивает.       — А кетчуп?       — Ты собираешься приготовить спагетти с кетчупом? — она буквально видит, как в этот момент итальянцы хватаются за сердце.       — И не только! — он поднимает палец вверх, словно говорит что-то невероятно умное.       Вдвоем они заходят в магазин, Рон покупает упаковку маасдама (Гермиона не любит этот сыр, он слишком сладкий для нее) и пачку сушеных итальянских трав. Раздумывая, он добавляет еще упаковку персикового сока.       Он хозяйничает на ее кухне, пока девушка с легкой улыбкой наблюдает за его стараниями. Все это выглядит таким наивным, немного нелепым, но парень так старается, что Гермиона лишь умиляется происходящему.       Спустя пятнадцать минут перед ней красуется порция спагетти, щедро сдобренная кетчупом, сыром и припорошенная травами. С сомнением она отправляет вилку этого шедевра в рот и задумчиво жует. Травы немного неприятно хрустят на зубах, но в целом… Нужно было признать, что это довольно вкусно. Как для холостяцкой еды, разумеется. Сама Гермиона мысленно уже налила в сковороду немного оливкового масла, отправила туда давленый чеснок, немного трав, чтобы те раскрыли свой аромат на раскаленной сковороде, а также мелко порезанный лук порей. Добавила томаты в собственном соку, щепотку соли, черного перца крупного помола и совсем немножко сахара, чтобы соус не был слишком кислым. Дала бы ему аппетитно побулькать на медленном огне, достигая нужной консистенции — и только тогда полила бы им сваренные до состояния аль денте спагетти. Но так бы делала она, а не Рон, уплетающий свое блюдо за обе щеки, запивая его соком и довольно щуря глаза.       Если счастье может быть таким простым, то почему нет?       Всю идиллию портит очередная тяжелая ночь Гермионы. Она уже и позабыла, когда в последний раз видела красочные сны без темного силуэта, который омрачал любое сновидение. Он все еще ничего не говорил, словно стоял в сторонке, наблюдая за ее действиями. Это ее пугало, ровно как и то, что самостоятельно из этого состояния она выбраться все еще не могла.              Гермиона медленно идет в библиотеку с охапкой книг, раздумывая о том, что бы такого почитать на этот раз. От женских романов она устала, детективы почему-то не вызывали интереса, а ужасов ей и без книг хватало, стоит только глаза закрыть.       Она проходит мимо огромной черной машины, погруженная в свои мысли настолько сильно, что и не замечает, что ее зовут.       — Гермиона! — голос кажется смутно знакомым.       Задняя дверца машины слегка приоткрыта. Девушка в нерешительности топчется на месте, нащупывая в кармане волшебную палочку, и подступает ближе. Как назло, издалека не видно того, кто ее подзывал. А когда ей удается рассмотреть эту личность — становится слишком поздно. Сильная рука тянет ее на себя. Книги рассыпаются по асфальту, а девушка оказывается внутри салона, больно ударяясь коленями о сиденье. Раздается щелчок, и Гермиона оказывается отрезанной от улицы.       Она с негодованием пялится на человека, сидящего на другом пассажирском сиденье и прожигающего ее взглядом. Оправив одежду, она скрещивает руки на груди в немом укоре.       — Совсем глухенькая стала? Не слышишь ,как тебя зовут?       — Лучше бы не слышала.       — Да ладно тебе, так сильно не рада меня видеть?       — А когда я вообще была рада тебя видеть?       — Туше, — блондин разводит руками в стороны и улыбается.       Надо же, какое-то новое выражение на этом напыщенном лице. Не издевка, не ухмылка, которая ядом скользила бы по собеседнику, а простая человеческая улыбка. Лицо его благодаря этому даже становится несколько приятнее. Гермионе приходится пару раз моргнуть, чтобы отогнать от себя эти мысли. Драко Малфой ни при каких обстоятельствах не мог быть приятной личностью.       — Что тебе надо? — решает обойтись без лишних демагогий.       — Фу, как грубо, — отмечает парень и скользит по ней взглядом, словно ощупывая ее фигуру.       Гермиона неловко ерзает на месте, желая оказаться от него как можно дальше.       — Ну так что?       — Может, я просто соскучился.       — Ага, а я — балерина.       — Вполне могла бы ею быть.       — Ближе к делу, Малфой.       Он вздыхает, недовольный их разговором и откидывает назад светлые пряди волос. Гермиона неотрывно следит за этим движением, автоматически отмечая, что ей нравится его новая прическа. Хочется ударить себя по щеке.       — Помнишь наш последний разговор?       Гермионе приходится напрячь память, столько времени прошло, как тут упомнить такие незначительные детали?       — Мм… — неуверенно тянет, покусывая нижнюю губу.       — Астрономическая башня, — помогает он ей.       — Ах да, ты, я, башня и твое высокомерие, размером с Эйфелеву башню.       — Я вижу, что ты решила отмести в сторону мою рекомендацию.       Гермиона хмыкает и наконец расслабляется. Разговор начинает забавлять.       — А должна была?       — Почему нет?       — Почему да?       — Не будь с Уизли, — он говорит так, что перед глазами Гермионы и правда проносится их последний диалог и… О, мерлинова борода, давайте без лишних воспоминаний.       — У тебя какая-то навязчивая идея, не пойму только, при чем здесь я.       — Я уже объяснял.       — Поверь мне, понятнее не стало.       — Просто не будь — и все. Вокруг тебя мало достойных мужчин? Зачем ты подбираешь этот мусор?       Из ее горла опять вырывается смешок. Она склоняет голову набок, рассматривая незнакомца перед ней. Именно так. Потому что этот мужчина внешне не имел ничего общего с Малфоем, которого она знала. Но внутренне… Все та же зазнавшаяся личность с синдромом Бога.       — Если это все, то я пойду, — она кладет ладонь на ручку двери и тут же вспоминает, что сама она покинуть автомобиль не сможет.       Драко вновь вздыхает и потирает глаза, будто очень сильно устал от этого разговора. Но кто ему доктор? Сам его начал.       — Грейнджер…       — Что бы ты там ни сказал, это не будет иметь никакого значения, понимаешь? Потому что ты, кажется, забыл, что мы друг другу никто. Заметь, насколько я добрая, ведь я даже не назвала тебя врагом.       — Потому что я тебе не враг.       — Ой ли?       — Лелеешь старые обиды, как собственного младенца?       — Делать больше нечего, это ты меня преследуешь и говоришь всякую чепуху.       — Чепуху, значит…       — Значит.       — Хорошо, — вдруг соглашается он и тянется к ней.       Гермиона испуганно дергается, вжимаясь в сиденье. Но он просто открывает ей дверь, выпуская наружу.       Девушка смотрит на него со смесью недоверия и недоумения. Это что вообще сейчас такое было?       — Иди, — подгоняет он ее.       — Ты странный, — сообщает она ему как диагноз.       — Не страннее тебя, Грейнджер.              Ничего не значащий, пустой до безобразия разговор не выходит из ее головы. Дома она обнаруживает, что в библиотеке выбрала три женских романа, сама того не заметив. Гермиона сердится на себя. Одна встреча с придурком из прошлого умудрилась ее взбудоражить. Ну какое ему дело до того, с кем она состоит в отношениях?       Гермиона застывает перед кофеваркой, задумчиво потирая нижнюю губу. А она вообще состоит в отношениях?              Рон звонит ей ночью, рассказывая о том, что работы совсем немного и он решил поболтать. Старик Хувер как раз подремывает в углу, как конь, даже не пытаясь сесть на мешок с сахаром. Гермиона довольно улыбается этому потоку речи, потому что после встречи с Малфоем все ее мысли словно перебили в блендере. Рон шутит и рассказывает о том, как на работу пришли новые вкусы шипучек и его уже тошнит от них.       — Жаль, что я не могу ничего тебе принести. Но как только их пустят в продажу — обязательно попробуй! Они очень прикольно шипят на языке. Дети в восторге будут!       Как будто Гермиона любит сладкое…              Проходит неделя, день за днем, час за часом, ничего не меняется, будто время само по себе замедлило свой ход. С Роном они почти не видятся, тот пропадает на работе, а свободное время проводит дома в тщетных попытках отоспаться. Это немного задевает самолюбие Гермионы. Нет. Это еще как задевает! Сама девушка готова бежать к Рону в любом состоянии: поспав три часа за сутки, не поев, с болящей головой или плохим настроением. Видимо, у него немного другие приоритеты.              Они чуть было не дерутся за последний рожок с шоколадным мороженым. Гермиона сдается и берет себе дынный сорбет, глядя на довольную физиономию Рональда, который уже хрустит аппетитной шоколадной корочкой. Что-что, а желание хорошо поесть его никогда не покинет. Разрезая тишину, Гермиона выпаливает:       — Рон, а что между нами? Мы с тобой… Встречаемся?       Ничего не предвещало беды. Этот разговор мог произойти при более благоприятных обстоятельствах, но она почему-то решает начать его сейчас, глядя на то, как мороженое тает, каплями оставаясь на ее пальцах.       Рон все еще жует, смотрит на небо и думает. Сердце Гермионы трепещет. Потому что обычно после таких вопросов происходят признания в чувствах, а ведь она уже ждет этого какое-то время. Без надежды, но с четкой убежденностью, как иначе — когда между ними все так… Тесно.       — Знаешь, — говорит он, — я не уверен, что мне нужны отношения вообще.       Мир дрожит перед ее глазами. Гермиона даже не сразу понимает, о чем он говорит. Слова отказываются доходить до ее сознания, застревая где-то на полпути.       — Да и зачем это все как-то называть? Гермиона, тебе хорошо, мне хорошо, мы отлично проводим время, не портя все формальностями. Назовет это френдизм.       Френдизм. Она опускает глаза и видит, как мороженое уже совсем растаяло, пачкая ей руки. Гермионе нужно как следует подумать об этом. Но Рон уже настойчиво смотрит на нее, ожидая ответа.       С одной стороны, ей хочется отношений, полноценных и здоровых, с другой… Печальный опыт прошлого все еще болью отзывается в сердце. Может… Не усложнять все? Они хорошо развлекаются, как очень давние друзья, нерегулярно, но страстно трахаются на заднем сиденье его машины или в ее кровати. При этом никто не будет указывать ей, как убираться в квартире, как себя вести, что надевать, как говорить… Она будет свободной, получая все то, что ей сейчас было нужно.       Гермиона не уверена в своем решении, но лучше не оставлять себе лишнего времени для накручивания ненужных мыслей. Она соглашается с Роном, и оба они облегченно вздыхают. Свободные отношения. Френдизм. В этом даже что-то есть…              Отвратительные сны никуда не исчезают. Гермиона пытается приблизиться к темной фигуре, но та лишь отдаляется, играя перспективой и оптическими иллюзиями. Это так изматывает, что с каждым днем она просыпается все с большей и большей раздраженностью. Это сказывается на работе. На них с Роном: он отмечает то, что Гермиона стала нервной и немного злобной, фыркая на то, что он все еще неправильно держит вилку и вытирает рот рукой, пренебрегая салфеткой.       Ей просто нужно хорошенько поспать. Правда?