Серая зона

Губы Джона, горячие и влажные, не терпящие возражений, пятном прожектора высветили зону ослепительного наслаждения в безбрежной театральной черноте, которую являл собой Шерлок с закрытыми глазами. Шерлок Холмс существовал постольку, поскольку мыслил. На тактильные помехи внимания никогда не хватало. Знакомство со своим транспортом было одним из самых ранних воспоминаний его изначально взрослого сознания, которое оскорбительно умиляло старших и бесило сверстников. Так же, как брат, он научился читать раньше, чем ходить, а недавно напал на мамулин «Атлас первой медицинской помощи», плохо лежавший и поспешно реквизированный обратно в законное владение под девизом «нечего всякие ужасти смотреть». Я-вам-не-Уилли, я-Шерлок сидел в кровати голым и трогал себя повсюду, беззвучно называя части тела. Он испытывал ощущения, а ощущения испытывали его, выстраиваясь в некое подобие каталога. Всё это было хорошо. От предвкушения, взмывающего как качели, чтобы ухнуть в сладкий сквозняк внизу живота, до раздражающей щекотки, за лезвиями которой, если только удастся вытерпеть, угадывалась награда, – и это Шерлок ещё не начинал исследовать силу давления. Внезапно дверь комнаты – его комнаты – распахнулась. Мать застала его с одной рукой на груди, другой на животе, и не сказала ни слова, кроме вежливого «Оу», прежде чем отступить, восстановив приватность, но ощущение хорошести собственного тела исчезло. Из того, кто чувствует, оно сделалось тем, что умеет. Пока не появился Джон. В его руках Шерлок проступал, обретал плотность, тут же простилался шёлковой тряпкой, и этого уже было более чем достаточно. На то, что находилось выше по шкале чувственных удовольствий, глубже механических рецепторов, опускался непроницаемый барьер из мягкого диэлектрика отчуждения. Избыточно. Не преимущество. Уступка личной территории. Достоинство – синоним целостности. Шерлок понимал, что угроза смехотворна, что Джон последний, кто мог бы ему навредить, что тот примет его в любом состоянии – больным, обдолбанным, растерянным, – что именно потеря контроля, причём равно-совместная, и является тем, чего взыскуют «нормальные люди», самым нормальным из которых был Джон, – но поделать с этим ничего не мог и не хотел. Он такой, какой есть, take it or leave it. Джон принял этот пакт, когда в единственном свободном номере единственной приличной дартмурской гостиницы вытаскивал отравленного Шерлока из шока от столкновения с чудовищным оптическим обманом, не вмещавшимся в чертогах разума. Когда он вернулся с неуклюжего допроса генринайтовского психоаналитика, Шерлок всё ещё стучал зубами, нераздетый, скорчившись под одеялом в позе эмбриона. Джон бережно вылущил его из пиджака и брюк, обернул собой со спины, и до утра выглаживал из высокофункционального тела наведённую беспомощность. А когда гормональные часы забывшегося, наконец-то, Шерлока, в просвете между полами рубашки и едва держащейся на косточках резинкой боксеров, показали двенадцать ноль-ноль, Джон, сам уже мало что соображавший, поступил с ним так, как хотел бы, чтобы Шерлок обошёлся с ним. Умело и тщательно довёл до пика, подвесил на краю – прогнувшимся, как лук, в невыразимом стоне, что вот-вот сорвётся (тонкая тугая поясница, резкий контур рёберной дуги), – размазал по его уздечке изобильный предэякулят и, отогнув костастое бедро, нырнул под одеяло, чтобы выпить раз, два, три, четыре охренительных трассирующих выстрела. Высокий звук, подобный вскрику жертвенного агнца, был настолько чужд грудному баритону Шерлока, что Джона взяла оторопь. В следующую секунду Шерлок выхватился из постели, скрылся в ванной, и Джон провёл худшие в жизни сорок семь минут, проклиная свою несдержанность, только что стоившую ему уникальной дружбы уникальнейшего человека. У него не было оправданий. Ему не было оправданий. Однако Шерлок вышел из убежища с такой закрытой и надменной миной, что Джон не придумал ничего лучше, чем разобидеться самому. Благо, повод накануне Шерлок дал – ещё какой. Прежде Джон никогда не позволял себе столь явно демонстрировать разрыв контакта. Несомненно, к основному обвинению за «нет у меня друзей» примешивалось утреннее отягчающее обстоятельство. А кто бы не отморозился, единожды предав свою болезненно обороняемую гетеро-самость в интимнейшем из поклонений, облитый вместо благодарности за нескрываемое удовольствие – презрением? Шерлок не продержался и десяти минут. Сдался с тем же изяществом, как делал всё остальное: - У меня нет друзей… Есть – один. И следом взял реванш за собственную слабость, протащив Джона через неизвестность, полную звериного дыхания и воя, в недрах биолабораторий Баскервилля. Остаток ночи сдвоенного дня, набитого разоблачением военных тайн, травмами детства и смертями, они провели вытянувшись каждый на своей кромке кровати, и в дальнейшем говорили исключительно о деле. Прошло несколько вечеров по возвращении домой, прежде чем Шерлок задумчиво приковылял к дивану, словно там и не сидело никакого Джона, и единолично простёрся во всю длину – пятками на подлокотнике, а головой на джоновых коленях. Видимо расслабленный. Вибрирующий изнутри. Выждав вечность, Джон дотронулся тыльной стороной кисти до лепных завитков на его темени. Шерлок задышал через рот. Джон зачёл это за приглашение и запустил обе руки в толщу мучительно гладких волос, не прикасаясь к коже, лишь потягивая и сминая их упругий шёлк. Джон мог бы поклясться, что некоторые области Шерлока, скрытые пижамными штанами, увеличились в объёме, но самое большее, что смог себе позволить – это напоследок облизнуть ладонью его замершую в настороженном доверии шею, перед тем, как вывернуться из-под забубённой головы и пожелать спокойной ночи. Назавтра Шерлок улёгся на Джона ничком, прямо носом между бёдрами, обдавая их жаром и холодом дыхания с истинно девственным бесстыдством, и пошевелил лопатками, напрашиваясь на массаж. Мыслимо ли было отказать ему? Левая, ведущая рука Джона воспела каждый мускул шерлоковых плеч, спины и – боже, неужели – двинувшихся кверху ягодиц. Дальше он не достал, но и тем, что обрушилось на его долю, был ненасытимо полон. Правая, купавшаяся в волосах, решительно осмелела, и вознаграждением ей было скрипучее, бурлящее, совершенно котовье урчание в гортани Шерлока. Они не заметили, как заснули. Очнулся Джон уже без Шерлока на коленях, но с эрекцией, раскалывающей таз напополам. Он кончил там же, на диване, попеременно представляя широко артикулирующий рот «дневного» Шерлока и ощущение, засевшее в подушечках, под скользкими слоями шёлка – очень голых мышц, то таявших, то круто бугрившихся под пальцами. С тех пор Шерлок всегда ложился на живот, и никакая сила не могла его перевернуть, пока Джон не изобрёл новый способ точечного массажа крестца. Со вздохом смирения невинный провокатор заворочался, подтянулся на локтях и хрустнул дисками, укладывая гибкую спину поперёк джоновых колен. Сердце Джона сжалось комком где-то в горле. Он промял подвздошные гребни Шерлока, спиральными нажатиями продавил дорожку от пупка до основания члена (была у него одна вечноготовая китаянка, всегда умудрявшаяся этим нехитрым приёмом поставить джонова солдатика во фрунт). Ни вербального, ни телесного протеста не последовало. Значило ли это – разрешение проникнуть рукой под пижаму? Джон рискнул. Его встретила масляно-прохладная, почти безволосая кожа и почти незаинтересованная плоть. Почти. - Шерлок… Можно, я… - Если тебе это необходимо, Джон.