a symphony of the noblest Black.

***

      — Регулус Арктурус Блэк! — долетели до него обрывки чёткого, резкого и оттого не менее разгневанного тона.       Глядя на эту, очевидно, светскую, роковую женщину, на её чутка грубоватые, но всё ещё прекрасные черты, тяжело было догадаться, что обычно справляться с гневом ей даётся проще простого. Впалые щёки будто бы щедро сполоснули в свекольном соке, глаза опасно сощурились, и даже тяжёлые рубиновые серьги на крохотных цепочках мотались из стороны в сторону — неужели её голос был настолько громким? Или это от того, что она так активно жестикулировала?       В любом случае, даже подобная ярость не мешала женщине оставаться такой же… Статной, благородной и, наверняка на редкость, гордой. Именно такой Регулус знал её всю жизнь. Маму.       — Ты испортишь ещё одну колдографию, если сейчас же не улыбнёшься, — её голос сделался чуть мягче. Жаль, что взгляд не потеплел ни на капельку. Жаль, что легче от этого не стало.       Маленький худощавый мальчик испуганно смотрел на неё, не имея ни малейшего представления, что сказать. И выглаженная, накрахмаленная рубашка с бархатным галстуком, и чудом прилизанные к голове тёмные колечки кудрей, и ровные угловатые плечи, и отцовский перстень с кругляшком-изумрудом — всё в нём было до жути идеальным.       Кроме него самого, Мерлин.       Одна мысль о том, что какой-то крохотной деталью он портит абсолютно всё, защипала мальчика изнутри. Регулус подумал, что его обычной улыбки — снисходительной и почти эфемерной — недостаточно. Улыбнулся шире. Настолько, что щёки зажгло от усердия.       Хохот прокатился по комнате. Он видел своих хихикающих, уже совсем взрослых кузин — Беллатрикс и Андромеду вместе с Нарциссой, улыбающейся определённо искренне него, слышал смех дедушки, дядь, тёть, двоюродных кузенов и кузин, да вообще всех вокруг. Однако самое неприятное это Сириус. В десятке сантиметров от младшего брата, с ехидной улыбочкой и беззвучным гоготом. Предательство.       А Регулус попросту не понимал, что он сделал не так. Ни когда стоял, будто шут гороховый, непонимающе хлопая ресницами на всеобщее веселье, ни когда мама махнула колдографу, ни когда она с силой схватила его за руку, оттягивая в конец комнаты — подальше от всех остальных Блэков. Туда, где ему и место.       Он не видел взглядов своих родственников, однако спиной чувствовал каждый из них, грозный и пронзительный. Мама, всё не меняя выражения лица, опустилась перед ним на колени. На колени в той самой шелковой мантии кроваво-красного цвета, которую перешивали не менее десяти раз. Смотря сыну прямо в глаза, она вернула выбившуюся кудряшку к его зализанной причёске, провела линию по щеке своим белым пальцем, будто погладив.       Возможно, мальчик был ещё совсем мал, однако догадался о простейшей истине спустя, наверное, долю секунды. Это обман. Для него, для неё самой, доя всех присутствующих. Качественная игра заботливой и взволнованной матери на публику. Потому, что нет в её глазах и капли жалости, нет в её движениях и капли мягкости по отношению к собственному ребёнку.       Регулус знал всё это ещё до того, как она заговорила. Потом же попросту убедился.       — Ты думаешь, что устроить всё это было так легко? — мама произносила слова чётко даже полушёпотом. Просто теперь они чем-то напоминали шипение.       Он сжимался всё сильней, стараясь смотреть куда угодно, но не в эти глаза. Такие светлые и холодные, что кажутся стеклянными.       Мальчик не понимал, в чём всё величие такого события, как создание колдографий для родового альбома. Хотя нет, стоит перефразировать: в чём трагедия того, что младший сын Вальбурги и Ориона Блэков не улыбнулся, как положено. Он ведь не сорвал ежегодный бал, не наступил на ногу Министру Магии и не собирался жениться на какой-нибудь магле — упаси Мерлин! Однако если же матушка сочла это несчастьем, значит так оно, так или иначе, и есть.       — Нет, мэм, — даже его голос звучал по-дурацки, столь неидеально по сравнению со всем и вся в этой чёртовой комнате.       В её взгляде прорезалась толика одобрения, которая поспешила поскорее скрыться:       — Вот именно, Регулус. Я промолчу о том, что услуги колдографа стоят не менее тринадцати галлеонов в час за каждого, — он искренне пытался забыть это огромное число, крутящееся у него в голове, — но что насчёт того, чтобы собрать всех Блэков на Гриммо? Орион вернулся из Франции на неделю раньше, Друэлла с дочерьми выбралась из Уилтшира, портрет великого Финнеаса Найджелуса Блэка пришлось доставлять на Хогвартс-экспрессе — какой срам!       Рег почувствовал, как краска начинает заливать щёки. Сейчас все они стоят за его спиной, ожидая, когда же у самого младшего Блэка в комнате хватит мозгов для того, чтобы перестать отнимать чужое время. И деньги.       — И, думаешь, легко, когда все эти труды губит какой-то мерзкий, избалованный хам, когда он позорит тебя и твоё имя?       Вот, как про него думает мама. Вот, как думают все вокруг. Внезапно он почувствовал уксус во рту, на самом кончике языка. До того стало противно от осознания собственной никчёмности.       Все слова из чужих уст, нелестные и пронзительные, поплыли перед глазами. И почему-то каждое из них в этот момент становилось для него определением самого себя.       Регулус должен быть гордостью, должен своими действиями заставлять родителей улыбаться, должен заставлять говорить «мой сын», заставлять людей восхищаться тем, какой он есть, тем, насколько он достоин быть наследником благороднейшего и древнейшего семейства Блэков. Говоря проще: быть Сириусом.       Однако это другая страница истории, другая его цель и жизненная задача — сейчас важно иное. Перестать позорить родителей перед своими же родственниками, перед теми, кто должны считать его равным себе.       Перестать быть «лишним» — ненавистным именем на родовом гобелене, которое стоило выжечь ещё восемь лет назад. «Представь, как родителям хочется сделать это. Избавиться от позора. От тебя, Регулус».       Будто в замедленной съёмке мальчик зашагал к своему месту в толпе. Случайно — а может и намеренно — задел Сириуса плечом и даже не взглянул на него.       Волшебники тут же зашевелились, принимая былые позы и натягивая на лица картонные улыбки, стараясь выглядеть перед колдокамерой как можно лучше. Мать стала позади своих сыновей и снова сделала несколько жестов рукой, заставив недовольного колдографа приняться за работу.       А Регулусу хотелось плакать. Это отвратное чувство душило его пока настраивали камеру, пока подбирался новый ракурс, пока пробирались в голове мысли о том, что он не сможет даже смотреть на эти несчастные колдографии без чувства искренней ненависти.       Мысленно он молил себя, Мерлина, Салазара, быть может, даже магловского Бога, натянуть одну единственную херову улыбку. Спасти этим от окончательного позора хотя бы родителей: мол, ваш сын, конечно не идеален, но хотя бы не настолько туп.       Предупреждение колдографа о начале съёмки. Щелчок. Щелчок. Ещё один. Оказывается, камеру настроили неправильно — приходится менять людей местами, добавлять несколько источников света — и ему уже кажется, что эта агония будет тянуться вечно.       Щелчок. Ещё несколько снимков. Блэки меняют позы, будто переодевая маски, а его мерзкие чувства никуда не уходят.       Оттого, что он старается моргать как можно реже, глаза не начинает щипать меньше. Наоборот. Даже сам Регулус уже понимает, что держится из последних сил, что глаза его блестят. Как пустое, самое дешёвое, Мерлин, разбитое на кусочки стекло. «Слабак».       Снова этот треск камеры, заставляющий душу выворачиваться наизнанку. Мальчик уже не смотрит в объектив, его взгляд ушёл куда-то далеко и очень безнадёжно.       Рег думает о том, что сделает всё, дабы не позволить этому повториться. Никогда больше он не опозорит своих родителей. Никогда больше не подведёт.