я вижу нас.

Арсений не сомневается, что его встретят в аэропорту. Сквозь навалившуюся дремоту в самолёте он видит, как Антон, вливает в себя две кружки нелюбимого чёрного кофе, сухо целует сонную и ничего не понимающую  Иру, замершую в проходе кухни, и выбегает навстречу тёмно-синему Ниссану, ожидающему у подъезда. Попов его мысленно хвалит за то, что Шаст не сел за руль сам, а вызвал такси. Учитывая, что в сумме они оба спали сегодня от силы часа полтора, это правильное и безопасное решение. Когда объявляют посадку, мужчина с огромным трудом открывает налившиеся свинцом веки и клянётся себе больше никогда не пить перед перелётом и уж тем более работой. Не с его ритмом жизни совершать подобные насильственные действия в отношении организма. «Но ведь повод был веский», — слабо оправдывается Арс сам перед собой, закинув сумку на плечо, и уверенно ныряет вглубь коридора за остальными пассажирами. «Повод» он замечает почти сразу — с таким-то ростом трудно затеряться в толпе — прямо возле выхода из терминала. Антон такой же сонный, с трёхдневной щетиной, нервно крутит телефон в тонких пальцах, увешанных кольцами. Он обеспокоенно вглядывается в плывущих нестройным потоком людей, пока, наконец, не натыкается на знакомую фигуру.  Плечи сразу же расслабленно опускаются, и на лице Шастуна расцветает самая солнечная и яркая улыбка. Арсений охотно её возвращает. — Привет, — хрипло говорит он, подойдя вплотную к Антону. — Бля, я нихрена не выспался, — отвечает парень, не переставая улыбаться. — Ты хоть поспал в самолёте? — Ну так, немного. Попов ныряет в манящую зелень глаз напротив, и ему становится трудно дышать. Потому что в этом взгляде столько всего. Забота, нежность, понимание и… любовь. Да такая громадная и всеобъемлющая, что колени поджимаются и сердце проваливается куда-то вниз, к самым недрам земли. Попов ему, наконец-то, верит. Верит, что это не заскок на почве фанатской ереси, а очень глубокое и чистое чувство. По-детски наивное, не опошленное ничем, но такое непоколебимое, по-мужски прочное. «За что? — мысленно недоумевает Арсений. — За что ж ты меня так, дурачина?».   А Антон всё так же смотрит, глупо улыбаясь, и Арсу почти физически больно, потому что он знает исход. Ему в этой истории досталась самая неприятная роль — роль палача. Но кто-то должен делать грязную работу. И раз уж душе его путь давно заказан к самому чёрту в пекло, то Шастуну за его страдания он собственными руками выстелет дорожку  до райских ворот. — Давай поедим где-нибудь? Сумку я потом в отель завезу. — Давай, только я без машины. — Ничего, так даже лучше. Погуляем хоть. Шастун кивает, на всё соглашаясь. Ему, в общем-то, плевать, куда идти и что делать. Гораздо важнее — с кем. Он по Арсу слишком соскучился. Была б его воля — заобнимал его до смерти. Но нельзя. Поэтому приходится руки держать в карманах, чтобы не дай Бог не сорваться. До маленькой кофейни, что в двух кварталах от отеля, едут в молчании, но не давящем, а уютном. Арсений не хочет тратить слова попусту. Он в ожидании рейса успел прокрутить миллиарды вариаций их сегодняшнего разговора, и ему не нравится ни один из них, потому что во всех Шастуну будет больно. А значит, и ему тоже.  Поэтому он наслаждается этим мгновением «до» и молится, чтобы оно тянулось  как можно дольше, потому что «после»… Он не хочет думать о «после». Но вся его непоколебимая уверенность в правильности принятого решения, рушится, когда их руки одновременно оказываются на ручке входной двери. Через тело будто пропускают разряд тока. И это похлеще, чем в шокерах. Арсений чувствует, как Шастун охает ему в шею от неожиданности, и его кроет ещё сильнее. — Извини, — выдыхают они одновременно, и Попов, повернувший голову секундой ранее, быстро разрывает зрительный контакт, заметив появившийся румянец на щеках Шаста.    «Пиздец-пиздец-пиздец», — отбивает в груди сбившимся пульсом сердце. Арсений взрослый. Арсений рассудительный. Арсений отец и муж, хоть и бывший. Его не должны смущать  прикосновения друга. Даже если друг в него влюблён. Даже если о его влюблённости он узнал из дурацких вещих снов. Арсений не должен, нет, не может, чувствовать то, что чувствует. Но в том-то и весь пиздец — он чувствует. И это сводит его с ума. Когда они усаживаются за дальний столик в углу, Антону всё ещё неловко. Попов считывает это и, чтобы сгладить образовавшееся между ними напряжение (а заодно и себя отвлечь) в ожидании заказа засыпает парня банальными вопросами: как дела? как родители? что нового? Шаст постепенно оживает. Начинает что-то рассказывать, размахивая длинными руками, хохочет над редкими комментариями Арсения, запрокидывая голову назад, что у последнего сердце ёкает — пизданёшься ж со стула, дурень. — Ну а ты-то как? — спрашивает Антон, чуть сбавив запал, когда перед ними ставят две порции лазаньи с зелёным чаем для Шаста и американо для Арса. — Я роль получил у Мамедова. Сериал «Последний аксель», про фигуристов. Съёмки скоро начнутся. Шастун часто моргает, приоткрыв рот от изумления. И в глазах его такая гордость — у Попова мурашки от этого взгляда по всему телу расползаются. — Арс, это ж так круто! Я всегда в тебя верил. Арсений смущённо улыбается и выдыхает искреннее «Спасибо». Ледяная синева встречается с солнечной зеленью, и весь мир на мгновение меркнет. Но Антон вдруг резко мрачнеет и отводит взгляд. — Пацаны ж в курсе? — он, скорее, утверждает, чем спрашивает. Арс неуверенно кивает, и Шастун сникает окончательно. — Ты чего, Тох? Обиделся, что они раньше узнали? Антон тут же вскидывает голову, недовольно цокнув. — Дурак что ли? Я просто… — он нервно проводит рукой по волосам и на одном дыхании выпаливает: — Бля, мне стыдно, Арс, что меня не было рядом. Ты наверное, заметил, что я типа тебя игнорирую, но это не из-за тебя, ты не подумай. Просто я совсем немного еблан, и это мои тараканы. Ай, бля… Сложно это. Ну прости меня, короче. Пожалуйста? Арсений нервно сглатывает, потому что вот он — момент истины. Можно прямо сейчас выдать себя с головой, рассказать про дурацкие сны и поставить точку, но глядя на мучения друга, его самого скручивает в узел, и он просто как последний трус откладывает этот разговор на неопределённое время. — Шаст, я понимаю. Всё в порядке. — Нет, — грустно возражает Антон. — Ты не можешь понять. И не должен. — Но я понимаю, Антон. Поверь мне, я понимаю. Они замолкают, и следующие пятнадцать минут слышится только скрежет приборов, скользящих по тарелке. Попов искоса наблюдает, как Шастун с аппетитом уплетает свой поздний завтрак, и осознаёт, что ничего в нём для него не изменилось. Не рухнул мир от того, что это чудо двухметровое питает к нему совсем не дружеские чувства. Шаст всё такой  же родной, близкий и нужный. Но нужный в каком контексте? Когда Арсений увидел Антона в баре — пьяного с растрёпанными чувствами, он твёрдо знал ответ. Когда Антон оборвал все контакты, Арсений верил, что это правильно. Когда Арсений понял, что скучает, он впервые в себе усомнился, но продолжал гнуть прежнюю линию: они с Антоном друзья и коллеги — точка. Когда Арсений садился утром  в самолёт, ответ был по-прежнему очевидным. Сейчас же Арсений не знает нихуя. Потому что одно дело скучать по кому-то ночью на кухне с бокалом коньяка, находясь от этого человека за тысячу километров. Совсем другое — когда этот кто-то сидит прямо перед тобой, и ты точно знаешь, что он тебя любит. Попов удивляется, как он раньше не замечал, это же так очевидно. Всё их взаимодействие строится на этом. Но если чувства Шастуна не взаимны, то почему эта связь работает в обе стороны? Белый шум в голове оглушает Арсения на несколько долгих секунд. Потому что если мыслить от обратного, то… «Ты тоже на него реагируешь». Бип-бип-бип. Система дала сбой. Всё, во что Арс верил до этого, всё, на чём зиждился прежде его правильный мир, взлетело на воздух от одного… касания? Он бросает беглый взгляд на свою руку, в которой зажата кофейная кружка, и вспоминает  ощущение холодных пальцев  на коже.  Следом в память метеоритным потоком врезаются и все остальные миллиард двести касаний, которые успели накопиться за пять лет совместной работы и их странной дружбы. Попов спрашивает себя, что могло измениться сегодня? Чем это прикосновение отличается от всех остальных? И вдруг с ужасом понимает: ничем. Оно такое же, как и всегда. «Представь, что скальпель, это вовсе не скальпель…». Разряд. «Ю-юноша, щипни меня». Разряд. «Всё-всё-всё. Дышим, дышим, дышим». Разряд. «Да прекращай, что ты делаешь там?». Разряд. Разряд. Разряд. Шастун замечает отстранённость Попова и сразу перестаёт жевать. Дышать практически тоже перестаёт — интуитивно чувствует надвигающуюся бурю. — Арс? Мужчина вздрагивает от звука собственного имени и испуганно смотрит на замершего с вилкой в руке коллегу. Капельки кофе, выплеснувшиеся из кружки, медленно расползаются по белоснежной скатерти. — Всё в порядке? С губ Арсения слетает горькая усмешка. — Да? — неуверенно бормочет он, но чуть позже добавляет для убедительности: — Просто задумался. Антон несколько секунд ещё настороженно косится в его сторону, но не найдя, к чему прикопаться, возвращается к еде. Попов же, напротив, теряет всякий интерес к кофе, который, к тому же, успел остыть. Куда больше его теперь интересуют изящные руки, отросшая чёлка, спадающая на лицо, зелёный омут глаз и обветревшие губы с маленькими трещинками. «Около меня стоит парень, который мне симпатичен». «Я не хочу тебя отпускать». «Тебя я вижу без одежды, Оставьте, бабоньки, надежды». «Можешь меня жечь, можешь меня бить Я всё равно буду тебя любить». «Ты мне понравился сразу». «Я тебя очень… сильно…люблю». Всё. Мозг Арсения пакует чемоданы и съёбывает нахуй. — Антон, у тебя есть чувства ко мне? Вилка театрально падает на пол с громким «дзынь». Арс сам не верит, что это спросил. Но сказанного уже не вернуть, и будь что будет. Шастун смотрит на него загнанным зверем, беспокойно оглядывается вокруг в поисках спасения, но спасения нет. В глазах-льдинках — безжизненный океан, и Антон в нём тонет. Он никогда не понимал в детстве бабушкиного «душа в пятки ушла», а теперь вот понял, и ему пиздец как страшно, что эта самая душа на место не вернётся, если прямо сейчас Попов его здесь отвергнет. Отвернётся от него. Возненавидит. Он не помнит себя, когда с истеричным «Арс, прости, прости меня, пожалуйста» вскакивает со стула, пытаясь убежать. Но крепкие руки ловят его за предплечья, и лицо Арсения вдруг оказывается непозволительно близко. Шаст издаёт жалобный стон, потому что всё это немного слишком для одного утра. Он зажмуривается, искренне надеясь, что всё происходящее окажется глупым сном, и сейчас он проснётся в своей квартире. С Ирой под боком. И мир будет прежним. Пустым и блёклым без сжимающих его в тисках любимых рук, но хотя бы не разорванным в клочья. — Шаст, — выдыхает Попов ему в губы, и Антон распахивает глаза, ныряя прямиком в синюю бездну. — Я не стану тебя ненавидеть. Попросту не смогу, потому что… — Молодые люди, у вас всё в порядке? — раздаётся где-то над ухом Попова, и он резко отскакивает от Шастуна, ошарашенно уставившись на подошедшую официантку. Антон, воспользовавшись замешательством, хватает куртку и выбегает из кафе так быстро, что Арсению остаётся только смотреть ему вслед со смесью самых разных эмоций внутри. Когда дверь с грохотом захлопывается, Попов поворачивается к застывшей рядом темноволосой девице и окидывает её недовольным взглядом. — Будьте добры, принесите счёт, — цедит он сквозь зубы и с тяжелым вздохом опускается на стул. Арсений Попов в очередной раз умудрился всё испортить. Браво. — Гений, блять.