я вижу нас.

Шаст в 21:28 Поз, давай наебенимся Дима таких сообщений не получал от Антона уже давно. Примерно со времён КВН, когда они, молодые и зелёные, сутками гудели на чьей-то хате, писали шутки и вытворяли чёрт знает что. Командой Импровизации они, конечно, тоже хорошо отдыхали, но уж точно не с целью упиться в хлам и забыться. Здесь же посыл очевиден: у Шастуна случился пиздец, и этот пиздец может решить только ударная доза спиртного. Подтверждает теорию и тот факт, что Антон вроде как считается «заболевшим» целых три дня — из-за него Стас даже традиционный прогон перед началом съёмок отменил. Значит, масштаб катастрофы сравним примерно с началом атомной войны. Но Дима на всякий случай решает уточнить. Вы в 21:30 Насколько всё плохо? Шаст в 21:30 Литров на 6 пива или на 2 водки Точно пиздец. Дима устало трёт переносицу и косится в сторону спальни, где Катя укладывает спать Теодора. Если у Шаста с Ирой случилась катастрофа, она уже в курсе. Значит, поймёт, почему её муж на ночь глядя намылился ехать к своему непутёвому другу через пол-Москвы. Впрочем, с опозданием думает Дима, Катя и без того поняла бы. Ему в этом плане с женой повезло. Как и во всех остальных планах, в общем-то. Вы в 21:32 Тогда водку Иди в магаз, через 10 минут выезжаю Катя вскидывает голову с улыбкой, когда он тихонько, чтобы не потревожить сына, опускается на кровать. — Ты чего такой? — шепчет она. Дима внутренне усмехается, в который раз поражаясь телепатическим способностям супруги. — Ты в курсе, что у Шаста с Ирой произошло? — вместо ответа спрашивает он. Катя отрицательно качает головой. — С чего ты взял, что у них что-то случилось? — Шаст попросил приехать. Позов выразительно щёлкает пальцами по шее, пытаясь донести истинный смысл его намечающейся поездки, и Катя округляет глаза от удивления. — Всё так плохо? А Ира где? Дима пожимает плечами, ощущая, как внутри что-то тревожно сжимается. То, что Катя не в курсе размолвки Иры с Шастом — более чем подозрительно. Да и сам Антон непривычно загадочный. Раньше сразу говорил открыто: «Димон, с Иркой посрался, чё делать?». А сейчас только драматичный призыв нажраться и ноль объяснений. Совсем как Арс стал… — Вот сейчас поеду и всё разузнаю, ладно? Катя задумчиво кивает, продолжая невесомо поглаживать сопящего Теодора по волосам. Дима наклоняется и тихонько целует жену в висок, обещая вернуться хотя бы до рассвета. Он уже почти выходит из спальни, когда до него долетает её шёпот: — Дим, а что, если это не Ира? — Чего? Он поворачивает голову так резко, что у него что-то щёлкает в шее. — Ну мы бы ведь знали, так?.. Я бы знала. — Он не мог ей изменить, — сразу же отсекает Дима столь дичайшее предположение. Позов знает Шаста слишком давно и слишком хорошо. По крайней мере, ему хочется верить в это. — Да я не думала об измене, — успокаивает его Катя. — Но, может быть, дело не в Ире, а в ком-то другом? Дима хмурится, пытаясь поспеть за мыслями жены. Если она не об измене, то… Не-е-ет. Такой вариант, конечно, был в его голове, но это же бред полнейший. Не может этого быть. Нет. Они бы заметили. Они бы поняли. Это же просто фанатские сказки. Не более. — А в ком? — голос звучит неожиданно громче и выше, потому что в какой-то мере Позов уже предугадывает ответ. И этот ответ его не устраивает от слова «совсем». — Ну-у-у, — смутившись, тянет Катя. — В Арсе? Дима предпочитает промолчать и молится всем богам, чтобы его проницательная жена в кои-то веки оказалась не права. Спустя сорок минут он стоит на пороге шастуновской квартиры. По валяющейся посреди прихожей куртке и стойкому запаху алкоголя, смешанного с табаком, Позов сразу же понимает, в каком состоянии пребывает хозяин. Миновав непривычно захламлённую кухню-гостиную, он находит Антона на лоджии. Парень наполовину высунувшись из окна с тлеющей сигаретой, что-то тихо напевает себе под нос. — Суицид не выход, — пытается пошутить Дима, как будто это может спасти от надвигающегося пиздеца, и хлопает себя по карманам в поисках сигарет. До него доносится еле разборчивое: «Ты — Венера, я — Юпитер, ты — Москва, я — Питер, люди, помогите…». «Е-бать», — мысленно заканчивает Позов и, схватив со столика зажигалку, нервно закуривает. Он не спешит повторять попытку завязать диалог. Молча подходит к окну и открывает соседнюю створку. Лицо обдаёт приятной ночной прохладой, и мужчина жмурится, делая очередную затяжку. Его недолгую идиллию прерывает хриплый кашель. Он нехотя открывает глаза, фокусируясь на измученном лице Шаста. Отросшую чёлку треплет мартовский ветер. Под глазами глубокие тени. Скулы обострившиеся. Так невольно и поверишь, что Антон болен. Только вот вряд ли это имеет что-то общее с простудой или ОРВИ. — Поз, мне пизда. Дима смотрит на друга и с горечью понимает, что, блять, так и есть. У Антона во взгляде — агония. Вывороченная душа. И что с таким Шастом делать, он не знает. Антон может психовать, беситься, вытворять всякую хуету, включать параноика на ровном месте, и Позов знает, как найти на него управу. За годы их дружбы он его каким только не видел. «Вот таким», — подсказывает услужливое подсознание. Да уж, действительно. Дима хороший друг и психолог неплохой, но как исправить горящего заживо Шаста — увы, за гранью его понимания. Что такого могло произойти за эти три дня, чтобы смешливый двухметровый дурень с батарейками Дюрасел в заднице превратился вот в это? — Он всё знает и ненавидит меня теперь, — словно отвечая на мысленный вопрос Поза, шепчет парень, и хватается за голову. Дима чувствует себя так же, как во время их новой игры, которую они придумали для YouTube. Он нихренашеньки не понимает, хотя уверен на все сто процентов, что Антон говорит на вполне вменяемом русском языке. — Шаст, хорош загадками кидаться. Объясни по-человечески, какой «он» и что знает? — Бля. Шастун вскидывает голову и вытаскивает новую сигарету из пачки, а потом тихо, но очень чётко говорит: «Арс знает, что я его люблю». Позов подавляет желание театрально закашляться и лишь негромко кряхтит, прочищая горло. Он бы рад этого не слышать никогда, потому что ему больно за друга, будущее которого после этой болезненной правды не сулит ничего хорошего. — А ты правда любишь? — спрашивает он чисто ради заполнения дурацкой паузы. Антон почти изящно (если не считать нарушенной координации из-за количества выпитого ранее спиртного) выпрямляется и выдыхает твёрдое: — Да, Дим, люблю. Позов слишком долго молчит, боясь взглянуть в глаза другу. Прячет усиленно шок за сигаретой. Хотя чему удивляться? Он же замечал. Чувствовал неладное давно уже, но отмахивался от этих мыслей, как от гудящего роя. С языка так и рвётся вопрос «Как давно?», но разве это сейчас важно? — Скажешь что-нибудь? — не выдерживает Шаст. Дима сжимает переносицу в том месте, где раньше сидели очки. Нужно бы найти какие-то слова утешения, но все мысли, как назло, разбрелись в разные стороны. Да и что тут сказать можно? — Херово это, Тох, — честно признаётся он, не видя смысла юлить. Антон с вызовом вскидывает подбородок, готовясь к атаке. Позов понимает, что его неправильно поняли, и вскидывает руки в примирительном жесте. — Не потому что ты, оказывается, пидор, Шаст, или как там политкорректнее вас называть, а потому что страна у нас ебанутая, и даже если это взаимно (в чём я, кстати, уверен процентов на девяносто), счастливы вы не будете. Шастун криво усмехается и вывешивается обратно в окно. Да так резко, что у Димы сердце в груди ухает. Не дай Бог ещё пизданётся по-дурости. А Антон бы и рад, может, «камнем вниз», как в той избитой песне, но сомневается, что легче станет. Он почему-то уверен, что за чертой его ждёт синяя ледяная бездна любимых до скрежета в груди глаз. Его персональный ад — упрямые губы, к которым нельзя прикоснуться, сомкнутые в лисьей ухмылке, и взгляд, полный презрения и ненависти. Впрочем, с этим адом ему придётся столкнуться всего лишь через несколько часов. И эти слова Позова про девяносто процентов, обжигают всё нутро отравленной надеждой. — Хуйчики это взаимно, — хрипит Антон и, затушив недокуренную сигарету, плетётся обратно в квартиру. Дима думает, что если б он мог сейчас орать, он бы орал.

***

У Серёжи Матвиенко в жизни не так уж и много проблем. Грёбаная стройка — проблема номер раз. Ранние подъёмы, с которыми он не в ладах с детства, — проблема номер два. Ебанутость Арсения — проблема, сука, главная и вечная, как сама Вселенная. К большинству странностей своего друга, впрочем, он уже успел привыкнуть. Ну нравится ему фоткаться с каждой необычной трещиной в асфальте или тычиной, цветущей в городском саду — чем бы дитя ни тешилось, как говорится. Без шапки и с голыми коленками ходить зимой — да пожалуйста, только лечись потом сам, идиот. Но позвонить посреди ночи, чтобы сказать «Серый, я, кажется, ясновидящий» это уже, блять, край. — Попов, ты совсем ебанулся, да? Всё, поехала кукушечка? — Я, вообще-то, серьёзно говорю. Мне вещие сны снятся, про Шаста. Серёжа еле разлепляет глаза и с трудом фокусируется на маленьких цифрах, показывающих время. — Два тринадцать, сука! Два тринадцать. Ты охуел совсем? — Не ори. — Да в смысле не ори? Ты звонишь в третьем часу ночи и говоришь, что ты ясновидящий, я тебя по головке за это погладить должен или чё? — Серёг, я вижу его будущее, понимаешь? Вижу всё, что происходит, что он меня… Короче, мне надо узнать сейчас, где он, потому что мне уже три дня снится один и тот же сон, и там всё плохо кончается. Ну пожалуйста, просто поверь мне. Это очень важно. — Ты больной, — коротко констатирует Матвиенко, выслушав полуночный бред Арсения и, вымученно простонав, падает обратно на подушку. — Да ну тебя. Из трубки доносится недовольное сопение Попова, и Серёжа как истинный лучший друг решает проявить эмпатию. В конце концов, это большая редкость — когда его графское величество пускается в откровения. — Ну ладно. Допустим, что это правда, и ты действительно можешь видеть во сне будущее. — Не совсем будущее, как бы и немного настоящее. И только то, что касается Шаста, — спешно поправляет Попов. — Ну окей, у тебя видения про Антона. Разницы особо нет. Арсений прерывисто вздыхает. — Ну вообще-то есть. Потому что я как бы вижу не только его… — Блять, Арс, ты меня запутал! А кого тогда? Серёжа злится. Он любит Арсения. Порой кажется, что чересчур. Прощает все его заёбы и странности. Но сейчас, в три часа ночи накануне съёмок это немного слишком. Слишком даже для Попова с его инопланетными тараканами в голове. — Да нас с ним вижу, мать твою! — истерично верещит Арсений, и в трубке повисает неловкое молчание. — Подожди. В том самом смысле «нас»? — Да. — Оху… — Знаю. — Ну и… — осторожно начинает Серёжа после продолжительной паузы. — Что именно ты видишь? И Попов выкладывает всё: про первый сон на балконе, где он стал свидетелем зарождающихся чувств, про то, как нашёл его в баре тогда, про страдания Шаста и метания между ним и Ирой. — А в ночь перед вылетом в Москву он мне позвонил, и я так рад был его слышать, что ляпнул с дуру, мол, встреть меня в аэропорту. И он ведь приехал, прикинь? Мы в кафешку поехали завтракать сразу, ну и там как-то слово за слово… В общем, я его в лоб спросил, а он взял и убежал просто. С чего только взял, что я его ненавидеть стану? Вопрос повисает в воздухе. Странное дело — у Серёжи должны бы мозги закипеть от такой информации, а у него, наоборот, сознание стало ясным, и всё вдруг обрело смысл. Их холодность в общении друг с другом, которая появилась после Нового года, странная депрессия Попова, мрачность Шаста, отказ от совместных тусовок, странная трёхдневная «болезнь» накануне съёмок. — И теперь этот сон как наваждение, — после паузы продолжает Попов. — Так чё за сон-то? Арсений прерывисто вздыхает. — Я вроде как с ним поговорить пытаюсь, а он убегает опять куда-то через дворы. Я за ним, но разве ж догонишь его — дури немерено. Несётся и прям под красный светофор… К концу фразы голос Попова садится, и Серёжа смягчается окончательно, потому что… Ну потому что это Арсений, который настолько редко показывает свои истинные чувства, что многие, даже самые близкие, попросту забывают, что он не робот, а вполне себе живой человек. Пусть с дурным характером и заморочками. И если ради спасения Шастуна он готов выставлять себя полным идиотом, значит, на то есть веская причина. — От меня-то ты что хочешь? — Узнай, где он, а? Я к нему сам приеду, поговорю. — Ладно. — Серёг, ты лучший, — сразу же оживляется Арс. — А ты худший, — бурчит Матвиенко и сбрасывает звонок. Он не имеет ни малейшего представления, что делать дальше, но вновь оживший телефон сам подсказывает решение. Шастунец Входящий вызов — Да ладно? — вместо приветствия говорит Серёжа, знатно охреневая от всего происходящего. Эти два дурака разыграть его вздумали, что ли? Матвиенко уже готовится выдать гневную отповедь, потому что ни за что не поверит в простое совпадение. Но на другом конце провода оказывается вовсе не Шастун, а Дима Позов собственной персоной. — Серый, спишь? — Уснёшь тут с вами, — фыркает Матвиенко. — Чё, и ты видишь сны вещие? — Не понял. — Или у тебя другая сверхспособность? Ты, наверное, мысли читать умеешь? А Шаст летает, да? Или радугой срёт? Дима заливается хохотом, и у Матвиенко внутри всё закипает. Ну уж он им припомнит это. — Бля, насчёт радуги ты вообще в точку, — отдышавшись, продолжает Позов. — Я как раз об этом хотел поговорить. Он, короче, Арса того-самого… — Да-а не пизди т-там, поал? — раздаётся на фоне голос Шастуна, и следующие две минуты Серёжа слышит звуки отчаянной борьбы за телефон. — Любит, в общем, — заканчивает Дима, видимо, одержав победу. — То же мне новость, — хмыкает Серёжа. — Что-то ты не сильно удивлён, — совершенно серьёзно говорит Позов. Слышно, как хлопает балконная дверь, и музыка, играющая на фоне, затихает. — Тебе Арс что-то говорил? — Ой, можешь не притворяться, я вас раскусил уже. Дима щёлкает зажигалкой и шумно затягивается. — Я в душе не ебу, о чём ты, но вот что скажу: если Попов будет выёбываться и Шаста презирать за его чувства, я лично физиономию его графскую разукрашу, ясно? Тебя тоже касается, к слову. Шаст не виноват, он это не выбирал. Ему итак хуёво сейчас. Матвиенко закатывает глаза и кутается в одеяло, всеми силами пытаясь принять этот долбаный сюрреализм, в который неожиданно превратилась его жизнь. Как бы он хотел, чтобы всё это оказалось глупой шуткой, но Серёжа слишком хорошо знает Позова. Настолько далеко с актёрской игрой он в пьяном розыгрыше бы не зашёл. Потому что он уж точно мудрее этих двух дебилов. Значит, Попов и правда ёбаная гадалка. А Шаст — боже, как странно это звучит, — влюблён в него. И Позов — защитник всея пидорасов... Приплыли. — Рембо, блять, — тихо ржёт Матвиенко, а затем спокойно добавляет: — Арс только что мне звонил. Сказал, что хочет с ним поговорить нормально. — Чё, правда? — Кривда. Вы у него сейчас? — Угу. — А Ирка? — К подружке съехала. Расстались они. — У-у-у, — тянет Матвиенко, мысленно прикидывая, трахнет ли Арсений Шаста прямо сегодня, и тут же морщится от появившихся в голове картинок. — Он, наверное, приедет сейчас. Только ты дебилу этому не говори, а то сбежит опять. — Понял. Вновь скрипит балконная дверь. Надрывное шастуновское «Ты — Венера, я — Юпитер» напоследок лупит по ушам Серёжи. Но, к счастью, вызов через секунду завершается пронзительным «пип-пип-пип», и ночь снова становится уютной, тихой и почти вменяемой.