***
Воздух густеет над водой, словно липкий морок, как на болоте. Какузу нависает над кадкой, сосредоточенно глядя на лежащее в ней тело. На самом деле, хоть он и подготовился к этому, нельзя было сказать, что он в своих силах уверен. Назад дороги, конечно, нет, но постоянно казалось, что он что-то забыл, не учел, не предвидел. Вообще в таком деле ни в чем нельзя быть уверенным – в конце концов он никогда этого не делал. Все знания он достал из старинных книг, но книги хотя бы являлись первоисточниками, написанными самими эльфами Черного дерева. Они были умнее, они сами докопались до сути своей природы и могли от нее сами же избавиться. Если бы только остальные услышали их… - Ты был самым непослушным друидом на моей памяти, - ворчит волшебник, стоя рядом и нервно царапая посох ногтем, - Самым упертым, злобным и паршивым беорнингом на памяти всех беорнингов. - Хватит бубнеть, - отмахивается Какузу, сверяясь с ветхой книгой. - Кому ты что хочешь доказать? – не унимался старик, - Ты его можешь не возвращать, одним эльфом больше, одним меньше. - Что же я слышу? – медленно поворачивается Какузу, красноречиво поднимая брови, - А как же «каждая жизнь священна» и все вот это вот, что ты каждый раз проповедуешь, ссылаясь на мать-природу? - Естественный отбор никто не отменял. - Я его утопил, это не естесственно. - Ты сильнее, ты как хищник… - В том и дело, что он сильнее меня. Так что к оркам в задницы все твои доводы, - Какузу захлопывает книгу, поднимая облако пыли, - Заканчивай распинаться. Колдуй там свои защитные заклинания и не беси меня. Судя по книгам, на самом деле, ничего сложного в этом ритуале не было. Для инициатора самым трудным аспектом являлось убить эльфа любым способом, при этом заставить его выпить зелье. Можно сказать, Какузу повезло, и случай представился удобный, Хидан здорово наглотался воды. Осталась часть полегче, по крайней мере для Какузу – читать мантры на эльфийском, читать до тех пор, пока эльф не откроет глаза. И от Какузу совершенно не зависит, в каком состоянии Хидан очнется – озверевший как сотня варгов, или успокоившийся и абсолютно обычный, как многие другие эльфы. Многое зависит от Хидана. Какузу досадливо морщится. Чтобы Хидану захотелось отказаться от своей сути, он должен иметь причину. Какузу не так уж много ему доводов привел в пользу этого, один лишь факт, что Хидан – угроза для всего живого, вряд ли для него достаточно убедительный. Может, стоило подождать, привить ему любовь к жизни, к окружающему миру, показать что-нибудь достаточно прекрасное, помочь найти что-то, ради чего стоит жить. Стоило, конечно. Но ждать было опасно, и так одно поселение теперь похоронено под вечным туманом, а если бы Какузу ждал дольше? Едва ли у него хватило бы сил контролировать Хидана. Время было точно не на их стороне. Старик выглядит сосредоточенным, он бормочет что-то, сдувая с губ усы, камень в посохе светится теплым светом. Какузу вздыхает и начинает читать мантру, опустив руку в воду и касаясь пальцами холодного бледного лба.|
Хидан бродит по лесу, достаточно густому и темному, чтобы испугаться, но ему не страшно. Он уверен, что спит и видит сон, поэтому и волноваться не о чем. Здесь довольно холодно, но в целом приятно, лес кажется знакомым, разве что словно брошенным – не слышно ни птиц, ни шороха листьев. Но это же сон, так что Хидан счел это нормальным. Он просто идет вперед, не особо контролируя куда конкретно, проводит пальцами по листьям кустарников. Лес переливается оттенками синего и зеленого, что-то мерцает, словно светлячки, но тухнет, больше не показываясь. Единственный звук, пробивающийся сквозь какую-то глухую тишину, это монотонный нарастающий гул, словно от роя насекомых. Хидан принимает этот гул как направление, и следует за ним. Сколько он идет, долго ли, непонятно – время здесь размыто, как непостоянная величина. Кажется, что ночь сменила день уже дважды, но из-за густых крон деревьев это слишком трудно уловить. Но Хидан не чувствует усталости в любом случае, так что он просто идет, даже не оглядываясь по сторонам. Прорвавшись через колючий куст, он выходит на поляну. Она чем-то похожа на ту поляну, где он нашел Какузу, тушащего лес, правда напоминала об этом только мокрая земля и прибывающая из ниоткуда вода. Перед Хиданом раскинуло длинные ветви дерево. Выглядело оно достаточно угрожающе – крона напрочь закрывала небо, несмотря на то что на дереве не было ни единого листочка. Голые ветки казались острыми, дерево, похоже, сгорело – совершенно черное, покрытое сажей, удивительно, как оно еще стояло и ветви не рассыпались в прах. Хидан с интересом оглядывает его, оно кажется ему чем-то знакомым. Деревья, которые тушил от огня Какузу, были похожи, но нет, здесь что-то другое. Хидан подходит к дереву, протягивает руку, желая коснуться тлелой коры, но останавливается. Он замечает на одной из нижних веток листик, совсем молодой, настолько тонкий и бледный, что того и гляди, просто рассыпется. Эльф склоняет на бок голову и с интересом наблюдает за листком. Тот колышется на ветру, но, похоже, держится крепко. Его вдруг осеняет – Черное дерево! Вот почему оно кажется знакомым, Какузу ведь рассказывал о нем. - Он меня убил? – спрашивает Хидан скорее сам у себя, потому что никого вокруг нет. Листочек вздрагивает, дерево начинает скрипеть, словно от сильного ветра. Да нет же, он просто спит. С чего бы Какузу его убивать? Почему-то вдруг хочется подумать об этом. Хидан садится к дереву спиной, чувствует, что оно теплое, шершавое. Дерево опускает ветку с листочком, Хидан поворачивается к ней – листик подрагивает на расстоянии вытянутой руки. Довольно приятный сон, думается эльфу. Спокойный, умиротворяющий какой-то. Поднимается ветер, но он будто шумит наверху, шелестя листьями деревьев вокруг. Если прислушаться, начинает казаться, что это шепот, Хидану мерещатся отдельные слова, но он не узнает их, не может различить хоть что-то знакомое. Что он здесь делает в конце концов? Зачем он вообще спит, неужели уснул в теплой воде? Наверняка. Так устал, да и это его помешательство… Хидан хмурится, вспоминая об этом. Он чувствует что-то крайне противоречивое, когда думает о жажде, сковавшей его тогда. Было, пожалуй, до ужаса приятно ее утолять. Холод и запах крови вызывали мурашки, чужие крики отдавались в ушах эхом, улыбка сама по себе расползалась на лице. Он не чувствовал ничего прекраснее, холод грел его, а тепло остужало, он чувствовал, как жизни проходили сквозь его пальцы, как песок. Ощущение невероятной силы, абсолютного превосходства было таким всеобъемлющим. Но сама жажда была ужасна. Казалось, что он сам – песчинка, ничтожно мелкая, ни на что не способная, кроме как страдать и искать способ избавиться от самого себя. Если бы что-то не подсказывало ему тогда, как ее утолить, не вело, указывая путь и делая все за него, вряд ли он справился бы. Паршиво оставаться без контроля над собой. Хидан задумался над этим, уставившись в одну точку. Казалось правильным решить эту дилемму сейчас – в этом сне его ничто не отвлекало, он остался один на один с собой, предельно честный. Эмоции не отвлекали, он словно видел перед собой чаши весов, только не знал, что на них. Мысли в голове крутились сами собой, подкидывали ощущения, чередуя – то он вновь чувствует жажду, мерзко стягивающую горло и не дающую дышать, то дарит облегчение, вкус крови на языке и приятную истому, растекающуюся по коже. Совершенно не отдавая отчет своим действиям, Хидан, задумавшись, тянется рукой к листочку на ветке. Движение абсолютно машинальное, словно он, глубоко раздумывая, решил занять чем-то руки. Он подцепляет листочек пальцами, сжимает и тянет на себя. Ветка слово держит его, сгибается, но, не справившись, отпускает и с тихим треском ломается сама. Хидан держит листик, переводит на него взгляд и не понимает, откуда он взялся. Лист сохнет у него в пальцах и рассыпается, разлетаясь полупрозрачной пылью по ветру. Хидан касается кончиками пальцев губ, закрывает глаза и просит почему-то прощения. Дерево позади него заходится усталым стоном и трескается, с макушки до самой земли, будто в него попала молния. Приходится встать и отойти, чтобы не прибило упавшей веткой – дерево осыпается, ветви ломаются и падают, с коры сыпется черный пепел. Не отпускает ощущение, что Хидан сделал что-то не так, что он виноват в этом, но чем быстрее рассыпается дерево, тем громче он слышит шепот ветра. Он определенно может различить слова теперь, даже узнает, что это эльфийский, ему знакомы звуки, но слов он все равно не понимает. Но все же у эльфийского много диалектов, так ему говорили учителя, и он не успел выучить остальные, так что он просто пожимает плечами. Земля под ним словно пропадает, оставляя только воду, и он падает, не успевая даже сообразить, что случилось. Вода со всех сторон давит, он поднимает руки вверх, пытаясь дотянуться до света над кронами деревьев, но его тащит вниз слишком быстро. Дышать нечем, зацепиться не за что, становится слишком темно, чтобы видеть, и свет совсем пропадает. Успевает только подумать, что нужно проснуться. Открыв глаза, он понимает, что снова в воде. Он проснулся? Или нет? Хидан улавливает разницу, дающую понять, что это явь – он слышит звуки, слишком много звуков сразу, хоть и приглушенных водой. Они доносятся словно издалека, словно чужие, не его, откуда-то из другого мира. А этот мир – его? У него вообще хоть что-нибудь есть? Он ощупает руками все, до чего может дотронуться – чувствует свои ноги, а по бокам что-то деревянное, стенки кадки. Поднимает взгляд вверх и видит свет, небо, все такое же серое. Ощущения понемногу возвращаются, и он вспоминает, где он. Старается выпрямиться, но тело уставшее и какое-то замерзшее, едва получается разогнуть спину и высунуть из-под воды голову и плечи. Хочется кашлять, и он кашляет, вязко и гадко, горло дерет, словно он песка наелся. Глаза чувствуют себя не лучше, приходится как следует проморгаться, потереть их руками, прежде чем получается разглядеть хоть что-то вокруг себя. Хидан поворачивается и первым делом видит волшебника. Тот выглядит так же, как в последний раз, все тот же странный нелепый дед, усыпанный какой-то соломой, грязным мехом и коронованный дурацкой шапкой с птичьим гнездом. Старик держит дрожащей рукой посох и, не моргая, глядит на эльфа. Его кустистые брови будто срослись, настолько суров его взгляд. Хидан кривит лицо от недовольства и отворачивается, ища глазами медведей, они же должны быть где-то здесь. Но вместо них находит Какузу, сидящего у дома, привалившись спиной к стене. Он тяжело дышит и, похоже, безмерно устал, волосы, спадающие на лицо, прилипли ко лбу. Он сжимает руку в кулак, напрягая все мышцы до предела, только бы удержать то, что сжато в ладони. - А, силенок не хватило меня утопить? – ехидно замечает Хидан, подпирая подбородок рукой. Какузу смотрит на него ошалевшим взглядом и, быстро переглянувшись с волшебником, пытается подняться. Стоит ему слегка привстать, как нога подгибается, и он скользит спиной по стене, возвращаясь в исходное положение. Ему не нравится выглядеть таким слабым, тем более на глазах у Хидана, который неизвестно в каком состоянии очнулся. Пассивно-агрессивный тон эльфа может говорить о чем угодно. - Да что с тобой? – издевка сменяется обеспокоенностью, Хидан свешивает с кадки руки и поворачивается к такому же уставшему волшебнику, - Это ты его довел, старая ветошь? - Ну и? – произносит старик, обращаясь к Какузу, но не сводя взгляда с эльфа, - Что скажешь? Какузу шарит свободной рукой по земле, его руки и так вымазаны черти в чем, то ли в грязи, то ли в крови, но он нащупывает наконец край шерстяного пледа. Он собирает плед в комок и бросает в Хидана, тратя, кажется, последние силы на этот бросок. Хидан не ожидает такой выходки, и получает скомканным пледом в лицо, тут же начиная отплевываться от ворсинок и пыли. Он успевает поймать плед рукой и, рассматривая его, поднимает перед собой. Поскольку никаких комментариев от Какузу не доносится, он решает, что это ему вместо полотенца. Не желая больше рассиживаться в остывшей ванне, он расправляет перед собой плед на вытянутых руках, встает, и заматывается в него, как в тогу. - Благодарствую, - равнодушно говорит он и театрально кланяется, выбравшись из кадки. На самом деле он начинает чувствовать себя до крайности неловко. Какузу и старый волшебник не сводят с него взглядов, таких пристальных и настороженных, что становится не по себе. Они словно натянутые струны, которые тянут какую-то напряженную ноту, готовые вот-вот лопнуть. Хидан стоит перед ними, как истукан, которому на алтарь жертвы приносят, и не знает, куда себя деть. С него капает вода, он зачесывает мокрые волосы назад, приглаживая, и оглядывается вокруг. Воздух какой-то колючий, наэлектризованный, коже от него становится неприятно. Эльф поднимает руку и взмахивает ею, словно отмахивается от назойливой мухи, а волшебник крепче сжимает посох, впиваясь в него пальцами. Хидан улавливает это нервное движение, недоуменно зацепившись за узловатые пальцы взглядом. - Чего вы такие нервные? Что происходит? – он задает вопросы словно в пустоту, и это начинает его злить. Он мокрый, ему холодно, дурацкий плед колючий и раздражает кожу, погода унылая, а эти двое как воды в рот набрали. - Amin feuya ten' lle – ворчит Хидан, скрещивая на груди руки, - Я пошел к огню, торчите тут сколько хотите. - Хидан, подойди, - зовет его Какузу, находя силы усесться у стены поудобнее, - Посмотри на меня. - Чего я там не видел, - бубнит эльф, но все же послушно шагает к Какузу, шаркая босыми ногами по земле. Он не чувствует травы и опускает взгляд, замечая, что под ногами какая-то выжженная земля, покрытая сухими растениями. Хидан опускается перед Какузу на корточки и ловит изучающий взгляд прямо в глаза. Ему даже как-то неуютно становится, выдержать такой взгляд непросто и хочется отвернуться, но он все же смотрит в ответ, стараясь не моргать. Если это какая-то проверка или вызов – он это выдержит, за кого они его принимают, в конце концов. И сколько они будут друга на друга пялиться? Хидан подпирает голову ладонью, его взгляд становится скучающим. Он вздыхает, но видит, что у Какузу разглаживается залегшая между бровей морщинка. Какузу все еще такой же измотанный и уставший, но хотя бы непонятное напряжение исчезало из его глаз. Какузу взмахивает рукой, подавая волшебнику знак и выдыхает так тяжело, словно держал на руках всех медведей разом все это время. Хидан оборачивается к колдуну, старик встряхивает посохом, камень в навершии болтается и тухнет. - Чу́дно, - Хидан выпрямляется и деловито вышагивает прочь, намереваясь зайти в дом, подальше от этих двух полоумных. И что на них нашло? Не особенно заботясь о вымокшем пледе, он плюхается на пол рядом с камином и протягивает к огню руки. Пламя греет, вылетает крохотная искорка, приземляется на руку и Хидан дергается – горячо. Это ощущение ему неприятно до невозможности, он болезненно кривит брови и потирает обожженное место. Ему было горячо, когда он засыпал. Как он вообще смог уснуть, когда вода вокруг словно кипела? Вспоминается это чувство – кожа будто плавилась, в горле драло и нечем было дышать. Он рефлекторно кладет на шею ладонь, но сейчас все в порядке. Все смешалось, сон был таким безмятежным и спокойным, но что его в него привело? Руки Какузу, которые не давали выбраться и сделать хотя бы крошечных вдох, поймать хоть немного воздуха. Так он действительно хотел убить? Какузу, поднявшись на ноги, держится за свое запястье напряженной руки. Подойдя к волшебнику, он протягивает руку ему и разжимает пальцы. На ладони лежит сухой листочек, настолько тонкий и слабый, что видно каждую жилку. Он кажется полупрозрачным, настолько в нем мало жизни, и все же он не рассыпается. Старик бережно подцепляет листочек пальцами и подносит к камню в посохе. Яркий свет вспыхивает всего на миг, крохотная искра пробегает по каждой жилке листочка, и он пропадает. - Он останется со мной, - сухо говорит волшебник, откашливаясь, Какузу кивает, и обходит его, направляясь к дому. Дверь с грохотом открывается, Какузу вваливается в дом, едва не оступившись на пороге. Он проходит мимо, направляясь к кухне, берет кувшин с молоком и выпивает чуть ли не все, что там было. Он не особо аккуратен, молоко стекает по подбородку и шее, и он облегченно выдыхает, отставив кувшин на стол. Хидан следит за ним взглядом, терпеливо дожидаясь хоть какого-то объяснения. Сколько ни спрашивай – бесполезно, поэтому и он решил молчать. Какузу смотрит на него в ответ, но, нашарив рукой нож на столе, подходит, садится на пол рядом и зависает на миг. Огонь мирно потрескивает, совершенно не обращая внимание на этих двоих. Какузу крутит в пальцах ножик, и вдруг берется за лезвие, сжимая вокруг него ладонь. Хидан обрывает вдох, вздергивая в удивлении тонкие брови. - Ради всего святого, что ты делаешь?! Ладонь Какузу медленно разжимается, нож скользит и падает на пол. Через всю ладонь тянется порез, хоть и не глубокий, но явно болезненный. Хидан смотрит на проступающие красные капли, собирающиеся вместе и стекающие по коже. Смотрит, боится, что сейчас снова начнется эта паршивая жажда, что он не сдержится и Какузу полный идиот, что нарывается в своем собственном доме. Хидан пытается отползти назад, путаясь в пледе, готовится забиться в угол и сдерживать себя сколько сможет, но… ничего не чувствует. Никакого давящего ощущения в горле, никаких слезящихся глаз и жадного привкуса на языке. Ничего. Только недоумение и желание дать Какузу пяткой в нос. Собравшись, эльф резко встает с пола, не забыв придержать колючий плед, и быстрыми шагами идет к кухне. Смачивает маленькое полотенце водой и идет назад, быстро прикладывает его к раненой руке и снова садится напротив. У него вопросительный, и слегка жалостливый взгляд. В его голове складываются между собой мысли, собираясь в единую картинку. Какузу сделал что-то, толком не объяснив. Хотел ли убить, избавиться, или его замысел был в том, чтобы справиться с хидановой сутью, с этой проклятой жаждой, но Хидан не хотел спрашивать. И тем более, не хотел говорить, что сам догадался. Хотелось бы послушать из первых уст. Извинения тоже хотелось бы услышать, в идеале. Должен ли Хидан чувствовать, что у него отняли кусок его самого? Забрали не спросив, хотел ли он того или нет. Он не может спорить, что часть его рада этому. Но согласился бы, если бы ему дали выбор? - Ты свободен, - говорит Какузу, сжимая в руке мокрое полотенце. Кровь пропитывает ткань, растекаясь полупрозрачными разводами. Не отстирается… - Это все, что ты скажешь? – усмехается Хидан, облокотившись на кресло. - Если ждешь извинений, так я уже извинялся, - Какузу поднимает бровь, но смотрит на Хидана лишь мельком, - Не хочу знать, что бы ты сказал, будь у тебя выбор. Это все равно ничего не изменит. - А ты эгоистичный uvanimo*, - Хидан кивает, сохраняя серьезное выражение лица, - Я тоже не знаю, что я бы сказал. Я все еще мало что понимаю. Мне не с чем сравнить, но… Не чувствовать жажду лучше, чем чувствовать, пожалуй. - Ты смертен теперь, это ты понимаешь? - Ну, это прискорбно, - Хидан потирает глаз, - Хотя в торчащей из груди стреле мало приятного. Он засматривается на огонь, снова возвращаясь к тем ощущениям, накрывающим с головой, когда он убивал несчастных селян. Сродни величайшему счастью, они грели, путали мысли, отгоняли прочь все лишнее, оставляя чистейшее удовольствие. Почувствует ли он что-то хоть отдаленно похожее на это когда-нибудь? Если бы он знал, как жили его предки, если б знал, как выглядела та безобразная война, вряд ли он отказался бы от своей природы. Из чувства справедливости ли, жадности или мести, но он скорее убил бы всех вокруг, чем стал обычным эльфом. Но он не знал, так что осторожность Какузу все же принесла свои плоды, да и умолчать о чем-то – не значит соврать. Для Хидана мало что изменилось, и его неосведомленность тоже сыграла на руку, он переносил жажду не так, как мог бы – не страдая, не мучаясь, а контролируя и используя ее как компас. Она бы помогала ему. Хорошо, что до этого не дошло. Какузу выдыхает с тихим смешком. Он рассказал ровно столько, сколько требуется. И не собирается рассказывать больше, теперь это и вовсе ни к чему. - За тобой должок, - наглым тоном заявляет Хидан, вздергивая подбородок. - Похоже на то, - устало кивает Какузу, откидываясь спиной на соседнее кресло. - Мы не договорили. Ты сказал кое-что, прежде чем принялся меня топить, - Хидан кривит губы и многозначительно поднимает брови, - Ты сказал, что умер. Это смахивает на интересную историю, а я люблю интересные истории. Какузу склоняет голову и трет лоб рукой, уже открывает рот, но его прерывает шорох на пороге. В проеме застыл старый волшебник, заслонив собой скудный свет солнца. - Все, что ты сотворил, я сохраню в тайне, старый медведь, - произносит старик, накручивая на палец прядь спутанной бороды, - Но ты у меня в долгу. Ты явишься на зов, если будет нужно, и будь уверен, поплатишься, если воспротивишься. - Не слишком ли много у меня накопилось долгов… - ворчит Какузу, но кивает старику. По долине разносится эхо далекого горна, ветер доносит волчий вой, но Какузу знает, что это очень далеко. Волшебник прислушивается, кивает тоже и, встрепенувшись, торопливо уходит прочь. Там, где поднялся шум и рычат варги, нужна его помощь, но Какузу совершенно не хочет знать, что там случилось. Его самого туда не тащат – и славно. Снаружи раздается хлопок, волшебник исчезает. Хидан не особенно обратил внимание на этот диалог, он лишь ухмылялся и выжидающе следил за Какузу, не упуская ни единой детали. Он наблюдал за эмоциями и не собирался дать Какузу и шанса увильнуть от долга перед ним. - Не имеет значения, как давно это было. Ты все равно не осознаешь, десяток лет, сотня или тысяча. Я был молодым дураком, амбициозным и наглым. Любил нарваться на драку, но и превзойти какого-нибудь алхимика тоже не упускал случая. В те времена было настолько мирно, что иной раз тошно становилось – волшебники протирали штаны в тавернах, а солдаты рубились в кости до потери сознания, напрочь забыв, как держать в руках мечи. Я стал наемником, чтобы хоть время от времени размяться, гонял бандитов, да вороватых гоблинов. Меня занимали книги в минуты спокойствия, трактаты по алхимии, хотя магия тоже привлекала. Но волшебника из меня не вышло, шанса им стать не было, так что… Хидан шуршит, перекладывая плед мокрой стороной к огню, заинтересованно слушая. - Подробности тебе ни к чему, так что перейду к сути, - Хидан недовольно мычит, но Какузу качает головой, - Как я уже говорил, развязалась война между твоими предками и всеми остальными расами, населявшими Средиземье. От этой войны прок был только падальщикам вроде гоблинов, Балрог их побери, но что случилось, то случилось. Вас истребляли, испугавшись ваших сил, но мне казалось, что это крайняя мера, и к ней прибегли слишком скоро. Поначалу я, конечно, как наемник, сражался на стороне нанявшего меня короля людей. Беорнинг в армии – значимое преимущество, знаешь ли. Но в моменты передышек я думал, вспоминал свои книги, и мне казалось, что мы делаем что-то не то. Я пытался достучаться до волшебников, остановить это безумие и найти другой способ, я был уверен, что он есть. Какузу откидывает назад голову, глядя на деревянные балки под потолком. Ему не особенно-то приятно возвращаться к тем временам, даже мысленно, но… что изменится, в конце концов, если Хидан узнает эту историю. В сущности ничего. И, возможно, станет немного легче. - Меня никто не слушал, как ты понимаешь, - Какузу мельком бросает на Хидана взгляд, тот кивает, - Но к тому моменту я уже полностью утвердился в своих домыслах. Одной ночью я ушел, дезертировал, как они это назвали, и отправился в ближайший город Черных эльфов. Они, к слову, совершенно не удивились моему приходу. Они были ближе к природе, чем самый древний друид в этих землях, они знали, почему я пришел к ним. Я был волен остаться или уйти, мог читать их книги, но мое предложение остановить войну не восприняли. Один из их жрецов, провожая меня, отдал мне тяжеленный мешок. Их жрецы – та еще жуть, тела их разрисованы краской и пеплом, а кровью от них несет за версту, и тем не менее… Он сказал, что это дар от них мне, что я могу стать сильным друидом, а друиду полагается помощь от Природы. В мешке оказались четыре медвежонка, черных, взъерошенных, и жутко напуганных. - О, получается, ты мне наврал, когда сказал, что нашел их в лесу? – с энтузиазмом говорит Хидан, подаваясь вперед, - Не оправдывайся, это я могу понять. Какузу убирает волосы с лица и кивает. - Разумеется, я не собирался никому рассказывать о том, что видел, узнал и получил. Я хотел уйти. Но просто сбежать мне не позволяла совесть, я намеревался идти следом за войсками, попытаться спасти всех эльфов, которых смогу. Но мне… - Какузу прерывается, смотрит на свои ладони, его пальцы слегка подрагивают, выдавая нервозность, - Я забыл о подкреплении, следовавшим в паре дней от основного войска. Они нашли меня, засекли за попыткой раскопать свежий могильник и убили. Не задавая вопросов, не разбираясь, как, впрочем, и всегда. Они меня знали, трудно спутать беорнинга с человеком, и все же, даже не давая шанса отбиться, они напали. Задерживаться они не стали, сразу же двинулись дальше, удостоверившись, что я не дышу. На самом деле, я был бы не против там и остаться. Смерть оказалась приятным избавлением от всей этой нелепицы, творившейся вокруг. - Ambar-metta, - злобно шипит Хидан, хмуря брови. Он ругается, Какузу понимает, что он сопереживает и пропитывается ненавистью к людям. - Так или иначе, - Какузу делает вдох, продолжая рассказ, - Медвежата выбрались из мешка. Они окружили меня, уже мертвого, облепили, словно дохлую медведицу-мать, и принялись греть своим теплом. Знаешь, если бы был в живых хотя бы один Жрец из твоих предков, я бы спросил у него, как это возможно. Как они это сделали, или это были не они, я не знаю… Но я снова открыл глаза, уже не будучи ни беорнингом, ни человеком. Я стал понимать этих медведей, они научили меня всему, что я умею, и научили пользоваться их способностями. И я не знал, чем я стал, как и ты не знал, Хидан. И мне тоже не у кого спросить. Поставив в этом всем метафорическую точку, Какузу вдруг чувствует на своих плечах тяжесть такую весомую, что его клонит вниз. Он закрывает лицо руками, бессильно вздыхая, трет глаза, и хочет просто немного посмотреть в темноту. Конечно, он ничего в ней не найдет. Ни ответа, верно ли поступил, что рассказал, ни вопроса, что он думает по этому поводу сам. Да ничего не думает. Хотелось, чтобы стало легче, а получилось никак. Ни лучше, ни хуже, просто теперь Хидан знает, что Какузу не далеко ушел в своей осознанности. Все это время Какузу совершенно не задумывался о своей природе. Нашедший его тогда все тот же старый волшебник, уже тогда бывший ему другом, понимающе закивал, забормотал, но не смог объяснить, что произошло. Он лишь повторял «Природа вернула тебе жизнь!». А что толку от этого знания. Единственное, что Какузу знал точно – его жизнь и жизнь четырех медвежат, теперь ставших грозными зверями, прочно связана. А остальное уже едва ли имело значение. Как ни странно, Хидан не спешил с комментариями. Он изучающе смотрел на Какузу, наблюдал за его движениями. Он и предположить не мог, что у них столько общего на самом деле, как же ловко Какузу скрывал это. Ведь лишь слушая, как Хидан жалуется на свою судьбу, на то, как он одинок и ему неоткуда ждать помощи или совета, Какузу вспоминал свою жизнь с теми же переживаниями. Но ни разу не подал виду. А теперь Хидан видит это – навалившуюся сверху жизнь, которую он тащит на себе. Не похоже, что это его волновало, смирение пришло давным-давно, и он живет здесь, вдали ото всех, не желая иметь дел ни с кем, за редким исключением. Хидан начинает его понимать. Какузу надеется же, что Хидан вообще промолчит. Ему не нужно ни жалости, ни одобрения, ни, тем более, осуждения. Не нужно этого вот «я тебя понимаю». Потому что это всегда пустой звук. Он выпрямляется, проводит ладонями по бедрам и встает, потягивается. - Чаю? – спрашивает он и суетливо уходит к кухне. По дому разносится знакомый аромат, Хидан улавливает нотки сушеных цветов. Ему становится так лениво думать, что сказать, что он просто решает молчать, пока слова сами не придут в голову. История Какузу действительно оказалась интересной, но не совсем такой, какой он ожидал. Он теперь не совсем понимал, как к этому относиться – вроде, не мешало бы преисполниться благодарностью, но Хидан не знал своих предков, и не чувствовал к ним никакого родства и сочувствия. Это для него просто история, слова, о каких-то эльфах, которых несправедливо перебили. Его это не волновало, хотя должно было бы. Он вырос с гномами. Он знал их, понимал, и мог переживать за них. С эльфами Черного дерева его связывала только жажда, которой теперь нет. И ему было все равно. Принимая чашку чая из рук Какузу, Хидан понимает, что нужно сказать. Он делает глоток горячего чая, неизбежно обжигает язык и улыбается, поворачиваясь к Какузу. - Вкусный чай. - Согласен.