Белладонна

Эльбеус крайне недоволен Гаем, если к эльбам вообще применимы человеческие мерки эмоциональности. Эльбы не спят, не испытывают голода и усталости, практически не мёрзнут и не склонны к страстям. В отличии от людей. Гай продолжительное время экранирует своё сознание от опекуна, не давая тому разобрать его эмоции на составляющие и упразднить их. Чувства отравляют Гая, парадоксально открывая его для влияния извне, разъедая существующую ранее связь с болотом. Если бы не внутренний стержень, Гая уже подменил бы его опекун, лишенный всех желаний, кроме жажды слить этот мир с болотом. Виной всему — симпатия и влечение к молодой шнырке. Стоит опекуну почуять эту слабость, он извратит всё, гипертрофирует, разум заполонит пелена грамотно наведенных иллюзий, и Гай окончательно перестанет быть хозяином своего тела. Но он не позволит. Не утратит контроль. Не станет марионеткой, живущей на инстинктах и приказах эльба. Дальнейшее сближение с Алевтиной видится Гаю опасным для сохранения личности. Неопределенность висит между ними не месяц и не год, а уже второй. Редкие встречи раз в несколько месяцев, после которых Аля считает себя предательницей, а Гай боится своего же опекуна. Вдруг эльбеус решит, что верная лошадка взбрыкнула и намеревается скинуть седока? Если бы Гай являлся кем-то обыденным, без опекуна столь сильного и могущественного, ему бы позволялись рядовые человеческие удовольствия. На первый взгляд проблема решалась просто. Для Алевтины Гай персональное божество, способное разъяснить ей устройство мира. Таким Митяй казался юному Мокше Гаю. Значительное различие между ним и Алей в том, что девушка безоговорочно доверяет ему. Если она предаст идеалы шныров, перейдёт на его сторону — Гай подселит ей эля и его собственный опекун не будет так бушевать. Но… Ему не хочется такой судьбы для девушки. Суррогатная вечная жизнь, за которую ты платишь кусочками себя. Зависимость от заменяющего все обыденные радости псиоса, которым эльб пичкает человека, усыпляя его бдительность, ничто по сравнению с тем, как разростающийся эльб занимает тело, подменяя плоть носителя до тех пор, пока от человека не остаётся ничего, кроме оболочки. По этой причине Гай не способен отречься от всего. В лучшем случае он умрет за пару часов, рассыпавшись прахом. В худшем — эльбеус получит желаемое пустующее вместилище без пытавшегося обхитрить его Гая. В голову закрадываются крамольные мысли об ослаблении или даже убийстве опекуна. Зачем? Триста пятьдесят лет его устраивало положение вещей, а с появлением какой-то шнырки всё переменилось? Она же не Митяй, готовый поведать о прямом проходе за вторую гряду! Гай мечется, путаные чистые мысли и эмоции без влияния эльба раздирают его своими противоположностями. Нужно лишь ослабить возведенный барьер и дать опекуну считать его тревоги и смутные желания. Разумеется, Гаю придется расплатиться за отступничество болью, но на смену терзаниям придёт хладнокровная решительность нечеловеческого разума, выгрызающая из него всё то, что отравляет Гая. Есть менее болезненный вариант, который позволит Гаю сохранить свою личность. Он представляет, как вновь уедет — опекун не ограничивал местонахождение Гая и он может вновь обосноваться в Италии. Наберёт подручных, чтобы изучить катакомбы, в которых могут найтись особенные закладки. Тридцати лет отсутствия вполне хватит. За такой срок кожу Алевтины покроют морщины, волосы сменят цвет с темного на серебряный, а огонь в глазах потухнет. Тело человеческое слабо и легко увядает. Да только вот Гаю плевать и на красоту, и на юность, и на телесные удовольствия — ум Алевтины, её стремление узнать, почему Гай не участвовал в играх за власть, став приближенным при царе, её желание познать суть болота не меньше, чем двушки. Может, поиграть в благородного мецената? Предложить Алевтине уехать, забыть о изнурительной повинности шныров, отправить её в Италию. Сыграть на её знатном происхождении, снова дать ей красивые вещи, изысканное окружение и позволить самой выбирать, как ей жить. Дать ей то, что сам Гай не может иметь. Встреча с Алей проходит в большом купеческом здании резиденции Гая в центре Москвы, в которой он принимает часть рекрутов; гиелятник и оружейная база отсюда так же далеки, как и ШНыр. Алевтина кутается в пушистый свитер, подаренный ей Полюшкой на именины, надетый поверх легкого платья в мелкие цветочки. Богатая обстановка и барельефы на стенах кажутся Але знакомыми, хотя она тут ни разу не была. Порой она размышляет, что стало бы с ней, если бы она не вызвалась помочь служанке с тяжёлыми серебряными подносами и попадись она тем, кто убил её семью. Ей вспоминается маленькая Агриппина и её застывший взгляд, словно кричащий «За что?!».  — Холодно? — Гай ласково кладет ладони девушке на дрожащие плечи и понимает, что Аля плачет. Близость к девушке пробуждает в нем давно погребённые внутри человечность и сопереживание. Он гладит её по спине, успокаивая, целует в лоб — для Гая достаточно интимное проявление чувств. Он усаживает девушку на тахту, подходит к резному буфету, где хранятся напитки на случай приёмов. Каберне 1881 года Гай извлекает из шкафа, даже не глядя. Когда Гаю хочется, он становится невероятно обольстительным: плавные движения гибкого тела, чёрные кудри, небрежно отбрасываемые от лица, смягченная мимика подвижного лица и пристальный взгляд, направленный словно вглубь собеседника. Он притягивает бокал Але, придвигается к ней. — Задавай мне любые вопросы. Я отвечу на все. — Гай не лукавит, не пытается заработать доверие Али. Она сидит, поджав под себя левую ногу, потягивает вино, изучая блики света на кромке бокала, обдумывает, что такого можно выведать у Гая. — Во времена первошныров было лучше? Многое из того, что они делали, кажется нам непостижимым. — Если первошныры были бы хоть вполовину такими мудрыми и знающими, какими их описывают, то я бы здесь не сидел. Мы двигались наощупь, не зная, что поджидает нас после очередного нырка, не зная, чем мы заслужили такое доверие и как легко его утратить. Смутно понимали, что только отдавая всего себя двушке, сможем унести многое. Иной раз винили и кляли весь мир за непосильную ношу. — Гай, почему ты откололся от остальных? — Слово само вертелось на языке, вызывая цепкую ассоциацию с куском от главной закладки. — Митяй. Я не мог понять, чем он заслужил такую честь. Двушка пускала его, не смотря на многичисленные ошибки и сомнения, позволяя ему распоряжаться, что пришло в наш мир слишком рано, кому отдать тот или иной уникум… Митяю позволено было ставить под сомнение чужие действия, а его слова я и другие принимали на веру. Он начал считать себя лучше других. Достойнейшим. — Голос Гая звучит калёным железом: — сделай я, как он приказал, он бы меня простил. Но я знал, знал, что прощение Митяя не путь на двушку! И я решил пойти своим путём. Кто бы знал, что основатель ШНыра, весь такой идеальный Митяй на деле не пытался понять двушку, а лишь пользовался её дарами, оставаясь избранным для других из-за того, что ему просто позволялось больше. Пальцы Гая сплетаются с пальцами Алевтины. — Кто-нибудь ещё из них пытался понять мироустройство болота?  — Нет. А зачем? «Черти алкающиие заманили в путы гнедого»… — По памяти процитировал Гай: — признать болото функционирующим миром, в котором существует своя логика, значительно тяжелее, чем счесть его ловушкой. Сергеус Немов даже считал, что исконно болото оставалось таким. Дескать, стращение — одно из испытаний двушки. От темы первошныров тяжело перейти на что-то ещё. Если подумать, Аля могла собрать по фрагментам настоящую историю ШНыра со всеми промахами и упущениями и поведать её остальным, но ей нравилось, что это знание принадлежало только ей. — Гай, а у тебя осталось что-нибудь на память из других эпох? Мундиры, оружие? — Хорошее воображение подсказало Але как бы Гай выглядел в камзоле с кружевной отделкой и золотыми пуговицами и это заставило её улыбнуться. — Повода для подобных сантиментов не находилось. — Фыркнул Гай, смахивая с лица черный завиток. Он предпочитал оставаться в тени, лишь иногда позволяя себе направить кого-то по нужному ему и болоту пути. — Сколько языков ты знаешь? — Латынь, французский, итальянский, английский, испанский, португальский… Греческий очень плохо. То, что ты назовёшь старославянским считаем? — Гай загибает пальцы с деланным безразличием. Когда существуешь столь долгое время есть возможность изучать языки, карты, диковинные изобретения, искать подход даже к тому, что может никогда не пригодится. — У меня есть дом… Вилла в Итальянской провинции. Там красиво, много плодоносящих деревьев, в августе воздух пропитан ароматом плодов. Я провёл там тридцать лет, прежде чем вернуться, оставив разборки со шнырами на помощника. В том же городе находятся катакомбы, внутри которых замурованы некие «сияющие волшебные камни, обладающие магической силой». — Закладки? — Удивлена Алевтина. Её бедро соприкасается с ногой Гая, сбивая его с серьезного настроя. Пару раз за их встречи Гай раздразнивал её, наслаждаясь реакцией и готовностью Алевтины принадлежать ему. — Да. Я убедился в этом, когда рабочие принесли мне опал, внутри которого находилась закладка, похожая на шныровские охранные. — Он прикрыл глаза, вспоминая тот вечер, когда они сидели на берегу речушки, которую Гай помнил куда более широкой и полноводной. Аля прижалась к нему спиной, а он обнимал её за талию, периодически поднимаясь руками выше. Он настолько увлёкся забытыми ощущениями в теле, что даже и не вспомнит, о чем они тогда беседовали.  — В фолиантах четырнадцатого века о тех катакомбах написано, что где-то внутри них находилось кладбище крылатых коней. Местные ныряльщики явно проходили на двушку в иное место. Гряды и Межгрядье не упоминаются в них, зато они детально описывают водопад на скалах. Может, это лишь фрагмент Первой гряды. Гай ухитряется одновременно говорить о катакомбах и при этом поглаживать бедро Алевтины, вызывая румянец смятения у девушки. С тех пор, как у него появился беззащитный, ещё отдельный эль, Гай не испытывал влечения, физически оставаясь способным на близость. Девушки опостылели ему да и сама суть человеческих страстей утеряла свою привлекательность. Возиться, потеть, а ради чего? Чтобы получился ещё один человек? И вот, вопреки всему… он жаждет Алевтину всей человеческой сутью. Да эльб его побери! Гай разворачивает девушку лицом к себе, не обращая внимание на изумление, прижимается губами к её рту. Его пальцы извлекают из волос Али держащий их гребень, бережно перебирают темные кудри. Гай помогает справиться со ставшим лишним свитером и шепчет что-то ласковое, невразумительное. — Никогда тебя не обижу… Не позволю никому, ни шнырам, ни эльбам тронуть тебя. Не могу оставить, не могу отречься и предать. Аля гладит его лицо, часто-часто дышит, успевая на вдохе произнести его имя. Руки Гая повсюду и это правильно. Так надо. Губами Аля способна лишь прильнуть к его шее, полностью доверяясь. От страсти Гай забывается, отпускает границы рассудка, в тот момент, когда мелкие пуговки платья не поддаются дрожащим пальцам. Эльбеус, ожидавший подобной оплошности от своего подопечного, считывает всё, что творится в душе Гая за краткие мгновения. Опекуна не волнует страсть, но желание защитить, оберегать, всё чувства к Алевтине способны затмить связь между эльбом и Гаем. Боль застаёт его врасплох, внутри головы поселяется ощущение, словно сотни раскаленных спиц одновременно входят в его органы. Убеждать себя, что это иллюзия, что боль ненастоящая выше сил Гая. Тем более, что разобравшись с умом, эльб переходит на нервы и суррогат заменяется телесным страданием. Глаза Гая закатились так, что видны одни белки, вены на шее вздулись, спазмическая судорога проходит по всему телу, заставляя то неестественно выгибаться дугой. Аля вскрикивает от страха. Гаю плохо, ему больно и она не знает, как унять эту боль. Во время припадка она удерживает его от подёргиваний, как при эпилепсии, смотрит, чтобы он не подавился языком; сердце Гая колотится так сильно, что она слышит его, не прижимаясь к груди мужчины. Убрав с его лба влажные от пота пряди, Аля внимает ставшему ровным дыханию Гая. Знать бы ещё, где в этом здании можно найти обычной воды. Аля не обращает внимание на слезы, в этот момент готовая отречься от всего, что имело в её жизни ценность — и от нырков, и от вороного Цезаря, и ощущения от нахождения правильной закладки, и тех моментов, когда попадаешь на двушку, всякий раз чувствуя то же предвкушение, как при обнаружении рождественских подарков. Лишь бы избавить Гая от такого мучения, лишь бы быть с ним. — Это мне расплата… Думал, обхитрю эльба. — Гай улыбается окровавленными зубами, но голос у него глухой, усталый. Эльбеус щадит его, понимая, что выжигать нервы Гая столь же глупо, сколь самому полноценно управлять телом. Аля в ужасе замирает, пытаясь понять откуда кровь. — Я прокусил себе щеку. — Даёт ответ на незаданный вопрос Гай. Опекун быстро обживается, занимая половину его сознания, требуя от Гая подчинить себе девчонку. Один крошечный эль решит все его проблемы и Гай сможет делать с ней все, что заблагорассудится. Внутри его разума ведётся настоящая битва, незаметная снаружи. — Он контролирует твои действия? — Ужасается Аля, протягивает ему стакан с водой. Гай мотает головой. — Нет, в них он вмешивается редко. Плохо понимает, как человек устроен. Если эльб пытается контролировать человека, последний ведёт себя, как пьяный. Эльбы предпочитают использовать тела не как оболочку, а как дополнение. Им даже интересно, что это такое — чувства, эмоции, инстинкты. Они абсолютно прагматичны и лишены сострадания. Эльб щадит носителя то только ради сохранения собственной выгоды. — Хотя его опекун незримо присутствует при этом разговоре, Гай излагает информацию максимально отрешённо. Будто не он только что корчился от боли на полу и не его пощадил самый сильный из эльбов. Видя, что он пытается встать, Аля аккуратно направляет его назад, на тахту. Она намерена сидеть рядом с ним всю ночь, помогая восстановится и не задавая лишних вопросов. Гай не может произнести это, но он благодарен ей. За то, что не боится его. За то, что остаётся.