Белладонна

Гай проверял свои тайники раз в пятьдесят лет, зная, что сокрытым внутри предметам необходим больший срок, чем краткая человеческая жизнь. В тот вечер его эльбеус подсказал Гаю, с каким из принесенных с двушки предметов — не закладок, а так, кореньиц и травинушек, творится нечто неладное. Припадая к влажной октябрьской земле, движимый нечеловеческим влечением, бежит по полям, топям и перелескам Мокша Гай, не замечая хлещущих по лицу ветвей, хрусткой первой пороши и сторонящихся его мелких лесных зверей. Эльбеус стал главенствующим в теле, отстранив настоящего владельца. Мокша замирает, оглядываясь. Места здесь схожие, если бы не ориентиры им примеченные, мог бы блуждать неделю аль две. В темноте, при отсутствии луны тускло светится зелёным гнилостным светом здешняя проклятая земля. Казалось бы, раз та грибница внесена была с двушки, значит, несёт она благость, так нет — отравлена почва вокруг, засохли деревья, редкий зверь осмелится приблизится к той грибнице.  — Спит ещё, но вроде как рост нездоровый, уж больно быстрый… — Сам себе подтверждает Гай. Как эльб добирается до его аорты, заставляя кровь подкипать; так и в центре грибницы засело что-то неправильное, не с двушки занесённое. Нужно что-то с этим поделать. Только что? Грибница любую стену порушит, а от воды только мокнуть начинает… Огонь! Вытрави её! — это не опекун, елозящий внутри его жил, устраивающийся в теле Мокши, как в колыбели. Это он сам, испуганный и умоляющий Митяя не оставлять его одного, в отравленном лесу…

***

Алевтина сама не своя после пьяных слов Клавдия, усопшего на тахте пять часов назад беспокойным сном, — неужели она сотворила непоправимую ошибку, неужели желая облегчить терзания Гая, Аля обрекла себя на такие же вечные муки? Спина с каждым часом зудит все сильнее и протяжнее. В резиденции тепло и Аля стаскивает свитер и с упоением начинает расчёсывать лопатки острыми обломками ногтей. По-хорошему, ей следовало бы разбудить этого пропоицу и заставить его показать ей все в здешнем лабиринте комнат, но Аля жалеет Клавдия и устраивается в большой зале на оттоманке, поджав ноги. Вышивку бы какую — руки занять, да время скоротать. Клавдий тоже не в курсе, на какой срок покинул Москву Гай. «На день-другой, но не исключено, что на неделю» — развёл руками Клавдий. Тревога не отпускает Алевтину даже когда она пытается задремать, убаюканная мерным тиканьем часов. Затягивается единым тугим узлом и смерть матушки Ангелины, и то, как она бессовестно и трусливо покинула ШНыр, и то, что увидела в прошлом Клавдия. Та самая трость, которой его поколачивали, вон вообще стоит рядом с тахтой, на которой Клавдий примостился, свесив длинные ноги в брюках по последней моде. Аля распускает причёску, кладёт гребни на сложенный аккуратно свитер и, стараясь не шуметь, огибает столик и осколки графина. Тёмная часть её натуры приковывает внимание девушки к трости. Серебряный набалдашник украшает чеканка — виноградная лоза, а противоположный конец, обитый металлом, выглядит помятым; металл отогнулся, потерся о землю и брусчатку. Загиб и распорол кожу на спине Клавдия, вошёл в мякость и оставил жуткие глубокие шрамы. Аля тянет руку к трости, кончиком мизинца готовая прикоснуться к набалдашнику. — Не трожь. — Гай насквозь промок от льющего половину ночи дождя. Но пар из его рта не вырывается — некстати подмечает Аля, одернув руку от трости. — Разве тебя не учили не брать без разрешения чужие вещи? — Гай мягко дотрагивается до её лица мокрыми ладонями, не спрашивает, какими путями она здесь оказалась. — Мне всегда было любопытно, каким образом у деда Клавдия оказался нульпредмет. Да ещё и такой… — Задумчиво тянет Гай. Со смоляной повители капает на мрамор пола вода. — Что ещё за нульпредмет? — От Гая так и веет холодом и Аля старается его согреть, растирая ладони. — Девочка моя, нульпредмет — воистину загадочная вещь. Представь себе, как в голову древнему человеку пришла идея колеса или свечи и он начинает её воплощать. Может быть, первое колесо далеко не идеально и катится криво, зато сама идея укрепилась в материи данного колеса. Так и с камнем, заключённым в рукоять этой трости. Первое убийство было совершено именно им. — Улыбка у Гая в этот момент прямо, как у заправского душегуба. Аля вздрагивает, усилием воли заставляя себя держаться достойно. — Убийство Авеля? — Трепещет она. — Да. Много лет по миру странствовал камень Каина. Владытчики рухнувших держав хранили его среди сокровищ, воры уносили его, заворачивая в тряпицы, кто-то даже пытался высечь им искру, а потом умелый шутник из Рязанской губернии заковал камень в трость. Тросточка простая, да вот камень отозвался на это неожиданно. Теперь всяко убийство можно почуять, если сжать рукоять трости. Если же оконечником коснуться чегось — загнется. Я поражаюсь, как Клавдий выжил. Аля обдумывает сказанное Гаем о трости Клавдия — теперь понятно, почему трость приносила столько боли и страданий носителю, но почему же эльбы её опасаются? Разве их тоже можно убить нульпредметом? Эти склизлые карлики смертны, особенно под сияющим теплом двушки да и под светом нашего солнца, иначе зачем им были бы нужны носители-люди… Однако, какова вероятность того, что вместе с карликом умрет и его верный спутник? Нет, трость слишком опасна, чтобы ей попробовать выжечь эльбеуса из тела… Внезапно Гаю в глаза бросаются длинные ссадины на лопатках у Алевтины. Что-то напоминают, а что — точно и не вспомнит. Гай хмурится, на лбу залегает складка. Подойдя к оттоманке, он вычленяет из горсти вещей Алевтины крупный фиолетовый корунд. Камень едва тёплый, хранит в себе остатки чуда. Закладка, хранящаяся в нём так и сверкала под толщей сухой землицы, заставляя алкать себя…  — Аля. — Строго подзывает её Гай: — и какой у тебя талант?  — Забор боли. — Аля приобнимает Гая со спины: — если твой опекун сделает тебе больно, я смогу это исправить! Я уже пробовала сегодня, на Клавдии.  — Спина, да? — Стеклянным голосом уточняет Гай: — поди, глянь на себя в зеркало! Второй этаж, первая комната слева. Аля взбегает по лестнице, совершенно запутавшись. В её мечтах Гай подхватывал её и целовал, считая, что она поступила верно. Вместо этого она наслушалась от Клавдия покаяний, а Гай вёл себя загадочно и был ею недоволен. Подобно остальному убранству резиденции, зеркало имело богатую отделку: массивную кованую раму и две ножки в форме амуров. Алевтина вертится перед амальгамой стекла, развернув голову. Отражение показывает ей подурневшую, больше не такую атласную спину в сизо-розовых полосках. Выпуклые, бугристые извилины, слишком толстые для следов от ногтей, прощупываются пальцами и Аля старается не завопить во все горло. Что не так?! Почему закладка действует с таким побочным эффектом? Гай перехватывает её за талию, убаюкивает, как ребёнка, обнимает. — Тише, тише. — Гай, я не… — Конечно же ты не знала. Если бы все мы знали о последствиях, то разве бы вели себя опрометчиво? — Нет. — Выдавливает Аля. — Даже неплохо, что способности аукнулись тебе с первого применения. Так мы скорее исправим эту оплошность. — Может, в закладке была трещина? — Исключено! Скорее всего, она узконаправленная. Настоящий её обладатель не впитывал бы чужие страдания, а вот ты… По сути, ты впитываешь в себя чужие ранения, хвори и недуги. Если не научишься выплескивать боль, то мне придётся менять псиос на морфий. Аля издаёт короткий смешок. Утешитель из Гая так себе, но проблему он заметил сразу. — Набрать тебе ванну? — Спрашивает Гай, взяв её ладонь в свои. — Да. — Соглашается Аля. Гай перегрел воду до состояния парного молока и теперь по всей купальной комнате витают клубы парфюмированного пара. Вереск и лаванда — принюхивается Аля. Гай поднимает её руки, покончив с мелкими пуговками на лифе сарафана и снимает его, шурша юбкой и подъюбником. Оставшись в исподнем, Аля прикрывает глаза. Гай водит по её ключицам и верхушке груди кончиками отрощенных миндалин ногтей, исцеловывая всё лицо. Брови, лоб, крылья носа, уголки рта, подбородок, кончик носа, веки и снова, по кругу, в ином порядке. Аля едва держится за его плечи, позволяя Гаю главенствовать и вести, будто в давно позабытых ею бальных танцах. Вьюнком вокруг смуглой кожи обвиваются тёмные кудри, закрывая её наготу. Гай помогает ей перешагнуть через бортик в горячую воду и взбивает мыльную пену. Щеки и грудь у Али пунцовые, а по всему телу проносится согревающий, противоположный хворому, жар. Внизу живота что-то ёкает, распаляется. Гай спокоен и молчалив. Стянув черную на завязках у груди рубаху, Гай прикладывает её ладонь к худосочному торсу. — Гай, я… — Думаешь, не в курсе? — Ниже, чем обычно, отзывается он: — с кем бы ты ещё могла возлежать? Он заправляет непослушный локон за ухо, улыбается ей ровными, пусть и слегка синеватыми, гладкими блестящими зубами. Аля жаждет, чтобы эти зубы оставили на ней свои метки, подтверждающие, что теперь она всецело принадлежит Гаю. Она следует за ним в заранее растеленную постель — распаренная, мягкая от воды и надеется, что страшные шрамы не оттолкнут его. Переживания, заполнившие сознание Алевтины, мелочные. Вруг она окажется не мила Гаю, вдруг он сделает ей больно, вдруг… Гай оказывается над ней, легонько толкнув её на постель. Аля лежит на спине, руками взявшись за ровные аккуратные мышцы Гая. От неё не ускользает ни одна деталь — ни то, что на его коже начисто отсутствуют родинки и отметины в виде мелких шрамиков или оспин, ни то, что он взвинчен не меньше её самой.  — Теперь я с тобой. — Улыбается Аля. Персиковые губы обнажают жемчужины зубов, Гай целует её в высокое, обтянутое кожей, бронзовое плато скулы и направляет себя рукой. Медленно, осторожно, без спешки. Никакие заботы не должны помешать ему. Эльбеус внутри чует, как меняется что-то в голове у Гая, но не вмешивается. Наблюдает. Изучает новое, странное для его подопечного чувство, прикидывает, как его можно исказить до неузнаваемости. Аля распахивает рот и жмурится. Внутри непривычно распирает и слегка хлюпает…  — Неужто кровит? — Стыдится она.  — Положено, чтобы немного кровило. — Гай едва сдерживается, чтобы не начать брать её в полную силу. Он останавливается, замерев над Алей. Упирается в матрац коленями, привыкая. Вот чего хорошего в слиянии с эльбом есть — пот не катит с него градом, иначе бы давно взмок, как мышь под веником. Гай перехватывает Алю под бедра и слышит низкий, вибрирующий стон.  — Больно?! — Ужасается он, распахнув синие глаза. Аля мотает головой из стороны в сторону. — Ещё! — Требует она. — Так, да? — Он покачивается вперёд и слегка вверх. Сжимая гладкие округлые девичьи бедра, Гай движется, стараясь не толкаться своим удом слишком глубоко. Аля никогда бы не помыслила, что то, о чем девицы срамно перебрасывались подруга с подругой, хихикая над тем, какие их юнцы потные и скорые на это дело, может оказаться таким… Сокровенным, долгожданным, правильным. Близость Гая — единственная, о которой она загадывала, была столь непередаваемо прекрасна, что Аля могла лишь хотеть его: сжимать аккуратные бицепсы, гладить ровную грудь и белокожую чувствительную шею, льнуть к ней губами, да стонать. Поняв, что Аля привыкла к нему, Гай меняет положение тела на более удобное, вытянув ноги. Аля тут же впивается в его шею, влажно лобызая его. Её распахнутые глаза вовсе не кажутся практически чёрными, как во мраке и при неясных отблесках свечей, наоборот, оттенок у них довольно светлый, ореховый, практически… Золотой. Золото очей твоих… Гай едва не рычит, ускорясь. Этот оттенок глаз разбудил в нём такую бурю эмоций, что он едва ли теперь остановится, пока не обмякнет без сил. Ногти Алевтины царапают плечи и лопатки Гая. Забыв про всю осторожность, она цепляется за него, требовательно притягивает за шею к своей груди. Вишнёвые, тёмные соски тянет тугая сладострастная боль. Гай присасывается сначала к левому, потом к правому, колотясь об её бедра, тяжело дыша. Фиолетовые и лиловые бутоны расцветают на шее, верхушке грудей и плечах Алевтины, а Гай почти доходит до истомы. Ноги у Алевтины слегка подрагивают, рефлекторно подсказывая ему, что она тоже. В момент, когда истома прокатывает волной по его телу, сминая его, наполняя полноценным, не суррогатым блаженством, Гай всецело принадлежит Алевтине. Не себе, не эльбу — он полностью в её власти. Опосля Аля гладит его, ластится, чисто сытая кошка. Вытянув руки вверх, садится на кровати. Полные девичьи груди слегка приподнимаются, становясь ещё притягательнее. — Хочешь ещё? — Догадывается Гай. Обычно мирское тяготит Гая. Он старается держаться подальше от всяческих людей, единых в своей предсказуемости, сделав исключение разве что для главных подручных, при этом не сближаясь с ними. Он знает о них всё, что они скрывают от людей, а они — ничего о нём. Но с Алевтиной всё иначе. Их близость радует его, а физическая, телесная сторона лишь сближает, заставляя испытывать юношеский трепет и крепкую мужицкую похоть. Гаю даже кажется, что в минуты их близости опекун не посмеет сунуться в его разум и его домысел недалёк от правды.