Что делать, если твой отец случайно оказался злодеем?

      Я решил заодно зайти в сырную лавку — у Плагга заканчивается пропитание. И черт бы меня побрал. Как я мог не догадаться, что пойдет дождь. Да, тучи не настолько тяжелы, как при Непогоде, но уж точно не белы. Заморосило, когда я только вышел из лавки, а залило дождем уже на полпути домой. Промок с ног до головы, промокла еще и сумка с формой и тетрадями. Главное, не заболеть. Тело и так ломит, не хватало еще и простуды.       Я услышал голос Альи, когда проходил мимо комнаты Маринетт. Они вместе смеялись над чем-то, так заливисто, так легко. Вот бы мне такую же беззаботность. Шею тянет от тяжести в голове. Как сдержать в себе все эти грузные, тяжелые эмоции…       Плагг только сейчас выбрался из сумки. Он тоже промок. Продрог до чертиков и с невероятным наслаждением прилип к батарее. Я закрыл окно.       И первая мысль: «Зачем?». Зачем она так изводит меня? Зачем держит в неведении? Разве так сложно переступить через свою гордость, через желание быть лучшей в команде? Мы должны быть равны, мы должны бороться со злом вместе, но она так не считает. Ледибаг погрязла в собственных проблемах и считает себя единственной, кто сможет справиться с Молью. Будто звание Хранителя, данное мастером Фу, наделяет ее королевским титулом.       — И это не зависть. Отнюдь. Я бы рад завидовать. Завидовать ее уму и несгораемому стремлению к победе. Но все это против меня. Да! Именно так. Ей необходима жалость. Вот что ей нужно. Вовсе не победа. Она привыкла, что люди восхваляют ее, привыкла быть в центре внимания. Стоит ей проиграть, так люди не будут злиться, они будут ее жалеть, будут подбадривать. А она только этого и хочет.       — Или этого хочешь ты, — кинул Плагг. Так тихо, что я посчитал, будто мне послышалось. Но нет, он правда это сказал. Еще и смотрел на меня твердо, с вызовом, мол давай, скажи мне что-нибудь. И я скажу. Скажу тебе, Плагг.       — Знаешь что?       — Что?       — Ледибаг меня ненавидит. Она перестала видеть во мне друга, готового помочь. Она считает, что я только мешаю. Я — ее единственный напарник, и мешаю. Ты только послушай, как это звучит. И как думаешь, из-за чего? — Я не дал ему ответить. — Из-за того, что она жертва. Пожалейте меня, я такая важная, единственная-неповторимая, меня никто не спасет. Посмотри, Ледибаг, вот я, стою перед тобой. Поделись со мной всем, чем только хочешь! Я не пустое место, — я умолк. Меня разрывало на части. Слезы подкатывали к глазам. Голос внезапно охрип. — Но нет… Она меня в упор не видит.       — Как скажешь, парень, — без тени насмешки кинул он. — Тебя никто не видит, тебя никто не ценит. Ты точно про Ледибаг говоришь.       Я вскинул голову, упираясь в него взглядом.       — Когда перестанешь ныть и возьмешь себя в руки — свистни. А я на кухню, — и улетел с куском камамбера в лапках прочь из комнаты.       Урод. Каков урод этот маленький черт! Разве часто я ему открываюсь? Разве часто я рассказываю ему то, что разрывает меня изнутри? А ему сложно меня по… поддержать. Я хотел сказать «поддержать».       Я вышел из душа весьма разозленный. Голову кружило от приятной прохлады комнаты после распаренной душевой. Мысли, мысли — как все достало! Насколько легко мне было раньше: никаких сложностей — тупо защищаться от периодических атак. Отчего ж последние пару недель накинули на плечи гору проблем? Недели не прошло с появления нового врага. Недели! А силы Ледибаг уже не хватает на то, чтоб восстановить мои синяки. Все всё скрывают, все лгут и никто не помогает. Все, кому я верю, не верят в меня. И всё из-за раскрытия моего папаши.       Спасибо, великие квами, за великолепный дар. Годы труда оплачиваются еще более сложными временами.       Еще и эта гребанная майка, как назло, упала на пол. Оставлял же на спинке дивана! А тетрадки? Какого черта они разбросаны по столу?       Я не могу. Не могу уже. Когда все это закончится? Когда я перестану заботиться о безопасности Парижа? Я не выбирал, хочу ли я стать героем. Мне всунули талисман и отправили сражаться. Мне — ребенку, вот-вот входящему в переходный возраст, который ничего не понимает, ничего не знает. И именно мне среди всех жителей города, более взрослых, более умных, предстояло бороться с жестоким человеком с его кучей безбашенных солдат. О да, я и согласился на это беспрекословно. Только представить картинку: я знаменитость, спасающая жизни людей. Мечта каждого ребенка. Мечта, которая разрушилась о суровую реальность.       Ко мне все относились хорошо. Люди вокруг всегда восхищались мной, если не считать скептиков в интернете. У меня было много друзей и знакомых. Я был счастлив.       А сейчас все перевернулось с ног на голову. Нино стало абсолютно плевать на меня. Он не замечает меня — не хочет замечать. Наша переписка опустела, разговоры скудны и однообразны, даже Стоуновская интрига больше не слетает с его губ, как удобная тема для беседы.       Да и все остальные. Алья подозревает меня. Маринетт ведет свои тайные делишки прямо за стеной. Ледибаг решила сражаться одна. Люди в интернете меня ненавидят. Натали вовсе забыла обо мне, а мой отец… Ну, отец как всегда.       Я не знаю, что мне делать дальше. Это игра не для меня.       Я просто устал.

***

      Пальцы на ногах замерзли. Эта осень начинает мне надоедать, а впереди еще зима. Отец, кажется, и не собирается включать отопление.       Кстати, об отце. Я встретил его на кухне, тихо болтающим с Плаггом. И оба примолкли с моим приходом.       Даа, отец уж точно не похож на привычного Габриэля. После того, как посещение клиентов в особняк стало довольно редким явлением, он совсем позабыл о своей официальной форме. Всегда выглаженный белый пиджачный костюм с платком на шее, под которым он прятал камень мотылька, сейчас лежит где-то в его шкафу. Даже скучаю по его привычному образу. Домашняя одежда отца далека от формальности: прямые черные брюки на резинке и темно-темно-зеленая футболка, обтягивающая подкачанный торс. Как в старые добрые времена. Вот только спортивность его фигуры была результатом ежедневных тренировок с мамой в спортзале. А это… бег на ускорение в спандексе за детьми и их игрушками.       Я просто наберу чаю и без лишних слов уметнусь обратно к себе. Чтоб не промерзнуть, пока буду делать домашку на завтра. Однако молчание с обеих сторон меня угнетало. Ведь так много хочется сказать. И отцу, и Плаггу.       Продрогнув от попавшей на кожу ледяной воды, продрогнув от капельки, стекшей с волос по спине, и продрогнув от взгляда в окно, за которым разбушевался ливень, я наконец поставил чайник кипятиться. Оперся о столешницу и, преодолев себя, уставился взглядом на двух дружков справа. Отец сидел спиной, Плагг — смотрел на меня в ответ.       — Вижу, вы подружились, — выдавил я из себя. Взгляд Плагга был слишком строг. А отец даже не обернулся. Так и сидит, уткнувшись в окно. — И что скажет Маринетт, когда увидит тебя здесь?       Я обратился к Плаггу, но Габриэль посчитал совсем иначе. Он, наконец, наградил меня вниманием, окинув вопросительным взором.       — Мы разговаривали, сын. Не мог бы ты оставить нас наедине? — сказал он весьма грубо. Как и всегда, впрочем.       — Ну, во-первых, — я прочистил горло — злость снова вскипала во мне, — это мой квами. Если ты что-то говоришь ему, то я обязан это знать. Во-вторых, у тебя есть свой кабинет, а это кухня, на которой я могу…       — Как! — вспылил он, стукнув ладонью по столу. — Как ты можешь ставить мне условия?! Знай свое место. Ты все еще мой сын!       Ну нет, папочка. Хватит с меня. Я сдерживался. Я правда сдерживался все это время, но ты в край обнаглел. Меня наполнило столькими чувствами, столькими эмоциями, что я не мог держать себя в руках. Сложно не то, чтобы искать слова, сложно стоять на месте и не двигаться.       — Свое место?! — Я задыхался от собственной злости. Вот — время все сказать. — Я терпел все твои выходки, отец. Терпел твою жестокость! Ты ни во что меня не ставил, всегда мучал бесконечными дополнительными, не выслушал ни единого моего желания. А сейчас ты вообще оказался тем… единственным, кого я ненавидел всей душой. И знаешь? Так случилось, что я, наконец, понял, что ненавидел тебя всегда, просто одно обстоятельство меня на это подтолкнуло. Теперь вот мое место, отец.       Я отдышался. Слышу свое собственное сердцебиение. Оно вот-вот разломит ребра, вот-вот убьет меня. И пусть запомнится мне это чувство надолго. Злая, ужасная, до жути неправильная радость освобождения. Слова слетели с губ, словно сорвались с цепи, словно с меня спустя столько лет сняли оковы.       Он встал. Высокий. Подошел ко мне, не отводя взгляда. Яростного, презрительного, колючего взгляда. И мне стало впервые за последнее время по-настоящему страшно. Не прошло и пары секунд, как былая радость сбежала, спряталась в угол. Меня где-то переклинило, я застыл не в состоянии шелохнуться.       — Уймись, — выдохнул он. Не холодно, не бесчувственно, не каменно, а презренно, с краснеющим от злости лицом. Так, как я никогда еще не видел. — Ты со своей подружкой давно утирались бы в слезах, если бы не я. Радуйся, что колечко до сих пор не у меня в кармане, а то я могу вас обоих в один миг выгнать на улицу ни с чем, сынок.

***

      Что? Что? Что не жалко? Да плевать. Плевать на все. Тетради. Телефон. Сумка ногой. На все плевать. Вот она злость. Я чувствую ее физически. Злость колит пальцы, злость сжимает горло и щиплет глаза. Злость рвет, терзает легкие, сердце — что-то внутри. Она делает больно, она не жалеет. Старый рюкзак. Тумбочка с сыром. Полка с брелоками. На все плевать! Я был у цели. Почти. Почти. Все бы получилось.       Черт! Да плевать. Плевать! Он мне не отец. Я ненавижу. Ненавижу его! Аргх! Ненавижу!       Почему он так издевается надо мной? Что я ему сделал? Что, черт его подери? Что? Разве у меня нет права злиться на него?       Плевать. Он мне больше не отец. Его слова ничего отныне для меня не значат.       — Адриан…       Ненавижу всех. Не могу дышать. Воздуха мало. Холодно.       — Парень.       — Что, Плагг? — Нет-нет, я не могу сейчас. Не лезь, уйди.       …       Молчит. Где он?       — Плагг?       Не уходи.       Вот он. Передо мной. Замыленный, расплывчатый. Молчит.       — Что я им сделал, Плагг? — Как сложно говорить. — Я стараюсь. Я правда стараюсь.       Поддержи меня. По… Пожалей. Пожалуйста.       — Я знаю. Знаю, дружище.       Больше не могу скрывать. Надоело. Я устал потакать, устал слушаться его во всем, скакать под дудку как последний дурак. Я сделал все правильно. Надо было сказать ему это еще давно. Тогда, когда впервые об этом подумал. Когда я возненавидел его всей душой и перестал видеть в нем кого-то большего, чем кожаную обложку человека. Габриэль никогда не извинится и не признает слабости; он даже СМИ игнорит. Не собирается и благодарных слов сказать жителям Парижа, которые поддерживают его, жалеют, потому что он попал под власть темной магии. Они стали верить Бражнику, а он в принципе не желает признаться в том, что все ужасы творил своим собственным умом. Никто его не заставлял, никто им не помыкал. И извиняться Габриэль не станет никогда. Ни перед народом, ни перед Ледибаг, ни передо мной. Я устал. Устал от него и его черствости.       — Но ты же понимаешь, что тогда он сядет, — сказал Плагг, опять читая мои мысли. А может я снова говорил вслух.       — Я бы сел, — Плагг что-то искал в моих глазах. — Если бы я столько времени… времени нападал на людей. Если бы… Я бы сел. Потому что за все надо платить, Плагг. За все.       — Но он ведь делает все, чтобы загладить вину, — Плагг немногозначно указал лапкой на стену, за которой Маринетт о чем-то болтает с Альей. Невероятно. И Плагг туда же?       — Хватит его защищать! — я вспылил. Сорвался в крике. Разозлился. Да, на Плагга. — Хватит защищать! Он Бражник и навсегда им останется.       Хочется сказать ему многое, вывалить Плаггу все, что думаю о Габриэле, но я говорил. Я уже много раз говорил ему, почему ненавижу его и ничего не помогает: Плагг все также считает, что Габриэль не виноват.       — Я знал, — вдруг сказал он. Что «знал»? — Я знал, что он Бражник.       — Что? — Я не понимаю. То есть Плагг знал его тайну еще до раскрытия? Или я что-то путаю.       — И еще ты на меня сильно разозлишься.       Что происходит?       В дверь постучались. Маринетт? Нет, она всегда стучит робко, не так уверенно, как сейчас. Не может же это быть Габриэль, да? Дверь отворилась и без моего позволения в комнату вошла Алья с кружкой горячего чая в руках.