Что делать, если твой отец случайно оказался злодеем?

      Опять. Опять меня тянет что-нибудь сломать. Как вчера. Руки трясутся, глаза нервно ищут что-то, что не жалко. А не жалко все, но все это не мое. Улица эта владеет одним лишь домом, крыша которого будет недоступна взгляду других. Только если стоять на краю, из-за чего стоит соседям взглянуть в окно, как они заметят черную фигуру на фоне серого неба.       А здесь нечего бить и нечего сломать. Один дымоход, и то низкий. Достаточно с него двух пинков и одного гневного взгляда, будто это он и виноват во всем.       Руки тряслись. Хочется рвать на себе волосы, кричать, разорвать костюм и броситься куда-то вниз. Вот сейчас разреветься в несдерживаемом крике и кинуться вниз. Сколько здесь этажей? Пять? Семь?       Меня пробрало до дрожи от этой мысли. Не собираюсь я… ничего с собой делать. Я спрятал руки на груди, согнулся в спине так, что вспомнил о боли в ней. И что делать? Я уже не знаю. Проблема точно во мне! Не бывает такого, что все в один миг решили изменить к чертям наши отношения. И теперь я даже не понимаю, что мне надо сделать, чтобы все вернуть на свои места.       Я правда не понимаю.       Уже не чувствую злость. Сначала по телу неприятно разнеслась боль в коленях от неровностей бетонной крыши, а после мне невероятно сильно захотелось вернуть эту боль, чтобы заглушить нахлынувшую тоску.       Я устал. Была бы здесь мама… Она бы меня обняла. А я бы рассказал ей все — от начала до конца. Потому что я устал от всего. Какой вообще смысл бороться, а? Какой? Вот, смотрите, люди, Бражник побежден. Бражник уже не при делах, он теперь вам не угрожает. Какое вознаграждение от этого мне? Благодарность? Я ее не вижу. Сначала обвинения в интернете насчет того, что наши личности стали известны бывшему Бражнику, а потом уже пожелания смерти всем, кто связан с фамилией Агрест. И это вознаграждение?       — Кот?       Голос Ледибаг. Я вскинул голову и увидел приземлившуюся Ледибаг. Я думал, мне послышалось и ночные бредовые сны снова выскальзывают в сознании.       Вот зачем она меня нашла? Я, наверное, ужасно выгляжу.       — Ты плачешь? — спросила она. А что ответить? Нет? Обмануть еще и ее? Да и у нее самой, что ли, глаз нет?       — Оставь, — смог сказать я ровным голосом. А вот дальше все пошло не по плану. Голос задрожал. — Я хочу побыть один.       И как это выглядит со стороны? Напарник, который сидит посередине крыши на коленях с заплаканными глазами, обняв себя за живот. Еще и голос дрожит, как у последней плаксы. Что она обо мне подумает?       Она тяжело вздохнула. Уходить она не собирается. Я поднялся на ноги, потому что стыдно сидеть вот так и смотреть на нее. Я отвернулся и встал у другого края крыши.       — Кот, — протянула она. Сострадающе, с подбадривающей улыбкой. Это все фальшь, это не правда — она ни во что меня не ставит. Просто не надо ей верить.       — Ты можешь меня оставить одного? — И она не оставила. Даже наоборот: подошла, может, подбежала, не знаю, встала рядом со мной на выступе и прониклась взглядом в глубину глаз, отчего устоять я не смог.       Я наградил ее взглядом. Она поджала губы.       — Прости, — она отвернулась и ссутулилась.       Хаха. Она думает, это из-за нее. Думает все, что происходит у меня в жизни — из-за нее. Я же говорил. Она не меня жалеет. Она просто не хочет чувствовать себя виноватой.       И чего она хочет? Чего ты хочешь, Ледибаг? Тоже потрепать мне нервы? Руки, сжатые в кулаки, неконтролируемо затряслись. Трясется и тело. Воздуха в легких категорически не хватает, голова идет кругом. Я не могу понять, что со мной происходит. Опять температура? Я думаю, да — температура, потому что даже не знаю, с чем это связать. Мне стало вдруг так страшно. Я… я не знаю. Я боюсь. Всего.       Что это? Я хочу рвать на себе волосы. Вцепился в них, скривился в лице. Не могу себя больше сдерживать. Я устал и мне страшно.       — Эй, — фальцетом раздалось под ухом. Дыши-дыши. Мне не хватает воздуха. — Посмотри на меня.       Я посмотрел. Что делать? Ее зрачки мечутся, что-то ищут. А мне что делать? Дышать! Я чувствую биение собственного сердца.       — Котенок, я же всегда рядом, — ее голос мягок. Очень. Я не могу понять, она говорит искренне? — Ты мог ведь позвать меня в любой момент.       Почему мне кажется, что ее слова, ее мягкий голос не фальшь? Я ведь знаю — она меня не ценит. Я уверился в этом. Почему теперь кажется, что это все не ложь и не игра на моих чувствах, чтобы выполнить какие-то свои цели? Губы затряслись — я даже не могу себя контролировать! Я помню, как сильно ей доверял, помню, как не мог рассмотреть в ней ни единого недостатка. Я будто сейчас увидел ее моими прошлыми глазами, когда Ледибаг была единственным человеком, которому я мог беспрекословно доверить жизнь. Как она это делает? Как у нее получается возродить во мне наивное доверие? Я хочу ей верить, не хочу и думать о том, что она ускачет сразу после того, как посчитает свою цель законченной. Это ведь Ледибаг. Она поможет, ведь так?       — Ну Котенок, — ее голос стал еще мягче. Щеки обожгло слезами — я устал не доверять. Окунулся в ее объятия, тут же избавившись от страха. Меня трясло, но не от паники, а от глухих, душащих рыданий. Я вцепился в ее спину, как в спасательный круг, когда ее ладонь легла мне на волосы. Она что-то шептала мне. Я не знаю что, но что-то поддерживающее. Она правда рядом, она всегда была рядом.       Я не сразу услышал голоса откуда-то снизу. И не сразу понял, что эти голоса взбодрились из-за нас. Слезы высохли вмиг, когда Ледибаг чуть отстранилась и повернула вправо голову. Я повторил за ней. В соседнем здании, на пару этажей ниже нас, из окна вытянулись две руки с телефоном и поблескивали подростковые улыбки. Отсюда сложно понять, мальчики это или девочки, но щеки вспыхнули сразу же, как только я осознал, насколько компрометирующе мы с Ледибаг стояли. Она до сих пор приобнимала меня за спину, а мои руки лежали на ее плечах. Я дернулся, чтобы отстраниться. Стыдно. Ребята увидели меня, обнимающегося с Ледибаг, еще и навзрыд рыдающего. Я поджал губы.       А Ледибаг, походу, это никак не смутило. Она пальцами заставила посмотреть на нее, прямо в глаза, а потом тихо помотала головой, мол ничего страшного. Вытерла пальцами щеки и тихо, почти шепотом сказала:       — Пойдем.       И я пошел. Шел за ней по пятам, с крыши на крышу, плюя на собственную неуверенность. Ну и что. Вот что со мной может случиться? Что я такого могу потерять, чтобы так осторожничать? И это ведь Ледибаг. Она не предаст. И я даже не знаю, почему решил, что ей доверять нельзя. Вот не знаю. Пусть у нее свои тайны, пусть в ее жизни есть куча других проблем. Что в этом такого? Не обязана ведь она посвящать в них меня, да? Хотя нет, обязана. Это ведь не что-то личное, это связано с безопасностью города. Но пусть. Пусть даже если обязана. Если она справляется сама, зачем ей я, правильно? И разве это настолько плохо, как мне казалось? Мгм… Нет, это все же плохо. Блин… Я не знаю. Я не могу вернуть себе это чувство наивности, но я все равно иду за ней следом, зная, что в ее жизни я не на первом месте. Я все равно иду.       У моста под Эйфелевой башней, как ни странно, людей немного. По пальцам можно пересчитать. Ледибаг приземлилась на берегу Сены, а я следом за ней.       — Давай посидим здесь, — вздохнула она, размещаясь на краю бетонированного берега и свешивая ноги вниз. Посидим? Она правда останется здесь со мной? Я молча уселся рядом. — Не хочешь поговорить?       Ледибаг будто через силу, перебарывая себя, взглянула на меня. Я пожал плечами. Это все так странно.       — Мне казалось, — голос охрип, я откашлялся, — что ты куда-то спешила.       Она легко улыбнулась. Просто растянула уголки губ. Опустила голову и усмехнулась каким-то своим мыслям. Ветер растрепал ей челку.       Ледибаг просто так не трансформируется. Если она и вышла в город в таком виде, значит она посчитала необходимым надеть костюм. Оттого и непонятно, почему она так спокойна.       — Произошло кое-что очень хорошее, — неоднозначно хмыкнула она, снова одаряя взглядом, но уже улыбающимся, облегченным. — Что-то, что можно ненадолго перенести.       — Точно? — Моему серьезному тону она расслабленно усмехнулась.       — Да, Котенок, — и снова одарила меня улыбкой. А потом слабо толкнула плечом. — Рассказывай давай, что у тебя там произошло.       — А как же тайна личности и никакой лишней информации? — Голос мой до сих пор сложно контролировать. Мне невтерпеж вылить ей все, что скопилось на душе, но сдерживала меня только ответственность тайны.       — Да уже смысла в этом нет, — вздохнула она, смотря на воду. Ветер ударил в нос запахом свежести и тины. — Придерживаясь этого правила, ты рискуешь получить акуму. Уж лучше расскажи.       Ну нет… Ты серьезно? Вот она, твоя цель? Помогаешь, чтобы я не акуматизировался?       — Акуму я не получу, Ледибаг, — хрипотца и саднящее из-за холодного воздуха горло добавили утверждению еще большей раздражительности. — И мне не нравится, что ты считаешь, будто я обязательно ей подчинюсь.       Ледибаг нахмурилась.       — Я так не считаю.       — Ну и хорошо, потому что этого не произойдет.       Здесь, на берегу, намного холоднее. Пробежали мурашки по коже от новой волны ветра, будто забравшейся под кожу. Ощущение болезни и необъяснимой тяжести в руках и шее то и дело напоминали о том, что мне надо где-нибудь согреться. А Ледибаг, устало потирающая переносицу, наоборот — что мне жизненно необходимо выговориться. Потому что… кажется… Ну не знаю, я не сильно уверен. Кажется, она отчасти права — мне сложно себя контролировать. Я знаю, и меня не переубедить в том, что я не поддамся власти злу. Но вот то, что могу подцепить акуму, это весьма вероятно. Может, мне тоже найти специалиста по психотерапии, как и Габриэль когда-то?       — Я… — мне невероятно сложно подобрать подходящие слова, — я поссорился с другом. Впервые. Я не знаю, почему. Нет, знаю, но просто не могу понять. Он… Я ему доверял. Я всегда думал, что он на моей стороне. То есть, понимаешь, в любой ситуации! Даже когда… когда все против меня, я думал, он будет со мной. Но сейчас что-то пошло не так. Это сложно объяснить. Мы были… То есть я считал… Мгм, нет. Он другой — совершенно другой человек, и это, кажется, и стало причиной нашей дружбы. А сейчас я даже не знаю, что с ним стало не так. Неужели он всегда был таким?       Я взглянул на Ледибаг, будто она могла знать ответ на мой вопрос. Но, хаха, она ведь даже не знает, о ком я говорю. Зато слушает с таким вниманием, что тепло приятно разливается по телу. И пусть после такого взгляда мне пришлось приложить усилия, чтобы снова не пуститься в рыдания.       — И еще я… — я запнулся, потому что хотел рассказать про раскрытие перед Альей и Маринетт, но не смог. Она же меня утопит прямо в Сене. — Я отдалился от… отца, — сложно было сказать последнее слово. — Мы и так не ладили. Наверное, мне нельзя много про него говорить, хаха, тайна личности все-таки. Скажу только то, что он очень… несправедлив. Сейчас кажется, будто он хочет извиниться. Ну… за то, что был несправедливым. Но делает только хуже. Я не знаю, может, у него крыша поехала после смерти мамы. Я же тебе говорил про нее, да?       — Ага, тогда, на крыше, — ее голос лился гораздо медленнее моего. И не так… безэмоционально что ли. Я только сейчас понял, что протараторил все то, во что хотел вложить все свои эмоции. Не кажутся ли сейчас мои слова для Ледибаг чем-то, над чем непозволительно было так сильно изнывать?       Я устало взглянул в небо. Зачем обманывать и себя, и ее. Она просит ведь рассказать всё, снять камень с души. Не поведение Габриэля меня угнетает и не вспыльчивость Нино. Угнетает, душит, разрывает на части только одна причина. Всего одна. Я пешка, которой все управляют и которой жертвуют ради большей выгоды. Жить всю жизнь, убеждая себя, что я нужен миллионам людей, что меня все любят и я не второстепенный герой своего романа, чтобы сейчас осознать, что я уверенно стоял на ногах только из-за имени и громкой фамилии. Ошибки одного человека, не связанные со мной, — и я вдруг оказался тем, кого могут испугаться новички в школе и от которого может отвернуться лучший друг.       — Знаешь? — Вот тот самый момент, когда я должен все ей сказать. Не так, как в тот раз — в порыве злости. А просто, спокойно, без всяких сложностей, чтоб больше не приходилось повторять. — Ты можешь и дальше считать, что я не смогу тебе помочь с новой Молью, но я не стану больше носить на пальце талисман, если ты не перестанешь вести свою игру, меня в нее не вовлекая.       — Это угроза? — Хочу найти в ее глазах хоть какой-то страх меня потерять. И нашел, но не страх, а что-то другое. Не знаю, что это может означать: напряженный лоб, чуть прищуренные глаза, поднятый уголок губ. Это, скорее, недоверие. Она не верит в мои слова, думает, что я несерьезен.       — Нет, моя Леди, — я поднялся на ноги. Новый поток ветра заставил меня сделать это быстрее. — Это не угроза. Это предупреждение, чтобы потом ты не удивлялась, когда Алья принесет тебе мое кольцо.       Я отвернулся, как отвернулся от меня Нино, и ушел так же, как и он. И стало приятно. Легко и радостно, и если бы не истерика десятью минутами ранее, я бы даже засмеялся.       Я сказал! Не могу поверить в то, что я это сказал. Все то время, что я молчал, боялся сказать слово поперек, все это время тешило во мне мысль, что когда-то настанет момент, когда молчать будет невыносимо сложно, и я смогу сказать. И вот он настал. Я сказал Габриэлю. Никогда раньше не говорил, а вчера сказал. Сказал Алье, хотя и она немало постаралась для этого. Сказал Нино это злосчастное «дружище». И Ледибаг я тоже сказал. Вот как на духу было, так и вывалил, а получилось даже еще лучше, чем ожидал. Эта ее растерянность, сложность, какая-то запутанность в глазах… Это и есть тот самый момент. Момент, который я не хочу забывать до конца жизни. Момент, когда я хоть что-то сказал.       Воодушевление настолько разрослось внутри, что я не постеснялся снова вернуться в школу. Урок, наверное, уже закончился, судя по множеству учеников в коридоре, но вдохновение помыкало теперь каждой клеткой мозга, отчего и не страшно вовсе заявиться в кабинет и сесть рядом с Нино. Не страшно совсем. Хотя отчасти неловко.       Маневрируя между учениками, что не сильно им нравилось, я пробирался к кабинету истории. Поднялся по лестнице, которую считал вчера в хлам разрушенной, повернул налево — в коридор, в котором Нино меня толкнул, и глубоко вздохнув, растворил дверь.       Пустовато. Сначала заметил только учителя, ибо мы чуть не столкнулись в проходе, а уже потом и Алью, сидящую за моей партой. Не было ни Нино, ни Кима и Макса, ни кого-либо другого из одноклассников. Сидела одна Алья, уткнувшаяся в меня стальным взглядом. Меткий, острый взор заставил меня замереть. Хотя это слабо сказано. Екнуло сердце от испуга, пробежались мурашки по плечам и уголки губ предательски растянулись в улыбку, которая сама своим появлением оправдывалась перед Альей.       — Что? — Выдержать тяжести ее презрения я не смог. Я почесал затылок, все так же растерянно улыбаясь.       — Что ты ему сказал?       И не единой эмоции не сменилось на ее лице. Губы просто выкинули вопрос, чтобы глаза смотрели также пристально.       — Я… — но не я ведь виноват. Если она говорит про Нино, то он сам решил со мной поссориться. Я просто не хотел остаться в долгу.       Но ничего из этого я не сказал, потому что оно хорошо в мыслях, пока не выскажешь вслух. И эти слова выглядели бы никак умнее, чем глупые детские замечания. Точно такие же, как и аргументы маленьких сестер Альи сегодня утром.       — Адриан, что ты сказал Нино? — Алья не унималась. Даже наоборот. Она поднялась со скамьи, обошла парту и приблизилась ко мне. С таким напором молчание будет наказуемо.       — Ничего, — выдохнул я. — А ты спрашивала у него, что он сказал мне?       Алья рассмеялась. И как-то не по-доброму. Даже не так, как смеялся Нино во время ссоры — его смех казался каким-то нервным, истеричным. У Альи не такой. Он холодный, пугающий, пробирающий до костей. И не знал бы я ее, я бы посмеялся над ней в ответ и ушел. Но это ведь Алья. Она просто так ничего не делает.       — Адриан, — улыбка на губах и сталь в глазах. — Мой дорогой, — она встала еще ближе. — Твои проблемы не должны касаться никого, кроме тебя самого. — Она сделала паузу и медленно-медленно приблизилась еще на пару сантиметров. — Понимаешь? — Улыбка не сходила с лица. — Разберись-ка сначала со своими тараканами, а уже потом лезь к другим.       Нет, мне не стало страшно. Я просто растерялся — Алья с утра была куда более доброй.       Ей в ответ я сам приблизился к ее лицу:       — Тогда скажи другим, чтобы не лезли ко мне со своими тараканами, — и мне хватило храбрости улыбнуться. Конечно, не так идеально, как получилось у Альи, но уже и не нелепо.       Ее это задело. Да, Алью задело. Я не знаю, когда видел ее в последний раз в гневе, если закрыть глаза на давнюю акуматизацию, поэтому сейчас напрягся от сузившихся зрачков и вмиг раскрасневшихся щек. Ее губы уже поджались, чтобы выплюнуть что-то, что Алья считает важным мне сказать.       — И неужели ты никогда не задавался вопросом, почему все от тебя отворачиваются?       На ее лице не было той улыбки. Она была искренна и в выражении лица, и в интонации. Она хочет не выплеснуть эмоции, а поддеть меня, поставить на место. И поддела. Узнала, что меня тревожит, и закинула крючок, чтобы выловить, как беспомощную рыбу. Мне оставалось только молчать и хлопать ресницами, потому что в голове даже мысли не успело сформироваться, когда Алья ответила сама:       — Потому что никто не станет тебе доверять за просто так, Адриан.       И не стала даже дожидаться моего ответа — стянула с парты сумку с блеснувшим на свету значком божьей коровки и ушла, захлопнув за собой дверь.