Что делать, если твой отец случайно оказался злодеем?

      Туалет. Место самых необычных встреч. Любовная фраза, выведенная на стене канцелярским корректором, была до сих пор вещественным доказательством волшебства такого притягательного места, пока уборщица не решила раз и навсегда ее стереть. И ведь загвоздка не в том, что кто-то признавался в любви столь романтичным способом в мужском туалете, а в том, что здесь, у раковин перед зеркалами, протекло невообразимое количество драм, не уступающих в сюжете многосерийным книжным романам. Подобное и меня не обошло стороной.       Если не вспоминать о странном желании Маринетт систематически ошибаться дверьми туалета и повадках Габриэля акуманизировать детей в кабинках, то неожиданных встреч в туалете у меня насчитывается всего две. И обе произошли сегодня.       Ученики в коллеже стали уж больно пугливыми. Одна девчонка при виде моего лица опрокинула на меня поднос с пюрешкой и соком, кажется, гранатовым, из-за чего всю перемену мне пришлось оттирать остатки еды в туалете. Плагг, конечно, не упустил возможности кинуть мне издевательское: «Ты что-то покраснел», но его, благо, слушать мне пришлось недолго. Хотя чему уж тут радоваться. Ценой его молчания стала встреча №1.       Встреча №1. Ким.       Дверь опасно стукнулась о стену, когда Ким метеором ворвался в комнату и влетел в кабинку. Меня заметить — дело второстепенное. Как оказалось, закрыть за собой дверь кабинки — тоже. Но, к счастью или, может, к сожалению, Ким понял, что находится в туалете не один, когда пристроился ко мне рядом помыть руки.       — Не хило тебя раскрасили, Адриан, — улыбался он. Мои старания избавиться от красного пятна на кофте напрасны. Даже сощурив глаза… да что тут! Даже отвернувшись от зеркала, я цеплялся периферийным взглядом за пятно, сверкающее на свету, как красная ткань для быка. Сок растекся от плеча вниз по руке светлой мокрой лужей и стираться никак не хотел.       — Походу девчонка втюрилась в тебя, — Ким мокрыми руками постарался помочь мне оттереть пятно. Не помогло.       — По-моему, причина немного в другом, — не особо вникая в слова Кима, я продолжил тратить запасы салфеток школы, промакивая ими плечо. А Ким тем временем продолжал:       — Да эти девчонки постоянно влюбляются. Вчера по телевизору видел… Не, я не всегда смотрю телек, просто вчера сел кушать… ну короче, мама включила какой-то канал, а там показывают про приходный возраст.       — Переходный?       — Ну да, он сказал, что девочки в этом возрасте влюбляются во всех подряд. Да он еще и в очках был, как у Макса, и сказали, что он психиатр. Или психолог — не помню. Я, конечно, не поверил сначала. Сам подумай, как можно влюбляться во всех подряд. А потом, когда узнал, что Джулека втюрилась в физика, поверил… И эта девчонка тоже втюрилась. Ну, которая в тебя врезалась. Сто процентов.       Поток его слов остановил Фелон, аккуратно вошедший в комнату. Ким даже застыл на мгновение с салфетками в руках, пока не додумался по-быстренькому сбежать, чтобы не испытывать судьбу. Слышал Фелон его глупость или нет, находиться Киму так близко рядом с ним было, по крайней мере, опасно.       К счастью, Фелон не стал встречей №2. Я даже и не заметил, как за ним захлопнулась дверь кабинки. Я почему-то был уверен, что учителя хотя бы немного должны интересоваться учениками, а он даже не взглянул на меня, что уж тут говорить о помощи.       Встреча №2. Алья.       Как ни странно, не успела за Кимом закрыться дверь, как в проеме засветилась Алья. Мог бы я сказать, конечно, что ее ожидал увидеть в мужском туалете в последнюю очередь, но именно Алью я ожидаю увидеть в абсолютно любой момент, потому что не могу даже представить, насколько сумасшедшая идея ей сейчас управляет. Просверлив меня взглядом несколько секунд, она решила войти прямо в комнату. И кинув озлобленный взгляд на парня с младшего класса, который весьма удивился ее присутствию, встала рядом со мной.       Руки мои сами мочили салфетки о струю воды и вытирали теперь пятно от пюрешки. Всю ту перемену, что я должен был провести за обедом в столовой, я стоял и мерз от холода, пытаясь дрожащими руками привести одежду хоть в какой-то порядок. Майку-то от пюрешки не сложно оттереть, а вот пиджачок пострадал на славу. Придется его снять. И понаблюдать за Альей, дабы потом не исправлять, в таком случае, результаты задуманного ею действа.       Алья оглянулась на дверь, осмотрела всю комнату, задержалась на надписи на двери кабинки «Здесь были коммунисты» и зачем-то проверила потолок. Потом шагнула ко мне впритык и вынюхала воротник измученной кофты. Я испуганно отшатнулся.       — Новые духи? — Ее бровь издевательски серьезно поползла вверх.       — Да, гранатовые. Чего ты хочешь?       — Ничего, — она ответила слишком высоким голосом. Удивленным взглядом ее одарил еще один вошедший. Я вздохнул:       — Хлоя просто предупредила, что мы сегодня ужинаем.       — Вы встречаетесь? — Тут же задала она, будто только за этим вопросом и зашла в мужской туалет.       — Нет.       — Что за ужин?       — Маринетт расскажет.       — Мгм, — неопределенно хмыкнула Алья, больше ничего не спрашивая.       Встреча №2 могла закончиться встречей №3 с Нино. Мы с ним столкнулись в проходе. Оба гордо молчали, хотя надо было что-то сказать. Я не знаю, почему просто не обогнул его и не пошел дальше. Мне хотелось, чтобы он что-то сказал. Но Нино просто вошел в комнату, не награждая меня ни прощением, ни банальной благодарностью за то, что я подставил свою задницу под внимание Фелона.       И встреча №3 так и осталась в зачаточном состоянии.       Учебный день закончился как раз в тот момент, когда желание спрыгнуть с той крыши и желание оказаться в кровати стали практически равноценными и совпали секунду в секунду с последним звонком. Не попрощавшись ни с кем, я поплелся к выходу. В голове крутился только один вопрос: надеть ли кофту с пятном или пробежаться до дома без нее. На улице погода не летняя, а меня и так тянет раскашляться без всяких дополнительных болезней горла. Только проблема в том, что сама кофта еще влажная. Как бы мне не хотелось укрыться от ветра, рука заледенеет и треснет прежде, чем я заверну за угол. Плагг спит в сумке и даже слушать не хочет о трансформации. Наслушался от кого-то о запрете использования сил в личных целях, теперь даже вставать не хочет до появления акумы. Еще и съел половину купленного вчера сыра. Не прошло и суток. Хотя как же — сутки-то как раз прошли.       Улица встретила меня отнюдь не приветливо. Ветер треснул пощечину на первых же секундах, не давая мне даже возможности вздохнуть. Я укрылся рукой, втянул воздух во все легкие и тут же прокашлялся от вмиг осушенного горло. Так бы и задохнулся бы здесь, если бы Плагг, не стесняясь, не крикнул мне из сумки, чтобы я был потише. Ученики из параллели, ждущие родителей на крыльце, даже голов не подняли. От такого испуга, к слову, кашлять перехотелось вмиг.       На обочине у знака припаркована машина месье Ренкомпри. Он оперся спиной о дверь, смотрел куда-то вниз, о чем-то думал, пока проскочившая мимо меня Сабрина не окликнула его. Любопытство, вдруг вспыхнувшее во мне, заставило замедлить шаг. Ступенька за ступенькой прогулочным шагом. Я старался быть максимально естественным, хотя на меня все равно никто не обращал внимания.       -… еще один урок, — совсем тихо сказала Сабрина. Я не видел ее лица. Могу лишь отметить, что голос ее совсем без каких-либо эмоций. Простая обыденность.       — Я видел твое расписание.       — Поставили дополнительно урок Армана, Хлоя тоже там будет.       Их разговор похож на бесчувственный диалог из учебников английского языка. Любопытство вдруг обратилось стыдом. Спустившись с крыльца, я даже не знал, что мне делать: подойти поздороваться или просто пройти мимо, будто я их и не заметил. Когда взгляд Роджера зацепился за меня, пробрало до мурашек. Усталость, напряженно поджатые губы, пародирующие улыбку, лопнувший капилляр в глазу. Издалека этого совсем не было видно. Роджер мне приветливо кивнул. Сабрина обернулась.       — Ты не идешь на дополнительные? — спросила она, немного удивившись. «Немного», потому что я тоже был ей безразличен. Удивление было напускным, а вопросы — для вежливости. Я и Сабрина всегда выполняли все задания в срок, учились на «отлично»; ее вопрос достаточно уместен, хоть я и не знаю, что на него ответить.       — Нет, — мотнул головой, пожав плечом. Снова подул ветер. Висевшая на сумке кофта чуть с нее не слетела. — Здравствуйте, месье Ренкомпри.       Дабы не затягивать молчание, я растянул губы в улыбке и пошел дальше по тротуару. Позади послышались шаги уходящей Сабрины.       — Агрест, — окликнул меня сзади Роджер. — А где твой водитель?       Я пожал плечами. Не знаю, увидел ли он это. Я все-таки уже стоял на углу. Поэтому я кинул ему вдобавок: «Выходной, наверное».       — Иди, подвезу.       Минувшие мучительно долгие попытки вложить важность в «Я пойду пешком» и «Мне недалеко» закончились достаточно убедительными роджеровскими «Плохая погода» и «Тебя снесет следующим ветром». И слово «закончились» подходит как раз под ситуацию, потому что стоило сесть мне в машину, как мы оба замолчали, искусно делая вид, будто музыка из радио прерываться нашей беседой не должна. Было бы прекрасно завести непринужденный разговор. Он бы спросил, как у меня дела в школе, а я бы с удовольствием ответил, что выскакивающих из-за углов фанаток стало в разы меньше. Но даже с таким разворотом событий мы бы снова замолчали, потому что молчание здесь не просто нехватка общих тем для разговора. Молчание — знак того, что мы оба думаем об одном и том же и выливать в свет это не собираемся. Роджер Ренкомпри был первым человеком, у кого взяли интервью после произошедшего и кто рассказал миру о скрытой личности Бражника. И рассказал он об этом, к слову, не отличаясь особенной объективностью. Именно благодаря грубым, разгорающим ненависть словам в видеоролике я разобрался в ситуации. Роджер прямо-таки плевался в камеру гневными ругательствами и демонстрировал бурной жестикуляцией, насколько плохо надо относиться народу к небезызвестному дизайнеру. Ледибаг пыл людей поубавила, да и заставила Роджера совестно извиняться в следующем же выпуске новостей (который я так и не посмотрел, но на который натыкался пару раз в Ледиблоге в первое время).       Его постукивающие по рулю пальцы сами шептали мне о том, что именно об этом думает Роджер. Не знаю, хочет ли он меня поддержать или хочет признаться в том, что все извинения были наигранными. По нему не скажешь, что он как-то сожалеет о своих поступках. Да и в принципе сквозь его усталость на лице время от времени дергается уголок губ, как будто он вспоминает что-то хорошее. Но мне понятно только одно — месье Ренкомпри закрывать глаза на раскрытие Габриэля не стал. Если вспомнить, как он был рад любой встречи со мной до рушащего репутацию моей фамилии события, то сомнений не остается, что он, как и большинство других, связывает поступки Габриэля с моими и относиться ко мне, как относился раньше, не станет.       — Как дела в школе?       Я даже улыбнулся. На этот вопрос у меня уже есть ответ.       Машина осторожно остановилась перед стоп-линией на красный свет. Пешеходы перед нами заспешили перейти дорогу.       — Стало в разы меньше фанаток, выскакивающих из-за углов.       И только сейчас понял, что каким бы мне не казался идеальным этот ответ, как бы меня не порывало самому с него усмехнуться, эти слова сами подводят нас к той самой теме. Я, выходит, собственноручно подписался на минуты трудного и неловкого разговора, который уж точно не может закончиться неизменностью нейтральных отношений с сотрудником полиции. Даже не представляю, что он сейчас может спросить.       Роджер улыбнулся. Машина стоит, но он все еще продолжает смотреть вперед, будто на дороге перед ним обязательно кто-то нарушит правила, если он хоть на секунду отвлечется.       — Ты самый обсуждаемый человек за последнюю неделю, — его «обсуждаемый» пришлось прокрутить в голове несколько раз, чтобы понять, что Роджер сказал вовсе не «осуждаемый», как мне показалось изначально.       — Да, — протянул я так, будто полностью с этим смирился. Месье неожиданно включил поворотник. С тихим тактом лампочки на панели за рулем я медленно стал осознавать, что Роджер везет меня не домой. Сначала я даже не принял во внимание то, что поехали мы другим путем. Ну, думал, ему удобнее ехать именно так. А сейчас вместо того, чтобы поехать прямо, он решает свернуть направо. Даже представить сложно, какой круг ему придется сделать, чтобы вернуться на эту улицу. Да и выезжаем мы на дорогу, на которой постоянно куча машин и беспрерывные пробки.       — Было бы легче… — я сглотнул. Эта ситуация меня пугает. Зачем вообще меня подвозит Ренкомпри, если он ненавидит мою семью? -… если бы мы поехали прямо.       На последнем слове загорелся зеленый и Роджер все-таки повернул. Я напрягся.       — Я еще подберу…       Он закончил прямо посередине предложения, поджал губы, что-то гневно промычал и остановился на обочине. Он выскочил из машины и окликнул какого-то велосипедиста. Дверь за Роджером не захлопнулась — я четко слышал, как он ругал перепуганного подростка за то, что тот пересек пешеходный переход, сидя на велосипеде. Парень замялся, пару раз кивнул, не осмелясь хоть что-то сказать, и поехал дальше.       — Что за невоспитанность! — Бурчал он, закрывая за собой дверь. Пока он не нажал педаль газа, во мне горело противоречивое желание выйти из машины и дойти до дома пешком. — Говоришь-говоришь, а они все продолжают…       Мы снова тронулись. Меня немного успокоила его фраза, что мы кого-то подвезем. Все-таки довозить меня до дома Роджеру необязательно, поэтому если ему необходимо по пути кого-то подобрать, то я не то чтобы сильно против. Просто меня уже убивает эта температура и растертое от кашля горло. Оказаться поскорее дома мое единственное желание.       Хотелось спросить, кого мы подберем еще, но это показалось слишком невежливым. Хотел бы Роджер, он бы давно сказал. Поэтому я спросил только:       — Далеко нам ехать?       И это тоже показалось невежливым, хотя уже было обоснованно какой-то логикой. Невежливым показалось только потому, что буквально сразу же после моих слов Роджер остановил машину.       Остановились мы у больницы. Прямо на том же месте, где меня когда-то ждал Горилла.       С каждой новой секундой казалось, что лучше бы Роджер высадил меня на том повороте, ибо до дома оставалось всего ничего. И так было правда лучше, потому что входные двери больницы выпустили порцию людей, среди которых поблескивали глаза Маринетт. Не знаю, заметил ли Роджер, как меня передернуло. Она шла прямо к машине. Хотелось спросить, почему он не сказал, что мы подберем именно ее. Но почему-то выдавить что-то из себя не получалось. Губы намертво связались толстыми стежками.       Сама Маринетт не замечала меня до тех пор, пока не добежала до тротуара. Я отвел глаза сразу же, как только мы встретились взглядами. Сердце пропустило один удар, а желание выйти из машины увеличилось в разы. Щелчок, дверь открылась, и на заднее кресло плюхнулась Маринетт, вся запыхавшаяся.       — Спасибо, месье Ренкомпри.       Она казалась мне веселой, когда выходила из больницы. Среди толпы гнусных и напряженных лиц она сверкала своей радостной улыбкой. И только стоило встретиться со мной взглядами, стоило усесться позади меня, ее напряжение, ее вмиг тяжелая энергия заполнила салон, опуская меня, избавленного от депрессивных и пессимистичных мыслей не без помощи Ледибаг и Альи, снова в эту огромную, тягучую и затягивающую жижу раздумий о чертовой несправедливости.       На меня смотреть она теперь избегала. Ее вина, ее глупое, никому ненужное и совершенно бесполезное в своем существовании предательство, страх просто поднять взгляд с колен читалось жирным шрифтом на вычищенном до блеска боковом стекле. Жирный шрифт, заглавные буквы без кавычек и прочих пунктуационных знаков. Все читалось в этом гребанном зеркале. Я знаю, почему она так сидит, она сама мне читает этот шрифт, сама хочет показать, насколько сильно ее сейчас мучает совесть.       Я искренне не хотел об этом думать. Я весь день избегал подобных мыслей, старался не обращать внимания и не углубляться во все такое, что могло снова опустить в состояние, при котором и с Нино поругаться я не против, и Алье высказать что-нибудь гневное труда не составит. Но теперь снова я вернулся к утру, к завтраку за одним столом, к виноватым глазам Габриэля и Маринетт. И без стеснений смотря в боковое зеркало, я думаю только об одном.       Она решила, что не может сын злодея не унаследовать его черные скрытые качества.       Да, она сама решила так. Без помощи Альи. Маринетт когда узнала, что ее кумир всегда был врагом, поставила галочку на одной из своих бумажек напротив собственного предположения о том, что я, родная кровь кумира-врага, человек, которого выращивают полной копией отца, точно такой же. Такой же черствый, такой же холодный, такой же лицемер и лжец, каким окрестил себя Габриэль, впервые использовав магию Нууру во вред людей. Та самая Маринетт, которая привыкла помогать всем упавшим, отчаянным, безнадежным людям, решила, что и я не могу справиться без ее помощи. Решила без моего ведома, что мне лучше раскрыться ей, как сделал Габриэль, чтобы она мне помогла. Решила, не спросив меня. Поступила со мной также, как Ледибаг. Да как и все вокруг.       И все это читается жирным шрифтом в ее опущенных глазах.       Я бы до конца пути засел в этом грузном, убивающем изнутри состоянии, если бы Роджер не напомнил о своем существовании. Еще бы чуть-чуть и мне сложно было бы себя сдержать, чтобы не напомнить Маринетт о том, что ее поступок я прощать не хочу, но Роджер от этого желания отвлек. Сначала он оторвал взгляд от дороги и весьма долго смотрел на меня, пока я пытался делать вид, что его внимание меня не смущает, а потом он решил заменить взгляд на другой способ привлечь меня к себе:       — И как вам теперь живется после секрета Габриэля?       Вопрос невежливый, вопрос неловкий, вопрос такой, что хотелось выйти прямо на ходу.       Во-первых, «вам». Будто мы с Маринетт брат и сестра или кто-то больше, чем просто друзья. Это «вам» вылетело с его губ медленно, с акцентом, с непонятным мне наслаждением. Ему нравится нас награждать этим «вам» и после слушать обоюдное молчание.       «Маринетт просто гостит у нас до тех пор, пока ситуация в ее семье не улучшится», — хотелось мне ответить. Но Роджер спрашивал не об этом. Он ведь хочет нас подловить и заставить смущаться. Он хочет, чтобы мы сами ему рассказали обо всем, что ему надо. А зачем ему это? Снова хочет стать первым человеком, из уст которых выльется какая-то новая сенсация?       — Как никогда хорошо, — ответил я, пока Маринетт не сказала бы какую-нибудь глупость. Выражение лица Роджера заставило меня продолжить. Если скажу я сам, неудобных вопросов будет меньше. — Люди стали благосклоннее относиться к нам, когда узнали причину произошедшего. Теперь Габриэль вовсе не тот злодей, каким был раньше.       Я знал, что такой ответ ему не понравится. Он ведь ненавидит Габриэля. Он не считает его преступничество временной болезнью. Я вспомнил себя в то время, когда ко мне липла толпа журналистов и когда я тщательно обдумывал каждое свое слово, чтобы не дать никому повода плохо обо мне думать. И сейчас я отвечал именно так, хоть сам в сказанное не верил.       Но что-то не так. В лице Роджера не читалось поражения, неловкости. Я совсем не ожидал, что он улыбнется, не ожидал, что мой ответ не закроет тему.       — Нет, Адриан. Как именно вам живется с Габриэлем?       Теперь он сделал акцент на последнее слово. Он спросил не о людях, он спросил о нас. И оказывается, «нас» означает не мое глупое предположение о наших с Маринетт теоретических отношениях, а о таком же глупом предположении Роджера, что Габриэль остался таким же тираном, каким и был раньше, и теперь свою злодейскую сущность срывает на нас с Маринетт.       — Не понимаю, о чем вы говорите.       Он рассмеялся.       — Понимаешь ведь.       — Нет.       — Адриан.       Мы чуть не проехали особняк. Роджер заметил его в самую последнюю секунду, когда включать поворотник уже было как минимум странно, если не говорить о законности подобной остановки.       — Спасибо, — еще раз буркнула Маринетт. Выпрыгнула из машины быстрее меня, с Роджером не попрощалась, на меня не взглянула. Так и пошла в дом под неприятной моросью, ничего больше не говоря. Чисто механически и совсем себя не контролируя, я взглядом, одним только выражением лица спросил у Роджера, что мне делать. А зачем и почему, даже не понял. Не знает он ничего, да и знал бы, не смог бы меня понять. Я для него Агрест, просто фамилия, просто возможность получить внимание. И глупо было надеяться увидеть в нем друга или просто человека, который сможет помочь. Говорящие взгляды он не разберет через пелену скептицизма, как бы я не старался. Так может только Алья. И выпросить у него совета я не смогу. Его нестерпимое желание оправдать ожидания о злобной стороне Габриэля видно невооруженным взглядом. Мне нечего делать в этой машине. Я кивнул в знак благодарности и поспешно вышел.       Первое, что я хотел сделать, оказавшись в комнате, позвонить Алье. Спросить у нее тем самым взглядом, тем немым вопросом, чтобы только посмотрев на ее понимающее лицо в экране телефона, я смог решить, что мне делать с Маринетт. А уже потом раздирающий горло кашель напомнил мне, почему я решил принять помощь Роджера. Я скинул сумку с кофтой на пол, стянул майку и брюки и укутался в холодное одеяло по уши.       Большего мне и не надо.