Самая весёлая богиня. (Венок историй) (18+)

Чонгуку часто снится, как он перепрыгивает с крыши на крышу, скользит между ними захватывающе долго и приземляется мягко, ещё сильнее отталкиваясь для следующего прыжка. Он пропускает большие дворы и площади под собой, перелетая через них на волне прыжка. Это потрясающее ощущение. После таких снов он просыпался полностью, тотально счастливым. Наяву Чонгук безумно боится высоты. Он чувствует противную зудящую дрожь в груди и слабость в коленях, даже подумав об открытом балконе на девятом этаже. А от фотографии безумцев, которые забираются на всякие небоскрёбы и тому подобное, у него противно ухает всё в животе и кружится голова. Чонгук обожает сильную, звучную, резкую музыку с чётким ритмом, от которого захватывает дух и хочется кричать от счастья и нестись навстречу ветру. При этом резкие звуки, особенно если они раздаются неожиданно и близко, его безумно пугают. У него начинают болеть виски, ему хочется ударить того, кто издал такой неосторожный звук. Если бы кто-то спросил, какую суперспособность хотел бы себе Чонгук, то он, не раздумывая, выбрал бы умение исцелять людей касанием руки. Это самое важное — чтобы те, кто его окружает, были здоровы. Ну, и все остальные тоже, конечно, желательно. Поэтому он хочет быть врачом, как отец. А если бы спросили о второй суперспособности — мало ли — то Чонгук бы выбрал власть над водной стихией. Иногда в мечтах он видел себя несущимся на гребне огромной нескончаемой волны: ветер треплет волосы и забивает дыхание, тело охвачено свежей прохладой, в руках … ммм … ну, допустим, трезубец — по традиции… И волна ему послушна, она не смеет подняться выше его щиколоток, она несёт его туда, куда он хочет, она возвышает его над остальным бушующим океаном. Он чувствует себя свободным среди этого безумия. А в жизни Чонгук боится глубины почти так же, как и высоты. Ему кажется, что там, под ногами, обязательно кто-то есть. И этот кто-то ждёт именно его, Чонгука, чтобы подняться и сожрать. Да, никого до этого здесь не жрали, но серьёзно: всегда же есть первая жертва. Чонгук очень боится ею стать. Это так обидно: с неё всегда начинается любой триллер, а потом её никто не помнит. Да и вообще, у остальных был хотя бы шанс, они были предупреждены, а первая жертва — это всегда больно, страшно и безнадёжно. Поэтому нет, глубоко заплывать и повелевать океаном не для него. К сожалению. Чонгук очень любит людей. Всех. Особенно отца и брата. И когда им плохо или трудно — как тогда, когда Хосок долго не мог прийти в себя после каких-то там приключений в этом чёртовом туристическом лагере — Чонгук чувствует себя жутко подавленным. Он не может улыбаться, когда понимает, что тому, кто ему дорог, плохо. Слёзы — а ведь он альфа, обидно! — сами наворачиваются на глаза, а губы начинают подрагивать, хотя Чонгук старается их мужественно сжимать, кусать, и он хмурится, чтобы не разреветься. Да и настроение остальных окружающих он чувствует прекрасно, всегда отмечает для себя фальшь в улыбке, слезы, спрятанные за смехом, страх за агрессией и ненависть за приторными комплиментами. Не осознает — потому что ещё юн и опыта мало — но чувствует. И ему всех жаль. Очень. Всегда. И всё это в принципе было бы неплохо: такая способность давала ему много возможностей для того, чтобы располагать к себе людей. Если бы не одно но. Чонгук может испытывать множество эмоций, палитра ощущений, которые ему доступны, крайне богата и разнообразна. В ней нет только одного — сексуального влечения. Чонгук точно знает, как и в чём оно проявляется, у него постоянно перед глазами альфы, томимые неизбывным и горячим желанием перетрахать всё, что движется. Он слышит их рассказы о том, каков тот или иной омежка в постели, как, сколько раз и в каких позах они их имеют, как это охеренно, как это сносит башню… Но вот самому ему не хочется. Ничего. Что-то неправильное и странное в себе Чонгук заподозрил ещё лет в четырнадцать, когда вокруг стало больше разговоров о сексе, актуальными стали адреса сайтов с порнухой, а у него это все интереса не вызывало. Ни у него, ни у Чона—младшего. Чонгук, когда это осознал, сильно струхнул. Он, конечно, был нежной и ранимой фиалкой в душе, но своей принадлежностью к сильному полу гордился не по-детски. Поэтому своему первому стояку был рад, как родному: всё в порядке, можно выдохнуть. До конца выдохнуть не успел. Быстро понял, что утром — да, а вот всё остальное время — хрен ма. Да и утром-то быстро всё сходило на нет, даже помощь лучшей подруги мужского одиночества не нужна была. Чонгук сильно переживал. Естественно, никому ни в чём не признаваясь, потому что не переставал надеяться, что всё это временно, что он просто ещё не до конца созрел и вырос. Хотя везде, где надо, всё росло в нужном темпе и впечатляло чувствительных до этих дел одноклассников в душевых раздевалок, и те, кто был склонен к сравнению и анализу чужих достоинств, оставались удручёнными и униженными. Всё было… но ничего не было. Потом пришёл первый гон. Да, он был, но было… странно. Хотелось не трахаться, а кого-то зверски скрутить по рукам и ногам и облизывать, оглаживать, ухаживать за кем-то, чтобы и двинуться не мог — всё только Чонгук будет делать. Да, в самом начале член стоял до боли, Чонгук впервые познал радости мощной дрочки, но ощущения у него были опять же странные. Никто конкретный даже и близко на ум не шёл. Хотелось чьих-то абстрактных объятий. Хотелось чего-то сильного и настоящего, чтобы ему говорили, что он самый-самый и — единственный. А когда он попытался припомнить симпатичного нежного омегу — соседа по парте, который давно строил Чонгуку глазки (а глазки были очень даже миленькими), — то на него обиделись, сказали «Ну и сам тогда», и в тот раз он так и не кончил. В общем, гон для альфы Чонгука был, видимо, средством напомнить хозяину, что он тоже человек и ему ничто человеческое не чуждо. А вот что конкретно не чуждо — это тайна. И постарайся понять сам. Чонгук готов был на стены лезть, пытаясь во всем разобраться, но и стены его не возбуждали. Омеги были чудесны. Они пахли таинственностью и выглядели, как очаровательные экзотические цветы — сложные и хрупкие. Их надо было оберегать, утешать, если из их глаз катились прозрачные слёзы, и ни в коем случае не трогать, потому что можно сломать. Тонкие и изящные хрустальные статуэтки — вот они кто такие. Любоваться и ухаживать. А не валить и трахать, как настойчиво советовали одноклассники в пылу своих гормональных войн. Беты были прекрасны своими уравновешенными характерами. С ними можно было говорить по душам, обсуждать Шекспира и теорию относительности, они обнимали крепко и дружественно, были чаще всего как-то беззащитно–благодарны Чонгуку за то, что он уделял им внимание и не задирал нос. Всё-таки такой сильный и красивый альфа, мог быть звездой школы, если бы проявил хоть какой-то интерес к завоеванию популярности. Плюс он не раз защищал их от нападок придурков–альфачей. Где словом, а где и кулаком. Кстати, вы видели его кулаки? Он боксом занимается, так что отвалите, пока не нарвались на неприятности. Драться, правда, Чонгук ненавидел больше всего в жизни. Ему было больно не только и не столько физически, сколько душевно. На ринге — одно дело, там азарт, страсть, умение. Там достойный внимания соперник, который не имеет целью унизить. Там — спорт. А в переулке за школой среди вонючих мусорных баков… Чонгук брезгливо морщится. Альфы в его окружении — в обеих школах — делились на два типа. Нормальные и озабоченные. Озабоченных было больше. Нормальные вызывали уважение и держались вместе. Так что и к альфам претензий у Чонгука не было. И их запахи — особенно если они сходились во мнениях или поддерживали дружественные отношения — вызывали у него те же добрые чувства, что и ароматы нежных омег. Какое-то время Чонгук даже думал, что он по альфам. И эта мысль, к его ужасу, не вызвала в нём отторжения. Он в тот момент был бы рад хоть какому-то движению со стороны своего альфы в сторону прямого его назначения. Но альфа внутри Чонгука вяло щурился, сонно мерял взглядом очередного претендента и невнятно бормотал «Ну, да, ничего так, пойдёт» — и снова впадал в анабиоз. Или во что там впадают суки, которые не хотят работать? Иногда Чонгуку в сердцах хотелось, чтобы эта его долбаная гиперэмпатия исчезла. «Лучше уж пусть член встаёт на любой сладкий запах», — злобно–тоскливо ворочалось в такие минуты в его голове. В общем, Чонгук очень переживал и сильно боялся. Много читал, много думал. В конце концов понял, что должен с кем-то об этом поговорить. Отца он очень любил и уважал, но не мог себе даже представить разговор с ним на эту тему. Да и не до Чонгука, как считал сам юноша, отцу сейчас было: у него в разгаре был роман с весьма молодым омегой, с которым он встретился на одной из своих бесчисленных медицинских конференций. Отец влюбился, как восемнадцатилетний мальчишка, и в его усилившемся и обогатившемся запахе было столько счастья, что Чонгук не осмелился тревожить его своими проблемами. Тот всю жизнь посвятил ему с братом, он своё счастье заслужил. Тем более, что они с Ёнсоном собирались переезжать на Чеджу, где открывали новую лабораторию и где отцу обещали руководящую должность как уважаемому специалисту, а Ёнсону интересную работу по его теме. Эти изменения в семье Чонгук воспринял спокойно, но ехать с ними отказался, сказал, что эту школу он оставлять не будет, что ему в его восемнадцать вполне можно поручить хотя бы самого себя. И да, Чеджу далековато, но при современных технологиях вполне себе жить можно и видясь на расстоянии. Так что когда Хосок приехал проводить отца и помочь ему с переездом, Чонгук обрушил свои проблемы именно на голову брата, потому что — а есть ли варианты? Друзей у Чонгука было много, но так чтобы закадычного — ни одного. Оставался только Хосок. Вообще-то Чонгук не был уверен, что его обожаемый старший брат — специалист в таких вопросах. Младший никогда не видел Хосока активно влюблённым, ухаживающим за омегой. Вокруг него всегда было их много, он со всеми был мил и дружелюбен. Но ничего похожего на страсть не было. И всё же иногда Чонгуку казалось, что та постоянная, глубоко ото всех скрытая глухая тоска, которую он часто ощущал, когда был рядом с братом, связана именно с сильными и нежными чувствами. Хосок принял информацию стоически. Он деловито предложил план действий: полное медицинское обследование и дальнейшее собственное содействие. Медицина сказала, что в принципе Чонгук здоров, всё у него функционирует нормально. И если он когда-нибудь всё же решится кого-то осчастливить, то должен быть осторожен, потому что дети очень даже могут быть. В остальном… медицина пожала плечами и «вы ещё так молоды, подождём, всё должно решиться, когда вы влюбитесь или всё же решитесь на… хммм… решительные действия с тем, кто полюбит вас». Чонгук хотел влюбиться. Очень. В книгах так красиво об этом написано, но среди всего того урагана эмоций, который постоянно носился вокруг него, ничего похожего на любовь — как себе это представлял юноша — не было даже близко. Все милые, все хорошие, всем спасибо, все свободны. Хосок потрепал по плечу и сказал, что, может, пока и к лучшему. «Знаешь, любовь — та ещё сука, — выдал он как-то уж очень обречённо. — Не торопи её, придёт — может, ещё и не обрадуешься». И Чонгук сел на берегу ждать и верить. В историю с Чимином он влип случайно. В принципе он всегда славился в классе как человек неравнодушный и активный борец за справедливость. В его честности и порядочности никогда никто не сомневался. Как и в его адекватности. Он так и не узнал, зачем ему кто-то слил то видео: то ли чтобы поржал, то ли чтобы проверить реакцию, то ли чтобы испортить жизнь Джуёну. Просто сообщение с неизвестного номера и подпись «Как думаешь, что будет дальше?» Решение пришло сразу, и сомнений в его правильности не было. Ни один человек не заслуживает подобного унижения. Особенно омега, который в течку и так крайне уязвим и подвергается всяким опасностям. А тут будет рядом это животное, без чести, без совести, с откровенно жестокими намерениями, этот придурок омежку вообще-то и пометить может в порыве страсти, а это такая боль, говорят, если тебя бросает тот, кто поставил метку, что пережить трудно. А и переживешь — что дальше? Кому будет нужен меченый омега? Никто такого не заслуживает, особенно Чимин — такой красивый, так сладко пахнущий. Да, у него высокомерный взгляд и постоянно изогнутые в насмешке пухлые губки — и что? Никогда Чонгук не слышал, чтобы Чимин кого-то обижал словом или делом. Правда, Чонгук о Чимине вообще ничего толком не слышал, так, видел иногда в школе изящную фигуру с выразительными изгибами, пару раз отметил, как идёт Чимину школьная форма, которую тот всегда умело дополнял каким-нибудь ярким аксессуаром. Хмм… Если подумать, не так уж и мало Чонгук знал об этом омеге… Альфа решался долго, потому что всё-таки понимал, что причинит огромную душевную боль Чимину. И эта боль мощную отдачу даст и по его собственной нервной системе. Но когда, пройдя мимо юноши в коридоре, почувствовал усилившийся и такой приятный–приятный запах влажного жасмина, понял, что тянуть дальше нельзя. Реакция Чимина была вполне закономерной, но Чонгук испугался до чертиков, когда еле успел подхватить падающего парня. Растерянность, неверие, разочарование, чёрная липкая обида — всё смешалось в откровенно тошнотворный коктейль, приправленный ужасом перед чем-то неизбежным. Не то чтобы Чонгук всё это прочувствовал по полной, он, скорее, видел, как Чимин всё это выпивает — и сам давился жутким привкусом. Но всё-таки головы он не потерял, попытался успокоить. Не получилось, конечно, но всё-таки, когда Чимин уходил от него — маленький, сгорбившийся под тяжестью своей беды, — Чонгук чувствовал, что омега переживёт. Это переживёт. А вот если бы Чонгук ничего не сказал, юношу было бы уже не починить. После этого тяжёлого разговора Чонгук несколько дней невольно искал макушку Чимина в столовой и на переменах в коридорах, а потом спохватывался и вспоминал, что у того течка. На одной из перемен, когда Чонгук по привычке сидел на подоконнике в коридоре и слушал любимую классику, к нему подскочил пышущий злобой и ненавистью Джуён, который, дёрнув за руку, стащил его с подоконника и со змеиным шипением попытался схватить за грудки. Чонгук резко перехватил его руки и брезгливо оттолкнул. — Ты! Ты, блять, уёбок! — заскрежетал сквозь зубы Джуён. — Это ты Чимину показал видео? Ты? — Да, — спокойно ответил Чонгук. — Дальше? — Ты! — заорал уже в полную силу Джуён. — Ты хоть понимаешь, что ты наделал, урод вонючий? Он снова попытался напасть, но Чонгук оперативно отступил и увернулся от весьма неумелого удара, так что нападающий проехал животом по подоконнику и чуть не впечатался искажённым злобой лицом в стену. — А что я сделал не так? — вежливо поинтересовался Чонгук, поглядывая на собирающуюся вокруг них толпу. — В чём претензия, собака ты сутулая? — Голос Чонгука зазвучал громче, подталкивая и Джуёна на усиление громкости разборок. Ну, давай, смельчак, расскажи всем, чем ты там собирался заняться с невинным омегой в его течку. Джуён дураком не был. «Мы позже поговорим», — бросил он и скрылся за дверями своего классного кабинета, выразительно грохнув дверью. «Поговорили» они этим же вечером, когда Чонгук возвращался с тренировки по боксу в свою уже одинокую квартиру. Их было трое, Чонгук был один. Поэтому он тоже заметно пострадал: рассечённая бровь, большой синяк на скуле, множество синяков и царапин на рёбрах и спине, а также сильный ушиб колена — это когда один из нападавших от страха со всей дури саданул подхваченной с газона спиленной веткой ему по ноге. Чонгук был откровенно разочарован в себе, думал, что мог бы справиться лучше. Вызвав скорую для двух стонущих и одного в отключке противников, он еле дошагал до дома. Конечно, по-хорошему, надо было остаться, снять побои, принять помощь медиков. Но компания троих подлецов, которые не знакомы с правилами честной драки, Чонгука не устраивала, поэтому он решил добраться до дома, а там заценить масштаб трагедии и дальше разбираться по ситуации. Не самое здравое решение, но и соображал Чонгук тогда не то чтобы ясно. Зато ясно почувствовал тонкий запах жасмина около своего подъезда, когда дохромал до него и присел на минуточку на лавочку рядом с ним. Чимин ждал его около квартиры. Адрес он узнал от одного из своих одноклассников, с которым поддерживал связь — так он объяснил своё появление альфе, после того как, бледный от увиденного, причитая и охая, завёл Чонгука в квартиру и стал оказывать первую помощь. Он со слезами, беспрестанно катящимися из сияющих, как звёзды, глаз, отирал кровь, смазывал царапины Чонгука, умолял ехать в больницу, потому что бровь была серьёзно рассечена, надо было зашивать. Да и нога болела всё сильнее. В конце концов через пару часов такой вот маеты Чонгук согласился на больницу. Поехали вместе. Чонгука там подлатали, сделали рентген, выяснили, что ушиб, и, посоветовав не напрягаться в ближайшее время, отправили домой. Когда они на такси добрались обратно, Чимин замялся у подъезда, не решаясь входить. Чонгук посмотрел на него удивлённо: — Чего? Пойдём. Не домой же тебе идти, ночь на дворе. Предупреди родителей, что ночуешь у друга. Должен же ты мне помочь дойти до квартиры. — И, опираясь на плечо смущённо молчащего омеги, пошёл в подъезд. Приняв душ и выпив чаю, они легли спать: Чимин на постели альфы, а Чонгук в зале на диване. Омега было заикнулся, что раненым нужно уступать лучшие места, но Чонгук ответил, что рыцарь никогда не отберёт у ребёнка мягкую постель. Чимин смешно фыркнул и сказал, что если бы рыцарь не огрёб от дракона, то ребёнок бы показал, кто тут… ребёнок. О том, зачем Чимин пришёл к Чонгуку этим вечером, они так и не поговорили. И после этого тоже. Просто пришёл. Просто вовремя оказался рядом. Просто им, как выяснилось, очень даже ничего так вместе. Они подружились. Рядом с Чимином Чонгук чувствовал себя настоящим альфой — сильным, мужественным и таким нужным. Они много разговаривали, идя после школы или до дома Чимина, или до его танцевальной студии. Они переписывались смешными и язвительными сообщениями до полуночи. Чимин жаловался Чонгуку на жесткого и ядовитого физика–бету, который терпеть не мог омег, потому что считал, что физика этим божьим тварям не может даваться, а значит, они не заслуживают того, чтобы пользоваться всем тем, что эта благословенная наука даёт этому неблагодарному миру. Чонгук отвечал, что физика — прекрасная наука, но она ревнует к Чимину, который тоже прекрасное создание, поэтому и не даётся, а физик — старый маразматик и слушать его не вариант. Чимин жаловался на Джуёна, который внезапно решил, что на самом деле влюблён в так жестоко обиженного им омегу, приходил несколько раз каяться, притаскивал веники из роз и заваливал Мина конфетами, но вызывал в нём только презрительную ненависть, а чуть позже — дикое раздражение. Чонгук предлагал побить Джуёна ещё раз, если станет совсем уж невыносимо. Кстати, доблестная троица горе–мстителей, которых раскидал Чонгук, никаких поползновений в сторону полиции не делала, хотя Чонгук был готов к этим неприятностям. Но в принципе он их понимал: официально признаться, что вас, троих, избил один какой-то Чон Чонгук — это небольшое удовольствие и большой позор. Чимин взял с Чонгука слово, что тот не будет лезть к Джуёну со своими рыцарскими убеждениями, потому что «ребёнок» сам в этом случае постарается справиться. — Перестань! Один год разницы, хён, какой я тебе ребёнок? — Вот когда ты перестанешь дуть губки, как обиженная ляля, тогда и перестану. — Придурок ты, хён. — Эй, побольше уважения к своему рыцарю! Когда Чимин спросил о планах Чонгука на жизнь, тот долго не раздумывал. — Поступлю в Сеул на медицинский, в один из вузов, предпочтения пока нет, буду пробовать в Национальный и… наверно, в Сонгюнгван. Отец сказал, что деньги на это есть, так что… Квартиру эту мы продадим, купим в Сеуле и будем там с Хосоком жить. А ты? Чимин печально улыбнулся. — Пока не определился. Но тоже Сеул, потому что там уже мой дядя, с которым я должен жить в одной квартире. — И кинул робкий взгляд из-под ресниц на Чонгука. — Он альфа, зовут Пак Чанёль. Правда, я не очень с ним лажу, но в принципе он нормальный такой альфа. Чонгук, допивая молочный коктейль, бодро кивнул. — Хорошо, будешь под защитой. Только надо понять, кем хочешь быть. Чимин раздражённо и даже как-то зло посмотрел на довольную физиономию Чонгука и резко ответил: — Тебе-то какая разница? — Как это какая? — искренне удивился Чонгук. — Я же за тебя волнуюсь. Мы же друзья! — А не надо за меня волноваться, всё у меня будет отлично. Хён. Мне пора, пока. — Чимин резко поднялся со стула и, махнув ручкой на прощанье, торопливо вышел из кафе, где они сидели после уроков. Чонгук внезапно почувствовал, что обидел сейчас омегу. Чимину было не просто грустно. Он испытал тоску и отчаянье. Чонгук внезапно неприятно–резко это ощутил, как будто проснулся. И до него только сейчас, очень неожиданно, дошло, что до этого эмоции Чимина он практически не чувствовал. Только явные, выражаемые. Может, поэтому рядом с омегой ему было так тепло и комфортно? Так… спокойно? А сейчас Чонгук таращился в стену и осознавал, что только что что-то сломал в своём друге, потому что плохо тому стало именно от его слов. И боль — настоящая, ноющая боль — стала заполнять душу юноши. Он бросился вслед за Чимином, чтобы остановить, чтобы спросить, чтобы — понять? Но омеги уже не было около кафе. И Чонгук ещё долго стоял, пытаясь сосредоточиться на реальности, а в голове звучал отчего-то отчаянно–грустный голос: «У меня всё будет отлично. Хён…»