Самая весёлая богиня. (Венок историй) (18+)

Выпускной класс для Чимина стал временем осознания себя как сильного и вполне заслуживающего уважения человека с одной стороны — и отвратительной, вечно тёчной суки с другой. Потому что — серьёзно — иногда он сам удивлялся тому, что утром открывает глаза — и всё ещё жив–здоров. И дело было не только и не столько в бешеной нагрузке в школе, где учителя, видимо, осознав, что это последний шанс, тянули из бедных учеников выпускного класса все жилы, задавая просто дикое количество домашки, постоянно требуя участия в мероприятиях как учебного, так и социального направления и на все стоны бедных детей отвечали, что жизнь вообще боль, а мир жесток и несправедлив, поэтому надо быть к этому всему готовым. А у Чимина была ещё танцевальная студия, где он тоже был выпускником и готовил собственную программу для выпускного экзамена. Так что слово «пиздец» было самым мягким для оценки уровня активности его жизни всё это время. Но Чимин справлялся. Он никогда не ныл, не жаловался, в отличие от большинства своих — в разы меньше него занятых — одноклассников. Учиться он стал даже лучше, чем раньше. Правда, иногда не помнил, как доходил после всех своих занятий до дома, как ел и выслушивал аханья и сочувственные и ободряющие речи родителей, если они паче чаяния были дома. Зато засыпал мгновенно, едва коснувшись подушки, и спал без снов. Почти всегда. А вот когда сны всё же навещали измученного омегу, это было тяжело, потому что разнообразием они не баловали. Это всегда был Чонгук. Он нежно улыбался и целовал своими невероятными губами щёки и губы Чимина, шептал на ухо что-то потрясающе сладкое, но, сколько Чимин ни прислушивался, он никогда не мог разобрать, что же шепчет ему альфа. Однако этот шёпот, прикосновения языка к шее и чувствительным соскам, эти сильные руки, сжимавшие его тело, и пьянящее ощущение истомы внизу живота — всё это дарило неповторимое чувство счастья. Чимин будто плавился и таял в этих руках. В определённый момент он закрывал глаза, собираясь сказать Чонгуку, что любит, бесконечно любит его, а потом чувствовал, что поднимается в воздух, парит, летит. Он открывал глаза и понимал, что уже не лежит под Чонгуком, а видит его сверху. Сначала он невольно любуется его сильной спиной, идеальной, обнажённой, с жарким придыханием следит за размеренными движениями его сильных бёдер… А потом — всегда с одинаковым ужасом — внезапно осознаёт, что Чонгук трахает кого-то, кто громко и сладко стонет под ним. И этот кто-то не Чимин. Этого кого-то Чимин не видит, но понимает, что и этому человеку, и Чонгуку очень хорошо: они ритмично двигаются, их пальцы сплетены, Чонгук, рыча, ускоряется … а Чимину становится так плохо, что он с криком и в слезах просыпается. И долго сидит на кровати, пытаясь отдышаться от спазмов и хоть немного уменьшить боль в груди. Самое паршивое, что Чимин понимает: он сам прогнал Чонгука. Тогда, после памятного разговора в кафе, когда омега понял, что в планах старшего на жизнь его нет, он убежал в слезах и несколько дней просто игнорировал любые попытки Чонгука связаться с ним и объясниться. Потом… потом они вроде как снова стали общаться, только Чимин постепенно и вполне осознанно стал уменьшать дозу Чонгука в своей жизни. Ну, потому что было очень больно смотреть в эти наивные и постоянно теперь встревоженные глаза и понимать, что они никогда не зажгутся для него любовью или хотя бы страстью. Вот этого Чимин вообще не понимал. Он прекрасно осознавал, что очень красив и желанен. Иногда он хотел бы похуже это осознавать, но рядом постоянно были альфы, которые настойчиво об этом напоминали. Но Чонгук как будто этого не замечал. То есть особо настырных ухажёров Чимина он, конечно, помогал отвадить — если Чимин его об этом просил. Но сам никогда никакой инициативы на сближение не проявлял, даже простого дружеского погладить или шлёпнуть по попке, прижать потеснее в автобусной давке, поцеловать в макушку — ничего не было. Всегда улыбчивый, руку сжимает крепко и надёжно, но бережно, зонтик притащит, чтобы донсен не промок после танцевальной студии под внезапным весенним дождём, а большего… И ни на одну провокацию Чимина не повёлся. Иногда омеге хотелось плюнуть в смущённо прикрытые глаза, швырнуть что-нибудь тяжёлое в спешно развёрнутую к нему спину, ударить по и без того покрасневшей щеке и крикнуть: «Да что с тобой не так! Сука, неужели я тебе совсем не нравлюсь!» А иногда хотелось просто разреветься, кинуться на эту сильную шею и прошептать: «Пожалуйста, хён, ты мне так нужен — весь, твоё тело нужно, твои руки и губы. Скажи, что любишь. Скажи, что я тоже тебе нужен. Ну, так же нечестно: я так тебя люблю, так хочу, а ты… Пожалуйста…» Отчаявшись, Чимин уже всерьёз обдумывал план совращения долбаного альфы собой течным, понимая, что это некрасиво и даже подло, но что делать, если этот милый дурачок не понимает намёков? А потом Чонгук доступно и ясно всё объяснил — там, в кафе. Просто не любит. Просто не нужен. Просто у него будет другая жизнь, там будет Хосок, там будет медицина, там будет Сеул. И там не будет Чимина. Чимин всегда был понятливым. Поэтому всё оставшееся время он стискивал зубы, кивал головой, махал ручкой — и убегал, бормоча что-то о делах, о каких-то мифических друзьях, которые позвали, которым надо помочь, которые, блять, существовали только в его воображении — и только для Чонгука. А тому было наплевать. Конечно, Чимин-и, надо помочь, помогать друзьям — это святое, иди, делай. В общем, когда Чонгук просто пропал из жизни Чимина — уехал учиться, о чём написал в какао, потому что прощаться Чимин не пошёл: «заболел, хён, прости, горло дерёт, боюсь заразить», — это, наверно, принесло облегчение. И легко было, наверно, дня три. А потом первый раз приснился этот сон. И понеслось. Но вообще Чимин держался. Даже в течки было как-то полегче. У него было несколько вещей Чонгука, которые тот давал, чтобы согреть часто мёрзнущего младшего. Правда, с каждыми разом они пахли всё слабее и слабее, но это всё же было в разы лучше, чем ничего. У него было несколько аудиозаписей с голосом Чонгука, где тот пел, чтобы заболевший Чимин уснул, смеясь, рассказывал истории, чтобы развлечь Чимина в дороге на школьную экскурсию. У него были фото Чонгука, одно даже полуобнажённого и спящего. Сделана она была тайно, когда Чимин напросился на ночёвку, а потом, когда хозяин мирно заснул в своей комнате, пробрался к нему и сфотографировал. На что-то большее он тогда так и не решился… почему-то. Так прекрасно невинен был Чонгук и в то же время такой дремлющей силой веяло от его тела, что нарушать эту странную гармонию из-за своих бушующих гормонов стало стыдно. Идиот. Никогда себя не простит за это. Эти маленькие радости облегчали отчаянье Чимина в самые лютые моменты течки, помогали достичь пика быстро и без мучительных мозолей на руках. Удовольствие по-прежнему было сомнительным, но… что поделаешь. О том, чтобы позвать какого-то другого альфу, Чимин даже не думал. Ему становилось дурно от одной мысли о том, что чьи-то чужие руки будут трогать и гладить его, а чьи-то чужие слюнявые губы… фу, нет, конечно. И за это тоже Чимин периодически ненавидел Чонгука: тот сделал из него монаха. «Всё пройдёт, всё закончится, всё встанет на свои места, я обязательно кого-то встречу, я буду счастлив», — как мантру, повторял себе Чимин, на секунду прикрывая уставшие от монитора глаза, резко выдыхал и продолжал жить. Легче не становилось, но боль притупилась и стала ноющей, постоянной спутницей, неотъемлемой частью жизни. И только Чимин к этому привык и почти с этим смирился, любимый дядюшка напомнил о Чонгуке. Ощущения были непередаваемые. С одной стороны — ну, твою же ж мать, кто ж вас просил, блять, зачем опять?! С другой — Чонгук о нём спросил? Чонгук о нем… помнит? В суете новой жизни, в бурном студенческом настоящем — есть место мыслям о Чимине? Решение поехать навестить дядю и наладить ставшие вдруг необходимыми семейные связи пришло быстро и бесповоротно. Чимин знал, как это выглядит. Знал, что Чанёль всё поймет. Но мучительная необходимость всё-таки прояснить всё до конца была сильнее. А, нет, ошибочка. Сильнее оказались обстоятельства: Чонгука в Сеуле в это время не оказалось. Он уехал куда-то, вроде как к родителям… то есть к отцу… ну, в общем, нет его пока. Чанёль обмолвился об этом нарочито равнодушно и мимоходом — просто как бы вспомнил. Но виноватый взгляд и чуть покрасневшие уши выдали дядю с головой. Всё он знает, всё он понял, и ему безумно жаль, что так получилось. Чимин принял это стоически. И ладно, что же. Жили раньше — будем жить и дальше. Вот только что-то голова стала болеть. Наверно, воздух Сеула всё же сильно загрязнён, именно поэтому. Вечеринку, затеянную дядей, Чимин принял без особого энтузиазма. Но помогал старательно. Готовить он любил, поэтому несколько раз гонял Чанёля в магазин за отсутствующими, но необходимыми ингредиентами для изысканных закусок, хотя тот ворчал, что выделываться незачем, его друзья — голодные студенты, они будут рады простым и сытным вещам. Но омега настаивал: ему было тоскливо и хотелось отвлечься — и Чанёль быстро сдавался, послушно изображая мальчика на побегушках. Встречать дядиных друзей Чимин вышел при полном параде, в том самом наряде, который приготовил для встречи с Чонгуком — ну, а хули, всё равно не пригодился, а так хоть «выгулять» дорогое шмотьё. И понял, что не прогадал. Первыми пришёл очаровательный долговязый Сокджин. Чимин сразу разглядел за внимательным и душевным взглядом опытного обольстителя и с удовольствием стал вести игру: слова, полуулыбки, немного иронии, в меру наивности — и Джин очевидно поплыл, стал улыбаться, как кот на сметану, подсел ближе, вызвался помочь с горячей закуской. Дядя посмеивался, но не вмешивался. Потом пришёл Тэхён и с порога крикнул, что Намджуна не будет: его вызвали в клуб на смену замещать заболевшего работника. Войдя в комнату, где Чимин раскладывал салфетки на столике вокруг закусок, а Джин рассказывал занятную историю о своих мучениях в магистратуре, Тэхён громко и бодро поздоровался и сразу отвлёк внимание Чимина на себя. Он был ниже Джина и Чанёля, но очень стройным, гибким и ладным. Руки в подтянутых к локтю рукавах светлой рубашки казались загорелыми и очень сильными. Рыжие волосы задорно топорщились в разные стороны, тем не менее создавая весьма гармоничный образ этакого элегантного хулигана. Кофейного цвета глаза, сиявшие какой-то болезненной радостью, были очень выразительными, а когда он посмеивался, то они томно прикрывались и давали возможность оценить длинные, густые, почти омежьи ресницы. Губы постоянно складывались в полубезумную, но такую забавную квадратную улыбку, и не улыбнуться в ответ было нереально. Фигура у младшего альфы была рельефной, плечи не очень широкими, но всё равно какими-то очень надёжными, а талия была тонкой. И почему-то очень хотелось его обнять. В общем, здесь поплыл уже Чимин. Джин как-то отступил на второй план, а потом и вовсе ушёл с Чанёлем в его комнату обсуждать музыку для нового выступления. Тэхён и Чимин сначала коротко представились, потом Чимин начал расспрашивать альфу о студенческой жизни, о сложностях на сессиях, потому что Тэхён учился на факультете социальных наук в Сеульском университете, специализировался на международных отношениях, и Чимина это направление очень интересовало как одно из возможных для себя. Альфа говорил охотно, очень остроумно отзывался о своих преподавателях, забавно сводя брови домиком, жаловался на жестокость сессий и огромное количество литературы, которую надо освоить в этом семестре. Его голос был таким низким и чарующим, от него веяло тонким горьковато–вишнёвым запахом, он постоянно заглядывал в глаза Чимину и откровенно радовался, когда удавалось рассмешить омегу. — У тебя очень приятный смех, ты знаешь? — мягко спросил Тэхён. И Чимин уже хотел было ответить что-то такое же милое, как в дверь снова позвонили. Виновато улыбнувшись Тэхёну, Чимин вскочил и пошёл открывать. На пороге стоял высокий улыбчивый альфа с открытым, очень светлым лицом и такими же высветленными волосами. Большие сияющие глаза, красиво очерченные губы. Красавец. Просто сказочный принц какой-то. А рядом с принцем стоял рыцарь. Его, Чимина, рыцарь. Чёртов–будь он–проклят—Чон–Чонгук. Момент был просто на редкость эпично–дорамным. Чимин замер, не в силах отвести взгляда от мгновенно засветившихся изумлением и радостью глаз Чонгука. Губы альфы беззвучно произнесли имя Чимина и так и остались приоткрытыми. Они гипнотизировали друг друга пронзительными взглядами несколько секунд, но потом «принцу», видимо, надоело ждать и он, улыбаясь, спросил: — Э... Нам можно войти… Чимин? Чимин спохватился и, залившись ярким румянцем, поспешно отступил, на ходу сбивчиво извиняясь. — Ничего… Чимин? — повторил снова старший альфа. — Да, Чимин, а вы — …? — Меня зовут Чон Хосок, а это, — он повернулся к несмело шагнувшему вслед за ним и замершему рядом Чонгуку, — это странное изваяние — мой младший брат. Но, как мне кажется, вы… ммм… — Мы знакомы, — наконец-то ожил Чонгук. — Мы друзья. Да, ведь… Чимин? Сказка кончилась, не начавшись. Чимин вымученно улыбнулся: — Конечно, Чон Чонгук, рад тебя снова видеть. — И шагнул в распахнутые альфой объятия. Зря. Очень зря он это сделал. От Чонгука пахло по-другому. То есть основным, конечно, оставался по-прежнему его пленительный дымно–шоколадный запах, но поверх него тонким флёром, прозрачной ядовитой струйкой слышался очень приятный, очень свежий, очень омежий запах. Запах ландыша.