Самая весёлая богиня. (Венок историй) (18+)

От Чунмёна не ускользают изменения в названом братце: Чонин буквально за полтора месяца как-то подтягивается, становится чуть серьёзнее и собраннее. Хотя он часто и зависает с мечтательной улыбкой на пухлых плотных губах. В глазах всё реже появляется манерный блеск флирта со всеми и вся. Зато теперь там иногда блистают звёздочки. Особенно, когда он смотрит на Кёнсу, думая, что этого никто не видит. И Кёнсу тоже изменился за эти полтора месяц. Разгладилась складочка над переносицей — от постоянно сосредоточенного и напряжённого выражения лица. Губы чаще приоткрываются в очаровательной застенчивой улыбке. Щёки часто покрывает румянец, которого омега стесняется, но поделать с этим ничего не может. А в глазах таится мягкий счастливый блеск, особенно заметный, когда он смотрит на Чонина, думая, что его никто не видит. Но Чунмён всё видит. И мягко посмеивается, ощущая себя рядом с этими двумя влюблёнными друг в друга детьми, отчаянно отрицающими свои столь явные для него чувства, старым мудрым Сплинтером. Он и не думает им помогать или сводить их — ещё чего не хватало. Любовь должна найти и осознать себя сама. Но наблюдать за ростом этого робкого и прекрасного чувства, которое началось с перепалки на его кухне и жёсткого, страстного, совсем не детского поцелуя–наказания, было очень интересно и так приятно. Чунмён не знает, что сказали бы сами влюблённые по этому поводу, но он считает, что любовь Чонина началась с той охрененной пощёчины, которую влепил ему Кёнсу по окончании этого поцелуя. Младший стоял с таким изумлённо–счастливым лицом, держась за мгновенно покрасневшую и даже, наверно, вспухшую щёку, что Чунмён сразу понял: его зая влип по полной. А вот любовь Кёнсу началась, наверно, с корзины незабудок, которую Чонин прислал прямо в приёмную директора Ким прямо посреди рабочего дня. Ещё и с запиской, где значилось только «Прости. Давай встретимся?» Даже без имени. Но по смущённо–счастливому лицу Кёнсу было очевидно, что он точно знает, от кого это. А рядом стоял раздувающийся от гордости за своего братца Чунмён (ещё бы, а кто, по-вашему, намекнул младшему о том, что свинские поступки надо заглаживать джентльменскими, и ненавязчиво указал на незабудки) — и смахивал воображаемым веером воображаемую слезу умиления со скулы. Ребёнки выросли и влюбились. Теперь только держись. Но дети вели себя прилично. По крайней мере, в присутствии Чунмёна не наглели, лизаться на людях не лезли, руки держали при себе. Так как Чунмён стал невольным свидетелем всего их пути к чуть более смелым взглядам и первым робким проявлениям особого внимания, он стал как бы их негласным советчиком. Причём иногда приходилось консультировать обе стороны. И поэтому утром он беседовал с Кёнсу, который с очень независимым и «мне вообще-то для друга» видом хотел выяснить, стоит ли на первом свидании позволить себя... ммм… поцеловать и не посчитают ли после этого омегу… ну… распущенным? А вечером категорически требовал от Чонина, судорожно собирающегося на это самое свидание и выпрашивающего у него красивый и «очень дорогой, поэтому обойдёшься — ну, хён, ты же меня любишь, я же знаю — ладно, бери, зараза» галстук — так вот требовал, чтобы он вел себя прилично, руки свои не совал, куда не надо, и целоваться не лез, потому что Кёнсу — омега серьёзный и вольностей не потерпит. — Откуда ты знаешь… Почему ты думаешь, что это Кёнсу? — То есть ты параллельно с ним ещё с кем-то встречаешься, кобель недоделанный? — Нет, конечно! Он мне голову отор… Блин. Ну и ладно. И вообще, я не кобе-е-ель! Что за выражения, хён! Ты же учитель! — Только поэтому я тебя кобелём и обозвал, а не был бы учителем, назвал бы трахалем сраным. Ах, нет, есть же ещё слово бля… — Ну хё-ё-ён! Хён усмехался и поправлял галстук. Хён захлопывал за ним дверь и тихо прислонялся к стенке в просторной прихожей. Хён прикрывал глаза и чувствовал такую смертную тоску в груди, что становилось физически больно дышать. Кто бы рассказал Чунмёну, успешному омеге, уважаемому директору Ким, красавцу, на которого слюни пускала половина его знакомых альф и бет, — кто бы рассказал в свое время ему, что одиночество настолько болезненно и страшно, он бы всё сделал, чтобы не остаться с ним один на один. В большой, дорого и со вкусом отделанной квартире, среди с любовью выбранной удобной мебели, на прекрасной широкой кровати — один на один с образом абсолютно недоступного, прекрасного, молодого альфы с детски–приятной улыбкой, ласковым взглядом и копной высветленных снова волос. Хосок обновил фото профиля и добавил несколько новых фото с друзьями, четырьмя весёлыми очень симпатичными альфами: где-то сидят, что-то отмечают, наверно. Жизнь-то кипит. У всех, кроме серьёзного, гордого, неприступного директора Ким, который сидит в темноте в своей комнате и воет от тоски — в прямом смысле воет. Со звуком и эмоцией. И чувствует себя отвратительно жалким и беспомощным. «Пожалуйста… — Губы сводит судорогой, они трясутся, но продолжают шептать: — Пожалуйста… вспомни меня, найди меня, спаси... Ты мне так нужен, если бы ты знал… Пожалуйста… мне так плохо без тебя… Где ты, мой сильный… мой единственный… ну где же ты?»

***

— Пойдём с нами в кафе, хён. — Чонин синекрылым стрекозябром летает по хате, до безобразия деятельный и омерзительно счастливый. — Пойдём, Кёнсу сказал тебя позвать! Пойдём! — Подкаблучник, — вяло отзывается еле выползший к полудню из постели Чунмён, только что переживший очередную мучительную течку и ещё не пришедший в себя. В связи с этим потрясающим по масштабу трагедии событием, он в отгулах ещё пару законных дней. И уж, конечно, он не планирует никуда выходить из квартиры. Даже комнату он покидает с трудом. Хочется просто завернуться в мягкий плед — даром, что лето, — и спокойно и со знанием дела умирать от тоски. И чтобы никаких настойчиво–радостных стрекозябров в радиусе километра. — Я не подкаблучник, — с умным видом говорит Чонин. — Я разумно принимающий жизнь альфа, который очень обожает своего омегу. — Мм... очень обожает? И кто только тебя корейскому языку учил? — Не придирайся, злобненький хён, пойдём в кафе. — Как ты меня назвал? — Чунмён сурово смотрит в искрящиеся смехом глаза и понимает, что начинает невольно улыбаться в ответ. Этому мальчишке он никогда не мог ни в чём отказать. — Я сказал: любимый хён! — Брешешь. — Фи, хён, что за язык мрачных подворотен? Ты же учитель! — Отвали. Никуда я не пойду. – Чунмён тяжело поднимается с табуретки и направляется в свою комнату. Но ведь это Чонин. А Чонин никогда не сдаётся. Вон, он даже завоевал сладкий поцелуй Кёнсу на первом же свидании. А в последний раз, страстно зажимая омежку около подъезда и впиваясь в мягкие горячие губы, ещё и задницу его божественную полапал — а тот сделал вид, что за горячкой поцелуя этого даже не заметил. Видимо, понравилось. Поэтому Чонин горд собой и готов сделать для своего омеги всё, о чём тот попросит, — чтобы повторить. Нет, он настроен вполне серьёзно на отношения с Кёнсу, хотя тот на три года его старше и дико от этого комплексует, но Чонин уверен, что этот омега в его жизни надолго, а может, и… Но сначала — ещё хотя бы один поцелуй и… Чонин очень хочет опробовать красивую нежную шею омеги. Зубами желательно. Ух… Нельзя об этом думать сейчас. Надо встряхнуть Чунмён-хёна. Кёнсу — мой сладкий омежка, только мой — прав: в последнее время старший омега хандрит больше и чаще обычного. Нет, улыбается так же светло и приветливо, но в глазах… Даже Чонин видит это — дикую, неземную тоску в глазах любимого хёна (нет, Кёнсу он не будет звать хёном, со временем будет вслух звать «моим омегой» и «любимым», но точно не хёном). Чонин идёт в комнату Чунмёна и видит старшего сидящим на широком подоконнике и подставляющим бледное прекрасное лицо жаркому июльскому дневному солнцу. — Уходи, — не открывая глаз, говорит Чунмён. — Приличные люди стучат, перед тем как зайти в чужую комнату. — Ну, где приличные, а где я, — бодро говорит Чонин и открывает одёжный шкаф Чунмёна. Он чувствует на себе изумлённо–гневный взгляд хёна, но продолжает внимательно осматривать его гардероб. Наконец, он останавливает выбор на светлых льняных брюках классического кроя и лёгкой светло-голубой рубашке с короткими рукавами и изящной вышивкой на кармашке. — Вот, — говорит он, вытягивая две вешалки с вещами. — Вот это надевай. На улице жара. — Куда б тебя послать? — задумчиво говорит Чунмён и даже не думает слезать с подоконника. — Ты где ещё не был? С твоим-то характером, тебя, наверно, посылали уже по всем известным народному творчеству адресам? — Вот именно, — спокойно кивает Чонин. — Придумаешь что-то новое, я выслушаю и, возможно, схожу, разведаю для тебя там всё. — Он ловко уворачивается от плюшевого кота, которого швыряет в него Чунмён, и бодро продолжает: — Метание котят не для тебя — это мы выяснили. Так что давай, одевайся, хён. Нас Кёнсу ждёт. Нехорошо заставлять кого-то себя ждать. Разве не ты мне это миллион раз повторял? — Ты когда так вырос и обнаглел? – искренне изумляется омега. — Тебя кто учил так с хёном разговаривать, мелкая дрянь? — Я самородок. Причём достаточно крупный. И к тому же самоучка, — деловито поясняет Чонин. — Тебе носки и туфли подобрать, или с этим ты сам справишься? — Ты охренел? — Чунмён откровенно бесится. — Я никуда не пойду! Понял?! — Понял, ладно сейчас подберу, — кивает Чонин.

***

— Хён! — радостно бросается к ним Кёнсу, но потом смущённо исправляется: — Я так рад Вас видеть, директор Ким. Чунмён укоризненно улыбается и немного приобнимает своего милого секретаря: — Я же говорил уже, что, когда мы не на работе, можешь называть меня хён. — Да, хён! Просто я соскучился! — Мы вообще-то четыре дня назад виделись, Кёнсу-я, неужели соскучился? — Очень! Рад видеть, что вам… эээ… лучше. — Мне прям хорошо, — Чунмён говорит искренне. Ему и вправду легче и лучше. Оказывается, ему очень не хватало воздуха и открытого, не заоконного солнышка. И шума улицы. И яркой зелени. И блеска чудесных струй фонтана «12•23», любимого места Чунмёна в Сеуле, под ярким солнцем. Он специально попросил Чонина проехать мимо этого фонтана, чтобы ещё раз вдохнуть влажный запах, который от него разносится на большое расстояние. В общем, Чунмён никогда в этом не признается, но он просто счастлив, что настырная дрянь по имени Ким Чонин вытащила его в город. — Ну, Кёнсу, дорогой, показывай, что там за изумительное кафе ты откопал.

***

Кафе и вправду замечательное. Светло-кофейный с мягким ванильным белым — преобладающие цвета, кресла удобные, в меру мягкие, столы блестят чистотой и заботливо обиты по краям мягким под кожу материалом, чтобы не давила стеклянная столешница на нежные ручки посетителей. Лёгкий белоснежный тюль на окнах дополняет абсолютно домашнюю, такую светлую обстановку. Блистающая огромным разнообразием стойка со всевозможными сладостями и угощениями на вынос. И потрясающе приятный запах кофе и выпечки. Чунмён прикрывает глаза, чтобы насладиться им вполне. Из-за этого он пропускает момент, когда к ним подходит официант, и открывает глаза, только услышав немного хрипловатый, но очень мягкий и приятный голос: — Вы выбрали, что будете заказывать? Чонин и Кёнсу делают заказ за себя и за хёна, потому что Чунмён даёт им карт–бланш со словами: «На ваше усмотрение, дети, веселитесь, так и быть: я плачу и не принимаю возражений». Официант — очень приятный светловолосый омега — записывает заказ и говорит: — Меня зовут Мин Юнги, сегодня я буду вашим официантом. Приятного вам отдыха в нашем кафе! И уходит, оставив после себя запах нежного ландыша с какими-то еле уловимыми нотками то ли цитруса, то ли арбуза — странное, необычное, но будоражащее сочетание. Всё это Чунмён отмечает, потому что глаза его снова закрыты, и от этого нюх обостряется. И слух тоже. Он слышит, что Чонин безумно счастлив, поэтому в его голосе скрипичной звонкой струной звучит задор флиртующего молодого и сильного альфы. Он слышит, как в голосе Кёнсу периодически проскальзывает сладкая нежность сквозь привычную насмешливую интонацию строгого и разумного старшего. Он почти ощущает, как юный омежка воровато проводит по пушистым волосам Чонина трепетной рукой — от этого альфа слегка сбивается с дыхания. Он слышит, насколько приятная и милая мелодия играет на фоне негромких разговоров немногочисленных посетителей, удобно устроившихся за уютными столиками. «Атмосферное местечко, — мелькает ленивая мысль. — Надо будет сюда вечером прийти». Он слышит, как хрустально звучит колокольчик на входной двери, впуская, видимо, какую-то достаточно многочисленную — судя по количеству весёлых молодых голосов — компанию, которая приближается к ним, но останавливается окна за два до них и рассаживается, радостно переговариваясь и двигая стульями. Что-то его беспокоит, что-то заставляет тревожно шевельнуться его сердце, но он не понимает, что это, поэтому не открывает глаз, продолжая слушать и глубоко и медленно дышать. Чунмён не сразу понимает, что Кёнсу и Чонин перестали разговаривать и молчат уже несколько минут. И это не умиротворённое молчание, а тревожная тишина. Он нехотя открывает глаза. Кёнсу смущённо смотрит в сторону и хмурит брови. А Чонин демонстративно–холодно глядит вперёд, на ту самую компанию. Чунмён переводит туда взгляд. Двое парней сидят к ним спиной, а двое — лицами. Проследив выразительно–враждебный взгляд Чонина, Чунмён видит красивого светлокудрого альфу с радостной квадратной улыбкой, который о чём-то переговаривается с милым розововолосым омегой с пухлыми губками и насмешливым, хитрым взглядом. Омега смеётся, и его глаза превращаются в сияющие полумесяцы. «Мило, — рассеянно отмечает Чунмён. — И альфа — настоящий красавец. Где-то я его видел… Только где? Почему Чонин так смотрит на него? И Кёнсу?..» — А что происходит? — негромко спрашивает он. — Вы их знаете? — Что-то типа того, — мрачно отвечает Чонин. — Этот альфа… Который лицом к нам… Это Ким Тэхён, мой… бывший, — тихо произносит Кёнсу. — А омега рядом с ним, видимо, тот самый Джин, из-за которого мы расстались. Я вроде вам говорил?.. Колокольчик на двери снова звякает, и Чунмён невольно обращает взор на вошедшего. Высокий черноволосый альфа с пронзительными, почти чёрными глазами. Он видит компанию Ким Тэхёна и радостно им улыбается, показывая смешные выпирающие два передних зуба — и сразу становится чем-то похож на счастливого кролика. Чон Чонгук. У Чунмёна почти останавливается сердце. Чон Чонгук, брат… брат… его брат… Внезапно он понимает, что было не так. Запах. Он снова чувствует вживую ЭТОТ запах: дымные сухофрукты, безумно приятный, такой желанный, такой любимый запах… Чунмён медленно переводит взгляд на компанию, к которой направляется Чон Чонгук, — и буквально натыкается на бархатный тёмно-шоколадный взгляд. Изумлённый, восхищённый, счастливый и испуганный взгляд одного из альф, до этого сидевшего к ним спиной, а сейчас развернувшегося. Такого желанного, такого долгожданного альфы. Чон Хосока.