***
Альфа целует так, как будто ощущает жажду после марафона: жадными глотками выпивает его дыхание, высасывает влагу из его губ, собирает языком вкус его языка, и Чунмён понимает, что он попал. Этого не может, этого не должно быть. Но он сам полез к этому мальчишке целоваться — и вот теперь крепкие руки сжимают его и приподнимают над землёй, впечатывая в горячее, жаждущее тело. У Чунмёна звенящая пустота в голове, он весь сейчас сосредоточен в собственных губах и языке, которые так яростно атакует этот молодой, нахальный и очень странный альфа. Чон Хосок. Чон Хосок, который только что угрожающе пообещал никуда и никогда не отпускать. Чунмён внезапно, внутри этой бури из сладострастных покусываний и облизываний его рта, а потом и шеи, понимает, что именно этого ему всегда не хватало со всеми остальными — и особенно с Минсоком. Этот наглый Хосок относится сейчас к нему, как к своей собственности. Он терзает губы, сжимает задницу и ставит, скорее всего, отвратительно–яркие засосы на шее Чунмёна, человека, которого практически не знает. Не знает, что сейчас лапает директора крупного образовательного центра, что шепчет о невозможной прелести Чунмёновой задницы строгому начальнику, ответственному и занятому человеку. Хосоку на всё это глубоко плевать, он почему-то уверен, что Чунмён будет с ним, должен быть с ним, что он имеет право искусать в кровь губы и вылизать кадык тому, кого боятся около тысячи человек: ученики и сотрудники центра. Хосок просто видит в нём омегу – прекрасного и очень желанного (это чувствуется чуть ниже, чем положено по статусу думать директору Ким) — омегу, принадлежащего ему, Чон Хосоку, мальчишке, который ни разу уже не мальчишка, а настоящий, сильный и уверенный в себе альфа–самец, присваивающий себе свою ... пару? Чунмён запоздало думает, что нельзя так просто сдаваться. Это как-то некрасиво и неправильно, поэтому он – с искусанными губами, помеченной всюду шеей и чужими зубами на своих ключицах — начинает тихонько отталкивать Хосока. Но тот зло рычит и прижимает сильнее, сдавливая пальцами ягодицы хёна и увлечённо посасывая мочку его уха. — Отпус-с-сти-и-и… Слышишь? — говорит Чунмён срывающимся голосом. — Отпусти… Ну, не здесь же, честное слово.. эй… Хо-о… Хо-о-осок… Хосок, кажется, начинает приходить в себя и опускает Чунмёна на землю. Он всё ещё прижимает лицо к пахучей железе на шее омеги, но дышит спокойнее и как-то благостно ворчит: — А где? Я не пущу… Ты снова от меня… сбежишь… — У меня тут машина.. Недалеко… если пообещаешь себя хорошо вести, отвезу, куда скажешь… — Я сам отвезу. На твоей машине, — мурчит Хосок ему в шею. — Мм? Ты мне не доверяешь? —А должен? — Хосок улыбается, это Чунмён практически кожей чувствует. — Я тебя совсем не знаю. —Ты.. боишься, что я тебя куда-нибудь увезу и залижу и закусаю насмерть? – насмешливо спрашивает Чунмён, поглаживая голову альфы у себя на плече. — Боюсь, что если не буду занят дорогой, займусь тобой, – шепчет Хосок. —Убедил, — торопливо соглашается Чунмён.***
В кафе они входят вместе. Чунмёну нужно забрать ключи от машины у Чонина и сказать, что всё в порядке. И Хосоку нужно успокоить друзей. Им обоим уже не по восемнадцать, и они оба понимают, что секс от них никуда не убежит, а вот надоедливые звонки от обеспокоенных родственников и друзей или тысяча пропущенных грозят неприятностями. Чунмён проходит мимо столика, где сидят друзья Хосока, и слегка им кланяется, но не задерживается и сразу идёт туда, где его ждут испуганные глаза Кёнсу и встревоженные – Чонина. — Так, сразу о главном: у меня всё в порядке, но в ближайшие два дня меня не трогайте. Это мои законные выходные, хочу выйти и отдохнуть вне этой суровой реальности, в которой есть вы, — говорит Чунмён, отсекая движением руки лишние вопросы и возмущённые возгласы братца. — Кто этот альфа, который… с которым ты пришёл, хён? Он выглядит… угрожающе! Мне с ним разобраться? — Чонин воинственно смотрит, нахмурив брови, а Кёнсу кивает, видимо, согласный и готовый в разборках поучаствовать. — Я и хочу понять, кто это. Поэтому прошу, не мешайте мне, ладно? Я сам позвоню, когда… когда всё выясню. — Но где ты будешь? Если что, где тебя искать?! Чунмён тяжело вздыхает и смотрит на Чонина, закусив губу. Потом решается: — Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Чуть позже скину адрес, только не смей туда являться. Просто — для твоего спокойствия. И… позаботься о Кёнсу… — Чунмён прикусывает губу снова и усмехается: – И помни: моя квартира священна. Держи своего зверя в узде. Кёнсу краснеет и кидает сердитый и смущённый взгляд на начальника. А Чонин расплывается в улыбке: — Да не вопрос, я всё понял. — Надеюсь, правильно, а не как обычно, — значительно говорит Чунмён и идёт к столу, около которого стоит Хосок. Там, кроме уже знакомых — Ким Тэхёна, Чон Чонгука, прелестного улыбчивого омеги и высокого, вызывающе красивого брюнета с лукавыми глазами и иронической полуулыбкой, сидит ещё один парень, чертовски симпатичный. Видимо, омега или бета, сходу и не скажешь. А рядом с ними стоит и тревожно улыбается давешний официант, Мин Юнги, кажется. Вообще ситуация странная, всё очень неожиданно и нелепо, но — случилось, как случилось. И будь им по семнадцать, они бы просто не стали усугублять и знакомиться. Но Чунмёну двадцать девять. И он понимает, что друзья волнуются, что им нужны объяснения, что, в конце концов, это и есть дружба. Поэтому он снова вежливо кланяется и встаёт рядом с невозможно, по-дурацки счастливым Хосоком, который мямлит что-то невразумительное и только всё время оглядывается на Чунмёна, как будто боится его упустить. — Представь нам своего друга, Хо-я, — предлагает ироничный брюнет, когда Чунмён подходит. — Начнём с малого. Они знакомятся. Чунмёну с первого взгляда понравился Юнги, и сейчас он рад, что этот милый официант – друг Хосока. Почему-то с ним хочется пообщаться ещё. Симпатяга Бён Бэкхён был бетой с совершенно пленительной улыбкой и каким-то постоянным, несменяемым выражением счастья на лице. Ким Тэхён, которого Чунмён заранее не любил из-за Кёнсу, оказался вполне себе дружелюбным малым, а его широкая детская улыбка не могла не очаровывать. Когда Хосок представил сидящего рядом с ним розоволосого омежку как Чимина, Чунмён не смог удержать удивлённый возглас. — Чимин? — Да, Пак Чимин, — охотно улыбнулся омега и подал нежную руку, которую Чунмён ласково пожал. — Ну, раз так, я тоже сам представлюсь, — насмешливо сказал брюнет. — Ким Сокджин. Для друзей моих друзей – Джин. — Джин.. – растерянно повторил Чунмён, рассеянно пожимая протянутую ему руку. — Так Джин — это вы? Альфа приподнимает иронически бровь и спрашивает: — А с этим могут быть проблемы? — Нет, конечно, нет, – спохватывается Чунмён и краснеет, мысленно ругая себя за неловкость и тормознутость. — Очень приятно. «То есть у Кёнсу просто шансов не было… Ясно…» – думает он. — А это мой брат, — торжественно произносит в этот момент Хосок. — Чон Чонгук, я зна… — Чё-ёрт...а поздно, всё! –...ю… —Чунмён готов язык себе откусить за свою такую неуместную болтливость. На него все смотрят изумлённо. Особенно удивлёнными выглядят красивые большие глаза Чонгука. — А… Вы знакомы? — чуть нервно спрашивает Чимин, перебегая взглядом от Чонгука к Чунмёну и обратно. — Нет, — вдохновенно говорит Мён, — мне Хосок о нём рассказывал. – И кидает умоляющий взгляд на стоящего в ступоре альфу. — Ммм… ну… да, — говорит Хосок. Он чуть хмурится и заканчивает: — В общем, мы пошли, ребят, у нас есть общие... хмм... воспоминания… хмм… — …которые хочется активно повспоминать, — не удерживается Джин. Хосок неинтеллигентно показывает ему язык, а хочется средний палец, но перед Чунмёном неудобно. И они покидают кафе под взглядами в полном раздрае находящихся друзей.***
Хосок везёт Чунмёна в свою квартиру. Почему-то одна мысль привезти его в их логово для секса вызывает у него тошноту. — Давай заедем в магазин, — внезапно предлагает по дороге Чунмён. — Я поесть не успел. А хочется. Хосок молча кивает, они тарятся всякой жутко вредной ерундой и несколькими нормальными вещами для приготовления нормальной еды. Едут молча, каждый думает о своём. Горячка первой встречи и первого возбуждения прошла. Неловкость ситуации встаёт перед глазами с неумолимой силой. Но ни Хосок, ни Чунмён не допускают и мысли, что на этом надо остановиться. Семь лет — это вам не шутки. Их надо восполнить и понять, наконец, что происходит с ними.***
Они готовят вместе еду, обедают, моют посуду. И не умолкают ни на минуту. Болтают обо всем. Хосок рассказывает о себе с какой-то внутренней гордостью, не бахвалится, но старается подчеркнуть, что он — достойный человек и… кандидат. Эта мысль — что Чунмён будет его сравнивать с теми, кто у него был до него, — не оставляет его ни на минуту. У самого Чунмёна в жизни Хо нет соперников. Его не с кем сравнивать. Для него омега — единственный возможный вариант хэппи–энда в его судьбе. А вот как с этим дело обстоит у омеги… — Твоя очередь, хён. Расскажи о себе. Как жил эти семь лет, пока я тебя… ммм… пока я искал тебя. Хосок краснеет, а Чунмён снова удивляется: — Да, ты говорил, что искал меня после… лагеря? Я хотел спросить: зачем? Ведь там ты ни разу даже не подошёл! Поэтому... Зачем?.. Эти нетерпеливые «зачем» переворачивают душу Хосока и выворачивают его наизнанку. Он присаживается на диван в зале, куда они перебрались с чаем, и вываливает на Чунмёна всё: начиная с того дня, когда он впервые увидел и почувствовал омегу. Своего омегу. Своего истинного омегу. Ким слушает его, не прерывая, у него блестят глаза и язык нервно бегает по губам, он то хмурится, то вскидывает бровки домиком. Он так эмоционально сопереживает рассказу и так при этом очаровательно беспомощен и хрупок, что Хосок не выдерживает: он обнимает омегу и целует его без разрешения, прямо в приоткрытые губы. Это совсем другой поцелуй: в нём нет жестокости и желания завладеть и пометить, как было там, в переулке. В нём есть какое-то всеобъемлющее желание показать свои чувства: нежность, страсть, желание ухаживать, лелеять… Чунмён тает от него и даже не пытается сопротивляться. Его душа плачет горькими слезами от осознания того, как много времени они потеряли за эти семь лет. Как много они упустили. Хосок искал его. Хосок хотел быть с ним. Если бы только Чунмён знал… Каким бы счастливым он мог быть. Под счастливый шелест этих мыслей Чунмён не сразу осознаёт, что атмосфера в комнате поменялась. В его ухо тяжело дышит альфа, желающий получить своё за эти семь лет. Его настойчиво толкают на диван. Хосок мгновенно оказывается между его ног. Он снова целует, ласкает, нежит, но при этом настойчиво раздевает Мёна: медленно, но верно избавляет его от всего, что скрывает омегу от его глаз, при этом он шепчет что-то... что-то страстное: — Ты мой… ты только мой… Прости, сейчас я не смогу быть нежным и ласковым с тобой… Прости заранее, Чунмён… Я столько мечтал об этом, я… я возьму тебя сейчас, хён. Я трахну жёстко, потому что не смогу удержаться… Но я постараюсь…. Не сделать больно… Я не хочу насиловать… И если ты скажешь… Я отступлю… Наверно… Ты позволишь? Хён… Мне можно? Я на пределе, прошу… — Да… — выдыхает Чунмён, у которого кружится от восторга голова и низ живота наливается диким, несдержанным возбуждением. "Это ещё вопрос, кто кого не отпустит, Хо-я", —думает он, но вслух только шепчет: — Да, я хочу… И Хосок заходится в счастливом шёпоте: — Мой хороший… ты такой… такой необыкновенный… Я съесть тебя хочу… И пометить… Собой… всего… Я возьму тебя… Я буду любить тебя всю ночь… Всю свою жизнь!.. Ты мой… Мой… Только мой… И от этого горячего, как лава вулкана, шёпота, от этих уверенных и нетерпеливых движений, показывающих, насколько нравится Хосоку то, что он собирается сделать с Чунмёном, от этих жадных пальцев, которые уже везде — во рту омеги, на его члене, в самом сокровенном месте: нетерпеливо гладят, ласкают, тискают, требуя внимания, — от этого всего Чунмён течёт со страшной силой. Хосок ахает восхищённо и стонет, рычит, захлёбывается слюной, ощущая его запах, а потом и высасывая практически из него прозрачную, одуряюще пахнущую смазку. Он пытается быть аккуратным и осторожным, он не хочет сделать больно, но возбуждение — каменное, мощное — не даёт ему быть таким до конца. Он переворачивает Чунмёна на живот, наваливается и, зажав ему рот жёсткой уверенной ладонью и прикусив загривок, втрахивает его в диван в таком сумасшедшем темпе и с таким несдержанным, звериным рычанием, что, кончая в третий раз, Чунмён думает, что это был лучший секс в его жизни, жаль, последний, потому что после такого не выживают.***
О том, кем он является, Чунмен так и не рассказывает в эту ночь, потому что ненасытный Хосок только под утро теряет способность двигаться, а сам омега, будучи не в силах пошевелиться уже давно, просто принимает его снова и снова и хрипит сорванным голосом, а потом засыпает прямо с членом альфы внутри и шальной мыслью: « И это он ещё не в гоне… его гона я просто не переживу… счастье-то какое…» Поэтому о том, что он целую ночь отчаянно и жадно трахал — и не только — целого настоящего директора, Хосок узнаёт днём в душе. Чунмён стонами просит его быть поосторожнее, раз уж альфа не стесняется вдавливать в плитку — в стремлении войти как можно глубже, "да, да, вот так, хен, подними ножку чуть выше... аххамм!" — весьма уважаемого и даже местами бесценного члена общества. Хосок из этой речи, видимо, усваивает только слово «член» и не впечатляется. Но Чунмён же учитель, и сталкиваться с тотальным непониманием с первого раза элементарных вещей — это у него не впервые. Так что повторение — мать учения. И на кухне, поедая рис с овощами и курицей, Хосок выслушивает эту информацию ещё раз. И вот здесь реагирует правильно: восхищается и трепещет. Что, правда, не мешает ему чуть позже со смущающе неприличными звуками вылизывать уважаемого члена общества и затем быстро и жадно, с хриплым рычанием трахать его до головокружительных звёздочек в глазах, нагнув над кухонным столом.***
Природа берёт своё. Отымев Чунмёна почти на всех поверхностях квартиры в рекордно короткие сроки, Хосок, счастливый и обессиленный, требует вербального общения. Омега, обдумав варианты, решает рассказать всё–всё как есть. Со всеми своими бывшими, со всеми своими печалями и радостями. Хосок оказывается потрясающим слушателем. Чунмён впервые в жизни так много и подробно говорит о себе. Ради этого он берёт на работе ещё два отгула, за свой счет. Просто чтобы побыть ещё с этим удивительным альфой, который гладит его по голове, сцеловывает его слёзы, обнимает нежно и уверенно и обещает твёрдо, что больше никогда, никогда Ким Чунмён не останется один. — У тебя все семь лет был я, понимаешь? — шепчет он в темноте ночи слегка подрагивающему от богатства ощущений омеге. — Я был рядом, только мы не знали об этом. Я столько думал о тебе, столько мечтал… И не подумай, это был не только… твой запах, нет… Я хотел именно тебя… Всегда в моих мечтах был именно ты… Чунмён… Мой Чунмён… Мой омега.. Мой истинный… И хотя Чунмён никогда не верил в сказки об истинности, то, что происходило эти четыре дня в этой квартире, не позволяло ему сейчас даже улыбаться в ответ на слова этого юноши, такого сильного, такого наивного и милого в своей уверенности. Омеге безумно, страшно хотелось, чтобы он был прав. И чтобы то, что родилось между ними за это время, оказалось навсегда.***
Поздним вечером четвертого дня, когда призрак работы мрачно замаячил на горизонте, Чунмён предложил призвать все силы и включить телефоны. Хосок капризно сказал, что это блажь, и попытался запретить, бесчестно пуская в ход свои шаловливые ручонки. Но сдался, когда Чунмён поцеловал его и попросил ласково. — Ладно… — разнеженно прошептал альфа. — Давай. — Мне будет с тобой легко, мой милый, — насмешливо пропел Чунмён и побежал в прихожую, где они бросили при входе в квартиру свои вещи. — Мм… У меня всего лишь тридцать пропущенных от моих друзей, — задумчиво сказал Хосок. — И пять от отца. А у тебя? — А у меня около двухсот в вотсапе и пять пропущенных от Чонина. Ммм… А, ничего страшного, это они с Кёнсу, видимо, доломали мою микроволновку... да, точно. Вот паразиты. Перезвони отцу, — сказал он Хосоку, задумчиво глядящему в потолок. — Да, сейчас. Но набрать отцу он не успел: его телефон взорвался оглушительной трелью. Морщась от неприятного для его отдохнувших ушей звука, Хосок принял звонок: — Да... Слушаю… Чунмён не разбирал слов, но тревожный голос, что-то отчаянно кричащий в трубку, ему не понравился сразу. Хосок слушал, сурово нахмурив брови, а потом, сказав короткое «Сейчас буду», сбросил и, кинув телефон на постель, стал быстро собираться. — Мён, у нас большие неприятности, — сказал он, натягивая штаны и сдёргивая с вешалки в шкафу футболку. — Бэкхён пропал. И из детского дома похитили Минхо, это его… его и Юнги племянник. Это долгая история, я расскажу, когда... — Я с тобой, — решительно кинул Чунмён. Он сказал это так уверенно и серьёзно, что Хосок, подумав пару секунд и окинув сосредоточенно одевающегося омегу цепким взглядом, коротко кивнул: — Поехали.