***
Утром в свой день рождения Тэхён просыпается от нежных рук, пробуждающих его от сна, а не от леденящего кровь сигнала будильника. Он поворачивается на спину и медленно открывает глаза. — Я выключил твой будильник. Думал, что позволю тебе поспать, но уже больше часа дня, — говорит Чонгук, положив руку на плечо Тэхёна. — Хм. — К слову, с днём рождения. — Спасибо. — Ты собираешься вставать…? — спрашивает Чонгук, слегка ущипнув его за щёку. Он хлопает Чонгука по руке и хочет, чтобы его глаза открылись. — Я пытаюсь! — Хорошо, — говорит Чонгук, смеясь, — у меня просто есть одно дело, которое сейчас в самом разгаре. Я успею закончить к тому времени, как ты встанешь и будешь готов, а потом мы сможем приготовить что-нибудь и делать всё, что ты захочешь. Перед тем, как уйти, Чонгук в последний раз касается рукой его волос. Душевая небольшая, но дверь сделана из стекла и создаёт иллюзию большего пространства. Тэхён быстро освежается. Сегодня он хочет надеть что-то другое. Что-то, что не является свитером или свободным хаки. Поэтому он достаёт пару лёгких выстиранных джинсов и белую футболку с длинными рукавами. Дело не в том, что он ненавидит носить джинсы, они просто сжимают его икроножные мышцы больше, чем ему хотелось бы. Тэхён любит свободную одежду. У него есть купленная в комиссионном магазине ночная рубашка, которая технически является, ну, платьем. Он спит в ней только, если у него была очень ужасная неделя, потому что что-то сохраняет свою значимость только в том случае, если вы придаёте им искупаемую значимость. Его волосы лишь слегка влажные, и их достаточно легко уложить в обычный пробор. Ему исполнилось двадцать четыре, но ничего не кажется другим, и, конечно, это не так. Дни рождения — это ещё одна глупая вещь, которую люди придумали, чтобы придать своей жизни чувство важности. Структуры. Смысла. Нуждаетесь в мире в тринадцать лет, имеете нервный срыв в шестнадцать лет, хотите сбежать от мира в восемнадцать, осознаёте в какой-то момент после того, как вам исполнится двадцать, что жизнь становится только хуже, но по мере того, как вы становитесь старше, всё же лучше, потому что теперь у вас есть контроль над решениями. Даже если это плохие решения, они ваши. Найти работу, найти кого-нибудь, с кем можно провести остаток своей жизни, провести остаток своей жизни, и всё. На самом деле всё очень просто. Тэхён не знает, как ему удалось облажаться. Предупреждением было, когда даже в тринадцать лет он не нуждался в мире. Он никогда не хотел мира. Тэхён никогда ничего по-настоящему не хотел. Чонгук находится в конференц-зале, склонившись над белой бумагой для диаграмм. Когда Тэхён входит, он сразу же поднимает глаза: — О, эй. Ты выглядишь… по-другому. — Спасибо? — говорит Тэхён, подходя к нему и пытаясь понять, что он делает. Чонгук обычно не использует цветные карандаши для своих диаграмм. — Я рисовал для тебя, — смущённо отвечает он, когда Тэхён поднимает брови, глядя на лист бумаги. — И под «по-другому» я просто имел в виду… по-другому. Твой обычный стиль больше похож на образ дедушки тире смотрителя музея. Это… мило. Не то чтобы твой обычный стиль не был милым. — Я понял, Чонгук, — Тэхён улыбается, рассматривая рисунок более внимательно. Это рисунок, на котором изображён он, смотрящий в оранжево-серое небо, опираясь на гигантский саксофон. Чонгук раскрасил корпус саксофона в чернильно-синий цвет и нарисовал на нём звёзды — саксофон, но он вселенная. Тэхён поражается, как много Чонгук может помнить. Как много Чонгук помнит из их разговоров, в которых Тэхён рассказывает все эти маленькие, но довольно значимые кусочки себя для смеха и определённо не для того, чтобы кто-то нарисовал рисунок. — Вау… это, — начинает Тэхён, проталкивая слова сквозь комок в горле. — Это так приятно. Спасибо. — Ну, я ещё не закончил. Ещё нужно раскрасить волосы и землю. — Что ж, — подчеркивает Тэхён, — мне очень нравится это сейчас, и будет очень нравиться, когда будет завершено, и просто — спасибо. Чонгук лучезарно улыбается ему, слишком яркое выражение, от которого комок в горле подкатывает к сердцу. — Ты думал о том, что хочешь съесть? — Честно говоря, меня всё устраивает, — размышляет Тэхён, отодвигая стул рядом с Чонгуком и садясь. — Да ладно тебе. Будь как Чимин. Проси то, что хочешь, — Чонгук раскрашивает волосы нарисованного Тэхёна своим чёрным цветным карандашом, аккуратно затеняя миниатюрную голову. — Я хочу покрасить волосы. — Что? — Чонгук смотрит на него, склонив голову в замешательстве. — Я хочу покрасить волосы, — повторяет он, на этот раз со вздохом. Он хочет плавать. Он хочет вернуться на свой диван и заснуть, смотря дерьмовые ситкомы, и чтобы кто-нибудь поцеловал его в лоб, чтобы разбудить. — Прямо сейчас? Или типа, ты говоришь мне, что хочешь сделать это в какой-то момент в будущем? — Я не знаю, — отвечает Тэхён, и у него возникает странное чувство, что если он продолжит говорить, то заплачет. Дело не в том, что его двадцать четвёртый день рождения разочаровывающий. Тэхён любит разочаровывать. Разочарование безопасно. Дело в том, что его двадцать четвёртый день рождения совсем не такой, каким он мог себе представить. — Тэхён… Ты в порядке? — спрашивает Чонгук с нежностью в голосе. Тэхён ненавидит, когда люди видят чувства, которые он пытается скрыть, а затем обращаются к ним напрямую. Он кладёт одну руку поверх другой. — Ага. Да, я в по… — начинает говорить он, но с ним не всё в порядке, и голос срывается на полуслове, и это так глупо, что после целого года, проведённого здесь, он ломается прямо сейчас. В свой день рождения, перед Чонгуком, когда возвращение — это реальная возможность, которая может произойти менее чем через три месяца. Он прижимает ладони к глазам, упираясь локтями в стол, и пытается взять себя в руки. — Прости. Я в порядке, клянусь. Думаю, ты получаешь дополнительные гормоны, когда взрослеешь или что-то в этом роде, — говорит он, всё ещё пряча лицо от Чонгука. — Эй, — Чонгук тянет его руки вниз за запястья и придвигает свой стул ближе, — Всё хорошо. Быть эмоциональным — это нормально. Не придумывай глупых оправданий. — Я просто… я чувствую, что у меня нет никаких причин чувствовать себя так, — говорит Тэхён, наблюдая за Чонгуком сквозь серебристую влагу, которая всё ещё застилает его глаза. Он пытается сморгнуть её. — Как? — Чонгук проводит большим пальцем по его запястью, по слишком синей вене. Тэхён прослеживает это движение. — Несостоявшимся, — говорит Тэхён, продолжая смотреть на хватку Чонгука на своей руке. — Я не знаю, кем я хотел стать к тому времени, как мне исполнится двадцать четыре, но не стал… Теперь я боюсь возвращаться. Время здесь не имеет значения, и я, чёрт возьми, привык к этому. Я не хочу возвращаться и писать непонятные статьи для тех, кто платит мне за это, я не хочу возвращаться и разбираться со всем и всеми, кого я оставил позади… Я не могу этого сделать, — он не хочет снова заплакать, но человеческие желания так глупы. Они делают вас уязвимыми и ободранными, и самое худшее то, что вы не контролируете это. — Я здесь ничего не делаю. Я даже не был чертовски важен для оперативной группы. Я упросил начальника, чтобы он отправил меня сюда, потому что я продолжал там всё портить. — Ты думаешь, что Чимин и Хосок, играющие с вездеходом, важны для оперативной группы? — спрашивает Чонгук, и это заставляет Тэхёна немного рассмеяться. — Это не- — Я знаю, Тэхен. Я просто говорю, что тебя не было бы здесь вообще без всякой причины. Ты знаешь бюджетную систему. А что касается того, что произойдёт, когда мы вернёмся, — говорит Чонгук, придвигая свой стул ещё ближе. — У меня нет квартиры. Не имело смысла платить арендную плату за двухлетний период, когда я не буду занимать это место, и поэтому мне придётся переехать к маме, если никто из моих друзей не сможет меня принять. А у меня их всего трое. — Все здесь тоже твои друзья. — Я не уверен, на что похожа ваша жизненная ситуация. — Сокджин сдаёт свою квартиру… он хороший, — говорит Тэхён, убирая руку, чтобы вытереть высохшие слёзы на щеках. — Жилплощадь — это ещё не всё, мне нужно будет найти работу. — У тебя будут блестящие рекомендации. Я не уверен, смогу ли что-нибудь добавить? Могу я? Как член экипажа? — Можешь. Я просто имею ввиду, что всегда трудно приспособиться к переменам. Возможно, у тебя остались незаконченные цели, но всё будет в порядке, — говорит Чонгук с искренностью, которая трогает сердце Тэхёна. Это он тоже не заслуживает. — И ты будешь в Сеуле, верно? Наконец-то я смогу показать тебе всё то, чем я хвастался. Тэхён фыркает на это. — Я убедился в этом сам. Ты на самом деле безумно хорош во всём, и хотя это несправедливо, я смирился. — Вы отступаете, Ким? — О, отвали, — говорит Тэхён, но теперь он улыбается. По-прежнему со слезами на глазах и, возможно, с красным носом, но улыбается. Чонгук заканчивает раскрашивать и отдаёт ему рисунок. Тэхён так долго искал предлог, чтобы обнять его, и сейчас как раз подходящий момент для этого. Сегодня у него день рождения, и Чонгук только что вручил ему персонализированный рисунок, предназначенный в качестве подарка, и ему нечего терять, поэтому он обнимает его. Обвивает руками шею Чонгука и прижимает их тела. Чонгук запоздало отвечает, обхватывая руками спину Тэхёна и шепча с днём рождения, Тэхён ему в ухо. Может быть, всё будет хорошо.***
В конечном итоге они едят наполовину испечённое тесто для хлеба и печенье, обмакнутое в молоко. Что касается еды на планете с пылью и камнями вместо растительности, это не так уж плохо. Тэхён не жалуется. Он не жалуется, потому что Чонгук пообещал проснуться пораньше и вымыть посуду, так что теперь они покачиваются в его комнате, а проигрыватель воспроизводит «Чикаго» Суфьяна Стивенса. Есть что-то очень простое в танце с кем-то, кому ты доверяешь. Не имеет значения, что попытка Тэхёна закрутить Чонгука заканчивается тем, что ему выкручивают руку, или что он спотыкается, казалось бы, ни о что. После этого они устраиваются на полу, прислонившись спиной к кровати Тэхёна, и Тэхён не хочет, чтобы Чонгук уходил. — Загадай человека? — предлагает он, подползая чуть ближе к Чонгуку. — Я опережаю тебя на целых два раунда, — напоминает ему Чонгук с очаровательной улыбкой на лице. Он не торопится, прежде чем ответить. — Хорошо, давай. — Твой человек жив? — Очень. Это подрывает ход мыслей Тэхёна. Он надеялся, что это будет последний художник, о котором говорил Чонгук, Марк Ротко. («Ты похож на работы Ротко. Определённые пятна краски, которые всё ещё вызывают самое острое чувство абстрактности, которое только можно почувствовать» говорил ему Чонгук.) — Что ж, твой человек в музыкальной группе? — Может быть, — Чонгук пожимает плечом правой руки, той, что прижата к боку Тэхёна. — Ты не знаешь, в группе ли он…? — Я имею в виду, что он мог бы быть в группе, если бы захотел. В настоящее время это не так. Тэхен задаёт вопросы о возможных людях, которых они обсуждали раньше. Кажется, он не приближается к ответу. — Окей, подожди. Реален ли твой человек? — Иногда я в этом не уверен. — Что это должно означать? Он вымышленный персонаж? — Нет. Теперь Тэхён чувствует себя разочарованным. Это был способ заставить Чонгука остаться, но теперь он проигрывает свою собственную чёртову игру. Он почти уверен, что задал более пятидесяти вопросов. — Дай мне подсказку. — Это твоё признание поражения? — спрашивает Чонгук, его улыбка больше не сохраняет своё обычное болезненно-сладкое качество, а вместо этого выглядит невыносимо самодовольной. Тем не менее, это всё ещё заставляет Тэхёна чувствовать себя сумасшедшим. — Нет. Я прошу тебя дать подсказку. Я угадаю, кто бы это ни был. Я не проиграю. — Ну что ж. Хорошо. Подсказка, — Чонгук пожимает плечами, что он часто делает, когда пытается что-то вспомнить. — Он хочет покрасить волосы, — говорит он после тщательного размышления, и Тэхён резко поднимает голову, чтобы посмотреть на него. Технически это не противоречит правилам, потому что это человек, которого они оба знают. — Я? Что… подожди. Все те нелепые ответы, которые ты давал… Что. Чонгук смотрит на него в ответ. — Единственное правило этой игры, о котором ты мне говорил, — быть честным и не вводить в заблуждение. — Ты думаешь, я могу быть в группе? — недоверчиво спрашивает Тэхён. — Или что я мог бы стать Богом солнца, если бы было подходящее время? — Вполне. — Ты невыносим, — шепчет Тэхён, по-прежнему немного ошеломлённый. Он обнаруживает, что думает о каждом ответе Чонгука на все вопросы. Почему-то они имеют смысл, но также нет. («Ты уверен, что это не тот, кого ты выдумал в своей голове?» «Не буду врать, это очень большая вероятность. Но нет. Нет, он реальный. На самом деле очень реальный. Слишком реальный). В конце концов он кладёт голову на плечо Чонгука, не зная, есть ли смысл просить у Чонгука объяснение для каждого ответа. — Я не мог думать ни о ком другом, — признаётся Чонгук через несколько секунд, и это шёпот. Как будто это секрет. Тэхён предпочитает на это тоже ничего не отвечать, но на его колене есть рука, которая что-то рисует — буквы его имени, понимает он пару мгновений спустя. Слово «Тэ», снова, снова и снова, и поэтому он поднимает голову, чтобы посмотреть на него. Чонгук смотрит. Ожидающе. Рука перемещается с колена на его затылок, и затем Чонгук целует его. Ответить на поцелуй — просто, это всё равно, что ответить на реплику. Рот Чонгука сладок, и его рука на затылке Тэхёна осторожна, пальцы перебирают волосы, обвиваясь вокруг прядей. Тэхён не чувствовал подобного так давно. Странное блаженство, когда ты целуешься с кем-то, кто тебе нравится. Всё превращается в мерцающий фон, кроме тел его и Чонгука. В какой-то момент он садится в пространстве между ног Чонгука, позволяя тому целовать его в щёку, вниз по подбородку, в шею. У Чонгука такая медленная, мучительная манера целоваться, когда он прижимается губами к ключице Тэхёна и так страстно сжимает их, что кажется, будто он читает молитвы на его коже. Или пытается сломать его. Он должен что-то сказать. Они целуются, и это требует подтверждения. Вместо этого он дёргает за подол футболки Чонгука. Это своего рода признание самому себе, полагает он. Когда их футболки сняты, Тэхён проводит много времени, скользя руками по коже Чонгука. Прикосновения — это приятно. Всё это так приятно, что Тэхён не может чувствовать ничего, кроме хорошего. Есть ощущение шёлка под руками, чего-то ещё, столь же мягкого и пышного, а затем есть ощущение кожи — несравнимое в том, насколько она тёплая. Местами грубая, местами мягкая, но она меняется в ответ на прикосновение. Кожа Чонгука, вероятно, лучшее, к чему он когда-либо прикасался. По крайней мере, некоторое время. Он целует Чонгука в щёку и кивает, когда чувствует руки на петлях своего ремня, спрашивающие разрешения. После некоторых неловких попыток снять одежду и убрать её с дороги, Чонгук обхватывает рукой их члены. Тэхён помог бы ему, тоже использовал бы свои руки, но он находится в головокружительном тумане удовольствия, чувствуя всю тяжесть от контакта кожи с кожей и руки на его члене. Поэтому он целует шею Чонгука и позволяет ему гладить их обоих вместе, иногда слегка покусывая кожу на шее, когда он не знает, что ещё сделать, но его переполняет потребность продолжать делать что-то. Им не требуется много времени, чтобы достичь оргазма. Тэхён зарывается лицом в изгиб шеи Чонгука, а Чонгук откидывает голову назад, так что она падает на край кровати Тэхёна. Когда их дыхание выравнивается и сперма на его бедре начинает казаться липкой и мерзкой, они распутываются и вытираются. Чонгук целует его в лоб, прежде чем уйти, чтобы переодеться, но он возвращается. Он проскальзывает под одеяло к Тэхёну и берёт его за руку, устроившись поудобнее. — Я так рад, что ты упросил начальника позволить тебе отправиться сюда, — говорит Чонгук. — Так рад, что ты здесь. Так рад, что я тоже здесь. Вот только, он произносит это слово здесь, как будто вселенная рушится вокруг них и сужается до Тэхёна. Как будто здесь — это Тэхён. Тэхён начинает понимать, что он не знает, как адекватно реагировать на все серьёзные вещи, которые говорит Чонгук. Потому что Чонгук выбирает слова прямо из глубины своего сердца, выкладывая их так, чтобы Тэхён видел. Он сжимает его руку в своей и надеется, что это говорит обо всём, что он не может сказать.***
После той ночи ничего не изменилось. Вот только Чонгук сейчас сделает ранний перерыв и прижмёт Тэхёна к рабочему столу, и они будут целоваться, пока не сработает какой-нибудь будильник. Они не обсуждали никаких чувств, так что Тэхён не уверен, что это такое, но что бы это ни было, оно работает. Чонгук даже меняет регуляторы температуры и давления, чтобы они могли спать в одной комнате каждую ночь. В основном они только целуются и обнимаются. Иногда один из них делает этот шаг вперёд и медленно дрочит. Тэхён любит всё, что они делают, но сон рядом с Чонгуком доставляет непревзойдённое блаженство. Ночью, когда они ложатся спать, руки и ноги Тэхёна перекинуты через тело Чонгука, и он размышляет вслух: — Ты знаешь об эксперименте Гарри Харлоу с макаками? — Нет, — отвечает Чонгук, его рука опускается на затылок Тэхёна. Он проводит пальцами по волосам, и Тэхён вздыхает. Ему нравится иметь тело, и он любит тело Чонгука, и ему нравится, что их тела могут делать это, когда они вместе. — Он заставил детёныша макаки выбрать одну из созданных им моделей обезьян, которые были похожи на мать детёныша, и одна была сделана из проволоки, а другая — из ткани. Он делал определённые вариации, давал одной бутылку воды и немного еды, а другой ничего, а затем давал другой все вещи. Но детёныш обезьяны в обоих случаях шёл к той, что была сделана из ткани. Потому что он мог прижаться к ней. — Так ты хочешь сказать, что мы созданы для того, чтобы прижиматься друг к другу? — спрашивает Чонгук, наклоняя лицо вниз, чтобы поцеловать закрытые веки Тэхёна. А потом его щеку. — Да. Я имею в виду, подумай об этом. Разве в конце концов мы не эволюционировали как макаки? Единственное, что эволюция позволяет нам делать, — сдерживать это желание прижаться друг к другу. Притвориться, что мы выше этого. — Ты ведь не сдерживаешься, не так ли? Не притворяешься? — поцелуй в губы. В подбородок. — Неа, — отвечает Тэхён с улыбкой на лице. — Я тоже. Ни то, ни другое? — говорит Чонгук, заставляя его смеяться. Он ещё плотнее закидывает ногу Тэхёна себе на талию. Пальцы смыкаются вокруг лодыжки. Тэхён чувствует себя таким довольным. Как будто они были созданы для этого. Не просто прижиматься, а прижиматься друг к другу.***
«she asks: why did i dream that i saw a swallow in my hand? i say: because you need someone» -mahmoud darwish «она спросила: почему мне приснилось, что я вижу ласточку в своей руке? я ответил: потому что тебе нужен кто-то»
Чонгук наблюдает, как Тэхён печатает на механической пишущей машинке, издающей щёлкающий звук при каждом слове, которое вводит Тэхён. Он нашёл структуру ритма в этом шуме. Щелчок, щелчок, щелчок. Пауза. Щелчок, щелчок. пауза. Его собственная задача по реструктуризации центра связи идёт безупречно. Медленно, но безупречно. Закончив целый сегмент в голосовом ящике, он позволяет себе небольшую паузу, чтобы понаблюдать за Тэхёном. — Семнадцать, — говорит он. Его предположение о количестве страниц, напечатанных Тэхёном. Тэхён неверяще хмыкает, и его глаза на долю секунды расширяются от удивления. Или обиды. Это всегда заставляет Чонгука прикусить губу, чтобы не расплыться в улыбке. — Я наполовину закончил восьмую страницу. Твои догадки чрезвычайно демотивируют, Чонгук. Чонгук вскакивает на ноги, покрутив лодыжками, чтобы немного разогнать кровь, и подходит к Тэхёну. — Сколько страниц тебе нужно напечатать? — Больше пятидесяти. К тому же эта проклятая машина заставляет меня дважды нажимать буквы «Э» и «Р». И, конечно же, в каждом слове, которое я печатаю, есть буква «Э» или «Р». Чтобы продемонстрировать свою точку зрения, он печатает своё имя, но буква «Э» не появляется. Затем он отступает назад и нажимает на букву «Э» с большей силой. В верху новой страницы появляется «Тэ». — Я мог бы напечатать что-то из этого для тебя, когда у меня будет перерыв. — Это единственная работа, которая у меня есть. Ты не можешь быть серьёзным, предлагая делать мою работу в то время, когда ты отдыхаешь от своей, — говорит Тэхён, обводя кожу на предплечье Чонгука. Чонгук заметил, что он часто это делает — протягивает руку и прикасается, казалось бы, без всякой причины. — Думаю, я бы с удовольствием напечатал пару страниц, — пожимает он плечами, наклоняя свою руку ближе к прикосновениям Тэхёна. Он привык иметь своё собственное пространство, быть единственным ребёнком с самого детства. На самом деле, взрослея, Чонгук изо всех сил пытался отделить своё пространство от других. Не из-за каких-то эгоистичных намерений, а из-за неуверенности и нерешительности, глубоко укоренившихся в нём. Он знает, что всё требует баланса. Вы не можете взять всё, что может предложить человек, ничего не отдавая взамен, а Чонгук никогда не был уверен в том, как принимать вещи. Когда отдавать. Но Тэхён не против каждый раз инициировать контакт. И Чонгук задаётся вопросом, является ли баланс субъективным. — Ты такой… невероятно милый. Это раздражает, — говорит Тэхён, возобновляя набор текста. У него красивые руки. Длинные и симпатичные пальцы, созданные для игры на пианино или срывания цветов. — Мне действительно очень понравилось бы печатать. Давненько не печатал. И ещё, могу поспорить, что я быстрее тебя. Тэхён закатывает глаза в ответ, говоря «Хорошо, если ты будешь надоедать из-за этого тоже, тогда мы начнём». И Чонгук никогда не был хорош в невербальном общении. Но мягко сжать плечи Тэхёна, прежде чем вернуться в свой рабочий уголок, кажется лёгким делом. Баланс субъективен.***
Позже, гораздо позже — примерно за неделю до того, как им придётся выпустить всех остальных из стазиса, они поговорят о том, что делают. Всё начинается с неловкого «Так…» и заканчивается тем, что Тэхён опускается коленями на твёрдый металлический пол его комнаты. В какой-то момент Чонгук убирает руку Тэхёна со своего бедра и переплетает их пальцы вместе, наблюдая, как он облизывает полоску за полоской своим таким тёплым языком. Таким проворным. Затем Тэхён поднимает на него глаза, блестящие в минимальном освещении, расширенные в панике из-за, вероятно, внезапной хватки на его руке. Но он смещает свою руку в хватке Чонгука, чтобы было удобнее, и продолжает доводить его своим ртом. Это не занимает много времени. Чонгук возвращает услугу. Заставляет Тэхёна сесть между своими раздвинутыми ногами и дрочит ему томными поглаживаниями, медленными, за которыми следуют жёсткие и быстрые, заставляющие Тэхёна слегка дрожать в его руках. Он целует Тэхёна в затылок, в плечо, в щеку, прижимается носом к виску. Ему никогда раньше так сильно не нравилось обнимать человека, никогда так сильно не хотелось слышать звуки, вырывающиеся из его рта, но, может быть, потому, что это было так давно. Вот и вся причина, по которой они должны разговаривать. Но так трудно хотеть делать что-то ещё, кроме как целовать Тэхёна повсюду и заставлять его разваливаться на части. Раньше он был и с девушками, и с парнями, причём в самых разных вариантах. С Тэхёном трудно сосредоточиться на особенностях вещей — тел, пола и мыслей. Вместо этого он сосредотачивается на губах, кипящем удовольствии в животе и шуме, который Тэхён издаёт в глубине горла. И он сосредоточен на Тэхёне. Когда он кончает, Чонгук целует его в челюсть, притягивая ещё ближе к себе. Мурлычет ему на ухо «ты такой потрясающий, такой чертовски потрясающий» и чувствует, как тот трясётся у него на груди. Либо воздержание действительно превращает чей-то оргазм в священное просветление, либо он в каком-то глубоком дерьме. — Привет, — говорит Тэхён, прочищая горло и перемещаясь в объятиях Чонгука, чтобы они оказались лицом к лицу, как только его отпускает. Его щёки окрашены в красный оттенок, который красиво спускается к груди, чёлка прилипает ко лбу от блестящего пота, губы тёмно-розовые и прикушенные. Сердце Чонгука бьётся быстрее в груди, лицо пылает теперь, уже после того, что они сделали, потому что это немного нелепо, насколько красив Тэхён. — И тебе привет, — он пытается улыбнуться, но его рука, вытянутая под неудобным углом, всё ещё липкая от спермы. И он думает о том, что воздержание не может заставить людей выглядеть ангелами после секса. Улыбка Тэхёна перерастает в тихий смех, а затем он свешивается с кровати, чтобы поднять их одежду, которую они довольно нетерпеливо сбросили. Он берёт руку Чонгука и вытирает её футболкой Чонгука. Он даже вытирает свою грудь и бёдра футболкой Чонгука, после надевая свою, по-прежнему чистую. — Я думаю, нам нужно поговорить, — говорит Тэхён, когда, наконец, заканчивает. — О… ты знаешь. Чонгук кивает. — Ага, сначала я просто надену что-нибудь. Кто-то под очень хитрым предлогом уборки сделал мою футболку непригодной для носки. Тэхён только нахально улыбается. — У тебя красивая грудь. Не нужно торопиться, чтобы скрыть её. Чонгук в отместку кусает Тэхёна за плечо, заставляя его смеяться ещё сильнее, и идёт одеваться. Вернувшись в постель, они сражаются за то, кто на кого закинет ногу, и Тэхён побеждает, потому что он всегда так делает, перекидывая ноги через тело Чонгука. Ясно, что они тянут время, и это справедливо, потому что как вы подходите к подобному разговору? Тэхён ёрзает, пока его нога не оказывается зажатой между ногами Чонгука, и, наконец, говорит: — Мы можем просто… ничего не рассказывать остальным? Вообще? — Конечно. Но это значит притвориться, будто и рассказывать не о чем. Тэхён вздыхает, усталый и милый. — Что это? — говорит он, взмахнув рукой между ними. — Это, — говорит Чонгук, беря его руку в свою, — твоя рука, — затем он целует костяшки пальцев Тэхёна. — Это был поцелуй на твоей руке. — Чонгук… — Прости. Это то, чем ты хочешь, чтобы это было. Он отвечает честно. — Это не настоящий ответ. Я просто… Я думаю, что сущность… всего, что у нас есть, в основном определяется обстоятельствами, а не нашими чувствами? И любые обязательства были бы несправедливы по отношению к нам обоим… — говорит Тэхён, слегка нахмурившись. У Чонгука на кончике языка вертится ответ. Они могут взять на себя свои собственные обязательства, которые справедливы по отношению к ним. Однако Тэхён опережает его. — Но ты мне действительно нравишься. Он говорит это тихо. Как будто громкость имеет какое-то отношение к смыслу того, что он говорит. Чонгук просто снова целует руку, которую держит. — Мы можем никому не рассказать. Мы не обязаны им объяснять, если это не влияет на рабочий процесс. И ты мне тоже очень нравишься. — В школе я каждый класс заводил новых друзей. Я начинал дружить с теми, кто сидел рядом со мной, а в следующем году это было просто… радиомолчание. Я могу пересчитать по пальцам одной руки количество друзей, которые остались. Я не очень хорошо умею поддерживать отношения, если обстоятельства прямо не благоприятствуют этому, — говорит ему Тэхён, прижимаясь ближе. — И я не знаю, что будет, когда мы вернёмся. Будет достаточно трудно создать наше собственное отдельное пространство, если мы попытаемся освободить место для нас двоих во всём этом хаосе… — Эй. Я понял. Весь смысл «что бы мы ни делали» в том, что прямо здесь, прямо сейчас это легко. Это только то, чего ты хочешь, Тэхён. И чему позволишь быть. Посмотрим, что будет, когда мы вернёмся, когда мы это сделаем. Тэхён тихо кивает и прижимается лицом к простыне и руке Чонгука. — Наше место в спектре дружбы в идеале находится на ступеньку ниже, чем озвученные взрослые обязательства. Лично для меня это соответствует тому, что «ох, я каждый день могу целовать симпатичного парня!» — продолжает он, и это заставляет Тэхёна смеяться. А затем он поднимает голову вверх, чтобы поцеловать уголок рта Чонгука. Сладко и долго, заставляя Чонгука таять. Заставляя его превратиться в океан с солнцем на его глубине, делающим воду тёплой. Если бы Чонгук был честен и дал реальный ответ, он бы сказал Тэхёну, что хотел бы попытаться освободить место для них двоих во всём этом хаосе. Раньше ему нравились люди. Люди, которые были старше его, отличались от него, были интересны настолько, что ему хотелось написать книгу о том, что они говорили и должны были сказать. Но через некоторое время эта первоначальная эйфория от знакомства с кем-то проходит. Но с Тэхёном, наряду с этим эйфорическим чувством медленного изучения его чуть больше каждый день, в груди есть утешение, когда они оба ничего не делают, а просто делят пространство. Ему никогда не было так легко существовать рядом с другим человеком. И у Чонгука есть чувство, что вы действительно не можете потерять эту присущую вам лёгкость. Со временем, с обстоятельствами, с чем угодно. Но он ничего этого не говорит. Тэхён уже спит, его тёплое дыхание ритмично струится по ткани футболки Чонгука, просачиваясь сквозь кожу и согревая кости. В последнюю ночь, когда они только вдвоём на этой планете, они рассказывают обо всех отношениях, которые у них были. Всё началось с разглагольствования Тэхёна об представлении кошек в медиа как домашних животных, которые есть у главного героя. И потом они говорили о репрезентации всего в медиа, а затем Чонгук ловит себя на том, что говорит о ссоре со своим лучшим школьным другом. — Я не думаю, что это эго мешает мне поддерживать контакт. Просто… я видел, как этот же человек прекрасно разговаривал с другими людьми, понимаешь? Нужны два человека, чтобы построить отношения, и также двое, чтобы разорвать их. Дело даже не в том, что мне стыдно показаться высокомерным или что-то в этом роде… Я просто не знаю, что сказать большую часть времени? Но, думаю, это моя вина, что я не пытался наладить контакт. Я не знаю. — Ты знаешь, что в дружеских отношениях важно делать то, что ты ожидаешь от другого человека. Тебе не нужно ждать, пока он позвонит. Тебе нужно дождаться только взаимной увлечённости. Мне повезло с Чимином, потому что… он ангельский друг. Человек. Он ангел, но вместо того, чтобы ждать своих Чиминов, люди должны просто стать Чиминами в дружбе. — Я был бы признателен не ссылаться на поп-культуру на примере Чимина. Тэхён мило смеётся над комментарием Чонгука. Но быстро берёт себя в руки. — Но на самом деле это твоим друзьям херово, я думаю. Ты прекрасный человек, — говорит он, всё ещё улыбаясь Чонгуку. — В целом херово, — продолжает Тэхён, поворачиваясь лицом к Чонгуку. Чонгуку нравится, как Тэхён прижимается к нему. Это заставляет его сердце упасть на пару дюймов в груди, а затем увеличиться в размерах, чтобы заполнить пробел, — что у людей есть способность к переосмыслению. Если бы мы были животными, мы бы прошли пару сотен километров, чтобы прижаться к человеку, которого мы хотим, не думая об этом дважды. — Не переосмысливать. Сомневаться, — говорит Чонгук, наконец наклоняясь, чтобы поцеловать ту часть головы Тэхёна, которая ближе всего к его губам. Избавляясь от сомнений. — Да. Сомневаться. Херово, что мы так много чувствуем и не знаем, что с этим делать, поэтому в конечном итоге мы ничего не делаем. — Херово, что ты продолжаешь говорить о членах и не позволяешь мне отсосать тебе, потому что ты устал, — говорит Чонгук, улыбаясь, когда Тэхён стонет ему в плечо. — Всё, что я хочу сказать, в ответ может быть превращено в шутку, так что я вообще не собираюсь отвечать. Но ты можешь отсосать мне завтра. Первым делом с утра. — Ловлю на слове. Это их последняя ночь, когда они спят вместе в одной постели. Чонгук пытается представить, насколько пустой будет кровать без Тэхёна рядом с ним завтра. Это херово, когда привыкаешь к чему-то столь незаменимому, как ощущение чьего-то тела.***
В конце концов, это не так уж трудно — вести себя так, будто между ним и Тэхёном ничего не происходит. Остальные немного одурманены последствиями стазиса и, похоже, на самом деле не заботятся и даже не замечают, как часто он в конечном итоге смотрит на Тэхёна. Он всё ещё пытается следить за своим взглядом. Это совещание — самое оживлённое из всех, что у них были за последнее время. В основном они обсуждают успехи Чонгука и запасы хорошей еды, которые он и Тэхён слегка истощили. Сокджин шутит о том, что Юнги, вероятно, забыл, как вести себя с большой группой людей, и Тэхён соглашается, но предполагает, что, возможно, Юнги мог бы жить на какой-нибудь отдалённой ферме с большим полем цветов. — Как только вернёмся, думаю, мы должны устроить Чонгуку большую вечеринку, — говорит Хосок, прижимая тяжёлую руку к его спине. — На самом деле это в некотором роде моя работа. Но я не собираюсь отказываться, — отвечает Чонгук, ловя взгляд Тэхёна и наблюдая, как он прикусывает губу, чтобы не улыбнуться. — Так как осталось всего около четырёх дней, Юнги-хён и Сокджин-хён должны следить за тем, чтобы мы ели изысканные блюда каждый день, — говорит Чимин, и это заставляет Юнги сказать что-то сварливое в ответ, и они вдвоём затевают спор об эйджизме и взаимном уважении. Когда совещание заканчивается, Чонгук придумывает предлог для того, что Тэхён тоже нужен в центре связи, и никто и глазом не моргает. Чонгук целует его, вжимая в жёсткую металлическую дверь. Губы Тэхёна тёплые и искусанные после целого совещания, проведённого в попытках не смеяться над всеми случайными вещами, что Чонгук говорил о своём прогрессе, которые все были замаскированными в поток ответов фактами о животных, рассказанными ему Тэхёном. Теперь он успокаивает эти укусы своим языком, маленькие бороздки становятся мягкими с его помощью. — Ты так плохо умеешь сдерживать смех, — говорит Чонгук, когда Тэхён снова заливается смехом после того, как он шепчет ему на ухо слово «бабуин». — А ты такой плохой, что пытаешься меня рассмешить! Наихудший. Плохой человек. Чонгук мычит ему в шею, целуя в последний раз, прежде чем отпустить. — Мне нужно сделать пару пробных запусков. Не стесняйся заглядывать в любое время и целовать меня. — Я сделаю это, — говорит Тэхён, улыбаясь. — Всё ещё хочешь этот отвратительный чай с кардамоном в четыре часа? — Не отвратительный и да. — Хорошо. Я пойду и напечатаю оставшиеся страницы, пока Чимин будет строить планы на заднем фоне. — Окей. Тэхён посылает воздушный поцелуй перед уходом, его шаги становятся тише, когда он идёт по коридору, на лице Чонгука появляется глупая улыбка, и он так рад, что больше никто её не видит.***
Вечером они все устраиваются на улице, чтобы выпить чаю. Хотя Чонгук не проводил так много времени наедине с Юнги или Сокджином здесь, он знал Юнги до этой космической миссии, а Сокджин — просто старая душа, которую все, вероятно, знали в какой-то другой жизни. Его дружбу со всеми шестью из них трудно описать — по тем же причинам трудно определить, что у него есть с Тэхёном. В каком-то смысле у них не было другого выбора, кроме как поладить. Но бесспорно было так легко расслабиться с этими людьми, что не имеет ничего общего с косвенными обязательствами. Когда все смеются над представлением Хосока о том, каким будет Юнги на танцполе, он обнаруживает, что ужасно хочет наладить настоящую дружбу с этими парнями. И когда он чувствует, как большой палец Тэхёна мягко давит на его локоть, он понимает, что из этого тоже хочет сделать что-то реальное. С каждым жестом Тэхён вдавливается в его кожу. Он даже не знает, чем занимались эти парни, когда они не сошли с ума наполовину и не вызвались добровольно участвовать в такой космической миссии, как эта. Но опять же, может быть, это и не имеет значения. Потому что сейчас он смеётся, наблюдая, как Юнги пытается скрыть свою симпатию к Хосоку за хмурым взглядом, и он чувствует себя беззаботным и счастливым. Вы теряете людей, но вы не можете потерять воспоминания, которые создаёте с ними. И, в конце концов, разве жизнь не одно большое воспоминание? Когда в ту ночь он лежит один в постели, заснуть не так уж и сложно. Он не чувствует себя одиноким, не с призрачными прикосновениями Тэхёна, всё ещё тёплыми и свежими на его коже. Знает, что завтра он снова увидит Тэхёна — Тэхён пытается не смеяться над всем, что он говорит; Тэхён делает свой чай отдельно, потому что любит больше сахара, чем остальные, и очаровательно хмурится каждый раз, когда Чонгук делает глоток; Тэхён смотрит на него с нежностью, которую он, вероятно, не заслуживает — этого достаточно.***
Никто не упоминает о возможности неудачной попытки контакта. Это было просто сообщение, переданное азбукой Морзе, но оно было точным и уверенным — с датой, целью и всем прочим. Даже если они на самом деле не вернутся к следующему месяцу, они, по крайней мере, узнают, когда смогут вернуться. На самом деле любого ответа было бы достаточно. Поэтому они вообще избегают говорить обо всём этом. Это невысказанное понимание — оно работает, если оно работает; и в конце концов они мало что могут с этим поделать, но продолжают пытаться. Оставшиеся дни проходят с опасением, которое все отлично прячут. Потому что в конце концов вы не можете перестать надеяться. Вы можете только удерживать себя от того, чтобы высказывать эту надежду.