Иногда Антону кажется, что Судьба реально просто над ним угарает.
А иногда Антону не кажется. Он в этом, блять, уверен.
Ну потому что каким, нахуй, образом, он вытащил из общей стопки в почти тридцать (!) учебников, учебник по химии, в котором на форзаце чёрной ручкой красиво было выведено «Арсений Сергеевич» и рядом парочка милых сердец?
Каким. Блять. Образом?
Ладно бы карандаш, он бы его хоть стереть мог, — но чёрная ручка? Серьзно? Ручка? Где он нагрешил-то так?
Оксана долго смеялась над ним так, что чуть не навернулась с кровати. А Антону было не до смеха, и он пытался отобрать у девушки нормальный учебник, но та так упиралась, отказавшись поменяться книгами, что у Антона от её брыканий синяки остались. И он решил смертельно обидеться, как на Окс, так и на ситуацию в целом, обидевшись вдобавок и на весь мир.
Про то, что он был больше похож на ребёнка, у которого отобрали конфету, Суркова решила умолчать.
Она все ещё хихикала с его трагичного лица, приговаривая, мол, всё нормально, он же не будет его у тебя отбирать, а если и будет, то ты ему живым его не отдашь ни за какие бабки. Да и всё равно, правда, ей-богу, никто ж не увидит, чего ты так трясёшься над этим?
Но это Антону всё никак не давало покоя. Он даже порывался заклеить эту надпись белым листиком, но пострадала бы печать от библиотеки, за которую ему его лопоухие уши надерут, так что вариант отпал. И он смирился.
Незаметно дорисовав пару своих сердечек. Но кто ему запретит, правда?
И просто забил и забыл об этом. Подумаешь какая-то девочка (или мальчик) в прошлом году пали под чарами химика, ничего необычного. Таких полшколы до сих пор ходит (и он в их числе, естественно). Правда, учебник не был подписан, и узнать, собственно, кто это — было невозможно. Не то, чтобы Антон хотел… Ладно, хотел, но значения это уже не имело.
«Но не может же всё так просто закончится, было бы неинтересно», — подумала Судьба и давай шалить.
В пятницу четвёртого сентября первым уроком в их классе была химия.
Ни с чем не сравнимая, неповторимая и, сука, первая химия. В восемь блядских утра. Тот, кто придумывал вставать в школу в такой безбожно ранний час, определённо сейчас гоняет чаи с Сатаной и злобно смеется в Преисподней, пока школьникам ничего не остаётся, кроме как вставать. Вот же чёрт поганый.
Антон сегодня сам как чёрт. Весь в чёрном, злющий, не выспавшийся и пребывающий в аду. Нет, скорее даже в адище. Рядом с ним Оксанка выглядит ангелом во плоти, но знали бы вы, ох, знали бы вы, как она материлась по дороге в класс, размазав тушь случайным движением, и грозилась прибить любого, кто помешает ей на пути к любимым знаниям! Шастун никогда не знал и не слышал таких матов.
Но смысл от этого не менялся. Первым уроком была химия, которую Антон хоть и знал, но не после бессонной ночи и не в восемь, блять, утра. А выбора не было. Пришлось доставать учебник и пытаться не упасть в него лицом, захрапев.
Только вот время шло, звенел звонок, а Сергеевича не было видно даже издалека. Удивительно, что их московско-питерский педант — опоздал. Они все куковали-куковали себе, ждали-ждали — и дождались. Герой дня, — хотя скорее утра, — все же появился спустя пятнадцать минут. Весь растрепанный, с очками набекрень и рубашкой наперекосяк. Быстро пробормотал приветствие и сел за свой стол, сразу же начав рыться в своих вещах. А Антон так и залип на него, всего такого… домашнего, что ли? Пока его Оксана не пнула под столом, и он не опустил взгляд обратно на формулу бензола.
Арсений же рылся в своей сумке, пока ребята покорно молчали, глядя на это действо, и тихо матерился сквозь зубы, понимая, что он забыл учебник для одиннадцатого класса дома. Он ещё раз тихо, но отборно ругнулся и обвёл взглядом класс. Школьники, сонные, недовольные, но удивительно тихие, взирали на учителя в ответ, хлопая глазками, как совята. А потом на глаза попалась последняя парта, где сидели очень даже активная Суркова и клюющий носом Шастун, и у них определённо было два учебника, один из которых ему был позарез нужен, потому Арсений, прочистив горло, спросил:
— Оксана, у вас ведь с Шастуном две книги?
— Да, Арсений Сергеевич, — кивнула девушка.
— Можете мне одну позаимствовать, пожалуйста? Я свою забыл сегодня.
Девушка кивает и незаметно пихает друга под столом, чтоб тот не сидел на месте. Он дергается, словно проснувшись, и смотрит на неё недоуменно, но покорно встаёт, беря свой учебник в руки. Антон подходит к его столу с книгой, видимо ещё не осознавая, что делает, отдавая ту Попову в руки.
— Спасибо, Антон, — улыбается химик, и у Шаста словно по телу электрический разряд проходит. О, проснулся-таки.
— Не за что, Арсений Сергеевич, — отвечает он и круто разворачивается, чуть ли не падая. Но успевает схватиться за край учительского стола, и, как ни в чём ни бывало, медленно отправиться к своему месту.
«Вот же мать вашу. Хоть бы колени не подогнулись», — думает он, медленно идя к своей парте, глядя под ноги, чтобы не дай боже не споткнуться. А он мог. Но всё обходится, и Шастун с успехом доходит до своего стула, падая туда с таким облегчением, что никакие выходные у грузчиков рядом не стояли.
Они с Окс кладут учебник последней посередине парты и ждут, пока Арсений Сергеевич начнёт урок, но тот застывает, слегка приподнимает брови, и губы его растягиваются в подозрительно довольной ухмылке. Тут-то Антон и вспоминает про злосчастную надпись на форзаце.
— Бля-я-я, — тянет он тихо, стекая под парту, насколько позволяют ноги и прикрывает рукой глаза.
— Что такое? — спрашивает шёпотом Суркова, удивлённая поведением друга.
— Я же надпись так и не заклеил, — трагично отвечает он ей, и у неё расширяются глаза.
— Шасту-у-ун, — медленно тянет Попов и ухмыляется так, что у Антона внутри все замирает от этого. Но он все еще пытается прикинуться ветошью и не отсвечивать. — Шасту-ун, Анто-о-оша, мой хороший. Я, конечно, знал, что ты любишь мой предмет, но чтобы так…
— Это не то о чем вы подумали! — от безысходности стонет Антон, но Арсений Сергеевич только качает головой и ухмылка не пропадает с его лица до конца урока. Оксана называет его склерозником и смеётся с его убитой рожи снова. А Антону по ночам теперь долго будут сниться эти растянутые «о» в его имени.
Господи, ну за что?
***
Арсений складывал бумажки на своем столе в аккуратную стопочку и думал. Рабочий день был окончен, а это значит, что можно поспешить домой, или домой к любимой девушке, вкусной еде и кроватке, зовущей его еще с самого утра. Но Арсений только медленно сортировал документы и думал, думал, думал.
Он в последнее время вообще много думал. Потому что подумать было о чём.
Например о том, почему Ира стала ему больше как сестра, чем любимая девушка? Или почему она больше не вызывала в груди того яркого тепла, что раньше? Или почему на парней смотреть стало более интересно? Или почему их с Кузнецовой секс стал скучным и однообразным, что вызывал скорее отторжение, чем желание? Или почему худые и острые коленки Шастуна привлекали его больше чем грудь той же Иры? Или почему…
«Так, Арс, стой. Какой Шастун? Какой привлекает? Ты совсем что ли? Он же твой ученик» — оборвал он самого себя, замирая на стуле.
«Который в этом году выпустится отсюда» — нагло зашептало ему подсознание, а у Попова глаза чуть на лоб не полезли.
«Но это же извращение! Он ведь ребёнок совсем» — истерически думал Арс, не обращая внимания на то, что вообще-то общается сам с собой.
«Ребенок, которому в апреле будет восемнадцать» — продолжало шептать подсознание.
«Он же парень! А я точно не гей» — продолжал упираться Арс в своей голове, уже позабыв про бумажки, истерично махая руками.
«У тебя просто мужика нормального не было» — ехидно продолжал давить голос в голове. —
«И ты не пробовал даже. Может понравится».
«А как же Ира?» — обречённо подумал Арсений, почти смиряясь с правотой голоса в своей голове. Ладно, он может и не натурал, но не педофил точно! В этом он был уверен. Ну не мог он влюбиться в ученика. Ну просто не мог.
Или мог?
Сердечки на форзаце учебника, недавно выданного ему всё тем же Шастуном, всплыли в памяти очень внезапно и очень натурально, реально грели сердце, где-то в груди.
— Я что, серьезно спорю сам с собой? — тихо произнес Арсений, обхватывая голову руками, упершись локтями в стол.
Ну не могло такого случиться, ну, не мог он так вляпаться.
— Я не мог влюбиться в Антона, у меня есть девушка. Я не гей, это просто такой период. Я не влюбился в школьника, и я не гей, я просто устал — расхаживая от стула к столу, проговаривал тихо Арс. Как вдруг скрипнула дверь и химика будто подбросило.
— Арсений Серг… — заглянула Зинаида Витальевна, их техничка и уборщица, но Попов оборвал ее, громким криком, сам от себя этого не ожидая.
— Я не гей! — а потом до него дошло, что именно вырвалось у него, и он округлил глаза, закрывая рот. Но женщина не поменялась в лице и просто кивнула.
— Хорошо, Арсений Сергеевич. Так мне можно тут прибраться, или вы еще посидите тут?
— А? — моргнул Арс и качнул головой, — да-да, я уже ухожу. Можете тут… Да. До свидания, в общем, — махнул он рукой ей на прощание, и скрылся за дверями, обходя Зинаиду как можно более дальним маршрутом.
«Какой позор, Господи» — краснея кончиками ушей, подумал Арс, быстро шагая в сторону холла. Он почти бежал к выходу, пока в голову опять не закралась та самая мысль, которую он отгонял всё это время.
Он гей. И это уже стало очевидным. Хорошо, с этим он мог смириться и мог это принять, все же не в каменном веке живем, а в двадцать первом. Теперь любить кого хочешь вполне нормально, но… Но почему сейчас он это понял? И почему так внезапно, а не медленно, долго, с толком и расстановкой? И почему свет клином сошелся именно на Шастуне? Он ведь не самый привлекательный парень мира, да даже не самый привлекательный парень школы. Так почему он?
«А чтобы любить нужна причина?» — вновь просыпается внутренний голос, и Арсений, с удивлением, понимает: и правда. Разве любить нужно обязательно за что-то? Но с другой стороны: не рано ли он тут о любви заговорил?
Твою мать, а ему ведь еще предстояло сказать Ире, что он, видимо, не только ее любит, но еще и члены. И молоденьких парней.
— Ну, не убьет же она меня, если я скажу, что я би и случайно на подростка запал? — в пустоту спросил Попов, глядя куда-то сквозь коридор и качнул головой, ускоряясь на выход.
***
На остановку Арс шел медленнее обычного, потому что все еще думал. Думал, может, ему все же показалось, и никакой он не гей. И даже не би, просто с Ирой у них не получилось. Или он хочет немного разнообразия в сексуальной жизни. Или еще сотня «может», которые естественно просто попытки избежать очевидного.
О Шастуне он думать и вовсе себе запрещал, авось понапридумывается еще чего, он же не отмоется вовек от этого!
А еще он просто боялся, что у него встанет, чего людям объяснить он не сможет.
Но потом Попов еще и шагал домой пешком, потому что пропустил свой автобус, и опять думал. Думал, думал, гадал, гадал, что ж ему делать-то теперь? Как проверить гей ли он? И действительно ли Шастун имеет к этому отношение? Прежде чем Ире что-то говорить, надо же быть уверенным в своих словах. Но Арс был, пиздец, как не уверен. И ссал. Очень сильно.
Блять, ну ладно гей, ну ладно мужиков любить, но втюриться в мальчишку из собственной школы! В своего ученика! Это же… ну пиздец же!
Он почти скатился в полную панику, когда вдруг вспомнил человека, что может ему помочь. Наверное. Но других вариантов у него все равно не было.
Как говорится, друг подставит плечо в трудную минуту, а сейчас нужно, чтобы подставил губы.
