Моя ненависть к тебе

Уже полтора года Эрен не знал, как это, просыпаться самостоятельно. Мать открыла дверь, на которой больше не было замка с тех пор, как они узнали от Аккермана о ночных приключениях их сына с отбеливателем, и негромко позвала его по имени. Подросток неохотно разлепил заспанные глаза и спустил ноги с кровати, обувая их в махровые тапочки. Каждое утро начиналось одинаково: Карла бесцеремонно заходила в его комнату, чтобы проверить, на месте ли ее сын, а заодно и будила в школу. А по воскресеньям на психотерапию. Сегодня было воскресенье. Почистив зубы, он прошел на кухню, елозя мягкой подошвой тапочек по жесткому ковролину, и уселся за тарелку с кукурузными хлопьями. Карла разместилась напротив и принялась неловко и долго смотреть, проделывая подобный глупый ритуал каждое утро. Иногда Эрен мог заметить, как становилась выпуклой венка на правой стороне её лба из-за того, как усердно она подыскивает тему для разговора. А причиной подобного поведения матери стала информация о том, что источниками большинства расстройств и неврозов в психиатрии являются нарушения в отношениях с родителями. Психиатр Эрена не оказался большим оригиналом, сделав заключение, что все его проблемы из-за нехватки участия матери и отца в его раннем детстве. Именно поэтому он, якобы, увязнул в любовной зависимости от взрослого мужчины (последнюю подробность Эрен попросил родителям не говорить). Видите ли, Карла и Гриша много работали, мало его обнимали и бла-бла-бла. Потом появилась Микаса, вследствие чего вектор и без того скудного родительского внимания полностью сместился на нее. Неудивительно, ведь та в раннем детстве пережила смерть родителей, приют и еще бог знает, что, по причине чего мягкосердечные мистер и миссис Йегер если не пропадали на работе, то полностью погружались в жизнь маленькой, но не пробиваемой на эмоции мисс Аккерман, помогая ей адаптироваться. А Эрен был сам по себе. Лазил по заброшкам, научился ругаться матом раньше, чем писать собственное имя, провоцировал хулиганов и получал жалобы от предков Армина, будто он, взбалмошный и невоспитанный, плохо влияет на их ангелочка. Разумеется, сам Эрен, как «истинный психбольной», полностью отрицал свой недуг, лишь недоумевая, когда психотерапевт на полном серьезе пытался заставить его разозлиться на маму, называя это терапией. А в ответ на обвинения в том, что его «любовь» произростала не из искренних чувств, а от одиночества, пережитого в детстве, и является расстройством, Эрен кричал, что его бессонница, депрессия, склонность к самоистязанию, приступы агрессии и прочее, не имеют ничего общего с влюбленностью. И он так неистово пытался доказать это непробиваемой башке доктора, что порой и сам начинал верить, будто болезненные симптомы и Леви — две абсолютно отстоящие друг от друга вещи внутри его души. Само собой, Эрен Йегер хоть и имел способности в точных науках, но всё же не был настолько крутым интеллектуалом, чтобы психотерапевт со стажем за десятки сеансов не смог отыскать лазеек в его сердце и разум. Вода камень точит. Сложно и со скрипом, но Йегер всё же поддавался лечению, потихоньку соглашаясь с некоторыми аргументами, приводимыми доктором. Как-то раз, например, тот зачитал ему перечень моментов, которые отличают его «болезнь» от настоящей любви. И в списке обнаружились вещи, о которых Эрен только лишь подозревал, но не мог дать им название. И когда психотерапевт их называл, он, еще не зная, что ему перечисляют симптомы, активно соглашался. Там были навязчивое стремление установить контакт против воли объекта, преследование, попытки манипулировать, нервозность, стресс, прогрессирующая социофобия, прогрессирующая депрессия, зацикленность на объекте и полная утрата интереса к остальным сферам жизни… Список продолжался и продолжался, а вместе с каждым новым пунктом на лбу Эрена образовывалась новая капелька пота. А дальше началось то, что доктор называл «положительной динамикой». Первые полгода Эрен каждый вечер смиренно отправлял на номер Леви Аккермана неизменное «Спокойной ночи, Любимый», получая всегда долгожданное «И тебе спокойной ночи, Эрен». Как вдруг однажды Эрену предложили, в качестве эксперимента, не написать первым. И, как его и предупредили, сам Леви даже не вспомнил про него. А когда он, как тупой школьник, повелся на убеждения старого идиота в белом халате сократить общение с Аккерманом сначала до сообщения раз в два дня, а затем раз в неделю, то однажды сам пришел к горькому выводу, что… это игра в одни ворота. Каждый раз, стоило ему вспомнить непрекращающиеся гудки, когда он наизусть набирал номер, от него будто отрывался кусочек. Его руки так затряслись, когда Леви впервые не взял трубку, что он выронил телефон, а глаза застлала пелена из слез. Боль была настолько сильной. Казалось, что даже в их последнюю встречу было не так безумно тоскливо и обидно, потому что тогда его хотя бы снабдили надеждой, поцелуем и сладостью долгожданной близости. А теперь всё, что между ними было, втаптывали в грязь. И проклятый психотерапевт, видя, как Эрен отпускает себя, проваливаясь в пучину темных мыслей, только поощрял, только разгонял и поддакивал, словно дуя на угли, которые краснели у Эрена внутри, пока не начинали гореть. Время шло, боль перерастала в лютую обиду, а обида в что-то похожее на примешанную к его чувствам ненависть. Это уничтожало его, разрывало на куски. В то ужасное для себя время Эрен почти полюбил гребаные сеансы психотерапии, потому что только после них ему совсем чуть-чуть становилось легче. Сраный доктор говорил: «представь, что я — это он, и выскажи мне всё, что думаешь о нём. Это действительно очень скверно с его стороны», — порол чушь старый урод, а Йегер велся и начинал так громко орать, что лопались капилляры. Так док узнал его имя. Потом еще выяснилось, что мерзкий дед знаком с Ханджи (еще бы в дыре, в которой они жили, обошлось без подобных совпадений), и, кажется, доктор теперь в курсе, о каком именно человеке они говорят каждое воскресенье с десяти утра до полудня. У Эрена даже произошел откат в состоянии из-за стресса, когда он это выяснил. Так сильно он боялся, что психотерапевт расскажет родителям, кто именно является объектом одержимости их сына, и Леви как-то пострадает. Но к счастью, этого так и не произошло. Месяцы сменяли один другой, с невиданной скоростью пролетели каникулы, пришла осень, притащив с собой несмолкающие разговоры о планах на будущее, экзаменах, университетах Троста и Стохеса… Часто Эрен смеялся с подобных разговоров, так как восьмидесяти процентам его приятелей подобная перспектива даже не светила. В их захолустном городишке и не менее убогой школе, где к тебе мог пристать физрук, физик занимался только теми детьми, которые ему нравились, а биологичка помешана на астрологии, о хорошем образовании можно было только мечтать, и если ты сам искренне не интересуешься каким-либо предметом, как Арлерт, то шансы успешно сдать экзамены стремятся к нулю. Он верил разве что в Армина, себя и, может быть, Жана Кирштайна, которому богатенькие предки наняли дорогого репетитора по каждому из предметов. Ну а еще у Кирштайна была несгибаемая мотивация. В Тросте ждала Микаса. На такой ноте и завершилась школьная жизнь. Сегодня, в один из последних дней лета Эрен ехал на один из последних сеансов в самом дерьмовом настроении, потому что сегодня Леви приснился ему. Каждый раз, когда Йегер видел образ Аккермана во сне, он просыпался в самых смешанных чувствах. Потом дрочил, после чего в груди делалось так пусто, что хотелось спуститься вниз и вместо завтрака проглотить отбеливатель, будто и не было всех тех бесконечных часов психотерапии. Если подобное случалось среди недели, то оставалось некоторое время на передышку, а уже в воскресенье, придя в себя и оправившись, он погружался в это снова, рассказывая на сеансе. Но сон приснился сегодня. И сегодня же он должен будет вывалить всё психотерапевту. И, как придурок, расплакаться. Потому что старый урод обязательно доведет его до слез, в этом не было сомнений. Так было всегда, когда Эрен пересказывал ему свой сон. — Что нового, Эрен? — спросят его. — Опять! Доктор сохранит лицо, но Эрен увидит, как едва заметно дернется седая бровь, и как тот будет сдерживать себя, чтобы не поморщиться. — Когда это произошло и как ты отреагировал? — Сегодня! Как всегда!

***

— Отстань, Жан! Придурок! — Армин выбивался из рук Кирштайна, вертелся, порывался тыкнуть его пальцами под ребра, кусался, пока тот продолжал свои попытки отобрать у него блистер с феназепамом. В конце концов, зубы Армина всё же добрались до обидчика, и тот, громко вскрикнув, отпустил. Но, впрочем, ненадолго. Схватил опять, стоило чуть отдышаться, оторвал от пола и принялся трясти, рассчитывая, видимо, что таким образом таблетки высыпятся у Армина из штанов. Они проводили последний день каникул в комнате Кирштайна, прожигая время за наблюдением того, как тот складывает свои модные тряпки в чемодан на колесиках, чтобы завтра на долгие месяцы покинуть этот дом. — Тащи таблетки, Криста! — Ты уже задолбал, я Армин, а не Криста! Сколько раз повторять! Эрен сам подсадил Жана и еще полкласса на это дерьмо, когда ему их назначали целую кучу. Однако теперь поставки через Йегера разладились (тому просто перестали их выписывать), а Армин случайно спалился, что те же самые от бессоницы принимает его дед. И с тех пор блондин позабыл, что такое покой и отдых. Пока Жан и Армин слились в груду из двух пихающихся и сопротивляющихся тел, Йегер лениво осматривал обстановку вокруг. Последний раз он был в этом доме вечность назад на какой-то вечеринке, где его, как потом выяснилось, меньше всех ждала Микаса и хозяин этой самой вечеринки. И если бы Эрену сказали тогда, что однажды он будет вот так вот сидеть здесь в качестве званного гостя, в качестве… друга? Он бы втянул носом поглубже, чтобы до горла, набрал бы в рот побольше соплей и «оскорбил» шутника прямо в лицо. Однако, с тех пор столько воды утекло. Жан, окрыленный любовью к его сестре, с каждым днем подбирался ближе и ближе, пока тоже как-то раз не оказался в комнате у Эрена, вынюхивая: а какие цветы она любит? А какую еду? А какие праздники? Спорт? А какой спорт? А если я оденусь вот так, ей понравится? Фу, мерзость. И ведь не врежешь ему хорошенько, чтобы вставить превратившиеся в розовый кисель мозги. Не выльешь в рюкзак газировку, не запустишь пенал из окна, как раньше, не перемажешь брюки корректором, не раскидаешь сменную обувь по раздевалке, не украдешь еду, не наделаешь ошибок в его тетради, пока тот не видит… Ох, сколько бы всего Эрен мечтал сделать, но был связан по рукам и ногам своим дурацким обещанием Кирштайну. Обещанием, что поможет заполучить Микасу взамен на то, что тот прикроет его перед родителями, пока Эрен будет совершать побег в Трост. Самое обидное, что его дурацкая помощь так и не пригодилась тогда. Бред. Глупая, тупая ситуация. Ровно как и сам Жан Кирштайн. — Пусти! Ты уже совсем наркоман, Жан! Эрен, скажи ему!!! Жан так волновался перед завтрашним днем, что ходил весь бледный с самого утра и грезил феназепамом, точно гавайской пиццей, не иначе. — Визжишь, как будто я тебя изнасиловать пытаюсь! — ЭЙ! — выпрямился Эрен, смекнув, что дальше должна последовать шутка про то, как к Армину в седьмом классе приставал физрук, а шутить на эту тему имел право только Йегер. Они еще какое-то время возились, пока Эрен просто сидел, перебирая канцелярские принадлежности Жана и думая, какой бы ущерб нанести. Снял с одной из ручек колпачок, залил в него замазку, не слишком много, чтобы не пролилось, надел обратно и аккуратно вернул всё на место. Неизвестно, когда Жан это обнаружит, да и вряд ли поймет, что это Эрен. Но всё равно будет сидеть, как идиот, с вытянутым от недоумения лицом. Не добившись от Армина ничего крепче ибупрофена, который разве что от больной бошки помогает, Жан теперь сидел сверху на блондине, раскрасневшемся от непривычной для его тщедушного тела активности, и что-то недовольно бубнил, обзывая свою жертву Кристой, а Эрен заинтересовался разбросанными школьными тетрадями. В руки попалась тетрадь по биологии, и тут же перед глазами предстала Ханджи и их последний разговор, из-за чего настроение окончательно сошло на ноль. Они тогда позакрывали учебники на последней странице. Кто-то с сожалением, кто-то с радостью, кто-то с равнодушием, как Эрен. Миссис Ханджи Зоэ произнесла небольшую напутственную речь, пожелала успехов на жизненном пути, заметила, что, чтобы поступить в университет, надо быть не пальцем деланным, и отпустила несчастных, попросив Эрена задержаться. — Ох, значит, вы втроем будете поступать в Трост? Какая жалость, что так мало твоих одноклассников наберут достойный балл. Но в тебе, Эрен, я ни капли не сомневаюсь. Еще бы, с твоим соединением Солнца и Марса, да еще и в Овне… иными словами, упорства и целеустремленности не занимать! — она отчего-то строила из себя до ужаса счастливую женщину, растянув лицо в широченной улыбке. Глаза ее Эрен не видел, так как в стеклах очков слишком ярко отражался свет из окон. — Спасибо, — только и ответил подросток, молясь, чтобы та скорее ударилась в астрологический прогноз на всю его гребаную жизнь, чем в то, о чем он совсем не хотел говорить. Он ощущал себя, будто стоит на треснувшем льду и вот-вот провалится в темную ледяную воду. — Ты ведь будешь жить в общежитии? Всё-таки провалился. — Спросите у своих гороскопов! Зачем Ханджи, взрослая и откровенная, начинает юлить вокруг да около, не решаясь напрямую спросить его? Или попробовать уговорить? Или приказать, пускай это и бесполезно? А, быть может, она знает, что отныне Эрен не намерен бояться или подчиняться. Она ведь в курсе, что ему восемнадцать. И теперь он… тем более не станет спрашивать разрешения. — Ты не можешь жить у него, Эрен, — начинает она прямо, словно читая мысли. — Это… Это неправильно, ты ведь умный мальчик. И поверь, ни я, ни мистер Смит никогда не желали тебе зла. Мы думали лишь о твоей безопасности и о комфорте нашего друга Леви. Большая ошибка с нашей стороны, что мы так и не донесли о ситуации твоим родителям. Я хочу поговорить с тобой, потому что чувствую свою вину за это. Мы с Эрвином поступили непрофессионально, но я верю, что еще могу помочь тебе. — Мне ничего от вас не нужно. — Эрен, я понимаю, что ты совершеннолетний и поэтому думаешь, что Леви отныне ничего не грозит, — продолжала Ханджи, пропуская его слова мимо ушей. — Но ты всё еще слишком молод, непостоянен, неуправляем. Твои чувства еще тысячу раз переменятся. Леви тоже это прекрасно понимает, и поэтому всё, чего ты добьешься — это внесешь разлад в его жизнь. Ты же наверняка заметил, что стоило тебе сделать малейший шаг назад, он сразу отдалился, — Эрен мгновенно вскипел, краснея лицом далеко не от смущения. Конечно, она в курсе. Они ведь общаются. Давно пустившая отравленные корни обида после слов Ханджи разрослась в груди с ещё большей силой. А вместе с ней и ревность. — Какое вам вообще, блять, дело? Я больше не ваш ученик! — Ты больше не мой ученик, но Леви всё еще мой друг. Я заступаюсь за него. Ты принесёшь только проблемы. Я взрослый человек, послушай меня, я знаю, о чём говорю. — Я теперь тоже взрослый человек. — Эрен, милый, ты всё еще неопытный, неискушенный подросток, которому… — …упорства и целеустремленности не занимать. Вы сами сказали. То, как он хлопнул дверью в тот раз, слышала вся школа. И потом весь день он плохо ел и всю ночь плохо спал. — Опять ты залип в одну точку с таким лицом, как будто собрался кого-то убивать, — Армину и Жану пришлось тормошить его, чтобы вывести из задумчивости.