Афродизиак

Снег мокрой ватой ложился на плечи, заставляя думать, что весна совсем нескоро, хоть уже и было начало марта. Втянула ноздрями леденящий воздух и, зябко кутаясь в пуховик, продолжила идти  к кладбищенским оградам "свежих" захоронений. Множество новых могил, где каждая была заставлена венками. Приходилось всматриваться в таблички на крестах, хоть я и уточнила место в ритуальном архиве у главных ворот "парка" мёртвых. Завидев инициалы, которые никогда бы не хотела увидеть так и воочию, притормозила в нерешительности, словно проверяя себя, нужно мне это или нет. Готова ли я осознать утрату? Шагнув в открытую, наскоро установленную калитку, замерла взглядом на деревянном кресте свежезакопанной могилы.   "Олег Орловский" выцепил взгляд и я мертвой куклой свалилась на колени. Мой мир закопан вместе с отцом. Мир в котором я и не помню, как жила, но точно, абсолютно точно там не было ежедневного ощущения перелома костей и постоянных спазмов желчи. Не было, замерзшей в одной точке, жизни, не было издыхания каждой клетки тела. Зачем я пришла сюда? Да и что теперь могу ему сказать: кто я такая чтобы что-то рассказывать о себе, оправдываться и искать поддержки в гробовом молчании. Я не могла ни плакать, ни выдавить из себя хоть одно прощальное слово. Я просто ком грязи слившийся с наростом могилы. Я — снег, растворяющийся в черной земле. Я — пустота.  Сидя на промерзшем грунте, накрытым снежным одеялом, хотелось залезть под него и лечь рядом. Слиться телами в один труп и разлагаться вместе, больше не чувствуя боли. Я хотела бы расплакаться, кричать о своём горе на всё кладбище, но понимала что моя пустота заключалась не в отсутствии сострадания, а из в жалости к себе. Очутилась здесь, чтобы отдать дань памяти и скорби, но вместо этого надела траур по своей жизни. Представила себя на этом месте, под грудой венков и похоронных лент "Гнилой дочери",  "С ненавистью от всех нас", "Гори в аду". Тень сарказма прошлась по губам, едва приподняв краешек вверх. Тоскливо подняла взгляд к небу, словно прося у высших сил, какую-то помощь, подсказать нужные слова для соответствия дочери, потерявшей отца. Но поддержка не приходила: густые, серые облака лишь ссыпали на землю ещё больше снега. Не мигая, уставилась на крест, думая, что хоть так до меня дойдет боль утраты, но я лишь бестолково пялилась, не испытывая удушливой горечи вечной разлуки. Поднявшись на ноги, отряхнулась и, последний раз посмотрев на могилу, медленно пошла прочь. Тело начинало моросить, с каждым шагом кидая то в жар, то в холод, нужно было успеть заскочить к матери прежде, чем я буду не в состоянии отличить реальное от галлюцинации.  Внутри меня разрасталась пробоина. Чёрной дырой она пробивала себе путь всё дальше и дальше, пройдя далеко за пределы морали и раскаяния. Я ощущала это сейчас и каждый раз, когда брала перерыв между раем героина и геенной ломки. Идя вдоль множества могил, я одновременно и сочувствовала  всем тем, кто покоился под своими мёртвыми сугробами и радовалась, что они уже не видят, убивающий сознание, свет этой сраной жизни. Возвращаясь мыслями к отцовской могиле, не испытывала тех же чувств, что и к чужим захоронениям, словно он был ещё более далёким от меня, чем неизвестные мне умершие.  Онемение чувства скорби и паразитирующее эхо невысказанного, обезображивали субстанцию под прежним названием душа. Она давно покинула меня, оставив ржавыми гвоздями торчать разбитые осколки человечности. Понимала ли я это до прихода на кладбище? Мне не с чем было сравнивать, ничто ещё не выдёргивало меня из блаженного существования. А когда краски удовольствия заканчивали раскрашивать сознание, я не могла думать ни о чём другом, кроме как искать свежую палитру. Помню, я только собралась макнуть свою кисть в ярко-алый цвет опиума, как на телефон пришло смс. Недовольно зависнув с наполненным инструментом, мельком взглянула на номер отправителя и текст сообщения: "Отец умер. Рогожское". Хмыкнула, скривив раздосадованную гримасу, не оценив шутки папочки, приславшего это смс со своего телефона и продолжила своё занятие по насыщению себя яркими пятнами, которые спустя пару секунд, вновь на время заполнили во мне все испепелённые дыры. Вернулась к сообщению через день или два, вспомнив, что получила какую-то странную новость. А приехав сюда, осознала, что напрасно попыталась проникнуться произошедшим.  Выйдя за ворота старого кладбища, побрела к метро, умоляя саму себя не сдохнуть не дойдя до подземки. Я тщетно пыталась вернуться к воспоминаниям своего детства или хотя бы к каким-то ярким событиям прошлого. В голове крутился только один навязчивый вопрос: вероятно я теперь унаследую какие-то накопления. Это же спросил и Паста, когда я поделилась новостью от матери. Подогревая одну ложку на двоих, прикидывали, что по логике первая на очереди на наследство моя мама и в какой-то момент я усомнилась в своей любви к ней. Безусловной любви уже не было, а может и не было никогда. Я до одури захотела получить всё, что теперь мне принадлежит, распоряжаться своими деньгами, вещами, жить в своей квартире. И сейчас, прочувствовав вновь эти эмоции, хотела бы предъявить матери за мою упущенную жизнь и потребовать отдать то, что мне причитается. Я прибавила шаг, подгоняемая необузданным желанием к справедливости. Дорога до метро, а по-совместительству и до дома, заняла больше часа. Я истратила весь запас сил, совершенно сбившись со своих планов и намного острее ощущая героиновое удушье — хваткие руки тянули за плечи, заставляя затормаживать и, держась за стену, столб или выступ остановки, переводить дыхание. Подбадривая себя тем, что я в нескольких минутах от цели, отлипла от опоры и продолжала идти, утешая себя, что скоро получу желаемое. В домофон пришлось звонить, поскольку ключи я не брала, да уже и не помнила где они. Может быть я теряла свои вещи, а может, толкала их кому-то — воспоминания отчасти были покрыты мраком. На звонок никто не отвечал и я, вскинув плечи, хотела уже отвернуться от входной двери, когда в динамике домофона резко прозвучал писк об открытии. Потянула ручку на себя и вошла в подъезд. На этаже пришлось вновь звонить в дверь, это тоже раздражало, словно и так непонятно что необходимо встретить пришедшего. Зажала пальцем звонок, даже не собираясь его отпускать пока не отворят. Обувь зашаркала по общему коридору и, наконец, мне открыли. Мама на несколько секунд задержала на мне опустошенный взгляд и облокотилась плечом о дверной косяк чуть приоткрыв дверь. Это выглядело своеобразным блоком для того чтобы я не прошла дальше. — Привет, — поздоровалась с ней, захватывая выступ двери и притягивая на себя. В ответ мама упёрлась с другой стороны, крепко удерживая дверную ручку и не позволяя мне отворить дверь полностью. Полубоком едва шагнула к ней на что только уперлась в тело матери.  Повернул голову, видела как она беспристрастно смотрит в одну точку. — Зачем пришла? — Сухие губы медленно и вяло проговорили фразу. — Повидаться, — отступила назад, чтобы смотреть ей прямо в глаза, — мне не рады? — Ухмыльнулась, но озабоченный взгляд мамы мгновенно стёр с меня улыбку.  — Повидались. — Она мягко дёрнула дверь, пытаясь затворить её, на что я тут же вставила в проём руку и подалась телом вперёд.  — Какого черта происходит? На секунду мама замялась, видимо соображая, что устраивать концерт на радость соседям не входило в её планы. Как-то нервно дёрнувшись, мама поджала губы и на выдохе мотнула головой в сторону коридора. Я всё же прошла в квартиру. Пока мать затворяла общую дверь, я скинула один кроссовок, как в холл вышел неизвестный мне мужик. — Здравствуйте, — официозно поприветствовал и, подойдя, протянул мне руку. С нескрываемым отвращением посмотрела на крепкую ладонь и, скинув второй кроссовок, обошла гостя, направляясь в свою комнату.  — Слава, это Алексей — друг семьи. Ты наверное его не помнишь,  ты была маленькая, — зачем-то представляла мне его мама, — куда ты? Ещё десять минут назад меня начинало лихорадить от подступающих отходняков, но сейчас, конкретно трясло от тупости матери и её ко мне обращения. Словно это я была гостем в этой квартире, а вовсе не долбаный Алексей.  — Иду к себе, если это так незаметно и думаю, что здесь делает этот, твой друг? — Замерла в шаге от комнаты, желая указать им всем на свои места.  — Марин, я подожду в кабинете, — отозвался мужик, обращаясь к матери. — Чувак, за дверью не хочешь подождать? Он выбешивал меня не только своей холеной рожей, но и манерой поведения, которой словно говорил, что теперь он здесь отец и муж и Господь Бог. — Слава! — Осекла мама, двигаясь в мою сторону. — Ты совсем распоясалась. Я ослышалась или она действительно сказала это слово — распоясалась. Повторила его в голове и смех непроизвольно вырвался наружу. Мама остановилась, смотря непонимающим взглядом, что веселило ещё больше. Слёзы веселья выступили на глазах, пришлось утирать их ладонями, чтобы видеть рожи собеседников. — Распоясалась... — Смех новой волной накрывал меня, заставляя дрожать в угаре.  — Прости, что так вышло, — отрезала мама и я даже прекратила смеяться. Но извинялась она перед своим мужиком. Поняв это, я мигом изменилась в лице и заскочила в комнату, остервенело хлопнув дверью. Не так я представляла нашу встречу, да и не думала о ней вовсе. Всё в этом дне было ошибкой и кладбище и мама и зачем я только сорвалась со своего насиженного места. Пока за дверью доносились отголоски извинений и причитаний, я ныряла в каждый ящик, шкаф или полку, чтобы найти хоть что-то стоящее. Хлопнула входная дверь, через несколько секунд ещё раз. Мама проводила друга семьи и вошла ко мне. Застав меня, собирающей всякий хлам, скрестила руки на груди и, надув щеки, на выдохе начала читать нотации. Я слушала в пол-уха монотонный голос матери, который нет-нет перемешивался с громкими интонациями и стенаниями о моей внешности, долгом отсутствие и прочей херне. Тогда я посмотрела на неё, прикидывая — ей самой-то как от того бреда, что она несёт.  — Твой ебырь что ли? — Интересно, а как давно она завела себе ухажёра. Наверняка друг семьи еще со времен моего детства опекал её либидо.  — Не смей так отзываться о нём! — Запищала мама, — что ты знаешь, на себя-то посмотри! Прав был отец, когда выгнал тебя из дома! Как много новостей, я не успевала обрабатывать информацию. — Если хочешь знать, то я ушла сама и в первую очередь от твоей искренней материнской любви, — скривила мину, подкидывая сарказм всему своему виду, — я, признаться, не понимаю зачем и о чём нам с тобой разговаривать.  Она вся пылала, подбородок потряхивало, придавая нервозность её лицу. — Не так всё должно было быть, — в итоге огорчённо промолвила мама и вышла из комнаты. Я пожала плечами и закинула серебряную брошку в пакет. Мать ушла на кухню и затворила за собой дверь. Уличив такую возможность, я сразу вошла в кабинет к отцу за ноутом. Всё было ровно так, как и в тот самый день, когда, уходя, я просила у него денег. Ряд стеллажей, заставленный книгами, которые он очень редко читал, немногочисленные концертные прибамбасы, награды, сувениры от поклонников, стены, увешанные самописными картинами вперемежку с фотографиями. Пройдя к столу, села в его кресло и протянула пальцы к ПК. Тупо смотря на закрытый ноут, поняла, что не решусь забрать его. Именно здесь, а не на кладбище на меня накатили воспоминания, причём самые светлые и добрые, которые я когда-либо испытывала в семье. Стало ужасно душно и щемящая тоска залегла тяжёлым комом в груди. По мере того как я вспоминала какие-то детали прошлого, ком всё больше и больше заполнял грудину. Уронив голову на руки, тихие всхлипы разорвали тишину моей души. Я — пустота. Я — отчаяние собственного одиночества. Ошибка созданной иллюзии свободы. Это умер не отец, умерла я, в его глазах и глазах матери.  — Слава? — В кабинете оказалась мама и я отпрянула от своих рук, смотря на неё замыленным взглядом, — Слава, милая моя, девочка. Мама стремительно прошла ко мне и, развернув на кресле, крепко прижала к себе, позволяя моей боли пройти сквозь её сердце. Она заплакала и теперь мне захотелось утешить её. Сильно сжав руки, я чувствовала такую мощную энергетику, что ни один наркотик, не мог принести мне это ощущение. Давно потерянное и обесцененное чувство  поддержки и любви. Может быть, если бы Виталик не бросил меня тогда, когда приехал на праздник, не сбежал, я бы смогла ощутить настоящую, а не искусственную эйфорию многим раньше. Успела бы увидеть отца, сказать самое важное, а может и всего бы этого не произошло, умей мы вообще говорить друг с другом. Чуть успокоившись, ослабила объятья, подняла глаза на маму и спросила то, что должна была спросить только получив сообщение о самом страшном.  — Почему папа умер? — Я не пыталась заложить в свой вопрос особый смысл, но это вышло само собой.  Сознание тут же подкинуло дров в пекло "Из-за тебя, из-за тебя", эта мысль навязчиво отравляла моё и без того зыбкое состояние.  — Мы, мы... — начала мама, не в силах собрать эмоции и мысли воедино, — я, нам.... Слова окончательно запутались, заставив её закрыть ладонями лицо и вновь протяжно зарыдать. Я понимала, что должна быть с ней, остаться, что это горе наше, оно общее и неделимое и то, как она горячо нуждалась во мне, всё говорило "Останься!". Но прошли первые  двенадцать часов после приёма, остаться — означало захлебнуться собственной кровью.