Афродизиак

ВИТ Обрывки сна и такая же рваная реальность. Смертельная пустота, затмевающая обзор не только впереди, но и внутри меня. Смерть наяву. Способность говорить пришла частично, слышать, почти сразу. После того как я вернулся в этот мир, лишь через пару тысяч лет осознал, что нахожусь в больнице. Что же, я рад, что не сдох. Но после того, как мне под кожу ввели лекарство, которое огненной струёй обожгло вены, понял, что пожалел о своей первичной радости. Однако кое-что не давало слететь с катушек. Слава — единственное за что я цеплялся, чтобы не отключиться вновь. Я вполуха слушал кого-то из персонала, пока мне проводили очередные манипуляции. Просил дать позвонить, но видимо моё: — Пфайте пазить, — переводилось, как дайте попить, на что мне, к моему удивлению, даже отказывали. — Организм перетерпел большую нагрузку, к сожалению питание и вода ограничены, — отвечал сотрудник и я поражался насколько четко всё понимаю, но как собака, не могу выдавить и одно короткое верное слово. В палате зажгли свет и показали на уровне моих глаз, как пользоваться кнопкой экстренного вызова помощи. Моими ответами стали глаза. — Длинно моргните, если "Да", и не моргайте, если ответ отрицательный, — посоветовал медбрат, — через полчаса будет врач. Я не моргал, не знал отвечать ему или нет и как послать нахрен отсюда. Но он не уходил, сел где-то неподалеку, скрипя ручкой по бумаге и доводя до исступления этим звуком. Слух обострился до максимума, как раз после грёбаного лекарства. Хотел бы я надиктовать парню текст своего завещания, но очень вовремя вспомнил, что оставлять, кроме бесценного винила и установки, мне, собственно говоря, и нечего. Не упоминая даже про то, что некому. Мысленно усмехнувшись своему фактическому одиночеству, в голове моментально возник образ подруги. Причём не из далёкого прошлого, где она ярким пламенем влетала в мою жизнь, принося с собой, несмотря на её вечные, нелепые проблемы, умиротворение, а вот последнее, что помню. Почти бесцветная, чуть жёлтая кожа с пигментными пятнами на щеках и шее. Худоба, которая очерчивала кости скул и огромные глаза, как два темных, помутневших янтаря. Кричащие иссиня-черные синяки под ними, оканчивающиеся мешковатыми припухлостями. Волосы на голове, собранные в мой любимый высокий хвост, но со спутанными, безжизненными и такими же грязными, как и вся она, волосками. Я помню её лицо до мельчайших подробностей, но то, что было потом, лишь драными кусками. Урод, воткнувший на моих глазах лезвие в бок Славы, одно воспоминание о нём, кидало моё тело в жар. Тот же мудак, что проткнул и меня. Первым делом, когда выйду отсюда, спалю эту хату в чёртовой матери, чтобы не осталось и пепла, вместе с этими отбросами. Второй тип, вмазанный по самые яйца, тоже так и просил похоронить его там же. Славу бы не мешало окатить ледяной водой и засунуть головой в колодец, но разве это уже возможно. Сердце предательски закололо от мысли, что она может быть ещё в той квартире, ещё больнее было от того, что она могла оказаться в больнице, как и я или хуже... Учащённо задышал, непроизвольно сжимая кулаки по мере своих сил. Аппарат рядом со мной подал сигнал и медбрат тут же нарисовался. — Что? Тише, тише, — положил свою ладонь на мои, почти сжавшиеся, пальцы руки, — больно, знаю, потерпите совсем немного, будет обезболивающее, пока нельзя. Не поможет мне твоё обезболивающее, вырежьте сердце и дело с концом. Я адски и сиюминутно иссяк, словно в очередной раз отобрали все силы. Не мог больше думать и вспоминать, чувствуя яростную пульсацию в черепушке. Но за наступающей агонией вновь промелькнул сраный подъезд и какой-то мужик, вышедший на площадку. — Опять трупак... Галя, звони в скорую! — Кажется последнее, что я слышал. Может и не Галя, а Надя, а может и не было никакого мужика. Сознание вновь подводило, стирая память на ходу. Я проваливался в сон из которого всеми путями пытался вырваться, но не мог обуздать своё каменное тело. Я был словно отделён от него, как будто паралич сковал мышцы, не позволяя привести их в движение. Ощущая себя словно наяву, я тут же спокойно встаю с больничной постели. На мне нет никаких проводов и датчиков, нет и парня, который только что был здесь. Уверенно выхожу в коридор, причём одетый, кажется в свою обычную одежду. В помещении больницы пусто и мне ничего не остаётся, как идти вперёд, продвигаясь на выход из клиники. Все больничные палаты с чуть приоткрытыми дверями, но по-прежнему ни души и ни звука. Продвигаюсь дальше медленным шагом, так и чувствуя, что это неправильно и меня вскоре вернут на койку. Но опасения напрасны, до самого лифта так никто и не бросился за мной. Захожу в открытую кабину и она сама едет вниз, мне не пришлось нажимать на кнопки, будто машина знает, куда меня везёт. Понятие времени было относительно, но казалось, что этот спуск длился несколько минут и, наконец, лифт замер, открыв дверцы. Шагнул из него и удивился как здесь темно и холодно, совсем не так уютно, как на этаже с моей палатой. Коридор требовал ремонта, особенно об этом кричали облупленные и исписанные матными граффити стены. Пол был залит чем-то липким, грязно-болотного цвета, как жижа от слизняков. Никакой мебели, окон, а также людей, просто мрачный путь в никуда. Я повернул голову налево и направо, прикидывая, куда нужно идти, но в какой-то момент решил, что лучше валить отсюда прямо в лифт, на котором и спустился. Обернулся к дверцам, но никакого лифта не было, такая же грязная, изуродованная стена, как и всё вокруг. На секунду меня охватил страх, как отсюда выбраться, но и кричать, подавая признаков жизни в злачном помещении не хотелось. Сглотнул отвращение и только повернулся вправо, решив идти в этом направлении, как тут же упёрся носом в ворота. Широкие, двустворчатые ворота, с высоким заслоном поперек. Потянулся к нему, чтобы поднять, но не смог и на миллиметр сдвинуть с места. Несколько провозился с замком, а потом плюнул на эту затею и двинулся влево от лифта. Показались двери в палаты, наугад дёрнул ручку одной из них, но также оказалось заперто. С каждым шагом темнота будто сгущалась всё больше, вот-вот и я не увижу края собственной обуви под ногами. Я всё шел и шёл, через раз толкая двери, но безрезультатно. И впереди этих дверей становилось всё меньше, может быть в итоге останется только одна на выход. Я ужаснулся, когда понял, что уткнулся в тупик. Глухая стена, облитая чем-то смрадным, но я коснулся её, в желание убедиться, что пути дальше нет. Неожиданно рука нащупала ручку двери, облитую той же жижей, что и стена. Дотронувшись до неё, рефлекторно притянул пальцы к носу, вдохнув протухший, гнилостный запах. Брезгливо передёрнувшись, ни на что хорошее не надеясь, по инерции толкнул дверь вперёд, совершенно не думая, что она могла открываться на себя. Дверца не поддалась и я, опустив ручку до упора, потянул к себе. Та послушалась и на моё счастье, я хотя бы перешёл в другую комнату. Здесь не было так темно, но лучше бы я не видел то, что предстало передо мной: стены, измазанные коричневой зловонной массой, под ногами субстанция, ещё более вязкая и густая, чем в коридоре, никакого источника света, кроме засечек на стене, через которые пробивался приглушённый, блеклый луч. Присмотревшись, понял, что передо мной стоит старая, железная больничная койка, а на ней, прикрытый засаленной жёлтой простынею бугорок. Невольно шагал ближе, с усилием отцепляя подошву от пола, совсем не планируя смотреть, что там находилось, но меня будто тянуло к этой кровати магнитом. Только уткнувшись в железную балку койки коленями, остановился и рука сама потянулась к прохудившейся ткани. Сердце подпрыгнуло до горла, когда оттянув простынь, я увидел ребенка. Девочку не больше восьми лет. Тощее тельце, не прикрытое никакой одеждой кроме этой вонючей накидки, свернувшись калачиком, она недвижимо лежала на сетке без матраса. Должен был прикоснуться к ней, проверить пульс, привести в чувства, но не мог этого сделать, ошарашенно глядя на знакомые черты лица. Темно-каштановые волосы струились мягкой гривой, доставая ей почти до поясницы, тонкий, чуть вздёрнутый носик, пухлые, алые губы, едва приоткрытые и два, широко распахнутых, янтаря глаз, безжизненно замершие взглядом в одной точке. Словно в тумане, вижу как моя ладонь касается её тонкого плечика. Мертвецки холодная кожа леденит подушечки пальцев и я осознаю, что передо мной мёртвое тело, когда едва качнув его, оно тряпкой падает на спину. Сглатываю ком ужаса и быстро накидываю простынь на девочку. Протираю руками своё лицо, оставляя на нём тлетворный запах от ладоней и решаюсь вынести её отсюда. Но только я наклонился и пропустил руки под тело, чтобы поднять его, как оно из мягкой формы, стало неподъёмным камнем. Дёрнув несколько раз, оставил затею, не понимая, как забрать ребёнка. Обошел кровать с другой стороны и повторил попытку, вновь тщетно. Несколько раз пробовал оторвать её от кровати, но это оказалось невозможно. За очередным подходом, простынь съехала с лица девочки. Её глаза были закрыты, а губы плотно сжаты. Отскочил в испуге, с опаской смотря на неё. В то же время из коридора послышался шум, будто щёлкнул какой-то затвор и что-то стало расходиться по сторонам. Может быть открылись ворота? Промелькнуло в голове, но я решительно не хотел уходить без ребёнка, видя в нём копию с детских фотографий Славы. — Вы меня слышите? — Голос и щелчок раздались прямо в ухе. Ужас увиденного растворялся под светом ламп. Я по-прежнему находился в своей палате и понимал, что лишь провалился в какой-то сумасшедший бред. — Да, здравствуйте, наконец-то, — выдал женский голос, пока я пытался сфокусировать взгляд. — Вы осознаёте, где находитесь? Не успел оторваться от сна, как пришлось моргнуть. — Замечательно, Виталий, я ваш врач, Илона Алексеевна, через пятнадцать минут вам будет введен Цефраксон антибиотик, Метандростенолон для помощи регенерации тканей и установлена капельница нестероидного анаболика... Вы что-то хотите сказать? Не спешите. Наконец отреагировала на мои ускоренные моргания, поскольку вся лабуда, что она несла, мне ни о чем не говорила. — Што што я? — Промямлил вопрос, надеясь, что врач врубится, о чём мне действительно хотелось узнать. — Что я? Что с вами произошло? — Уточнила женщина, с трепетом заглядывая в мои глаза. Моргнул, словно и так было неясно, что название лекарств не выстроят в голове цепочку событий. — Да, простите, мой дорогой, главное сейчас всё хорошо, вам не стоит волноваться. Спленэктомия прошла с осложнениями, однако вы вовремя попали в наши руки. — Она вполне миловидно улыбнулась, очевидно закрывая на этом разговор. Только открыл рот, чтобы узнать расшифровку всей этой сказанной херни, как доктор мягко коснулась моей руки, предупредив дальнейшую беседу. — Виталий, всё хорошо. Сейчас не нужно нагружать себя, отдыхайте. Завтра будет легче и мы, возможно, допустим к вам первых посетителей. Ставьте, — бросила медбрату, отпуская мою ладонь. Окей Гугл, какого хрена она сейчас сказала? Сенокомия или как там, посетители, какие у меня могут быть гости? В душе зародилось волнение, ведь единственный человек, который мог бы прийти сюда это Слава. Что я ей скажу, а самое главное как? Если она самолично окажется здесь, как её удержать, остановить, что вообще я смогу сделать из того положения в котором нахожусь? Безотчетно возникла та самая девочка, на железной решётке кровати, свернувшая мёртвое тело калачиком. — Фтой, — пытаясь остановить врача, выплюнул слово изо рта. Женщина вновь улыбнулась и, коротко кивнув на прощание, покинула палату. Будто читая мои мысли, а может видя мой безумный взгляд, тут же отреагировал медсотрудник. — Брат, я бы сказал тебе, но Илона сожрёт меня с потрохами, прости уж. Я перевел взгляд на потолок, обессиленно переваривая всё в своей голове. Жжение в запястье вновь разжигало ненависть ко всему происходящему. Я словно инвалид, прикованный к постели и хренос два, что я смогу сделать, приди Слава сюда завтра. За перемоткой недавнего сна и ожиданием страшного, но желанного "завтра" я старался, как можно скорее отречься от боли в теле и вернуться к той девочке, представляя, что всё-таки выношу ребёнка из зловонного, токсичного мрака.