Почему ты

Это ли провалы в памяти, или это всё вина Дезолье? Пациент опять совершенно ничего не помнит, особенно то, как оказался здесь. Последнее, что он чувствовал — чужие руки на себе, а потом словно маленький кусочек из его жизни вырезали. Всё равно такое странное ощущение, он ничего не видит: верно, его маска не на лице, а на глазах. Карл чувствует чужое присутствие, но ничего не предпринимает, не шевелясь даже; слышит ласковый голос, врач впихивает ему в руку ложку, ставит перед ним миску с блюдом. — Эзоп, всё готово. Тебе сейчас же стоит попробовать это. Я очень старался, не суди меня строго, если будет невкусно. Что стоит сделать, зачем, какой в этом смысл, чёрт возьми? Непонимание полностью заглатывает его, да и плевать. Его руку хватают грубо, заставляя ткнуться ложкой в миску с чем-то… Странным и липким. Карл не мог понять, на какую кашу это похоже, но он вполне добровольно пробует. Это отвратительно, но лучше той еды, что обычно дают в этом жутком месте. Он не хочет есть, но ест. Только сейчас ему позволяют открыть глаза. Белая, странная каша с… Изюмом? Ему ласково улыбаются, говоря, что сейчас принесут добавки. Эзоп против, он снова не может пошевелиться, а особенно после того, что видит. «Тараканы? Я ел чёртовых тараканов? Почему?» И если реакция его спокойна, это не значит, что куча эмоций не переполняют его в этот момент. Дезолье не прекращает, он хватает чужую челюсть, давит с силой так, что заставляет раскрыться максимально широко. Естественно, потом он кладёт туда тараканов, улыбаясь как-то искренне весело, даже не наигранно. Насекомые были мерзкими, живыми и дико активными, огромными и жирными, оставляли за собой грязь и  пугающее шипение. Такое чувство, что их единственная цель — забраться в глотку как можно глубже, ведь именно туда большая часть направлялась прямым потоком. Да, эти мерзкие твари откладывали личинки прямо в чужой рот, которые почему-то разбегались по лицу. «Ручные тараканы?» — Подумал Карл. — Милый, ты полон мусора и дерьма, а сейчас и тараканов. Ты прелестный. Это задевало меньше, чем правдивый факт того, что их роли совершенно другие. Мог бы он быть на месте Джозефа, мог бы он сделать настоящее лечение? И всё-таки, эти мысли исчезли. Голова пуста, а тело полно тараканов, пока тошнота стала невыносимой. Эзопа вырывает всем чем только можно, его заботливо придерживают, да так, чтоб его рвота попала именно в миску с остатками тараканов. — Дорогой, а ты намного лучше меня в готовке. Разве это не прекрасно? — Как бы омерзительны не были действия, забота Дезолье сбивала с толку. Руки онемели, он до сих пор не заметил, что они связаны. Но когда успели? Он не помнит, начинает паниковать. — Знаешь, Эзоп. Я искренне люблю тебя, ты напоминаешь очень дорогого мне человека, я хочу одарить тебя любовью и заботой. — Врач остановился, словно ожидая ответа, но его пациент безнадёжно молчал. — Я надеюсь ты примешь это и ответишь мне взаимностью. — Понимаете, врачи не должны влюбляться в своих пациентов. — Это не имеет никакого значения, Карл. — Я в роли врача, не забывайте. Дезолье не выдержал такого и с особой грубостью и резкостью ударил того по лицу, нахмурившись. Правда, его злое выражение держалось недолго, сменилось мягкостью и даже вежливостью. — Cher frère… Иногда мне хочется бить людей, которые мне дороги, знаешь? Вот поэтому я и причиняю тебе это всё. Я люблю тебя. Как же ты дорог мне… нет-нет, я не могу потерять тебя, только не снова. — Почему-то он говорил уже нервно и тревожно, Карл молчал. — Видимо ты просто хочешь спокойно поесть, ничего страшного, я накормлю тебя, хорошо? Может ты вспомнишь? С этими словами настоящий врач снова принялся запихивать в Карла тараканов, двигал его челюстями, схватившись за них крепко руками. Эзоп ничего не чувствовал, даже послушно ел, несмотря на противный вкус. Он не понимал, не хотел понимать, а сил противиться нет. Реальность расплылась. Иногда его вырывало, но эту блевотину вместе с остатками тараканов в него снова, и снова запихивали. — Я должен хорошо позаботиться о тебе, Карл. — Воды. — Воды? — Дайте воды, прошу. Он получил стакан и сразу ухватился за него, начал пить с особой жадностью, попутно разливая на свою рубашку. Этот странный железный привкус… Он похож на ту ржавую воду, что обычно дают, но в этот раз всё куда хуже. Его опять тошнит и, только внимательно присмотревшись, он понял, что это была… Кровь? — Дезолье, это не вода… — Это лучше, это полезнее. — Чья это кровь? — Помнишь ту девочку, что постоянно улыбается? Может она была правда счастливой, я подумал, её кровь заставит улыбаться тебя постоянно. Я хочу видеть её, твою улыбку… именно. Улыбнись. — Голос звучал глупо, к концу стал слишком строгим. — Вы пациент, который сошёл с ума… Вы считаете себя врачом, но, увы, ничего не смыслите о болезнях и прочем… Вам нужно в палату, нужно прекратить эти издевательства… Карлу договорить не дали, заткнув его чем-то мягким и красным, похожим на желе. Но это же кусок мяса, верно? — Улыбайся, чёрт возьми. Эзоп уныло посмотрел. — Я говорю тебе, ты должен улыбаться. В ответ всё то же нудное молчание, неожиданно прерывающееся всхлипом. — Я должен быть причиной твоей улыбки. Ты должен улыбаться, чёрт возьми, прямо как он, так счастливо, как он. — Я не могу… Мой рот полон грязи. — Так проглоти её. Возможно, было слишком грубо, но доктора Дезолье это совершенно не волновало. Он с особой злостью ухватился за скальпель, неаккуратно взялся за чужую челюсть, пододвинув к себе. — Я должен быть причиной твоей улыбки. С этими словами неопытные в таком деле руки начали свою работу. Лезвие впивается в уголок чужого рта, скользит и разрезает щёку так криво и странно, ведя вверх, будто бы продлевая чужой рот до самых ушей, искажая в фальшивой, теперь вечной, улыбке. Эзоп очень сильно нахмурился и зажмурился, сильно стискивая зубы, пытаясь сдержаться — он привык таить в себе подобное. Чёрт бы там побрал, мычит, срывается в конце концов на крик из-за такой боли, дрожа и сопротивляясь. Он бы попытался укусить, если бы это не казалось таким невозможным и опасным, но… Какая разница, если всё-таки кусает чужую руку, причиняя себе ещё больше боли. Почему реакция такая замедленная? Только сейчас пациент начинает плакать и кричать, в тщетных попытках сдержаться, но в конце-концов утихает хоть немного, негромко ноя до конца процедуры. Это игнорируется, криками даже наслаждаются, оставляя такую же рану и на второй щеке. Джозеф улыбается искренне и радостно, размазывая кровь по чужим губам, чтоб улыбка, по его мнению, была однотонной. — Прекрасно! Ты намного красивее, когда улыбаешься, я хочу чтоб ты делал так всегда и радовал меня своим видом. Карл зарыдал. — Ох, милый, тебе не стоит плакать, совсем нет. Один из пациентов постоянно буянит и ревёт, посмотри, какой он отвратительный и странный. Ты же крупица средь грязи, я не позволю тебе испортиться, оставлю твой идеальный вид, сделаю тебя лучше. Бессмысленные речи никогда не бывают услышанными. Бессмысленные для кого-то. — Отпустите. — Ни в коем случае, мой друг, моя любовь это не позволит. Молчание, ещё раз чёртово молчание, Дезолье не выдерживает в который раз. Он развязывает чужие руки, что мёртво и устало опускаются вниз. Такие синие,  заставляет выразить испуг, пока Карлу всё равно. — Ох, сколько грязи! Я это исправлю. — Врач Дезолье хватается за пострадавшие руки, судорожно и даже нежно прижимая к себе, одаряя поцелуями, снова сжимая с огромной силой, будто ломая. Он хватается за всё тот же скальпель, начиная разрезать кожицу, оставлять лишь чёрно-кровавые полоски. Чего хотел врач, причиняющий столько боли? Он получает одно сплошное сопротивление, его отталкивают и даже пытаются бить. Увы, бесполезно — слишком мало сил. Руки Карла теперь словно зебра, а тот только хмурится и сжимается, дрожит и мычит, потом и вовсе забывает об этом, когда прекращают. Он только падает на пол, сжимается и плачет, не реагируя на что-либо. — Милый, милый К а р л. В такой неподходящий момент ты решил заводить меня? Мне нравится твоя дерзость. Его хватают за волосы. Неприятно, он снова ничего не может поделать и нормально отреагировать, он и не хочет, рыдая и скручиваясь калачиком. Он спит, это сон, ведь мысли пусты, ведь реакции никакой. Эзопа раздевают, целуют, прикасаются нежно и аккуратно, обнимают и приносят такую заботу. По телу проходит то дрожь отвращения, то приятные мурашки, но все эти ощущения пациенту не стоят ничего, когда ему всё равно, когда он пусто и холодно пялится в одну точку, не сопротивляясь, а только издавая странные звуки. Он на один момент ожил, выпалил одну лишь фразу и снова превратился в «куклу». — Я хочу вас убить. Джозеф игнорирует, всего лишь смеётся, продолжая своё насилие. Он был нежен и аккуратен в самом начале, одаряя небывалой лаской, постепенно превращаясь в монстра. Это было больно, неприятно, так непонятно. Это была самая настоящая пытка, пока над Эзопом всё это совершалось так долго и мучительно. Джозеф посмел сексуально надругаться куда только можно. Неприятнее всего было, когда его рот надолго заткнули, позволяя задыхаться и вновь ощущать тошноту. У него хватало сил лишь на немые крики, выражающиеся мычаниями, слёзы и хаотичные подёргивания. Он впивался в плитку пола пальцами так сильно, что почти ломал себе ногти. Боль ощущалась абсолютно везде, самая разнообразная. Сжение от ран, покалывания на коже, боль в мышцах и суставах… Судороги? На фоне усталости, головокружения и тошноты это было отвратительно, но всё это до сих пор казалось иллюзией, чем-то заглушённым, словно крик под водой. Когда это закончилось, его лишь безразлично кинули на пол. Он сжался, впиваясь уже в собственные плечи, пытаясь будто обнять себя, но только раздирал себе кожу, дрожал и ныл. Его мысли были только мечтами и мольбами, надеждами на окончание этих издевательств, пока и вовсе не исчезли, пока Карл не потерял сознание.